Ionkis1

    Размышляя над судьбой рано ушедшего поэта (ему было бы сейчас всего-то шестьдесят!), над его идентификацией, слегка замешкалась. Большой русский поэт, он принадлежит мировой, прежде всего европейской культуре, с которой он был в глубоком родстве. К нему, как к Пастернаку и Мандельштаму, неприменимо определение - еврейский поэт. Впрочем, Михаилу Эпштейну в блестящем эссе „Хасид и талмудист. Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме“ (2000) удалось убедительно представить этих русских поэтов наследниками еврейской духовной традиции. А есть ли у Бродского иная связь с еврейством, чем только по крови, по рождению? Волновали ли поэта судьбы еврейства? Пристальное чтение его ранней поэмы „Исаак и Авраам“ (1963) позволяет ответить на этот вопрос.
    Даже при беглом знакомстве бросается в глаза то, что лежит на поверхности, а именно - невероятное чувство русского слова, его графического рисунка, тем более составляющих его звуков и одновременное владение библейскими интонациями, пронизанность поэмы „тайным ивритом“.
    Через различие в звучании древнееврейских имен и их русской транскрипции (Авраам - Абрам, Исаак - Исак) Бродский передает смену эпох, разница в звучании лежит в основе его игры со временем: в соскальзывании из современности в ветхозаветные времена и возвращении в наше время. Перемещения же в пространстве (из России - в землю палестинскую и обратно) отмечены топографически (зелень и дождь в России и сушь, песок, палящее солнце Ханаана).
    Ключевым словом в поэме становится КУСТ - „ в нем сами буквы больше слова, шире“. Куст - важнейший образ Книги Исход: из горящего тернового куста (неопалимая купина) воззвал Господь к Моисею. Молодой Бродский использует этот образ, обратившись к сюжету об Аврааме и сыне его Исааке из Книги Бытие. Испытывая Авраама, повелел Б-г старцу принести в жертву единственного, на склоне лет рожденного, а потому бесконечно дорогого сына. И вот, когда они бредут по пустыне, минуя многие песчаные холмы, Авраам замечает куст, из которого ему был голос: „Здесь недалеко“. Исаак, замешкавшись, не услышал голоса, но куст его изумил, и он долго вглядывался-вчитывался в него. Он пытается понять смысл знаков-букв, составляющих это слово: „К“ с веткой схоже, „У“ - ещё сильней. / Лишь „С“ и „Т“ в другом каком-то мире“.
    В ночь перед закланием (он-то в неведении, что ему быть агнцем) Исаак видит вещий сон, и ему открывается смысл двух последних букв: „Т“ - алтарь, алтарь,/ а „С“ на нем лежит, как в путах агнец./ Так вот что КУСТ: К, У, и С, и Т. / Порывы ветра резко ветви кренят / во все концы, но встреча им в кресте, / где буква „Т“ все пять одна заменит./ Не только „С“ придется там уснуть, / не только „У“ делиться после снами. / Лишь верхней планке стоит соскользнуть, / не буква „Т“ - а тотчас КРЕСТ пред нами“.
    Как видите, Бродский свободно совмещает истории Ветхого и Нового Завета, а от них перебрасывает мост в современность. Исаак - Иисус - Исак - это все жертвы. Все повторяется в истории. В поэме множество повторов, они создают впечатление движения во времени и в пространстве, ибо повторяющиеся вопросы и строфы каждый раз включаются в новый контекст. Система повторов и зеркальных отражений помогает поэту выразить связь времен, передать поступь истории. Нас она заставляет вспомнить синтаксис и интонационный строй Торы и почувствовать, насколько автор обязан иудейской традиции.
    Поразительна переакцентировка, на которую решился Бродский: он вынес имя Исаака на первый план, нагрузил его трагическим смыслом. В буквенно-звуковой характеристике имени как раз и проявилась генетическая связь поэта с еврейством, обогащенная страшным опытом ХХ столетия.

    Постарайтесь вчитаться в стихи, они не простые, но усилия ваши будут вознаграждены: По-русски Исаак теряет звук. / Зато приобретает массу качеств, /которые за „букву вместо двух“ / отплачивают втрое, в буквах прячась. / По-русски „И“ - всего простой союз, /который числа действий в речи множит.../ Что значит „С“, мы знаем из куста: / „С“ - это жертва, связанная туго. / А буква „А“ - средь этих букв старик, / союз, чтоб между слов был звук раздельный./ По существу же, - это страшный крик, / младенческий, прискорбный, вой смертельный. / И если сдвоить, строить: ААА, / сложить бы воедино эти звуки, / которые должны делить слова, / то в сумме будет вопль страшной муки... / И Снова жертвА на огне Кричит: / вот то, что „ИСААК“ по-русски значит.
    Это не филологические изыски и не „заумь“ поэта, в которой его часто упрекали. Буквы эти сочатся кровью, и это - еврейская кровь. Это поэма о Холокосте, о трагических испытаниях и неистребимости еврейского народа. В толковании-расшифровке имени Исаака явственны отголоски древней каббалистической традиции. В поэме Бродского множество пластов, ее нужно читать и читать. Она открывается не сразу. Через утрату одной буквы в имени нашего праотца выражено очень многое. Великому поэту Бялику понадобилось множество строк и стихов, чтобы выразить терзавшую его мысль об утрате народом своего былого величия. А Бродский сказал об этом в двух строках: „Исак вообще огарок той свечи, /что всеми Исааком прежде звалась“. Но эта свеча горит, пусть в одном окне, но она горит: „Она стремит свой свет во тьму“. Свет Торы, свеча, светильник - это образы иудейской веры, веры праотцов, и Бродский не меняет их смысла. Поэт разглядел этот огонек надежды в кромешной тьме уходящего века и завещал его тем, кому заповедано поддерживать этот свет в новом тысячелетии. Оно уже наступило.