Абрам Соббакевич
Середина века
     
 

                                    Таня Веньковецкая, ты жива ли? 


О как это редко бывает, 
Что ветка стучится в окошко, 
Что кошка гостей намывает, 
И дверь приоткрыта немножко.
 
И мама с иглой и напёрстком 
О чём-то себе напевает 
В залатанном фартуке пестром …
О как это редко бывает…

И я за учебником всуе 
Сижу на пружинном диване,
И тайную букву  рисую 
На память о девочке Тане. 

И хлеб на столе. И уступом 
Просторно стоят на клеёнке 
Тарелка с картофельным супом 
И соль в деревянной солонке.
 
Отец, возвратившийся поздно,
Устало баланду хлебает, 
И над головой его грозно 
Модель самолёта летает. 

На черной,  на скрученной нитке
Он рыскает влево и вправо
И привкус спиртовой пропитки -
К убогой  похлебке приправа.

И звезды на крыльях победно
Худое лицо освещают
И всем угнетенным и бедным 
Счастливую жизнь обещают…

О как это редко бывает, 
Чтоб снилось и снилось неспешно. 
И что-то всегда обрывает, 
Всегда обрывает, конечно...
 
И юность, и голод, и буква,
И битва за правое дело,
И тот самолёт из бамбука,
Куда это всё улетело?

Куда это всё задевалось?
Какой поросло лебедою?
Не помню. А то, что осталось,
Укрывшись лежит с головою.



    ЛЕНИНГРАДЕЦ

Что ж я так пекусь об этой
Грозной северной стране,
Что ни словом, ни конфетой 
Не была добра ко мне.

И какой суровой ниткой
Я навеки к ней пришит-
То ли водкой, то ли пыткой,
То ли русский, то ли жид.

Что-то больно и негромко
Ноет с самого утра-
Лихоманка  или ломка,
 Или русская   хандра.
              
Не могу забыть хоть тресни,
Глядя с Масличной горы,
Эти годы, эти песни,
Эти тёмные дворы.

Мокрый ветер, подворотни
Фонари и  корабли,
Горький привкус приворотный
От воды и от земли…

Из отёсанного камня,
Из витого  чугуна-
Как ты всё-таки  близка мне,
Нелюбимая страна.

Врозь с тобою – будто болен,
Вместе - корчусь от  стыда ,
Я в самом себе не волен
И не буду никогда.

От нечаянной песчинки 
Глаз слезится на ветру,
И в груди  не тают льдинки
Даже в самую жару...



        СЛУЧАЙ 

Теперь, когда пытаюсь вспомнить
Давно забытый  этот дом,
Дыханье штор, движенье комнат,
Я это делаю с трудом.
Но всё же помню,  где стоял
Довольно пожилой рояль
С мудреной кличкой на латыни,
Зубами жёлтыми литыми,
С одышкой, дребезжащим ржаньем,
И гамм учебных недержаньем.

А впрочем, бог с ним, с Россинантом,
Не в нём был главный интерес,
А в девушке с нагрудным бантом,
С любовью пылкою к вагантам,
С умом, наверное, с талантом,
Хотя возможно, что и без.
Вот для кого одетый франтом
В ботинках с очумелым рантом,
Держа букет  наперевес, 
Я в этот дом без мыла лез
И был  до ужаса галантным.

Отец, какой-то глав бухгалтер,
С трудом еврейство мне прощал,
Но дочкин номер пять бюстгальтер
Всё это очень упрощал.
Лишь иногда, играя в шашки
Со мною, старый обормот,
Он, как привык в родной шарашке,
Винил в любой своей промашке
Злокозненный еврейский род.

А мать была интеллигентна,
Без предрассудков, из дворян,
И строго глядя на студента,
Ждала всего лишь комплимента,
И до последнего момента 
Я  в грязь лицом не ударял.
Но всё ж добавлю, для порядка,
Что резковатою повадкой
И редкой в наши  времена
Чистосердечной русской складкой
И простодушною оглядкой,
Мне долго помнилась она.

И  после всех  раздумий  тяжких,
Папаша в спущенных подтяжках
И чай в обыкновенных чашках,
А не сервизных, как тогда,
В далёком чопорном  начале -
Приметы эти означали, 
Что горе, в общем, не беда,
Что дело катится к развязке,
Что девушке фата к лицу 
И что придётся молодцу
Теперь уж повозить салазки.
Тем более что без опаски
Мамаша вечером  уже
При мне не то что б  неглиже -
А всё же не при всей оснастке.

Уже за рюмкою она 
Смотрела на меня добрее
И как-то, может, чуть  спьяна
Спросила правда ль, что евреи
В свою мацу поближе к пасхе
Такое тайное кладут,
Чего у христиан крадут
И над издельем  без огласки
Беседы тайные ведут?
Ну что, так правда  или нет?

Друзья,  я не раскрыл секрет…
Я лишь привёл без искажений
С десяток слов и выражений,
Что я за пазухой держал
На крайний случай, не иначе,
Таких, что  мне в ответ заржал
Рояль, как старый конь казачий…


      ЛЕТНИЙ САД

Античные боги, герои и шлюхи
Гуляют по саду, как белые глюки,
Гуляют по саду, ведут разговор
И руки кладут на чугунный забор. 

Как зимние  птицы,  их римские жесты,
Плывут над газонами северной жести
И падает в грубо остриженный  куст
Добротная  брань из классических уст.

- Кругом иноверцы, кругом христиане,
Раскосые скифы, рабы и крестьяне,
Нелеп их язык и нелепы штаны
И варварский  счёт у варяжской  волны.

У каждой таблички стоят ротозеи
Как жаль, что умолк уже  гул  Колизея,
И хищные звери издохли давно,
И красное высохло в чашах вино.-

Лишь ты бородатый, иудино племя,
Прошёл невредимым сквозь пламя и время
Ты старше нас всех и, наверно, мудрей
О чём же грустишь ты, почтенный еврей.

Взгляни же, как бабочка звучной латыни
Присела на щёку красивой рабыни.
Рабыне всего восемнадцатый год
Она в коммунальной квартире живёт.

Она на трамвае сюда приезжает
И вроде никто её не провожает.
Купи же  её, пожилой иудей,
Она нарожает красивых  детей.

Ты помнишь ли Тита, ты помнишь Пилата?
Мы знаем, что мы пред  тобой виноваты,
Поверь же, тебе мы желаем добра,
Возьми на покупку у нас серебра.

И я отвечаю, и я отвечаю,
И правду от вымысла не отличаю-
И глаз не могу отвести от неё,
И падает старое сердце моё.

А что, шантрапа, неплохая идейка,
Но как меня встретит  моя иудейка,
Да что тут рядиться, и рад бы я в рай,
Но нет, не пускают меня, ай-яй-яй.



    
___Реклама___