Страница Виктора Рудаева

[Виктор Рудаев]

... Я хорошо понимаю, что читателю
не очень нужно всё это знать, но
мне-то очень нужно рассказать ему
об этом.
Жан-Жак Руссо.

РАССКАЗ, СДЕЛАННЫЙ ИЗ ВОДЫ . . .

... Скажите, можно ли сделать рассказ из... воды? То есть - не в переносном смысле, в каком мы понимаем излишнее количество бессодержательной речи - устной или письменной, а именно - в прямом, то есть - из обыкновенной воды, то есть - "аш-два-о", - жидкости, необходимой живой и, даже, - неживой природе, без которой не обходится ничто - как говорится, без воды - "и ни туды, и ни сюды"... Всё сущее живёт водой, из которой оно вышло, выплыло, выползло, выпрыгнуло, превратившись в дальнейшем в ракообразных, паукообразных, земноводных и гадов тоже, а потом - и в млекопитающих, среди которых развелось ненужное множество скотов, осложняющих жизнь другим существам, в ряде случаев тоже скотам, но - разумным по сравнению с первыми... Спохватились поздно – скоты, особенно – те, другие, невероятно размножились и обнаглели, попирая уже потом без разбору всё разумное, мыслящее и мыслимое, изничтожая совестливое, достойное, доброе и порядочное, подминая все под себя...
Часть из них люди приносили в жертву Высшему Разуму - Пифагор, например, в благодарность за озарение открытия им знаменитой теоремы, приказал заколоть, в жертву Юпитеру, сто быков! Но это мало что изменило - разве что с тех пор скоты воют в звёздную ночь...
Всё напитано ею, водой, в той или иной мере; достаточно сказать, что тело человека и иных существ, вплоть до самых примитивных животных (а также - растений), мыслящих и не задумывающихся каждый над своими проблемами, - глобальными или низко приземлёнными в своих конкретных нуждах - состоит, как ни прискорбно мне это вам поведать, в основном, из воды, из неё, самой натуральной! А в мозгах наших, принадлежащих даже самым содержательным личностям, гениям науки и искусства (в частности - справедливо признанным мировым и местного масштаба литературным знаменитостям), выдающих бесценную продукцию своих сложных и неповторимых извилин - содержится (сколько, вы б думали?..) девяносто восемь процентов (!) воды (кстати, - столько же, сколько - в огурцах и арбузах...). Вот так, попробуй, при таких исходных конкретностях, - творить, да ещё и на высоком уровне, не опасаясь при этом злой и дотошной, во всё вникающей, беспощадной критики!..
Говорят, что и в моих литературных творениях (смею сказать, - правдивейших воспоминаний о былом), в моей писательской продукции, к
качеству которой я сам (помимо вас!..) необыкновенно придирчив и, даже, уверяю вас, также беспощаден в своих многочисленных правках и шлифовке, - тоже хватает воды... А как иначе? Тут не обойтись - сухая ложка, говорят, рот дерёт!.. “Питие мое с плачем растворях..”- видите, - даже в слезах, горьких и притворных, лживых, и в крокодиловых тоже - полно воды, всё вода, везде - вода, кругом – вода, потечёт, как говорится, и обсохнет, и следа как будто не останется, только - на сердце у скорбящего, и то легче ему становится, как выплачется, - по себе знаю...
"Блаженны плачущие, ибо они утешатся!.."- утешатся, конечно, хотя - не все (ой, не все!) и не скоро...
Но я хочу вернуться к задуманной конкретной теме - к простой воде, точнее - питьевой, живительной влаге, всю поэтическую прелесть которой может осмыслить и оценить только жаждавший или, хотя бы - эстетически не ущербный, и ещё - осознавший это основное чудо природы!
Итак - питьевая, чистая, хрустальная, родниковая, колодезная вода - прославленная и опоэтизированная!
"... На войне, в пыли походной,
В летний зной и холода
Лучше нет простой природной,
Из колодца, из пруда,
Из трубы водопроводной,
Из копытного следа,
Из реки, какой угодно,
Из ручья, из-подо льда, -
Лучше нет воды холодной,
Лишь вода была б вода"...

Вот так, - лучше, наверное, и не скажешь... А ещё - как красиво, образно, ощутимо, всего несколькими словами, как мазками живописца , выразил это Булгаков, помните? - "... шипящий в горле нарзан?!" - Так и хочется припасть к пузырящейся в стакане влаге! И в изнурительных летних маршах мы, потные, запылённые солдаты, останавливались возле встречавшихся на пути колодцев и жадно пили вкуснейшую колодезную воду - из котелков, если были, из пропотевших пилоток, а то и просто из двух ладоней, сложенных вместе, - пригоршней, и набирали в фляжки - "на потом"...
С самого раннего детства мы не равнодушны к холодному, освежающему питью. Я помню себя в трёхлетнем возрасте, когда мы, дети, гуляя во дворе, таскали с телеги лёд сомнительной чистоты и пригодности к употреблению, огромные куски которого привозили для ближайшего магазина обсыпанными соломой и землёй, в которой он летом хранился, кололи эти куски на мелкие и с наслаждением сосали, благо родители не видели... А кто зимой не ел снега, не сосал сосулек, свисавших и падавших с крыш!
Приезжая летом к дедушке и бабушке в так полюбившийся мне с детства и оставшийся в сердце моём город Умань, я любил пить воду у них из огромной, тяжёлой медной кружки, сделанной самим дедушкой и лужённой внутри, в ней вода была, казалось мне, - прохладнее, а, уже будучи взрослым, посещая знаменитый на весь мир Уманский парк "Софиевка", непременно останавли- вался возле двух источников. Я всегда приносил с собой специально купленный в Москве хрустальный дорогой стаканчик, каждый год - новый, набирал в него из источника чистейшей, бриллиантовой прозрачности, серебром отливавшей воды, долго смотрел, любуясь природной красотой, и только после этого неспеша пил, многократно глядя на это сверкавшее чудо... Я люблю воду, благословенна она! С незапамятных времён люди припадали к ней, - речной, озёрной, болотной, дождевой - какой попадётся, и она спасала многих и давала силы для тяжёлой работы, для сражений, для жизни; недаром же говорят: "Живительный родник!..". И многие писатели уважительно и красиво упоминали воду, - для одних она была утолителем жажды, целителем хвори и ран ("живая вода", "мёртвая вода"...), дарителем жизни, для других - источником вдохновения -"Бахчисарайский фонтан", "Девушка с кувшином", да мало ли ещё! А проза, а марины Айвазовского, пейзажи Левитана, многих других художников, и, уж совсем неожиданно - Верещагина... А воплощение её, воды - в музыкальных образах! Она - живая и трепетная! Неуважение к ней, пренебрежение её жизнью и законами трагически сказываются на судьбе всего живого - Всемирный потоп, наводнения, оползни, исчезновение озёр, даже морей, сёл, посёлков и городов... Нельзя насиловать этот живой, к пользе людей существующий и, временами, беззащитный организм - дорогой ценой платим потом за это! Нельзя поворачивать реки вспять, нельзя беспричинно осушать болота, проявлять беспечность к ледоходу, грязнить и пакостить священную воду, убивая всё в ней, как во чреве материнском сущее, можно и короче – не плюй в колодец! Любите воду, поддерживайте её жизнь, как и она поддерживает вашу, кормит и поит, укрепляет и оздоровляет вас, лечит от тяжёлых недугов, даёт покой душе. Уважайте её, цените, храните!..
... С самых давних и дальних времён известна газированная вода; кавказцы и другие горцы, да и не только горцы и курортники - люди знали многие минеральные источники, наслаждались природно газированными водами - "Боржоми", "Нарзанами" и другими; даже на Дальнем Востоке и, конечно, на других континентах - существуют источники естественно сильно газированной воды. Эх, не довелось мне побывать ни в долине и горах Боржоми, где, оказывается, можно отведать аж три вида этой вкуснейшей воды! Не побывал я и в знаменитой дальневосточной Шмаковке, хотя и проезжал мимо, где даже коровы и лошади приходят к источникам сильно газированной воды (вот уж не думал, что и им это по вкусу...). Да мало ли, где я не побывал! Армянские "Арзни" и "Джермук", всякие там газированные и негазированные "Нафтуси" и прочие... Не говорю уже о том, что о водах германских "Баден-Баден", «сельтерская» и, не для бедных, - "Виши", - я только читал... Был я в Кисловодске (кислые воды, ведь недаром!), Пятигорске - но там теперь "газированность" уже очень слабая; был в Ессентуках, где, на всякий случай, перепробовал все номера - от столовой воды номер двадцать до четвёртого и семнадцатого, предназначенных для совсем разных желудков и печёнок - мне, во всяком случае, - они не повредили... В Прибалтике и даже - под Москвой пил по назначению и без назначения тамошние воды, отвратные на вкус, но, говорят, - лечат... А на Сахалине, после распития местной минеральной, ледяной из холодильника, показавшейся мне очень вкусной, особенно после застольного возлияния - со мной, извините за тавтологию, случился casus, потому как эта "минералка" обладала чёткой и конкретной лечебной и физиологической направленностью... Впрочем, всё завершилось полным благополучием...
В нашей семье не было принято пользоваться для питья бутылочной минеральной водой - бутылка поллитровая стоила - два двадцать, да потом ещё возня со сдачей тяжёлой стеклотары.
Покупали бутылочную воду - несчастному и почти всегда болевшему моему тестю; гены своей болезни печени он передал, видимо, своей дочери, - моей Леночке, да будет светла во мне память о ней до скончания моего...
А мы все пили воду водопроводную, она была раньше чистой и надёжной. Иногда - кипячёную. И, конечно, - дешёвую газировку, по этой части я был непревзойдённым и неудержимым пьяницей...
Дома тоже пили "шипучку" - в стакан воды добавляли немного уксуса (потом стали заменять её лимонной кислотой), затем - полложечки соды - шипит, в нос бьёт, хорошо!..
Или покупали пакетики сухого напитка под названием "нектарин" - там уже было намешано всё - и сода, и кислота, и фруктовый экстракт - только в стакан с водой бросить - и порядок!.. А уж где случались роднички, колодцы - не мог миновать - все мои!.. Какое прекрасное зрелище – вода выбивается прямо из-под земли, ручеёк, хрустально прозрачный, бежит по камешкам и в густой траве, нежно-музыкально и тихо журча, маня к себе первозданной чистотой и прохладой… И я, не упуская случая, опять приникал, припадал к торопливо бегущей воде, к ней, ледяной и родимой... Может, вам смешно, но ведь бывают более вредные, даже пагубные тяготения, так что – снизойдите !..
…Ещё помнится, даже не знаю, как сказать - с одной стороны - забавное, с другой - бессовестное поведение людей, которым - быть бы, по их положению, примером для других, если бы они не показали себя именно с этой стороны, - непорядочно и некрасиво.
Я уже рассказывал о том, что администратором я был неважным, но что делать, - приходилось два раза... Воспоминание тоже связано с этим и с водой, мною любимой и, в том случае, - минеральной, которая была не для меня…
Было это в начале второй половины пятидесятых. Я работал, ради оплачи- ваемого частного жилья, (с полным набором удобств во дворе) - в больнице под Люберцами, это - Московская область. Главный врач, старый самодур, возложил на меня, помимо моей врачебной деятельности, - обязанности заведующего поликлиникой, где посыпались на меня всякие дрязги так называемого "коллектива". Моей обязанностью было также и выписывание
льготных рецептов для особой категории пациентов - таковыми были так называемые персональные пенсионеры, то есть - имевшие большой стаж членства в партии ВКП(б). Им полагались рецепты со скидкой 80 %, то есть они оплачивали всего - двадцать! Всё бы ничего, если бы дело касалось действительно лечебной помощи. Но эти старички-боровички умело использовали свою привилегию: не помню, чтоб они часто обращались за рецептами на медикаменты, разве только - используя их для своих жён и родственников, а сами, как помнится, были довольно крепенькими!.. Но зато они активно скупали по дешёвке, по рецептам, - на всё им давали рецепты!, - предметы ухода, метрами марлю - для хозяйственных нужд и, конечно, все, как один, - прочно "присосались" к минеральной воде, которая тоже продавалась в аптеке по обычной цене - два двадцать за бутылку (рубль - за воду и рубль двадцать - за посуду). И на всё им полагалось выписывать рецепты - попробуй, не выпиши, хотя я сразу разгадал их наглое "выморачивание" - сразу понесут жалобы нашему самодуру, а то - и в райком партии! Так развоняются - себе дороже! Сами так-то ласково диктовали: "Выпишите мне, Виктор Александрович, десяточек минералочки!.." - меньше десятка и не брали - сами тащили до дома, как только сил хватало, болезным!.. Десять бутылок стоили двадцать два рубля - они платили четыре сорок, а потом, нахалы, сдавали бутылки и ПОЛУЧАЛИ (!) за них... двенадцать рублей! То есть - не они платили, а им ещё платили... Выпьют водичку, и опять приходят эти верные старые большевики-ленинцы, сахарно-сиропно требуя, и - да здравствует наша партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!..
Наверное, уже современники Пушкина и Лермонтова пили "сельтерскую", и ещё я помню - оранжад; потом люди научились насыщать воды углекислотой, - минеральные, а затем и фруктовые воды, разливаемые в бутылки, алюминиевые и стеклянные сифоны, пластиковые баллоны. Лимонад, ситро, вишнёвый... А помните "абрикосовую тёплую", у Булгакова же?..
В Тбилиси, много лет назад, предприимчивый торговец, Митрофан Логидзе - занялся приготовлением и продажей в своих павильонах газированной воды, на основе вод чистейших горных родников; придумал состав разнообразных сиропов, - их он придумал множество: сливочные, шоколадные, разные фруктовые, мятные, цветов всей радуги, они сверкали, маня отведать холодной и шипучей... Придумал подавать в своих павильонах к воде, разносимой по столикам в красивых стеклянных кувшинах, - национальные "ватрушки" - хачапури, это - необыкновенной вкусноты выпечные изделия с грузинским сыром и яйцом... А в воду посетители требовали сиропы, какие кому нравятся: сливочный, шоколадный, лимонный, клубничный, а чаще - смесь одного с другим, а я любил смесь из всего, что есть, в одном кувшине, и другие, я видел, требовали того же...
Торговля пошла бойко! Митрофан первым догадался, что на воде можно разбогатеть... Эти павильоны, кафе существуют, надеюсь, и сейчас, и люди говорят: "Встретимся у Логидзе", "Пошли к Логидзе!". И посещают охотно, несмотря на то, что там не пьют ни капли спиртного, - только вкуснейшая вода
и хачапури!.. С тех пор, по прошествии многих лет, появились многие напитки - тут тебе и "Фанта", и "Спрайт", и "Кока-кола", и "Пепси-кола", и масса других, но конкурента Митрофану Логидзе - нет до сих пор!
... А теперь - немного о печальном, и тоже о воде... Нашим соседом по дому в Харькове (Сумская улица, 68), в тридцатые годы, была многочисленная семья Габаев - такая у них была фамилия. Было у них девять (!) дочерей и один мальчик, последыш Мишка, мой ровесник, с кем мы играли во дворе и дрались... Габаиха ( так мы, только для простоты, называли за глаза их мать, моя мама с ней дружила), естественно, не работала, а всю семью кормил один Габай; я помню, и папа тепло разговаривал с ним у нас дома ( кажется, он его тоже называл Сашей...) и настойчиво звал вступить в партию - папа был коммунистом с 1919 года... А работал Габай в павильоне "Воды" ("Води" по-украински) - угол Сумской и Бассейной, продавцом газированной воды и, папа того не понимал, - вовсе не нуждался ни в партии, ни в партийном билете - он делал деньги из воды, не хуже Логидзе… А мой папа был рабочим - работал гравёром в часовой мастерской... Конечно, Мишка меня таскал в павильон к отцу, где нас щедро поили газировкой с сиропом. Ярко разноцветные сиропы, как картина, завораживая меня, красиво наполняли стеклянные трубчатые цилиндры в никелированных поддерживающих кольцах, легко вращаемые на общей оси. Их было много, этих цилиндров, пять или шесть на каждой установке, и в них – сиропы разных цветов: жёлтые, красные, зелёные, тёмно-вишнёвые – цветная сказка!.. Все цилиндры послушно вращались, восхищая меня, под лёгким прикосновением продавца; внизу на цилиндрах были маленькие краники, из которых в стакан наливали чуть - чуть выбранного сиропа, а потом – лёгкий поворот рукоятки, похожей на шестерёнку с шариками, и я – заворожённо смотрю, как в стакан бьёт тугая серебристая струйка, красиво вспенивая сироп . Вода с сиропом стоила дороже, а я не привык клянчить у мамы копейки и чаще пил "чистую", то есть - без сиропа, и всё равно - наслаждался. Так было и в студенчестве, и свою самоскаредность я сохранил, уже будучи семьянином - если приходилось обедать в столовой, - брал только недорогие обеды, не позволял себе внегласно ( оно же - приватно, тем более - тайно и не легитимно...) баловаться пивом, и прочее. Хотите - верьте, хотите - нет, - мне никогда не жалко помочь (материально) близким, или даже - просто знакомым, единственно только - ненавижу попрошаек и бессовестных пьяниц, длительно не возвращающих взятое в долг, а вот на себе - всегда экономил, тем более – будучи семейным человеком и, представьте, особенно не страдал от этого, и тут уже меня не переделать.
Продавцов было два: вторым - был высокого роста украинец; помню, он был всё время в тёмной фуражке с большим чёрным лаковым козырьком. И ещё я помню запах в павильоне! Пахнет ли углекислый газ? Говорят - нет, но там маняще пахло, какой-то притягательной кислой свежестью, щекочущей ноздри, и это до сих пор - во мне, и, вообще, запахи для меня - много, в них - картины и ассоциации с прошлым, и этому я даже посвятил одно из своих стихотворений... Помню, Габай выдавал одну из дочерей замуж. Её звали Миля …И помню, что "эта свадьба пела и плясала" - в тесной трехкомнатной
квартире Габай уместил даже небольшой оркестр! Мы были приглашены тоже, за столом было народу множество, но нас с Мишкой стол не интересовал - мы то и дело бегали к бочонку с квасом, бывшему в коридоре, и пили, пили, чуть не лопнув...
А потом была война... В 1944 году наш эшелон стоял долго в Харькове на станции, и я, отпросившись на пару часов, сбегал в свой двор, Сумская дом 68, где мы жили до 1936 года, и от соседей узнал, что вся семья Габаев, включая стариков и маленьких детей, расстреляна, в числе других евреев, на Тракторном заводе, а Мишке с младшей из сестёр, Дорой, кажется, удалось спастись, но встретиться нам больше не пришлось.
Через тридцать лет, в 1974 году, мы с женой побывали вновь в Харькове, у моего родственника - тянут меня всегда памятные места. Мы не раз ходили к открытому источнику ставшей знаменитой Харьковской воды, туда харьковчане непрерывно паломничают, кто - с бидоном, кто - с бутылью или с баком на тележке, кто - с чайником. Вода там действительно чудесна, и мне сказали, что на территории Тракторного завода тоже открылся источник прекрасной воды, но туда люди за водой не ходят - она фильтруется через кости расстрелянных, - она перемывает их кости, не тревожьте их, люди!.. Вот и судите теперь о воде, которая наполнила и переполнила содержание моего рассказа, чашу тяжёлых моих воспоминаний, пропоровших мне душу, ещё и потому - тяжёлых, что всё это, хоть и давно прошло, но - как будто это было вчера! Везде - вода, кругом - вода; однако - продолжение следует!..
Воду продавали и в многочисленных летних киосках ("палатках") в парках и на улицах, и с маленьких тележек, там было по два цилиндра для сиропов, выбор сиропов был небольшой, но, всё равно, жара заставляла людей терпеливо стоять в очереди, все жаждали выпить стакан-два холодной кисловатой воды, приготовляемой расторопными продавцами в небольшом сатураторном бачке в присутствии томительно ожидавших клиентов, уже слегка привяленных жарой; заканчивалась вода в бачке - продавец снова наполнял его и опять приступал к приготовлению очередной порции свежей газировки... На этом, неодолимом влечении к газированной воде, я чуть не пострадал, имея шанс заразиться ух какой ненужной болезнью!.. И вообще - помните, как "мыли" тогда стаканы?.. Ведь раньше пили не из одноразовых стаканчиков… Но не один я "страдал" водопойной болезнью - в южных городах, - в Одессе, например, - почти у всех жителей были алюминиевые сифоны, на два или три литра; на каждом шагу были уличные будочки-киоски, где за копейки заправляли сифоны газировкой. И хочется поэтому благодарно вспомнить этих неутомимых тружеников, спасавших людей от жажды…
Приехал я, помню, с женой, после окончания института, - в Казахстан, Акмолинск. Это было жарким летом, в конце августа. Поезд прибыл ночью. Никто нас, несмотря на обещание, не встречал, а мы, кроме багажа – ещё и с тяжёлыми ручными вещами, именуемыми кладью - не подумали, по глупости и неопытности молодости, - о чём, ох как ещё надо было подумать!..
Ночь мы провели на вокзале, сидя у подножия скульптуры Джамбула, я вспоминал бессмертные слова: «Пойте, акыны, пусть песни льются, пойте о Сталинской Конституции!»…
Вокруг чёрные тараканы бегали, Леночка так их боялась… А с утра мы искали управление дороги и врачебно-санитарную службу - для направления на работу в отделенческую больницу станции Караганда-Сортировочная, куда я был назначен по распределению в институте. В автобусе сидели высланные чеченцы, по-хозяйски развалясь и громко переговариваясь, сверкая золотом зубов, и нагло курили, а физиономии у них были - очень даже бандитские... Это был пятьдесят третий год – Сталин умер, но дело его жило, ох, долго ещё жило!..
Настроение было ужасное, я стал беспокоиться за жену - она была беременна. Стояла дикая жара - земля под ногами была в трещинах... На улице, возле своей тележки стоял маленького роста человечек и поил всех холодной спасительной влагой, да не стаканами, а поллитровыми (!) пивными кружками! Он очень старался – видно было, - не только для денег – для людей старался, хотел скорее напоить страдавших от жажды! А ведь ему, с точки зрения его, так сказать, бизнеса, - вовсе не расчёт, не выгодно было широко отпускать воду без сиропа, на котором можно заработать значительно больше – лишняя трата льда и углекислоты. Приходилось ему часто наполнять обложенный льдом бачок и газировать воду. Тех, кому воды не хватило, он с улыбкой успокаивал: "Подождите минуту, пожалуйста, сейчас будет вода - пейте на здоровье!..". Спасибо доброму, хорошему человеку - для всех ему хватало воды, для воды ему хватало льда, для души - тепла и доброго слова успокоения!.. На всякой работе, даже не всем заметной, при всех жизненных обстоятельствах, в любом месте - встречаются не только плохие, но и - душевные люди, убеждался в этом не раз, возблагодарим их в памяти своей!..
... Голодные - да насытятся! Жаждущие - да напитаются! Итак - да здравствует В О Д А - живая, драгоценная, основа всего живущего, всего сущего! Недаром сказано: «Всегда и везде - вечная слава В О Д Е!»…
... И ещё: прошу прощения у читателей за то, что отнял у них читательское время, которое тоже дорогого стоит; и за то, что взял эпиграфом к своему повествованию - слова большого мыслителя и гуманиста - уж очень понравились эти слова...


Апрель 2003 - март 2004 гг. Ашкелон, Израиль.

[Виктор Рудаев]

С А М О С Т Р И Ж К А ...


Из парикмахерской я вышел, - нет, не вышел, - выскочил! - в состоянии крайнего раздражения, досады, обиды и, ещё - с чувством некоторого стыда и униженного человеческого достоинства... "С свинцом в груди и жаждой мести!" - ух, как я был зол, как был зол!.. Но, однако, - всё по порядку...
Тридцать пять лет прожили мы в Зеленограде - это отдалённый район Москвы. Тридцать пять лет, как один день! Я, с другими "аборигенами", создавал там медицину, был первым врачом-кожником, ещё не было поликлиники и больницы, не было магазинов и парикмахерских, все они ютились в небольших, кое-как приспособленных комнатах, в первых этажах панельных домов, известных под названием "хрущобы"... С этих домов начинался Зеленоград, ставший большим городом. Там прошла основная часть моей врачебной деятельности, там я оставил часть своего сердца, когда, по своим трагическим обстоятельствам, вынужден был навсегда уехать оттуда - в неведомое... Но, - к делу!
Стригся я всегда просто, "под польку", так уж привык с юности. Никогда не стремился в модные дорогие салоны так называемой "художественной" стрижки, для чего нужно было ездить в Москву и часами сидеть в очередях престижных парикмахерских центра Москвы, к "своему" мастеру, весьма дорогому, демонстративно и надменно купавшемуся в славе своей профессиональной значимости... Таких капризных клиентов, любителей художественного самосовершенствования за счёт трудового заработка своей жены, этаких напористых полупаразитов, я знал и меня всегда возмущало это, но - Бог с ними, это, в конце концов, - их семейные дела, а я берёг семейную копейку, даже несмотря на мягкие упрёки моей Леночки, человека непревзойдённого по доброте души, её нет со мной уже почти восемь лет, а кажется – это было вчера, и тоска по ней неизбывна и каждодневна! Конечно, кому из мужчин не приятно было посидеть в кресле парикмахера и наслаждаться неторопливым его священнодействием над процессом бритья (ведь тогда не было СПИД-а!!!), а потом – горячий компресс, массаж, пудра, одеколон из пульверизатора – недорогой «Цветочный» и подороже – «Шипр» и «Красная Москва»… Это – минуты краткого отдыха и, как теперь сказали бы – «кайфа»… А потом гардеробщик, совершенно ненужно, обметёт тебя веничком, и тепло с тобой попрощается, получив двугривенный, и ты чувствуешь себя этаким вальяжным барином, и жизнь прекрасна, и настроение на высоте!.. Не думайте, что я вообще «жмот» - из родных у меня теперь сын и внук, и нет для меня большей радости отдавать им всё, что имею, да и другим помогу, вот только ненавижу попрошаек и пьяниц, не любящих отдавать долг – хватает их и на Святой земле. …Короче говоря, стрижка моя стоила обычно всего сорок копеек...
... Но с восьмидесятых годов жизнь постепенно и во всём стала дорожать, и парикмахерские услуги - тоже. Стрижка уже стоила - рубль, потом - шесть рублей, потом - десять... Слава Богу, удорожание было не стремительным, мы постепенно привыкали... И вот, я подхожу к леденящему ужасу части моего драматического, но, поверьте, - правдивого повествования!..
Я направился в парикмахерскую - ту, что хотел, она мне нравилась больше, несмотря на то, что там работали очень молодые мастера - был выбор. Вообще, я никогда не придирался к качеству моей стрижки, не испытывал терпения мастера, доводя его "до белого каления" и провоцируя на грубость, одно из родных качеств русского (тем более - московского!) быта. Я всегда был идеальным клиентом, и этому научил меня бойкий старичок-парикмахер, еврей по совместительству... А где бывают бойкие старички-парикмахеры? - Ну, конечно же - в Одессе... То есть, этот старичок так меня "обкарнал", что даже я, не привередливый, уже усомнился в том, узнает ли меня жена, и лишь тихо спросил его: "Что я плохого Вам сделал?.." - на что он моментально нашёлся: "Молодой человек, не переживайте, в нашей работе брака нет, через две недели всё отрастёт!". Ну, как вам это? Удивительно, но так и случилось...
Итак, я зашёл в парикмахерскую и сразу заметил перемены, происшедшие за тот месяц, что меня не было: в парикмахерской работал только один из двух роскошных залов - женский, там же производилась мужская стрижка, а мужской зал был занят какой-то торговой фирмой, предлагавшей дорогие предметы электронной бытовой техники.
Очереди, впрочем, не было , и меня почти сразу пригласили в зал. Немного странно было садиться в кресло, явно предназначенное для обслуживания женщин, но главное случилось несколькими секундами позже - парикмахерша категорично мне бросила: "У нас теперь стрижка стоит пятьдесят рублей!".
... Такой суммы у меня с собой не было - я не знал, что цена этой услуги поднялась так стремительно и просто, как я думал, не захватил из дому столько денег за ненадобностью. Продолжая сидеть в кресле, я пробормотал, что такой суммы у меня нет... Лицо мастерицы стало похожим на изделия скульптора по мрамору или, даже, по граниту... Я приподнялся и направился к выходу, она не остановила меня, хотя наверняка меня знала, в городе я был человеком известным, - ну, разве не могла сказать хотя бы: "Доктор, не беспокойтесь, садитесь, заплатите завтра!". Унижение было достаточным; я вышел на улицу и почему-то решил пересчитать наличные деньги, оказалось - пятьдесят один рубль с копейками... Ну, как в рассказе Зощенко "Аристократка"! Как вы понимаете, назад я не вернулся: с меня было довольно! Поехал домой и стал поджидать жену с работы - мы работали в разные смены. Настроение было препакостным – унижение, обида!..
... И вдруг я вспомнил, что у нас дома лежит электрическая машинка для стрижки (мой тесть был парикмахером), устаревшая и не совсем исправная, но, всё же, можно было попытаться - ну, хотя бы для того, чтобы, когда жена придёт, весело посмеяться и тем снять нежданный стресс...
Легко, видимо, овладев генами парикмахерского мастерства, не реализо- вавшимися в моей дорогой половине, я снял лишнюю растительность на висках, прямыми ножницами профессионально подравнял спереди чёлку... Что-то явно получалось! Я стал нравиться себе в зеркале!.. Но как быть со стрижкой на затылке?.. Ведь это, пардон, - как укусить себя за локоть! Или – за то, что при женщинах не называют… И, всё же, призвав на помощь всесильный и верный "авось", а, также, разумеется, – нужных в то время святых, покровителей парикмахерского мастерства (имена их не известны, подвиг их - бессмертен!..), я приступил, благословясь, к самому, я бы сказал, ответственному, почти смертельному номеру, торопясь преподнести сюрприз моей любимой…
... Едва Леночка ступила на порог - тотчас же заметила во мне перемену: "Витя, ты постригся! Наконец, собрался!". Скромно потупив очи, я невинно пробормотал: "Хотел, как всегда, сделать приятное, ведь тебе понравилось?..". Уловив некоторое лукавство в ангельском взгляде моём, она критически меня осмотрела и категорично заметила: "Что ты мне показываешься спереди? Посмотрю, как тебя постригли сзади - сколько раз я тебе говорила, что ты слишком коротко стрижёшься!".
... Я собрал всё своё мужество, вспомнил, что был почти всегда верным (насколько возможно!..) супругом, добропорядочным семьянином, добытчиком, на чужих женщин, особенно жён, - изо всех сил старался не обращать внимания, хотя это было невероятно трудно и, в отдельных, исключительных случаях, - неизбежно и неотвратимо... Всю жизнь старательно трудился не менее чем на полторы ставки, прям с товарищами по работе, беспощаден к врагам честного труда, политически грамотен и изо всех сил старался быть морально устойчивым... Других своих заслуг перед человечеством вообще и женой - в частности, я вспомнить не успел и обречённо повернулся к ней спиной...
…Ушам своим не веря и ощущая себя не материально, я вдруг услыхал: “Ну, вот, наконец, тебя нормально постригли! Вот так стригись всегда!..”
... Я в это время стоял, но, слава Богу, рядом был стул!!! Как я стоял, так и сел... Хохотали мы вместе! – были и весёлые минуты в нашей жизни…
* * *
Короче, после этого, выдержанного на эмоциях высоких энергий, остросюжетного и правдивейшего рассказа, - не угодно ли вам постричься у меня - конечно, при соответствующем настрое и в удобное для вас время?.. Уверяю вас, я достаточно хорошо освоил парикмахерское искусство, в моей работе тоже брака нет и беру я недорого...

Август 2002 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

СИЛЬВА


(Тоже музыкальная история...)

"... Сильва, люблю тебя! Ты - божество, ты мой кумир!!!" "Чааа - сти - ца чёр - та в нас заключена подчас!..". И ещё, конечно, - "Помнишь ли ты, как мы с тобою...", и так далее, и всё такое прочее, и всё это вам давно известно – да разве вас чем-нибудь вообще удивишь, тем более – если вы москвичи, да ещё, иногда в ущерб другим своим высоким качествам – заядлые театралы, жертвующие, святого искусства ради, многим дорогим личным, способные, скажем, героически проголодать ( не исходят из памяти примеры близких мне!..) несколько лишних ЧАСОВ – «во имя»!!! Или – героически и сознательно идти на многие бытовые лишения, - слёзы ручьями, как вспомню правдивые рассказы мужественных и целеустремлённых в упорстве своём дорогих мне и горячо любимых страстотерпцев-московских родственников, которые вынуждены были, чтобы обустроить по-европейски полукупленную квартиру (сам видел - шик!!!), - целый год (!) пить чай без сахара... Да уж живы ли они после такого истощения?! Что-то давно не пишут... Нет, не могу, пойду выпью триста капель эфирной валерианки!!!
Но тогда, если многое вам известно, – я расскажу вам о том, что вряд ли вам известно, ну, никак не могло быть известным, ручаюсь, и, если расскажу не я , то – кто же?..
...Да, - помните ли вы, "слыхали ль вы...", видали ль вы - этот прекрасный спектакль, на который любители рвались по многу раз, сподобились ли прекрасного, яркого и захватывающего действа, властно вошедшего в нашу студенческую юность, в те далёкие времена, когда молодёжь взахлёб читала книги, участвовала в литературных диспутах, посещала библиотеки, концерты в консерватории и спектакли хороших театров, и не забывали Театр оперетты с её лучшими постановками - опереттами Кальмана, Оффенбаха, Легара, Штрауса, Стрельникова, современных композиторов - Дунаевского, Александрова, Милютина, Хренникова, и даже - Шостаковича!.. А милее всех и всем была - гордая и чистая душой, покорительница сердец мужских – молодых и пожилых, персонажей и зрителей - несравненная Сильва Вареску!..
И, хотя я не принадлежу к поклонникам оперетты, я люблю, по секрету скажу, музыку посерьёзнее, но, согласитесь, звуки - волшебны, мелодии - великолепны, - творения великого короля оперетты, почти бессмертного, как узнаете позже, Имре Кальмана...
Почему я взялся за рассказ на эту необычную тему? Да потому, что недавно смотрел неплохо скомпанованный телефильм о прекрасной танцовщице театра-варьете, фильм с участием хороших и известных артистов, и я вспомнил о забавном случае, рассказанном уважаемым и, безусловно, заслуживающим полного доверия, человеком...

* * *

... Спектакль начинался ровно в восемь. Ну и что, скажете вы? Спектакли многих театров начинаются в восемь, что в этом интересного?.. Но всё дело в том, что происходило это в далёком 1950 году, и не в Москве, не в Ленинграде и, даже, не в Одессе, а в Венгрии, в великолепном здании Будапештской королевской оперы, куда приехала для зрителей из состава советских оккупационных войск - труппа Московского театра оперетты со своим талантливым руководителем Барканом и блистательным актёрским составом - тогда на сцене театра сверкали "звёзды" - Володин, Рубан, Аникеев, Гедройц, Савицкая и многие другие, и, конечно, непревзойденный "комиче-
ский старик", любимец публики "всех времён и народов" - Григорий Маркович Ярон... Не поддающаяся времени, милашка-очаровашка Татьяна Шмыга, - несравненная "Фиалка Монмартра" в потрясающем канкане, - ещё только маячила на уже недалёком горизонте...
В этот день давали "Сильву"... Роскошный зрительный зал постепенно заполнялся зрителями - в основном, в военной форме, но была в небольшом количестве и в штатское одетая публика - то ли местные жители из числа "проверенных", то ли переодетые для какой-то цели (!) "наши"... Никто не обратил внимания на двух прилично одетых пожилых мужчин, скромно усевшихся в середине шестого ряда партера. Один из них, по ходу действия, часто наклонялся к уху другого и что-то тихо говорил, видимо, переводил русскую речь, а тот кивал головою и улыбался доброй улыбкой...
Наконец, в зале перестали переговариваться, кашлять и сморкаться, а музыканты - тихонько настраивать инструменты. Зазвучали нежные, постепенно нарастающие звуки увертюры, знакомящей зрителей с предстоящими мелодиями музыкального представления, и... "взвившись, занавес шумит!...". О, театральное очарование, очарование присутствия на праздничном действе, подарок радости!..
Спектакль шёл своим чередом, на сцене разыгрывались трогательные и захватывающие эпизоды любовных потрясений, комические диалоги; зрители, вместе с исполнителями, глубоко сопереживали сложным изгибам и извивам любви главных героев, возмущались противодействием со стороны старшего поколения, - аристократов, разных там князей и графинь... И над всем царила прекрасная, весёлая музыка арий и зажигательных, иначе не скажешь, танцев!
В те времена, наверное, после ужасов войны, нужна была именно такая, лёгкая музыка, на которой отдыхали...
И всё шло хорошо к счастливому финалу, торжеству всепобеждающей любви, а княгиня Воляпюк (в новой редакции - Веллергейм) постоянно охраняла от губительных переживаний здоровье своего престарелого супруга Леопольда - отца первого любовника, Эдвина: "Лео, береги свою печень!..." - вплоть до того момента, когда старый служитель буфета стал просвещать надменного аристократа, князя Воляпюка - относительно ветвей родословного древа его благоверной, прежде - дважды вдовы двух графов, а ещё прежде - никакой не графини, а такой же, как Сильва, популярной в своё время, шумно знаменитой "певички" варьете по прозвищу "Мотылёк"... "Мотылёк", "Мо-ты-лё-о-о-ок"!!! Старика чуть не хватил удар, а "Мотылёк" суетилась вокруг своего аристократа: "Лео, Лео, побереги свою печень!"... На что Лео, к удовольствию и смеху публики, яростно восклицал: "Что - печень, что - печень! Я теперь навсегда – о-бес-печен!!!"- Публика смеялась, тогда это было смешно... Оперетте, вообще, свойственна импровизация, в зависимости, например, от условий, в которых живут зрители данного города, от событий
в стране (избегая, упаси боже, крамолы и антисоветчины!..). Это всегда находит благодарный отклик в публике, - смех и горячие аплодисменты!
... Сражённый такой новостью, таким потрясением, дряхлый князь (Ярон) пытался, однако, также своевольно-неосторожно и неосмотрительно импровизируя, (но кто же знал!..) возражать буфетчику, служившему здесь десятки лет, и потому знавшему об актрисах всё: "А, может быть, ты врешь? Да, да, ты так нагло врёшь, что, если бы Кальман мог тебя услышать, он бы сто раз перевернулся в гробу!!!".
Публика была довольна и весело рассмеялась: вот, мол, старичок "выдал!"... Но вдруг из шестого ряда послышался дикий, ничем не унимаемый хохот, поддержанный потом зрителями, сначала - ближайшими, а затем и всем залом: это хохотал, вникнув в суть перевода своего приятеля, - ну, кто бы вы думали?! - сам, живёхонький и, относительно здоровёхонький... великий Имре Кальман!!! Отец "Сильвы", "Марицы", "Фиалки Монмартра", "Баядеры", "Принцессы цирка" и многого другого! Он и не думал умирать! Живя с довоенного времени за границей, в Америке, он последние годы проживал во Франции; приехав навестить родные места и друзей, он захотел просмотреть свою пьесу в постановке Московского театра и, говорят, очень был доволен. Однако, больший подарок в тот вечер получили зрители этого спектакля: легендарного - нет слов иных - композитора буквально подвергли жестокой овации, пригласили, нет, - вытащили (!) на сцену, где он, взявши за руки смущённых артистов, приветливо и, также несколько смущённо, улыбался...
Вот это был подарок, так подарок счастливым зрителям! Наверное, ещё долго они рассказывали своим близким и знакомым об этой невероятности!.. Наверное, и сам композитор был несколько потрясён, ещё бы!..
Прожил он после этого недолго - в почёте и славе он умер в 1953 году, семидесяти одного года, оставив людям после себя на десятки, а, может, и на сотни лет, ну, прямо, - искромётное и бесценное наследство, радость жизни, воплощённую в прекрасной музыке...
... А вот, почему патриарх советской оперетты, энциклопедист её, неподражаемый и неповторимый князь Воляпюк и "Пеликан", и создатель многих других своеобычных, "яроновских" образов, не знал о том, что композитор - наш современник, - этого я вам теперь не скажу, - не потому, что не хочу, а потому, что давно уже нет Григория Марковича, и спросить не у кого...
А недавно мне сообщили, что Кальман был... евреем, или, во всяком случае, - еврейскиих кровей! Нам, евреям, только этого не хватало!..

Ну, как вам – моя Сильва?!..

Январь 2003 г. Ашкелон.
.

[Виктор Рудаев]

СЛУЧАЙ В ПОЕЗДЕ

Дорожный рассказ


….Это рассказ о времени далёком, времени моей молодости, о которой я вспоминаю с тихой грустью – как недавно она была, как быстро пролетела, и как свежо всё пережитое – и хорошее, и плохое, которое тоже было, конечно; и близкое, и далёкое… И, всё-таки, мы были молоды, не требовательны к условиям жизни, и веселились, и дружили, бескорыстно и душевно помогали друг другу, и смеялись забавному… Ах, это было так давно, мы были тогда не только моложе, но, видимо, - и лучше…
Не знаю, как воспримут этот рассказ из моей жизни некоторые, пуритански настроенные, читатели и лицемерные святоши – эту последнюю категорию я вообще ненавижу – всё же решусь… Я лично не вижу в этом ничего плохого – просто забавный случай, а, может быть, где-то и поучительный…
В 1956 году закончился срок обязательной моей трёхлетней отработки по месту распределения, и вообще – наступила воля работы и увольнения, уррра!.. Увольняйся, когда хочешь и поступай, куда хочешь, и езжай, куда захочешь - конец крепостной зависимости и прикованности к месту работы!
И вот, летом я навсегда покидал Караганду, - город, где родился мой сын, где я начинал свою врачебную деятельность, где мы с женой провели три года в далеко не роскошных условиях бытия, но имели много друзей… После Караганды такой тёплой и искренней дружбы уже не было – никогда и ни с кем… Было за эти три года всякое: трудности, огорчения, ошибки, тревоги, обиды, были и интересные события, и постепенно растущий врачебный профессионализм. И хорошее впечатление оставили в душе моей казахи – добрые, в общем, люди. Но ведь мы мечтали вернуться обратно в Москву – не потому, что это – Москва, а потому что там прошли наше детство и юность, там жили наши родители и близкие люди – что ж, всё возвращается на «круги своя», каждый стремится к родным берегам…
Жена с сыном, тогда ещё полуторагодовалым пузыриком, уже несколько месяцев жили в Москве, а я, добившись служебного перевода на более близкую Московско-Киевскую железную дорогу, ещё оставался для окончательного расчёта и отправки нашего немудрёного имущества. Мы ещё не знали, что нас ожидает впереди, за многие последующие годы, впереди нас ожидало многое, нас ожидала жизнь…
И вот я занял место в чистом, даже я бы сказал – уютном, хоть и простом плацкартном вагоне. Тогда ещё проводники ревностно следили за порядком – может быть, боялись проверок, которые были строгими и беспощадными, люди держались за свои рабочие места – у железнодорожников были льготные служебные преимущества… Такие условия, по моей молодости, были вполне подходящими, мне предстояло ехать до Москвы – что-то около четырёх суток.
В одном купе со мной ехал мальчик лет шести с бабушкой, интеллигентный на вид старичок и молодая женщина довольно приятной наружности, - я бы даже сказал: очень приятной наружности, но – не буду уходить в сторону от основной нити моего повествования… Разного возраста и вполне уважительной внешности пассажиры заполняли соседние открытые, и потому способществовавшие контакту случайно встретившихся людей. Быстро завязывались дорожные знакомства, взаимные угощения съестными припасами, взятыми в дорогу, дальнюю дорогу, - четыре дня, три ночи, или даже - четыре ночи, уж не помню точно… Люди почти роднятся меж собой!.. «Вот курица жареная, прошу Вас!»; «А у меня даже утка, попробуйте!»; «А вот - малосольные огурчики, своего засола, со смородиновыми листьями, Вы такие вряд ли ели!»; и круто сваренные яички, и горячая картошка, что на станциях продают – всё в общий котёл! Мужчины, совершенно различных степеней респектабельности, образования и служебного положения, тоже не отставали в общительности: появились поллитровые стеклянные сосуды с не вызывающими никакого сомнения жидким содержимым, стаканчики, кружечки… А потом - желанный чай в разносимых услужливым проводником тонких стаканах с подстаканниками, на которых - рельефные изображения мощных паровозов «И.С.» и «Ф.Д.», с выпуклыми красивыми буквами: «МПС»… Из всех чаёв – нет вкуснее чая из рук ловкого проводника – по четыре стакана в каждой руке, - особенно тем, кто не посещает вагон-ресторан, и уже привычно питается в весёлой вагонной компании… Эх, вы, гурманы и чаёвники, обратили бы лучше хоть краешек внимания на ребёнка, - погодите вот, будет вам ужо!..
Можете мне поверить, что и я привнёс свои скудные, наспех взятые «холостяцкие» припасы в дорожный общак!.. Сами собой возникали доверительные, непринуждённые разговоры. Все были милы и изысканно предупредительны друг к другу, всем было хорошо, всем!!!
…Кроме маленького мальчика, которому взрослые, занятые своими разговорами, не уделяли, как я уже сказал, ну - никакого внимания, за что впоследствии жестоко (и поделом!) поплатились… А мальчик так жаждал этого внимания к себе, он ведь тоже хотел общения, а не с кем , - кроме него, в вагоне детей не было. Он что-то произносил, что-то декламировал, то – пританцовывал, то – выкрикивал нечто одному ему понятное, но, уверяю вас - вполне безобидное… Отчётливо слышалась картавость его произношения, но это не умаляло привлекательности и миловидности резвого и общительного ребёнка. Вспомнив понравившиеся ему, очевидно, строчки детского стихотворения, он решительно и чётко произнёс:
- ШаГик Жучку взял под Гучку
И пошёл с ней танцевать,
А БаГбосик, чёГный носик,
На Гояле стал игГать!

… Не дождавшись аплодисментов или, хотя бы, сдержанного одобрения, он, для верности, повторил ещё раз, и громче, возмущаясь, вероятно, отсутствием эффекта от своей старательной декламации:
- ШаГик Жучку взял под Гучку
И пошёл с ней танцевать,
А БаГбосик, чёГный носик,
На Гояле стал игГать!

…Эффекта, однако же, опять не последовало никакого. Взрослые, среди которых были и опытные в жизненном общении люди, в том числе – и его бабушка, которые должны были понимать детскую душу и уважать, да, уважать маленького человека! – были заняты исключительно собой. Ах, взрослые, взрослые! Забыли вы разве, что и сами были детьми и требовали к себе внимания, нуждаясь в его живительной благодати?!
…И тогда мальчик решился на отчаянный шаг, надеясь уж хотя бы этим привлечь внимание чёрствых людей: набравши в грудь, сколь можно, воздуха, он, с большим чувством и старанием, чётко произнёс:
- Один амеГиканец
Засунул в жопу палец
И вытащил оттуда
Гомна четыГе пуда!.. ( так и произнёс: «гомна», он не знал правильного названия, так как не читал классиков)
…………………………………………………………………………………….
…В вагоне наступила непонятная тишина, люди, наконец, отвлеклись от своей болтовни и обратили себя к страдавшему маленькому человеку… Мальчик смутно понял это и, чтобы поддержать, не потерять этого внимания к себе, явно обрадовавшись, повторил с ещё большим воодушевлением:
- Один амеГиканец
Засунул в жопу палец
И вытащил оттуда
Гомна четыГе пуда!..

…Увы, аплодисментов и на этот раз не последовало. Интеллигентный старичок, помня, очевидно, известное высказывание Чехова насчет пролитого супа, моментально уткнулся в газету, что-то хмыкнув, будто ничего не слыхал. Молодая женщина – та, что – весьма приятной наружности, пробормотала что-то вроде того, что «Какое, мол, безобразие!»,
другая, тоже не дурна собою, подхватила её ценное, своевременное и уж, конечно, - справедливое замечание: «Ужас какой-то!»… Мадам, какой ещё ужас, в чём ужас?! Не в том ли, что вы все (и я в том числе!) выказали неуважение, не проявили доброты, сердечности к маленькому человеку, который сам-то ни в чём не виноват, это вы виноваты в его необычной декламации и никто раньше не разъяснил ему смысл произнесенных им слов!..
…Другие вообще подавленно молчали, не зная, как быть и что сказать ( и надо ли вообще что-то сказать?!) в таких случаях… Бабушка готова была провалиться сквозь землю, то есть – сквозь пол несущегося через казахские степи плацкартного вагона… Наконец, она утащила внука в тамбур, видимо, для откровенной и содержательной беседы с необходимыми, хоть и запоздалыми, разъяснениями…
Всем стало неловко; разговоры увяли и никто, никто! - не понял своей вины в случившемся, никто не занял ребёнка и не уделил ему хоть несколько минут из бесконечно и нудно тянувшегося дорожного времени!
…Вы спросите: а что же делал я, как я реагировал на всё это? Увы, я тоже оказался «не на высоте» - я просто тихо смеялся… Помните, у Горького есть такое выражение: «Море смеялось»… Но, если море может смеяться, то, может, и мне позволено – ведь так мало смешного и весёлого в жизни!..


Май 2001 г. – октябрь 2006 г. Ашкелон, Израиль.

[Виктор Рудаев]

СТОМАТОЛОГИЯ ЮНОСТИ МОЕЙ . . .


... Итак, мой "любимый" коренной зуб был обречен, обречен на удаление или, как красиво выражаются стоматологи - на "экстракцию"... Ах, всегда мне не везло с зубами (впрочем, в других случаях жизни мне тоже не всегда везло)...
"Однажды в сырую погоду я зуб коренной простудил!" - так поет или, во всяком случае, пел мой друг Исаак Гольдман - о нём я, возможно, расскажу особо. И, то ли я действительно простудил зуб или по другой какой причине, но я был вынужден обратиться в так называемую студенческую поликлинику - студентов обслуживали специально выделенные врачи, надо сказать - хорошие врачи: невропатолог - Рахиль Абрамовна, хирург - Анна Михайловна Бегельман (то есть, контингент, в основном состоявший "из")... А я попал на приём к стоматологу Валентине Васильевне, молодой и красивой женщине, фамилию вот забыл... Ну, настолько милой и приятной, что я уже подумывал - а не сделать ли попытку продолжить знакомство с ней вне стен поликлиники... Но богу было угодно другое и я пока ждал приглашения в зубоврачебный кабинет. Я наблюдал, как из кабинета, держась рукой за щеку и, зажав в зубах кровавые ватки, выходили уже "экстрагированные" студенты - кто с выражением скорбно- мученическим, кто - демонстрируя железное мужество и комсомольский задор, - нам, мол, всё нипочём!..
- Проходите, Рудаев, - приветливо сказала Валентина Васильевна. - сегодня у меня хороший день, все удаления удачные, всё будет хорошо!
А чего, в самом деле, мне бояться? - подумал я и смело сел в кресло, удобно устраивая руки на подлокотниках. Настроения поубавилось, когда я увидел поднесённые ко мне хищно полураскрытые щипцы, но всё же послушно и обречённо открыл рот... Ощущение, когда щипцы, охватив зуб, с хрустом продвигаются в лунку зуба, оттесняя десну, знакомо многим, но это была лишь прелюдия, за которой наступила сама "тракция", - то есть, эта милая и, с виду, нежная дама, уперлась в меня изящной (как сейчас помню…) круглой коленкой, обтянутой тонким тогдашним капроном (на это я сразу обратил своё уважительное внимание и нисколько этому не препятствовал, конечно, - единственно (не подумайте плохого, клянусь дежурным святым!...), чтобы не нарушать необходимого контакта с целительницей, а, кроме того, это было просто приятно и возбуждало во мне новые творческие, как сейчас видите, и иные потенциалы...) - ах, если бы этим и ограничилось!.. Но она изо всех женских сил (а ещё говорят: "слабый пол"!) потащила мой беззащитный зуб щипцами, к великой моей боли и страданию, и вдруг - крррак! - щипцы вылетели изо рта с оторванным зубом, а корни-то остались!!! Ну, так я и знал - сглазила она меня своим бодрым предсказанием...
Вы спросите, как я себя вёл? Да хорошо себя вёл: не "возникал" и не "выступал", не кричал, в общем, - вёл себя как настоящий мужчина и обреченно глядел, как моя "эскулапочка" собирала новые инструменты, нерешительно приговаривая: "Ну, что ж, видно, придется выдалбливать долотом..." – почти, как чеховский зубодёр: «Было б мне тащить «козьей ножкой»… И я, не поверив вначале, увидел вдруг в её руках самое настоящее узкое долото и самый настоящий молоток, только рукоятки у них были тоже металлические, сверкавшие никелем...
А мне было уже всё равно, единственно - я хотел умереть достойно, то есть - с дипломом и, ещё, - иметь детей...
…Наставив в лунку зуба долото, эта славная женщина так долбанула по нему молотком, что я подумал - не сломала ли она вообще мою нижнюю челюсть... Со второго удара она выбила-таки злополучные корни моего многострадального зуба, и я вздохнул облегчённо, подивившись её ловким ударам. Кажется, в этот момент я не с прежним вожделением жаждал свида- ний с ней за пределами зубоврачебного кабинета...
Было ясно, что долотом она владеет гораздо лучше, чем щипцами и, быть может, в дальнейшем имеет смысл ей удалять зубы именно таким способом... Впрочем, у меня хватило ума не давать ей подобных советов и, также зажав ватку, я прошамкал: "Шпашибо!"…
Господи, за что "шпашибо"? А, впрочем, видимо, есть за что - куда было деваться в моей-то безвыходности? И есть что вспомнить... А чем всё-таки закончить рассказ? Сам не знаю!..








Март 2001 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

У Ж А С Ы…


...А, может быть, и вправду
Никого я не убил,
А, может быть, - и вправду
Никого не расчленил...
Всё скроют годы – так и
Снег схлынет по весне...
А, может, это – враки,
И всё приснилось мне!!!


...Не знаю, теперь уж и не знаю, что было, чего не было, всё перемешалось, идёт к одному общему концу, до которого недалеко... Способен ли я на такое, о чём часто размышляю? Однажды мне приснилось, что я зарезал курицу... никогда в жизни не занимался этим. А, может, - я из рода шойхетов, кто знает?.. Докопался же сын, что Леночкин отец – из рода Леви... А я – из какого рода, и с какого парохода?.. Знаю только, по раввинским метрикам, что и Рудаевы – по отцу, и Бренгаузы – по маме, – из мещан, плебеев, в общем. А мещане, – они и есть мещане, всяк – оттуда, откуда есть, и всяк – тот, кем он есть... Негр, он и есть негр, еврей – это еврей, Абама – это Абама, а Усама – это Усама, и ничего не попишешь...
...Но, если не было, - почему не уходит, почему тревожит?! Почему возвращается – к лесу, столетним елям... Ах, вы, ели мои, ели, ели старые мои...

* * *


… Я полз по мокрому
И скользкому асфальту,
Вцепив в баранку
Костенеющие пальцы.
В машине полз неудержимо
К краю пропасти,
Где зубья острых скал, -
Как мясорубки лопасти!
Дорога горная,
Крутые повороты,
Где – смерть несытая
И адовы ворота.
… И долго ото сна
Не мог я отрешиться,
И страх внушал,
Что может сон продлиться…

* * *

ПЕРВОНАЧЛЬНАЯ МУТЬ, ПРЕДВАРЯЮЩАЯ
ПОСЛЕДУЮЩУЮ В СКОРОСТИ – ЖУТЬ…


Вот так, этим начну своё откровение, своё, - как бы сказать? – обращение к изложению своих рассуждений, до которых, вы знаете, я бываю охоч в силу натуры своей, но - которые, всё же, поверьте, не являются доминирующим в моём скромном литературном творчестве и, однако, какое-то своё малое место в нём занимают, но это малое – неуступчивое, оно не подменяется, не одалживается на время, оно – его, и ничьё более!..
…И ещё: всегда трудно начало изложения и умелый его конец, тем более - в необычном для меня жанре обращения к мистике или, точнее – к жути, хотя немногие опыты такой направленности уже имели место – не знаю, сочтёте ли вы их удачными. Пишу, вовсе не имея ввиду возможные оценки мною представленного, хвалебные или резко критичные – мне это всё равно, - всегда во мне имеет место желание поделиться порывом души моей, а там уж – как хотите. Стихотворным примером таких моих усилий, внушённых, разумеется, когда-то однажды прочитанным или, быть может, - увиденным, услышанным и после этого - неумеренно увеличенным щедрым моим воображением, я и начал это повествование.
Вот и они, эти зарифмованные начальные строчки, не на пустом месте взошли – когда-то, в дорогом для меня из прошлого, журнале «Юность», я прочёл небольшую повесть Лазаря Карелина «Головокружение», это – талантливое и, вместе – жутко-впечатляющее повествование о внезапно зажжённой и внезапно же, нелепо и трагически оборвавшейся любви…
Сразу напомню: не по душе мне описания и рекламы «щекочущих нервы» развлечений: сафари с вольно гуляющими и неразумно допущенными к беспечным экскурсантам дикими и опасными животными, экскурсии, да ещё – с детьми, на крокодиловые фермы, даже – послабления и легкомысленное пренебрежение строгими правилами посещений зоопарков, и такое всё прочее… Об этом я уже говорил в другом своём рассказе, и не в этом суть излагаемого сейчас – я должен признаться вам ещё и в том, что повествуемая жуть цепко держит мою память, или, может быть, правильнее, - наоборот, цепкая и не ослабевшая ещё с возрастом память моя упорно, липко хранит и, не щадя, не давая отдыха забвением, - измученному, к тому же, неотступным и невероятно развитым, навязчивым воображением сознанию моему - многократно возвращает меня в мои тяжёлые ощущения от виртуальных нагрузок, порядком-таки изнуряющие меня, мою, далеко не всегда понятную и объяснимую людям впечатлительную натуру.
Они, нагрузки эти, заполняют меня и овладевают мной чаще – во сне, но так явственно, так удивительно похоже на реальность, что долго потом не отпускают, держат меня в себе и не раз, бывает, не шутя сомневаешься, не полностью проснувшись – а, может быть, а вдруг это - и правда, было!!! И, удивительное дело, - возвращаются в других снах – не в следующем, так – через один или два, а, бывает, - и много времени спустя, разберись тут… И я вступаю в контакт с персонажами, участниками этих непростых и, подчас, -императивно и беспощадно утомляющих меня этих сновидений, - ими, помимо людей, могут быть существа всех образов и подобий, чудища, даже – неправдоподобно и болезненно вообразимые, но равно и непримиримо-категорично претендующие на ролевое в них участие, ими могут быть звери - реально существующие, – стараниями великого Карла Линнея и прочих аккуратно распределённые по всем восьми зоологическим типам, классам, отрядам и видам, но также и, - вознесённые фантастикой и специальной наукой, давно ушедшие со сцены в силу имевших место глобальных исторических катаклизмов. Я, не скрою, разговариваю с ними и, бывает, просыпаюсь оттого, что говорю во сне – понимаю, значит, «по-звериному»…
Ну, для лёгкого примера – собаки и лошади, сейчас поясню… С собаками – проще, это моя нежность и моя боль, где увязано в один узел многое, не хочу специально выделять и останавливаться на этом. С лошадьми никогда близок не был, хотя с большой добротой и, я бы сказал – уважением отношусь к этим умным и благородным животным. И вообще – животных надо понимать (помните, у Киплинга: «Мы с тобой – одной крови, ты и я!»), никогда не обижать, даже тех, кто не вызывает симпатии и кого следует серьёзно опасаться, и не отнимать зря у них жизнь, в любом случае они – естественны, сами по себе не виноваты ни в чём, и на великом древнейшем языке носят название «Баалеи хаим» - хозяева жизни…
…И приходит ко мне моя собака, всегда, почему-то первая, а то и лошадь, смотрят на меня умными глазами, упрекая: «Что же ты – сам поел, а меня не вывел, не накормил, не напоил – который день!..». Действительно – как же это я, занятый исключительно домом и работой, поступил так легкомысленно, забывчиво и, по сути – жестоко! Через несколько дней или через месяц – тот же сон!!! Есть отчего «сдвинуться!..». Просыпаюсь чуть ли не в слезах – никого нет, не о ком заботиться, но это не радует, не успокаивает, тоскливо на душе и печально…
Бывает и другое: идя по утрам на работу и открывая свой почтовый ящик, что – внизу, возле лифта, я уже заранее знаю, что найду там небольшую белую бумажку, повестку от следователя – с вежливым, но настойчивым напоминанием о том, что мне надлежит явиться в районную прокуратуру, кабинет (номер) к следователю – фамилия - (вписаны лиловыми чернилами поверх типографского многоточия)… Сколько таких бумажек я получил, и сколько раз я побывал в указанном кабинете, отвечая на многократно, из раза в раз, задаваемые те же нудные вопросы, одинаково отвечая на них.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не «взорваться» и тем выдать себя, глядя в слащаво улыбающееся и внимательно, пронизывающе наблюдающее меня сквозь расставленные пальцы руки лицо, наглое от уверенности в том, что всё равно «расколет» меня и призывающее меня не упорствовать, «облегчить душу» (!)... Помните наглое лицо «особиста» в фильме «Курсанты»?..
И ещё вспоминаются другие, малоприятные, по меньшей мере, образы: упорный, напроломный, несдержанный в своём неистовсте, истеричный подчас следователь из последнего фильма Александра Абдулова «Капкан»...
Не таков вовсе, почему-то всплывший в памяти, другой образ – телеведущий Андрей Караулов (!..) – был такой телеведущий, может быть, он и сейчас работает на каком-нибудь, мне недоступном канале, потому, что не пользуюсь платными, но я давно его не видел. Он вёл или ведёт передачи под названием «Момент истины». Этот всегда спокоен, уравновешен, и вообще он не следователь, но смотрит неотрывно на своего собеседника – недвижным, чёрным, каким-то «бархатным», но всеохватным, насквозь пронизывающим, сочувственно-проникновенным взглядом, от которого не скроются малейшие колебания мимики, реакция зрачков, от которого становится жутко и хочется бежать...
Я знаю, что от меня хотят, но ещё знаю и о том, что у них нет и не будет никаких улик против меня (ведь трупа-то нет!!!), потому что только один я знаю всё, а кроме меня – никто!.. – если не считать угрюмые столетние ели, неглубоко, но широким объятием раскинувшие своё нижнее живое и питающее «я», свою особенную корневую систему, именно – ели, а не другие деревья, а почему так, я расскажу в дальнейшем, то есть – может быть, - расскажу, а может – и нет! Подумаю… Но – нет! Не надеётесь, многого хотите, не достанусь я вам по-дешёвке! А вдруг вы взболтнёте кому не надо, воспользуетесь добротой моего откровения... Если вы со мной – в «кошки-мышки», то и я с вами – в «мышки-кошки», пока меня хватит и я, надеюсь, - не сорвусь с натянутых струн нервного своего напряжения. Пока держусь, но, Боже, как это тяжело – выдерживать эти постоянные, фактически, издевательства, преподносимые в «дружеском», доверительно-амикашонском соусе! Но – надо, пока я не разуверился в себе, как в личности, хотя меня сдерживает теперь уже, пожалуй, одно лишь упрямство, какой-то злой задор в этом необычном соревновании - отнюдь не боязнь роковых для себя последствий! Чего мне бояться – жизнь прожил, и всё мне теперь в ней не ценно, полное равнодушие и безразличие. К тому же ещё, по разным причинам - других знающих или знавших предмет глубоко и пока надёжно мной хранимого – уже нет, кто – далеко, и по своим соображениям не склонны к откровениям, и я в этом твёрдо уверен, а уж за ели я могу быть стопроцентно уверен и спокоен, и потому могу в этих тяжелых систематических диалогах неизменно стоять на своём, - а кого уже и просто нет вообще, на свете, ибо это было так давно!.. И унесу я это с собой – «туда», только когда – не знаю… Так что, пока не прекратятся эти изнуряющие меня допросы, причём – обе стороны, не сдаваясь, удивляются упорству стороны противоположной, я буду числиться подозреваемым, но без всяких веских оснований… Не хочу повторяться, но, всё же - как тяжело носить в себе эту скрытность, постоянно, многими годами, как хочется сбросить с себя эту гнетущую тяжесть, действительно, - облегчить душу, а там будь что будет!.. Только причастные к подобным обстоятельствам знают эти муки прилипшего и постоянно, днём и ночью терзающего ужаса – «Душа сгорит, нальётся сердце ядом, и всё тошнит, и голова кружится, и мальчики кровавые в глазах… И рад бежать – да некуда! Ужасно… Да, жалок тот, в ком совесть не чиста!!!». Может, и жалок, но и – хвалим в своём упорстве!!!
Собственно, - насчет совести и правомерности поступков в конкретных, имевших место обстоятельствах – можно ещё и порассуждать…
…А теперь – совсем о другом, не пугайтесь, держите себя – воистину страшилка нешуточная вас ожидает, и не помогу я вам, не помогу, потому что – не могу, выпутывайтесь сами, без моей помощи, как и я стараюсь, но - прежде…

ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?...


Этим вопросом великие иногда и начинают великое, ну, например, - чего лучше и прекраснее – «Знаете ли вы украинскую ночь?)...

…Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо, звёзды блещут,
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух.Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты…

Заметьте: МРАЧНЫ СТРАННЫЕ МЕЧТЫ ! – сказано ведь не случайно…

…Ещё бы не знать мне украинской ночи – всей нежности и благодати её, бархатного неба её, звёздной россыпи алмазов, где каждый – по полкило (!..), где Млечный Путь, Стожары, - как вуаль, как легчайший прозрачный, головной, «газовый» шарфик далёкой моей доброй бабушки, где воздух, который действительно не хочет что-то там превозмочь – ну, не желает, и всё тут, а, раз не желает, то – дохлое дело заставить его!.. - напоён несравнимым густым ароматом маттиолы и настурции, где я сижу при полной темноте (а зачем свет, - скоро спать, вот только взрослые наговорятся…) на стареньком, но чисто вымытом крылечке уманского домика, держа на коленях подсолнух величиною с велосипедное колесо, зачарованно смотрю вверх, на бриллиантовую звёздную россыпь, а рядом сидит моя мама и тихо, на так и оставшемся мне почти незнакомом языке «идиш» разговаривает обо всём с тётями и выходящей временами, но постоянно не сидящей бабушкой... Все уже отужинали, пили вечерний чай, дедушка сидит за столом дома, возле неяркой керосиновой лампы, так как сегодня электричества нет, и читает газету или книгу, выйдет покурить и снова зайдёт в комнату. Он много курит, - дешёвые по бедности его, маленькие тонкие папиросы, при этом ужасно кашляет, но на все советы бросить или ограничить курение возражает, что курение, наоборот, помогает ему откашливаться… Клонит меня ко сну, я знаю, что завтра, ранним, сияющим летним утром я выйду на это крылечко, навстречу улыбающемуся, приветливому солнцу, подойду к старому дереву белой акации, крохотному огородику возле неё, посмотрю, как растут зонтики укропа и взгляну на забытый, весь в мелких трещинках, уже ставший коричневым, но всё ещё держащийся за плеть, - толстенький огурец, готовый отдать, возвратить свои длинные семена, свою жизнь - его же взрастившей земле. Вскоре, после завтрака, пойду с бабушкой на базар и буду нести домой не очень пополневшую – из-за малых наших возможностей – мягкую, из эластичной соломки, сплющенную по бокам, типично уманскую базарную корзину, - пешком пойдём, не на автобусе, которых в те годы и не было, а по пыльным, но таким родным, с памятным запахом, улицам... Идём не торопясь, бабушка в лёгкой ситцевой кофте, на голове – невесомый, прозрачный газовый, а то и – марлевый шарфик, на носу – очки с толстыми, но малыми по величине стёклами, добрая и родная бабушка...
...А потом, после обеда, наверное, пойдём в Софиевку, и я на секунду остановлюсь на широкой входной каштановой аллее и посмотрю вверх, прислушиваясь к таинственному шуму ветвей, и до павильона Флоры обязательно попью из торчащей в камне трубы – чистейшей серебристой родниковой воды, красивый источник на аллее оборудовали многие годы спустя. Войдя за павильон Флоры, левым берегом нижнего пруда дойдём до главного источника, где – лёгкое журчание и прохладная сырость, медная чаша с застывшим хрусталём... На минуту-две присядем на каменную полукруглую скамейку, и там я обязательно тоже попью, отведаю влаги жизни и далёкого детства...
Позже, ближе к вечерней прохладе, мы с дедушкой пойдём в город, где присядем в скверике на скамейку, и он расскажет мне что-нибудь, всегда для меня интересное… Иногда мы заходим в местный кинозал, расположенный в бывшем костёле, на середине показа обязательно рвётся лента, или случается что-то другое, привыкшие зрители дружно и без недовольства поднимаются с мест, выходят в сквер, получив от контролёрши крохотные клочки бумаги – «контрамарки», мирно гуляют минут двадцать, наслаждаясь свежим вечерним воздухом, а потом по звонку заходят опять в кино досматривать фильм, это – в порядке вещей, местный беспрекословно принятый обычай…
А, может быть, эти перерывы ф-и-з-и-о-л-о-г-и-ч-е-с-к-и н-е-о-б-х-о-д-и-м-ы
зрителям, ведь и теперь не случайны, не сразу ставшие привычными нам, легко теперь воспринимаемые рекламные перерывы в телепередачах!..
…Начнётся завтра новый день, в который мне будет так же интересно заглянуть, как в сегодняшний, и все эти дни навсегда найдут своё место в памяти моей и в сердце… Но – извините, надо тянуть рассказа нить!..
Итак, - последуем за великими, и за мной тоже, помните рассказ «Валуйки» - тоже начинаю со слов: «Знаете ли вы…», со мной тоже не соскучитесь!.. Знаете ли вы, что такое «РАСЧЛЕНЁНКА»?! Уже страшно?! Подождите, будет ещё страшней, и то ли ещё будет, ой, ой, ой!!!

НАДЕЖДА ТРОЯН, НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ И ДРУГИЕ, ГАУЛЕЙТЕР КУБЕ, НЕМЕЦКИЙ ГЕНЕРАЛ ИЛЬГЕН – ЭТО
БЫЛО ПОД РОВНО, РОВНО… МНОГО ЛЕТ НАЗАД!..
И…

Собственно, это слово, «расчленёнка» – жаргонное, сленговое, в таком буквосочетании в словарях не встречается, но имеет общую корневую основу с глаголами «расчленять», «расчленить» и некоторыми другими близкими, означающими – разъединять на части нечто единое целое. Они применимы в словесности – в частности, - грамматике, и в некоторых других областях людской деятельности. К сожалению, это производное от глагола – сорное, в общем, слово, находит своё прочное место в словесном общении людей особых профессий, например – судебных медиков. Эти люди привыкают к такого рода языковым оборотам, которые не придают речи эстетичность, но удобны в общении: «Что у тебя сегодня, опять расчленёнка?», - также, как в беседе патологоанатомов: «Что у тебя (на вскрытии)?» - «Рачок!..» - звучит, наверное, пренебрежительно-фамильярно, но в узком общении - допустимо, во врачебной речи вообще в ходу сокращения обозначения диагнозов, медикаментов или их групп, применяемых мер лечебной помощи.
…А мой сын работал в угрозыске речной милиции. По весне, когда вскрывались реки и водоёмы Москвы – чего только там не находили – головы – отдельно, руки-ноги – отдельно, и другое, что никак не принято в литературном произношении, а свободно произносится на их, свободном и могучем милицейском диалекте… Иногда из выловленных «деталей» можно было составить единое целое, что, конечно же, очень желательно для криминологических заключений, но, чаще всего, это – не собираемый «конструктор», составные части которого говорят или, прошу заметить, далеко не всегда говорят (!!!) об имевших место некоторых эпизодах особой человеческой деятельности… Попробуй тогда построить, соединить меж собой звенья в цепи конкретных событий для единственно верного последующего заключения!.. Вот, эти выделенные слова мы ещё используем в дальнейшей нашей беседе, они пригодятся…
И вот, однажды, когда у нас уже была автомашина, приехал с работы из Москвы сын и стал осторожно выгружать что-то из багажника, а потом не торопясь внёс в кухню большой, завёрнутый в кровавую тряпку, комок… «Родители! - бодро произнёс он, - я привёз вам расчленёнку!..». Наши недоумения сын разрешил тотчас: «Понимаете, в Сокольниках (парк) из-под растаявшего льда Оленьих прудов всплыли трупы – ну мы и разделили на всех…». Такие вот милицейские улыбки… Всё же несколько секунд мы пребывали в нереальности и лишь постепенно вникали в суть невинной шутки, которая – «однако ж, скажу я вам…».
Мы с женой тогда ещё не владели этим словом и не применяли его в дальнейшем в своих личных беседах, поэтому, при этом извещении, – с большой охотой опустились на стоявшие в кухне стулья…
Продснабжением до тех пор, да и в дальнейшем тоже – ведал я, посещая, время от времени знакомых мясников в подвалах наших продовольственных магазинов и видел, как эти упитанные молодцы ловко разделывали огромные, каменнозамороженные туши на здоровенных плахах, невольно вызывая в моём болезненном воображении образы Степана Разина и Емельяна Пугачёва… Это жуткое ощущение, которое – как раз подстать моему навязчиво-болезненному воображению и сверхвпечатлительности, усиливавшееся при каждом профессиональном взмахе топора над тушей, удобно расположенной на плахе, и, соответственно, - громком «хряканье» известных дел мастера при каждом ударе, при звуке разрубаемых костей, - почти материлизовалось в картины эпизодов пыточных подвалов и застенков... Однажды я, видимо, неудачно пошутив, вызвал гнев полупьяного рубщика-мясника кавказской национальности... Как-то вдруг сразу побагровев, он, ежесекундно словесно «подогревая» себя, неожиданно стал, подступая, замахиваться на меня топором с лезвием, вполне знакомым очертаниями по книжным иллюстрациям... Это были уже не шутки! Хорошо, - рядом были люди, кое-как успокоившие его, но мне стало как-то некомфортно, и уж не так захотелось мяса, хотелось скорей выйти из сырого подвала, пропитанного запахом крови, - на свет, на свежий воздух...
Мясник небрежно бросал порядочный кус мяса (с костями, конечно, но хоть не стоять унижённо в очереди у прилавка, с тревогой ожидая, чтоб успеть выбрать что-нибудь из следующего приноса мяса в большом лотке) – на огромные платформы складских весов с висячими на стержне плоскими гирями-«шайбами» с прорезями, предназначенных для взвешивания целых туш и сыпучих продуктов в мешках, но годных также и для проверки результативности спецкормления небольших слонов, и потому, наверное, - электронноточных… Он же получал с меня деньги, минуя кассу, но, конечно, по разумеющемуся обоюдовыгодному разрешению директора магазина…
Дома я, из любопытства взвешивал принесенное, и обычно, из пяти- шести килограммов недосчитывал одного , но и на том – спасибо!..
...Что же случилось? В их учреждение привезли печёнку из мясокомбината для сотрудников отделения – в Москве в учреждения, предприятия, в условиях нараставшего всеобщего дефицита, - привозили, бывало, продукты сотрудникам, а то – картошку в мешках или что-нибудь ещё. Это нам, медикам, ничего не давали, а рабочим, чиновникам, а того более – райкомам и райисполкомам (о, это – «особстатья»!..) – подбрасывали… Так вот раз досталось и сыну, и эту «расчленёнку» мы узрели воочию… Но жизнь, в великом своём разнообразии, являла и другие примеры…
В 1951-м, многим знаменательном для меня году, я учился на четвёртом курсе Первого Московского мединститута и посещал, по учебной программе, клинику так называемой факультетской хирургии, которой заведывал профессор Николай Николаевич Еланский, генерал-лейтенант медицинской службы, бывший во время войны главным хирургом Красной Армии и многого добившийся в практическом воплощении идей великого Николая Ивановича Пирогова – принципов сортировки и эвакуации раненых. Он обычно приходил на чтение лекций в своей генеральской форме, в которой он «смотрелся» очень даже хорошо… Ещё помнится, что это был человек огромного роста, улыбчивой внешности и родной брат известной тогда, хоть и не бывшей в ореоле великой, артистки Московского Художественного театра Клавдии Николаевны Еланской – непревзойдённой Ольги в «Трёх сёстрах», вызывающей содрогание своим трагическим проникновением в образ Катюши Масловой и достойной соперницы Аллы Тарасовой в «Анне Карениной», да и просто – прекрасного, как вспоминают многие – человека…
Пусть мои отступления от главной нити – не смущают и не отвращают от меня благосклонность и благорасположенность моего читателя – разве вредно или не интересно попутно узнать что-нибудь другое?.. Тем более, что мне, даже в условиях скудных тогдашних моих возможностей – посчастливилось видеть многое и многих… И, если - не я, то кто же тогда затронет те, имевшие место события прошлого, по разным, мне не ведомым причинам не упоминавшиеся в воспоминаниях очевидцев?..
В операционной я увидел за работой энергичную молодую женщину – ассистента Надежду Николаевну Троян, Героя Советского Союза, о которой я узнал потом, из ставших мне известными эпизодов Великой Отечественной войны. В оккупированной немцами Белоруссии она, разведчица партизанского отряда, которой к 1941 году исполнилось двадцать лет, вместе с двумя другими девушками, Еленой Мазаник и Марией Осиповой, совершили, как писали, «акт возмездия» - в октябре 1943 года подложили мину в постель гаулейтеру Вильгельму Кубе – наместнику Гитлера по Белоруссии, и того ночью разорвало взрывом на куски. Девушек сумели вывезти и партизанским самолётом отправить в Москву, где всем троим были присвоены звания Героев Советского Союза. Надежда Троян, которая к 1941 году окончила десятилетку, поступила на учёбу в Первый Московский мединститут, окончила его в 1947 году, защитила кандидатскую диссертацию по хирургии и многие годы работала в хирургической клинике, а потом – проректором института. Жива ли она сейчас – не знаю, всё же с момента её рождения прошло 86 лет… О судьбе двух других мне ничего не известно, но известно то, что после убийства Кубе немцы в отместку расстреливали тысячами невинных людей многострадальной Белоруссии… Так вот, таким финалом и такой ценой для народа закончилось своеобразное разделение на части бывшего некогда единым целым, - гитлеровского правителя, появились три новые героини и ушли в небытие многие тысячи простых людей – не героями, оставшиеся никому не известными и ничем не отмеченными… Оправдан ли перед людьми был такой выплеск ненависти к палачу народа, соразмерен ли страшным последствиям – наверное, судить не мне, да и вряд ли было место и время холодным и обстоятельным рассуждениям и взвешенным, неторопливо принятым решениям… Этот случай был отмечен кинофильмом «Часы остановились в полночь» (с участием подававшего надежды молодого артиста, сына выдающегося киноактёра и такого же безнадёжного алкоголика) и спектаклем театра Вахтангова «Кому подчиняется время». Но это было - ещё не настоящее «расчленение», были случаи оригинальнее… С конца восемнадцатого века до совсем недавних пор безотказно работала придуманная неким французским врачом (!!!) машина для отделения головы от туловища – обезглавливания, гильотинирования, то есть… Как мог, в меру своего писательского таланта, – упорно боролся с применением этого «изобретения» прекрасный писатель Альбер Камю. Известно, что Гитлер, придя к власти, заказал девятнадцать (!!!) гильотин, и они были в работе все годы существования «Третьего рейха», приводя в исполнение приговоры «народных» судов, а во Франции они существовали ещё при де Голле и вплоть до отказа многих стран от смертной казни…
Но я готов продолжить своё повествование изложением других событий, также имевших место во время войны. Они, в общем, - известны и описаны,
но я имею цель увязать их в общей тематической направленности, суть и имя которой, я полагаю, проясняются вам всё более чётко, для чего - как смогу, постараюсь последовательно и связно изложить дальнейшее…
…Летом 1942 года во временной столице Украины – Ровно, где сосредоточились основные службы и штабы немецких оккупационных войск, появился элегантный молодой офицер – оберлейтенант Пауль Зиберт, очень общительный с женщинами и мужчинами-служащими немецких учреждений и располагавший к себе не только личным обаянием, но и щедрыми подарками… Кто бы мог узнать в нём уральского паренька крестьянского происхождения – Николая Кузнецова?.. Не случайно он был ещё до войны замечен и привлечён к активной работе в органах НКВД… Прекрасные аристократические (!..) манеры, неоспоримая арийская внешность и, конечно, великолепное знание не только классического немецкого, но и основных диалектов – баварского, прусского и саксонского, почерпнутое у случайно встретившихся в детстве и юности учителей-немцев, да ещё – тяготение к познанию языка, невероятные способности, помноженные на фантастическое трудолюбие и усердие – дали свои результаты: он легко сходился с нужными людьми из немецкой администрации, вермахта и обслуживающего персонала, которые питали его бесценным разведывательным материалом. Достаточно сказать, что за все время его разведывательно-террористической деятельности не было ни одного «прокола» в языковом общении. Он совершил несколько дерзких и неожиданных, среди дня, нападений на высокопоставленных чиновников и военных и, продумав предстоявшую операцию, моментально и умело скрывался с места события, но главным и невиданным до тех пор актом было похищение командующего карательными войсками «особого назначения - соединение 740» - генерала Макса Ильгена.
Кузнецов задумал и разработал в мельчайших деталях – необычное до того – не просто устранение важного немецкого чина, но и – внезапное похищение его - живым!.. - из его же резиденции, внося тем самым панику в среде немецкой администрации, и не только похищение, но и возможность в итоге доставить его в партизанское соединение Д. Медведева, где план был одобрен, а там, быть может, - и в Москву!..
…Но вы знаете, друзья мои – вдруг захотел я на этом и закончить повествуемое вам, моё авторское право, ушло вдохновение на изложение дальнейшего, а раз его нет, то никакого толку в повествовании не дождёшься, хоть три бумагу до дыр! Мало, ох, мало остаётся мне, надо успеть другое и третье, и вообще никому я ничего не должен! Скажу лишь кратко напоследок, чтоб покончить с этим, и подведём черту…
То, что Кузнецов внезапно и нелепо погиб при не до конца выясненных обстоятельствах – разное говорят – это вы знаете. Известно, что Ильгена вывезти из города не удалось – хорошо бы, конечно, как в кино «Подвиг разведчика», сначала – в партизанскую базу, а затем на самолёте в Москву – красиво! Но это – в кино, а в действительности надежды тайно миновать или прорваться сквозь многочисленные преграды возросшей немецкой настороженности – не было. Поэтому было решено, по возможности не привлекая ничьего внимания, расстрелять на месте его и попутно захваченного с ним денщика, фашиствующего ублюдка, а потом, увы… - разделить на неровные части, расчленить то есть (а что прикажете делать, - не оставлять же такого деятельного эсэсовского фюрера соответствующего ранга и его помощника – при исполнении их прежних служебных обязанностей!..). В таком-то вот «разобранном» виде их вывезли в лес, где немецкие собаки, а потом и многие поколения и потомки их, ожесточённо лая и возмущаясь непонятливостью людей, бегали вокруг огромных елей, заметьте – только елей, не иных дерев, а почему – догадайтесь сами (ну, догадайтесь, я же вам почти подсказал, но не могу же вложить в рот до конца, читатель тоже должен немного пошевелить мозгами!..). Ничего более на этот счёт я вам не скажу, не всё до конца и знаю, а также не скажу и о елях, хранящих до сих пор эту, а заодно и мою тайну…
Много лет прошло, я глубоко стар и далеко живу, и плевать мне теперь на
проникновенного садиста-следователя, который уже никогда не закроет дело так, как ему хотелось бы, потому как я – на-кось, выкуси, - далеко забрался, несчитанно лет прошло, и потому уж теперь могу быть спокойным - навсегда ему недоступен, и ведь трупа-то нет!.. Нет!!!
...И ещё – умнее были бы люди, кабы собак слушались и были бы к ним внимательнее и добрее...

Апрель 2008 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

Евгений Сазонов

ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ

(Философемс с размышлизмом)
Известно, что новое содержание требует для себя новой формы. Но, с другой стороны, - и новая форма требует для себя нового содержания, ибо нельзя новое содержание втиснуть в прокрустово ложе старой формы, так же, как и старое содержание нельзя вместить в рамки новой формы. Поэтому, как я говорил раньше, - форма не должна быть в отрыве от содержания, то есть, она должна соответствовать ему, ибо форма, являясь как бы литейной изложницей, вместилищем, буквально и, я бы, пожалуй, сказал точнее – ВЛАГАЛИЩЕМ для наполняющего её, можно сказать – влагаемого в неё конкретного содержания, ибо она и только она! - даёт необходимый объём всему влагаемому в эту форму эмоционально и стилистически окрашенному этому, как я уже сказал ранее, - конкретному и, более того - результативно реальному, ею же сформированному, содержанию. Иначе говоря – нет и не может – никогда! - полноценно существовать форма, лишённая такого же полноценного содержания, точно так же, как и - каким бы ни было содержание, оно не может существовать, не будучи облечённым в некую конкретную, и притом – единственно подходящую только ему форму.
Прав ли тот, кто утверждает главенство формы над соответствующим ему содержанием? Вероятно, - прав, ибо, как уже сказано выше, без формы содержание, не будучи ограничено параметрами нужной формы, становится как бы аморфным, иначе говоря – бесформенным, теряя при этом свою содержательную сущность, что, в конечном итоге, создаёт некую расплывчатость изложения и примитивирует саму идею предлагаемого конкретного содержания. Но можно ли согласиться с тем, что при этом подчас принижается и даже – заметно низводится руководящая в процессе творчества, созидательная роль самого, несущего основную мысль, - содержания? Нет, нет и ещё раз – нет, ибо – не может быть то, чего нет!..
С другой стороны, - мы не можем отрицать и верховенство этой основной составляющей всего творимого, ведущей нас по дороге неведомого – к познанию, к свету, к пробуждению лучших чувств и высоких сторон сознания, выводящей нас на единственно правильную дорогу ощущения реально окружающего мира и наполняющей нас добром глубинной духовности, то есть я говорю опять-таки - о содержании, без которой любая, даже тщательно задуманная и мастерски применённая форма – пуста и бесполезна.
И только – правильные сочетания в конкретных случаях и реально сложившихся обстоятельствах, при адекватном, изложенным в преамбуле и неоспоримом соблюдении всех имевшихся на данный момент «за» и «против», притом, не будучи пристрастно приверженным одной из упомянутых полярных позиций, что несомненно и само по себе предполагает неоправданный и ничем не ограниченный безконтрольный субъективизм, также непомерно искажающий наличествующий образ, данный нам в объективной реальности, - оправданно приводят нас на стезю справедливых выводов, которая, сливаясь вместе с такими же, или противоположными по взглядам извилистыми кривыми, - составит общий широкий слитный путь справедливых и неколебимых оценок единого, освещённого светом истины, мнения относительно главенства, приоритета и взаимозависимости формы и содержания, что, само по себе, - просто и, я уверен, доступно пониманию противостоящих сторон…






Январь 2008 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

ХАРЬКОВ ПАХНЕТ ДЕТСТВОМ,
РОЗЫ ПАХНУТ ГАГРАМИ…
(Хроника далёкого детства)


…Да, для меня – так. Нежный и грустный какой-то запах, уносящий в далёкое прошлое, в начало тридцатых, в родной мой Харьков… Там я начал учиться в школе, а в 1936 году мы переехали в Москву, где папу устроил на военную службу одесский его друг детства, Семён Урицкий, фамилия знаменитая, племянник «того», знаменитого, да и сам – фигура высоты далёкой, начальник Главного Разведывательного Управления Красной Армии, - четыре ромба в петлицах и квартира о пяти комнатах в Доме на Набережной… Но, как высоко взлетел, так и упал, насмерть разбившись: 1937 год, «враг народа» и, как итог – расстрел, семья – жена и взрослая дочь, привыкшая к роскоши, брат – в многолетней жестокой ссылке на Севере, трагедия и сломленная жизнь, а папе это стоило разбирательства по партийной линии и удаления с должности в резерв – за «связь с врагом народа», где он долго был на грани изгнания из Армии и только чудом уцелел. Я считаю – только папино упорство, умение доказать свою невиновность и вообще - достигать намеченного, спасло и спасало его и нас с ним. Папа – это не я, другой характер!.. Как подумаю - скольким я ему обязан! Страшно подумать, что было бы со мной, если бы – не он, светлая ему память!.. Воздам ему – возможно полно, в других описаниях, – подобно повести «Сонечка», возможно, успею в другом обобщении собрать воедино материал и о родне со стороны папы.
...Но пока нам было трудно – в командирском резерве, весь его отмеренный срок до предстоящей обязательной демобилизации, папа получал половину и так небольшого жалования, а семья была – мама и нас с сестрой двое, поэтому папа срочно искал и нашёл временную работу, вспомнив умение своей молодости – мало кем превзойдённый талант гравёра… Но это было всё – много потом, а пока разрешите вернуться в начало тридцатых, в Харьков, куда меня тянуло в дальнейшем, много лет спустя.
В Харьков, из небольшого города на Украине, кажется, в далёкие царские времена - Елисаветграда, потом – Зиновьевска, потом – Кировограда, а сейчас уж и не знаю названия – мы переехали, кажется, в 1931 году.
Я помню немного и Зиновьевск, наверное, - лет с трёх… Мы жили, как многие тогда – в коммунальной квартире – помню, с огромной кухней, в ней гудели примусы и устоялся какой-то специфический плотный, почему-то ностальгически-щемящий запах – запах коммунальной кухни – смесь пережаренного лука, керосина, денатурата, чего-то ещё… Много лет спустя, проходя на выходе из Кисловодского парка, я остановился, поражённый знакомым запахом, донесшимся из распахнутой двери очень старого дома, мне стало грустно и тоскливо, я вспомнил маму – полную, но красивую женщину. Она купала меня, сидящего в оцинкованной ванночке, в этой самой кухне, а рядом соседка мыла в корыте роскошную собаку-добермана.
Много позже мама рассказывала, что я в это время спрашивал, указывая на соседку и на собачку: «А это – её мама?..». Я решил, - раз меня моет мама, то и собачку может мыть только её (!) мама…
Ещё я помню, - мы жили на третьем, кажется, этаже, я стоял на балконе и держал игрушку – ярко раскрашенный деревянный молоточек, и, конечно, уронил его за перила балкона. Его тут же подняли какие-то мальчишки и, размахивая им, смеялись, дразнили, глядя на меня вверх, а я плакал и кричал, чтоб отдали… Это, пожалуй, - всё…
Сколько же мне лет было, когда мы переезжали? Около пяти лет или даже меньше, а сестре – девять с небольшим, а всё так ясно помнится… И, если хотите – но только, - если очень хотите!.. – об этом переезде почитайте написанный прежде мой рассказ «Зеркало». Послонявшись и поунижавшись на частных квартирах, что тоже запечатлелось в детской памяти моей, с чем пришлось мне вновь столкнуться через много лет - и под Москвой, и уже здесь, мы осели в государственной, «жилкооповской» квартире в доме номер шестьдесят восемь, по улице Сумской,- одно время – Карла Либкнехта… Там-то всё и происходило, многое происходило…
Дом этот и сейчас там стоит, я забегал туда во время войны, в 1944 году, и в 1974 году я с женой, обретя случайно в Харькове милого родственника, воспользовался случаем и тоже навестил памятные с детства места.
Помню большой двор, и ещё – небольшой внутренний, во дворе – небольшой одноэтажный дом, - «флигель», называли мы, там жила девушка Мура, подруга Люды, она говорила быстро-быстро, словно лапшу глотала…
Жила там и какая-то украинская семья, дома у них было очень бедно, неопрятно и душно, мальчик имел от нас кличку «когут» (меня звали «козлик»…), он, как и я, очень злился на это, отец его был пьяницей «в законе»… Я не буду перечислять всех, люди были разные, у каждого – своё, и радости и невзгоды жизни распределялись судьбой неравномерно… Моя детская впечатлительность впитывала многое, и до сих пор многое не забыто, но есть места, эпизоды, о которых рассказывать не хочу, тяжело вспоминать.
Всё мне казалось таким большим, а приехал взрослым – как бы вдруг всё так непонятно и катастрофически сжалось!..
В Харькове я помню открытие первого настоящего необычного магазина ГАСТРОНОМ с необычной вывеской, украсившие одинаково все такие магазины в других городах, магазины с заметно большей культурой торговли по сравнению с привычными невзрачными магазинчиками и их скудным и не всегда качественным ассортиментом. У порога его сидел армянин, он крутил железную жаровню и из неё бросал на весы горсть горячих орехов – «фундук», вкусных необыкновенно. Однажды я смог купить сто грамм…
При мне открылся, стараниями П.П. Постышева, первый в стране Дворец пионеров, прекрасно оборудованный, и, ниже по Сумской, перед парком – знаменитый памятник великому кобзарю Т. Г. Шевченко работы скульптора Манизера, с окружавшими постамент фигурами героев его поэм – гайдамаки, селяне, а образ Катерины был изваян с народной артистки Украины, знаменитой Натальи Ужвий… В Харькове я окончил первые два класса школы, и помню, что мою первую учительницу звали Ольга Калимовна, а по фамилии – Кебадзе… Её сын, забыл, как звали, - кажется. – Артём, учился в её же классе, в той же шестьдесят второй школе, Люда там окончила седьмой…
Двор был местом детских игр и гулянья, а дом во всех четырёх этажах и подвалах был населён русскими, украинцами, евреями, армянами… Гуляли все вместе, ссорились, дрались, мирились… Помню начитанного подростка Витю Спектора, придумывавшего из книг Жюля Верна наши игры, его младшего братика Борю (Бобика), погубленного вместе с мамой, одинокой интеллигентной женщиной – на территории Харьковского тракторного завода, были двое хулиганистых мальчишек Арчаковых – Аркадий, намного старше меня, и Володька, предоставленных замотанной жизнью, безалаберной матерью – своей самостоятельной жизни. Они учили нас грязным ругательствам, нехорошему поведению…
Мы жили в небольшой трёхкомнатной квартире на четвёртом этаже П-образного дома, квартира была с центральным отоплением и прочими необходимыми удобствами, но отапливали плохо, поэтому родители благоразумно оставили кирпичную плиту в спальне, которая согревала всю квартиру; на лестничной площадке, принадлежавшей только нам, был оборудован небольшой сарай с запасом дров… Напротив нас, в противоположном крыле (дом был в виде буквы "П"), в такой же квартире, жила многочисленная семья Габаев, о которых я писал – почти все погибли. Проживала в доме семья главного инженера одного из крупных харьковских заводов по фамилии Видре, - интеллигентный, хорошо одетый мальчик которых не чуждался нашей дворовой компании, но не был принят и признан по причине своего несоответствия нашей простецкой малокультурной ребятне.
Жил знаменитый артист-бас Иван Паторжинский, жену его мы никогда не видали, он являлся в свет со своей партнёршей, тоже певицей, дебелой Литвиненко-Вольгемут – лучший дуэт в опере «Запорожец за Дунаем»… Иногда во двор выходили две, одинаково и хорошо одетые девочки, ближе к возрасту Люды – Галя и Лида. Люда хотела иметь такое же комбинированное платьице, как на них, и мама, взглянув на него – сшила, мама всё умела…
Семья дамского портного Юрасова, малосимпатичная семья, но Люда дружила с их дочерью Женей, а с мальчиком Геней играл я. Во время войны в квартире Юрасовых жили немецкие офицеры. В их квартире мы с Людой увидели первую наряженную ёлку.
Разные люди жили – хорошие и плохие, бедные и богатые, счастливые и несчастные… В Харькове был построен СЕМИМОТОРНЫЙ самолёт «К – 7», предшественник «Максима Горького», немногие знают об этом, - тоже разбился, по Сумской мимо нашего дома - вверх везли на открытых кузовах грузовиков четырнадцать красных гробов экипажа…
В харьковском лесопарке, месте отдыха горожан, располагалась знаменитая детская трудовая колония имени Дзержинского – детище необыкновенного педагога Антона Семёновича Макаренко, автора «Педагогической поэмы»…
Особое место в описании довоенного Харькова занимает Площадь имени Дзержинского – огромная по размерам, значительно превышающим Красную площадь, она по краям ограничивается необычным по довоенному времени постройки – многоэтажным (12 этажей с надземными переходами) зданием, Домом Госпромышленности («Госпром»). Ещё большей этажности (20) дом был назван Домом Проектов. Оба эти здания, повреждённые во время войны, были потом восстановлены. Ну, а площадь Дзержинского была, конечно, предназначена для парадов и демонстраций - такой широкий размах объяснялся, думаю, тем, что до середины 30-х годов – не Киев, а Харьков была столицей Украины, и рядом с нашим домом выросло огромное кубическое здание Центрального комитета компартии Украины - ЦК КП(б)У)… Украина всегда отличалась стремлением к шири и размаху…
Те окна нашей квартиры, которые выходили на здание ЦК, нам наглухо заложили кирпичом, чтобы мы не глядели дурным глазом на «святая святых» партии большевиков Украины…
На парадах, проходивших на площади Дзержинского, стоит остановиться.
Это было зрелище, очень ценимое и желанное харьковчанами…
Наш дом стоял и стоит как раз – напротив, но наши не замурованные окна выходили во двор, поэтому мы праздничным утром приходили к соседям Баткиным, чьи окна выходили на Сумскую и на площадь, и наслаждались зрелищем из их окон и балкона…
Военный гарнизон Харькова был сравнительно небольшим, поэтому в параде участвовали все, кто мог по-военному маршировать: стройные ряды милиционеров в белых гимнастёрках и остроконечных белых шлемах, даже – дворники в новых передниках – маршировали довольно слаженно…
Принимал парад, я помню, на открытой серо-голубой машине «Паккард» командарм второго ранга И. Н. Дубовой, командующий войсками Харьковского военного округа. На трибуне стоял генеральный секретарь ЦК КП(б)У – С. В. Косиор, он запомнился мне стриженным наголо, и Павел Петрович Постышев – все будущие «враги народа»… Помню, на одном параде загорелся танк – огромный, с ромбовидными боками, такие потом, уже через много-много лет, я увидел в кинофильме «Адъютант его превосходительства»…
Над площадью имени Дзержинского потерпел катастрофу пассажирский самолёт – говорят, что люди видели, как сыпались из падающего самолёта обезумевшие пассажиры… Тогда погиб «король»-пародист Виктор Чистяков.
С Харькова, говорят, были описаны эпизоды в романах «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» - город Старгород и Ардатов, помню первомайские демонстрации с запомнившимися носимыми фигурами из папье-маше, где картонный молот ритмично бьёт по голове капиталиста, артель «Коопчас» с фамилиями руководства – Бержановский, Донде ( в романе – Талмудовский, Бомзе…). Только в «Коопчасе» работали не бездельники, как в «Геркулесе» и «Реванше», это была большая производственная артель по металлоизделиям, там работали разного рода специалисты – гравёры, среди которых папа был лучшим, был гравёр Тодорович, «так себе» гравёр, был гравёр Кран – папа говорил, что гравёр он был никудышный, но его нос – это был настоящий КРАН (!), как у нас в кухонной мойке, которую мама называла «отлив»…Работали штамповщики, часовщики, при артели была небольшая часовая фабрика, выпускавшая детали для карманных часов, заводные ключики, и однажды мама, в год гладомора, работая в ночной смене, задремала от усталости и недоедания, попала пальцем во фрезерный станок, тем и завершилась её единственная производственная деятельность…
Фабрика выпустила партию маленьких портативных патефонов, нигде потом не повторенных, один из которых многие десятки лет хранился у нас дома, пока сестра Люда, при переезде в кооперативную квартиру, не выбросила его, наряду с уникальной, двадцати-однотомной энциклопедией под редакцией профессора Южакова, начала двадцатого века в прекрасном издании и сохранности стараниями дедушки.
…Там, в частности, в Харькове, на страну обрушился со страшной силой – ГЛАДОМОР, ему я посвятил два стихотворения.
Особенно страдали люди маленьких городов и деревень - там даже продкарточек не было, люди замертво падали на улицах. Было людоедство и трупоедство, маленькие дети, оставшиеся без присмотра, были обречены… Если чужие не схватят и не съедят, то, бывало (можете не верить, дело ваше!), - свои не побрезгуют младшим, чтобы выжили остальные... Страшно об этом писать, но никуда не деться от того, что было...
... А профсоюзы работали, как и прежде! Кое-кому давали путёвки в санатории и дома отдыха... Счастливцы хоть на время спасались от голода... Получил путёвку в санаторий, как отличный труженик, и наш отец - в Гагры!.. Которые потом были показаны в «Весёлых ребятах», знаменитая гостиница «Гагрипш», огромные, многометровые белые буквы, составлявшие слова «КУРОРТ ГАГРЫ», выложенные на зелёном фоне склона горы, хорошо видные с моря.
А семье, то есть - маме, мне и сестре, дали, как бы теперь сказали - пансионат: комнатку в маленькой гостинице "Жоэквари", на берегу моря, она и сейчас там, и, главное - ежедневное питание в столовой при гостинице! А на это время к нам, в Харьков, где мы жили, приехали дедушка с бабушкой из умиравшего от голода города Умани, и они пользовались нашими карточками, вот так...
И были ещё добрые и деятельные люди, руководители коллективов,
и в «Коопчасе» - тоже, которые помогали другим, в частности - работникам своих предприятий, ухищряясь доставать для них продукты под любым предлогом и разными способами, поддерживая в голодавших людях и в их семьях жизнь. За это, таким добрым людям, - и добрая память!..
Мы проводили дни на море, особенной страсти к путешествиям и прогулкам не испытывали, ждали очередной кормёжки, потому что, всё-таки, питание было не безразмерным… Пляж – галька, но море чистое, прозрачное
и в меру прохладное, ласковое, солнце – южное, берегись!..
Приморский парк – небольшой, но такой уютный и сердечно, душевно притягательный!.. Там я впервые увидел, как растёт бамбук – «Папа, смотри, - удочки растут!..» - я узнал, что бамбук растёт быстро, по часам… А многие годы спустя я с удовольствием ел в ресторане салат из росточков бамбука!..
В парке гуляли и независимо кричали павлины, они там, кажется, и сейчас…
Вдоль пляжа тянется приморская аллея, усыпанная мелкой галькой, и… розы! Красные, белые, жёлто-оранжевые («чайные»), запаха обалденного!!! На всю жизнь мне запомнился тот запах нежности и сладости – в дни жестокого, повальрного гладомора и торжествующей, косящей смерти… И пальмы, похожие на здешние, и банановые кусты с огромными широкими листьями, и… магнолия, чей незабываемого вида и аромата цветок мы увезли с собой.
А ещё – в гостинице, вечером, на открытом воздухе, показывали кино! Экрана, помню, не было – фильм, тогда – «немой», проецировали прямо на выбеленную стену здания. Помню два, драматического и трогательного содержания, фильма о грузинских революционерах – «Дарико» и «Арсен», их подробного содержания я, конечно, не помню, национально переиначенные варианты «Ромео и Джульетты»… Но демонстрация кинофильма всегда шла в сопровождении пианиста ( не люблю оскорбительного слова «тапёр»!..), и навсегда вошёл в меня и будит волнение, воспоминания тех далёких лет – ля-мажорный полонез Шопена… Когда теперь слышу – вспоминаю эти годы, это незабываемое лето…
На берегу абхазы продавали сувениры: на плоских камешках, иногда – в рамках в виде спасательного круга – один и тот же незатейливый морской пейзаж – синее море, голубое небо, белый парусник… Изящно изогнутые самшитовые лакированные тросточки с выжженной надписью: «Курорт Гагры». Стоили, по нашим деньгам, не дёшево, мне купили картинку на маленьком камешке; который побольше – дороже и стоил. Кажется,- и самую маленькую, короткую тросточку с рогулькой вверху. Папа говорил, что на срезе самшитового ствола можно гравировать – папа знал…
Однажды мы навестили папу в его санатории – это было довольно высоко в горах, но в санатории нам понравилось – красивые белые корпуса – кажется, это был бывший дворец принца Ольденбургского, аккуратные аллеи, много цветов и тщательно подстриженные ряды самшитовых кустов…
Горная тропинка, пропитанная удушливой влагой, манила и увлекала вверх, на пути вдруг попадались клубки небольших змей – «медянок», папа говорил – очень ядовитых…
В этот день в санатории устраивались спортивные соревнования – сдача норм на значок ГТО… Не с того ли дня он сохранился у нас?.. Молодёжь была легко одета по-спортивному, и папа тоже бежал в своих единственных мятых брюках, и надо же было мне в момент забега пересечь беговую дорожку!!! Какой-то бегун, разогнавшись на стремительной стометровке, не сумел быстро остановиться и ударил меня ногой, я заплакал, а папа был раздосадован и ругал меня.
…И шли дни за днями, однажды нас катали на лодке – очень далеко от берега, тишина, легкий плеск, зелёные тёплые волны под вёслами, и необыкновенной красоты вид зелёных прибрежных гор со старательно прикреплёнными к ним гигантскими белыми буквами…
А в это же время люди ели хлеб с соломой – «устюками», если и он был, «макуху», - если она была! Пухли от голода и вымирали – семьями, улицами, селеньями…
Дедушка с бабушкой, держась за наши хлебные карточки, дожидались нас в Харькове…

…На просторах Родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом друге и вожде.
Сталин — наша слава боевая,
Сталин — нашей юности полет.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет.
Солнечным и самым светлым краем
Стала вся советская земля,
Сталинским обильным урожаем
Ширятся колхозные поля.
Припев.
Краше зорь весеннего рассвета
Юности счастливая пора.
Сталинской улыбкою согрета,
Радуется наша детвора.
Припев.
Нам даны сверкающие крылья,
Смелость нам великая дана.
Песнями любви и изобилья
Славится Советская страна.
Сталин — наша слава боевая,
Сталин — нашей юности полет.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет.

…Как известно, - припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором…

Август 2008 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

Ш А М П А Н . . .


"Итак, я жил тогда в Одессе...". Честно говоря, в Одессе я никогда не жил, это Пушкин там жил и, кажется, вместе с Евгением Онегиным... А я только "некогда бывал и там" - в детстве, в молодости, - в этом, ни на что не похожем, дорогом моей памяти, городе, о котором надо бы написать отдельный рассказ, - о его неповторимом колорите, о его жителях, о его улицах, рынке, летних трамваях (с решётками вместо боковых стен), о городских местах - Аркадия, Ланжерон, Лузановка, Большой Фонтан... И, конечно, - Дерибасовская с "Гамбринусом" и городским садиком, Приморский бульвар, и,- чудо из чудес - Оперный театр!..
…Даже - море там другое, оно пахнет - Одессой! А пляжи, хоть и каменистые в основном, (теперь, говорят, - везде насыпан золотой песочек для новых, украинских, одесситов…), но такие милые и родные!.. Город поэтов и острословов... И, конечно, - жили там близкие и родные люди, всё было и всё ушло, утекло... Извините - просто хотел красиво начать рассказ, но как вспомнил, - понесло меня, не остановить...
А я три года честно проживал, вместе с моей дорогой, родной, светлой памяти, Леночкой в Казахстане, где добросовестно отрабатывал трёхлетний срок молодого специалиста в железнодорожной больнице станции Караганда-Сортировочная. Там и сын мой родился.
Работал я врачом-кожновенерологом. И пришёл ко мне однажды на приём старичок-казах. Я говорю "старичок", потому что всё ведь относительно и сравнительно: ему было, наверное, лет шестьдесят или чуть больше, но мне-то ещё не было и тридцати... (Точно так же во время войны пожилые солдаты - пятидесяти и даже пятидесяти пяти лет - были и такие - казались нам, семнадцати- и восемнадцатилетним юнцам, - стариками).
... Очень живописного вида национальный тип в зимней шапке-треухе, при этом он широко и приятно улыбался - ну, очень милый старичок! Я его потом фотографировал, но довольно удачная фотография затерялась за давностью лет. "Доктор, помогай, пжальста - оцень цесит!..", то есть - чешется, значит. Так называемый старческий зуд - довольно распространённое страдание, да и способствующее ему санитарное (то есть, правильнее сказать - антисанитарное!) состояние жилища его, с чем я познакомился потом - оставляло, как говорят, желать лучшего... Ну, назначил я ему какое-то противозудное протирание, он был доволен и приходил ко мне несколько раз за рецептом, освещая кабинет своей доброй и благодарной улыбкой. А однажды неожиданно принёс бутылку из-под шампанского, заткнутую довольно чистой деревяшкой... "Доктор, - сказал он, опять-таки улыбаясь, - Шампан пжальста, пить пжальста!" ... Не сразу я понял, что это - кумыс, - напиток, о котором я только читал. Но зато я видел, как его продают на рынке, в какой (извините – пишу, как было!..) грязной одежде пожилая казашка черпала его половником и выливала обратно в жестяное ведро, тоже сомнительной чистоты. То есть - ну никакого желания принимать такой подарок у меня не было! Мои душевные метания умело разрешила работавшая со мной медсестра Верочка. "Виктор Александрович, - шепнула она мне - не будем обижать старика, возьмите бутылку, а потом потихоньку выльете..." Но почему-то содержимое бутылки я не вылил, принёс бутылку домой. Жил я в это время один, жена с грудным ребёнком находилась в Москве у своих родителей, и я был, что называется, предоставлен самому себе, о чём я подробно распространяться не буду, единственно из желания опять не отойти от основной темы моего повествования, уверяю, - не более того...
Итак, я стал перед дилеммой: с одной стороны - продукт, я был уверен, - не соответствовал общепринятым санитарным нормам, а, с другой стороны - как это так, - я живу в Казахстане и до сих пор не попробовал кумыса?! Не так далеко от Караганды находится всемирно известная здравница, кумысолечебница "Курорт Боровое", красивейший горный оазис посреди бес- крайних степей... Но туда я так и не добрался, о чём теперь сожалею. Короче, пересилило второе: хорошо встряхнув, согласно наставлению старичка, бутылку, я извлёк деревяшку - показался, - ну, джин не джин, но - нечто белое, пенное и с приятным запахом лошадки...
Всё ещё колеблясь, но уже почти обречённо я налил немного (хоть попробую...) в чашечку необычного питья и - будем здоровы, пронеси, господи, не дай погибнуть на чужбине, - выпил!.. Ощутив себя пока ещё живым, я уже смелее налил полную чашку довольно приятного, слегка газированного от брожения, напитка и также "принял на грудь", да так всю бутылку и выпил! И охватило меня, и завладело мною этакое блаженство, которое, как теперь я понял, при таких же обстоятельствах посещало, скажем, хана Батыя и его первого заместителя Субудая, когда они не уклонялись от предписаний татаро-монгольского кодекса питьевого режима... Сладкий сон объял меня, и я проспал часа два...
Теперь кумыса я уже не боялся! Однако, на рынке покупать не посмел, ждал очередного надёжного угощения... И таковое долго ждать себя не заставило!..
Надо вам сказать, хоть, может быть , это вам и не интересно, что всю свою трудовую врачебную жизнь я совмещал основную работу с дополнительной, подработки ради. Думаю, не надо подробно объяснять - почему, зачем и для чего: чтоб наши враги жили на одну врачебную зарплату, на которую хоть как-то надо было содержать семью, спасибо партии и родной советской власти за тёплую заботу о нас, тружениках, молодых специалистах!.. Так вот, утром я работал в кабинете, принимал кожных больных, а потом садился с кучером в двуколку и ездил по посёлку, выполняя вызовы на дом. Однажды, проезжая мимо глинобитного домика, увидел моего старичка, который приветливо замахал мне: "Доктор, заходи, пжальста, очень прошу, заходи шампан пить!" Ну, как было не зайти, тем более, что шампан (так старик называл кумыс) пришёлся мне по вкусу...
Пожилая женщина приветливо меня встретила - "Это твоя жена?"- спросил я. "У меня два жена" - улыбнулся мой знакомый и усадил меня на кошму перед коротконогим столиком. Собственно, это и была вся обстановка грубо побеленной, грязноватой небольшой комнатки. Женщина не мешкая поставила на этот столик пиалы с кумысом, и я смело уже припал к знакомому напитку... Выпили по пиале, а добрый мой старик не отпускает: "Сейчас новый шампан пить будем!", и повел меня смотреть приготовление нового кумыса. В другой комнатке с глиняным полом стояла очень миловидная небольшая лошадка, а около неё женщина цедила сквозь почти чёрную (!!!) грязную марлю свеженадоенное кобылье молоко. Я ещё, помню, поинтересовался, где у этой лошадки вымя, так сказать... Такового я не нашёл, хотя старательно, как мог, осмотрел её животик... Как я понял хозяина, кобылка даёт в день до десяти (?!) литров. Ну и ну! Или я неправильно понял этого дедушку?.. Скорей всего - неправильно, ибо, - то есть, откуда же оно, молоко это лошадиное, берётся?.. Так до сих пор и не знаю, хоть это и не единственное упущение в моей жизни...
Угадайте, чем я закончу свой правдивый, познавательный и, в какой-то мере, даже поучительный рассказ?.. Ну, ни за что не... ошибётесь: после моего детального ознакомления с технологией выработки и-го-го продукции - больше кумыса я, как вы догадались, не потреблял - тем более, что через несколько дней, именуемых "инкубационным периодом", я получил "в придачу" после этого питья, - вполне объяснимую жестокую дизентерию, которую перенёс на ногах, воспользовавшись тем, что жил один - "напичкался" синтомицином и лечился, с помощью милой коллеги, нашего врача-инфекциониста Марии Ивановны Лебеденко, - что называется, "на ходу", не прекращая работы, (а что было делать - по "бюллетеню" платили только половину зарплаты, а что бы я посылал тогда в Москву своим?). Ничего, справился, только ослаб сильно... И, к тому же, всё-таки, я ведь - не Чингиз-хан, не хан Батый и даже, представьте, если только можете - не Субудай-богатур, приятного им аппетита!..



Октябрь 2001 г. Ашкелон

.

[Виктор Рудаев]

ШТУРМАН АВТОБУСА, ИЛИ: «ЭГЕД» -
РУЛЬ В НАДЁЖНЫХ РУКАХ ! 1)

Учите иврит, если в Израиле живёте - пора уж знать это! А как же – живёшь в другой стране, среди другого народа – надо знать язык этого народа, надо в меру своих способностей познавать, хотя бы – для того, чтобы легче общаться с народом, а потом – вообще неприлично пренебрегать языком его, - люди сразу чувствуют и обижаются, и к тебе относятся соответственно… Многие случаи межнациональной розни и вражды берут начало от этого!..
Наоборот, - когда видят, что ты, хоть неумело, стремишься к овладению языком, люди замечают это и меняют отношение к тебе, ты становишься им ближе!.. Я видел в Армении, где русского слова почти не услышишь, как тепло общалась компания молодёжи с явно русским парнем… на армянском языке (кстати, - очень даже не лёгком!) – ведь он для них был своим!!!
Приезжая на Украину, я уже через пару дней говорил на украинском (хотя, честно, какой это украинский – «суржик» так называемый, в газетах и в радиопередачах далеко не всё понимал, хоть русский с украинским и близки по славянству), но, всё же – свободно общался с народом. И ещё хотел бы – на белорусском, ой как красиво и мило: «Косив Ясь конюшину, поглядау на дзяучыну»… А ещё бы по-цыгански, мне нравится цыганский: «Палсо было любиты, дусдэрэм, ромалэ!..». Вот только с ивритом – не очень, а с «идиш» - и того хуже…
…Но я хочу погрузиться в тему, касающуюся израильских автобусов: я знаю компанию «Эгед» - действительно, удобны и желанны для поездок: ещё бы, - на улице жара, прямо-таки – мучения, а тут – прохлада, кондиционер, почти всегда есть места для сидения – отдыхай, наслаждайся дорогой, смотри в окошко… Ну, и случается кое-что интересное, - наблюдай да примечай…
Один случай был давно, но, всё равно, - хочу рассказать, уж больно забавно… Автобус шёл по своему городскому маршруту, было включёно радио, - повидимому, передавали последние известия; мой высокий иврит, на котором я пытаюсь изъясняться, ещё не достиг желаемого уровня – то есть,
я могу построить фразу, исходя из имеющегося у меня скудного запаса слов, и себя при этом я, представьте, - понимаю (!!!)… Более удивительно то, что и меня понимают!.. Но, опять же - при этом и при том, и при том-при всём, когда люди, думая, что со мной можно поговорить, как с порядочным человеком, на славном и героическом иврите, начинают «сыпать» обилием быстрых слов, да ещё – в непривычном, «не ульпанном» произношении – тут я пасую! Однако, не всё сразу, нужно время, - «леат-леат», как говорится – ну, дайте мне лет, хотя бы, - десять-пятнадцать или, лучше – двадцать, ну, от силы – тридцать, и всё будет о-кей!.. Ведь вот, одной старушке, от души желавшей помочь мне в переводе в каком-то магазинчике, и в конце концов с огорчением признавшейся: «Знаете, мне уже девяносто, и я живу в стране двадцать восемь лет, но никак не могу освоить язык!..» - я успокоительно ответил: «Не печальтесь и не мучайтесь, у Вас всё ещё впереди!..».
Так вот – диктор что-то говорил, - о политике, видимо; я, на уровне высоких своих языковых познаний, ясно различал слова: «Шарон», «Арафат», «Саддам Хуссейн, и опять «Шарон», и опять – «Арафат», что-то ещё, но этим мои лингвистические резервы исчерпывались, и я наслаждался «ничегонеделаньем», то есть добросовестно смотрел в окно…
Но впереди я увидел двух парней, явно – русских, очевидно, приехавших на заработки из великой и славной страны ЭС ЭН ГЕ, они и говорили по-русски, - то есть говорил один, постоянно теребивший другого, который внимательно слушал радио: «О чём он говорит? О чём?», а тот, застывший во внимании к передаче, только махал рукой – не мешай, мол (и так было ещё раз)… Помню, я ещё удивился и восхитился : вот, мол, - парень здесь, наверное, недавно, а как быстро освоил язык – что значит молодость, сила восприятия! А я уже несколько лет в стране, и успехи мои невелики!..
Однако, ребята сходили раньше меня, они пробирались к выходу, и я услыхал: «Ну, и о чём же он говорил?» - «А хрен его знает!» - был ответ…
В другом случае действующим лицом и, вместе, исполнителем, - был я… В одну из пятниц, после общения в нашей благословенной «Тропе», я 2) зашёл, перед возвращением домой, в продуктовый магазин; наметил я себе немного, но – берёшь одно, другое, третье, а тут ещё, оказалось нужным и четвёртое… Словом, скоро набралось порядочно, а вьючные силы и возможности мои – далеко уже не те, что были тридцать лет назад… Вот так всегда – хочешь немножко, а получается солидно, хочешь – как лучше, а получается – как всегда… Который раз себя ругал: не жадничай, не одного фрайера жадность погубила!!! Но не бросать же покупки! В общем – взгромоздился в подошедший автобус, мне тут же уступили переднее место, позади водителя. Рядом сидел мужчина, который что-то, не переставая, твердил водителю. Я услышал: «Смоля!», «Ямина!», опять: «Смоля!»… Я понял – водитель был первый раз на этом маршруте и, очевидно, не знал, куда поворачивать, а тот ему подсказывал: «Налево!», «Направо!»… Но мужчина вскоре сошёл с автобуса, и я понял, что ответственная путеводная миссия целиком лежит теперь на мне, потому что других добровольцев я не увидел!.. И, мобилизовав свои глубокие и широкие языковые познания, стал решительно помогать: «Смоля!», «Ямина!»… В эти минуты я чувствовал себя – если не штурманом, то, по крайней мере – лоцманом в незнакомой капитану акватории… «Вэ ахшав – яшар, яшар вэ яшар!!!» («И сейчас- прямо, прямо и прямо!») - мы вышли на мою прямую, уже было недалеко до моей остановки, но от неё надо было ещё порядочно подойти к дому, и я, показав тяжёлую для меня поклажу и «макэль»,3)- робко попросил: «Адони, им эвшар, камуван,- кцат од линсоа, ле маавар!» 4) (слово «хация» 5) я всегда забываю, вот и сейчас, когда пишу, заглянул в словарь…), и прибавил робко: «Кашэ мэод…» 6), и с радостью услышал в ответ: «Эйн баайот!» - нет проблем! – в благодарность, наверное, за мою помощь. Он любезно остановился возле пешеходного перехода, от которого до дома мне уже – рукой подать… Но на прощанье, сходя с автобуса и поблагодарив его, я добавил: «гам ахшав – яшар, рак яшар, ле соф!» 7). Действительно, до конца
было уже недалеко и, надеюсь, - он меня понял… Видите, - как полезно языкознание: человеку помог, себе – облегчение, а разве пассажирам автобуса – нет?!
…Учите язык, он всегда полезен – сближает и помогает, и ещё, как это в рекламе – окрыля-а-а-ет!..


1) Автобусная компания, такими словами её рекламируют…
2) Ашкелонское литературное товарищество.
3) Инвалидная палка…
4) Мой господин – если можно, конечно, - немного проехать, до перехода…
5)Пешеходный
6) Очень тяжело…
7) Теперь тоже – прямо, только прямо, до конца!

В. Рудаев

Ноябрь 2005 г. Ашкелон