Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

ДВУЛИКАЯ РУСЬ. (Продолжение.)

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

В 988-ом году князь Владимир предпринял попытку покорить Боспор Киммерийский, ставший к тому времени центром хазарской или еврейской державы со столицей в Мангуп-кале. Однако героическая оборона Херсонеса, который он с трудом взял благодаря предательству христиан, показали ему, что он не сможет удержать завоеванное, и пора от наступления переходить к обороне. Отдав Херсонес ромеям, он удалился в свои пределы.
В 1024-ом году князь Мстислав нанёс поражение Ярославу в битве при Листвине. Согласно Льву Гумилёву: “Обходя утром поле сражения, Мстислав предельно откровенно выразил свои чувства. Его фраза попала в летопись: “Кто тому не рад? (Как не радоваться)? Вот лежит северянин, вот варяг, а дружина своя цела”. Понятно, что союзные Мстиславу северяне, ясы и косоги были оскорблены. В результате князь-победитель остался с малой дружиной иудео-хазар и просил побеждённого Ярослава о мире”.
Из вышеизложенного можно заключить, что, коль тмутараканская дружина состояла из иудео-хазар, евреев, то и население Тмутараканской Руси было этнически еврейского происхождения. Это была еврейская Русь. Каким же образом один словенин затесался среди своих подданных евреев? Очевидно, династия Рюриковичей также была еврейского происхождения. Во всяком случае бабушка Мстислава, Малуша, дочь Малка Любечанина, была еврейкой. Но как бы там ни было, князья из династии Рюриковичей, кроме Владимира Монамаха и выродка Ивана Грозного, прекрасно относились к евреям.
После своей победы Мстислав в Киев не вошёл. Он сидел на княженье в Чернигове, отдав Киев брату, и, сохраняя за собой Тмутаракань. Так что, до смерти Мстислава в 1036-ом году, Ярослав правил в Киеве по милости своего брата.
Ещё при Владимире Святом в 988-ом году Русь приняла христианство арианского толка, поэтому ни греческая, ни римская церковь не упоминают о крещении Руси. Доказательством того, что Русь крестила арианская церковь Херсонеса, может служить тот факт, что первоначальная часть “Повести временных лет” пользуется “александрийским” летоисчеслением, которым пользовалась арианская церковь, считая рождение Христа в 5500 году от сотворения мира, в то время как “византийская” или православная церковь считала рождение Христа в 5508-ом году от сотворения мира.
Согласно А. А. Куру: “Точное знание, каким летоисчеслением и когда пользовались наши летописцы, вскрывает один и весьма важный факт, точно отвечающий на вопрос, какая церковь крестила Русь Владимира Святославича?
Ответ является большим сюрпризом. Не греческая (византийская), ни болгарская, а арианская церковь Таврического полуострова или Крыма.
Только она всегда пользовалась “александрийским” летоисчеслением. Вот почему для нас теперь понятно, почему митрополит – грек Феопемптон второй раз освятил Десятинную церковь в Киеве, построенную при Владимире Святом и при нем же освященную епископом Руси Настасом Корсунянином, арианской церкви”.
Однако арианская ересь очень близка к иудаизму. Настолько близка, что вестготов, исповедующих христианство арианского толка, в Западной Европе принимали за евреев, и хронисты зачастую использовали слова “Гот” и “Еврей” как взаимозаменяемые.
“На юге Франции и в Испанских болотах – территории известной во времена Меровингов и Каролингов, как Септимания, проживало исключительно много евреев. Этот регион был известен также как Готия, и его еврейское население зачастую называли готами – ошибка, возможно, и случайная, а может быть и намеренная”.
Что же касается отношений между Словенами и Русью, то первоначально они были крайне враждебными. Арабские источники никогда не отождествляют Русь со Словенами.
Как свидетельствует анонимный источник “Маджмал ат-товарих”: “И славянин пришёл к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное (для нас двоих). Такой же ответ дали Кимари и Хазар. Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян. Затем он сказал: Здесь обоснуюсь и им легко отомщу”
Только после разделения церквей на православную и католическую, когда на землях бывшей Великоморавской державы началось преследование православных, тысячи великоморавских христиан мигрировали на земли Киевской Руси, которые Ярослав Мудрый к тому времени перевёл в лоно православной, греческой церкви.
Словене ассимилировали местное население. Вскоре их число превысило число проживающих в Киеве евреев. Они также назывались Русью, но это была уже не та еврейская Русь, последние представители которой погибли вместе с князем Святославом в 972-ом году. Это была словенская Русь, и в 1113-ом году в Киеве разразился первый еврейский погром на Руси, приведший к власти Владимира Монамаха, который потребывал выселить всех евреев с территории русских княжеств.
С исходом евреев начинается экономический упадок Киевской Руси, от которого ей уже не суждено было оправиться, и лишь Золотые ворота да каменные постройки еврейских вилл свидетельствовали о былом величии этого города.
В сущности, это был конфликт между населением, занятым в торгово-промышленной и сельскохозяйственной сфере экономического развития. Кстати, замечательно подмечено преимущество торгово-промышленного способа производства перед сельскохозяйственным в произведении И. С. Тургенева “Хорь и Калиныч”. В этом произведении И. С. Тургенев пишет: “Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живёт в дрянных осиновых избёнках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дёгтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трёх тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой…
Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тёсом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовёт в гости всякую прохожую свинью”.
Из приведенного отрывка видно, что сельскохозяйственный способ производства является менее прибыльным по сравнению с торгово-промышленным промыслом. В этом случае возникет вопрос, почему евреи, которых постоянно обвиняют в нежелании трудиться в сфере сельского хозяйства, должны заниматься столь трудоёмким и не прибыльным делом, лишающим человека возможности улучшить своё материальное положение, а тем более разбогатеть?
Спору нет, что переход человека от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству был важнейшим шагом человека по пути прогресса и вызвал глубокие перемены в образе жизни, в его мировоззрении и психике. Однако трудоёмкий процесс воспроизводства урожайности полей даёт рядовому земледельцу возможность, в лучшем случае, обеспечить себе достаточный прожиточный минимум, но ни в коем случае не даёт разбогатеть. Для того, чтобы обогащаться в сфере сельского хозяйства, надобно иметь огромные земельные угодья, обрабатываемые трудом зависимых людей: рабов, крепостных крестьян, либо наёмных рабочих.
То, что основой экономики Восточно-Европейских стран и, в частности России, являлось сельское хозяйство, предопределило их социально-экономическую отсталость по сравнению со странами Западной Европы, а не мифическое татаро-монгольское иго.
Если до революции Россия вывозила зерно на мировой рынок, то это делалось за счёт тех десяти процентов обширных земельных владений русских бар, а отнюдь не за счёт единоличных крестьянских и мелкопоместных помещичьих хозяйств.
В связи с этим можно предположить, что никакие столыпинские реформы, имеющие своей целью разрушить крестьянскую общину и наделить крестьян землёй в Сибири, не смогли бы вывести Россию на уровень передовых стран Европы и Америки. Для того, чтобы сельскохозяйственная страна могла быть конкурентноспособной на мировом рынке, её граждане должны обладать, подобно американским фермерам, обширными земельными угодьями, обрабатываемыми передовой сельскохозяйственной техникой, чего Россия себе позволить не могла.
Когда в 1925-ом году 14-й Съезд коммунистической партии Советского Союза взял курс на индустриализацию страны, то вскоре стало ясно, что средств, собранных в виде налогов с единоличных крестьянских хозяйств, будет недостаточно для осуществления поставленной цели. Тогда было решено лишить крестьян индивидуальных наделов земли и создать обширные земельные угодья, объединённые в колхозы и совхозы, с целью, чтобы собранный урожай зерна выбросить на мировой рынок и на вырученные от продажи зерна деньги продолжить индустриализацию страны.
Осенью 1929-ого года Сталин отдал приказ о начале осуществления коллективизации и, чтобы заставить крестьян работать в колхозах и совхозах, был организован голод на Украине, Северном Каваказе и Казахстане.
Вот как описывает те трагические дни страшного голода на Украине Василий Гроссман: “Завыло село, увидело свою смерть. Всей деревней выли – не разумом, не душой, а как листья от ветра шумят или солома скрипит… И кажется, вся земля вместе с людьми завыла… Пошёл по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уже не стали закапывать. Так мёртвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня”.
Ещё страшнее было в Казахстане. По переписи 1926-ого года казахов в Казахстане было 3 миллиона 750 тысяч человек. Согласно Сергею Баймухаметову: “Сын первого секретаря ЦККП(б) Узбекистана Акмаля Икрамова, писатель, политзаключенный Камиль Икрамов с ужасом вспоминает в книге мемуаров, как он, мальчишкой ещё, трое суток ехал из Ташкента в салон-вагоне своего отца через казахскую степь – и вся степь, от горизонта, была устлана человеческими трупами”.
Что за страна, что за люди?! Что за преступная партия, организатор геноцида собственного народа, чтобы загнать его в совершенно нерентабельные колхозы?! И эти стенания и слёзы по мёртвому мерзавцу у стен древнего Кремля! И им ли говорить о духовном превосходстве над другими народами? Поистине, страшно жить в такой стране, где жизнь и смерть, свобода и неволя в руках преступной когорты людей.
И все эти миллионы советских граждан погибли во имя того, чтобы советское правительство (под руководством преступной коммунистической партии) к началу войны раполагало горой металлолома, который никому не был нужен. Армия разбегалась при встрече с германскими войсками, оставляя военную технику на произвол судьбы. Приходилось создавать заградительные отряды, чтобы они расстреливали отступающих красноармейцев. Украина встречала немцев как своих освободителей, бросая им под ноги цветы. Но Америка пришла на помощь большевикам, и Россия выстояла в этой войне.
Когда немцы вынуждены были отступать, вместе с ними на Запад уходили российские граждане. Германское командование было удивлено и озадачено такому обороту событий. Это создавало заторы на дорогах, мешало передвижению армейских колонн. Тем не менее, приблизительно около пяти миллионов советских граждан ушло вместе с немцами на Запад. Фактически это была Вторая Гражданская война российских народов против преступного коммунистического режима страны.
Где? Когда? В какой другой стране, кроме Советского Союза, люди бежали, спасаясь от своей собственной армии?
Тысячу лет шёл процесс образования могучей Российской империи, и всё это лопнуло в один день на пьяной вечеринке в Беловежской пуще. И о былом величии России остались лишь одни воспоминания. Таким напоминанием о былом величии России является картина Васнецова “Три богатыря”. Три защитника Земли Русской. И двое из них евреи. Это Добрыня Никитич, брат Малуши, матери князя Владимира Святого, и Илья Муромец.
О еврейском происхождении Ильи Муромца свидетельствует сказание о борьбе Ильи с Жидовиным. Жидовин-богатырь, он же Сокольничек, прибыл из Жидовской земли. После ожесточённой схватки, проходившей с переменным успехом, Илья Муромец наконец одерживает нелёгкую победу и узнаёт в поверженном богатыре своего родного сына от своей любовницы Златогорки, жены Святогора, которую он возил в хрустальном ларце.
Но каким образом у русской матери и отца мог появиться сын еврей? Это же уму непостижимо!
Тем не менее такую метаморфозу попытался обосновать географ, этнограф и фольклорист Григорий Николаевич Потанин (1835 – 1920). Он предположил, что “Полюбовница Ильи Муромца и мать Сокольничка оказалась в хазарском плену либо будучи беременной, либо уже с грудным ребёнком на руках. Сын вырос и был воспитан в хазарской среде как необузданный джигит с жестокой и дикой моралью”
Однако это предположение Г. Н. Потанина совершенно необоснованно. Во-первых, каким образом Илья Муромец узнал бы сына, если бы он попал в плен к хазарам, будучи ещё в утробе матери, либо грудным ребёнком? Как он сумел его узнать, коль он его фактически никогда не видел? Как мог сын узнать отца, которого он никогда не знал?
Во-вторых, согласно В. Н. Дёмину: “Чудесное рождение Сокольника произошло в краю таинственного Алатырь-камня, близ Студёного моря, то есть на побережье Белого моря. Сын Ильи Муромца сам так говорит о своей отчине и родословной.
От моря я от Студёного
От камени я от Латыря,
От той от бабы от Латыгорки”
Если доверять В. Н. Дёмину, то “Камень Грааля выступает под именем Алатырь-камня. Древнерусская Голубиная книга уточняет: Алатырь-камень – “всем камням отец”. Как в западноевропейском средневековом эпосе, у этой святыни есть свой рыцарь. По русским преданиям, это сын Ильи Муромца, которого звали Сокольником. (Сокольничком)… Матерью Сокольника является загадочная Златогорка, (Латыгорка) – невенчанная жена Святогора. Великан – богатырь возил её в хрустальном ларце. Супруга Святогора соблазнила Илью Муромца, плодом этой мимолётной связи и стал Сокольничек”.
Воистину, надобно было обладать еврейской хитростью, чтобы наставить рога Святогору через хрустальный ларец!
Но как бы там ни было, из сказанного следует, что ежели Сокольничек был рыцарем “Грааль камня”, то он никак не мог быть иудеем, потому что чаша Грааль, в которой якобы хранилась кровь Иисуса Христа, для иудеев никакой ценности не представляет. Следовательно, Сокольничек назван Жидовином не потому что он исповедывал иудаизм, а потому, что он был евреем по крови.
В конце концов, Илья Муромец одерживает нелестную для себя победу над своим сыном и убивает его. Надобно предположить, что взяв такой тяжкий грех на душу, он постригся в монахи и скрылся за стенами монастыря.
И ещё. В былине сказано, что Жидовин прибыл: “Из этой земли из Жидовския… На эти степи Цицарския”. Но где могла находиться в описываемое время эта Жидовская Земля? Эта Земля находилась в Крыму. В Юго-Западном Крыму находилась эта Земля Ашкеназ, известная в последствии как княжество Феодоро со столицей в Мангуп-кале. Готы, предки нынешнего населения Германии, никогда в Крыму не обитали. Это были евреи, которых средневековые хронисты принимали за готов за их германский диалект – идиш.
В связи с неоспоримыми доказательствами присутствия евреев-иудаистов в Крыму, начиная с первого века новой эры, ещё за тысячу лет до проникновения туда словен, российские историки вынуждены признать, что евреи обитали по всему Крыму, но своего государства они там дескать не создали. Они отрицают тот факт, что княжество Феодоро было еврейским государством в Земле Ашкеназ, население которого в 1016-ом году заставили принять христианство. Они утверждают, что княжество Феодоро было гото-алланско-скифским государством, немало не смущаясь нелепостью такого определения.
Однако польский посол Мартин Броневский, посетивший Крым в 1578-ом году, никаких следов пребывания готов в Крыму не обнаружил. Никаких надписей на готском языке. Не прослеживается готский язык ни в топонимике, ни флоре, ни в фауне. Никаких следов готов в Крыму не обнаружили и последующие исследователи Крыма.
В 1853-ем году в Мангупе вёл раскопки А. С. Уваров, а в 1890-ом году германист профессор Ф. А. Брун, но никаких готских памятников они там не нашли. Никаких готских памятников не нашла также и археологическая экспедиция под руководством Р. Х. Лепера, проводившая раскопки на Мангупе с 1912 по 1914 год.
По всей вероятности права М. А. Тиханова, которая утверждает, что название Готия: “Имело отнюдь не этническое, а исключительно географическое значение, обозначая собой территорию Юго-Западного Крыма”.
Победа, одержанная князем Святославом в 965-ом году над хазарами, покончила с зависимостью Киевской Руси от каганата, но отнюдь окончательно не разгромила степную империю. С этого времени центр Хазарской державы переместился в Крым. Ещё в 13-ом столетии мусульманские писатели называли Крым Хазарией, а Черное море – Хазарским морем.
Как свидетельствует доктор исторических наук В. Алексеев, раскопанные захоронения этих хазар или евреев-ашкенази свидетельствуют о том, что “у них были очень резко выражены европеоидные черты: носатые, резко профилированные лица, без всяких следов монголоидности”.
Этими хазарами были всё те же карийцы-троянцы, которые истории стали известны под именами скифы-ашкенази, хетты-ашкенази, геты-ашкенази, готы ашкенази. А теперь евреи-ашкенази вышли в финал.
В 1016-ом году, как было уже сказано, Византийский император Василий Второй Болгаробойца нанёс поражение евреям и принудил их принять христианство. И по сегодняшний день почти во всех публикациях российской прессы, когда речь идёт о Княжестве Феодоро, обязательно подчёркивается, что речь идёт о христианском княжестве Феодоро. Это делается с той целью, чтобы читатель не подумал, что евреи действительно когда-то имели свою государственность в Крыму и мирно уживались с татарами на взаимовыгодных условиях.
В своё время Сталин ставил в вину Молотову то, что он намеривался создать в Крыму Автономную Еврейскую Республику. Он говорил:”А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведёт себя как член политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения”.
Однако Сталин был неправ. Свыше пятисот лет тому назад в Юго-Западном Крыму существовало Еврейское государство, и возрождение еврейской государственности в Крыму это не щедрый подарок государственных деятелей Украины или России, а удовлетворение законных требований еврейского народа.

Впервые было опубликовано в 24-ом номере журнала "Мосты".

ГАГАУЗЫ – ПОТОМКИ ВОИНСТВЕННЫХ ГУННОВ.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Гагаузы библейский народ и имеют полное право на репатриацию в Израиль. Согласно библейским сказаниям, гагаузы семиты. Об еврейском происхождении гагаузов по материнской линии свидетельствует «Венгерская хроника» Яноша Туроци. Легенда повествует о том, что «как-то раз на шестом году проживания в этой местности Хунор и Магор, кочуя по степи, обнаружили «оставшихся без мужчин в палатках жён и дочерей Берека, которые отмечали праздник Трубы и вели хороводы. Они их сразу схватили и увели с их добром в Меотийские болота. Случилось так, что при этом похищении среди остальных они схватили отличавшихся красотой двух девушек, дочерей Дулы, князя аланов. Одну из них взял в жёны Хунор, другую Магор, и от этих женщин, как передают, произошли все гунны, или венгры»
Согласно этой легенде, алланы были евреями. Каждый год в первый день седьмого месяца еврейского календаря евреи отмечают праздник Рош ха Шана. Это еврейский Новый год. «И сказал Господь Моисею: «Скажи сынам Израилевым: в седьмой месяц, в первый день месяца да будет у вас покой, праздник труб, священное собрание». (Лев. 23 глава).
Подготовка к этому празднику начинается за 29 дней до Нового года. В течение этих дней, чтобы призвать народ к покоянию, служители периодически трубят в шофар, трубу, изготовленную из бараньего рога. Рош ха Шана, или праздник труб, является чисто еврейским праздником, прообразом восстановления народа израильского.
В виду того, что и в синагоге у евреев мужчины и женщины моляться отдельно, то и праздник Труб, очевидно, они отмечали вдали друг от друга, и мужчины не смогли вовремя прийти на помощь своим женщинам.
Однако надобно думать, что впоследствии конфликт был каким-то образом улажен, как в своё время с похищением сабинянок в Риме. Во всяком случае, в дальнейшем алланы и гунны выступают, как союзники против готов. Именно из алланского, еврейского рода Дуло происходит родоначальник болгарских царей Авитохл-Аттила, который был назван в честь Ахитофела, ближайшего советника царя Давида, родственника его жены Версавии и матери царя Соломона.
Впервые евреи были упомянуты Геродотом под именем массагетов, когда они в 530-ом году до н. э. нанесли сокрушительное поражение персидскому царю Киру, под водительством царицы с чисто еврейским именем Томирис-Тамара.
Дион Кассий указывает на то, что массагеты и алланы это один и тот же этнос и пишет: «Вторая война началась с алланами (они же массагеты) по наущению Фарасмана».
Ему вторит Аммиан Марцеллин, когда пишет, что гунны: «этот подвижный и неукратимый народ, воспламенённый дикой жаждой грабежа, двигаясь вперёд среди грабежей и убийств, дошёл до земли аланов, древних массагетов».
Китайцам же они были известны под именем «о-сун». В 178-ом году до н. э. объединитель гуннских племён блистательный хан Мо-Тун: «Подчинил большое и сильное племя о-сун (также ву-сун, ставшее после известным под именем алланы, а сейчас под именем осетины, остатки которого ещё находятся в предгорьях Кавказа), которое также было враждебно Гуннской державе и было в союзных отношениях с Китаем».
Однако алланы ни в коем случае осетинами не были, как это считает большинство учёных. Этимология этого слова еврейского происхождения, где «ал» - это предлог «на», а «лан», возделанное поле. Так называли евреев, живущих среди возделанных полей Приазовья. Следовательно, правильное написание этого термина будет с двойным «эл». Самоназвание же осетин – ироны. Как на то указывает А. В. Гадло: «Это имя созвучно настоящему наименованию Осетин – Ир//Иристон».
Отождествление алланов с осетинами произошло, повидимому, по той причине, что «мало-помалу они подчинили себе в многочисленных победах соседние народы и распространили на них своё имя, как сделали это персы».
Но сами алланы долгое время исповедывали иудаизм и помнили о своём еврейском происхождении, хотя и были тесно связаны с гуннскими племенами болгар. Исходя из этого можно смело предположить, что комитопулы, последние защитники Первого Болгарского царства, Моисей, Давид, Аарон и Самуил были также алланского происхождения, и имена им были даны в честь их еврейских предков.
Что же касается болгар, то согласно А. П. Новосельцеву, этноним «Булгары» восходит к тюркскому «булга» («смешивать») и означает в целом «смешанные угры».
В середине седьмого века на территории от от Волги до Днепра сложилось два гунно-болгарских государства. Хазария, государство восточных болгар, утигур, расположенное на территории Предкавказья, Нижнего и Среднего поволжья от Волги до Дона, и государство западных болгар, кутригур, раскинувшееся от Кубани до Днепра, Великая Болгария.
По мнению большинства мусульманских авторов и среди них очень тонкого лингвиста Махмуда ал Кашгари (около 1070) разговорным языком в Хазарии был протоболгарский язык, относящийся к тюркской группе языков. Скорее всего это был гагаузский язык. Но хазарского языка, как такового не существовало, как не существовало и советского языка. По мнению Иосифа Ольшаницкого: «Хазарский язык – это звучит так же смешно, как американский язык. В Америке общий для всех язык – английский, даже для тех, кто им не овладел».
В то же самое время письменность в этом государстве велась на иврите, потому что элита этого государства, сплотившаяся вокруг царского рода Ашина, исповедовала иудаизм. В своё время многие племена Средней Азии, к которым, в частности, принадлежали турки, туркмены и киргизы, исповедовали иудаизм. Так что, принятие иудаизма в Хазарии не было таким уж исключительным явлением. Начиная с 722-ого года до н. э. в Мессопотамию и Среднюю Азию беспрерывно шёл поток еврейских переселенцев, ашкузи. После смерти Александра Македонского эти переселенцы составили ядро могучего Парфянского царства.
Возросшее влияние евреев вызвало недовольство элитной части персидской знати и при дворе царя Артаксеркса Второго против них был составлен заговор, который возглавил приближённый царя Аман. Вскоре Артаксеркс также был вовлечён в этот заговор: «И посланы были письма через гонцов во все области царя, чтоб убить, погубить и истребить всех Иудеев, малого и старого, детей и женщин, в один день, в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара, и имение их разграбить»
Жребий-пур был брошен, но евреи не захотели, как покорные овцы, идти на убой и готовились оказать сопротивление. В назначенный день выступление погромщиков было встречено отрядами еврейской самообороны, которые в упорных боях нанесли погромщикам сокрушительное поражение. Особенно ожесточёнными , в течение двух дней, были бои в столице Персии Сузах. Но и здесь евреи вышли победителями.
В это время Артаксеркс узнает о выступлении против него младшего брата Кира с целью лишить его престола. Трон зашатался. В такой ситуации, когда вопрос шёл о жизни и смерти, Артаксеркс не мог пойти на развязывание гражданской войны внутри своих владений и вынужден был сделать хорошую мину при плохой игре: пойти на примирение с евреями. Это было в 401-ом году до н. э. Артаксеркс объявил, что евреи, якобы, защищались с его царского разрешения, и если они победили, то честь им и хвала. С тех пор евреи ежегодно отмечают день победы над своими врагами праздник Пурим, как все свободолюбивые народы празднуют День Победы над фашистской Германией.
В знак примирения с еврейской общиной Персии Артаксеркс Второй женился на Эсфири и приблизил её родственника Мордехая к престолу. Цари, как правило, заключали брачные союзы только из политических целей, чтобы заручиться поддержкой соседних государств, либо, в крайнем случае, влиятельными слоями общества в своём государстве.
Первоначально Эсфирь была наложницей Артаксеркса и его женитьба на ней свидетельствует отнюдь не о внезапно вспыхнувшей к ней страсти, а о возросшем влиянии еврейской общины в стране: «И многие из народов страны сделались Иудеями, потому что напал на них страх перед Иудеями».
Исходя из этого, можно прийти к выводу, что версия о том, что иудаизм не приемлет прозелитизма, а тем более массового, не соответствует действительности.В связи с этим по мнению большинства антропологов: «Евреи не представляют расового единства». И это является свидетельством того, что еврейская нация сложилась не на расовой, а на религиозной основе иудаизма. В то время как некоторые арийские и тюркские племена, приняв иудаизм, стали неотъемлемой частью еврейского народа, некоторые израильские племена, отбросив иудаизм, вошли в состав других народов. Вероятно поэтому некоторые представители таких народов как туркмены, киргизы и чуваши утверждают, что именно они являются потомками колен израилевых. Любопытно ещё и то, что учёные установили, что генетический тип чувашей средиземноморский, в то время как они говорят, по мнению большинства лингвистов, на одном из тюркских языков, который совершенно непонятен другим тюркоязычным народам. Тоже можно сказать и о гагаузах, чей генетический паспорт идентичен с басками, грузинами, испанскими и крымскими евреями.
Что же касается Хазарии, то она является прямым наследником Парфянского царства. Надобно иметь в виду, что это было название страны, но никогда не существовало хазарского этноса, как не существует американского или советского. Был Советский Союз и были советские люди, совки, но распался Советский Союз и исчезли совки. После падения Хазарии восточноболгарские племена стали известны под своими собственными именами, хотя, согласно Льву Гумилёву, термин хазарин с падением каганата относился только к евреям.
Несмотря на этническую близость восточноболгарских и западноболгарских племен, соперничество двух царствующих родов, рода Ашина в Хазарии и рода Дуло в Великой Болгарии приводило к частым междоусобным столкновениям, приведшим в конце концов к исчезновению Великой Болгарии. Когда в 670-ом году хазары в союзе с венграми нанесли поражение западноболгарским племенам, то один из сыновей Кубрата Котраг откочевал в междуречье Волги и Оки и создал государство Серебряных Булгар. Алцек увёл свои племена в Италию. Кубер в Македонию. Часть болгар осела в Карпатах. Сейчас они известны под именем гуцулов, и стали составной частью украинской народности. А в 680-ом году последние племена западных болгар оногуры, предки нынешних гагаузов, во главе с ханом Аспарухом, откочевали на Балканы, где они застали там уже, перешедшими из-за Дуная, семь словенских племён.
Согласно Сысылову: «Словени не имели никакого понятия и осознания, что такое государство и государственное устройство. Но, несмотря на это, они ненавидели вообще всякую власть.... С другой стороны, хотя они и ненавидели власть – свою власть, словене очень быстро привыкали и покорялись чужой власти. Нужно было изжить их недостатки и воспитать те качества, которых у них не было, но которые составляли главную отличительную чертуболгар, а именно, болгарский державный дух и болгарскую верность.
Так, покорённые словенские племена Аспарух не сделал рабами, как то делали римляне и византийцы. Напротив, он оставил их совершенно свободными и присоединил к своей державе. Он дал им всем равные права и возложил на них те же обязанности, которые имели родовичи его собственного племени – старые болгарские роды».
Таким образом все подданные хана Аспаруха стали называться болгарами, а словенский язык, получив преобладание в Первом Болгарском царстве, болгарским языком.
Однако потомки оногуров гагаузы всё ещё помнят о своём историческом прошлом и называют себя «эски булгар» (старые болгары) в отличие от новых болгар, или «хасли булгар» (настоящие болгары). Они отнюдь не ословенились, как то произошло с племенами фракийцев и готов, а сохранили свою идентичность и по сей день компактно проживают в северо-восточной части Болгарии между Силистрией на Дунае и Балчиком на Чёрном море, с центром в городе Дуло. Они также компактно проживают на юге Молдавии и в юго-западной части Одесской области с центром в городе Болграде.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава первая

Нет, никогда он не говорил: «Ты победил, Галилеянин». Он не мог этого сказать. Это наглая ложь христиан. Им бы так хотелось, чтобы он так сказал, но он этого не говорил. Он слишком его презирал, чтобы такое сказать. Он никогда с ним не боролся и не преследовал его последователей. Всё, чего он хотел, так это прекратит навязывание мечом и огнём этого несуразного учения народным массам, опирающееся на поддержку государственных законов.
Канули в вечность те времена, когда христиан преследовали, гноили в тюрьмах и травили дикими зверями на аренах цирка. Тогда эти христиане были евреями. Это евреев травили и мучили под злобный вой римской черни. А теперь, когда христианство выплеснулось за рамки национальной замкнутости, они превзошли своих мучителей по части преследования инакомыслящих. Нет, Юлиан хотел отвести нависший меч христианства над выей народа и своим эдиктом 363-его года даровал свободу вероисповедания всем народам Римской империи. За это христиане его и возненавидели.
Нет, он не разрушал христианских церквей. Он только приказал им вернуть, захваченные у людей, храмы их отеческих богов. «Стройте свои, - говорил он им, - но не захватывайте чужие храмы. Не грабьте и не разрушайте их». Нет, в годы правления Юлиана христиане не подвергались гонениям. «Дайте им свободу, - говорил он, - и, предоставленные самим себе, они перегрызут друг другу глотки». Именно за это они его и невзлюбили.
Не могло христианство победить и стать господствующей религией без поддержки государственной власти, а он им отказал в покровительстве во время своего правления. Он отказался от них и отбросил религию, которую вынужден был исповедывать во имя спасения своей жизни. И не мог он произнести этих слов: «Ты победил, Галилеянин», ещё и потому, что считал, что провидение всегда покровительствовало ему. И то, что он сейчас умирает от раны, не успев завоевать полмира, как это сделал Александр Македонский, считал не таким уж важным делом. Ведь он мог быть убит и раньше, не взойдя на римский престол и не выполнив своего предназначенья. Что такое завоевание Персидской империи и слава Александра Македонского по сравнению с его эдиктом о свободе вероисповедания?
Нет, в ту ночь он не мог думать, что победил, Галилеянин. Он всегда считал, что боги покровительствуют ему. Это с их помощью он восстановил поруганную религию и авторитет отечественных богов. Ему и в голову не могло прийти, что у него не найдётся продолжателя его дела и что через несколько лет после его смерти Европа вновь погрузится во мрак невежества и христианского мракобесия. Он умирал на вершине торжества разума, просвещения и гуманизма. Казалось, что над Европой занимается заря духовного раскрепощенья, которое она увидит лишь в восемнадцатом веке. Нет, он тогда не мог сказать: «Ты победил, Галелиянин». Он с ним и не спорил. Он отбросил его, как ненужную вещь, как изношенные сандалии, чтобы не надевать их никогда. Эти слова ему были приписаны потом христианами, потому что им хотелось, чтобы он так сказал. Кто тогда мог спорить с могуществом отцов церкви?
Нет, в ту ночь он не мог знать, что история изберёт не лучший путь для своего духовного развития, и вместо светлого эллинского пути пойдёт по мрачному, смрадному пути духовного убожества и костров инквизиции. Нет, в ту ночь он не мог предпологать, что у него не найдётся преемника среди этой свиты соратников, которым он приказал утереть слёзы, потому что он отнюдь не умирает, а собирается воссоединиться со звёздами, солнцем, другими мирами. Там он опять встретит Елену. Смерть это не горе, а радость. Он сделал на Земле всё, что от него требовалось. Теперь он воссоединится со своими близкими на другой планете. И всё, что ему осталось сделать в этом мире, так это распределить своё имущество среди близких ему людей. Он поискал глазами распорядителя двора.
- Где Анатолий? Позовите Анатолия,- попросил Юлиан слабым голосом.
- Он блажен, - подняв к верху руки ответил префект Саллюстий.
Поняв, что Анатолий погиб, Юлиан закрыл лицо руками и заплакал. Плечи его вздрагивали. Слёзы проступили сквозь пальцы рук. Он никогда не предполагал как близок стал ему этот человек, с которым он зачастую спорил, не соглашался, но который заставлял его думать.
Видя как плачет император, заплакали все присутствующие. Нет, они не оплакивали Анатолия. Они оплакивали Юлиана, который, по всему было видно, не доживёт до утра.
Императора искренне любили. С ним умирали их надежды, их вожделегия. Все они были слишком интеллигентны, слишком мягкотелы и либеральны, чтобы продолжить начатае им дело. Их силу и волю к действию выражал Юлиан. В нем сочеталась древняя доблесть римлянина, вскормленная молоком волчицы, и рафинированная культура эллинов. Он повернулся в сторону, туда, где в отброшенный полог палатки светились звёзды. В тёмно-синей глубине мерцал Марс желтоватым, мягким, пламенем. Марс всегда покровительствовал ему. Ещё немного, и он растворится в нём. Жить или не жить? Досужий вопрос. Ведь одно переходит в другое: бытие в не бытие и обратно. И так свершается извечный круговорот природы.
Боги всегда покровительствовали ему, и он выполнил для них своё предназначенье. Теперь его уже ничто не связывало с Землей. Всё, что сейчас происходило, потеряло для него всякий смысл. Воспоминания прошлого отрывочно возникали в его воображении. Как поначалу всё сложилось нелепо и печально. В его жилах текла патрицианская кровь Юлиана, префекта Египта, чьей дочерью была его мать Васелина, Василка. Она умерла вскоре после его рождения. Отец убит был, когда ему едва исполнилось шесть лет. Он вырос круглым сиротой. Отец был сводным братом Константина Великого, а император Констанций Второй двоюродным братом Юлиана. И тем не менее ему не раз приходилось позавидовать простому землепашцу: его покойной, трудовой жизни. Констанций убивал всех, кто мог быть потенциальным претендентом на престол. Убиты были все близкие и родные. Юлиан рос в страхе за свою жизнь. Что остановило руку Констанция на Юлиане? В чём ошибся столь прозорливый человек? Рука невидимого Провиденья? Как знать?
Когда в шатре послышались рыдания, Юлиан отнял руки от лица, усилием воли улыбнулся мягкой, доброй улыбкой.
- Друзья мои, - сказал он, приподняв правую руку, - стыдно скорбеть обо мне коль вскоре я соединюсь с солнцем и звёздами. Жить или не жить? Досужий вопрос. Ведь одно переходит в другое. И так свершается извечный круговорот природы.
Юлиан умолк. Посмотрел на Максима и положил ему руку на колено.
- Вот видишь, Максим, ты сам говорил, что душа бессмертна, смертно только тело.
- Но душа без тела не существует, - возразил Приск.
Юлиан ещё пытался вести беседу с Максимом и Приском, но силы покидали его. При свете свечей лицо Максиманачало расплываться. Максим, милый Максим, который был последним свидетелем того рокового дня, когда он покидал Афины, отправляясь в Милан по вызову Констанция.
- Что, что хочет от меня Констанций, этот кровавый пёс? Разве ему мало смерти всей моей родни? На его руках кровь моего отца и брата. Теперь ему нужна моя кровь. Он хочет убить меня. Я должен бежать!
- Не горячись, Юлий. Куда бежать? Средь варваров, не ведающих ни Аристотеля, ни Плотина, ни Пифагора, ты жить не сможешь. Тебе как воздух философия нужна - изысканная пища для ума. К тому ж, рука Констанция везде тебя найдёт. Ещё всё может обойдётся.
Максим был прав. И тем не менее он не поехал в Милан пока Евсевия его не известила, что безопасности его ничто не угрожает.
Боль усилилась: рана в пронзённом боку раскрылась ещё шире. Начала мучить жажда.
- Пить, - попросил Юлиан.
Ему принесли холодной родниковой воды. В полночной тишине были слышны толькоего лихорадочные глотки. Вода приятно освежила его. Напившись, он передал чашу в дрожащие руки Максима. Улыбнулся. Взгляд его посветлел. По всему было видно, что ему стало лучше. Дыхание его становилось спокойнее, ритмичнее. Потом он закрыл веки и перестал дышать за пять дней до июльских календ.
По мужественным лицами воинов текли слёзы. Его похоронили по древнему обычаю эллинов. Костёр пылал и вместе с языками пламени, тянущимися к небесам, казалось, сама душа императора сливалась со всей вселенной. Его никто не победил. Это он завоевал пространство и время и слился с ними.

Продолжение следует.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава вторая

Юлиан был единственным из оставшихся в живых родственников, имеющих право наследовать Констанцию. Он был его двоюродным братом. Спасение Юлиана от рук мятежников было самым добрым делом, которое совершил Констанций. Это был его звёздный час и предназначение всей жизни. Минута душевной слабости отложила отпечаток на все последующие века, когда в ту ночь он остановил, занесенный над головой ребенка меч. Христиане считают, что это была его роковая ошибка.
Юлиан хорошо помнил ту ночь. Просторная светлая комната. Стены выложены жёлто-синей мозаикой. Грубая рука солдата выдернула его с кровати и поставила на ноги. В ночной сорочке, босыми ногами он ощущал холод мраморных плит. В тёмных проёмах окон мелькали огни факелов, и ужас отразился в глазах ребёнка. Он стоял совсем беспомощный в нимбе светлых волос, и сердца солдат дрогнули, холодные, не раз смотревшие в лицо смерти глаза, с немым вопросом взирали на галла, поднявшего меч над белокурой головкой: - «Убьёт или не убьёт?» И по всему было видно, что беспомощный вид этого малютки растрогал суровые сердца этих солдат, да и самому галлу не хотелось его убивать. Не хотелось ещё и потому, что по этим выжидающим холодным взглядам сослуживцев он понимал, что не простят они ему этой безвинной жертвы. Существуют же какие-то неписанные законы природы. Ведь и волки не едят грудных детей. И собаки не кусают малюток. Он понимал, что, потеряв их уважение, он потеряет и их поддержку в бою. И поэтому галл медлил с ударом. Он медлил до тех пор пока на пороге не появился Констанций. Увидев единственно родного человека среди этих неприветливых, нахмуренных лиц Юлиан рванулся к нему.
- Констан! Констан! – кричал он, протягивая к нему свои ручонки.
- Ах, ты лягушонок, такой ласковый. Ах, ты лягушонок, - подхватив брата на руки и подняв его над собой, умилённо повторял Констанций.
Он был доволен собой. Он спешил, чтобы спасти от смерти братьев и прибыл вовремя. Он не хотел их смерти. Да и незачем было их ещё убивать.
Константин Великий, умирая, завещал плодородные провинции Фракии и Армении Ганнибалиану. Его любовь к племяннику была не бескорыстна: Ганнибалиан был мужем его любимой дочери Констанцы от второго брака. Он фактически завещал провинции своей дочери. Земли же в Малой Азии переходили к Констанцию Хлору, сводному брату Константина Великого.
Сыновья Константина Великого не пожелали выполнять его волю и лишаться плодородных провинций Малой Азии. Они организовали заговор, в который были вовлечены солдаты 25-й когорты 32-ого легиона императорских войск. В холодном осеннем небе застыли языки пламени: горели палаццо патрицианских семей, сторонников Констанция Хлора. И вот в ту роковую ночь Констанций спас Галла и Юлиана, чтобы иметь тайное оружие против братьев.
Завёрнутых в походные плащи, хламиды мальчиков, мчали сытые кони тёмной ночью в Мацеллу, древний замок каппадокийских царей близ Назареи, под охраной центуриона Никомеда, где они обречены были провести первые годы своей жизни.
Это были годы яростной борьбы христиан между собою. Ещё за десятилетие до рождения Юлиана христианский мир раздирали острые противоречия и споры по вопросу единосущен ли Бог-сын Богу-отцу, как то утверждал епископ александрийский Афанасий, или Бог-сын не единосущ с Богом-отцом и не равен ему, ибо Бог-отец существовал раньше сына, как то утверждал епископ антиохийский Арий.
В 325-ом году на Никейском Соборе большинством голосов победили сторонники Афанасия, и было признанно, что Бог-отец, Бог-сын единосущны, и Святой дух исходил в равной мере от них двоих. И получалась, так называемая, святая троица.
Большинству образованных людей того времени это казалось совершенно непонятным. Некоторые из них задавали вопрос о том, где находился дух, когда отец сам себя зачинал в чреве Девы Марии, и кто тогда правил миром?
Однако малообразованный Константин Великий приказал принять за основу никейский символ веры и уверовать без рассуждения в Святую Троицу. И тогда Тертуллиан воскликнул: «Верую, потому что это нелепо!»
Хотя Константин и был малообразованным, но он не был дураком, и после некоторого раздумья ему показалось неразумным верить в нелепость, и он склонился на сторону Ария, признав то, что Иисус не равен Богу-отцу. Здесь надобно заметить, что хотя Константин и покровительствовал христианам, но сам он был солнцепоклонником. Он умер в 337-ом году, так и не приняв христианства, оставаясь верным солнцепоклонником. Эту легенду, с принятием перед смертью христианства, церковники придумали уже потом после его смерти. Юлиану в ту пору было лет пять.
Он родился в Константинополе в ночь с 8-ого на 9-ое декабря 332-ого года. В звёздном небе тогда особенно ярко светил Юпитер. Это обещало ему очень много и возлагало на него ответственность за дальнейшие судьбы людей.
Он явился в этот мир, чтобы восстановить отечественные храмы, развеять мрак христианского мракобесия, окутавшего империю и возродить веру в отеческих богов. Он был уверен в том, что ежели возможно существование Единого Бога, то по тем же самым законам природы возможно существование и некоторого количества и других богов. Это так же просто, как и то, что если существуют условия существования в природе одного человека, то они существуют для появления и других людей. Законы природы едины для всех. Он был уверен, что боги покровительствуют ему, и это они спасли его от рук разгневанных солдат, послав ему Констанция на помощь.
Констанций не был злым человеком, и он бы не обогрял своих рук в крови, если бы этого не требовали обстоятельства самозащиты. Однако в тех условиях беспощадной борьбы за власть, в которой даже отец не щадит сына во имя властолюбия, он не мог сохранить чистоту своих рук. Трагическая судьба его сводного брата была ему постоянным напоминанием того, что нет ничего святого в этом мире в борьбе за власть.
От первого брака с Минервиной у Константина Великого оставался мальчик и девочка: Крисп и Елена. Необыкновенной личностью был этот Крисп. Он во всём превзошёл отца. Его блестящие победы над германцами и персами вызвали зависть у Константина и его любовь к сыну стала перерастать в ненависть. Особую тревогу у него вызывала приверженность Криспа к элленизму. Культ языческих богов особо привлекал его внимание. Константин чувствовал, что после его смерти Крисп не будет покровительствовать христианству и отстранит от кормила власти своих сводных братьев.
После смерти Минервины Константин женился на красотке Фаусте. Она была лет на двадцать моложе его и не могла любить дряхлеющего старика. Император импозантно ещё выглядел на троне, но омерзительно в постели и далеко не оправдывал надежд женщин на удовлетворение их сексуальных потребностей. Тем не менее Фауста ухитрилась подарить ему четверых детей. Хотя неизвестно был ли он действительно их отцом или за его спиной стоял настоящий стрелок. Тем более, что Фауста была легка на передок, и пыталась даже соблазнить своего благородного пасынка, но он отверг её, и ему отрубили голову.
По приказу Константина его обезглавили за попытку изнасиловать Фаусту. Константин знал, что Фауста лжёт, но ему надобно было избавиться от наследника, который мог затмить его правление. Вскоре после этого Фаусту застали на конюшне с жокеем в копне сена, но у Константина не хватило силы воли лишиться любимой женщины. Она пережила его на три года.
Вакханалия убийств не прекращалась. После гибеливсех ближайших родственников, имеющих право на престол, старший сын Фаусты Константин напал на своего брата Констанса, чтобы лишить его итальянских владений, но попал в засаду и был убит. Земли Константина перешли во владения Констанция, а вскоре после смерти Констанса, он стал единым повелителем византийской империи. Женив Галла на своей сестре Константине, он возвёл его в цесарское достоинство и отдал ему в управление Малую Азию с центром в Антиохии. Пока Константина была жива, он сквозь пальцы смотрел на злоупотребления власти Галлом, но Константина умерла, и Констанций решил избавиться от Галла. Его вызвали в Милан и отрубили голову.
На очереди был Юлиан. Уступив настояниям Евсевии, он дал ему возможность удалиться в Афины. Он презирал и не опасался Юлиана, считая его физически неполноценным, и это спасло ему жизнь. Однако в последнее время евнух Ставрвкис сумел вызвать в нём подозрение в том, что Евсевия неравнодушна к Юлиану, и он решил его погубить.
В это время дела в Галлии шли из рук вон плохо. Римские легионы терпели одно поражение за другим. Галлия, казалось бы, была для империи совершенно потеряна. В этой ситуации Констанций подумал, что если он пошлёт управлять непокорными провинциями, ушедшего в науку, книжника Юлиана, то тот, насомненно, вскоре найдёт там смерть, избавив его тем самым входить в конфликт с Евсевией, так рьяно боровшейся за его жизнь. Более того, он даже будет выглядеть благодетелем, женив Юлиана на своей сводной сестре Елене, и вдоволь потешится над тем, какой «сюрприз» он преподнесёт этой похотливой бабенке, выдав её замуж за этого благочестивого монаха.

Продолжение следует.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава третья

Запутавшись в тёмно-зелёных кронах акации, ветер лениво перебирал мягким листом. Чистый, голубой мазок неба, отпечатанный на продолговато-узких стёклах окон, делался всё светлее и светлее.
В покоях императрицы было немного душно. Она сидела в жёстком с высокой резной спинкой кресле и устало смотрела в сад. Начинало поламывать в висках. Длинными, тонкими пальцами, слегка поглаживая, она сдавливала виски. От желудка поднималась неприятная сытость. Свежие, красиво очерченные губы, болезненно скривившись, образовали тонкую чёрточку от носа к губам. Приближались обычные в это время года головные боли, и приход, именно в эту минуту императора, был ей особенно тягостен. Тем более, что подгонял принять решение по очень важному делу, которое могло бы и подождать, но вместе с тем уж очень хотелось и разрешить его, коль выдался удобный случай. Эта двойственность её состояния была подмечена Констанцием и, приблизившись к ней, он участливо спросил.
- Нездоровится ?
- Немного.
- Что говорит лекарь?
- С утра ещё не вызывала.
- Я сейчас распоряжусь.
- Ах, не надо, ради Бога.
Помолчали. Надобно было решить, что делать со старшей сестрой императора, которая своим фривольным поведением вызывала нарекания придворных дам. Император, который переспал со всеми своими сёстрами, принимал в их судьбе самое горячее участие. Констанций чувствовал некоторую неловкость, не зная как начать этот для него щекотливый разговор. Он внимательно посмотрел в её большие иконописные глаза. И то ли из их бархатистой темени, то ли от всего её такого знакомого и близкого тела, повеяло на него таким родным и милым, что невольно к сердцу подкатило что-то тёплое и доброе: и от этого мягкого и непрывычного чувства на душе стало как-то светло и приятно.
Евсевия опустила глаза и внимательно оглядела кончик своего носка, потом наморщив лоб, как бы что-то припоминая очень важное спросила.
- Да, о чём давеча толковал тебе этот старый сутяга? Как его?
- Авва Василий.
- Вот, вот.
- Чепуха, бывший храм под свой скит занять хочет.
- Ты разрешил?
- Пока нет. Кстати, вчера он мне порядком надоел и чуть не испортил весь вечер.
- Да, вечер вчера был не из приятных, хотя не для всех...
- Что ты этим хочешь сказать?
- Твоя сестрица, например, была очень оживлена.
- В её годы это вполне понятно.
- Да... когда рядом такой молодой человек, как Сципион Фиоренти.
- Сын сенатора Фиоренти?
- Да, и, к тому же, она не немного старше меня.
- Гм, так ты говоришь Фиоренти Сципион...
- Нет, я говорю, что в тридцать четыре года женщина готова наделать много глупостей, и мы будем иметь наследников престола Бог знает от кого. Не будет ли более разумно, чтобы она приняла постриг и удалилась в монастырь.
Гневный блеск глаз делал её необыкновенно привлекательной. Щёки покрылись ярким румянцем. Именно такая она ему больше всего и нравилась. И именно в эту минуту он почувствовал, что в мире их только двое, а остальное это только фон.
Констанций был страстно влюблён в Евсевию. Он женился на ней после смерти своей первой жены, которая ушла в мир иной, не оставив ему потомства. Евсевия, рождённая в Македонии в знатной фракийской семье, была красива, умна и образована. Она умела добиваться своего и подчинять своему влиянию мужа, что вызывало неудовольствие приблеженных вельмож императора. Главный евнух двора, желая погубить Евсевию, сумел возбудить ревность Констанция к Юлиану, сообщив ему, что Евсевия продолжает поддерживать контакты с Юлианом после его отбытия в Афины. По долгом размышлении у Констанция и созрел этот план, как, не вызывая неудовольствия Евсевии, погубить Юлиана.
- Она, видите ли красавица! – не унималась Евсевия.
- Я бы не сказал, хорошенькая, но и только. Во всяком случае не красивее тебя.
- А вот она считает себя красавицей. Представляешь, вчера мадам Регина говорит ей: «Милая, почему вы не надели своё розовое платье? Оно вам больше к лицу». Так та ей отвечает: «Ах, мне и так надоело быть здесь наряднее и красивее всех». Ты представляешь: « наряднее и красивее всех?»
- Какое хамство, - Констанций сказал это искренне. Его действительно покоробило ущемлённое тщеславие жены. На этом разговор иссяк. Констанций обвёл задумчивым взглядом её покои, задержавшись взглядом на правой стороне стены, где на серо-голубом фоне были изображены в зарослях две лани, пьющие родниковую воду. Потом, смотря доверительно в глаза жене, проговорил.
- А не пора ли сестрёнку выдать замуж?
- Да, но...
- Что, но?
- Нет, можно, почему ж, конечно, надо. Можно и замуж.
- Да, да. Обязательно нужно. Это решено.
- За кого же ты предполагаешь выдать её? Не забывай, что она всё же сестра императора Римской империи. Твоя сестра, дочь Константина Великого.
- За Юлиана. Он ведь тоже родственник великого императора. Не так ли?
- За Юлиана? Этого худого и сумрачного монаха? Ты смеешся? Она ведь его кузина: они двоюродные брат и сестра.
- Они двоюродные брат и сестра по отцу, а не по матери. В этом случае у них будут нормальные дети.
- Но она ведь лет на десять старше его.
- Тем более она научит этого девственника любви и ласки.
- О бедный, бедный Юлиан.
- Я вижу ты слишком горячее участие принимаешь в его судьбе. К чему бы это?
Евсевия не ответила. Наступила тишина. Теперь Констанций твёрдо решил выдать Елену замуж за Юлиана. И в этом его решении не последнюю роль сыграло не только желание избавиться от конкурента, но и желание сохранить привязанность к себе сестры.
Несмотря на искреннюю привязанность к жене, Констанций отнюдь не отказывался от внебрачных связей с женщинами. Секс и стремление к власти были движущей мотивацией всех его поступков. Когда Евсевия упомянула о возможной связи Елены со Сципионом Фиоренти, он внезапно почувствовал, что в душе его проснулась ревность. Он не только осознал, но буквально представил себе очень ярко, как после объятий физически совершенного Сципиона, сравнение будет не в его пользу, уже дряхлеющего сорокапятилетнего мужчины. И когда он мысленно представлял себе, как сильная загорелая рука Фиоренти будет скользить по стройной, покрытой лёгким загаром, ноге Елены, как глаза её закроются в мучительной истоме желания, его охватывала бессильная злоба и ревность. Ему хотелось быть на месте Фиоренти. Хотелось обладать ею, быть для неё тем желанным элексиром, тем мужчиной, который мог бы её заполнить всю, видеть заразительный, задорно-лукавый блеск её глаз, слышать приглушенный смех, когда он, как и Сципион будет говорить ей глупости. С ней хотелось быть не императором, а весёлым, смешливым молодым человеком.Он не мог допустить, чтобы кто-то другой заменил его, даровал ей всё то прекрасное, что может дать женщине настоящий мужчина. Нет. Нет. Констанций медленно заходил по комнате, мучительно ища выхода из создавшегося положения.
- Да, но почему же именно за Юлиана, брата убитого тобой Галла? Ведь можно бы уже и за принца парфянского. – нарушила молчание Евсевия.
- Ты думаешь, что говоришь? Сестра римского императора в гареме подлого язычника. Но ты, очевидно, здесь больше заботишься о себе, чем об Елене. Тебе нравится Юлиан, и ты хочешь сохранить его для себя. Как мне это сразу не пришло в голову? Ставракис был прав, - и он подозрительно, искоса глянул на императрицу.
Евсевия приподнялась, глаза её горели лихорадочно и ярко, губы язвительно поддёргивались.
-Да, пусть так. Я забочусь только о себе, но ты на моём месте поступил бы также.
- Готовишь себе тёплое местечко на случай моей смерти. Но я ещё...
- Что ты? Что ты, Констанций? – она лёгкими, лисьими шагами приблизившись, положила голову на грудь и, мягко прижимаясь, заговорила, - не дай Бог, чтобы это произошло, но наследника у нас нет, а ты не вечен, милый, а Юлиан. Юлиан благородней всех из вашей родни. Он не плохой. Ты ведь знаешь. Любимый, уже стольких нет на свете. Мне страшно, тревожно мне. Кругом заговоры. Фанатики. Да хранит тебя Господь, но всё может быть, - и она ещё теснее прильнула к нему.
Освободившись от её объятий, он, криво улыбнувшись, проговорил.
- Вот поэтому он и не заменит меня на престоле, а эта похотливая сучка вместо опытного развратника Фиоренти заполучит в свою постель неловкого девственника, которого ей прийдётся учить азбуке любви от А до Б, и её единственным утешением будет, что вскоре я его отправлю наместником в Галлию.
- Наместником в Галлию? Но это всё равно, что послать его на верную смерть.Ты ведь знаешь, что в Галлии неспокойно, а он не от мира сего. Он вряд ли справится с мятежными племенами.
- На это я и надеюсь.
- Но это ведь убийство.
- Во всяком случае, убью его не я.
- Хотя, ты, может быть, недооцениваешь брата.
- Всё может быть. Во всяком случае, здесь у него есть шанс выжить, а за неявку – смерть.
- Ну, что ж, пусть будет по-твоему, - и она холодно, отчуждённо посмотрела в глаза императора. Констанций попытался её обнять, но она выскользнула из его рук.
- Нет, нет, только не сейчас. Мне нездоровится. Иди, - Евсевия подставила щеку. Нежно коснувшись её щеки губами, император вышел.

Продолжение следует.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава четвёртая

Сквозь сочную зелень листвы, дробясь и сверкая изумрудами, пробивались свежие лучи солнца. Полусгнившие лестничные ступеньки, переброшенные по склону горы, вели в церковь святого Иоанна. От пожелтевших от времени поручней несло свежей, росяной прохладой. Юлиан несказанно любил именно этот час – час таинственной прекраснокудрой Эос, богини утренней зари.
Он шёл медленно, глотками вбирая дурман свежего воздуха. «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», - проносились мысленно строки Гомера. Он забросил голову вверх и залюбовался стремительным полётом ласточки. Грудь наливалась лёгкостью и силой, распрямились плечи, закрыв глаза, он представил себя посреди винокипучего моря. Даже запах ему померещился йодистый, солёный. Придержав шаг и воздев руку, как то делали греческие ораторы, он произнёс: «Юноши тут и цветущие девы, желанные многим, пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками. Девы в одежды льняные и лёгкие, отроки в ризы светло одеты, и их чистотой, как елеем, сияют. Тех – венки из цветов прелестные всех украшают; сих – золотые ножи, на ремнях чрез плечо серебристых. Пляшут они», - увлёкшись, он не сразу расслышал тяжёлые шаги, догоняющего его человека. Эти шаги напомнили ему о том, что он, как обычно, опаздывает к началу молитвы. Смиренно согнув плечи и потупя взор, Юлиан надбавил ход. Однако прохожий обогнал его и, пройдя ещё немного, как бы невзначай оглянулся, бросив злобный, подозрительный взгляд. Юлиан узнал монаха Григория Богослова, и его недружелюбный взгляд как-то сразу насторожил его, вывел из равновесия: «За что, за что он меня ненавидит? Ведь никогда я ему ничего не сделал плохого. А может, просто чувствует во мне какую-то чуждую силу. Вот и не любит за это. Да, но ведь я то ничем не мешаю ему веровать в то, во что он верует, жить так, как ему хочется. За что ему невзлюбить бы меня»? – одолевали Юлиана беспокойные мысли.
Так, всё мучаясь сомнениями, Юлиан и не заметил, как вошёл в церковь, сумрачные своды которой, заполненные серо-чёрными фигурами молящихся, казались ему темнее и таинственней, чем в действительности. И тонкий запах лампад, и заунывное пение, и измождённые лики святых как бы убаюкивали его, и механически подпевая, закрыв глаза, он, казалось, молился в припадке искреннего и чистого чувства. Это был совсем не тот Юлиан, который стоял на террасе крутого склона горы и жадно протягивал свои сухие, нервные руки к солнцу.
Вдруг он вздрогнул, взглянул ввысь на испитый лик творца, осторожно осмотрелся по сторонам, увидел Григория, взгляд которого выражал удивление, смешанное с негодованием, и скорее уловил, чем услышал, как его бледные губы прошептали: «Дьявол».
Юлиан размашисто возложил на себя крест, мельком скользнул по пергаментным лицам других монахов, увидел аскетическое лицо наставника Василия и, закрыв глаза, вновь представил себе песчаный берег, о который неумолчно бьются хмельные волны прибоя, и кругом штабеля смолистых дров, ахейцы, складывающие товарищей, поражённых страшной болезнью, и траурный чёрный дым, возносящийся к хмурому небу: «Сколько их могло быть? – думал Юлиан, - если каждый корабль брал по пятьдесят человек, то их было не менее 150 тысяч, а если по 120, то не менее 300 тысяч. Но этого не может быть. Такая маленькая Эллада в то время никак не могла выставить столь огромной армии. Гомер неправ. Он что-то напутал. Да, но корабли, он точно указывает, у кого сколько было. Здесь он не мог соврать. А вот сколько было людей в каждом из них? Один раз пишет, что 120 человек на корабле, а другой раз, что их было по 50 человек на корабле. Скорее всего Агамемнон привёл стотысячное войско. И то это слишком много по тем временам. А вместе с тем правдоподобно. Хотя...хотя там не все были то ахейцы. Ахилл привёл мирмидонян с Меотийского моря».
Между тем молебен закончился, прервав размышления Юлиана, и он зван был к настоятелю монастыря. Авва Василий передал приказ императора явиться ко двору, который ныне пребывал в Милане. На этот раз он выглядел ласковым и тихим. Возложив руку, мягко погладил его по голове, напутствуя идти в мир иной: мир зла и неприязни. Только тогда Юлиан увидел в зарешёченное узкое оконце бравых легионеров в красных плащах на сытых, крепких конях, блестящий отсвет их мечей и пик, и смятение охватило Юлиана.
Вспомнил Милан, бело-розовый мрамор его дворцов, пышный двор императора. Его обвиняли в тот раз в заговоре против Констанция совместно с братом. Однако в этом деле он не принимал никакого участия. Это было очевидно для всех. И несмотря ни на что, он чувствовал, как петля всё туже и туже затягивается на его шее. И тогда, поразмыслив, он подумал о том, что неотвратима судьба, и ежели суждено ему умереть, то его и убьют. Мысленно подготовившись к смерти, Юлиан вёл себя естественно и просто в окружении этой холодной враждебности императорского двора. И единственную поддержку, которую он получал, была поддержка Евсевии. Он интуитивно чувствовал, что она на его стороне, что только она борется за его жизнь, что это борьба их двоих против всего двора и императора. Юлиан невольно, неосознанно испытывал к ней какое-то родное, близкое чувство. По каким каналам передавалось это сознание? По продолжительному, доброму взгляду, которым она смотрела на него, по едва уловимой улыбке, прячущейся меж губ? Он не мог объяснить этого, но ощущал всем своим существом в ней друга.
Возможно её привлёк его внешний вид. Он так разительно отличался от окружающих Констанция вельмож в своём философском плаще, который напоминал ей годы её юности. Коренная гречанка из Фессалоник, она выросла среди зелёных гор Македонии. Мужчины там не брили лиц, и поэтому густая бородка клинышком Юлиана казалась ей привлекательней, чем бритые лица римских аристократов. Чернила на пальцах рук пробуждали в ней интерес к этому с виду скромному, непритязательному человеку. Однако взгляд его, в котором светился тонкий ум, в то же время был властным и гордым, что заставляло сомневаться в покорности этого человека.
Большую часть времени Юлиан проводил в библиотеке. В тот полдень Евсевия, войдя в полупустой зал библиотеки, заметила Юлиана, склонившегося над пожелтевшим листом пергамента. Отдавая дань любопытству, она неслышно ступая, подошла сзади и заглянула через его плечо, чтобы узнать что он читает. Почувствовав присутствие постороннего за спиной, Юлиан поспешно свернул рукопись и оглянулся.
- Платон. Гибель Атлантиды, если я не ошибаюсь? –ласково улыбаясь произнесла Евсевия.
- Да, бес попутал, - покраснев и, опустившись на колени перед Евсевией, ответил Юлиан, целуя милостиво протянутую ему руку.
- Гибель Атлантиды, - повторила она, - это наиболее поразительный и вместе с тем загадочный феномен природы. Исчезла такая развитая цивилизация.
- Цивилизации не исчезают, поднявшись с колен, возразил Юлиан, - они оставляют свой след в нравах и обычаях других народов. Основными восприемниками атлантов являются финикийцы и этруски.
Евсевия с интересом посмотрела на Юлиана:
- Почему ты так думаешь?
- Потому что иудеи, от которых финикийцы восприняли письменность, писали справа налево.
- И почему же они писали не так, как все люди?
- Очевидно, инопланетяне, от которых иудеи переняли письменность, были левшами.
- О, это интересно. Может быть, Христос тоже был инопланетянин?
- Нет, он был земного происхождения, как ты и я, - Юлиан покраснел, поняв, что сказал лишнее, но Евсевия смотрела на него с неподдельной благожелательностью, так что Юлиан невольно почувствовал духовную близость к ней.
Через несколько дней Евсевия добилась того, чтобы император принял и помиловал брата. К тому времени Констанций уже сожалел, что так жестоко поступил с Галлом. Они были совсем одни. Констанций сидел, а Юлиан стоял. Потом Констанций предложил и ему сесть. Он говорил о том, как ему было больно предавать смерти Галла, и о том, что Галл был хитер, жесток и труслив. Он сделал всё для своего двоюродного брата: женил на своей старшей сестре Константине. Она умерла, не оставив потомства, а он так хотел, чтобы они были счастливы.. Он сделал Галла Цезарем Востока! А благодарность? Галл входит в тайные соглашения с Максенцием, чтобы через Эфес идти на Константинополь, и это в самый трудный для империи час, когда с Востока угрожают персы, а на Западе накапливаются грозовые тучи германских племён. Но главное, какое убожество мысли, чтобы идти на Константинополь через Эфес!
Юлиан смотрел прямо в глаза брату, стремясь невольно не выдать то презрение и ненависть, какую он питает к нему. Ему всё же жаль было Галла. Они вместе росли. У них была одна судьба, одни воспоминания. Но несмотря на это, никакой духовной близости между ними никогда не было. Может быть, сказалось то, что они были от разных матерей. Жестокость Галла, смешанная с трусостью, зачастую возмущала благородную душу Юлиана. Именно это привело его к убеждению, что насколько человек добр – настолько он и смел, насколько труслив – настолько и жесток. Он жесток от собственной трусости. У доброго человека чувство любви к ближнему всё-таки пересилит собственный страх, и в нужную минуту он сделает то, что надобно сделать. И когда Констанций спросил, жаль ли ему Галла, он ответил, что безусловно жаль, но Бог да будет судьей в отношениях между братом и императором.
А потом Констанций спросил о его планах на будущее, и Юлиан начал говорить о том, что хочет себя посвятить божественной философии, и отчасти это было действительно так. Он говорил о быстротечности всего земного и, пытаясь убедить в искренности своих решений, правдиво приоткрыл одну из сторон своей многогранной души. Он говорил о том, что Бог – начало всего существующего, из которого произошли миры и вся полнота духовного и чувственного бытия. Из этого Единого или Божественной субстанции, бесконечной, путём динамического истечения произошёл ум, сознающая сила Единого, а из последнего Душа мира, творящая сила ума.
Ум и Душа мира существенны Единому и друг другу, но ум совершение Души и несовершение Единого. Из Души мира путём эманации происходит всё различие существ интеллектуальных, которым сообразно с воплощаемыми в них идеями давались имена богов, а затем из них всё бесконечное разнообразие существ чувственных. Совершенство всех сотворённых вещей уменьшалось по мере того, как они удалялись от своего Первородного Источника. В этой преемственной градации начало зла. Душа человека, хотя и тождественна с Божественной по своей сущности, однако участвует в падении через соединение с телом. И единственное достойное занятие человека в этой жизни это созерцание и умервщление плоти.
Юлиан знал, что уровень знаний Констанция не позволяет ему отличить в чём различие идей Плотина от учения отцов церкви. Юлиан чувствовал, что Констанций едва что-либо понимал из того, о чём он ему говорил. И по холодному блеску глах, и по тому казённому выражению лица, стремящегося больше всего к тому, чтобы собеседник не обнаружил скудость мысли, Юлиан понял, что Констанцию больше всего сейчас хочется, чтобы он прекратил свой философский монолог. Юлиан умолк и опустил глаза, чтобы император не уловил в них оттенка презрения к себе.
И то, с каким жаром развивал Юлиан перед ним идеи Плотина, убедили Констанция, что он имеет дело с фанатиком, посвятившем свою жизнь служению церкви. И от того, что в собственных глазах он выглядел намного импозантней брата, закутанного в чёрный философский плащ, привело его в хорошее расположение духа. Почти ласково он взял его за худые плечи и, притянув к себе, спросил.
- Где бы тебе хотелось поселиться, Юлий?
- В Афинах. Позволь в Афинах, брат. Это моя мечта.
Констанций улыбнулся.
- Ну, что ж, это мечта всех философов. Кто не бывал в Афинах тот верблюд, а кто побывал там и ничего не понял, тот осёл. Не так ли?
Юлиан приложил руку к сердцу и наклонил голову вместо ответа.
- Будь по-твоему. Езжай в Афины, - император встал, давая этим понять, что аудиенция окончена.
Констанций остался доволен собой. Особенно тем, что удалось вставить учёную реплику, показать что и он в чём-то разбирается. Ему очень часто приходилось присутствовать на богословских спорах и выступать арбитром. Он многого не понимал и чем больше не понимал, тем более делал умное и строгое лицо. Не то, чтобы совсем не понимал. Например, чётко чувствовал свою выгоду. Обладая здравым крестьянским умом, мог инстинктивно понять кто из спорящих фальшивит больше. Вот и сторону ариан принял потому, что слишком нелепой казалась ему версия, чтобы Бог-отец, Бог-сын и Бог-дух совмещались в одном лице единовременно.
А вот тут он в целом понял, что Юлиан говорит где-то не совсем как христиане, но что-то им близкое, хотя уж слишком заумное. А так как ему показалось, что и ему удалось учёной цитатой произвести впечатление на Юлиана, привело его в особенно хорошее расположение духа. Констанций так был устроен, что зачастую, если в чём-то понравится себе, то ему кажется, что другие на него смотрят его же глазами и думают: « Ай, да молодец! Какая умница!»
К тому же, вынеся впечатление, что Юлиан не от «мира сего», он окончательно успокоился на его счёт. То что Юлиан не вполне ревностный христианин доносили ему и раньше. Посылал монахов проверять. Данные не подтвердились. Но теперь, приняв его рассуждения за чистосердечное откровение и составив себе мнение о характере его расхождений с официальной доктриной, он успокоился. Ему очень не хотелось бы убивать братьев, сестёр, тёток и дядьев, но что поделаешь, когда все они стояли на его дороге. Минутами он искренне раскаивался. Особенно, когда думал о смерти, о той черте, что отделяет его от жизни, но хода назад не было. Жизнь властно увлекала вперёд. Юлиан был последним. И вот, что хоть этого последнего не надобно было убирать с дороги, что вот, дескать, живёт родственник, и он с ним по-родственному обошёлся, приводило его в умиление. Будучи подозрительным, и во всём видя подвох, он вместе с тем успокаивался внезапно по наивным пустякам, особенно когда люди полностью отдавались на решение его воли.

Глава пятая

Стояли знойные июльские дни 355-ого года, когда Юлиан прибыл в Афины. Он подолгу бродил по тем улицам, по которым ходили Геродот и Фукидид, которые так любил Сократ и украшал Фидий. Эти улицы знавали некогда Платона и Аристотеля. Афины с их сухим звенящим воздухом, ясным, выгоревшим от зноя горизонтом и сурово-великолепным Акрополем, несказанно дороги были его сердцу. Особенно Парфенон – это чудо из чудес, отсвечивающий розово-жёлтыми бликами. Ему нравился этот милый театр Диониса на склоне холма, под ясным небом. Подвижные, говорливые люди, то внимательные и чуткие, порой равнодушные и грубые.
Общество Максима и Либания, Фемистия и Хрисанфа делали его духовную жизнь интересной. Споры, беседы с этими умными, одарёнными людьми разнообразились чтением. А затем гимнастика, втайне от братьев монахов. Забота о своём теле стала для него чуть ли не вторым культом после интеллектуального развития.
Условия жизни, опасности, угрожающие его жизни, ежедневная борьба за прожитый день совершенно лишили его общества женщин. Тем сильнее волновали они его сейчас. Он думал о них подолгу короткими душными ночами. Будучи братом великого императора, что видел он в жизни? Круглый сирота. С семи лет на руках у дальнего родственника матери Евсевия Никомедийского – ярого арианина. Но судьба, коля шипами, порою дарит и розы.
Учитель Мардоний, старый евнух, учил не только тому, что высшей добродетелью человека есть самообладание, но и познакомил с Гомером. «Одиссею» он любил до самозабвения. Надобно было видеть, как искрились его глаза, когда он цитировал строки об острове Калипсо, гроте Цирцеи и садах Алкиноя.
Мечтательным и мягким человеком был македонянин Никокл, в душе язычник – неоплатоник, преподававший грамматику. А вот ритор Экиволий менял свои религиозные убеждения, как перчатки, и чем-то за это ему нравился. Здесь, у подножья Аргенской горы, в уединённом дворце каппадокийских царей, изучал Юлиан Платона и Аристотеля, а в 349-ом году всему наступил конец.
С востока шли персы, с запада надвигался Максенций, соперник Констанция. Юлиана с братом вызвали в Константинополь. Там Галла женили на двоюродной сестре Константине. В 351-ом году самовлюблённый Галл был объявлен цезарем Востока и через три года казнён, а Юлиан укрылся послушником в стенах монастыря. Послушник в двадцать пять лет! Не ведающий женской ласки, без веры в Христа, окончательный разрыв с которым произошёл лет двенадцать тому назад. Тогда они с Галлом остановились в Эфесе на пути в Константинополь. Была ночь. Юлиан лежал на топчане, покрытом козлиными шкурами. Не спалось. Было душно. На опрокинутой чаше неба светились крупные, чистые звёзды. Юлиан лежал и думал. Это был переломный момент в его жизни, но он не чувствовал его, не воспринимал как переломный и определяющий момент в своей жизни. Тогда в свои тринадцать лет он думал о Иисусе Христе, о Зевсе, о вере и неверии. И всё то это было мучительно тяжело разрешить. А что, если и вправду он триедин, и это просто непонятно человеческому разуму. А может ложна только форма. Ведь только в такой грубо наивной сказке она может быть понятна тёмной и доверчивой толпе. А затем мысли возвращались к тому, насколько красивей, подобно чудесному роману, языческая религия. Потом ум его метался между учением Анаксагора и Демокрита, Сократа и Платона. Кто из них прав? Где истина?
Было уже поздно. Вероятно очень поздно, когда он для себя нашёл решение этого вопроса. Если Бог существует – то он Всемогущ. В его воле вера и неверие человека. Если человек не верит – значит так ему угодно. Ведь стоит ему захотеть, и каждый будет верить. Да, собственно говоря, зачем ему вся эта комедия с молебствиями и церквями? Возможно, ему это всё совершенно не нужно. Не веруют ведь ни кошки, ни собаки и живут ни злы, ни добры. Может быть, не нужны ему и человечьи мольбы, как не нужны ему молитвы всей другой твари. А ежели всё-таки что-то есть такое, и в этом есть какой-то смысл? Может, ему всё равно в какой форме, но поклонение всё-таки нужно? Может быть, каждая мысль фиксируется, и все мысли исходят от него? Может, молитва это просто сознание человека, что есть Высшее Существо, и он, человек, производное от него. И дело вовсе не в наказаниях за неверие, и вовсе не в том, что молитва эта нужна ему. Она просто нужна самому человеку. Но ежели всё от Бога, то почему человек должен отвечать за свои мысли, дела, поступки? И тут в уме его родилась спасительная идея. Он придумал молитву. Он разрешил все свои сомнения следующим обращением к Богу: «Спаси меня, надоумь меня, не выдай меня, Всемогущий». Просто и хорошо. Ежели человек чего-либо не понимает, то пусть он его надоумит. Теперь всё стало на свои места. Не надо обрядов, молитв, достаточно утром встать и мысленно обратиться к нему: «Спаси меня, надоумь меня, не выдай меня, Всемогущий». И всю вину за свои поступки, горести и неудачи – всё слагается на его плечи. А верить? Верить можно как угодно. Разве дело в форме? И, смотря в чёрный полог неба, усталый, но наполненный каким-то новым содержанием, он заснул.
Ранние лучи солнца возвестили о начале нового дня. Юлиан открыл глаза и, протянув к ним тонкие, нервные руки, прошептал: «Спаси меня. Надоумь меня. Не выдай меня, Всемогущий». И так повторил три раза. Затем вскочил на ноги. Мысли его сразу обратились к Эхнатону и что-то тёплое шевельнулось в душе к этому философу на троне. Но это было давно: в детстве.
А сейчас. Преддверие непоправимой беды наполняло душу. Всё было так хорошо. Свежий воздух и возможность думать – разве это не самое прекрасное в жизни? Юлиан был счастлив. Боже мой, как милостив Господь! Разве солнце не одинаково освещает мир? Разве воздух полей, садов и рощ не так же вкусен, как и воздух дворцов? И разве корка хлеба и стакан родниковой воды для нуждающегося не съедобнее, чем жареный гусь для пресытившегося богача? Ведь мир надобно уметь видеть. Видеть и размышлять.
И вот всему наступил конец. Юлиан вздохнул. В своей келье он переоделся в белоснежный хитон и хламис малинового цвета. Сухие ровные ноги в коричневых сандалиях были красивы и изящны. Короткий греческий меч на боку. Слегка взлохмаченная короткая бородка клинышком, тёмно - каштановые волосы обрамляют высокий матовый лоб, глаза смотрят вызывающе и смело. Он напоминал юного спартанца среднего роста, не могучего, но и не слабого телосложения. Упруго шагая, Юлиан с каким-то двойственным чувством направился к выходу из монастыря. И странно, здесь он вновь увидел Богослова, взгляд которого был несколько удивлён и злобен. По привычке Юлиан втянул голову в плечи и смирённо опустил глаза, но, подумав, что это уже ни к чему, что дела его решаются не здесь, а там, в Милане, вскинул голову. Потом он подумал о том, что Григорий Богослов нутром чувствует в нём враждебную силу, но она, эта сила, непонятна его ограниченному мышлению. И когда уже Юлиан оказался за тяжёлыми сводами монастыря, услышал произнесённое Богословом, как шипение змеи слово: «Сатана». Пренебрежительно улыбнувшись, Юлиан зашагал по пыльной, обсаженной серебристыми оливами, дороге в Афины.
Стояла середина октября. В сухом и жарком воздухе румянился виноградный лист. Дорога шла то вверх, то вниз. Вдали всё яснее проступали золотисто – розовые контуры Акрополя. Навстречу, лениво помахивая хвостиком, шли толстобокие ослики, наьюченные тяжёлой поклажей. На минуту Юлиан представил себя в роли осла. В начале стало жутко: «Интересно, а может шагает вот мимо меня человек, превращённый, как у Апулея, в осла. Золотой осёл. Это ужасно. Иметь разум, осознавать всё и быть ослом. А может, если бы ослы осознавали всё, если бы они могли осознать прелесть утра и красоту дня. Может быть, они изменили бы своё существование к лучшему. Нет. Вряд ли. Вот я, что могу сделать я. Чем я отличаюсь от осла? Иду прямо на заклание. Если бы только знать точно, что на заклание? А что бы я сделал? Бежать? Но куда? В холодные сарматские степи. Один? Меня схватили бы раньше, чем я успел бы достичь сарматских степей. Были бы люди. Но люди, Боже мой, чем они лучше ослов? Каждый недоволен властью, существующими порядками, но, чтобы взяться за оружие – нет! Через час, может, возьмут в армию и убьют на войне, и пойдёт, как осёл. Но здесь, как и у меня будет надежда... Надежда, что убьют, может, не его, а товарища. Дурак. Но я? Я смогу с оружием в руках умереть и там... Галл тоже надеялся. Бежать к варварам? Но смогу ли я жить среди них? Что делать? Идти добровольно на смерть? Был бы отряд, хотя бы в две тысячи человек. Нет. Люди поднимаются только тогда, когда жить становится невозможно, а пока не плохо и не хорошо, но жить всё - таки как-то можно, никто не возьмётся за оружие. Скоты, стадо баранов..»
Всё ещё занятый этими мыслями, Юлиан появился на узких каменных улочках на окраине Афин. Солнце стояло уже высоко, и Юлиан забеспокоился, что не застанет дома Максима. Опасения его были не напрасны. Максим уже закрывал калитку, когда внезапно увидел Юлиана.
- Юлий, ты? Ещё немного и ты бы меня не застал.
- Слава богам! Я так хотел тебя видеть.
- Что-то важное?
- Я пришёл проститься с тобой, Макс.
- Что случилось? Ты в таком виде. Возбуждён. Заходи, - Максим вновь открыл грубо сколоченную, обитую железом калитку своего дома.
- Нет, нет, молю тебя, пройдёмся по воздуху. К Акрополю. Хочется проститься со всем городом, с его улицами и площадями, акациями и оливами, с его статуями и храмами.
- Но что, что с тобой? – Максим положил на плечо свою большую ладонь и участливо взглянул на него своими умными тёмно-синими глазами.
- Понимаешь, Макс, Констанций вызывает, может быть, это в последний раз я здесь... Ты понимаешь меня?
- Послушай, Юлий, разве нельзя что-то сделать?
- Нет, нельзя, Макс.
Они долго ходили по горбатым улочкам Афин, поднимались на Акрополь. Он любовался созданием рук Фидия и Полоркета, Лисия и Праксителя, с каким-то отчаянием молился богам, открыто, с вызовом, не обращая внимания на иронические, снисходительные взгляды Максима. Припадая к прохладному мрамору изваяния Афродиты, он плакал.
- Я ухожу, я никогда не буду наслаждаться больше прелестью искусства, красотой этого мира, - шептали тонкие, красиво очерченные губы. – Нет, нет, я не могу поверить, я просто не хочу верить, что там нет жизни, что это всё, что душа моя не взойдёт, пусть через миллиарды лет, умной розой, а, может быть, я стану гибким животным; леопардом или львом, а, может быть, орлом, пусть через миллиарды лет, но, чтобы никогда... Нет, не могу в это поверить. А, может, я уже жил когда-то, но ничего не помню.
И начинались длинные философские споры с Максимом – эпикурейцем и атеистом. Затем опять горячие моления перед статуями, орошаемыми слезами. И трудно было определить, плачет ли он от полноты веры, либо от восторга перед прекрасным, или над своею безрадостной участью, несмотря на то, что накануне было получено письмо от Евсевии, в котором она уверяла Юлиана, что жизнь его в безопасности, а Констанций просто собирается его женить. Но именно эта женитьба и пугала Юлиана. Евсевия писала: «Бог не дал мне детей, но пусть твоя судьба будет счастливее моей. Я желаю тебе от всей души, чтобы у вас был наследник. Пусть Господь щедро вознаградит вас своими милостями. Не опасайся врагов своих. Приезжай как можно скорее. Я жду тебя. Настанет ещё тот день, когда ты с благодарностью вспомнишь обо мне».
- Ты можешь положиться на Евсевию. Она тебя не обманет. Её письмо тому порукой, что всё ещё обернётся к лучшему,- утешал Юлиана Максим.
Солнце склонялось уже к закату, и пора было собираться в дорогу. Эскорт ещё с раннего утра томился в ожидании Юлиана на корабле. Лучи солнца медленно угасали в голубых водах Эгейского моря, и корабль, озарённый розовым светом, отплывал в Италию. Максим не пожелал оставлять друга в беде и последовал за ним в Милан. Высокого роста, сухопарый, в своём чёрном философском плаще, с расширенными у кистей рукавами, он казался большой чёрной птицей, воркующей над своим птенцом.

Продолжение следует.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава шестая

На второй день по приезде в Милан ранним утром Юлиан и Максим сидели на скамейке стадиона в том месте, где разминаются легкоатлеты, и обсуждали создавшееся положение. Казалось, что все невзгоды были уже позади. Вчера Констанций необыкновенно тепло и приветливо встретил Юлиана. Он даже обнял его за плечи, притянул к груди. И, возводя в сан цезаря, потребовал, чтобы Юлиан женился на его младшей сестре Елене, которую он никогда раньше не видел, и это страшно угнетало его. После свадьбы Юлиан должен был возглавить легионы, стоявшие в Галлии, и нанести поражение племенам германцев. Юлиану было непонятно, чем вызван столь странный поступок Констанция.
- Ничего тут странного нет. Династия пресекается . У Констанция нет наследника. Ты её последний отпрыск. Но, возможно, именно этим возвышением он хочет тебя погубить. Он думает, что в Галии ты сломаешь себе шею.
- Да, но поставить меня во главе легионов. Ведь были же примеры в истории. Например, Юлий Цезарь...
- Глупости. Он тебя поэтому и женит на своей сестре, чтобы она следила за тобой и всё ему доносила о твоих замыслах. Пока была жива Констанса, Галл был в безопасности, но когда она умерла, Констанций стал опасаться Галла, и участь его была решена. Галл был жесток, и это устраивало Констанция. Его не любили, и ни один легион не пошёл бы за ним. И тем не менее Констанций его опасался. А кроме того, из истории ещё никто никогда не делал выводов для себя лично. К тому же, такой посредственный человек, как твой брат, знает ли он все тонкости, приведшие Цезаря к власти? Жизнь и история сосуществуют параллельно. Предположи он в тебе Цезаря, он должен был бы перед тобою преклоняться, почувствовать всё ничтожество своё перед тобой. А он никогда, никогда с этим не согласится. Вот и не увидит он в тебе Цезаря.
- И почему к власти зачастую приходят люди недостойные её? - Юлиан внезапно замолк.
На беговой дорожке показалась красивая женщина лет тридцати пяти в спортивной тунике. Её стройные длинные ноги привлекли внимание друзей. Проходя мимо, она мельком взглянула на них, и поняв, что это её женственная грация привлекла их внимание, она, гордо вскинув подбородок и презрительно вздёрнув верхнюю губу, упруго ступая, прошла на стадион. И этот её жест, какая-то внутренняя гордость окончательно вывели Юлиана из равновесия. Он видел, что и на Максима эта женщина произвела сильное впечатление. Они оба делали вид, что ничего не произошло.
Однако теперь Юлиан невольно следил за каждым её движением. Вот чернявая девочка рабыня подносит ей копьё. Она его метнула и бежит через зелёное поле, мелькая голенастыми, оливкового загара ногами. Вот, слегка перегибаясь в талии, стоит рядом с холёным и надменным патрицием Фиоренти. Они о чём-то весело болтают. Вот она засмеялась, сверкнув удивительно чистым перламутром зубов. И Юлиан чувствует, как остро он завидует Фиоренти за его умение держаться, смотреть, говорить с женщинами. За то что он должен очень нравиться женщинам. За то что он нравится именно этой женщине.
Взяв себя в руки, Юлиан пытался обсуждать с Максимом сложившуюся ситуацию, в которой он оказался.
Солнце стояло уже высоко, и надобно было идти готовиться к вечерней церемонии.
- Ну, что ж, командовать легче, чем подчиняться. Я верю в твою звезду. Удачи тебе, Юлий.
Друзья простились. Максим уезжал путешествовать.
В эту ночь императорский дворец был ярко освещён. На торжествах присутствовала вся знать. Император выдавал замуж свою родную сестру за двоюродного брата Юлиана, которого она в жизни ещё не видела. И только здесь в присутствии вельмож и дигнитариев страны они были представлены друг другу.
Оставшись с императором наедине, Елена, обливаясь слезами, вопрошала брата.
- Что, что сделала я в жизни неугодного тебе, что понуждаешь выйти замуж за этого вонючего монаха?
- Молчи. Так требуют интересы империи. И эту жертву долг твой принести.
- Но это выше моих сил, пойми! Спать с этой обезьяной!
- Тебя за всё вознаградит Господь. Вторым браком будешь ты счастливей, - многообещающе произнёс Констанций.
Когда, подчинившись необходимости, Юлиан и Елена покидали своды церкви святого Сульпиция, Юлиан заметил, каким многообещающим взглядом она одарила патриция Фиоренти, а тот мягко улыбнулся в ответ.
Сознание того, что ей, последоватильнице Эпикура, любившей всё тонкое и изысканное, предстоит какое-то время провести в обществе этого сумрачного монаха, очевидно, грубого и жестокого, привело её в мрачное настроение.
А потом был вечер. Оставшись наедине в своих покоях, они вышли на балкон подышать свежим воздухом, и она, наблюдая с острым любопытством за человеком, от которого отныне зависела её судьба, обратила внимание на какое-то странное, не монашеское выражение его лица, когда он смотрел на звёзды.
- Я вас уже видел сегодня, - нарушил молчание Юлиан.
- Я знаю, - она покраснела, - ну и что?
- Да, нет, ничего.
- Ничто так не способствует здоровью и хорошему настроению, как физические упражнения, - с вызовом произнесла она.
- Да, это так. Мы не созданы для умервщленья плоти и подавления своих желаний.
Елена с удивлением посмотрела на Юлиана.
- Но разве это не греховно думать так для верующего в Христа?
- Конечно, это грех, но Бог простит. Он милостив, Елена.
Она стояла к нему в профиль, и свет лампады освещал черты её строгого, красивого лица. Ничто в ней не напоминало похотливую бабёнку, о которой ходили сплетни в церковных кругах. Они мстили ей за её светский образ жизни, не соответствующий христианской нравственности, распуская слухи о том, что она флагеллянтка, лесбиянка и онанистка. Однако сестра императора и дочь Константина Великого с презрением отбрасывала все эти измышления.
Юлиану было непрывычно общество молодой красивой женщины. Он чувствовал себя довольно странно, оказавшись с ней на едине. Захватывало дух от сознания того, что теперь она принадлежит ему. Он закрывает глаза, и перед ним вновь воскресают картины незабываемого утра и эта женщина на стадионе, ступающая по гравию беговой дорожки длинными, стройными ногами. То упражняется она в стрельбе из лука, и точными, расчитанными движениями поражает цель.
Он открывает глаза и ловит на себе странно-удивленный взгляд её тёмно-вишнёвых византийских глаз. И ему приятно ловить на себе эти её взгляды. И невольно возникает вопрос: «Что хочет она в нём разгадать»? Он тоже, внутренне весь напрягшись, наблюдает за ней. Кто она? Игрушка в руках Констанция, его шпионка? Какую роль суждено сыграть ей в его Юлиана судьбе?
«Она меня не любит, -думал Юлиан, - ей дорог, может быть, Фиоренти. Пусть будет так. Но в какой мере она будет противодействовать моим устремлениям? Женили нас насильно. Ну, что ж, если она будет лояльно относиться ко мне, я предоставлю ей свободу. Пускай она утешится с другим».
Был уже довольно поздний час, когда они удалились в свои покои. Юлиан очень волновался. Дело в том, что у него на кончике члена была маленькая бородавка, из-за которой ему пришлось сделать обрезание, но бородавка не исчезла. Он очень стеснялся, как он считал, этого своего недостатка, и это была ещё одна причина, из-за которой он избегал физической близости с женщинами. И хотя вид обнажённого женского тела сводил его с ума, он лежал на брачном ложе подле Елены, затаив дыхание, боясь к ней прикоснуться.
- Ты что первый раз в жизни спишь с женщиной?
- Да, в первый, - едва вымолвил он.
- О боги, ещё девственника мне не хватало.
Тогда, дрожащей рукой, он раздвинул её коленки, и когда его бородавка коснулась её клитора, она испытала умопомрачительное удовольствие. Юлиан был неутомим. «Ах, ах»! – беспрерывно восклицала Елена, и в этом «ах» было безмерное удивление и восторг.
Обессиленные, но полные физического удовлетворения они заснули лишь под утро. Елена ещё спала, когда Юлиан проснулся, принял ванну, надев тунику, он приблизился к ложу, чтобы попращаться с ней. Она уже проснулась и задумчиво смотрела на него. И он чувствовал себя несколько смущённым под этим задумчивым взглядом, который, казалось, ничего не выражал.
- Так я пойду.
Она ничего не ответила. Он направился к выходу.
- Подожди меня. Я пойду с тобой, - потом она, немного помолчав, добавила, - кажется, я получила больше, чем выторговывала.

Продолжение следует.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава седьмая

Вечером был дан торжественныый приём по случаю бракосочетания Елены и цезаря Юлиана. Елена стояла подле Юлиана, и по тому мягкому, нежному взгляду, каким порой она тайком смотрела на своего избранника, Евсевия поняла, что она счастлива. Это открытие очень удивило её и пробудило в ней ревнивое чувство. Она никогда не думала, что может кого-либо ревновать к Юлиану. И когда ему перед бракосочетанием сбривали бороду, и по лицу его текли слёзы, Евсевия, по-сестрински обнимая и утешая его, не думала в тот момент, что в этих объятиях было нечто большее, чем чувство любви сестры к брату. И даже тогда, когда, сбросив с плеч монашескую рясу, называемую в то время философским плащом, перед нею предстал статный, симпатичный молодой человек, который уже не опускал глаза долу, она не поняла, что это любовь.
Церемония бритья бороды Юлиана и его неловкие манеры, когда он впервые сменил философский плащ на одеяние римского принца, несколько дней развлекало золотую молодёжь императорского двора. Впоследствии Юлиан сам с некоторой долей юмора рассказывал об обстоятельствах своей метаморфозы, своего смущения от перенесения в другой мир, где всё казалось ему странным и враждебным. Но всё прошло, и тогда на трибуне перед преторианцами рядом с Констанцием стоял не тот робкий юноша, которого Констанций подозревал в неискренности и презирал, а мужественный боец с бесстрашным взором.
Со времён Константина Великого императоры уже не удосуживались советоваться с Сенатом по вопросу выбора своих коллег, но они всё же желали, чтобы их выбор был одобрен армией. По этому случаю 6 ноября 355-ого года, в день двадцатипятилетия Юлиана, войска миланского гарнизона были построены на плацу. Констанций, держа за руку Юлиана взошёл на трибуну. В своей речи он представил различные опасности угрожающие империи. Говорил о необходимости назначить цезаря для управления западными провинциями и о своём намерении, если это будет совпадать с их желанием, наградить этой честью и пурпуром племянника Великого Константина.
Одобрение солдат было засвидетельствовано приглушённым шумом голосов и ударами щитов о поножи. Как только церемония введения Юлиана в должность была закончена, Констанций заверил его в своей искренней дружбе, которая никогда не омрачится во времени, несмотря на расстояния, и пригласил юного цезаря в свою колесницу. Два принца возвращались во дворец в одной колеснице, и во время этой продолжительной процессии Юлиан цитировал строки Гомера: «Очи смежила багровая смерть и могучая Участь».
- Констанций, - прошептал Ставракис, когда они остались наедине, - ты разыгрываешь старую карту, но на этот раз ты встретил сильного противника.
Констанций криво улыбнулся, но ничего не ответил: он был уверен, что в Галлии Юлиан сам сломает себе шею. Вести с берегов Рейна приходили неутешительные, и их скрывали от Юлиана. Его торопили с отъездом. Из бывшей обслуги разрешено было взять только двоих: доктора и библиотекаря. Библиатекарю было вменено заботиться о коллекции книг, подарок императрицы, хорошо изучившей интересы и склонности своего друга.
Первого декабря 355-ого года Юлиан покинул Милан во главе отряда в 360 человек. Все они были христиане совершенно необученные военному делу, и всё, что они умели, это бормотать молитвы с утра до вечера.
В таком сопровождении он прибыл в Турин, столицу Пьемнтского края, расположенную у подножья живописных Альп. И здесь он узнает то, что скрывали от него в Милане: граница по Рейну прорвана, римлянам нанесено страшное поражение, пал после ожестачённого сопротивления Кёльн, сожжено и разграблено ещё сорок пять городов, германцы прорвались на сорок миль вглубь Галлии. Алеманны захватили Эльзас и Лоррен; франки оккупировали Брабант. Опустели селения в округе. Малочисленные римские легионы боялись выходить за ворота своих крепостей.
Обо всём об этом ему доложил начальник штаба Саллюстий, который в последний момент добровольно последовал за ним. Это был мужчина чуть выше среднего роста, ладно скроенный, широкоплечий, с гибкой талией и правильными чертами сурового лица, обрамлённого чёрной, аккуратно подстриженной бородкой. Ему было уже лет тридцать пять и, будучи заслуженным ветераном многих боёв и походов, он всё ещё оставался в тени. Назначение наместником Галлии Юлиана подало Саллюстию мысль, что при молодом и неопытном монахе ему представится возможность сделать карьеру и прославить своё имя. При обширных связях отца ему вскоре удалось выхлопотать должность начальника штаба у юного цезаря.
- Если этот романизированный галл хочет обломать себе шею совместно с моим кузеном, то я ничего не имею против, - произнёс Констанций, и назначение состоялось.
Саллюстий вырос в Марселе, на берегу Средиземного моря. Марсель, жемчужина Римской империи. Его основали греки, но потом поселились евреи. Они упорно сопротивлялись принятию христианства и были верны религии своих предков. С некоторой долей скептицизма исповедовали христианство и греки. Они помнили ещё поэмы Гомера, читали Вергилия, увлекались творчеством Эсхила, Еврепида и Софокла. Утончённая эллинская культура ставила под сомнение их нерушимую веру в Христа.
Когда Саллюстий умолк, Юлиан невольно воскликнул: «О Платон, Платон и это ль по плечу философу людскою кровью руки обогрять в бою?!»
Саллюстий ничем не выдал своего изумления, услышав имя Платона в устах верующего христианина, и, внимательно взглянув на Юлиана, проговорил.
- Однако Платон не исключал того, что философ может стать правителем.
- Единственный философ Дион Сиракузский, ставший правителем, вскоре был убит.
- Выходит и тебя возвысили, чтоб легче было погубить.
- Коль суждено мне умереть, то нужно умереть достойно и без паники, но и без позы уйти опять в небытие. Итак, мы завтра отбываем в Вьенну.
С тяжёлым чувством покидал Юлиан Турин, сотканный из музыки и света, с его элегантными домиками, обрамлёнными ажурными портиками и строгими строениями древних храмов.
Зима ещё не наступила. Стояли короткие погожие дни. К полудню обычно из-за перестых облаков выглядывало солнце и обогревало оголённые ветви деревьев и порядком озябших людей. Завернувшись в пурпурный плащ, в эти дни мчался Юлиан к залёным берегам Роны, и в пути всё его преследовал образ Елены. Вечерами он представлял себе как она при последнем свидании бросилась к нему на грудь с возгласом: «Дайте, дайте мне ещё раз поглядеть на него!» Он, словно воочию, видел её лицо, слегка заброшенное назад. Ощущал теплоту рук, прижавших его к своей груди, и этот возглас, как наяву, всё ещё звучал в его ушах: «Ах, я никогда, никогда не думала, что буду так любить своего мужа!»
Только на третий день пути над пологими берегами Роны раздался окрик часового.
- Стой, кто идёт?!
- Цезарь Юлиан.
- Цезарь Юлиан прибыл! – разнеслось от легионера к легионеру.
Навстречу выехали центурионы. Они настороженно смотрели на Юлиана. Сдерживая коня, Юлиан медленно ехал по городу во главе своей свиты. Горожане высыпали из своих домов.
- Кто? Кто прибыл? - спросила слепая старуха.
- Цезарь Юлиан, - последовал ответ.
- Клянусь Геркулесом! Он восстановит храмы богов!
Юлиан был потрясён, узнав о её предсказанье. Он всячески скрывал своё пристрастие к эллинизму. И теперь уже сожалел, что позволил себе упомянуть о Платоне в беседе с Саллюстием. Он опасался провокации. Судьба Сильвана была ему предупреждением. Магистр пехоты Сильван был послан в Галлию поправить положение дел. Но при императорском дворе он оставил влиятельных врагов. Искуссный интриган добыл от него рекомендательное письмо. Смыв кисточкой текст письма и оставив только подпись, как о том свидетельствует Аммиан Марцеллин, он написал совершенно отличный от прежнего текст, свидетельствующий о том, что Сильван готовит государственный переворот. Обман впоследствии открылся, но было поздно: Сильван к тому времени уже был мёртв.
Юлиан, не без основания, подозревал, что Марцелл и Саллюстий были посланы Констанцием чтобы присматривать за ним . И то, что молва свидетельствовала о его приверженности к отеческим богам, пугало его. Во имя того, чтобы выжить, он с детства вынужден был притворяться. И, как ему казалось, очень искусно играл роль верующего христианина, и тщательно скрывал своё отвращение к религии Христа. Своим гениальным умом он не мог не понимать, как то отмечает Аммиан Марцеллин, что нет для людей столь опасных зверей, какими являются христиане по отношению друг к другу, а тем более к людям других убеждений. В его восприятии христианин и хороший человек были несовместимыми понятиями. Однако, стремясь не возбудить подозрительности Констанция, всячески подчёркивал своё стремление к познанию божественных наук, философии и незаинтересованность мирскими делами. Неоднократно выражал желание уйти в монастырь.
Юлиан хотел жить. Жизнь – это самое прекрасное, что дано природой человеку. Ради неё следует пожертвовать всем, кроме того, что для человека дороже жизни. И Юлиан хитрил. Он даже старался казаться в присутствии Констанция физически не достаточно развитым по сравнению с ним.
Как то, несколько лет тому назад, по приезде в Никею, были устроены спортивные состязания, на которых безрассудный Галл своей ловкостью и сноровкой затмил всех участников соревнований и этим возбудил зависть у подозрительного Констанция.
Тем не менее он объявил его цезарем Востока и женил на своей сестре Константине, флагилянтке, которой особенно нравилось отдаваться мужчине в присутствии белотелых гальских женщин, которых хлестали до крови кнутом , и тогда оргазм доводил её до несказанного блаженства. Изощрённая жестокость Константины находила своё воплощение в омерзительных злодеяниях Галла. Пока была жива Константина своеволие Цезаря Востока не пугало Констанция, но Константина умерла, и Галлу отрубили голову.
Юлиан был умнее Галла и, всячески демонстрируя своёспортивное несовершенство, вызвал презрение Констанция и получил разрешение отправиться в Эфес духовно обогащаться.

Продолжение следует

ЮЛИАН ОТСТУПНИК.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.

Глава восьмая

По прибытии Юлиана в Виену начались усиленные боевые занятия. Постепенно своей боевой выучкой легионеры стали превосходить аламаннов. Поначалу это было незаметно, но со временем то один, то другой отряд, встречаясь с германцами, стал выходить победителем. Постепенно страх перед ними исчез. Однако весна 356-ого года ещё не предвещала римлянам ничего хорошего. Их славные легионы, разбитые аламаннами под Реймсом, отходили на юг.
Во второй половине апреля резко потеплело, прошли дожди, повеяли теплые ветры, и реки вошли в свои берега. Толпы германцев, перейдя Рейн, осадили древнюю крепость Августодун, которую только благодаря мужеству небольшого отряда ветеранов удалось отстоять.
Получив это сообщение, Юлиан решил примерно наказать варваров. Приказав основным силам во главе с Марцеллом сосредоточиться в городе Ремы с запасами провианта на один месяц и ожидать его прибытия, Юлиан, взяв с собой только катафрактариев, панцирную конницу и баллистариев, артиллерию тех времен, двинулся навстречу варварам по ближайшей дороге через труднопроходимые леса.
Неожиданно появившись перед неприятелем, Юлиан, тщательно прикрыв свой фланг, стремительно атаковал противника. Не выдержав удара катафрактариев, аламанны бежали. Юлиан не преследовал их, так как его тяжеловооруженная конница не могла за ними угнаться. После этого он повернул на Трикосин, где его совсем не ждали. В этом городе он дал короткий отдых своему отряду. Затем без промедления направился в Ремы. По прибытии туда Юлиана, легионы выступили в поход, отбрасывая аламаннов за Рейн.
Решительное сражение произошло близ Анконы. День был пасмурный, дождливый. Варвары, одетые в звериные шкуры, стояли стеной. Затем вся эта стена дрогнула, и варвары с устрашающим криком атаковали сомкнутые колонны легионов. Римская пехота не выдержала и начала отступать. Марцелл, под чьим командованием находилось два отборнейших легиона, разбив лагерь в стороне от Юлиана, стоял и спокойно наблюдал за неминуемым, казалось бы, поражением Юлиана. Тогда Юлиан, выхватив меч, ринулся в бой. Он врубился в правый фланг аламаннов. За ним, напирая грудью своих коней, теснили их катафрактарии. Германцы не смогли сдержать этот натиск, и они прошли сквозь их боевые ряды, разрушив единство строя. Победа была полной.
Вечером в штабной палатке собрался военный совет, и когда Юлиан усталым жестом снял, помятый ударом боевого топора, шлём и небрежным жестом сбросил плащ, он увидел в глазах генералов не равнодушие, за которым они прятали презрение к нему, а явное восхищение им. Произошла переоценка ценностей. Эти, закалённые в боях, мужи открыли что-то новое в этом молодом человеке. И когда Юлиан отстранил от должности Марцелла за недостойное поведение в бою, возрожений не последовало.
Оставшись после совещания наедине с Юлианом, Саллюстий произнёс:
- Теперь Марцелл помчится в Медиолан клеветать на тебя Констанцию.
- В этом случае даже Констанций ему ничем не сможет помочь.
- Ты не боишься, что тебя могут обвинить в превышении своих полномочий?
- Нет. Я должен победить или погибнуть.
- В тебе не видно христианского смиренья, а дядя твой Великий Константин примерный был на троне христианин.
- Кто тебе сказал, что дядя был христианин? Он просто издал эдикт о свободе религиозного вероисповедания. Он был не большим христианином, чем Максенций или его соправитель Лициний. Тогда в феврале 313-ого года, когда он в Медиолане встретился с Лицинием, они вдвоём издали этот эдикт. Уже потом, когда Лициний был убит, о нём все забыли, а вначале этот эдикт звучал вот так. Юлиан достал пожелтевший свиток и начал читать: Коль счастливо сошлись мы в Медиолане, я, цезарь Константин, и я, цезарь Лициний. - Нет, - прервал сам себя Юлиан, –ты обрати только внимание на эту формулировку «я, цезарь Лициний». – Он тогда ещё не предвидел своего конца, а погибни Константин от руки Лициния, кто бы сейчас говорил об эдикте Константина? Говорили бы об эдикте Лициния! И я, цезарь Лициний, - продолжал он, - для обсуждения добрых дел и общественной безопасности, решили мы среди иных распоряжений издать также и относительно почитания божества, а именно, христианам и другим, - ты слышишь, Саллюстий, обрати внимание «И другим, не только христианам, и другим дать полную свободу вероисповедания, какую кто хочет. Только так можно будет объединить и ласково успокоить богов небесных для нас и для всех наших подданных». Ты понимаешь теперь, Саллюстий, что не мог же дядя тогда предвидеть, что будучи сами преследуемы столько лет, эти христиане, как кровавые волки бросятся преследовать инаковерующих.
- А сам Константин разве на смертном одре не принял христианство?
- Его преследовал кошмар. Нечистая совесть не давала ему покоя. Клятвопреступленья мучили его: повешенный Лициний снился по ночам. Тень сына следовала по пятам. И мальчики кровавые в ночи ему грозили за грехи. Он искал спасения души, но в эллинизме он не мог его найти. Жрецы отказывались обещать, что там в загробном мире ему простят все злодеяния, свершенные при жизни. И вот тогда-то появился тот чернец, которого все звали Египтянин, и он сказал: «Неправда всё, что говорят жрецы. Есть, есть религия Христа, которая отпустит все грехи земные от клятвопреступленья до убийства тому, кто вдруг уверует в Христа. И рай небесный примет неофита.» И умирая, дед покаялся попу. Однако Лициний, и моя тётка Констанция, что вышла за него замуж, были последователями Эхнатона. Скорее всего, я ошибаюсь. Они пошли дальше него. Они всегда почитали Невидимое, Единое Божество, и повторяли только одну молитву: «Спаси меня, надоумь меня, не выдай меня Всемогущий».
- Этой молитве научила тебя твоя тётя? – улыбнувшись, спросил Саллюстий.
- Да, тётя. Она говорила, что и её брат Константин зачастую так молился.
- Скажи, а это правда, что твой дядя видел знак креста перед битвой с Максенцием у Мальвийского моста?
- Может и видел. Кресты были на знамёнах его наёмной конницы гуннов. Это знак их Бога Тенгри. Вот и было ему предсказание, что с гуннами он разобьёт Максенция. В то время знак рыбы был символом христианства, а не крест.
- Юлиан, так рассуждать не может христианин. Ты эллин, Юлиан.
Юлиан, гордо вскинув голову, побледнел и, сузив глаза, зло посмотрел на Саллюстия, поняв, слишком увлёкся, позабыв всяческую осторожность, но отступать уже было некуда. Он молчал.
Выйдя из палатки, Саллюстий чему-то улыбнулся, глубоко вдохнул свежий вечерний воздух и что-то духовно близкое почувствовал к Юлиану.
К концу осени Юлиан отвёл свои легионы в Лютецию на зимние квартиры. Лютеция на Сене была прелестнейшим городком Галлии. Здесь в обществе Елены он провёл счастливейший год в своей жизни. Елена вовсе не была набожной христианкой, каковой хотела казаться на людях. Она исповедовала эту религию отнюдь не по внутреннему зову души, а из политических соображений. И когда после напряженного трудового дня он возвращался в своё жилище, где вся в розовом сиянии свеч, выпростав из под хитона бронзовые от загара руки, Елена со словами: «Мой язычник» бросалась к нему на грудь, он чувствовал себя счастливым.

Глава девятая

Вскоре, как только аламанны оправились от поражения, нанесенного им Юлианом, они приготовились преподать урок юному Цезарю, осмелившемуся оспаривать владение страной, которую они считали уже своей по праву завоевания.
Тридцать пять тысяч храбрецов вёл за собой знаменитый Кнодомар, окружённый шестью королями, за которыми следовали десять принцев крови знатных германских племён. Пологаясь на его опыт, они загорались воинственным пылом. Уверенность в собственной силе кружила им головы. Три дня и три ночи переправлялись они через Рейн.
Не имея достаточно сил, чтобы остановить нашествие варваров, Юлиан попросил Констанция прислать ему на помощь пару легионов. Его просьба застала Констанция уже в Риме.
Дело в том, что, после того как Юлиан отбыл в Галлию, текущие дела задержали Констанция в Милане ещё на восемь месяцев. Затем он отправился на Восток. Покидая Италию, посетил Рим. На этот раз город произвёл на него неизгладимое впечатление. Он испытывал эстетическое наслаждение, любуясь дворцом Августа, Аркой Веспасиана, Колизеем, простотой и величием Пантеона, элегантной архитектурой театра Помпея. Подолгу задерживался перед Аркой Траяна, и в душу исподволь закрадывалось желание совершить в жизни нечто значительное, некий подвиг, чтобы оставить по себе славную память потомству. Именно поэтому первые сведения об успехах Юлиана в войне против германцев больно ранили самолюбие Констанция и пробудили чувство зависти.
Страшная догадка блеснула в его голове: Юлиан не тот за кого он его принимал. Это не беспомощный святоша, а способный муж и полководец. Значит Юлиан притворялся и обманул его. Как он мог дать провести себя? Пусть Юлиан и не замышляет сейчас ничего против него, но ведь найдутся люди, которые надоумят его и используют в борьбе за власть. И Констанций интуитивно почувствовал, что главная опасность для него сейчас исходит от Юлиана.
Отправляя Юлиана в Галлию, Констанций надеялся, что при толковых помощниках ему удастся как-то приостановить натиск германских племён. Он не хотел, чтобы армия перешла в руки какого-нибудь удачливого полководца, и для этого туда был послан Юлиан. В его задачу входило не победить, а истощить германцев, а потом бы явился он, император, после победоносного похода в Персию и нанёс бы сокрушительное поражение варварам, покрыв своё имя бессмертной славой. Теперь же события уходили из под контроля, и Юлиан похищает его славу на полях Галлии. Где и когда он просмотрел этого философа? Каким глубоким невеждой в деле военного искусства он казался ему тогда, когда он неловко повторял свои военные упражнения. И вот, куда это всё делось? Какая любовь к доблести, жажда славы, презрение к смерти!
А ведь ещё тогда, когда он давал наставления Юлиану в искустве ведения боя, Барбацио предупреждал его.
- Ты поступаешь неразумно, император, - говорил он, - Ты обучаешь себе врага.
Теперь он решил именно Барбацио послать на помощь Юлиану во главе римских легионов. Напутствуя его, он сказал.
- Барбацио, завтра я отбываю в Антиохию. Я советую тебе поберечь мои легионы. Они мне могут понадибится на Востоке. В случае, если ты не успеешь вовремя прийти на помощь, и Юлиан будет разбит – не беда. Это только поубавит с мальчишки спесь.
- Будет исполнено, мой император, - и Барбацио понимающе посмотрел на Констанция.
Весной 357-ого года, оставив зимние квартиры в Лютеции, Юлиан двинулся против Кнодомара. С юга, из района Раэции, навстречу ему шёл Барбацио. Казалось, что Кнодомар попал в клещи, и положение его безнадёжно, как вдруг Барбацио оттянул свои легионы, поставив тринадцатитысячный корпус Юлиана в критическое положение.
Узнав о неожиданном отступлении Барбацио, Кнодомар решил атаковать и уничтожить легионы Юлиана. Он расположил свои полчища под Аргенторэтой. И утром следующего дня грянул бой.
Взошло солнце. Роса блестела на сочной траве. Воздух был свеж, и небо ясно. Кое-где на небосклоне появились перистые облака.
Юлиан стоял под штандартом римских знамён. Он видел, как широкой, длинной полосой выстроились аламанны, хмурые в своих звериных шкурах, мужчины в косичках, плечом к плечу, щит к щиту, со сверкающими на солнце топорами. Навстречу им в розовых туниках со щитами и шлёмами серебряного цвета мерной поступью, тяжело ступая, двигались римские легионы. Они были разделены на две колонны. Слева шла пехота, справа конница.
И вдруг заколыхался строй аламаннов, и варварская кавалерия с безумной храбростью бросилась вперёд. Впереди на белом коне, потрясая тяжёлым копьём, мчался Кнодомар. Через несколько секунд римляне и германцы сошлись в смертельной схватке. Некоторое время ничего нельзя было разобрать, всё завертелось, как в водовороте. Однако в то время как пехота резалась, и ни одна сторона не могла одержать верх, римская конница была смята и покатилась назад. И в этот момент Юлиан, выхватив меч, во главе конного легиона батавов бросился в атаку на левый фланг наступающей конницы.
- Вперёд, друзья мои! Да помогут нам всемогущие боги! Во имя Гелиоса, вперёд!
Легионеры услышали этот призыв. Глаза их удивлённо и радостно сверкнули, и, вдохновлённые новой мыслью, обжигающей им сердца, они бросились вперёд за Юлианом. Германцы дрогнули и побежали. Вслед за отступающей конницей дрогнула и пехота. Преследование продолжалось до позднего вечера. Кнодомара захватили в плен. Его привели и поставили перед Юлианом. Юлиан холодно оглядел его.
- Королей жалеть нечего, - жёстко произнёс Юлиан, - он виновник гибели стольких людей и, имея такое численное превосходство, ухитрился проиграть битву. За глупость следует платить самой дорогой ценой. Уведите его.
Весть о том, что легионы Юлиана перешли Рейн и его победа под Аргенторэтой, застала Констанция уже в Антиохии. Тревога и страх проникли в душу императора. Теперь он понял, какую непростительную ошибку сделал, назначив его во главе галльских легионов. Но кто бы мог подумать, что этот невзрачный монах может оказаться столь способным полководцем? Но тогда, когда он спас от смерти Юлиана и Галла, казалось, что он поступил разумно. Ведь жизнь это безжалостная борьба за выживание, и Констанций боролся за выживание. Когда отец умер, он завещал империю своим сыновьям и племянникам. Самым способным из них был Делибал, но история не всегда выбирает самый выгодный вариант. Сыновья императора составили заговор, и вся семья их дяди Констанция Хлора, кроме Юлиана и Галла, была перебита. В то время Констанций играл роль спасителя своих двоюродных братьев отнюдь не из любви к ним, а чтобы использовать их против родных братьев в борьбе за власть. Констанций надеялся, что его роль в истреблении семьи Констанция Хлора останется в тайне: тем более, что после убийства дяди он был отброшен братьями на второй план.
Затем Константину Второму показалось, что его обошли по завещанию, и он напал на своего брата Констанса. Констанс был убит, а его земли отошли под власть Константина Второго. После этого их осталось двое. Однако неожиданная смерть Константина Второго явилась улыбкой судьбы для Констанция. Теперь ему противостоял только Юлиан.

Глава десятая

Нанеся поражение аламаннам, Юлиан двинулся в северном направлении против франков и до наступления зимы полностью очистил левый берег Рейна от варваров. И в то время, когда Юлиан был занят перестройкой пограничных укреплений и перенесением римских аванпостов восточнее Рейна, его настигла печальная весть. За время его отсутствия Елена разрешилась от бремени, но мальчик умер, потому что подкупленная повитуха урезала ему пуповину больше, чем нужно. Не вынеся этой утраты, вскоре скончалась и мать. По этому случаю Юлиан прибыл в Рим, чтобы похоронить супругу свою рядом с могилой её сестры Константины вблизи города на Номентинской дороге. Молва связывала смерть ребёнка и его жены с именем Евсевии. Казалось, ничто не исключало её вины: она была бесплодной и не могла подарить Констанцию наследника престола поэтому, после смерти ребёнка она пригласила Елену в Рим и отравила её.
И вот теперь, похоронив жену, Юлиан, оставшись наедине с Евсевией, смотрел на неё другими глазами, чем прежде. И по холодному блеску его глаз Евсевия чувствовала, что он не мог простить ей смерти жены и ребёнка. Тогда, опережая его обвинения в свой адрес, она произнесла.
- Я невиновна в смерти твоего младенца. На совести Констанция его кончина. Ты должен отомстить ему.
- Месть унижает достоинство культурного человека и опускает его до степени варвара. Я не могу позволить себе низойти до такой роскоши, как месть.
- И тем не менее наказан должен быть убийца. Ты подними на битву легионы.
- И это говоришь ты после убийства Елены?
- Как можешь верить ты подобным слухам? От смерти я её спасала, когда ко мне она из Галлии бежала, но люди брата твоего нашли её и здесь. Его клевреты распускают злые сплетни. Как можешь верить им ты, который стольким мне обязан? Это я спасла тебе жизнь. Это я дала тебе твою любимую женщину, а вместе с нею и легионы, потому что я любила тебя.
- Не думаешь ли ты теперь моею стать женою?
- Нет, Юлиан. Я безнадёжно больна. Мне жить осталося немного. Мы, возможно, видимся в последний раз. Свою любовь к тебе я унесу с собою.
Это были её последние слова. Им больше не суждено было свидеться. По возвращении в Паризьен, как в то время стали именовать Лютецию, Юлиан получил приказ Констанция отправить на Восток 10-й и 13-й легион. По всему было видно, что после победы, одержанной под Аргенторэтой, Констанций опасается его и решил уничтожить так же, как он уничтожил Галла. Будучи человеком ограниченного ума, Констанций всегда действовал по однажды разработанной схеме. Сначала он старался обескровить свою жертву, лишив её боеспособных легионов, а затем нанести удар по самой жертве.
По долгом размышлении Юлиан решил усыпить бдительность Констанция и отправить ему требуемые легионы, чтобы выиграть время перед решительной схваткой. Тем более, что он не был уверен ещё, пойдут ли за ним легионы против Констанция. Как вдруг в шатёр ворвались возбуждённые центурионы.
- Цезарь, солдаты отказываются идти на Восток. Они отказываются выполнять приказания Констанция. Ты наш император. Солдаты хотят видеть тебя, - перебивая друг друга говорили они.
За шатром нарастал гул голосов. Это было так неожиданно для Юлиана, что он не мог сдержать своего волнения. Внутренне содрагаясь, он шагнул за полог шатра. Перед ним волновалось людское море.
- Слава императору! – раздался гром голосов.
Юлиан поднял дрожащую руку, и в этот момент увидел, отброшенные в сторону христианские эмблемы, а вдали, убегающих христиан. Он понял всё, что произошло накануне: солдаты очистили свои ряды от верных адептов Христа без его вмешательства. Вообще-то Юлиан опасался, что христиане, которые были верны Констанцию, удержат легионы в повиновении и выдадут его Констанцию. И вот свершилось неожиданное: за ним стоят несокрушимо легионы. Охваченный предчувствием счастливых свершений, Юлиан сорвал свой нагрудный крест и бросил его себе под ноги.
Шёл 361-й год. К этому времени многое изменилось в судьбе Констанция. Год тому назад скончалась Евсевия, и он вновь вступил в брак. Фаустине, его третьей жене, было всего лишь восемнадцать лет, в то время как ему шёл уже сорок пятый год, и последнее время он чувствовал себя неважно.
Когда весть о том, что Юлиан открыто отбросил христианство, как отбрасывают старый, изношенный плащ, достигла Констанция, он из Антиохии на Оронте поспешил к берегам Дуная. Была уже глубокая осень. Стояли сырые, промозглые дни. Уже в Тарсе он почувствовал лёгкое недомогание, однако, полагая, что в пути он почувствует себя лучше, поехал дальше. В дороге его начало лихорадить, поднялся жар, лекарства не помогали. В Мобскуренах, последней станции Киликии, расположенной у подножия Таврских гор, его настигла весть о том, что его войска под командованием Лукулла, посланные против Юлиана, потерпели поражение в Дакии. Это известие удручающе на него подействовало. И когда ему рассказывали о торжествующих легионах, растаптывающих в пыли распятия, он только беспрерывно повторял: «Дело за которое мы боролись всю жизнь, безнадёжно проиграно». И взгляд его был пустым и безразличным. Жар всё усиливался. Он весь горел. К вечеру он скончался. Перед смертью, будучи ещё в полном сознании, назначил Юлиана преемником своей власти.