ЦФАНИЯ КИПНИС

Жизнь замечательных людей

Moderator: Ella

Post Reply
Эрнст Левин
участник форума
Posts: 33
Joined: Sat Apr 05, 2008 9:52 pm

ЦФАНИЯ КИПНИС

Post by Эрнст Левин »

Image

ЦФАНИЯ-ГЕДАЛИЯ КИПНИС (1905-1982)



Некролог из журнала "Круг" №258 от 26 мая 1982 года ("Шлошим" со дня смерти)

26 апреля 1982 года скончался Цфания Яковлевич Кипнис, художник еврейских театров, один из последних представителей подлинно еврейской творческой интеллигенции России, наш дорогой друг и старший товарищ.

Он ушёл из жизни, как и шёл по ней: легко и стремительно, никого не предупреждая, никого не отягощая заботами о себе, без болезней и страданий. Вышел утром из дому – как всегда, по делам – и умер в пути, мгновенно, от разрыва сердца.

Наш Цфаня (он всегда просил называть его просто Цфаня) прожил почти 77 лет, но никто и не подумал бы назвать его стариком. Он запомнится нам молодым: небольшой изящный человек с красивой сединой, с юношески порывистыми движениями, с чудесными еврейскими глазами на живом, подвижном лице. Таково и чувство нашей утраты: безвременно умер молодой человек, полный неистощимой жизненной энергии.

Он принадлежал к редкой категории людей, начисто лишённых фальши, наделённых естественным, а не "принципиальным" благородством.

Человек безошибочного вкуса, влюблённый в жизнь и красоту: обаятельнейший собеседник, неутомимый пешеход-ходатай по чужим делам, душа застолья и даже галантный кавалер! – мы надеялись, что счастье общения с ним продлится по меньшей мере ещё лет двадцать. Судьба решила иначе.

Жизнь Цфании Кипниса отразила историю евреев России.

Он родился в Житомирской области, в семье, соблюдавшей еврейские традиции; рос в местечке, учился в гимназии на иврите. Пережил погромы. С юности включился в национальное движение, был организатором комитетов "Гашомэр Гацаир" и "Гехалуц" в городах Украины. Когда власти запретили в 1922 году сионистскую деятельность – продолжал работу нелегально.

В возрасте 18 лет был арестован и брошен в тюрьму: он стал одним из самых молодых узников Сиона.

Позже, став художником, он всё своё творчество связал с еврейской жизнью, с колоритом местечка. Кипнис работал почти во всех еврейских театрах страны, в редакциях, издательствах, Союзе художников, Худфонде... Киев, Харьков, Москва, Биробиджан, Хабаровск, Минск...

Он тяжело переживал кризис еврейской культуры в СССР: запрещение языка иврит, отмирание языка идиш, закрытие школ, театров, газет; подавление национальной общественной жизни. Многие его соратники пали жертвами произвола. Их родных и близких Цфаня, не в пример многим, всегда поддерживал преданно и бесстрашно.

Наверно, самым удивительным в нём было сочетание крайней деликатности и такта с бескомпромиссной твёрдостью. Он был на редкость доброжелателен. Его глаза мгновенно схватывали тончайший поворот мысли, оттенок чувства собеседника; наполнялись состраданием и тревогой при каждой вашей неудаче, неприятности, болезни: в них вспыхивала готовность немедленно куда-то бежать, помогать, отдать всё. Они становились виноватыми, если вы совершали глупость или бестактность – и тут же радостно вас прощали. Но... ох, каким упрямым он умел быть, наш Цфаня! И – храбрым. Речь не о том, чтобы выплеснуть кружку пива в морду высокопоставленного антисемита (бывало и такое), речь о его гражданском мужестве, которое граничило с "безумством храбрых"...

Участники войны против нацизма, как правило, охотно говорят о своём фронтовом прошлом: вспоминают, а некоторые и завышают, свои воинские звания, пересчитывают боевые награды (иногда невинно причисляя к ним юбилейные медали и послевоенные ордена за выслугу лет в кадрах). Из Цфани же такие сведения приходилось вытаскивать чуть ли не клещами.

А он прошёл от Минска до Берлина, был начальником штаба пехотного батальона, ушёл из армии в 1946 году в звании капитана с четырнадцатью орденами и медалями! Ни разу в послевоенные годы он своих боевых наград (посмеивался: "бляшки") не надевал, и уговорить его было невозможно.

Когда Кипниса представили к ордену Богдана Хмельницкого, он сказал: "Нет! Этим именем меня в детстве пугали. Я не притронусь к ордену погромщика и людоеда"! Характер Цфани хорошо знали его командиры. Дело замяли – вручили ему другую награду.

По приказу маршала Г.К. Жукова Кипнис создал в Германии два памятника советским солдатам. И в те годы "всенародной любви к вождю" он отказался поместить на цоколе памятника цитату из Сталина, вообще упомянуть его имя. Ни уговоры, ни угрозы не помогли – он воспроизвёл на постаменте простые слова с надгробья воинов древней Спарты:"Прохожий, передай Родине, что мы погибли, сражаясь за Неё".
Image

Кипнис-художник был беспощадно требователен к себе и другим. Даже холсты, кисти и краски он признавал только самые лучшие: понятия экономии, окупаемости для него не существовали. Стоило режиссёру или издателю отступить от эскизов – и Цфаня просто отказывался от авторства, от подписи, от гонорара за готовую работу – таков был его стиль.

Он был снисходителен к бездарности, но халтурщиков глубоко презирал. Он много писал, но работал "за закрытыми дверями", без конца добивался совершенства, отказывался от выставок.

Он многое не окончил, и картин его при жизни почти никто не видал.

Цфании Яковлевичу было сорок с небольшим, когда он однажды сказал: "Ну вот, теперь я могу умереть спокойно". Это было в день провозглашения независимости государства Израиль.

В 1957 году он специально поехал в Москву на фестиваль молодёжи, чтобы самому увидеть, коснуться рукой посланцев своей страны. Он говорил с израильскими спортсменами на иврите, они пели ему через окно автобуса израильские песни, он сохранил полученную от них дорогую реликвию: монетку в 10 прутот с еврейскими буквами. Возвращение в страну предков стало его мечтой, но тогда она ещё выглядела несбыточной. Ещё не ушла в прошлое смерть тирана, которую Цфаня, верный себе, отпраздновал открыто, в московском ресторане, с немногими уцелевшими друзьями. Чудом его тогда не посадили (все дружно отговорились чьим-то "днём рождения"), но в 24 часа вышвырнули из Москвы.
Image
А за полгода до этого погибли в застенках МГБ ближайшие друзья Кипниса – еврейские поэты, писатели, деятели искусства. Товарищи по Еврейскому Антифашистскому комитету, соратники по борьбе за сохранение национальной культуры. Все последующие годы Кипнис посвятил памяти этих своих друзей, заботе об их близких, оформлению и изданию их произведений – напряжённой и бескорыстной работе до последнего своего дня. Цфаня умер, готовя к изданию серию книг и альбомов еврейских авторов, расстрелянных ровно 30 лет назад – в августе 1952 года. Она должна была выйти в свет к скорбному юбилею.

Год печальных юбилеев – нынешний 1982 год. Десять лет назад, 29 ноября 1972 года, в купе вагона Минск–Вена Цфаня поднял с друзьями бокалы за возвращение в Эрец Исраэль. Но доехал он только до пограничной станции Брест. В таможне его без всякого обвинения арестовали (поводом к "инциденту" послужили записанные на иврите адреса евреев, просивших прислать им вызовы) и продержали полгода в следственной тюрьме минского КГБ. Ему было тогда 67 лет. На счету его было два инфаркта. Он стал на этот раз одним из самых пожилых узников Сиона.

В начале семидесятых годов Кипнис чувствовал себя в неоплатном долгу перед молодым поколением советских евреев за то чудо, до которого – так он говорил – ему дали возможность дожить: чудо пробуждения еврейского самосознания, национальной гордости, чудо возвращения на Родину, о котором его ровесники не смели даже мечтать. И он оплачивал этот "долг" с безграничной щедростью, отдавая свою энергию, здоровье и время. Именно Цфаня взял на себя изнурительное хождение по инстанциям, добиваясь разрешения еврейской художественной самодеятельности, добиваясь переноса с уничтожаемого кладбища на новое братской могилы евреев – жертв нацизма; он вёл – разумеется, бесплатно – кружки иврита и спешил на другой конец города к своим ученикам с пунктуальной точностью, бросив все свои дела. Кипнис размножал бесценные экземпляры доходивших до нас учебных пособий, всегда был готов организовать традиционный праздничный вечер, провести пасхальный Сэдэр, прочесть лекцию по еврейской истории, культуре, литературе.

Только Кипнис мог выполнить надписи на лентах траурных венков – слова библейских пророков на языке Торы – он помнил их с детства. Весной 1972 года мы собрались, чтобы возложить эти венки к братской могиле в бывшем гетто. Это тоже был скорбный юбилей – тридцатая годовщина массовых расстрелов. Нас окружили работники КГБ и милиции: сверля взглядами, фотографируя, докладывая что-то по радио неведомому центру. Один из них влез на надгробие сапогами и предупредил о недопустимости "выступлений, а также молитв: здесь вам не синагога!"

Толпа зашумела, начиналась перебранка – "беспорядки", к которым и стремился провокатор. Но мудрый Цфаня – маленький и тщедушный – вышел вперёд и так посмотрел на него, что тот мгновенно стушевался и растворился в толпе. А Кипнис в наступившей тишине на прекрасном иврите прочёл поминальную молитву...

Отказников, "активистов алии" хорошо знали за границей: им постоянно звонили, устраивали митинги в их защиту, требовали их выпустить. Кипниса не знал никто: он не был отказником. Он – наш Учитель – казался, по-видимому, лёгкой добычей: "слабый, больной и никому не известный старый еврей". Да ещё и сионист-рецидивист с полувековым стажем! Его и выбрали в качестве жертвы...

Странным он был сионистом, наш Цфаня. Он никого не агитировал ехать на историческую родину – наоборот: увидев малейшие колебания, сомнения, боязнь покинуть призрачные "горшки с мясом", он говорил: "Оставайтесь! Поверьте мне, здесь вам будет лучше". Он признавал право на Израиль только за теми, у кого не было колебаний.

Единственная дочь и внучка оставались в России. Жена – хрупкая и болезненная женщина – стояла перед мучительным выбором. У Цфани не было колебаний. В 67 лет он подал на выезд один. Много слёз и бессонных ночей протекло, пока жена приняла решение: она едет с ним, без дочери и внучки, без родных, в пугающую неизвестность... Опять – ожидание, новый вызов, новая подача, исключение из Худфонда, из Союза художников, публичное поношение, трусливые оглядки бывших собратьев по искусству, тревожное предугадывание будущего.

Кипнисам повезло: всего за два-три месяца они получили разрешение. Ещё месяц ушёл на сборы: из ОВИРа – в ЗАГС, из домоуправления – на товарную станцию; сдача квартиры, выписка, отправка багажа (это значит – книг, альбомов, холстов, кистей и красок) – бегом, бегом! – в Москву за транзитными штемпелями на визы; сдать "на хранение" боевые ордена, заказать билеты, попрощаться с родными и друзьями...

Двое пожилых людей провели этот месяц в крайнем физическом и нервном напряжении, на пределе всех жизненных сил. Им позволили наконец свободно вздохнуть, сесть в поезд и доехать... до пограничной станции Брест! – Тонкий психологический трюк какого-то профессионального садиста...

Жену увезла в Минск дочь, поселила в свою квартиру.

Цфаню на "чёрном вороне" доставили в подземную тюрьму минского КГБ.

Шесть месяцев в одиночной камере. Никаких свиданий. Изнурительные ночные допросы. Днём – не спать! Круглосуточный ослепляющий свет. В городе – обыски, допросы: привозят "свидетелей" из Киева, Бреста, Хабаровска... Шьют "уголовное дело 97".

В предъявленном Кипнису обвинительном заключении перечислено: "Создание и руководство подпольной сионистской антисоветской организацией; незаконное преподавание языка иврит, изготовление и распространение учебников; активное участие в антиправительственных демонстрациях; активная деятельность в нелегальных сионистских организациях "Гехалуц" и "Гашомэр гацаир" в 20-е годы на Украине, а также пропаганда в своём художественном творчестве реакционных идей еврейского буржуазного национализма".

За эти "преступления" ему грозили семь лет лагерей, причём начальник следственного отдела цинично заметил: "А больше ему и не потребуется"!

Друзья подняли на ноги общественность в Израиле, США, Англии, Германии... Член Кнессета Шмуэль Тамир повёз материалы о Кипнисе в Вашингтон Генри Киссинджеру, тот – в Москву Андрею Громыко. 29 мая 1973 года "дело" было закрыто. 13 июля 1973 года Цфания Яковлевич Кипнис с женой прибыли в Израиль.

Image
Встреча минских активистов в Тель Авиве, 1973 г. :
Эрнст Левин, Цфания Кипнис, Израиль Рашал, Ицхак Житницкий

Цфаня приехал не "умирать на Святой земле", а работать – снова, как когда-то, ставить еврейские спектакли в еврейском театре, украшать еврейские книги еврейским орнаментом. Чёрное на золоте, белое на серебре, домишки, домишки, козочки, павлины, а вокруг – рамочкой – затейливое кружево библейского Божественного шрифта, который был так дорог его сердцу...

В Израиле он был встречен почестями и цветами как заслуженный "асир Цион", искренне изумился этому и объяснил репортёрам: "Я по профессии художник, а не арестант!" – и больше в этой роли его никто никогда не видел. Его видели, знали и любили в театрах Тель-Авива и киббуца "Дгания Алеф", в издательствах и типографиях, в кругах израильской творческой интеллигенции, среди хранителей традиций еврейской культуры на языке идиш.

Image
Э.Левин, Ц.Кипнис, дочь Давидовича Соня и Эстер Кипнис, Бат Ям 1977

Цфаня свободно владел ивритом смолоду, но идиш его был великолепен! Это была его религия, его отечество, знакомое до последней золотой паутинки мудрости и народного юмора.

Кипнис дружил со многими еврейскими поэтами, писавшими на языке идиш, но влюблён был в Ицика Мангера, мечтал оформить и издать первую в истории книгу его стихов на русском языке. Только благодаря Цфане появился на свет первый десяток русских переводов. Но когда переводчик захотел посвятить их своему бесценному консультанту и вдохновителю, Цфаня буквально разбушевался и не позволил даже упомянуть своё имя в предисловии. Как всегда, уговорить его было невозможно...

Цфания Кипнис прожил свою жизнь широко и щедро – не заметив вокруг суетливых хлопот о благосостоянии и престиже, не заразившись тщетой, не научившись практичности, счастливо обойдя болезни.

За два дня до смерти, спросив у меня "Как здоровье?" (а я на 29 лет моложе него), Цфаня от моего встречного вопроса только отмахнулся с улыбкой: у него со здоровьем никаких проблем! Давление? Понятия не имеет! А от старых инфарктов – никаких следов: даже на рентгене не видно! И мы, его друзья, порадовались этому с немалой долей эгоизма: потерять нашего "Кипа" – это было бы слишком тяжко...

Была у Цфани одна забавная привычка: свои наручные часы он всегда ставил на десять минут вперёд. Недоумевающим по этому поводу он, посмеиваясь, объяснял: это я на всякий случай, чтобы не опаздывать, не подвести кого-нибудь.

И Цфания Яковлевич никого не подвёл за всю свою жизнь.

26 апреля 1982 года это случилось, пожалуй, в первый раз.

Image

Последнее фото Цфани Кипниса (с автором, Бат Ям, февраль 1982)


Русский дебют Ицика Мангера

фрагмент авторского предисловия к разделу «Из Ицика Мангера»
из книги Э.Левина «Декамерон переводчика» (изд-во Время, М-ва, 2008)


Image

Детство и юность – период, когда все люди пишут стихи, я прожил в поганые сталинские годы: родился за две недели до убийства Кирова и Большого террора, а совершеннолетия достиг между расстрелом деятелей еврейской культуры и намечаемым повешением еврейских врачей на Красной площади.
Родители мои, могилёвский парикмахер и рогачёвская портниха, были коммунистами с первых лет "Октября" и старательно ограждали своих сыновей от "еврейского национализма": на родном языке они общались только наедине или – когда хотели что-то от нас утаить. Одна лишь старенькая беспартийная тётя Рохл, не знавшая русского языка, иногда произносила смешные и непонятные словечки: "азохунвэй, а клог цу майнэ йорн; брохэс, тохэс, кадохэс", а также "Рибойнэ-шел-ойлэм!" и "Готт-майн-Готт, фарзух майн компот!"
Правда, её идиш тоже со временем деградировал, засорялся уморительными построениями типа "а разрушетэр мит а бомбэ дом", но именно ей я обязан тем, что "почти всё понимаю, хоть сказать не могу!"
Лишь "в возрасте Иисуса Христа" (после Шестидневной войне и пробуждения национального самосознания) я стал по журналу "Советише Геймланд" учить еврейские буквы. Родителей уже не было в живых, литературы на иврите у нас ещё не было, о еврейской культуре я не имел ни малейшего представления.
И тут мне повезло: я встретил Учителя! У него было имя библейского пророка (по-русски его тёзка зовётся Софония); фамилию его носили многие представители еврейского искусства и литературы на языке идиш! Это был Цфания Яковлевич Кипнис, художник почти всех еврейских театров от Бреста до Биробиджана, закрываемых тогда властями один за другим; большой знаток национальной культуры, литературы, народных традиций; местечкового быта и фольклора - и, разумеется, обоих еврейских языков.
Он был еврейским интеллигентом старой школы, романтиком и убеждённым сионистом. Цфаня, как мы его звали, с энтузиазмом помогал нам, отказникам, бороться за выезд в Израиль, запоздало осваивать национальные традиции и праздники... А когда наша семья в 1972 году добилась разрешения на выезд, мы покинули Минск в одном купе. Но доехали мы вместе только до границы: в Бресте он был арестован и доставлен в подземную тюрьму минского КГБ. Следствие попыталось "шить" ему создание всесоюзного антисоветского сионистского подполья...
Только через полгода, под давлением Запада, так называемое "Дело 97" прекратили, и Кипнис прибыл в Израиль. Последние годы своей жизни он посвятил памяти друзей, расстрелянных Сталиным в 1952 году: оформлял и издавал их книги и альбомы.

Кипнис был знаком или дружен со многими еврейскими художниками, писателями и поэтами, но в Ицика Мангера был буквально влюблён.
Цфаня читал наизусть его стихи, цитировал его "хохмы", восторгался тонкостью его понимания народной души и неподражаемым юмором, с которым Ицик Мангер переносил библейские истории на почву современных ему галицийских или польских местечек. При этом, зная мои переводы с других языков, Цфаня время от времени деликатно напоминал мне, что Мангера "ещё никто никогда не переводил на русский"! И в конце концов (уже в Израиле, в 1977 г.) он таки усадил меня за работу...
Не беда, что я не читаю на идиш! Кипнис переписывал мне любимые стихи русскими буквами, комментировал каждое словечко или образ, рассказывал о народной символике, о деталях быта, обрядах, блюдах... От павлина и козочки до селёдки и еврейского "местечкового кофе" из молока и цикория.
Увы, наше соавторство длилось недолго. Его мечта увидеть первую книгу Мангера на русском языке не осуществилась. Я успел перевести и опубликовать лишь первые несколько стихотворений (в журнале "Сион" №24, Тель-Авив, 1978 г.). Хотел посвятить эти переводы ему, но Цфаня категорически запретил.
С его смертью (1982) я осиротел. Даже в Израиле маловато осталось знатоков языка рассеяния, нашего "мамэ-лошн". Но к Мангеру я время от времени возвращаюсь: чувствую себя в долгу перед Цфаней Кипнисом... Благословенна будь память этого неугомонного, вечно юного человека!
Post Reply