Евгений Беркович
Барон Лёвенштейн и его нацистская тетушка
(Семейный портрет в историческом интерьере)
Часть вторая (часть первая в номере 13)
Содержание
Операция "Фабрики"
Протесты на Розенштрассе
Обыски
В подполье
Деньги в туалете
Освобождение
"Полные евреи", как Фриц Лёвенштейн, и "действительные евреи", как Ханс-Оскар, обязанные носить шестиконечные звезды, имели право жить только в пяти немецких городах: Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Дюссельдорфе и Франкфурте. Здесь смешанные семьи могли находиться легально до конца войны. Правда, следовало соблюдать все указы и предписания режима, а их с каждым днем становилось все больше. Малейшее нарушение какого-то запрета вело к немедленной депортации и верной смерти.
Нельзя было ходить к парикмахеру, стоять у газетного киоска, выращивать дома цветы, держать домашних животных, золотых рыбок или волнистых попугайчиков… Похоже, извращенная фантазия нацистских властей не знала предела. Серьезные ограничения касались еды: в пищу евреям предписывалась брюква, красная и белая капуста, шпинат, репа и редис. Редис в шутку называли "еврейским жиром": его клали на хлеб и ели как бутерброд. Раз в году можно было прийти на специальный "еврейский вещевой склад" и получить там пару обуви или ношеное пальто. Как правило, это были вещи, оставшиеся от депортированных.
Даже процедура сдачи имущества обставлялась массой предписаний, предельно осложнявших жизнь. Мало того, что все вещи надо было обязательно принести в полицейский участок самим. День и время для этого также выбиралось не наугад. Например, сдавать радиоприемники нужно было именно в Йом-Кипур, или Судный день -- священный еврейский праздник, когда религиозному человеку запрещена любая работа. И тысячи евреев вместо того, чтобы молиться в синагоге, были вынуждены тащить тяжеленные ящики в полицию. Это было настоящее издевательство.
И тем не менее если все запреты выполнялись, евреи по закону имели право жить в указанных городах. Так продолжалось до 27 февраля 1943 года. В этот день по приказу гауляйтера НСДАП Берлина и рейхсминистра пропаганды Геббельса началась так называемая операция «Фабрики". Ее целью было окончательное освобождение Берлина от евреев. Практически все они были заняты на принудительных работах для нужд фронта на различных заводах и фабриках. И вот с самого утра 27 февраля на эти предприятия врывались отряды эсэсовцев и загоняли всех евреев в специально подогнанные грузовики.
Люди не знали, куда их везут -- то ли на новое место работы, то ли в лагерь.
Ханс-Оскар Лёвенштейн оказался в сборном лагере, который занял огромное здание синагоги на улице Леветцовштрассе в районе Тиргартена. Синагога, вмещавшая по меньшей мере три тысячи человек, за два дня заполнилась почти до отказа. Через двое суток Ханс-Оскар услышал свое имя и новый приказ забираться в кузов грузовика. Там уже было человек десять-двенадцать. Никто не понимал, что происходит. Машина направилась к центру города, в сторону Александерплац. В пути выяснилось, что все евреи в машине были, что называется, "породненными с арийцами". Их доставили в сборный лагерь на Розенштрассе.
В начале марта 1943 года в здании, некогда принадлежавшем берлинской еврейской общине,. собралось несколько тысяч (по различным оценкам -- от двух до шести) евреев. Все они имели арийских родственников, как правило, женщин, которые каждый день приходили к воротам лагеря и требовали: "Верните нам наших мужей!".
На второй или третий день выяснилось, что и Фриц Лёвенштейн был там: отец и сын встретились в коридоре, когда их выводили в туалет. (Кстати, туалеты, рассчитанные на двух-трех служащих, были абсолютно не приспособлены для такого количества людей.)
Когда Ханна Лёвенштейн впервые попала на Розенштрассе, ей прежде всего нужно было удостовериться, что ее муж и сын находятся именно здесь. Здание охраняли вооруженные эсэсовцы, и Ханна обратилась к одному из них:
-- Послушайте, я узнала, что моего мужа привезли сюда. Это неслыханно! Я работаю на оборонном предприятии, выполняю важные задания для фюрера и отечества, прихожу усталая домой и не могу туда попасть, потому что ключ у него. Попросите его передать мне ключ.
Через некоторое время охранник привел Фрица Лёвенштейна. Так Ханна выяснила то, что ей было нужно.
К подобным хитростям прибегали и другие женщины.
Их было много. Ханна Лёвенштейн вспоминала, что иногда приходилось изменять маршруты движения, чтобы не пробираться сквозь толпу протестующих. Если по утрам или ночью сюда приходило несколько сотен человек, то к вечеру, когда заканчивался рабочий день, собиралось до нескольких тысяч.
Женщины передавали для своих близких свертки с едой и необходимыми вещами. В огромным комнатах, где на полу, тесно скучившись, лежали люди, охранники то и дело выкрикивали имена заключенных, которым принесли передачу.
Вместе с Ханной на Розенштрассе бывала ее высокопоставленная сестра. И протестовала против ареста своих еврейских родственников так же, как и сотни других немецких женщин. Единственное отличие состояло в том, что Елизавета Фосберг приезжала на своем автомобиле -- и это в военное время, когда весь бензин полагалось использовать только для нужд фронта! Обычно их сопровождала и мать -- бабушка Ханса-Оскара.
Фрау Лёвенштейн рассказывала, что поначалу лагерь охраняли эсэсовцы с автоматами, направленными в толпу. Невозможно было избавиться от чувства страха. Но на второй или третий день одна вполне арийского вида женщина с двумя детьми на руках подошла к ним и громко сказала:
-- Вы, свиньи, как вам не стыдно? Вы хотите стрелять в немецких женщин и детей вместо того, чтобы идти на фронт и защищать нас!
Ошарашенные солдаты молчали. Уже через три часа вместо них стояли обычные постовые без автоматов.
В это трудно поверить, но протесты женщин на Розенштрассе увенчались успехом: все заключенные были освобождены. Ханс-Оскар Лёвенштейн получил свидетельство об освобождении. Бланк начинался словами "Еврей/Еврейка…", после чего следовало вписать фамилию. Но Ханс-Оскар не принадлежал к этой категории, и старательный чиновник, зачеркнув первые слова на формуляре, впечатал: "Действительный еврей Лёвенштейн".
Подобная педантичность вообще свойственна немецкой бюрократии. Порой она доходила до абсурда. В 1941 году, когда Хансу-Оскару было 15 лет, еврейскую школу, где он учился, закрыли, и школьников вывезли на принудительные работы. И все время, пока этих детей не отправили в газовые камеры, гестапо выдавало их родителям денежное пособие на ребенка и оплачивало страховку от несчастного случая. А сегодня Ханс-Оскар Лёвенштейн получает небольшую пенсию по старости, так как гестапо вносило за него взносы в пенсионный фонд.
Даже списки убитых в Освенциме составлены с пресловутой немецкой педантичностью.
Освобождение евреев из лагеря на Розенштрассе -- уникальный случай в истории гитлеровской Германии. Немцы впервые открыто протестовали против депортации евреев, и их протест подействовал на власти. Этому есть вполне реальное объяснение: в то время уверенность в окончательной победе у многих сильно поколебалась, и в такой обстановке нацистское руководство не хотело вызывать новые недовольства у населения. В январе 1943 года капитулировала армия Паулюса под Сталинградом, а в начале марта Берлин подвергся разрушительной бомбардировке со стороны английской авиации. И Геббельс, желавший преподнести фюреру свободный от евреев Берлин как подарок ко дню рождения, был вынужден отступить.
Получив освобождение, отец и сын Лёвенштейны вернулись на свою родную Кудамм. Но как здесь все изменилось! Их дом был объявлен "еврейским". Это означало, что Вилли Фритч и прочие жильцы-арийцы были переселены в другие места, а сюда вселили евреев со всего города. В квартире Лёвенштейнов жили теперь семь семей -- всего двадцать один человек. Для площади в шестьсот квадратных метров это совсем не много, но вот беда: на огромной кухне была только одна газовая горелка, и готовить приходилось по строгому расписанию.
Но после 27 февраля квартира снова опустела: всех ее новых жильцов гестаповцы депортировали из столицы. Четырнадцать комнат были оставлены почти без всякой мебели: евреям дозволялось иметь одну кровать, один стол и один стул на семью.
Берлин был наполовину разрушен. Многие немецкие семьи лишились крова. А Фриц, Ханна и Ханс-Оскар оказались одни в четырнадцатикомнатной квартире, как несколько лет назад. Правда, тогда здесь была роскошная обстановка. А теперь все, что осталось, было заперто и запломбировано. Им запрещалось пользоваться лифтом, выходить на балкон и даже двигаться вдоль Кудамм -- улицу можно было только пересекать. Нельзя было заходить туда, где были хоть какие зеленые насаждения. Если где-то росло три деревца и несколько цветочков, вход на это место для евреев был закрыт. Нельзя было ходить в лес, в бассейн, в кино, в театр, на концерт – все нельзя, нельзя, нельзя…
Освобождение из лагеря вовсе не означало спасения: многие евреи были после этого отправлены в лагеря уничтожения. Участились обыски, и за малейшее нарушение грозило жестокое наказание. Один такой случай, чуть не закончившийся трагедией, запомнился Хансу-Оскару надолго.
Эсэсовцы пришли сразу после ночной бомбардировки Берлина. Они открывали все шкафы, заглядывали под кровати. Потом один прошел на кухню. Там стоял ящик со льдом, который использовался вместо погреба. Только появившиеся тогда электрические холодильники евреям было запрещено иметь, а такой примитивный холодильный шкаф -- дозволено. Каждые два дня к дому подъезжал специальный автомобиль, где продавались большие куски льда.
Эсэсовец посмотрел в ящик и увидел на дне копченую камбалу. Разумеется, есть рыбу евреям не разрешалось. Ханс-Оскар рассказывал, как эсэсовец взял рыбину двумя пальцами, словно отравленную, и бросил через всю кухню.
-- Что это за свинство! – закричал он Ханне. -- Вы что, не знаете, что это запрещено? Я прикажу вас всех немедленно забрать.
Но Ханна не растерялась:
-- Позвольте, вы же знаете, что я арийка. Я работаю на военном предприятии, и мне нужно хорошо питаться. Эту рыбу мне принесла моя мать. Без еды я не смогу работать.
Эсэсовец несколько секунд молчал, было видно, что он переживает неприятные минуты. Наконец он сказал:
-- Горе вам, если от этой рыбы вы евреям хоть что-нибудь дадите.
Не найдись Ханна вовремя с ответом, и копченая рыбка стоила бы жизни всей семье.
И все же Лёвенштейнам не удалось дожить до конца войны в своей квартире. Произошли события, в результате которых они вынуждены были скрываться, а потом оказались в концентрационном лагере.
Несмотря на все усилия гестапо, в Берлине продолжали действовать подпольные сионистские молодежные группы, которые пытались помочь оставшимся в живых евреям. Лёвенштейны как могли помогали отважным юношам и девушкам, иногда, рискуя головой, прятали их в своей квартире. Однажды подпольщики получили из Швейцарии большую сумму денег -- около ста тысяч марок. Необходимо было решить, где их спрятать -- держать деньги в квартире, где периодически бывают обыски, было немыслимо.
Ханна Лёвенштейн предложила:
-- Давайте отвезем деньги в Потсдам. Вряд ли гестаповцы осмелятся обыскивать обладателя Золотого партийного значка.
Она приехала к сестре с большим узлом и спросила:
-- Можно это у тебя оставить?
-- Конечно, Ханночка, положи в комнате наверху.
Там и хранились деньги подпольщиков.
Весной 1944 года в квартире Лёвенштейнов целую неделю прятался молодой человек по имени Курт из подпольной группы "Хуг Халуци" ("Кружок пионеров"). К счастью, в это время никаких обысков в доме не было. Вскоре Курт нашел укрытие у проститутки вблизи Александерплац.
-- У меня столько молодых людей бывает, что одного нового никто и не заметит, -- сказала она. Там юноша прожил около двух месяцев.
Во время бомбардировок евреям запрещалось спускаться в подвал, и Лёвенштейны всегда оставались наверху. Как вспоминал Ханс-Оскар, это были, несмотря на смертельную опасность, счастливые часы свободы -- ведь нацисты еще больше боятся за свою жизнь и им в такие минуты не до евреев.
Однажды ночью, когда Берлин бомбили особенно сильно, к ним постучали. Стук поднял Лёвенштейнов с постели. Было около четырех часов утра.
-- Такого еще не было, -- сказал Фриц. -- Город в огне, а гестапо затевает новый обыск. Но это были не гестаповцы. У дверей стояла незнакомая молодая женщина, оказавшаяся той самой проституткой с Александерплац.
-- Ради Бога, немедленно уходите, -- сказала она. -- Курт во время налета был схвачен и до полусмерти избит. Он может назвать ваш адрес.
Лёвенштейны не знали этой женщины, а ведь она смертельно рисковала, отправляясь ночью через горящий Берлин в квартиру евреев, чтобы предупредить их об опасности. И сделав это, спасла людям жизнь.
Родители Ханса-Оскара всегда держали наготове узел с самым необходимым -- документами и одеждой. И не медля все трое отправились в Потсдам к своей последней надежде -- тетушке Ли. Пройдя тридцать километров, грязные и измученные, вошли они во дворец Лихтенау.
-- Или ты поможешь нам, или нас отправят в Освенцим, третьего не дано, -- все, что могли сказать беглецы.
Тетушка думала не больше секунды:
-- Ну разумеется, сейчас мы должны держаться вместе. А там как-нибудь образуется.
Она жила одна в огромном замке -- и в это же время миллионы немцев не имели крыши над головой! Кроме нее там находилось еще семь человек -- шофер, повариха, служанка, горничные... Почти все они знали Лёвенштейнов, неоднократно видели их. Тетушка собрала всех слуг и объявила им:
-- Перед вами немецкие беженцы, их дом в Берлине разбомбило, и они все потеряли. Это мои хорошие знакомые, я должна помочь им. А места у нас хватит всем.
Елизавета представила беженцев под новыми именами. Ханс-Оскар стал Вольфгангом фон Зекендорф-Гудентом (так звали его немецкого кузена). На всякий случай она прибавила:
-- Держитесь от мальчика подальше, у него открытый туберкулез.
Про отца сказали, что это инвалид Первой мировой.
Никто из слуг не выдал евреев, что сделать было бы проще простого: подойти к телефону и вызвать полицию. Тогда бы и Золотой значок тетушку не спас. Но ни один не оказался предателем.
Ханс-Оскар и сегодня не может точно сказать, что двигало тетушкой тогда -- родственные чувства или боязнь за свое будущее, ведь скорый конец столь почитаемого ею фюрера был очевиден. Да это и неважно. Она приняла решение, которое спасло Лёвенштейнов от верной смерти.
У тетушки Ли беглецы жили до тех пор, пока в боковом флигеле замка Лихтенау не разместился полк СС. В доме появились высокие офицерские чины, во дворе -- сотни эсэсовских солдат. Оставаться здесь дальше было опасно.
Лёвенштейны вернулись в Берлин и три дня прятались у своих друзей. Потом отец и сын вышли, чтобы купить какой-нибудь еды. Но на улице к ним подошли двое вооруженных солдат и довольно вежливо попросили пройти с ними. Их привели в участок, где дежурил пожилой и добродушный полицейский.
На вопрос о документах ничего не оставалось, как признаться:
-- Мы нелегально проживающие евреи…
-- О Господи, -- сказал полицейский. -- Тогда присаживайтесь, мне очень жаль, но я должен вызвать гестапо.
Он набрал номер, и Ханс-Оскар отчетливо услышал, как на другом конце провода закричали: "Что? Лёвенштейн? Немедленно задержать! Мы его давно ищем. Выезжаем".
Потом Лёвенштейны узнали, что всех членов сионистской подпольной группы Курта уже арестовали. Не удивительно, что гестапо разыскивало и тех, кто помогал им.
Их положение осложнялось тем, что карманы у них были набиты новыми стомарочными купюрами. Тогда кусок колбасы на черном рынке стоил тысячу марок.
-- Господин полицейский, можно мне в туалет? -- спросил Ханс-Оскар.
-- Да, конечно, -- дружелюбно ответил тот. -- Туалет в конце коридора.
Юноша бросил в унитаз все деньги из своих карманов, а также фотографию любимой девушки, тоже члена сионистской группы. Вернувшись, он шепнул отцу: "Выбрось в туалет все деньги". Отец сделал все то же самое, что и сын. Вдруг Ханс-Оскар вспомнил, что у него находится ключ от квартиры, где они три дня прятались… В гестапо могут пытать, и как бы тогда не выдать своих друзей.
-- Господин полицейский, разрешите мне еще раз в туалет, -- как можно жалобнее попросил юноша.
-- Да, видно, здорово ты желудок испортил, -- пожалел его полицейский. -- Ну иди.
Ханс-Оскар зашел в туалет и потрясенно застыл: унитаз был полон голубыми купюрами по сто марок. Видно, по рассеянности отец забыл спустить воду. Ханс-Оскар поблагодарил Бога за то, что он первый увидел это…
Потом приехали гестаповцы и отвезли отца и сына Лёвенштейнов в лагерь на Шульштрассе.
Только к вечеру Ханна Лёвенштейн узнала, где находятся ее муж и сын. Первым делом она стала искать помощи там, где всегда ее получала, то есть немедленно поехала в Потсдам к сестре. Та надела свой значок и направилась к начальнику сборного лагеря. Женщины хотели даже подать жалобу на гестапо и захватили с собой знакомого адвоката. Но скоро поняли, как наивна была их попытка.
Когда их провели в огромный кабинет и тетушка только собиралась обратиться к начальнику, тот закричал:
-- Молчать! Как вы смеете! Если вы сейчас же не покинете кабинет, я прикажу вас арестовать!
Больше тетушка ничего не могла сделать. Ханна, естественно, тоже. Ее задержали тут же в кабинете и увезли в другой лагерь -- на Гроссгамбургштрассе. Фриц и Ханс-Оскар узнали об этом только много дней спустя…
Но шел уже 1945 год. Самое худшее осталось позади: война наконец закончилась. Нацисты просто не успели уничтожить Лёвенштейнов, и отец с сыном вышли на свободу. Им ничего не было известно о судьбе Ханны -- жива ли она и где находится. Не долго думая они пошли на Кудамм в свою старую квартиру: если Ханна жива, она должна быть там. И не успели открыть дверь, как она бросилась к ним с объятиями. Семья снова была вместе.
Когда высохли слезы радости, Ханна сказала:
-- Мы должны выяснить, что с мамой и Елизаветой.
И вновь они пешком отправились в Потсдам. Пока добрались до дворца Лихтенау, все трое были уже без сил -- ведь в лагере их почти не кормили.
Потсдам был занят советскими войсками. В замке их встретила мать Ханны, которая только и могла сказать:
-- Слава Богу, вы живы. А Ли арестовали.
Фриц Лёвенштейн не откладывая пошел в советскую военную комендатуру. Там он объяснил:
-- Вы арестовали одну женщину, фрау Фосберг. Этой женщине мы все обязаны своими жизнями. Если бы не она, мы были бы в Освенциме.
Елизавету Фосберг немедленно освободили и даже отвезли на машине домой. Когда Фриц вернулся в замок, ему навстречу выбежала сияющая от счастья тетушка Ли.
***
После окончания войны Ханс-Оскар окончил университет имени Гумбольдта. Его отец Фриц Лёвенштейн активно участвовал в послевоенном возрождении Германии. Он стал заместителем министра по труду и социальным вопросам земли Бранденбург. Власти ГДР требовали, чтобы он вступил в коммунистическую партию. Но он не мог пойти на это. В 1950 году семья Лёвенштейнов эмигрировала в Израиль. Там они прожили более двадцати лет, после чего снова вернулись в Берлин.
Как это ни удивительно, но большинство членов подпольной группы "Хуг Халуци" пережили войну. Когда их спрашивали, каким образом им удалось это, они отвечали: "Повезло". А потом рассказывали, как им помогали простые немцы. Каждый мог назвать по меньшей мере с десяток человек, которые, рискуя жизнью, спасали его от преследования нацистов.
В первые же месяцы после освобождения из застенков гестапо многие подпольщики из "Хуг Халуци" эмигрировали в Палестину. Другие последовали за ними несколько лет спустя. Пятеро живут в Соединенных Штатах, двое остались в Берлине. И вот недавно к ним присоединилось еще трое.
Память переживших Катастрофу хранит еще немало необычных историй.