ЕХАЛ ГРЕКА ЧЕРЕЗ РЕКУ (СТРАШНЫЙ НЕМНОГОСЛОВНЫЙ РАССКАЗ)
… Вроде, ничего особенного? Ну, ехал. Грека. Через рЕку. Или через рекУ, я точно не знаю, да и какая разница? Вам не всё равно – через рЕку или через РекУ? Мне лично – всё равно: через рЕку или через рекУ. Главное, - ехал. Грека. Через рЕку, так красивее. Главное – благополучно ехать и приехать, ему, значит, Греке, куда надо. Ему надо, Греке! Не мне надо – ему, Греке, надо, через Реку!.. Потому что я – не Грека, он - Грека, а я – не Грека, ему – надо, а мне – не надо. Ехать через реку. Надо было ему, Греке, и он поехал. Грека, значит. Через рЕку. Раз Греке надо, значит – надо! Ехать. Через рЕку. Не надо было бы ехать Греке – не поехал бы он, Грека, да ещё - через рЕку. Мне вот – не надо, - Греке надо, он и поехал, а я не поехал. Через рЕку. Потому что – у Греки всё далеко, а у меня всё близко, всё – рядом, не как у Греки, зачем же ехать, как Греке? Да ещё - через рЕку. А кому – далеко, как Греке, или кому – надо, пусть едет, как Грека. Тем более - через рЕку. Или – через рекУ. Мне это – всё равно, - через рЕку или через рекУ. А вам – не всё равно? Тогда езжайте – через рЕку. Или – через рекУ. Если, конечно, вам, как и Греке, надо. А не надо – можете и не ехать. Через рЕку. Если не надо, как Греке – зачем же ехать? Через рЕку.А ему, Греке, было надо! А почему надо – это его, Греки, дело. Наше – какое дело? И ваше – какое дело? До Греки. Вам не надо, и Греку вам не надо, вы и не поедете как Грека, раз не надо, а будет надо, как Греке – поедете, даже хоть – через рЕку. Или через рекУ. Только, может быть, вам не надо. А ему, Греке, - надо! Надо, и кончено! Может, и вам надо, как Греке?! Вот видите – вам, значит, надо, а ему, Греке, по вашему, не надо?! Все едут, кому надо. И Греке было надо. Ехать. Через реку. Вот и поехал Грека, а, так как ехать пришлось через рЕку, то и поехал Грека. Тоже через рЕку, как и все, кому надо было ехать, как и Греке. Говорили же евреи – раньше и теперь тоже: ЕХАТЬ НАДО! И не только через рЕку! Зачем надо – это уже другой разговор. И ехали раньше больше, а говорили – меньше; теперь наоборот – говорят больше, едут – меньше. Надоело – ехать надоело, - хлопотно, дорого. И всё бросать, и начинать по-новому. Кому ехать надоело – тот не поедет, как Грека. Через реку. А кому – на месте надоело, как Греке, тот поедет, обязательно поедет! Даже – через рЕку. А куда денешься, если – надо! Вот вам - как: ехать надоело, или – сидеть надоело? Мне так – и ехать надоело, и сидеть надоело. А ему – сидеть надоело, то есть, конечно – и ехать надоело. И всё равно – поехал Грека, через рЕку… Ну, и поехал, значит, а что поделаешь, раз надо. Надо было, и всё! И ему, Греке, тоже надо было, как всем надо: вот ведь вам, скажем, - надо, а почему емуГреке, не надо?! Вообще-то, - не надо бы ему - на ту сторону, потому что та сторона - там, на той стороне, а эта сторона – тут. Но тут, на этой стороне, – всё ему далеко. Не мне, а ему, Греке, а там – всё ему, видите ли, - близко. Зато, правда, – та сторона, вообще-то - далеко. Вот и жил бы себе и жил, - на этой стороне, а он поехал – на ту сторону, которая всем нам - далеко, а ему, понимаете, - близко!.. Но, всё же - зачем поехал? А я почём знаю: надо, и поехал. Надо ему, Греке, и он поехал. Через рЕку. Очень даже – просто: надо. А как же: Вам – надо, а ему не надо?
И всё бы ничего ему, Греке, - ехал бы себе и ехал – через рЕку. Все едут, и всем – ничего, и мне – ничего, и вам – ничего, и ему бы – ничего, Греке, если бы только ехал. Спокойно. Через рЕку. Так ведь – нет же! Ему, Греке, заметьте, - вздумалось сунуть руку. В рЕку! Вздумалось, и всё! Никому вот не вздумалось, а ему – вздумалось! И почему вздумалось? А я почём знаю? Вот вы – знаете, зачем ему, Греке, вздумалось? Или – что вам вздумается? Вы не знаете, и я не знаю. И он не знает, Грека, а только – взял, да и сунул руку. В рЕку. Захотелось, и сунул. Уж так захотелось, что и не мог не сунуть. Грека. Руку. В рЕку. А там, в рЕке, рак жил – огромный, не тот, что за три рубля, а тот, что – за пять. А может – и дороже, не знаю, я не покупал раков – ни тех, что за три, ни тех, что за пять. А вы покупали? Ну, и покупайте. А я не покупал и не буду покупать, они не кошерные, раки, - надобно больно, тем более – не стану покупать такого здоровенного: это тебе – не креветка, даже – не рак, и даже – не за пять, и не за десять, и ни за сколько! Вам надо – покупайте, хоть за сколько, а я не хочу и не буду, вот, не желаю, и всё! А вы – покупайте, если вам надо, а мне – не надо, потому что это – и не рак вовсе, и ни за сколько, - не рак, а почти – крокодил вовсе!.. А может, и правда – крокодил, кто его знает, бывают же крокодилы в рЕках. Правда, в наших рЕках давно не было крокодилов, да и рЕки высыхают летом, то есть – почти все высыхают, но это ничего не значит. Значит, один рак всё-таки остался в рЕке - ждать Греку. Ему, раку, говорят: может он, Грека, и не поедет через рЕку, может, он поедет или пойдёт другим путём, как сказал однажды другой Грека, тот в поезде приехал и пошёл-таки другим путём… А тот рак говорит: буду, мол, ждать Греку, и всё! И не уговаривайте, говорит, - бесполезно. Вас можно уговорить? И меня, говорит, не уговаривайте! – это рак говорит. Или - крокодил. И спорить с ним бесполезно, да и опасно – себе дороже!.. Бывают же крокодилы, и раки большие тоже бывают – лангусты там, омары и прочие насекомые пресмыкающиеся – только и ждут, пока какой-нибудь Грека сунет руку. В рЕку. А того он, Грека, не знает, что - на всякую рЕку есть раки, на всякого рака – есть Грека. На всякого Греку – есть рака, то есть – рак, но от этого не легче Греке, а ему, раку, который в рЕке, - хоть за три, хоть за пять, даже – за десять, ему – без разницы – кошерный или не кошерный Грека, ему – лишь бы сунул руку! В рЕку. Или – в рекУ. Это ему, раку, - тоже без разницы – кошерный Грека или не кошерный, - сам, мол , тоже не кошерный… Поэтому - не зевай, Грека, не суй руку в рЕку. А он, Грека, сунул! Руку. В рЕку. А рака, то есть, я хотел сказать, - рак, тот, что ни за десять, и ни за сколько – видит, что Грека сунул руку в раку, то есть, извините, запутался, я хотел сказать – в рЕку, и рак этот, который только и ждал Греку – за раку, то есть,– за руку, Греку, – цап!!!
Так ему и надо, Греке – не суй руку! В рЕку. Потому что в рЕке ждёт Греку – рак. Сунет Грека руку в рЕку, - рак за руку Греку – цап!.. И будь здоров!.. И кашлянуть не успеешь…
Май 2005 г. Ашкелон
Страница Виктора Рудаева
Moderator: Ella
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 1:21 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
ДО ФРОНТА ПОГИБШИЕ !
Долг памяти сверстникам моим.
«…Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» - Екклезиаст I, 11
…А, действительно, сохранится ли память о том, что было, о тех, что были?.. И, вообще, задумаемся, нужна ли она, память? А, может, благословенно забвение само, дабы не тревожить ушедших души?.. И почему так уж нужно под видом «патриотического воспитания» терзать молодёжь, для просвещения посылая к ним часто малограмотных ветеранов, которые – ну, никак не могут привить юной поросли интерес к прошлому – что им, юным, да и отцам их даже – до страшных и великих событий Великой Отечественной и не менее страшных подробностей долголетней эпохи Советской власти! - Свои теперь интересы, свои и современные им события захватили их, для них – более значимые, потому что они сами свидетели и участники их. Не ворчите, не брюзжите, милые старики – сами-то многие из вас знают и интересуются давно прошедшим?.. Что вы знаете о Войне Первой империалистической? Гражданской? А о более далёком?! Интересовались ли вы этим? А ведь тогда тоже творилась История, тысячами и миллионами гибли люди! Кто может упрекнуть вас в пренебрежении к памяти и почитанию прошлого Родины? Но для них, молодых, стало давно прошедшим и потому не интересным – современное и дорогое вам… И потомков нынешних молодых не захватят, не увлекут и не заинтересуют события, значимые и современные им, нынешним молодым… И будет так всегда, как есть сейчас и как прежде было.
I
…Восемнадцать скончались сразу, свыше двухсот – ослепли, десятки в спешке развезли, разбросали по близрасположенным гражданским убогим участковым больницам и фельдшерским медпунктам и оставили, буквально - бросили военных, солдат – на произвол судьбы, умирать бросили - на голод и неполноценную, неквалифицированную помощь, хоть и старавшихся медицинских работников совершенно необорудованных, почти не снабжаемых и не имеющих нужных специалистов, - местных лечебных учреждений, и дальнейшая судьба этих солдат, пострадавших, тем более – отдаленные последствия случившегося – уже никогда не станут известными. Только, может быть, чьи-нибудь родные получат странные извещения о смерти и никогда не узнают истинную причину гибели их близких, потому что в извещении будет написано: «пал смертью храбрых в боях за Советскую родину»… Хорошо ещё, если укажут, где похоронен!.. Только – вряд ли укажут, потому как не захотят расследования этой массовой нелепой кончины о многом мечтавшей юности...
Вот так, таким началом, «завязкой», если хотите, откроется мой рассказ, повествование об одном страшном, необычном (хотя, может быть, очень даже может быть! – и где-то трагически повторённом) и неожиданном эпизоде военного времени…
II
ВСП номер сто семьдесят девять.
…Война всё-таки близилась к концу. Наш Военно-санитарный поезд номер 179, подготовленный командой к приёму раненых, с уже заправленными постелями на полках приспособленных обычных пассажирских вагонов того времени (нижние полки – для тяжело раненных, с гипсовыми «упаковками» по грудь, средние – для раненых с загипсованной рукой, отставленной в сторону распоркой – этакий «самолёт», а верхние, третьи - для более легко раненых, которые могли самостоятельно взобраться на эти, по сути, багажные ложа…), долго стоял порожняком на какой-то узловой станции, ожидая направления куда-то на запад, кажется, - под Кенигсберг, для погрузки. Кроме этих вагонов, в составе были ещё четыре вагона «ТР» (от слов: «тяжело раненые»), иначе – «кригеровские» – эти были уже специализированы для перевозки раненых: по обеим сторонам тянулись ряды носилок на пружинах, тоже в три яруса, в соответствии с тяжестью ранения и состоянием больных, а посредине – довольно широкий проход, позволявший медперсоналу подходить к каждому. Вспомните для наглядности – не скажу, что во всём правдивый и точный в подробностях, но трогательный в своей человеческой доброте фильм по сценарию Веры Пановой – «На всю оставшуюся жизнь» (по её же роману «Спутники»), посвящённый памяти медиков, в основном – женщин, милых девушек, не упомянутых Светланой Алексиевич (Бог с ней, и так спасибо за её благородное и благодарное литературное старание!), отдавших себя без остатка тяжелому, изнурительному и не всем известному труду персонала военно-санитарных поездов, ибо, как ответил на вопрос не один солдат войны, - более всего из войны запомнился ему невероятно тяжёлый труд… Некоторые упрекают меня в том, что я не упомянул другой фильм - «Поезд милосердия», поставленный по мотивам того же романа, но, при всём моём уважении к постановщику, артистам и всем другим создателям этого фильма – решительно не считаю его удачным и не могущим соперничать с первым, уж извините…
…А ещё был вагон-перевязочная (по фильмам - операционная, но мне лично не ведомо, производились ли в таких вагонах операции, да ещё и во время движения – может быть, - в начале войны это и было), вагон-изолятор, штабной вагон, где, кроме рабочего помещения, по своим купе располагалось начальство, включая офицерский состав (кроме начальника поезда - второй врач-ординатор, замполит, старшие медсёстры, начальник АХЧ и другие), вагон-кухня, вагон-склад, вагон-ледник, электростанция и, конечно, - вагон для команды – большое хозяйство на колёсах и войсковая часть…
Итак, нервозная суетня погрузки, к месту и не к месту произносимые распоряжения своего и чужого начальства, недовольное ворчание и образные выражения санитаров, пытавшихся втиснуть и повернуть в дверях вагонов носилки с утроенной тяжестью загипсованных тяжело раненных, беспомощных в своей неподвижности и тоже временами громко выражавшихся на вполне и всем понятном языке – всё это было ещё впереди, а пока команда занималась обычными бытовыми делами – заправляла водой кухню и туалеты всех вагонов (в одну только кухню требовалось восемьсот вёдер, - хорошо, когда на станции был доступен паровозный “водопадный” кран-рукав, а то ведь – и вручную, передавая друг другу и тем, кто на крыше вагона, возможно полные вёдра); носила в мешках и ящиках продукты со станционных продпунктов, подготавливая состав к длительному (иногда – двухнедельному и более!) гружёному рейсу с сотнями раненых, часто беспокойных и капризных, а то – и вовсе несдержанных и распущенных людей – что с них взять – они раненые, нуждаются в ежедневном трёхразовом кормлении, перевязках и всестороннем уходе, разном в зависимости от их состояния и, конечно, - возможном в условиях пути. Тут весь рейс – только держись, - ни поспать, ни отдохнуть, часто – и ни присесть…Так и ходишь, после дневных трудов в “своих” двух вагонах, - ещё, через двое на третьи сутки, по дежурству, - всю ночь из конца в конец, - уже шести вагонов, переходя из вагона в вагон на ходу, подходя по зову или без зова (жив ли ещё?..). Только курить можно было свободно – раненые вовсю дымили - куда им деваться? - махоркой, и ты с ними заодно…Воздух в вагонах (если он вообще был!..) становился сизым, синим - каким хотите, но приходилось им дышать, другого не было, да, к тому же, он «перебивал» другие запахи: немытых неделями тел, смрад длительно облегавших тело тяжёлых гипсовых сооружений и ещё не упомянутые другие запахи вынужденной длительной скученности, к тому же – больных людей – тоже, ещё более тяжёлая работа… Но всё это было потом, а пока люди тоже не томились от безделья: если не было другой работы, то – всеми «любимые» политзанятия, комсомольские собрания, как везде, и эта, как её, помянута будь в крестики и нолики – художественная самодеятельность, репетиции для последующих развлечений по вагонам наших ходячих и лежачих пассажиров – с декламацией, музыкой и танцами, в качестве щедрой добавки к почти непрерывному и бессонному многодневному бдению и труду…
…Состав вздрогнул, двинулся, тихонько пошёл, подумали – поехали! Но позвольте – проводники, видим, запасаются углём, где – собирая ронённый, а где – и подворовывая… Замполит, знаем, ушел по какому-то делу к военному коменданту – что-то не так! Оказывается – перетащили на другой путь, а вскоре вновь вагоны толкнуло и опять всё замерло. Вскоре в вагон команды зашёл одноглазый старик, служивший у нас санитаром одного из вагонов. Конечно, нам он казался стариком, если нам было по восемнадцать-девятнадцать, девчонкам-санитаркам было и того меньше, а ему, инвалиду, но пока ещё не демобилизованному нестроевому солдату, было почти пятьдесят шесть! В то время служили и такие… Он сообщил, что к нашему составу прицепили вагоны-«теплушки», эти, которые «сорок человек или восемь лошадей» - с солдатами, направлявшимися на фронт. «Якись хымики» – сказал он. Это меня заинтересовало: химики? Уж не мои ли знакомые из Первой отдельной бригады химзащиты, куда я был первоначально направлен военкоматом?
Пока не двинулись – пошёл разузнать. Так и есть! Нашел знакомых солдат, бывшего командира своего взвода, ставшего уже командиром роты, даже солдата-баяниста из нашей роты, настоящего баяниста, не такого, как я, музыкальную школу окончил – кажется, Новиков была его фамилия.
Благодаря мне, состоялся у нас, в одном из «ТР-овских» вагонов, в котором опустили полки-носилки и потому стало просторно – совместный концерт…
Выступали наши девчонки под мой аккомпанемент – медсестра Надя Костина пела, а Зиночка Клитинова, тоже вагонная медсестра, маленькая, смуглая, сама похожая на цыганку и одетая, поверх формы во что-то цветастое, после короткого и очень правдоподобного весёлого «розыгрыша» в виде якобы случайно попавшей в вагон цыганки-гадалки, всегда неожиданного и всегда имевшего успех у наших раненых, - танцевала «цыганочку», лихо и чётко отбивая каблучками сапожек по вагонному линолеуму…Небольшой наш хор (всё это опять-таки под мой аккомпане- мент, потому как другого не было, и я всё-таки старался…), исполнил «Калинку-малинку» и что-то ещё из нашего небольшого репертуара, кажется, - песнь Леля из «Снегурочки» – «Туча со громом сговаривалась»…
А потом выступали “они”. Играл баянист, пел хорошим тенором младший лейтенант Мельничук – ставшую потом знаменитой трогательную песню «Уралочка», я её запомнил ещё со времени службы в части (случайно услышал, потому что для нас, солдат, концертов не устраивали!) и «ввёл» в репертуар Нади, а в дальнейшем – наших студенческих вечеринок, на которых дорогой мне человек, Миша Альтман, под мой же аккомпанемент душевно пел:
Живёт моя Уралочка
Как ёлочка в лесу…
Ту ёлочку-Уралочку
Забыть я не могу!
Давно ушёл я из дому,
Но помню до сих пор
Её, совсем особенный,
«Уральский» разговор…
Вообще-то, правильным началом этой песни в нежном стихотворении, кажется, - Сергея Острового, было: «Моя подружка дальняя»… Но мне запомнился текст именно так , а, когда я вспомнил и предложил исправить, Миша решительно отказался, ему нравилось и он привык к первоначально предложенному. Никогда и нигде больше я не слыхал эту песню, песню нашей юности… Они, Надя и младший лейтенант, по очереди и с равным успехом исполнили её, а ещё Надя, помнится, спела песню «Мы с тобой не первый раз встречались» – некоторых раненых она часто трогала до слёз и сейчас тоже имела успех… Совместный, с моей лёгкой руки, товарищеский вечер прошел хорошо, и все хвалили меня за инициативу…
Какое-то время мы двигались на запад вместе по железным путям, а потом их где-то “отцепили”, и мы пошли каждый своей дорогой, мы – за ранеными, они – навстречу своей гибели, но никто этого не знал. Прощания не было – состав расцепили ночью.
III
Первая Отдельная бригада хим. защиты.
(Полевая почта 72448, город Тейково Ивановской области).
Особый отдел «СМЕРШ».
Дезертиры и военный суд…
Из Москвы до Тейково мы ехали в товарных теплушках, с известными всем условиями быта – трое, не то - четверо суток… Выгрузились морозным
вечером и, кто в чём был, потопали по уезженной санями дороге до расположения части, это – километров двенадцать или больше, не всем это было под силу, но по дороге был ночлег на первом этаже пустующей нетопленной дачи. Натаскали, кто как умел, еловых веток и улеглись по приказу на почти ледяное ложе, вставая за время короткого лежания по нескольку раз, чтобы протопаться от холода – одеты были, в общем, легко, каждый брал, что похуже и такие обстоятельства не были предвидены.
Пришли к месту расположения нашего батальона, готовые лечь хоть в снег от усталости. Рядом с расположением части, всего в километре-полутора, находился железнодорожный разъезд “Большевик”, мы могли выгрузиться и там, но кому какое дело до нас, до нашего состояния, до наших отмороженных ног, до жизней солдатских! Кое-как нас временно разместили, а уже через несколько часов мы принялись за достройку своего жилья. Жильё состояло из больших, на всю роту, землянок, в каждой из которой тянулись сплошные двухэтажные нары. На них мы клали чехлы, которые набивали сеном, поменьше мешки – подушки, о простынях и помину не было (это ещё что?..), одно байковое одеяло на двоих поверх чехлов, другим оба накрывались и моментально проваливались в тяжёлый сон до истошного крика дневального: «Ррота, паадъём!!!», следом – поспешные вопли взводных: «Первый взвод, подъём! Второй взвод, подъём! Первое отделение, подъём!»…О, Господи, кажется, - только что заснули… Портянки - на ноги, ноги – в ботинки, обмотки из старого шинельного сукна скатаны с вечера (мои хромовые сапоги, подарок папы, сразу перешли в собственность ротного, старшего лейтенанта Серякова…); подъём, подъём, за подъёмом – подъём, вши завелись потом… Сразу – на утреннюю поверку, - объявление нарядов – по расписанию и вне очереди, голые по пояс - наружу, растирание снегом вместо умывания (никто не простуживался, никому не удавалось «посачковать» на койке в санчасти…); занятия – «тактика», лёжа в снегу, до отморожения ног, чистка от снежных заносов шоссе: «Бери на лопату больше, кидай дальше, пока снег летит–отдыхай!...»; «химподготовка» – стеклянные пробирки-индикаторы, ручные насосы – для обнаружения в воздухе ОВ, - один набор на всю роту, зазубривание наставления по дегазации, всё на словах, показать не на чем - ускоренно готовили хим. инструкторов для возможной боевой обстановки и, через несколько месяцев,
в маршевых ротах – на фронт, где новоиспеченных высоких специалистов использовали, пристраивали и бросали туда, где требовала обстановка, но уж точно – не на деятельной химзащите… Вечером сушили портянки, кто изловчится найти место у общей печки, и – валились замертво на нары…Стоит ли повторяться описанием нашей повседневной доблестной службы? Поведал об этом, кто читал, в другом рассказе – «Роковая комиссия». Вот чего не было у нас, так это – дедовщины, мерзкого спутника службы последующих лет и нынешнего времени – не могло этого быть, не до того было, а с издевателями легко и беспощадно расправлялись при случае…
Каждого новоприбывшего солдата вызывали в отдельную землянку, на двери которой был прижат кнопками плотный лист бумаги, а на нём каллиграфически:
Особый отдел «Смерш».
Страшное слово, хоть и относящееся к врагам («смерть шпионам»), а всё равно страшно… В землянке два офицера, молодые с узкими серебряными погонами в синей окантовке, смотрят колюче и пронизывающе, проникающе:
Врага вмиг распознают, не увернётся от бдительного чекистского ока: стоим на страже всегда, всегда! От нас не скроется под любой личиной!..
«Садитесь! Фамилия! Кто отец?! Где работает?! Имейте ввиду, мы всё о вас знаем!». Я назвал военное учреждение папы, долженствующее вызывать уважительное к себе отношение, военное звание отца.
«Кто ваша мать?! Говорите правду! Мы всё знаем!». Становилось смешно.
«Мама – домашняя хозяйка». И тут же «ляпнул»:
«А если знаете, зачем спрашиваете?..»
« Молчать!!! Не сметь пререкаться! Идите!». Встал. Пошел. Вышел. Живой!
Смерш-буря меня минова-а-ла…
Половина нашей роты состояла из ребят, отсидевших в тюрьме – тогда ещё была на месте «Таганка», которая «полная огня»!.. Сажали ни за что – работавших подростков, например, опоздавших на двадцать минут (!) на работу… Натурально, все они знали блатной жаргон и очень хорошо пели песни освоенного тюремного репертуара, благо в роте был хороший баянист. Красиво, помню, пели – «Гоп со смыком», например, был «расцвечен» таки- ми словесами, что и передать невозможно, и повторить – не получится …
А были и совсем еще нежные, «домашние» дети, из интеллигентных семей, никак не привыкавшие к грубости и хамству неотёсанного командного состава, начиная с командира отделения. Некоторые плакали, звали маму по ночам во сне, - дети, в общем… Был и у меня такой же мурло, командир отделения сержант Красненков, жестянщик по специальности; четыре класса образования. Собрав воедино все его злые придирки, я «послал» его словами из мужского лексикона, за что был немедленно награждён двумя (или – тремя?..) нарядами вне очереди…Таким особенно ненавистны были ребята, окончившие или почти окончившие среднюю школу или другое учебное заведение и, естественно, бывшие выше их, братьев по разуму… Чуть слово молвишь – «Много о себе понимаете!». Таким был старшина Тришин, бывший инструктор сыродельно-маслодельного завода, для нас – начальство большое, всегда пьяный, всегда грубый и орущий, он жил тоже в землянке, но в отдельном закутке, «каптёрке», нагло вечерами жарил сало, не стесняясь тем, что запахами мучительно издевается над голодающими солдатами, и пел пьяные песни под баян, располагая своим баянистом; пел, впрочем, неплохо… Взводные офицеры вели себя более порядочно, были строги, но не хамили, по крайней мере, и, вообще, с нами общались меньше сержантов.
…Охо-хо, и чего это старая, много пережившая головушка моя никак не освободится от этой гадости, мусора жизни, пора бы уже по возрасту, иным ведь склероз помогает забыть, выбросить начисто, дать место хорошему… Однако же, хорошее тоже помнится, благодарно помнится! И не забудется до последних дней, или – до помрачения сознания!..
Были и дезертиры, ох, и наивная же детвора! Ночью выходили будто по нужде, а затем – топ-топ к разъезду, там - на поезд, где тепло, хорошо, согреются и заснут, усталые и голодные, в своих бушлатах и шапках, во вшивом белье, а наутро, осторожно миновав патрули, уже - в Москве, у мамочки…Там их тёпленькими и брали сразу немедленно снаряжавшиеся для этого сержанты из части. Ох, и дурачки! Был один цыганёнок, тот бежал раза четыре! Вольная кровь, так сказать, дитя свободы кочевой…Но жил в Москве. Правда, не помню кровавой расправы, но этому цыганёнку устроили имитацию расстрела – это была жестокая шутка, можно было и умереть со страху, но бегать он перестал. Над одним из дезертиров по велению начальства устроили солдатский товарищеский суд. Когда узнали, что мой папа – военный юрист, начальство решило, что быть председателем суда – мне. Приехал из штаба бригады военный дознаватель и невразумительно инструктировал меня, что и как делать, как вести «процесс»… Решением суда могло быть одно из двух: просить командование о наложении дисциплинарного взыскания или о передаче суду военного трибунала. Я был, помню, горд возложенным на меня, проникся, так сказать, чувством ответственности и, вместе, - высоким доверием, и немного надулся от важности… Мы, то есть я и ещё двое членов суда сидели за столом и, как нам казалось, профессионально допрашивали подсудимого в присутствии всей роты и этого дознавателя, который, надо признать, не вмешивался в разговор. А лопоухий «подсудимый» на вопрос, почему он бежал, ответил, что изголодался и решил «подкормиться» дома. Вот тебе и «преступник»!.. В общем, моим решением было – просить командование о наложении дисциплинарного взыскания. Члены «суда», мои коллеги, такие же мальчишки, и такие же голодные - конечно , не возражали, а дознаватель был недоволен, ну и чёрт с ним!.. Слава Богу, пробыл я в этой части недолго. Ой, слава, если Он есть и уберёг меня, убрал из этой части, да святится имя Его, да будет воля Его, - иначе попал бы я с другими в то страшное, о чём сейчас поведаю, о чём прочтёте и о чём вы не смогли бы прочесть, если бы судьба моя не свершила поворот, вытолкнув меня из этой части (опять же, по воле Его!..), потому что не было бы этого жуткого рассказа…
IV
Сержант Бачинский.
Прошёл год после окончания войны и демобилизации, и случайная встреча поведала мне о страшном событии, трагедии, происшедшей с товарищами моими во время уже приближавшейся Великой Победы.
… Это был уже сорок шестой год, голодный и бедный. Я еще ходил в своей нескладной, «бэ у», шинели, выданной мне при демобилизации, старой и грязной (а как её стирать?). Возле павильона метро «Киевская» обратил внимание на проходившего солдата в такой же, как моя, старой шинели; мы узнали друг друга – это был тоже демобилизованный сержант Бачинский, старше меня и по возрасту, бывший командир отделения одного из взводов нашей роты. От него я и узнал всё, жуткие подробности несчастья, постигшего тех, кто были нашими железнодорожными попутчиками…
Их эшелон, составленный вместе с присоединёнными теплушками другой части, прибыл на какой-то полустанок. Стоянка предполагалась долгой, и солдаты разбрелись по путям и близкой траве; кто садился, наслаждаясь свежим запахом травы и земли, кто – прогуливался, разминаясь после многодневной дорожной скученности в известном всем солдатам войны товарном «спальном» вагоне – теплушке под названием, как я уже писал, - «Сорок человек или восемь лошадей»…
…Радостный крик раздался неожиданно: «Братва! Цистерна со спиртом!!!»
Суета поднялась невообразимая: действительно, в тупике стояла совершенно неохраняемая цистерна. Кто-то уже влез по железной лесенке и зачерпнул круглым котелком… Народ бежал из всех мест и со всех ног, кто где был, кто с чем был… Некоторые, помимо котелков, тащили ещё какие-то случайно найденные посудины; около цистерны столпились, образовалась небольшая давка, смех, ругань…
«А ну, не колготись!» - зычный голос старшины – « Разберись по одному! Пономаренко, Лесюк , хватайло-загребайло, - живо в мой вагон, одна нога здесь, другая – там… Под нарами – четыре канистры, тащи сюда!..». «А, может, нельзя его пить?» – чей-то робкий голос… «Ты что?! Я уже хлебнул, мадера – первый сорт!». Запасайся, братва, - всем хватит и ещё останется!
…Всем и хватило, - помяни, Господи , их мальчишеские души, вознеси и упокой в светлом царствии Твоём, иже нет печали и воздыхания!..
Нет такого сейчас, если только в ком мозги не засохли, кто бы не понял, какая беда пришла, какое горе приключилось: спирт-то был древесный, «метиловый», а вкус и запах – ну, как медицинский ректификат – один к одному! Это вам - не буряковая самогонка тошнючая, вонь-сивуха деревенская! Поначалу-то хорошо идёт, крепко идёт, закуски просит, один пьёт – семь падают… И падали, ой как падали, насовсем падали!.. Теперь-то понимают, а тогда – не поняли и начальство не доглядело…
…Не убиты, не ранены, славой не венчаны, наград не удостоены, память травой заросла, без вести пропавшие, только жившие в слезах матерей, таких же, как матери «Серёжки с Малой Бронной и Витьки с Моховой»... – пока те сами живы были и ещё на что-то надеялись…
Эпилог.
«Вкушая, вкусих мало мёда, и се аз умираю…» - первая книга Царств…
* * *
Ушли годы, ушло горе – за высокие горы, за широкие моря, за сизые туманы; время – всему лекарь, всему утешитель. Уходят из жизни последней войны солдаты, скоро и их не станет, и молодые не будут знать, что была война, что были такие же молодые и задорные, которые так хотели жить, которые так и остались молодыми, и не родились от них дети, может быть – знаменитости, гении или – просто хорошие люди, и те не могли родить детей, потому что их самих не было…
У московских дорог, в лесах Брянщины и Гомельщины, в полях Украины и в болотах Белоруссии, в земле балканской и германской, и в других местах, под скромными обелисками над братскими могилами, а то – и вовсе не преданные земле, лежат-догнивают солдатские косточки, эти - могилы просят, последнего приюта просят, неужели не заслужили?!.. Много их, костей солдатских, многие миллионы, телами своими устлавшие дорогу великому полководцу, многажды Герою, сейчас гордо на коне восседающему в самом центре Москвы, - за ценой, оплаченной сотнями тысяч солдатских жизней, не стоявшему – во имя его побед и славы. А кто знает, что за годы войны по его личным приказам, по приговорам армейских и дивизионных трибуналов или просто самодурами-командирами, в припадках безнаказанного самоуправства, было расстреляно на фронтах, даже (невероятно!!!) – ещё и вскоре после войны (!!!) - около трёхсот тысяч (300.000!!!) человек, это – тридцать дивизий, в которых так нуждалась армия, особенно в первые месяцы войны, месяцы миллионных бездарных потерь убитыми, ранеными и попавшими в плен, из которого выбрались немногие! Читал как-то в ашкелонской газете, что в Обществе ветеранов войны чествовали юбиляра, служившего во время войны в отделе «Смерш»… Нашли кого чествовать, - взглянуть бы в глаза этой сволочи!..
… И среди этой страшной, неисчислимой до сих пор массой смерти, масштабам которой нет примера в истории войн и человечества, - как-то затерялись, тихо ушли в небытие десятки и сотни молодых жизней в нелепой трагедии, разыгравшейся на маленькой железнодорожной станции во время шедшей к концу войны… Не случайно я сказал: «сотни» - потому что, узнал я много позже, - такая трагедия случилась не однажды…
…И вот, доживши до глубокой, можно сказать, старости, отдав долг памяти товарищам моим, я временами задумываюсь: а есть ли Он, Бог, всемогущий, всеведущий и, главное, - милосердный? Ведь – правда, если Он есть, будь Он католиком, мусульманином или евреем, единым для всех, не так ли?! – то, прежде всего, Он должен быть милосердным, ДОБРЫМ! А если так – как Он мог допустить такую нелепую гибель молодых, - детей, фактически? И, с другой стороны, - за что мне, грешнику и безбожнику, милость Его? Ведь надо считать тогда, что по Его лишь воле я не оказался среди сверстников моих, а, если б оказался, то уж точно разделил бы их участь, ибо себя-то, наверное, я лучше знаю…
Июль 2004 – ноябрь 2007 гг. Ашкелон, Израиль.
Долг памяти сверстникам моим.
«…Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» - Екклезиаст I, 11
…А, действительно, сохранится ли память о том, что было, о тех, что были?.. И, вообще, задумаемся, нужна ли она, память? А, может, благословенно забвение само, дабы не тревожить ушедших души?.. И почему так уж нужно под видом «патриотического воспитания» терзать молодёжь, для просвещения посылая к ним часто малограмотных ветеранов, которые – ну, никак не могут привить юной поросли интерес к прошлому – что им, юным, да и отцам их даже – до страшных и великих событий Великой Отечественной и не менее страшных подробностей долголетней эпохи Советской власти! - Свои теперь интересы, свои и современные им события захватили их, для них – более значимые, потому что они сами свидетели и участники их. Не ворчите, не брюзжите, милые старики – сами-то многие из вас знают и интересуются давно прошедшим?.. Что вы знаете о Войне Первой империалистической? Гражданской? А о более далёком?! Интересовались ли вы этим? А ведь тогда тоже творилась История, тысячами и миллионами гибли люди! Кто может упрекнуть вас в пренебрежении к памяти и почитанию прошлого Родины? Но для них, молодых, стало давно прошедшим и потому не интересным – современное и дорогое вам… И потомков нынешних молодых не захватят, не увлекут и не заинтересуют события, значимые и современные им, нынешним молодым… И будет так всегда, как есть сейчас и как прежде было.
I
…Восемнадцать скончались сразу, свыше двухсот – ослепли, десятки в спешке развезли, разбросали по близрасположенным гражданским убогим участковым больницам и фельдшерским медпунктам и оставили, буквально - бросили военных, солдат – на произвол судьбы, умирать бросили - на голод и неполноценную, неквалифицированную помощь, хоть и старавшихся медицинских работников совершенно необорудованных, почти не снабжаемых и не имеющих нужных специалистов, - местных лечебных учреждений, и дальнейшая судьба этих солдат, пострадавших, тем более – отдаленные последствия случившегося – уже никогда не станут известными. Только, может быть, чьи-нибудь родные получат странные извещения о смерти и никогда не узнают истинную причину гибели их близких, потому что в извещении будет написано: «пал смертью храбрых в боях за Советскую родину»… Хорошо ещё, если укажут, где похоронен!.. Только – вряд ли укажут, потому как не захотят расследования этой массовой нелепой кончины о многом мечтавшей юности...
Вот так, таким началом, «завязкой», если хотите, откроется мой рассказ, повествование об одном страшном, необычном (хотя, может быть, очень даже может быть! – и где-то трагически повторённом) и неожиданном эпизоде военного времени…
II
ВСП номер сто семьдесят девять.
…Война всё-таки близилась к концу. Наш Военно-санитарный поезд номер 179, подготовленный командой к приёму раненых, с уже заправленными постелями на полках приспособленных обычных пассажирских вагонов того времени (нижние полки – для тяжело раненных, с гипсовыми «упаковками» по грудь, средние – для раненых с загипсованной рукой, отставленной в сторону распоркой – этакий «самолёт», а верхние, третьи - для более легко раненых, которые могли самостоятельно взобраться на эти, по сути, багажные ложа…), долго стоял порожняком на какой-то узловой станции, ожидая направления куда-то на запад, кажется, - под Кенигсберг, для погрузки. Кроме этих вагонов, в составе были ещё четыре вагона «ТР» (от слов: «тяжело раненые»), иначе – «кригеровские» – эти были уже специализированы для перевозки раненых: по обеим сторонам тянулись ряды носилок на пружинах, тоже в три яруса, в соответствии с тяжестью ранения и состоянием больных, а посредине – довольно широкий проход, позволявший медперсоналу подходить к каждому. Вспомните для наглядности – не скажу, что во всём правдивый и точный в подробностях, но трогательный в своей человеческой доброте фильм по сценарию Веры Пановой – «На всю оставшуюся жизнь» (по её же роману «Спутники»), посвящённый памяти медиков, в основном – женщин, милых девушек, не упомянутых Светланой Алексиевич (Бог с ней, и так спасибо за её благородное и благодарное литературное старание!), отдавших себя без остатка тяжелому, изнурительному и не всем известному труду персонала военно-санитарных поездов, ибо, как ответил на вопрос не один солдат войны, - более всего из войны запомнился ему невероятно тяжёлый труд… Некоторые упрекают меня в том, что я не упомянул другой фильм - «Поезд милосердия», поставленный по мотивам того же романа, но, при всём моём уважении к постановщику, артистам и всем другим создателям этого фильма – решительно не считаю его удачным и не могущим соперничать с первым, уж извините…
…А ещё был вагон-перевязочная (по фильмам - операционная, но мне лично не ведомо, производились ли в таких вагонах операции, да ещё и во время движения – может быть, - в начале войны это и было), вагон-изолятор, штабной вагон, где, кроме рабочего помещения, по своим купе располагалось начальство, включая офицерский состав (кроме начальника поезда - второй врач-ординатор, замполит, старшие медсёстры, начальник АХЧ и другие), вагон-кухня, вагон-склад, вагон-ледник, электростанция и, конечно, - вагон для команды – большое хозяйство на колёсах и войсковая часть…
Итак, нервозная суетня погрузки, к месту и не к месту произносимые распоряжения своего и чужого начальства, недовольное ворчание и образные выражения санитаров, пытавшихся втиснуть и повернуть в дверях вагонов носилки с утроенной тяжестью загипсованных тяжело раненных, беспомощных в своей неподвижности и тоже временами громко выражавшихся на вполне и всем понятном языке – всё это было ещё впереди, а пока команда занималась обычными бытовыми делами – заправляла водой кухню и туалеты всех вагонов (в одну только кухню требовалось восемьсот вёдер, - хорошо, когда на станции был доступен паровозный “водопадный” кран-рукав, а то ведь – и вручную, передавая друг другу и тем, кто на крыше вагона, возможно полные вёдра); носила в мешках и ящиках продукты со станционных продпунктов, подготавливая состав к длительному (иногда – двухнедельному и более!) гружёному рейсу с сотнями раненых, часто беспокойных и капризных, а то – и вовсе несдержанных и распущенных людей – что с них взять – они раненые, нуждаются в ежедневном трёхразовом кормлении, перевязках и всестороннем уходе, разном в зависимости от их состояния и, конечно, - возможном в условиях пути. Тут весь рейс – только держись, - ни поспать, ни отдохнуть, часто – и ни присесть…Так и ходишь, после дневных трудов в “своих” двух вагонах, - ещё, через двое на третьи сутки, по дежурству, - всю ночь из конца в конец, - уже шести вагонов, переходя из вагона в вагон на ходу, подходя по зову или без зова (жив ли ещё?..). Только курить можно было свободно – раненые вовсю дымили - куда им деваться? - махоркой, и ты с ними заодно…Воздух в вагонах (если он вообще был!..) становился сизым, синим - каким хотите, но приходилось им дышать, другого не было, да, к тому же, он «перебивал» другие запахи: немытых неделями тел, смрад длительно облегавших тело тяжёлых гипсовых сооружений и ещё не упомянутые другие запахи вынужденной длительной скученности, к тому же – больных людей – тоже, ещё более тяжёлая работа… Но всё это было потом, а пока люди тоже не томились от безделья: если не было другой работы, то – всеми «любимые» политзанятия, комсомольские собрания, как везде, и эта, как её, помянута будь в крестики и нолики – художественная самодеятельность, репетиции для последующих развлечений по вагонам наших ходячих и лежачих пассажиров – с декламацией, музыкой и танцами, в качестве щедрой добавки к почти непрерывному и бессонному многодневному бдению и труду…
…Состав вздрогнул, двинулся, тихонько пошёл, подумали – поехали! Но позвольте – проводники, видим, запасаются углём, где – собирая ронённый, а где – и подворовывая… Замполит, знаем, ушел по какому-то делу к военному коменданту – что-то не так! Оказывается – перетащили на другой путь, а вскоре вновь вагоны толкнуло и опять всё замерло. Вскоре в вагон команды зашёл одноглазый старик, служивший у нас санитаром одного из вагонов. Конечно, нам он казался стариком, если нам было по восемнадцать-девятнадцать, девчонкам-санитаркам было и того меньше, а ему, инвалиду, но пока ещё не демобилизованному нестроевому солдату, было почти пятьдесят шесть! В то время служили и такие… Он сообщил, что к нашему составу прицепили вагоны-«теплушки», эти, которые «сорок человек или восемь лошадей» - с солдатами, направлявшимися на фронт. «Якись хымики» – сказал он. Это меня заинтересовало: химики? Уж не мои ли знакомые из Первой отдельной бригады химзащиты, куда я был первоначально направлен военкоматом?
Пока не двинулись – пошёл разузнать. Так и есть! Нашел знакомых солдат, бывшего командира своего взвода, ставшего уже командиром роты, даже солдата-баяниста из нашей роты, настоящего баяниста, не такого, как я, музыкальную школу окончил – кажется, Новиков была его фамилия.
Благодаря мне, состоялся у нас, в одном из «ТР-овских» вагонов, в котором опустили полки-носилки и потому стало просторно – совместный концерт…
Выступали наши девчонки под мой аккомпанемент – медсестра Надя Костина пела, а Зиночка Клитинова, тоже вагонная медсестра, маленькая, смуглая, сама похожая на цыганку и одетая, поверх формы во что-то цветастое, после короткого и очень правдоподобного весёлого «розыгрыша» в виде якобы случайно попавшей в вагон цыганки-гадалки, всегда неожиданного и всегда имевшего успех у наших раненых, - танцевала «цыганочку», лихо и чётко отбивая каблучками сапожек по вагонному линолеуму…Небольшой наш хор (всё это опять-таки под мой аккомпане- мент, потому как другого не было, и я всё-таки старался…), исполнил «Калинку-малинку» и что-то ещё из нашего небольшого репертуара, кажется, - песнь Леля из «Снегурочки» – «Туча со громом сговаривалась»…
А потом выступали “они”. Играл баянист, пел хорошим тенором младший лейтенант Мельничук – ставшую потом знаменитой трогательную песню «Уралочка», я её запомнил ещё со времени службы в части (случайно услышал, потому что для нас, солдат, концертов не устраивали!) и «ввёл» в репертуар Нади, а в дальнейшем – наших студенческих вечеринок, на которых дорогой мне человек, Миша Альтман, под мой же аккомпанемент душевно пел:
Живёт моя Уралочка
Как ёлочка в лесу…
Ту ёлочку-Уралочку
Забыть я не могу!
Давно ушёл я из дому,
Но помню до сих пор
Её, совсем особенный,
«Уральский» разговор…
Вообще-то, правильным началом этой песни в нежном стихотворении, кажется, - Сергея Острового, было: «Моя подружка дальняя»… Но мне запомнился текст именно так , а, когда я вспомнил и предложил исправить, Миша решительно отказался, ему нравилось и он привык к первоначально предложенному. Никогда и нигде больше я не слыхал эту песню, песню нашей юности… Они, Надя и младший лейтенант, по очереди и с равным успехом исполнили её, а ещё Надя, помнится, спела песню «Мы с тобой не первый раз встречались» – некоторых раненых она часто трогала до слёз и сейчас тоже имела успех… Совместный, с моей лёгкой руки, товарищеский вечер прошел хорошо, и все хвалили меня за инициативу…
Какое-то время мы двигались на запад вместе по железным путям, а потом их где-то “отцепили”, и мы пошли каждый своей дорогой, мы – за ранеными, они – навстречу своей гибели, но никто этого не знал. Прощания не было – состав расцепили ночью.
III
Первая Отдельная бригада хим. защиты.
(Полевая почта 72448, город Тейково Ивановской области).
Особый отдел «СМЕРШ».
Дезертиры и военный суд…
Из Москвы до Тейково мы ехали в товарных теплушках, с известными всем условиями быта – трое, не то - четверо суток… Выгрузились морозным
вечером и, кто в чём был, потопали по уезженной санями дороге до расположения части, это – километров двенадцать или больше, не всем это было под силу, но по дороге был ночлег на первом этаже пустующей нетопленной дачи. Натаскали, кто как умел, еловых веток и улеглись по приказу на почти ледяное ложе, вставая за время короткого лежания по нескольку раз, чтобы протопаться от холода – одеты были, в общем, легко, каждый брал, что похуже и такие обстоятельства не были предвидены.
Пришли к месту расположения нашего батальона, готовые лечь хоть в снег от усталости. Рядом с расположением части, всего в километре-полутора, находился железнодорожный разъезд “Большевик”, мы могли выгрузиться и там, но кому какое дело до нас, до нашего состояния, до наших отмороженных ног, до жизней солдатских! Кое-как нас временно разместили, а уже через несколько часов мы принялись за достройку своего жилья. Жильё состояло из больших, на всю роту, землянок, в каждой из которой тянулись сплошные двухэтажные нары. На них мы клали чехлы, которые набивали сеном, поменьше мешки – подушки, о простынях и помину не было (это ещё что?..), одно байковое одеяло на двоих поверх чехлов, другим оба накрывались и моментально проваливались в тяжёлый сон до истошного крика дневального: «Ррота, паадъём!!!», следом – поспешные вопли взводных: «Первый взвод, подъём! Второй взвод, подъём! Первое отделение, подъём!»…О, Господи, кажется, - только что заснули… Портянки - на ноги, ноги – в ботинки, обмотки из старого шинельного сукна скатаны с вечера (мои хромовые сапоги, подарок папы, сразу перешли в собственность ротного, старшего лейтенанта Серякова…); подъём, подъём, за подъёмом – подъём, вши завелись потом… Сразу – на утреннюю поверку, - объявление нарядов – по расписанию и вне очереди, голые по пояс - наружу, растирание снегом вместо умывания (никто не простуживался, никому не удавалось «посачковать» на койке в санчасти…); занятия – «тактика», лёжа в снегу, до отморожения ног, чистка от снежных заносов шоссе: «Бери на лопату больше, кидай дальше, пока снег летит–отдыхай!...»; «химподготовка» – стеклянные пробирки-индикаторы, ручные насосы – для обнаружения в воздухе ОВ, - один набор на всю роту, зазубривание наставления по дегазации, всё на словах, показать не на чем - ускоренно готовили хим. инструкторов для возможной боевой обстановки и, через несколько месяцев,
в маршевых ротах – на фронт, где новоиспеченных высоких специалистов использовали, пристраивали и бросали туда, где требовала обстановка, но уж точно – не на деятельной химзащите… Вечером сушили портянки, кто изловчится найти место у общей печки, и – валились замертво на нары…Стоит ли повторяться описанием нашей повседневной доблестной службы? Поведал об этом, кто читал, в другом рассказе – «Роковая комиссия». Вот чего не было у нас, так это – дедовщины, мерзкого спутника службы последующих лет и нынешнего времени – не могло этого быть, не до того было, а с издевателями легко и беспощадно расправлялись при случае…
Каждого новоприбывшего солдата вызывали в отдельную землянку, на двери которой был прижат кнопками плотный лист бумаги, а на нём каллиграфически:
Особый отдел «Смерш».
Страшное слово, хоть и относящееся к врагам («смерть шпионам»), а всё равно страшно… В землянке два офицера, молодые с узкими серебряными погонами в синей окантовке, смотрят колюче и пронизывающе, проникающе:
Врага вмиг распознают, не увернётся от бдительного чекистского ока: стоим на страже всегда, всегда! От нас не скроется под любой личиной!..
«Садитесь! Фамилия! Кто отец?! Где работает?! Имейте ввиду, мы всё о вас знаем!». Я назвал военное учреждение папы, долженствующее вызывать уважительное к себе отношение, военное звание отца.
«Кто ваша мать?! Говорите правду! Мы всё знаем!». Становилось смешно.
«Мама – домашняя хозяйка». И тут же «ляпнул»:
«А если знаете, зачем спрашиваете?..»
« Молчать!!! Не сметь пререкаться! Идите!». Встал. Пошел. Вышел. Живой!
Смерш-буря меня минова-а-ла…
Половина нашей роты состояла из ребят, отсидевших в тюрьме – тогда ещё была на месте «Таганка», которая «полная огня»!.. Сажали ни за что – работавших подростков, например, опоздавших на двадцать минут (!) на работу… Натурально, все они знали блатной жаргон и очень хорошо пели песни освоенного тюремного репертуара, благо в роте был хороший баянист. Красиво, помню, пели – «Гоп со смыком», например, был «расцвечен» таки- ми словесами, что и передать невозможно, и повторить – не получится …
А были и совсем еще нежные, «домашние» дети, из интеллигентных семей, никак не привыкавшие к грубости и хамству неотёсанного командного состава, начиная с командира отделения. Некоторые плакали, звали маму по ночам во сне, - дети, в общем… Был и у меня такой же мурло, командир отделения сержант Красненков, жестянщик по специальности; четыре класса образования. Собрав воедино все его злые придирки, я «послал» его словами из мужского лексикона, за что был немедленно награждён двумя (или – тремя?..) нарядами вне очереди…Таким особенно ненавистны были ребята, окончившие или почти окончившие среднюю школу или другое учебное заведение и, естественно, бывшие выше их, братьев по разуму… Чуть слово молвишь – «Много о себе понимаете!». Таким был старшина Тришин, бывший инструктор сыродельно-маслодельного завода, для нас – начальство большое, всегда пьяный, всегда грубый и орущий, он жил тоже в землянке, но в отдельном закутке, «каптёрке», нагло вечерами жарил сало, не стесняясь тем, что запахами мучительно издевается над голодающими солдатами, и пел пьяные песни под баян, располагая своим баянистом; пел, впрочем, неплохо… Взводные офицеры вели себя более порядочно, были строги, но не хамили, по крайней мере, и, вообще, с нами общались меньше сержантов.
…Охо-хо, и чего это старая, много пережившая головушка моя никак не освободится от этой гадости, мусора жизни, пора бы уже по возрасту, иным ведь склероз помогает забыть, выбросить начисто, дать место хорошему… Однако же, хорошее тоже помнится, благодарно помнится! И не забудется до последних дней, или – до помрачения сознания!..
Были и дезертиры, ох, и наивная же детвора! Ночью выходили будто по нужде, а затем – топ-топ к разъезду, там - на поезд, где тепло, хорошо, согреются и заснут, усталые и голодные, в своих бушлатах и шапках, во вшивом белье, а наутро, осторожно миновав патрули, уже - в Москве, у мамочки…Там их тёпленькими и брали сразу немедленно снаряжавшиеся для этого сержанты из части. Ох, и дурачки! Был один цыганёнок, тот бежал раза четыре! Вольная кровь, так сказать, дитя свободы кочевой…Но жил в Москве. Правда, не помню кровавой расправы, но этому цыганёнку устроили имитацию расстрела – это была жестокая шутка, можно было и умереть со страху, но бегать он перестал. Над одним из дезертиров по велению начальства устроили солдатский товарищеский суд. Когда узнали, что мой папа – военный юрист, начальство решило, что быть председателем суда – мне. Приехал из штаба бригады военный дознаватель и невразумительно инструктировал меня, что и как делать, как вести «процесс»… Решением суда могло быть одно из двух: просить командование о наложении дисциплинарного взыскания или о передаче суду военного трибунала. Я был, помню, горд возложенным на меня, проникся, так сказать, чувством ответственности и, вместе, - высоким доверием, и немного надулся от важности… Мы, то есть я и ещё двое членов суда сидели за столом и, как нам казалось, профессионально допрашивали подсудимого в присутствии всей роты и этого дознавателя, который, надо признать, не вмешивался в разговор. А лопоухий «подсудимый» на вопрос, почему он бежал, ответил, что изголодался и решил «подкормиться» дома. Вот тебе и «преступник»!.. В общем, моим решением было – просить командование о наложении дисциплинарного взыскания. Члены «суда», мои коллеги, такие же мальчишки, и такие же голодные - конечно , не возражали, а дознаватель был недоволен, ну и чёрт с ним!.. Слава Богу, пробыл я в этой части недолго. Ой, слава, если Он есть и уберёг меня, убрал из этой части, да святится имя Его, да будет воля Его, - иначе попал бы я с другими в то страшное, о чём сейчас поведаю, о чём прочтёте и о чём вы не смогли бы прочесть, если бы судьба моя не свершила поворот, вытолкнув меня из этой части (опять же, по воле Его!..), потому что не было бы этого жуткого рассказа…
IV
Сержант Бачинский.
Прошёл год после окончания войны и демобилизации, и случайная встреча поведала мне о страшном событии, трагедии, происшедшей с товарищами моими во время уже приближавшейся Великой Победы.
… Это был уже сорок шестой год, голодный и бедный. Я еще ходил в своей нескладной, «бэ у», шинели, выданной мне при демобилизации, старой и грязной (а как её стирать?). Возле павильона метро «Киевская» обратил внимание на проходившего солдата в такой же, как моя, старой шинели; мы узнали друг друга – это был тоже демобилизованный сержант Бачинский, старше меня и по возрасту, бывший командир отделения одного из взводов нашей роты. От него я и узнал всё, жуткие подробности несчастья, постигшего тех, кто были нашими железнодорожными попутчиками…
Их эшелон, составленный вместе с присоединёнными теплушками другой части, прибыл на какой-то полустанок. Стоянка предполагалась долгой, и солдаты разбрелись по путям и близкой траве; кто садился, наслаждаясь свежим запахом травы и земли, кто – прогуливался, разминаясь после многодневной дорожной скученности в известном всем солдатам войны товарном «спальном» вагоне – теплушке под названием, как я уже писал, - «Сорок человек или восемь лошадей»…
…Радостный крик раздался неожиданно: «Братва! Цистерна со спиртом!!!»
Суета поднялась невообразимая: действительно, в тупике стояла совершенно неохраняемая цистерна. Кто-то уже влез по железной лесенке и зачерпнул круглым котелком… Народ бежал из всех мест и со всех ног, кто где был, кто с чем был… Некоторые, помимо котелков, тащили ещё какие-то случайно найденные посудины; около цистерны столпились, образовалась небольшая давка, смех, ругань…
«А ну, не колготись!» - зычный голос старшины – « Разберись по одному! Пономаренко, Лесюк , хватайло-загребайло, - живо в мой вагон, одна нога здесь, другая – там… Под нарами – четыре канистры, тащи сюда!..». «А, может, нельзя его пить?» – чей-то робкий голос… «Ты что?! Я уже хлебнул, мадера – первый сорт!». Запасайся, братва, - всем хватит и ещё останется!
…Всем и хватило, - помяни, Господи , их мальчишеские души, вознеси и упокой в светлом царствии Твоём, иже нет печали и воздыхания!..
Нет такого сейчас, если только в ком мозги не засохли, кто бы не понял, какая беда пришла, какое горе приключилось: спирт-то был древесный, «метиловый», а вкус и запах – ну, как медицинский ректификат – один к одному! Это вам - не буряковая самогонка тошнючая, вонь-сивуха деревенская! Поначалу-то хорошо идёт, крепко идёт, закуски просит, один пьёт – семь падают… И падали, ой как падали, насовсем падали!.. Теперь-то понимают, а тогда – не поняли и начальство не доглядело…
…Не убиты, не ранены, славой не венчаны, наград не удостоены, память травой заросла, без вести пропавшие, только жившие в слезах матерей, таких же, как матери «Серёжки с Малой Бронной и Витьки с Моховой»... – пока те сами живы были и ещё на что-то надеялись…
Эпилог.
«Вкушая, вкусих мало мёда, и се аз умираю…» - первая книга Царств…
* * *
Ушли годы, ушло горе – за высокие горы, за широкие моря, за сизые туманы; время – всему лекарь, всему утешитель. Уходят из жизни последней войны солдаты, скоро и их не станет, и молодые не будут знать, что была война, что были такие же молодые и задорные, которые так хотели жить, которые так и остались молодыми, и не родились от них дети, может быть – знаменитости, гении или – просто хорошие люди, и те не могли родить детей, потому что их самих не было…
У московских дорог, в лесах Брянщины и Гомельщины, в полях Украины и в болотах Белоруссии, в земле балканской и германской, и в других местах, под скромными обелисками над братскими могилами, а то – и вовсе не преданные земле, лежат-догнивают солдатские косточки, эти - могилы просят, последнего приюта просят, неужели не заслужили?!.. Много их, костей солдатских, многие миллионы, телами своими устлавшие дорогу великому полководцу, многажды Герою, сейчас гордо на коне восседающему в самом центре Москвы, - за ценой, оплаченной сотнями тысяч солдатских жизней, не стоявшему – во имя его побед и славы. А кто знает, что за годы войны по его личным приказам, по приговорам армейских и дивизионных трибуналов или просто самодурами-командирами, в припадках безнаказанного самоуправства, было расстреляно на фронтах, даже (невероятно!!!) – ещё и вскоре после войны (!!!) - около трёхсот тысяч (300.000!!!) человек, это – тридцать дивизий, в которых так нуждалась армия, особенно в первые месяцы войны, месяцы миллионных бездарных потерь убитыми, ранеными и попавшими в плен, из которого выбрались немногие! Читал как-то в ашкелонской газете, что в Обществе ветеранов войны чествовали юбиляра, служившего во время войны в отделе «Смерш»… Нашли кого чествовать, - взглянуть бы в глаза этой сволочи!..
… И среди этой страшной, неисчислимой до сих пор массой смерти, масштабам которой нет примера в истории войн и человечества, - как-то затерялись, тихо ушли в небытие десятки и сотни молодых жизней в нелепой трагедии, разыгравшейся на маленькой железнодорожной станции во время шедшей к концу войны… Не случайно я сказал: «сотни» - потому что, узнал я много позже, - такая трагедия случилась не однажды…
…И вот, доживши до глубокой, можно сказать, старости, отдав долг памяти товарищам моим, я временами задумываюсь: а есть ли Он, Бог, всемогущий, всеведущий и, главное, - милосердный? Ведь – правда, если Он есть, будь Он католиком, мусульманином или евреем, единым для всех, не так ли?! – то, прежде всего, Он должен быть милосердным, ДОБРЫМ! А если так – как Он мог допустить такую нелепую гибель молодых, - детей, фактически? И, с другой стороны, - за что мне, грешнику и безбожнику, милость Его? Ведь надо считать тогда, что по Его лишь воле я не оказался среди сверстников моих, а, если б оказался, то уж точно разделил бы их участь, ибо себя-то, наверное, я лучше знаю…
Июль 2004 – ноябрь 2007 гг. Ашкелон, Израиль.
Last edited by Виктор Рудаев on Sun Aug 02, 2009 6:13 pm, edited 9 times in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
...И своим, и чужим делай добро, сколько можешь;
И доброму, и злому говори ДОБРОЕ СЛОВО.
Ефрем Сирин.
ДРАМАТИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ . . .
(Из практики врача-дерматолога)
... Какой-то дремучий дурак, не сведущий вообще во врачебной работе и даже не представляющий себе всей тяжести и ответственности её, но смело берущийся судить о том, чего не знает, "выдал" мне, как он считал, "умный анекдот", и сам же смеялся над его "остроумием". Он смеялся, я - нет... Спрашивают, говорит, врача-кожника, почему он выбрал себе именно эту врачебную специальность? И тот, якобы, ответил: "Потому, что меня не вызывают на дом, потому, что мои пациенты не умирают и потому, что не выздоравливают..." Каково, а?! Часто я задаюсь вопросом: ну, почему, почему люди имеют возмутительную наглость судить о том, с чем они вовсе не знакомы и, даже, не пытались вникнуть в существо предмета?! "Я не читал Пастернака, но я считаю (!), что..."; "Я не знаком с работами академика Сахарова, но его деятельность возмущает меня..." - и так далее!..
… Нет, дорогие мои, - есть кожные заболевания, от которых умирают, ещё как умирают, и сейчас я поведаю об одном из них!
И на дом дерматологи тоже приходят, - в России, по крайней мере, по назначению участкового врача, и такие мои посещения в ряде случаев помогали терапевтам своевременно поставить правильный диагноз, потому что нам, дерматологам, видно раньше... Но это уже тема отдельных повествований о нелёгкой и непростой моей многолетней врачебной работе… Полвека проработал в разных условиях, и много было интересного, подчас – драматического, а иногда – и комичного даже. В общем – есть что вспомнить, и вспоминаю… А что касается выздоровления, - то не всё зависит от врача, по многим причинам врач не всегда может справиться с болезнью, спасти больного - я своим пациентам часто говорил: "Медицина гарантий не даёт!", это - честное признание лекаря больному, это - чистота врачебной совести! Но: если не спасти, то облегчить его страдания и хоть этим помочь – всегда обязан, независимо от рода его врачебной деятельности!
... Итак, по просьбе участкового педиатра я пришёл для консультации на квартиру к ребёнку трёх лет, это были мои соседи по дому, Зулаев Олег; он-то ни в чём не виноват, но почему я должен в своих воспоминаниях скрывать истинные фамилии, если люди на мою заботу и квалифицированную врачебную помощь отвечали мне подчас пакостью вместо благодарности?.. Пусть, уже ставший взрослым, узнает он правду - какую "благодарность" за свой честный врачебный и нищенски оплачиваемый труд я получил от его мамы...
Ребёнок почти с рождения страдал так называемой детской экземой или, как называют это заболевание педиатры, - экссудатив- ным диатезом. Это - хроническое кожное заболевание, вероятно, - обменного происхождения, довольно мучительное постоянным зудом. Но меня пригласили из-за присоединившегося грозного осложнения, в котором ещё предстояло разобраться.
... Ребёнка я застал в тяжёлом состоянии: температура - сорок! Он был очень беспокойный, непрерывно плакал, метался. При осмотре я остановил своё вниманиё на не виданной мною до сих пор сыпи - это были многочисленные, рассеянные по всем участкам покровов, мелкие "бугорочки" с характерным "перламутровым" блеском и другими признаками. Но с таким заболеванием я ещё не встречался, хоть был уже не новичок в дерматологии: по учебной программе это заболевание не изучали, и, вообще, откуда мне было знать, что к тому времени во всём мире (!!!) и во всё времена были описаны считанные случаи этого заболевания!
…Однако, - тяжелое общее состояние ребёнка меня насторожило, - это, всё же, было главным, эта моя настороженность и интуиция не подводили меня и в других случаях. Короче – я немедленно направил его в детское отделение Центральной кожной больницы им. Короленко, где это заболевание, конечно, знали (злокачественный пустулёз Капоши (pustulosis multiplex malygna Kaposi). В стационаре детского отделения известной на всю страну кожной больницы был, конечно, богатый опыт наблюдения, притом, - в динамике развития, различных заболеваний. Известно и то, что заболевание вызывается особым вирусом, является осложнением обострённой экземы и, ввиду тяжелейшей интоксикации (отравление организма продуктами жизнедеятельности вируса) обычно приводит к смертельному исходу. Ребёнок был спасён - промедление стоило бы ему жизни! Но первые дни интенсивного лечения он был, что называется, между жизнью и смертью, а его мамаша всюду кричала о том, что "Рудаев внёс ему в организм вирус" (!!!). Такова была её благодарность мне... Позже она принесла моей жене (!) свои извинения, вот так - напакостила публично, извинялась наедине... Это мне напомнило далёкое - помните 1952 год, знаменитое "Дело врачей"?.. Тогда во всех трамваях орали алкаши и кликушествовали старухи: "Явреи рак разносють!!!". Оказывается, люди всегда готовы, в некоторых возникающих обстоятельствах - к подлости, которая сама по себе способна распрост раняться и заражать других…
"Закон парности", если такой существует, вскоре предоставил мне второй такой же случай - остро и так же тяжело заболел пятилетний*) сын врача, моей коллеги, и меня пригласили в детскую
больницу нашего города, где ребёнок находился вместе с матерью. Но здесь я был уже во всеоружии своих знаний - признаки заболева- ния сомнений не вызывали, "один к одному" с предыдущим, и запомнились навсегда... Мальчик был в таком же тяжёлом состоянии.
Мать ребёнка (моя коллега, терапевт) и детские врачи, да ещё – «выдвиженка», зам. главврача Розанова (забыл, как зовут…) с явным нежеланием встретили моё категорическое требование госпита- лизации в то же детское отделение Центральной кожной больницы, но я настоял на своём - ребёнок подлежал срочному лечению только в условиях специального стационара, цену опасности этого заболевания я уже знал... Ребенка я госпитализировал, но наутро, волнуясь, конечно, я позвонил в больницу: "Как состояние Рожкова Андрея?", и мне ответили буквально так: "Жив, пока еще жив!", вот так... Конечно, я навестил их в больнице. Ребёнок был тяжелейший, плакал, просил «синаляля» (гормональная мазь “Синалар”, тогда очень дефицитная, быстродействующая в снижении мучительного зуда и воспалительных явлений; мальчик, физически страдавший невероятно, на себе познал её эффективное противозудное действие). Плакала и мама, больно было на неё смотреть – представительная, могу сказать – красивая женщина, только совершенно седая, - не знаю, но, видимо, - было отчего, несчастно выглядевшая в застиранном больничном халате, благода- рила за принятые мной меры и говорила, что не надеется на благополучный исход… Но всё окончилось благополучно. Прошли годы, ребёнок вырос в очень высокого юношу астенического сложения. Он меня, конечно, не знал, так как я не общался с ним, хоть и встречал его не раз, но мать его, доктор Рожкова, демонстра- тивно игнорировала меня и предоставила наблюдать его многие годы другому дерматологу, слава Богу – знающему и хорошему, Д.Б. Ладыженскому, но до сих пор не знаю, почему. Не так давно я взял, да и позвонил ей отсюда, из Израиля, по телефону, хотел приветствовать и пожелать добра, спросил, как состояние Андрея; она ответила мне грубостью, потребовала больше не звонить, бросила трубку… Эх, доктор Рожкова – Людмила Константиновна, коллега, так сказать, - да за что ж вы так?!.. Или сказал я хоть одно слово неправды?! Не делай, говорят, добра - не будет зла... Но - нет! Это - не по мне, всё равно надо делать добро - всегда, всюду и во всём, и всем, пока есть возможности, силы и совесть. Делай добро, спешите делать добро! - не ожидая ни благодарности, ни награды, несмотря даже на творимое тебе зло, - спокойная и чистая совесть лучшей будет тебе наградой на всю жизнь…
Так я и поступал и никогда не жалел об этом… Простите меня , Людмила Константиновна, - за упрямую настойчивость мою, не принятую и не понятую Вами, но Андрея Вашего я всё-таки спас!
… А врачом она была хорошим, знающим, только не ладила с сотрудниками и рано ушла на пенсию. Бог ей судья…
*) Точного возраста ребёнка не помню.
Июнь 2002 г. Ашкелон. Израиль.
И доброму, и злому говори ДОБРОЕ СЛОВО.
Ефрем Сирин.
ДРАМАТИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ . . .
(Из практики врача-дерматолога)
... Какой-то дремучий дурак, не сведущий вообще во врачебной работе и даже не представляющий себе всей тяжести и ответственности её, но смело берущийся судить о том, чего не знает, "выдал" мне, как он считал, "умный анекдот", и сам же смеялся над его "остроумием". Он смеялся, я - нет... Спрашивают, говорит, врача-кожника, почему он выбрал себе именно эту врачебную специальность? И тот, якобы, ответил: "Потому, что меня не вызывают на дом, потому, что мои пациенты не умирают и потому, что не выздоравливают..." Каково, а?! Часто я задаюсь вопросом: ну, почему, почему люди имеют возмутительную наглость судить о том, с чем они вовсе не знакомы и, даже, не пытались вникнуть в существо предмета?! "Я не читал Пастернака, но я считаю (!), что..."; "Я не знаком с работами академика Сахарова, но его деятельность возмущает меня..." - и так далее!..
… Нет, дорогие мои, - есть кожные заболевания, от которых умирают, ещё как умирают, и сейчас я поведаю об одном из них!
И на дом дерматологи тоже приходят, - в России, по крайней мере, по назначению участкового врача, и такие мои посещения в ряде случаев помогали терапевтам своевременно поставить правильный диагноз, потому что нам, дерматологам, видно раньше... Но это уже тема отдельных повествований о нелёгкой и непростой моей многолетней врачебной работе… Полвека проработал в разных условиях, и много было интересного, подчас – драматического, а иногда – и комичного даже. В общем – есть что вспомнить, и вспоминаю… А что касается выздоровления, - то не всё зависит от врача, по многим причинам врач не всегда может справиться с болезнью, спасти больного - я своим пациентам часто говорил: "Медицина гарантий не даёт!", это - честное признание лекаря больному, это - чистота врачебной совести! Но: если не спасти, то облегчить его страдания и хоть этим помочь – всегда обязан, независимо от рода его врачебной деятельности!
... Итак, по просьбе участкового педиатра я пришёл для консультации на квартиру к ребёнку трёх лет, это были мои соседи по дому, Зулаев Олег; он-то ни в чём не виноват, но почему я должен в своих воспоминаниях скрывать истинные фамилии, если люди на мою заботу и квалифицированную врачебную помощь отвечали мне подчас пакостью вместо благодарности?.. Пусть, уже ставший взрослым, узнает он правду - какую "благодарность" за свой честный врачебный и нищенски оплачиваемый труд я получил от его мамы...
Ребёнок почти с рождения страдал так называемой детской экземой или, как называют это заболевание педиатры, - экссудатив- ным диатезом. Это - хроническое кожное заболевание, вероятно, - обменного происхождения, довольно мучительное постоянным зудом. Но меня пригласили из-за присоединившегося грозного осложнения, в котором ещё предстояло разобраться.
... Ребёнка я застал в тяжёлом состоянии: температура - сорок! Он был очень беспокойный, непрерывно плакал, метался. При осмотре я остановил своё вниманиё на не виданной мною до сих пор сыпи - это были многочисленные, рассеянные по всем участкам покровов, мелкие "бугорочки" с характерным "перламутровым" блеском и другими признаками. Но с таким заболеванием я ещё не встречался, хоть был уже не новичок в дерматологии: по учебной программе это заболевание не изучали, и, вообще, откуда мне было знать, что к тому времени во всём мире (!!!) и во всё времена были описаны считанные случаи этого заболевания!
…Однако, - тяжелое общее состояние ребёнка меня насторожило, - это, всё же, было главным, эта моя настороженность и интуиция не подводили меня и в других случаях. Короче – я немедленно направил его в детское отделение Центральной кожной больницы им. Короленко, где это заболевание, конечно, знали (злокачественный пустулёз Капоши (pustulosis multiplex malygna Kaposi). В стационаре детского отделения известной на всю страну кожной больницы был, конечно, богатый опыт наблюдения, притом, - в динамике развития, различных заболеваний. Известно и то, что заболевание вызывается особым вирусом, является осложнением обострённой экземы и, ввиду тяжелейшей интоксикации (отравление организма продуктами жизнедеятельности вируса) обычно приводит к смертельному исходу. Ребёнок был спасён - промедление стоило бы ему жизни! Но первые дни интенсивного лечения он был, что называется, между жизнью и смертью, а его мамаша всюду кричала о том, что "Рудаев внёс ему в организм вирус" (!!!). Такова была её благодарность мне... Позже она принесла моей жене (!) свои извинения, вот так - напакостила публично, извинялась наедине... Это мне напомнило далёкое - помните 1952 год, знаменитое "Дело врачей"?.. Тогда во всех трамваях орали алкаши и кликушествовали старухи: "Явреи рак разносють!!!". Оказывается, люди всегда готовы, в некоторых возникающих обстоятельствах - к подлости, которая сама по себе способна распрост раняться и заражать других…
"Закон парности", если такой существует, вскоре предоставил мне второй такой же случай - остро и так же тяжело заболел пятилетний*) сын врача, моей коллеги, и меня пригласили в детскую
больницу нашего города, где ребёнок находился вместе с матерью. Но здесь я был уже во всеоружии своих знаний - признаки заболева- ния сомнений не вызывали, "один к одному" с предыдущим, и запомнились навсегда... Мальчик был в таком же тяжёлом состоянии.
Мать ребёнка (моя коллега, терапевт) и детские врачи, да ещё – «выдвиженка», зам. главврача Розанова (забыл, как зовут…) с явным нежеланием встретили моё категорическое требование госпита- лизации в то же детское отделение Центральной кожной больницы, но я настоял на своём - ребёнок подлежал срочному лечению только в условиях специального стационара, цену опасности этого заболевания я уже знал... Ребенка я госпитализировал, но наутро, волнуясь, конечно, я позвонил в больницу: "Как состояние Рожкова Андрея?", и мне ответили буквально так: "Жив, пока еще жив!", вот так... Конечно, я навестил их в больнице. Ребёнок был тяжелейший, плакал, просил «синаляля» (гормональная мазь “Синалар”, тогда очень дефицитная, быстродействующая в снижении мучительного зуда и воспалительных явлений; мальчик, физически страдавший невероятно, на себе познал её эффективное противозудное действие). Плакала и мама, больно было на неё смотреть – представительная, могу сказать – красивая женщина, только совершенно седая, - не знаю, но, видимо, - было отчего, несчастно выглядевшая в застиранном больничном халате, благода- рила за принятые мной меры и говорила, что не надеется на благополучный исход… Но всё окончилось благополучно. Прошли годы, ребёнок вырос в очень высокого юношу астенического сложения. Он меня, конечно, не знал, так как я не общался с ним, хоть и встречал его не раз, но мать его, доктор Рожкова, демонстра- тивно игнорировала меня и предоставила наблюдать его многие годы другому дерматологу, слава Богу – знающему и хорошему, Д.Б. Ладыженскому, но до сих пор не знаю, почему. Не так давно я взял, да и позвонил ей отсюда, из Израиля, по телефону, хотел приветствовать и пожелать добра, спросил, как состояние Андрея; она ответила мне грубостью, потребовала больше не звонить, бросила трубку… Эх, доктор Рожкова – Людмила Константиновна, коллега, так сказать, - да за что ж вы так?!.. Или сказал я хоть одно слово неправды?! Не делай, говорят, добра - не будет зла... Но - нет! Это - не по мне, всё равно надо делать добро - всегда, всюду и во всём, и всем, пока есть возможности, силы и совесть. Делай добро, спешите делать добро! - не ожидая ни благодарности, ни награды, несмотря даже на творимое тебе зло, - спокойная и чистая совесть лучшей будет тебе наградой на всю жизнь…
Так я и поступал и никогда не жалел об этом… Простите меня , Людмила Константиновна, - за упрямую настойчивость мою, не принятую и не понятую Вами, но Андрея Вашего я всё-таки спас!
… А врачом она была хорошим, знающим, только не ладила с сотрудниками и рано ушла на пенсию. Бог ей судья…
*) Точного возраста ребёнка не помню.
Июнь 2002 г. Ашкелон. Израиль.
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 3:02 pm, edited 2 times in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
КАК Я БЫЛ ХИРУРГОМ
... Ведь я по специальности - дерматолог, - кожник, значит. Моё дело - лечить больных кожными и венерическими болезнями. Не подумайте, что это лёгкая работа - конечно, я не стоял у операционного стола, но работа нервная, ответственная и очень напряжённая; кому захочется, - объясню подробнее, а сейчас речь не об этом, а о том, что за десятки лет моей врачебной работы приходилось временно быть и невропатологом, и терапевтом, и детским врачом, - кем только не пришлось поработать, вернее – «подработать», чаще - в совместительстве, когда жизнь того требовала (а когда она не требовала – ведь семья, а зарплата наша врачебная, - сами знаете: зарплата, как заплата, до того смешная, что впору и заплакать…). Ну, и хирургом – тоже был… Во всех непривычных мне ипостасях я ориентировался неплохо, начальство было довольно и качеством моей работы и тем, что я выручал учреждения в трудные моменты; с хирургией же однажды произошёл конфуз... Теперь это вспоминать смешно, а тогда мне было - ой, не до смеха, можете мне поверить!
Работал я тогда в железнодорожной больнице станции Фаянсовая, это - в Калужской области. Почему такое название станции - там поблизости был завод фаянсовых изделий, - в основном, для сантехники - умывальники, унитазы, но попутно - ещё изготовляли небольшое количество посуды: тарелки разных размеров, "плетеные" хлебницы и натурально раскрашенные фаянсовые бочонки трёх размеров для сыпучих продуктов в кухне.
Там я работал дерматологом и, по совместительству, - невропатологом, и там выпало мне однажды дежурить по больнице, куда в любое время суток могли привезти остро заболевших больных или пострадавших в несчастных случаях - тогда полагалось вызывать из дома хирурга. Хирургом у нас был пожилой человек, характера прескверного и, между прочим, - убеждённый антисемит, к тому же - отпетый пьяница. Была осень 1956 года, нарывом вскрылась "заварушка" на Ближнем Востоке, и он во всеуслышание выразил своё сверхпатриотическое возжелание отправиться туда, дабы стать добровольцем (!) и воевать на стороне, конечно, - египтян... Ну, как вам это понравится?! Только его глубокопроспиртованного высокоалкашества, профессионально освоившего почти все доверенные ему запасы медицинского ректификата, - не хватало театру военных действий на Ближнем Востоке! Заявить о желании стать по другую сторону фронта многие, хоть и хотели, но боялись, это был ещё пятьдесят шестой год, и чекисты, верные народу и партии, смело и широко разоблачали проявления буржуазного национализма,
- 2 -
да и кто бы разрешил этим другим добраться туда - границы были на прочном амбарном замке! Таким, как он, конечно, разрешили бы, но «Мальбрук», в поход собравшись, так туда и не доехал - по причине, может быть, изложенной в известной песенке; может быть - сообразив, что там алкогольное подвижничество не популярно по обеим сторонам фронта, а, может, однажды, опохмелившись, - он начисто забыл все свои высокие национал-патриотические
стремления... Меня всё это даже не заинтересовало, хотя главный врач, который заслуживает и, вероятно будет упомянут в другом рассказе (напомните мне об этом!..), - трогательно и с умилением сообщил нам о душевно-патриотическом порыве главного алкаша больницы... Меня чувствительно коснулось другое - как раз в моё дежурство он напился не до предела, а сверх него, и разбудить его - было делом не из лёгких... И надо же было случиться тому, что глубокой ночью молодой парень привёл свою мать, у которой в ладони, близ большого пальца, оказался обломок швейной иглы, сломавшейся при домашней работе и, конечно, не видимый снаружи. Вот так мне повезло! Ну, что ж, раз хирурга нет, надо справляться самому! Пошел я руки мыть и спрашиваю милую девушку Леночку (везло же мне на Леночек!..), дежурную медсестру: - А как же мы найдём эту иглу?
- Да запросто, Виктор Александрович, рентгенаппарат-то есть, всё и увидим.
- Так ведь рентгенолога и рентгенлаборанта нет!
- А зачем нам они? Сами справимся!
… И, действительно, - смело включает она мягко загудевший аппарат, игнорируя, конечно, радиацию и защиту (какая там защита, раньше вообще меньше думали об этом!..), помещает руку бабуси за экран - вот они, бабушкины косточки, а вот и игла, попалась, голубушка! Сейчас мы её! Набрал я в шприц новокаин, щедро напитал им мякоть бабкиной ладони и, когда понял, что обезболивание наступило - смело взял в руку скальпель и сделал довольно глубокий и достаточной длины разрез. Игла в месте разреза не показалась, но зато нужно было непрерывно осушать операционную рану, так как кровотечение было приличным... Поиски обломка иглы с помощью скальпеля и пинцета к успеху не привели. Между тем, время шло и обезболивание стало ослабевать, бабка тихонько простонала: "Ванькя, режуть..." - Сын её стоял за дверью, которую мы догадались закрыть на ключ. Я добавил новокаина и усилил свои поиски, но не тут-то было! Сделал дополнительный разрез, орудую вовсю своими инструментами - спешу, но нет иглы, что ты будешь делать?! Бабка начинает опять стонать, всё громче и громче: "Ванькя, режуть, ой, Ванькя, режуть, ой, режуть!!!", сын за дверью начинает волноваться, стучит и ломится к нам, а иглы всё нет, а бабка уже почти орёт: "Режуть, ой, режуть, Ванькя, ой, режуть!". Ну, что делать, что же делать, - опять поместили бабушкину руку за экран - ну, вот она, игла! Опять «пошуро-
вал» в бабкиной ладони - нет иглы, ну, нет и нет!!! С ума можно сойти...
- 3 -
" Ой вы, куры - гуси, где ж игла бабуси?..
Я весь белый, я весь серый - нет иглы бабуси!.."
... Только такую песенку осталось обречённо запеть, а потом заорать: "На волю, в пампасы!!!" Или начать играть в крестики-нолики, или, как в кино - умно улыбнуться: "И меня полечат..."
… Но пот с меня - градом! Сын бабки сейчас ворвётся к нам... Леночка говорит: "Виктор Александрович, а давайте - зашьём ей рану, игла зарастёт тканями и бабка до конца жизни своей и знать не будет!". Такие случаи в хирургической практике бывали во множестве, но я как-то не мог пойти на это... Словом, не буду утомлять вас дальнейшими подробностями, пришлось всё-таки разбудить хирурга, благо он уже, наверное, выспался, а жил поблизости. Конечно, он быстро нашёл и удалил иглу, дело закончилось, как говорят, ко всеобщему удовольствию и, помнится, я больше не испытывал свои хирургические способности в подобных случаях, потому что каждый должен заниматься своим, и только своим делом! И ведь как верно заметил классик: "Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать - пирожник"...
Ноябрь 2001 г. Ашкелон.
... Ведь я по специальности - дерматолог, - кожник, значит. Моё дело - лечить больных кожными и венерическими болезнями. Не подумайте, что это лёгкая работа - конечно, я не стоял у операционного стола, но работа нервная, ответственная и очень напряжённая; кому захочется, - объясню подробнее, а сейчас речь не об этом, а о том, что за десятки лет моей врачебной работы приходилось временно быть и невропатологом, и терапевтом, и детским врачом, - кем только не пришлось поработать, вернее – «подработать», чаще - в совместительстве, когда жизнь того требовала (а когда она не требовала – ведь семья, а зарплата наша врачебная, - сами знаете: зарплата, как заплата, до того смешная, что впору и заплакать…). Ну, и хирургом – тоже был… Во всех непривычных мне ипостасях я ориентировался неплохо, начальство было довольно и качеством моей работы и тем, что я выручал учреждения в трудные моменты; с хирургией же однажды произошёл конфуз... Теперь это вспоминать смешно, а тогда мне было - ой, не до смеха, можете мне поверить!
Работал я тогда в железнодорожной больнице станции Фаянсовая, это - в Калужской области. Почему такое название станции - там поблизости был завод фаянсовых изделий, - в основном, для сантехники - умывальники, унитазы, но попутно - ещё изготовляли небольшое количество посуды: тарелки разных размеров, "плетеные" хлебницы и натурально раскрашенные фаянсовые бочонки трёх размеров для сыпучих продуктов в кухне.
Там я работал дерматологом и, по совместительству, - невропатологом, и там выпало мне однажды дежурить по больнице, куда в любое время суток могли привезти остро заболевших больных или пострадавших в несчастных случаях - тогда полагалось вызывать из дома хирурга. Хирургом у нас был пожилой человек, характера прескверного и, между прочим, - убеждённый антисемит, к тому же - отпетый пьяница. Была осень 1956 года, нарывом вскрылась "заварушка" на Ближнем Востоке, и он во всеуслышание выразил своё сверхпатриотическое возжелание отправиться туда, дабы стать добровольцем (!) и воевать на стороне, конечно, - египтян... Ну, как вам это понравится?! Только его глубокопроспиртованного высокоалкашества, профессионально освоившего почти все доверенные ему запасы медицинского ректификата, - не хватало театру военных действий на Ближнем Востоке! Заявить о желании стать по другую сторону фронта многие, хоть и хотели, но боялись, это был ещё пятьдесят шестой год, и чекисты, верные народу и партии, смело и широко разоблачали проявления буржуазного национализма,
- 2 -
да и кто бы разрешил этим другим добраться туда - границы были на прочном амбарном замке! Таким, как он, конечно, разрешили бы, но «Мальбрук», в поход собравшись, так туда и не доехал - по причине, может быть, изложенной в известной песенке; может быть - сообразив, что там алкогольное подвижничество не популярно по обеим сторонам фронта, а, может, однажды, опохмелившись, - он начисто забыл все свои высокие национал-патриотические
стремления... Меня всё это даже не заинтересовало, хотя главный врач, который заслуживает и, вероятно будет упомянут в другом рассказе (напомните мне об этом!..), - трогательно и с умилением сообщил нам о душевно-патриотическом порыве главного алкаша больницы... Меня чувствительно коснулось другое - как раз в моё дежурство он напился не до предела, а сверх него, и разбудить его - было делом не из лёгких... И надо же было случиться тому, что глубокой ночью молодой парень привёл свою мать, у которой в ладони, близ большого пальца, оказался обломок швейной иглы, сломавшейся при домашней работе и, конечно, не видимый снаружи. Вот так мне повезло! Ну, что ж, раз хирурга нет, надо справляться самому! Пошел я руки мыть и спрашиваю милую девушку Леночку (везло же мне на Леночек!..), дежурную медсестру: - А как же мы найдём эту иглу?
- Да запросто, Виктор Александрович, рентгенаппарат-то есть, всё и увидим.
- Так ведь рентгенолога и рентгенлаборанта нет!
- А зачем нам они? Сами справимся!
… И, действительно, - смело включает она мягко загудевший аппарат, игнорируя, конечно, радиацию и защиту (какая там защита, раньше вообще меньше думали об этом!..), помещает руку бабуси за экран - вот они, бабушкины косточки, а вот и игла, попалась, голубушка! Сейчас мы её! Набрал я в шприц новокаин, щедро напитал им мякоть бабкиной ладони и, когда понял, что обезболивание наступило - смело взял в руку скальпель и сделал довольно глубокий и достаточной длины разрез. Игла в месте разреза не показалась, но зато нужно было непрерывно осушать операционную рану, так как кровотечение было приличным... Поиски обломка иглы с помощью скальпеля и пинцета к успеху не привели. Между тем, время шло и обезболивание стало ослабевать, бабка тихонько простонала: "Ванькя, режуть..." - Сын её стоял за дверью, которую мы догадались закрыть на ключ. Я добавил новокаина и усилил свои поиски, но не тут-то было! Сделал дополнительный разрез, орудую вовсю своими инструментами - спешу, но нет иглы, что ты будешь делать?! Бабка начинает опять стонать, всё громче и громче: "Ванькя, режуть, ой, Ванькя, режуть, ой, режуть!!!", сын за дверью начинает волноваться, стучит и ломится к нам, а иглы всё нет, а бабка уже почти орёт: "Режуть, ой, режуть, Ванькя, ой, режуть!". Ну, что делать, что же делать, - опять поместили бабушкину руку за экран - ну, вот она, игла! Опять «пошуро-
вал» в бабкиной ладони - нет иглы, ну, нет и нет!!! С ума можно сойти...
- 3 -
" Ой вы, куры - гуси, где ж игла бабуси?..
Я весь белый, я весь серый - нет иглы бабуси!.."
... Только такую песенку осталось обречённо запеть, а потом заорать: "На волю, в пампасы!!!" Или начать играть в крестики-нолики, или, как в кино - умно улыбнуться: "И меня полечат..."
… Но пот с меня - градом! Сын бабки сейчас ворвётся к нам... Леночка говорит: "Виктор Александрович, а давайте - зашьём ей рану, игла зарастёт тканями и бабка до конца жизни своей и знать не будет!". Такие случаи в хирургической практике бывали во множестве, но я как-то не мог пойти на это... Словом, не буду утомлять вас дальнейшими подробностями, пришлось всё-таки разбудить хирурга, благо он уже, наверное, выспался, а жил поблизости. Конечно, он быстро нашёл и удалил иглу, дело закончилось, как говорят, ко всеобщему удовольствию и, помнится, я больше не испытывал свои хирургические способности в подобных случаях, потому что каждый должен заниматься своим, и только своим делом! И ведь как верно заметил классик: "Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать - пирожник"...
Ноябрь 2001 г. Ашкелон.
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 2:52 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
…Реклама нас вгоняет в транс.
Плоть восхваляя, травит душу.
Кислотно-щелочной баланс
У всех в моей стране нарушен.
(Стихи Настоящего Поэта)…
КОФЕ С ЛИКЁРОМ
... С юных лет мы - во власти рекламы, реклама творит чудеса - она всё знает, даёт во всём советы, что пить и что есть, что курить и во что одеваться, и многое другое! Без рекламы - ни шагу ступить! Великие (и не очень великие) поэты уделяли ей, каждый от щедрот души своей - порядочный кус своего творчества и, с помощью рекламы, низвергали и низвергают на нас свой талант и указуют грешным душам нашим пути во спасение, сами при этом укрепляя свою плоть на полученные от рекламы гонорары... Кто не знает реклам Маяковского: "Нигде кроме, как в Моссельпроме!", "Лучше сосок не было и нет - готов сосать до старости лет!", "Дождик-дождь, напрасно льёшь - я не выйду без галош: с помощью Резинотреста я найду сухое место!"; ну, и так далее... Рекламы, вообще, предназначены взрослым, но захватывают и воображение детей - с детских довоенных лет помню высоко висящие на торцах домов огромные красочные рекламы: "Покупайте зубную пасту "Санит" и "Дентин!", "Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!" - консервная банка с крабом на этикетке. Выложенные в искусно сооружённые пирамиды за витринными стёклами, они, засиженные мухами, терпеливо ждали своего покупателя. Это уже потом, через многие десятилетия, они стали недостижимым деликатесом!.. Что ещё помню? «На каждой улице и в каждом переулочке знают о вкусной русской булочке», «Пончик к завтраку – удобно, вкусно, дёшево и сдобно!»… "Храните свои деньги в сберегательной кассе!", "Накопил - и машину купил!", "Брось кубышку, заведи сберкнижку!", несть им числа... И - широкие, белозубые улыбки на фоне приморской южной набережной, легкового автомобиля и гигантской серой книжки сберегательной кассы: "Вы хотите поехать на курорт, вы хотите приобрести ценную вещь - всё это можно сделать, накопив деньги в сберегательной кассе!"... А мы и не знали, спасибо, дорогая реклама, учтём на будущее!..
... И вот, однажды, увидел я высоко вознесённое и огромное: перед широко улыбающейся белозубой блондинкой - красивая плоская чайная чашка с блюдцем, над ней этакий дымок (или парок?) и скромное, но категоричное уверение: "Приятно пить кофе с ликёром!". Ну, наверное, действительно приятно, раз так уверяют! И я решил во что бы то ни стало попробовать это самое (или этот самый) кофе с ликёром... Ну, что такое "кофе", я знал, конечно же, хорошо - мама варила нам с сестрой так называемый "кофе" из больших, но дешёвых пачек под разными названиями: "Колос", "Ячменный", "Здоровье" и прочие суррогаты, с цикорием или - без, с желудями и без, другого кофе я тогда и не знал, я думал, что это и есть настоящий кофе - нам так мама
говорила, и мы свято верили в это, как верили тому, что советские дети (спасибо великому Сталину!) - самые счастливые дети во всём мире!..
...Что касается ликёра, то с этим было сложнее: ликёры у нас дома не водились, я единственно знал, что он содержит алкоголь, и решился на смелый эксперимент: смешать что-нибудь алкогольное с привычным нам напитком и получить наслаждение, как это сулила красавица-блондинка, белозубо улыбаяясь с рекламного щита... Вместо ликёра я решил использовать остатки водки в "четвертинке", что долго ещё стояла у нас после гостей (!), и куда папа для настойки бросал кусочки сухих мандариновых корочек: я полагал - сойдёт за ликёр... А роль кофе, как я уже сказал, исполнило мамино варево, да ещё - с молоком, мы всегда пили "кофе" с молоком... Ну и - вперёд! В одном из рассказов я уже сообщал, что органическая химия была близка душе моей... Тем более, что - вот оно, близкое райское блаженство, вот и мы сподобимся, и нам тоже будет приятно, как той, белозубой, - чем мы хуже?! И я смело шагнул, и сотворил смесь…
... Дальнейшее - неописуемо моим слабым, неумелым пером: составные части этого экспериментального сложного продукта моментально "выдали" какие-то безобразные грязносерые хлопья, я уже и тогда усомнился в приятности потребления этого напитка; но, когда я попробовал на вкус эту горькосолёную гадость, меня чуть не вывернуло наизнанку, настолько отвратителен был этот, с позволенья сказать, "кофе", который "приятно пить (не угодно ли?..) с ликёром!"… Нет уж! - вам нравится, вы и пейте, а мы - обойдёмся, а мы, советские дети, вместо вашего буржуйского питья, лучше будем пить мамин, привычный кофе, и, конечно же, - без ликёра!..
Июль 2002 г. Ашкелон.
Плоть восхваляя, травит душу.
Кислотно-щелочной баланс
У всех в моей стране нарушен.
(Стихи Настоящего Поэта)…
КОФЕ С ЛИКЁРОМ
... С юных лет мы - во власти рекламы, реклама творит чудеса - она всё знает, даёт во всём советы, что пить и что есть, что курить и во что одеваться, и многое другое! Без рекламы - ни шагу ступить! Великие (и не очень великие) поэты уделяли ей, каждый от щедрот души своей - порядочный кус своего творчества и, с помощью рекламы, низвергали и низвергают на нас свой талант и указуют грешным душам нашим пути во спасение, сами при этом укрепляя свою плоть на полученные от рекламы гонорары... Кто не знает реклам Маяковского: "Нигде кроме, как в Моссельпроме!", "Лучше сосок не было и нет - готов сосать до старости лет!", "Дождик-дождь, напрасно льёшь - я не выйду без галош: с помощью Резинотреста я найду сухое место!"; ну, и так далее... Рекламы, вообще, предназначены взрослым, но захватывают и воображение детей - с детских довоенных лет помню высоко висящие на торцах домов огромные красочные рекламы: "Покупайте зубную пасту "Санит" и "Дентин!", "Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!" - консервная банка с крабом на этикетке. Выложенные в искусно сооружённые пирамиды за витринными стёклами, они, засиженные мухами, терпеливо ждали своего покупателя. Это уже потом, через многие десятилетия, они стали недостижимым деликатесом!.. Что ещё помню? «На каждой улице и в каждом переулочке знают о вкусной русской булочке», «Пончик к завтраку – удобно, вкусно, дёшево и сдобно!»… "Храните свои деньги в сберегательной кассе!", "Накопил - и машину купил!", "Брось кубышку, заведи сберкнижку!", несть им числа... И - широкие, белозубые улыбки на фоне приморской южной набережной, легкового автомобиля и гигантской серой книжки сберегательной кассы: "Вы хотите поехать на курорт, вы хотите приобрести ценную вещь - всё это можно сделать, накопив деньги в сберегательной кассе!"... А мы и не знали, спасибо, дорогая реклама, учтём на будущее!..
... И вот, однажды, увидел я высоко вознесённое и огромное: перед широко улыбающейся белозубой блондинкой - красивая плоская чайная чашка с блюдцем, над ней этакий дымок (или парок?) и скромное, но категоричное уверение: "Приятно пить кофе с ликёром!". Ну, наверное, действительно приятно, раз так уверяют! И я решил во что бы то ни стало попробовать это самое (или этот самый) кофе с ликёром... Ну, что такое "кофе", я знал, конечно же, хорошо - мама варила нам с сестрой так называемый "кофе" из больших, но дешёвых пачек под разными названиями: "Колос", "Ячменный", "Здоровье" и прочие суррогаты, с цикорием или - без, с желудями и без, другого кофе я тогда и не знал, я думал, что это и есть настоящий кофе - нам так мама
говорила, и мы свято верили в это, как верили тому, что советские дети (спасибо великому Сталину!) - самые счастливые дети во всём мире!..
...Что касается ликёра, то с этим было сложнее: ликёры у нас дома не водились, я единственно знал, что он содержит алкоголь, и решился на смелый эксперимент: смешать что-нибудь алкогольное с привычным нам напитком и получить наслаждение, как это сулила красавица-блондинка, белозубо улыбаяясь с рекламного щита... Вместо ликёра я решил использовать остатки водки в "четвертинке", что долго ещё стояла у нас после гостей (!), и куда папа для настойки бросал кусочки сухих мандариновых корочек: я полагал - сойдёт за ликёр... А роль кофе, как я уже сказал, исполнило мамино варево, да ещё - с молоком, мы всегда пили "кофе" с молоком... Ну и - вперёд! В одном из рассказов я уже сообщал, что органическая химия была близка душе моей... Тем более, что - вот оно, близкое райское блаженство, вот и мы сподобимся, и нам тоже будет приятно, как той, белозубой, - чем мы хуже?! И я смело шагнул, и сотворил смесь…
... Дальнейшее - неописуемо моим слабым, неумелым пером: составные части этого экспериментального сложного продукта моментально "выдали" какие-то безобразные грязносерые хлопья, я уже и тогда усомнился в приятности потребления этого напитка; но, когда я попробовал на вкус эту горькосолёную гадость, меня чуть не вывернуло наизнанку, настолько отвратителен был этот, с позволенья сказать, "кофе", который "приятно пить (не угодно ли?..) с ликёром!"… Нет уж! - вам нравится, вы и пейте, а мы - обойдёмся, а мы, советские дети, вместо вашего буржуйского питья, лучше будем пить мамин, привычный кофе, и, конечно же, - без ликёра!..
Июль 2002 г. Ашкелон.
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 3:10 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
МАГНОЛИЯ ПО ПОЧТЕ…
Воспоминания нежности
« …В бананово-лимонном Сингапуре,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия в тропической лазури –
Вы любите меня!..»
…Любим, конечно, ещё как любим, и эту песнь, и легендарного доброго певца! Но ведь магнолия растёт не только в далёком Сингапуре, она растёт и цветёт на более знакомом нам Кавказе и памятна мне при воспоминании о нём, о Сочи, Гаграх – воспоминания наплывают одно на другое, годы на годы, и, наверное, никогда не изгладятся – несколько раз я бывал там и уносил, увозил новые впечатления…
От Туапсе поезд решительно занимает прибрежный путь, и теперь всё время идет берегом моря – смотри в окно, любуйся и волнуйся! Мелькают малые станции, на которых скорый поезд не останавливается – Макопсе, другие, все не помню - одна со странным названием – «Якорная щель», ещё какие-то, Лазаревское… В открытое окно врывается свежий, бодрящий солёный воздух Чёрного моря, учащённо бьётся сердце, сладко и волнительно сжимается грудь, предвкушая месячную радость черноморского беспечного бытия и безделья… Везде, по всему побережью, видны лёгкие летние строения, прикрытые полосами свисающей на окна и двери белой ткани – пансионаты, санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, а то и просто – палатки смелых молодых курортников – «дикарей» из кинофильма «Три плюс два»… На галечных пляжах, близ хрустально чистой воды, под зонтиками, на деревянных лежаках и просто на матерчатых подстилках – кто чего взял из дому – лёгкого и не ценного, пропадёт – и слава Богу, меньше тащить домой - возлежат усталые после годовых трудов праведных курортники, в истоме раскинув все четыре конечности и всё остальное, у кого что есть, доверчиво отдавая свои, совсем почти неприкрытые тела целебным силам Природы… Рано утром пляжи ещё немноголюдны, но вот уже видны снующие фигурки под широкополыми белыми шляпами с бахромой, спускающиеся с сумками с крутых возвышений, стремясь до завтрака «застолбить» себе удобное, близ воды, место на довольно узких берегах. Многие уже в ярких разноцветных купальниках - закрытых и не очень, откровенно и обнадёживающе декларируя свои достоинства нескромным и оценивающим взорам смуглых кареглазых аборигенов…
И вот уже близко – Сочи, там многие выходят, дальше – Хоста, Мацеста, Адлер, это всё – нескончаемые Большие Сочи!.. А дальше – Леселидзе, названная в честь отважного генерала Великой Отечественной, Лоо, и дальше – солнечная Абхазия, где – Гудаута, Новый Афон с огромными пещерами, Гагры… А поезд идёт всё берегом, берегом – Сухуми, Батуми, – со станции Очамчири путь резко сворачивает вглубь, в горы, там уже – настоящая Грузия – Хашури, Зугдиди, Самтредиа, Зестафони, может, и не в таком порядке, подзабыл… - места Фазиля Искандера, Гори, и вот уже – красавец Тбилиси (ах, Тбилиси, ох, Тбилиси, ух, Тбилиси!..), и дальше – на Ереван… И всё было – одно, общее, близкое, а теперь – у каждого – своё, и не знаю, лучше ли стало людям…
…Ах, - Гагры, Гагры, чудо и подарок природы, запечатлённые в прекрасном весёлом фильме! И море там – другое, и запахи другие, люди другие, всё другое и в сердце хранимое! Вот 1933 год, год голода и мора, и первое знакомство с магнолией, розами набережной и кричащими в приморском сквере павлинами… Были и другие годы, но этот – особенно памятен, о необычном приезде на курорт во время страшных событий в стране я уже писал, а сейчас я хочу рассказать о магнолии, о необыкновенном цветке и листьях, вошедших в меня, в мою жизнь…
Скажите мне – только честно! – кто видел цветущую магнолию? Она цветёт ранним кавказским летом, и в том же 1933 году, в далёком своём детстве я видел необыкновенное, почти нереальное явление на деревьях огромных, с тарелку величиной, и белых, как свежий снег, сказочной красоты цветков с мясистыми лепестками, источавшими ни с чем не сравнимый густой, и, в то же время – нежный аромат. Накануне нашего отъезда папе помогли тайно сорвать цветок (цветище!!!), и всю дорогу в вагоне поезда он радовал нас красотой своих постепенно желтеющих лепестков и райским ароматом, как будто печально прощаясь с родным деревом, где ему было так хорошо, и с которым его жестоко и навсегда разлучили - это тоже была жизнь!.. Но – не хочу вас расстраивать: это было, и давно! Мало ли на свете было, да и сейчас хватает жестокостей, в которых в какой-то мере и мы, может быть, повинны! Лучше я расскажу - тем, кто не знает, как выглядит этот чудесный цветок.
…Смотрите телепрограммы? И рекламы, разумеется, - тоже? Реклама вообще – вещь весьма полезная – не только потому, что ведёт и направляет нас, как слепых котят, к покупкам совершенно, оказывается, необходимых нам вещей, о существовании которых и их жизненной необходимости мы даже не задумывались, например, - надувной кровати или, скажем, - особого нижнего белья, без которого, как ни крутись, форма ваших ягодиц – ну никак не улучшится! Или – обруч с шишечками на внутренней кривизне, который живо сгонит с вас, откуда надо, лишний жир, только – не ленись и крути!.. А «тефаль», которая даже сама думает о нас и за нас, если мы сами забываем! И ещё: какие, чёрт их знает, прокладки, всё-таки, – лучшие в критические дни?! Но - нет, нет и ещё раз - нет, рекламы – не только указывают единственно верный нам жизненный путь, это ещё и произведения искусства, кинохудожество! Вспомните обвал реклам, посвященных пронесшейся над страной эпидемии денежных «пирамид», ведь это же просто чудо – ярко расцвеченные малые киноспектакли – с Лёней Голубковым и даже с импортной Марией Кастро, которая из густо намыленного сериала «Богатые тоже плачут»… Так что – покупайте, покупайте, больше покупайте - добром просим, и пока ещё - ласкаво просимо, как нам теперь настойчиво твердят на певучей и родной «мове»…
Так вот, среди совремённых украинских реклам, которые заполонили почему-то весь наш, по крайней мере, в Израиле, - телеэкран, и из которых мы черпаем совершенно необходимые нам знания, вроде того, что кофе это – кава, а стиральная машина – пральна машина, и каким кремом ласкать свои волосся та шкиру, и что, если кормить свою кошку, которая – кишка – разрекламированным кормом, то вона будэ энергиша, хитриша та грайливиша… А есть и такая реклама: необыкновенной красоты молодая женщина в оригинальной шляпке (прошу обратить сугубое внимание и на женщину, и на шляпку!) – что-то с упоением шепчет над дымящейся чашкой кофе, который ей дарован тут же находящимися позолоченными зёрнами… Она очарована ароматом и вкусом райского напитка, она не слышит ничего, даже своего мужа-козла, который выскакивает откуда-то в белых подштанниках и блеет: «Люба, ты нэ бачила моих штанив?.. Коханна!..».
…А на головке этой очаровательной, коханной – ох, загляденье! – женщине – ах, ты ж Люба, ах, ты ж – киця, ах, ты ж – гарна молодыця! - красивая шляпка из огромных белых цветков, это и есть цветы магнолии!.. Женщину, может быть, я должен буду забыть, хотя и вовсе не стремлюсь к этому (между нами говоря…), но цветы магнолии – никогда! А цветы её и листья – это одно целое, одно напоминает другое, и воскрешает дорогие моему сердцу воспоминания.
…Я держу хрупкие куски, обломки засохших листьев, на которых ещё сохранились буквы и слова, написанные чернильным карандашом: «Привет с Кавказа» и московский адрес – Москва, 3-ий Ростокинский переулок, дом 4… Сохранившиеся и бережно хранимые обломки моей любви!
Боже, сколько же им лет, это – с 1951 года! Выходит – пятьдесят шесть! Пусть же они ещё живут со мной, пока я жив!.. Они – память моя, горькая и радостная. В 1951 году я окончил четвёртый курс института. Этот год был содержательным, чтоб не сказать более… В этом году я успешно «закосил» от набора на военный факультет, до сих пор не могу прийти в себя
– от воспоминаний об опасности для всей жизни моей, для моей последующей судьбы, об этом я уже рассказывал. В этом же году я, как и все четверокурсники, два летних месяца – июнь и июль – провёл на производственной клинической практике. Я выбрал для этого – выбор был – Кунцевскую, 71-ую больницу, которая потом значительно расширилась и стала известной московской. Я выбрал её, а не уехал на практику в другую область, в какую-нибудь далёкую и глубинную чеховско-вересаевскую тьмутараканскую больницу, с местным, хоть и уважаемым в округе Ионычем, потому что туда, в Кунцево, которое не было тогда ещё Москвой, я легко добирался утром на велосипеде, - всего шесть километров по прямой дороге нашего Можайского шоссе, и ночевал дома. Но была и ещё одна, наверное, главная причина – в этом году я уже пребывал в состоянии восторженном и возвышенном, - я был женихом…
О производственной практике я тоже мог бы рассказать, тоже были ведь любопытные, интересные эпизоды… Жизнь была насыщена интересностями и интересна насыщенностью – ну ведь не зря, не на пустом же месте я написал свыше семидесяти рассказов, и все они – честно, стопроцентно, биографичны, из жизни! Но надо ли рассказывать обо всём, хотя и могу!..
Итак, после двухмесячной практики – август был наш! А тут в профкоме института появились путёвки – в дом отдыха, на Кавказ, на двадцать четыре дня! Путёвка стоила четыреста восемьдесят рублей, и были дефицитны, - в драку нарасхват! Но я сумел «вырвать» две – для себя и невесты, ох и трудно же это было! К тому же наше в семье материальное положение было ещё более осложнено в силу причин, которых сейчас касаться не буду. Я мобилизовал все свои накопленные карманные деньги, - их, конечно же, не хватило, но мама, понятно, помогла – мама есть мама! Скольким в жизни своей я обязан маме, сколько я остался ей должен! Я рад, что хотя бы написал повесть – как сумел, целиком посвящённую ей… А поехал я всё-таки один, потому что мама Леночки не пустила её – наверное, думаю сейчас, - правильно сделала... И вообще она отговаривала Леночку выходить за меня замуж: «Он – старый (!..), и у него есть, наверное, семья!» - ах, мудрая Фирочка! Старым я, конечно, не был (мне было 25 лет), но где-то она была (ох, - была!..) близка к истине, которая почему-то всегда прячется в глубокой серединке и которой я поделился с душой самой порядочной и доверительной, да продлятся дни её… Но – не будем отвлекаться, лучше – наслаждайтесь наступившим отдыхом, смотрите в окошко – на курорт, на отдых едем, к Чёрному морю!..
Что вам рассказать о весёлой дороге нашей разгульной студенческой гурьбы в обыкновенном, нафаршированном шумливой молодёжью, плацкартном вагоне, с весёлым проводником ( «Студенты, - станция, высыпай! Семечки – два рубля ведро!..» – нам не нужны были спальные-мягкие, разве так пообщаешься в них! Что вам рассказать о прекрасном времяпровождении в простом, в общем-то, доме отдыха для медицинских работников в местечке Магри, это – в двенадцати километрах от Туапсе. И поселили нас, студентов, по три-четыре человека, - не в хоромах, а в каких-то сараюшках-хижинах, - уютно, впрочем, стоявших в тени деревьев, где-то с краю, но на территории дома отдыха. А что нам было нужно? – В этих гнёздышках, внутри - сумрачных и ласково-прохладных, где и пол, кажется, был земляной, стояли нормальные кровати с чистым бельём, стол под белым покрывалом, даже, кажется, - и с графином, два стула, чего ж вам ещё?.. В нормальных палатах отдыхали уже дипломированные врачи – народ более солидный и более уважаемый… Но мы были молоды и не требовательны, но рядом, через железнодорожный путь – море, но нам было – мало сказать - хорошо!.. Да и питание было приличным. Кроме того, компания была своя, в основном – студенческая, и были со мной товарищи из группы – Миша Альтман и Юра Веницковский, и вскоре приехала Юрина мама, душевный педиатр, добрейшая и интеллигентнейшая Евстолия Алексеевна, которых тепло вспоминаю… Миша приехал со своей невестой Ирочкой Китаевой, нашей же одногруппницей, ей уступил своё место, а сам поселился в каком-то плетёном шалашике, видимо – сторожа дома отдыха, здесь же, и всем было хорошо!.. Даже, «скинувшись» по нашей финансовой скудости, мы небольшой группой двинулись в двухдневное путешествие и побывали в сказочных местах Сочинского заповедника и на озере Рица… Ох, как же было хорошо!.. Господи, если Ты есть, в нынешней моей горькой и безрадостной жизни благодарю и не устану благодаритьТебя за то, что было!
А ещё, Господи, если б Ты хоть на полчаса вернул меня – в то счастливое время, дал бы мне увидеть и услышать ушедшее – уверовал бы я в Тебя на все сто, вот те – крест и Маген Давид, и, опять же – Аллах Акбар, и лягавый буду, и век воли не видать!..
Да, так вот – был я в ту пору женихом, и, хоть и было мне, как я уже сказал, - очень даже хорошо на отдыхе, но уже скучал я по моей милой девушке, которая была неожиданно дарована мне судьбой, и лучше которой я не встречал, потому что лучше её не было, не могло быть, и, наверное, во всём мире нет!..
И, по приезде в дом отдыха, я тотчас отправил ей первое письмо, где отчитывался в своих восторгах и просил её немедленно отвечать…
А восторги, конечно, были – места прекрасные, смутно вспоминаемые с детства, почти субтропики, но, всё же, есть что-то и российское – изнуряющей жары нет, море, действительно, могу теперь сказать, – другое, ласковое и чистое, прозрачное, и живность в нём – стайки крохотных любопытных рыбок, подплывающих удивительно чётким строем и, при малейшем движении – исчезающие мгновенным коллективным рывком; рыба-«игла», рыбка-«морской конёк», красивейшие гигантские белые, голубые и розовые медузы, которые не жалят, маленькие шустрые крабики под камнями, и – деревья, привычные и местные, южные: олеандры, кизил, ореховые, лавровые с чудным ароматом листьев – хоть в суп кидай!.. И - магнолия!!! Высокие деревья, гордые своей красотой, с нарядными, глянцевыми листьями – с ладонь и более величиной.
…Я писал письма почти каждый день, как будто и не расставался с моей любимой, и ждал от неё ответных писем, и это добавляло радости в те счастливые, со свободным дыханием во всю грудь, светлые дни, потому что я знал, что скоро стану ещё счастливее, ещё радостнее в предстоявших и волнительно ожидаемых мной жизненных переменах…
…И кто-то из наших научил меня написать открытку… на листе магнолии!
Не очень-то надеясь, что такое «письмо» дойдёт, я взял по возможности ровный и крупный лист, попросил в конторе дома отдыха чернильный, «химический» карандаш, которым с трудом (всё ж, - не бумага!) вывел адрес,
наклеил марку и – опустил в почтовый ящик на территории дома отдыха; почта была только в Туапсе, и – будь, что будет, - а вдруг!..
Пробегали дни за днями, я не жалел их быстротечности, уже немного скучал и по группе (лучше её, девятнадцатой, не было на всём курсе!..), по началу учёбы, которая должна была с пятого курса привнести что-то, ожидаемое новое и интересное, я уже был не тот, что на первом курсе, отнявшем много здоровья – я был полноценным и увлечённым студентом, почти – врачом, об этом я мечтал, и вот – сбылось!.. А, кроме того, я предвкушал встречу со счастьем… К этому я начал понемногу готовиться, - надо же что-то привезти! Гуляя с товарищами по красивым окрестностям, набрал ягод дикорастущего кизила, которые передал в картонном ящике с товарищем, Мишей, уезжавшим в Москву раньше меня; я знал, что моя будущая тёща сварит отличное варенье или повидло; на последние свои крохи, оставив почти в обрез на дорогу, купил у местного жителя - орехов «фундук», и ещё – купил три необычных цветка – «гребешки»: это – крупные, со сплющенными головками, бархатистой, волнистой поверхностью бордового цвета, совершенно незнакомые мне и ни на что не похожие по виду, и не пахнувшие цветы – мне сказали, что они, засохнув, долго сохраняются – так оно и было, - в ужасной хибаре Леночкиных родителей они стояли годами в узком и высоком стеклянном цветочнике… На большее меня не хватило, и выразить мою теплоту и нежность любимой девушке – было мне больше нечем…
И я, беспечно и с наслаждением, проводил свои дни, более всего – на пляже, думая и мечтая только об одном, когда однажды, уже в послеобе- денное время, меня вдруг пронзило: ведь сегодня – девятнадцатое августа, у Леночки – день рождения! Как же это я в такой день не поздравил её!!!
Я вскочил резвым конём, наскоро оделся и выбежал на шоссе. Какой-то добрый человек остановил свой грузовик и через пять минут домчал меня до Туапсе, остановившись возле почты. От предложенного мной честно заработанного рубля водитель-кавказец отказался: «Ты солдат, да? Теперь студент, да? Денги много? Я тоже солдат был, да? Иди, дорогой, будь здоров!». Спасибо доброму человеку, спасибо всем добрым людям!.. Лишних «денги» у меня, и правда, - не было… Но мне стало легче и спокойнее только тогда, когда я уже держал в руке крохотный листочек квитанции об оплате телеграммы – я надеялся, что она придёт по назначению ещё сегодня…
Обратно я уже не торопился – до своего полустанка «Магри» я добрался, уже в хорошем расположении духа, с помощью местного сообщения, по расписанию, на тепловозике–«мотрисе», с одним или двумя вагончиками…
Когда я вернулся в Москву, Леночка рассказала мне, как она грустила, не получив с утра от меня телеграммы, день рождения она не отмечала – и средств не было (чтоб не сказать более!..), и ждала она только весточки от меня, ждала весь день… И вдруг, уже к вечеру, ни на что теперь не надеясь, она увидела подходившую к домику почтальона, которая держала в руке телеграмму, и ещё двумя руками осторожно придерживала подсохший за время пути хрупкий листочек, на котором моим корявым почерком (если то, как я писал, можно вообще назвать почерком!) чернильно было выведено: «ПРИВЕТ С КАВКАЗА!»... Весь Третий Ростокинский сбежался посмотреть невиданное доселе письмо, я храню его до сих пор, привёз из Москвы на свою печальную память. После меня оно станет мусором и будет, конечно, выброшено, а пока оно, всем непривычное, шуточное и душевное, и вряд ли в таком виде применяемое теперь, в наше неулыбчивое время – заботливо греет мою душу нежными воспоминаниями о юности и любви, которая пребудет во мне до последнего дыхания и удара сердца моего, и прав был большой писатель и знаток человеческих душ: «Счастлив тот, у кого есть что вспомнить хорошего!..».
Ноябрь 2005 г. – август 2006 г. – сентябрь 2007 г. Ашкелон
Воспоминания нежности
« …В бананово-лимонном Сингапуре,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия в тропической лазури –
Вы любите меня!..»
…Любим, конечно, ещё как любим, и эту песнь, и легендарного доброго певца! Но ведь магнолия растёт не только в далёком Сингапуре, она растёт и цветёт на более знакомом нам Кавказе и памятна мне при воспоминании о нём, о Сочи, Гаграх – воспоминания наплывают одно на другое, годы на годы, и, наверное, никогда не изгладятся – несколько раз я бывал там и уносил, увозил новые впечатления…
От Туапсе поезд решительно занимает прибрежный путь, и теперь всё время идет берегом моря – смотри в окно, любуйся и волнуйся! Мелькают малые станции, на которых скорый поезд не останавливается – Макопсе, другие, все не помню - одна со странным названием – «Якорная щель», ещё какие-то, Лазаревское… В открытое окно врывается свежий, бодрящий солёный воздух Чёрного моря, учащённо бьётся сердце, сладко и волнительно сжимается грудь, предвкушая месячную радость черноморского беспечного бытия и безделья… Везде, по всему побережью, видны лёгкие летние строения, прикрытые полосами свисающей на окна и двери белой ткани – пансионаты, санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, а то и просто – палатки смелых молодых курортников – «дикарей» из кинофильма «Три плюс два»… На галечных пляжах, близ хрустально чистой воды, под зонтиками, на деревянных лежаках и просто на матерчатых подстилках – кто чего взял из дому – лёгкого и не ценного, пропадёт – и слава Богу, меньше тащить домой - возлежат усталые после годовых трудов праведных курортники, в истоме раскинув все четыре конечности и всё остальное, у кого что есть, доверчиво отдавая свои, совсем почти неприкрытые тела целебным силам Природы… Рано утром пляжи ещё немноголюдны, но вот уже видны снующие фигурки под широкополыми белыми шляпами с бахромой, спускающиеся с сумками с крутых возвышений, стремясь до завтрака «застолбить» себе удобное, близ воды, место на довольно узких берегах. Многие уже в ярких разноцветных купальниках - закрытых и не очень, откровенно и обнадёживающе декларируя свои достоинства нескромным и оценивающим взорам смуглых кареглазых аборигенов…
И вот уже близко – Сочи, там многие выходят, дальше – Хоста, Мацеста, Адлер, это всё – нескончаемые Большие Сочи!.. А дальше – Леселидзе, названная в честь отважного генерала Великой Отечественной, Лоо, и дальше – солнечная Абхазия, где – Гудаута, Новый Афон с огромными пещерами, Гагры… А поезд идёт всё берегом, берегом – Сухуми, Батуми, – со станции Очамчири путь резко сворачивает вглубь, в горы, там уже – настоящая Грузия – Хашури, Зугдиди, Самтредиа, Зестафони, может, и не в таком порядке, подзабыл… - места Фазиля Искандера, Гори, и вот уже – красавец Тбилиси (ах, Тбилиси, ох, Тбилиси, ух, Тбилиси!..), и дальше – на Ереван… И всё было – одно, общее, близкое, а теперь – у каждого – своё, и не знаю, лучше ли стало людям…
…Ах, - Гагры, Гагры, чудо и подарок природы, запечатлённые в прекрасном весёлом фильме! И море там – другое, и запахи другие, люди другие, всё другое и в сердце хранимое! Вот 1933 год, год голода и мора, и первое знакомство с магнолией, розами набережной и кричащими в приморском сквере павлинами… Были и другие годы, но этот – особенно памятен, о необычном приезде на курорт во время страшных событий в стране я уже писал, а сейчас я хочу рассказать о магнолии, о необыкновенном цветке и листьях, вошедших в меня, в мою жизнь…
Скажите мне – только честно! – кто видел цветущую магнолию? Она цветёт ранним кавказским летом, и в том же 1933 году, в далёком своём детстве я видел необыкновенное, почти нереальное явление на деревьях огромных, с тарелку величиной, и белых, как свежий снег, сказочной красоты цветков с мясистыми лепестками, источавшими ни с чем не сравнимый густой, и, в то же время – нежный аромат. Накануне нашего отъезда папе помогли тайно сорвать цветок (цветище!!!), и всю дорогу в вагоне поезда он радовал нас красотой своих постепенно желтеющих лепестков и райским ароматом, как будто печально прощаясь с родным деревом, где ему было так хорошо, и с которым его жестоко и навсегда разлучили - это тоже была жизнь!.. Но – не хочу вас расстраивать: это было, и давно! Мало ли на свете было, да и сейчас хватает жестокостей, в которых в какой-то мере и мы, может быть, повинны! Лучше я расскажу - тем, кто не знает, как выглядит этот чудесный цветок.
…Смотрите телепрограммы? И рекламы, разумеется, - тоже? Реклама вообще – вещь весьма полезная – не только потому, что ведёт и направляет нас, как слепых котят, к покупкам совершенно, оказывается, необходимых нам вещей, о существовании которых и их жизненной необходимости мы даже не задумывались, например, - надувной кровати или, скажем, - особого нижнего белья, без которого, как ни крутись, форма ваших ягодиц – ну никак не улучшится! Или – обруч с шишечками на внутренней кривизне, который живо сгонит с вас, откуда надо, лишний жир, только – не ленись и крути!.. А «тефаль», которая даже сама думает о нас и за нас, если мы сами забываем! И ещё: какие, чёрт их знает, прокладки, всё-таки, – лучшие в критические дни?! Но - нет, нет и ещё раз - нет, рекламы – не только указывают единственно верный нам жизненный путь, это ещё и произведения искусства, кинохудожество! Вспомните обвал реклам, посвященных пронесшейся над страной эпидемии денежных «пирамид», ведь это же просто чудо – ярко расцвеченные малые киноспектакли – с Лёней Голубковым и даже с импортной Марией Кастро, которая из густо намыленного сериала «Богатые тоже плачут»… Так что – покупайте, покупайте, больше покупайте - добром просим, и пока ещё - ласкаво просимо, как нам теперь настойчиво твердят на певучей и родной «мове»…
Так вот, среди совремённых украинских реклам, которые заполонили почему-то весь наш, по крайней мере, в Израиле, - телеэкран, и из которых мы черпаем совершенно необходимые нам знания, вроде того, что кофе это – кава, а стиральная машина – пральна машина, и каким кремом ласкать свои волосся та шкиру, и что, если кормить свою кошку, которая – кишка – разрекламированным кормом, то вона будэ энергиша, хитриша та грайливиша… А есть и такая реклама: необыкновенной красоты молодая женщина в оригинальной шляпке (прошу обратить сугубое внимание и на женщину, и на шляпку!) – что-то с упоением шепчет над дымящейся чашкой кофе, который ей дарован тут же находящимися позолоченными зёрнами… Она очарована ароматом и вкусом райского напитка, она не слышит ничего, даже своего мужа-козла, который выскакивает откуда-то в белых подштанниках и блеет: «Люба, ты нэ бачила моих штанив?.. Коханна!..».
…А на головке этой очаровательной, коханной – ох, загляденье! – женщине – ах, ты ж Люба, ах, ты ж – киця, ах, ты ж – гарна молодыця! - красивая шляпка из огромных белых цветков, это и есть цветы магнолии!.. Женщину, может быть, я должен буду забыть, хотя и вовсе не стремлюсь к этому (между нами говоря…), но цветы магнолии – никогда! А цветы её и листья – это одно целое, одно напоминает другое, и воскрешает дорогие моему сердцу воспоминания.
…Я держу хрупкие куски, обломки засохших листьев, на которых ещё сохранились буквы и слова, написанные чернильным карандашом: «Привет с Кавказа» и московский адрес – Москва, 3-ий Ростокинский переулок, дом 4… Сохранившиеся и бережно хранимые обломки моей любви!
Боже, сколько же им лет, это – с 1951 года! Выходит – пятьдесят шесть! Пусть же они ещё живут со мной, пока я жив!.. Они – память моя, горькая и радостная. В 1951 году я окончил четвёртый курс института. Этот год был содержательным, чтоб не сказать более… В этом году я успешно «закосил» от набора на военный факультет, до сих пор не могу прийти в себя
– от воспоминаний об опасности для всей жизни моей, для моей последующей судьбы, об этом я уже рассказывал. В этом же году я, как и все четверокурсники, два летних месяца – июнь и июль – провёл на производственной клинической практике. Я выбрал для этого – выбор был – Кунцевскую, 71-ую больницу, которая потом значительно расширилась и стала известной московской. Я выбрал её, а не уехал на практику в другую область, в какую-нибудь далёкую и глубинную чеховско-вересаевскую тьмутараканскую больницу, с местным, хоть и уважаемым в округе Ионычем, потому что туда, в Кунцево, которое не было тогда ещё Москвой, я легко добирался утром на велосипеде, - всего шесть километров по прямой дороге нашего Можайского шоссе, и ночевал дома. Но была и ещё одна, наверное, главная причина – в этом году я уже пребывал в состоянии восторженном и возвышенном, - я был женихом…
О производственной практике я тоже мог бы рассказать, тоже были ведь любопытные, интересные эпизоды… Жизнь была насыщена интересностями и интересна насыщенностью – ну ведь не зря, не на пустом же месте я написал свыше семидесяти рассказов, и все они – честно, стопроцентно, биографичны, из жизни! Но надо ли рассказывать обо всём, хотя и могу!..
Итак, после двухмесячной практики – август был наш! А тут в профкоме института появились путёвки – в дом отдыха, на Кавказ, на двадцать четыре дня! Путёвка стоила четыреста восемьдесят рублей, и были дефицитны, - в драку нарасхват! Но я сумел «вырвать» две – для себя и невесты, ох и трудно же это было! К тому же наше в семье материальное положение было ещё более осложнено в силу причин, которых сейчас касаться не буду. Я мобилизовал все свои накопленные карманные деньги, - их, конечно же, не хватило, но мама, понятно, помогла – мама есть мама! Скольким в жизни своей я обязан маме, сколько я остался ей должен! Я рад, что хотя бы написал повесть – как сумел, целиком посвящённую ей… А поехал я всё-таки один, потому что мама Леночки не пустила её – наверное, думаю сейчас, - правильно сделала... И вообще она отговаривала Леночку выходить за меня замуж: «Он – старый (!..), и у него есть, наверное, семья!» - ах, мудрая Фирочка! Старым я, конечно, не был (мне было 25 лет), но где-то она была (ох, - была!..) близка к истине, которая почему-то всегда прячется в глубокой серединке и которой я поделился с душой самой порядочной и доверительной, да продлятся дни её… Но – не будем отвлекаться, лучше – наслаждайтесь наступившим отдыхом, смотрите в окошко – на курорт, на отдых едем, к Чёрному морю!..
Что вам рассказать о весёлой дороге нашей разгульной студенческой гурьбы в обыкновенном, нафаршированном шумливой молодёжью, плацкартном вагоне, с весёлым проводником ( «Студенты, - станция, высыпай! Семечки – два рубля ведро!..» – нам не нужны были спальные-мягкие, разве так пообщаешься в них! Что вам рассказать о прекрасном времяпровождении в простом, в общем-то, доме отдыха для медицинских работников в местечке Магри, это – в двенадцати километрах от Туапсе. И поселили нас, студентов, по три-четыре человека, - не в хоромах, а в каких-то сараюшках-хижинах, - уютно, впрочем, стоявших в тени деревьев, где-то с краю, но на территории дома отдыха. А что нам было нужно? – В этих гнёздышках, внутри - сумрачных и ласково-прохладных, где и пол, кажется, был земляной, стояли нормальные кровати с чистым бельём, стол под белым покрывалом, даже, кажется, - и с графином, два стула, чего ж вам ещё?.. В нормальных палатах отдыхали уже дипломированные врачи – народ более солидный и более уважаемый… Но мы были молоды и не требовательны, но рядом, через железнодорожный путь – море, но нам было – мало сказать - хорошо!.. Да и питание было приличным. Кроме того, компания была своя, в основном – студенческая, и были со мной товарищи из группы – Миша Альтман и Юра Веницковский, и вскоре приехала Юрина мама, душевный педиатр, добрейшая и интеллигентнейшая Евстолия Алексеевна, которых тепло вспоминаю… Миша приехал со своей невестой Ирочкой Китаевой, нашей же одногруппницей, ей уступил своё место, а сам поселился в каком-то плетёном шалашике, видимо – сторожа дома отдыха, здесь же, и всем было хорошо!.. Даже, «скинувшись» по нашей финансовой скудости, мы небольшой группой двинулись в двухдневное путешествие и побывали в сказочных местах Сочинского заповедника и на озере Рица… Ох, как же было хорошо!.. Господи, если Ты есть, в нынешней моей горькой и безрадостной жизни благодарю и не устану благодаритьТебя за то, что было!
А ещё, Господи, если б Ты хоть на полчаса вернул меня – в то счастливое время, дал бы мне увидеть и услышать ушедшее – уверовал бы я в Тебя на все сто, вот те – крест и Маген Давид, и, опять же – Аллах Акбар, и лягавый буду, и век воли не видать!..
Да, так вот – был я в ту пору женихом, и, хоть и было мне, как я уже сказал, - очень даже хорошо на отдыхе, но уже скучал я по моей милой девушке, которая была неожиданно дарована мне судьбой, и лучше которой я не встречал, потому что лучше её не было, не могло быть, и, наверное, во всём мире нет!..
И, по приезде в дом отдыха, я тотчас отправил ей первое письмо, где отчитывался в своих восторгах и просил её немедленно отвечать…
А восторги, конечно, были – места прекрасные, смутно вспоминаемые с детства, почти субтропики, но, всё же, есть что-то и российское – изнуряющей жары нет, море, действительно, могу теперь сказать, – другое, ласковое и чистое, прозрачное, и живность в нём – стайки крохотных любопытных рыбок, подплывающих удивительно чётким строем и, при малейшем движении – исчезающие мгновенным коллективным рывком; рыба-«игла», рыбка-«морской конёк», красивейшие гигантские белые, голубые и розовые медузы, которые не жалят, маленькие шустрые крабики под камнями, и – деревья, привычные и местные, южные: олеандры, кизил, ореховые, лавровые с чудным ароматом листьев – хоть в суп кидай!.. И - магнолия!!! Высокие деревья, гордые своей красотой, с нарядными, глянцевыми листьями – с ладонь и более величиной.
…Я писал письма почти каждый день, как будто и не расставался с моей любимой, и ждал от неё ответных писем, и это добавляло радости в те счастливые, со свободным дыханием во всю грудь, светлые дни, потому что я знал, что скоро стану ещё счастливее, ещё радостнее в предстоявших и волнительно ожидаемых мной жизненных переменах…
…И кто-то из наших научил меня написать открытку… на листе магнолии!
Не очень-то надеясь, что такое «письмо» дойдёт, я взял по возможности ровный и крупный лист, попросил в конторе дома отдыха чернильный, «химический» карандаш, которым с трудом (всё ж, - не бумага!) вывел адрес,
наклеил марку и – опустил в почтовый ящик на территории дома отдыха; почта была только в Туапсе, и – будь, что будет, - а вдруг!..
Пробегали дни за днями, я не жалел их быстротечности, уже немного скучал и по группе (лучше её, девятнадцатой, не было на всём курсе!..), по началу учёбы, которая должна была с пятого курса привнести что-то, ожидаемое новое и интересное, я уже был не тот, что на первом курсе, отнявшем много здоровья – я был полноценным и увлечённым студентом, почти – врачом, об этом я мечтал, и вот – сбылось!.. А, кроме того, я предвкушал встречу со счастьем… К этому я начал понемногу готовиться, - надо же что-то привезти! Гуляя с товарищами по красивым окрестностям, набрал ягод дикорастущего кизила, которые передал в картонном ящике с товарищем, Мишей, уезжавшим в Москву раньше меня; я знал, что моя будущая тёща сварит отличное варенье или повидло; на последние свои крохи, оставив почти в обрез на дорогу, купил у местного жителя - орехов «фундук», и ещё – купил три необычных цветка – «гребешки»: это – крупные, со сплющенными головками, бархатистой, волнистой поверхностью бордового цвета, совершенно незнакомые мне и ни на что не похожие по виду, и не пахнувшие цветы – мне сказали, что они, засохнув, долго сохраняются – так оно и было, - в ужасной хибаре Леночкиных родителей они стояли годами в узком и высоком стеклянном цветочнике… На большее меня не хватило, и выразить мою теплоту и нежность любимой девушке – было мне больше нечем…
И я, беспечно и с наслаждением, проводил свои дни, более всего – на пляже, думая и мечтая только об одном, когда однажды, уже в послеобе- денное время, меня вдруг пронзило: ведь сегодня – девятнадцатое августа, у Леночки – день рождения! Как же это я в такой день не поздравил её!!!
Я вскочил резвым конём, наскоро оделся и выбежал на шоссе. Какой-то добрый человек остановил свой грузовик и через пять минут домчал меня до Туапсе, остановившись возле почты. От предложенного мной честно заработанного рубля водитель-кавказец отказался: «Ты солдат, да? Теперь студент, да? Денги много? Я тоже солдат был, да? Иди, дорогой, будь здоров!». Спасибо доброму человеку, спасибо всем добрым людям!.. Лишних «денги» у меня, и правда, - не было… Но мне стало легче и спокойнее только тогда, когда я уже держал в руке крохотный листочек квитанции об оплате телеграммы – я надеялся, что она придёт по назначению ещё сегодня…
Обратно я уже не торопился – до своего полустанка «Магри» я добрался, уже в хорошем расположении духа, с помощью местного сообщения, по расписанию, на тепловозике–«мотрисе», с одним или двумя вагончиками…
Когда я вернулся в Москву, Леночка рассказала мне, как она грустила, не получив с утра от меня телеграммы, день рождения она не отмечала – и средств не было (чтоб не сказать более!..), и ждала она только весточки от меня, ждала весь день… И вдруг, уже к вечеру, ни на что теперь не надеясь, она увидела подходившую к домику почтальона, которая держала в руке телеграмму, и ещё двумя руками осторожно придерживала подсохший за время пути хрупкий листочек, на котором моим корявым почерком (если то, как я писал, можно вообще назвать почерком!) чернильно было выведено: «ПРИВЕТ С КАВКАЗА!»... Весь Третий Ростокинский сбежался посмотреть невиданное доселе письмо, я храню его до сих пор, привёз из Москвы на свою печальную память. После меня оно станет мусором и будет, конечно, выброшено, а пока оно, всем непривычное, шуточное и душевное, и вряд ли в таком виде применяемое теперь, в наше неулыбчивое время – заботливо греет мою душу нежными воспоминаниями о юности и любви, которая пребудет во мне до последнего дыхания и удара сердца моего, и прав был большой писатель и знаток человеческих душ: «Счастлив тот, у кого есть что вспомнить хорошего!..».
Ноябрь 2005 г. – август 2006 г. – сентябрь 2007 г. Ашкелон
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 3:17 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
МАЛЕНЬКАЯ НЕЛЛИ …
Первый курс института был архитруден для меня - пришел-то я из фельдшерской школы, по общеобразовательным предметам знаний, фактически, - никаких, в объёме семилетки, а тут - физика и химия в масштабах колоссальных, требующие знаний математики за десятилетку, а преподаватели безжалостны: семинары - сдавай, лабораторные работы - отрабатывай, хоть болел, хоть не болел, никому до этого дела нет, накопишь "хвостов", ну, прямо - беда! Хоть из института вылетай! "Если выгонят тебя из института, и услышишь от директора: "Прощай!" - не вступай с деканом в спор, уходи в людской простор, никогда и нигде не унывай!" Так мы пели, наряду с другими весёлыми студенческими песнями - много песен мы пели... Но расставаться с институтом никому не хотелось, хотели учиться. Мы, мальчишки, пришли после армии, лекционные аудитории сплошь "зеленели" кителями и гимнастёрками, и всем было трудно. Это уж потом, когда пошли клинические дисциплины, я "воспрял духом", а латынь и анатомия - бич многих, для меня трудности не составляли. Но пришлось ночами изучать общую химию, алгебру, таблицы логарифмов, тригонометрию!!! Спрашивается - зачем всё это нужно врачу?..
…Однако началась прекрасная студенческая жизнь, незабываемая, с дискуссиями, вечерами отдыха, пирушками в группах по праздникам, и с любовью тоже... - у каждого своя и у всех - прекрасная! Все почти были плохо одеты, особенно – лица мужского пола, но на это не обращали внимания - время было послевоенное - 1947 год...
Разные были личности среди нас, но почти все были дружны, дружно ходили на демонстрации, никто особенно не выделялся, это уж потом, к концу учёбы, ближе к эпохе крушения сталинизма, люди "проявили" себя и стало ясно - кто есть кто... Стало известно, что были среди нас и «стукачи», а мы и не знали…
И была среди нас крохотная девочка, ну – Дюймовочка,- Неллочка Левитина, очень весёлая, живая, острая на язык и, прямо по-детски проказливая... Ну, например, в туалете наберёт в соску воды из крана, раздует её, как пузырь и, пряча её за спиной, войдёт в аудиторию, подойдет к ещё стоящей в ожидании лектора группе студентов, и ка-а-ак подбросит этот пузырь вверх!.. Естественно - все облиты, кто злится, кто - хохочет, и она - громче всех! Я как-то сказал Исааку Гольдману (он учился в моей группе, стал впоследствии большим микрохирургом на ухе, а тогда, не помню уж - на каком курсе, был членом комитета комсомола института - фигура, так сказать...): "Исаак, надо сделать ей замечание, ведёт она себя как-то не по-комсомольски!" - "А, ей – простительно, смеясь, отвечал он, - она маленькая..."
Ну, и решил я однажды подшутить над ней. Надо сказать, любил я вообще подшучивать, а над девушками - особенно, всю жизнь я шутил - "Шутил я день,
шутил я ночь - родился сын, а после - дочь, и новый день опять светил, а я шутил, шутил, шутил..." Как я уже писал, жизнь - сплошное веселье, обхохочешься иногда до горьких, неодолимых слёз... Вот и сейчас шучу... И был вечер, и было утро - сидим это мы однажды на лекции - по политэкономии. Ну, до чего же интересная была лекция! Как это, значит, образуется прибавочная стоимость, а ещё - как первое подразделение переходит во второе подразделение, и тому подобные захватывающие события...
…А Неллочка сидит внизу, впереди меня, и усердно строчит в тетрадке, записывает лекцию. Вообще – хорошо училась, старалась…
И я коварно посылаю ей записку, "подмётное письмо", и пустил по рядам, а в записке - свежевылупленные стихи: "О, маленькая Нелли, побудь со мной..." Было тогда, с довоенных времён популярное танго с этими словами, а ещё там было: "Ты голову склонила ко мне на грудь, и тихо прошептала:"Печаль забудь!" - такое вот "чувствительное" танго... А в записке - вот что:
О, маленькая Нелли,
Побудь со мной!
Брожу я по панели,
Как неживой...
*
Брожу я и страдаю,
И слёзы лью,
Лишь о тебе мечтаю,
Тебя люблю!
*
Люблю тебя без меры,
О, боже мой!
И каждым метамером *)
Я - твой, я - твой!
*
Любовь в крови разлита,
И жар в груди,
Душа моя открыта -
Приди, приди!
*
И грезится в постели
Мне облик твой.
О, маленькая Нелли,
Побудь со мной!..
*) Метамеры - сегменты мышечного строения у низших позвоночных - рыб, например. Это хорошо видно у вареных и горячего копчения рыб... Помните копчёную треску, например, перевязанную верёвочкой?.. Это хорошо, что хоть это помните! Вкусноты необыкновенной, рыба для бедных, и всего-то рупь и две копейки кило…
…Люди дорогие! Я любил вас! Помните, прошу вас, по возможности, - всё! Хорошее помните, весёлое, чтобы сердцу было приятно, чтобы молодость вернулась в память, помните людей хороших, добрых, помогавших вам в жизни, которых, может быть, уже и нет, но , если вы их вспомните, они оживут на время в нас. Мир и покой их душам! Но и плохих тоже помните, их подлости, их пакости, которые отравляли вам жизнь! Их душам пусть не будет, за их мерзости, за их жестокости и зверства, за их направленную ненависть, - покоя во веки веков! Есть такая старая поговорка, в которую многие тычут, считая это истиной:
De mortibus – sed bene, sed nihil – «о мёртвых – или хорошее, или – ничего», ой, неправильно это, каждый должен получить, что заслужил - De mortibus – sed bene, sed male – “о мёртвых – или хорошее, или – плохое…”. И, наконец, есть и третье:
De mortibus – veritas! – о мёртвых – правду, да – только правду, всегда только правду и ничего, кроме правды, какая она есть у каждого: Jedem – zu seine, как говорили немцы в своё время…
... Получив записку, Неллочка заволновалась, это было заметно, так как с улыбкой я наблюдал за ней - заёрзала, завертела головкой - не знаю, поняла ли она шутку или приняла содержание записки всерьёз, но видно было, что уж очень хотелось ей узнать, кто писал... Но она так и не узнала, как ни старалась, - пару раз она пристально смотрела на меня, не знаю, почему - я тогда ещё не был известен, как доморощенный поэт, в нашей студенческой среде, был другой, и на стихи его я написал пародию. К чести его - он не обиделся, принял интеллигентно, и даже не замедлил со стихотворным же ответом... Я потихоньку ловил её взгляд в мою сторону, с трудом удерживаясь, чтоб не прыснуть от смеха, сохраняя безразлично-каменное выражение лица...
…Неллочка так и осталась в неведении, хотя все шесть лет мы были на одном курсе, но в разных группах, и близки не были, и я забыл признаться в своей шутке. Как и я, она стала дерматологом и, говорят, хорошим, и вышла замуж за нашего однокурсника Ромку Симовского, тоже небольшого роста, но тоже умного - уж не знаю, по какой части он специализировался. И эта крохотулечка нарожала детей – я не знаю, - одного или двоих, и теперь нам, видно, не встретиться, и никогда она не узнает, какую добрую шутку я сотворил...
Март 2001 г. Ашкелон, Израиль.
Первый курс института был архитруден для меня - пришел-то я из фельдшерской школы, по общеобразовательным предметам знаний, фактически, - никаких, в объёме семилетки, а тут - физика и химия в масштабах колоссальных, требующие знаний математики за десятилетку, а преподаватели безжалостны: семинары - сдавай, лабораторные работы - отрабатывай, хоть болел, хоть не болел, никому до этого дела нет, накопишь "хвостов", ну, прямо - беда! Хоть из института вылетай! "Если выгонят тебя из института, и услышишь от директора: "Прощай!" - не вступай с деканом в спор, уходи в людской простор, никогда и нигде не унывай!" Так мы пели, наряду с другими весёлыми студенческими песнями - много песен мы пели... Но расставаться с институтом никому не хотелось, хотели учиться. Мы, мальчишки, пришли после армии, лекционные аудитории сплошь "зеленели" кителями и гимнастёрками, и всем было трудно. Это уж потом, когда пошли клинические дисциплины, я "воспрял духом", а латынь и анатомия - бич многих, для меня трудности не составляли. Но пришлось ночами изучать общую химию, алгебру, таблицы логарифмов, тригонометрию!!! Спрашивается - зачем всё это нужно врачу?..
…Однако началась прекрасная студенческая жизнь, незабываемая, с дискуссиями, вечерами отдыха, пирушками в группах по праздникам, и с любовью тоже... - у каждого своя и у всех - прекрасная! Все почти были плохо одеты, особенно – лица мужского пола, но на это не обращали внимания - время было послевоенное - 1947 год...
Разные были личности среди нас, но почти все были дружны, дружно ходили на демонстрации, никто особенно не выделялся, это уж потом, к концу учёбы, ближе к эпохе крушения сталинизма, люди "проявили" себя и стало ясно - кто есть кто... Стало известно, что были среди нас и «стукачи», а мы и не знали…
И была среди нас крохотная девочка, ну – Дюймовочка,- Неллочка Левитина, очень весёлая, живая, острая на язык и, прямо по-детски проказливая... Ну, например, в туалете наберёт в соску воды из крана, раздует её, как пузырь и, пряча её за спиной, войдёт в аудиторию, подойдет к ещё стоящей в ожидании лектора группе студентов, и ка-а-ак подбросит этот пузырь вверх!.. Естественно - все облиты, кто злится, кто - хохочет, и она - громче всех! Я как-то сказал Исааку Гольдману (он учился в моей группе, стал впоследствии большим микрохирургом на ухе, а тогда, не помню уж - на каком курсе, был членом комитета комсомола института - фигура, так сказать...): "Исаак, надо сделать ей замечание, ведёт она себя как-то не по-комсомольски!" - "А, ей – простительно, смеясь, отвечал он, - она маленькая..."
Ну, и решил я однажды подшутить над ней. Надо сказать, любил я вообще подшучивать, а над девушками - особенно, всю жизнь я шутил - "Шутил я день,
шутил я ночь - родился сын, а после - дочь, и новый день опять светил, а я шутил, шутил, шутил..." Как я уже писал, жизнь - сплошное веселье, обхохочешься иногда до горьких, неодолимых слёз... Вот и сейчас шучу... И был вечер, и было утро - сидим это мы однажды на лекции - по политэкономии. Ну, до чего же интересная была лекция! Как это, значит, образуется прибавочная стоимость, а ещё - как первое подразделение переходит во второе подразделение, и тому подобные захватывающие события...
…А Неллочка сидит внизу, впереди меня, и усердно строчит в тетрадке, записывает лекцию. Вообще – хорошо училась, старалась…
И я коварно посылаю ей записку, "подмётное письмо", и пустил по рядам, а в записке - свежевылупленные стихи: "О, маленькая Нелли, побудь со мной..." Было тогда, с довоенных времён популярное танго с этими словами, а ещё там было: "Ты голову склонила ко мне на грудь, и тихо прошептала:"Печаль забудь!" - такое вот "чувствительное" танго... А в записке - вот что:
О, маленькая Нелли,
Побудь со мной!
Брожу я по панели,
Как неживой...
*
Брожу я и страдаю,
И слёзы лью,
Лишь о тебе мечтаю,
Тебя люблю!
*
Люблю тебя без меры,
О, боже мой!
И каждым метамером *)
Я - твой, я - твой!
*
Любовь в крови разлита,
И жар в груди,
Душа моя открыта -
Приди, приди!
*
И грезится в постели
Мне облик твой.
О, маленькая Нелли,
Побудь со мной!..
*) Метамеры - сегменты мышечного строения у низших позвоночных - рыб, например. Это хорошо видно у вареных и горячего копчения рыб... Помните копчёную треску, например, перевязанную верёвочкой?.. Это хорошо, что хоть это помните! Вкусноты необыкновенной, рыба для бедных, и всего-то рупь и две копейки кило…
…Люди дорогие! Я любил вас! Помните, прошу вас, по возможности, - всё! Хорошее помните, весёлое, чтобы сердцу было приятно, чтобы молодость вернулась в память, помните людей хороших, добрых, помогавших вам в жизни, которых, может быть, уже и нет, но , если вы их вспомните, они оживут на время в нас. Мир и покой их душам! Но и плохих тоже помните, их подлости, их пакости, которые отравляли вам жизнь! Их душам пусть не будет, за их мерзости, за их жестокости и зверства, за их направленную ненависть, - покоя во веки веков! Есть такая старая поговорка, в которую многие тычут, считая это истиной:
De mortibus – sed bene, sed nihil – «о мёртвых – или хорошее, или – ничего», ой, неправильно это, каждый должен получить, что заслужил - De mortibus – sed bene, sed male – “о мёртвых – или хорошее, или – плохое…”. И, наконец, есть и третье:
De mortibus – veritas! – о мёртвых – правду, да – только правду, всегда только правду и ничего, кроме правды, какая она есть у каждого: Jedem – zu seine, как говорили немцы в своё время…
... Получив записку, Неллочка заволновалась, это было заметно, так как с улыбкой я наблюдал за ней - заёрзала, завертела головкой - не знаю, поняла ли она шутку или приняла содержание записки всерьёз, но видно было, что уж очень хотелось ей узнать, кто писал... Но она так и не узнала, как ни старалась, - пару раз она пристально смотрела на меня, не знаю, почему - я тогда ещё не был известен, как доморощенный поэт, в нашей студенческой среде, был другой, и на стихи его я написал пародию. К чести его - он не обиделся, принял интеллигентно, и даже не замедлил со стихотворным же ответом... Я потихоньку ловил её взгляд в мою сторону, с трудом удерживаясь, чтоб не прыснуть от смеха, сохраняя безразлично-каменное выражение лица...
…Неллочка так и осталась в неведении, хотя все шесть лет мы были на одном курсе, но в разных группах, и близки не были, и я забыл признаться в своей шутке. Как и я, она стала дерматологом и, говорят, хорошим, и вышла замуж за нашего однокурсника Ромку Симовского, тоже небольшого роста, но тоже умного - уж не знаю, по какой части он специализировался. И эта крохотулечка нарожала детей – я не знаю, - одного или двоих, и теперь нам, видно, не встретиться, и никогда она не узнает, какую добрую шутку я сотворил...
Март 2001 г. Ашкелон, Израиль.
Last edited by Виктор Рудаев on Mon Aug 03, 2009 1:22 pm, edited 2 times in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
M О Р О Ж Е Н О Е . . .
Память моя, память... Что мне делать с нею? С одной стороны - хорошо: сам себя помню, сам за собой слежу, стараюсь критически относиться к себе, не потерять над собой контроль, прилично вести себя в обществе, не сказать бы чего-нибудь лишнего, чтобы не смеялись надо мной, над старостью моею, над оплошностью случайной - только того и дожидающие окружающие хамы или даже - просто бестактные, в своей недалёкости, люди. Мыслю, пишу, воплощая в строки богатство пережитого, наслаждаюсь музыкой и хорошей литературой, вообще - всем прекрасным, доступным мне в сложившихся условиях крутого поворота моей жизни. Когда же горечь и протестующее возмущение фатально свершившимся, накапливаясь, переполняет и угрызает меня, и нет больше сил сносить всё это в себе, - я ухожу в спасительное прошлое по одному мне ведомой тропинке; там, в прошлом, я живу, предаюсь дорогим воспоминаниям, согревающим мне душу. Они оживают во мне, становятся ощутимо-выпуклыми, цветными, озвученными. Я растворяюсь в них, живу одной с ними жизнью, отхожу душой и, хоть немного освобождённый от привнесенной с собой тяжести, могу опять вернуться в окружающую меня реальность. Не всякий так может, не всякий знает эту малоприметную, но надёжную тропинку, ведущую в уголок душевного покоя и обретаемого равновесия, но мне это место теперь приметно, и путь к нему, при возникающей необходимости, мною проторен.
Поразил меня созвучный моим ощущениям рассказ Брэдбери; я и раньше его читал, а теперь - не выходит из памяти и притягивает магнитом - помните, американцы на Марсе ненадолго, силами мысленной энергии марсиан, вернулись в прошлое, встретились с давно умершими родными людьми. Пусть эта встреча была не реальной, а виртуальной, краткой и, в конце, - трагической, но она была! Дорого бы я дал за то, чтобы это произошло со мной… Однако, верите ли, не верите – ПРОИСХОДИЛО! В эти годы моего трагического вдовства, особенно – в первые годы, Леночка часто приходила ко мне во сне, и мы общались с ней – как живые! Никакого сумбура, серьёзные разговоры на разные темы в непонятной мне до сих пор «виртуальной реальности»… Фантазии рано ли, поздно - переходят, трансформируются в реалии привычной нам жизни и перестают нас удивлять. Может быть, и это придёт в недалёкое наше будущее, - как знать?..
Но, с другой стороны, - память держит, крепко держит и не отпускает то, что хотелось бы забыть, никогда не вспоминать то многое, что грызёт, терзает душу днём и ночами, отчего иногда и жить не хочется, потому что – тяжёлые воспоминания, жуткие события, своевременно и легкомысленно необдуманное и невозвратно упущенное. Это - другая сторона, изнанка того, что называется прекрасным словом ЖИЗНЬ... Не подумайте, что я подразумеваю желание скрыть, вычеркнуть из памяти какие-нибудь недостойные свои поступки, - не хочу ничего вычёркивать, всё моё - во мне, в памяти моей, и себе я - самый строгий, беспощадный, ничего не прощающий и никогда не забывающий судья. Могу лишь, как на исповеди, сказать, что никому, никогда я сознательно зла не творил, не пакостил, не предавал, поперёк дороги не ставал, ничьим куском не попользовался; плохие поступки, грехи за моей душой - числятся (а за кем - нет? Все - праведники, что ли?! Тогда и крыльев ангельских, быстрых и белоснежных, не хватит на всех раскаявшихся и прощённых грешных...). Но я ни у кого не собираюсь прощения просить - сам себя сужу и не надо мне заступников, а грехи мои - не от намеренного злодейства, а от легкомысленной, не задумывавшейся глубоко, далёкой молодости... Но, всё равно, - тяжело вспоминать, и, однако, это лучше, чем униженно, слюняво и плаксиво просить у боженьки: "Прости меня, боженька, я человека убил; близкого, мне доверившегося, - предал; я у бедного украл последнее, я мошенничеством лишил квартиры стариков несчастных и превратил их в бомжей, я родителей своих, которые меня вырастили, выучили - сдал за ненадобностью в дом престарелых... А ты всё равно меня прости, ужо я на храм пожертвую, или милостыньку подам, или свечечку поставлю, или слёзно попрошу перед Судным днём прощения у тех, кому навредил, кого обидел!" - оно и легче на душе станет, и спать буду спокойнее... Бога, значит, боишься, сволочь, в «хорошую книгу» норовишь записаться!.. Вот ты как, паскуда, - напакостил вволю, а теперь прощения просишь, чуть ли не требуешь – я, мол, покаялся!.. Не согрешив – не покаешься, не покаявшись – не спасёшься…А имеешь ли ты право, негодяй, прощения просить за содеянное – не прощения просить надобно, а ВИНУ СВОЮ ПРИНЕСТИ памяти тех, кого обидел, вольно или даже невольно, а там уже Бог, если он есть в душе твоей, пусть рассудит и воздаст тебе по делам твоим… Что заслужил, то и получи, и не более того, не смей канючить лишнего!..
А я ни у кого не крал и не грабил, не измывался и не подличал, а всё ж - нажил себе врагов, которые отравляли мне жизнь, вредили семье и теперь отравляют память, и, наверное, сократили годы жизни, отпущенные мне судьбой, хотя, в общем-то, пожил достаточно и не претендую на большее. И вот, уже иду к неизбежному финалу, близок к нему, а пожить до конца в радостях бытия не смог, жизнь пролетела единым мигом на быстрых крыльях многотрудных лет, с одной работы - на другую, жизненных радостей, наслаждений - на пальцах одной руки сосчитать можно; А вот огорчений, унижений - семьи ради, постоянных забот, беспокойств за судьбу близких, - воз и, ещё - тележка... Конечно, многих неприятностей и жизненных осложнений мог бы избежать, если бы правильно и вовремя ориентировался в возникавших обстоятельствах, не горячился бы и принимал взвешенные решения, но это всё - "бы", "бы" и "бы"... Что теперь говорить!.. Это вот и хочется забыть, да не получается. Вот и пойми, кому легче - потерявшему память или сохранившему её, да в таком объёме, что сам удивляешься, всё же - возраст, как бы это сказать, - почтенный!..
... Зато, после такого невесёлого откровения, после, вопреки пословице, от "за упокой" - перейду, наоборот, - к "за здравие", к забавным воспоминаниям, эпизодам далёкого моего детства, а то, наверное, вы задались уже вполне оправданным вопросом: "А при чём тут мороженое, и почему такое название у рассказа?.. А вот - "при чём" и вот - "почему"!.. И о чём вообще рассказ? Может, стоит подумать...
... Мороженое и детство - неразделимы; мороженое - самое желанное лакомство детей. И в семьях богатых, и в бедных тоже - ребёнок хоть когда-нибудь вкусил эту радость... Мороженое молочное в вафлях и в бумажной упаковке по сто грамм - за девять копеек, мороженое сливочное и шоколадное – за тринадцать, "крем-брюле" и эскимо на палочке - по одиннадцать... Бойкие
продавщицы носили на себе висящие на ремне тяжёлые закруглённые ящики и успешно торговали этим ходовым товаром - на улицах, в парках, даже - проходя по вагонам электрички, громко предлагая его и извлекая из ящика, как фокусник, - любое, на любой вкус, всегда желаемое, особенно - летом, лакомство. Но и зимой (!) - москвичи, например (эти уж - точно!..), - с удовольствием потребляли его, скорей развернув бумажку, даже - на зимней стылой улице, даже - морозу вопреки...
Но, это теперь мороженое - товар ходовой, доступный, негаданно масштабный и невообразимо ассортиментно разнообразный: и в пачках, и в стаканчиках бумажных, и в вафельных, и на палочках!.. А - торты-мороженое, мороженое в больших коробках – домой и выбор в специализированных кафе-мороженое, кофе-гляссэ и еще много всякого... Детского восторга к этому, вовсе теперь не редкому продукту, - уже нет; детей наших теперь вообще ничем не удивишь, всё им - не в диковинку, всё-то они знают, даже то, что им и знать-то не положено...
... Не то было раньше, вернусь-ка я в годы тридцатые, годы, насыщенные всем и всяким - тяжёлые, в общем, годы, но они были годами моего детства, и было это в памятном и родном мне городе Харькове. Тогда он был столицей Украины, и жили мы на главной улице - Сумской, дом 68, напротив потрясающе огромной площади имени "железного Феликса", Дзержинского, и рядом со зданием ЦК КП(б)У, потом там уже размещался обком партии, а уж теперь - и не знаю, что. Рядом со школой открылся первый в Харькове и, наверное, в числе первых в стране, - невиданный доселе чудо - магазин "Гастроном" - с характерной и красивой вывеской, одинаково повторявшейся потом над всеми гастрономами страны, так резко возвысившийся над унылыми и невзрачными "продмагами"...
При нас большой и трогательно-нежный друг детей - Первый секретарь ЦК КП(б)У Павел Петрович Постышев добился разрешения праздновать Новый год с ёлкой - радость детям великая! До этого мы с сестрой тайно ходили "на ёлку" к соседям - самые счастливые на свете советские дети были лишены этой радости, потому как - буржуазно-мещанский пережиток...
... Двор наш - детство наше, место наших игр - какой же был он огромный и каким маленьким он показался мне спустя много лет!.. Там дети хвастались друг перед другом - кому какое мороженое покупали родители, какие порции - кому побольше, кому - поменьше, а кому - и вовсе не покупали - достатки соседей были разными. А продавали мороженое вот как: продавщица доставала ложкой из большой жестяной банки, обложенной льдом, сладкую холодную массу, "вмазывала" её в круглую плоскую формочку разной по цене величины,, толщины, предварительно втолкнув с хрустом на дно её круглую же вафельную пластинку (а, когда не было у неё вафель, их заменяли кружочки плотной белой бумаги, иногда даже – исписанной, бывало – и с ученическими «двойками»…). Люди всё равно покупали - не графья!.. Да и как не купишь, если чадо любимое теребит, хватает за руку и упорно ноет: "Купи, купи!"... Прикрыв вторым кружочком формочку, продавщица ловко выталкивала сотворённое - поршнем,
вмонтированным в ручку нехитрого жестяного агрегата, и чадо, до того внимательно и вожделенно наблюдавшее процесс сотворения, завладевало сотворённым и двумя пальцами старательно держало аккуратную сладкую лепёшку, которую надлежало потом кругом равномерно лизать - наслаждаясь как можно дольше райским вкусом, но особенно и не мешкая, потому как божественной сладости продукт таял и, чем на землю пролиться - лучше в нас очутиться... Но обычно потерь не было: дети, в основном, - длинноязычные, как, замечаю, - и теперешние… - работали языками уверенно и результативно. Может быть, поэтому многие из них, немалочисленными тренировками доведя свой бескостный орган до редкого совершенства, выросши, являли и являют завидный пример виртуозного владения им в сфере разнообразной практической деятельности, как-то: неуёмной болтовни, доносов, сплетен, выступлений, прений, и даже неумолчных сидений в парламентах, производственных и профсоюзных совещаниях и в прочих присутственных и не присутственных местах и, в ряде случаев, неумеренно этот орган эксплуатируя, агрессивно и беспощадно обрушивают свои выдающиеся словесные произведения - стихи и прозу - на уныло скорчившихся слушателей, потерявших всякую надежду остановить не всегда благовонный и содержательный речевой поток, за что однажды некая, всеми любимой артисткой изображённая в коротком фильме, неутомляемая и неукротимая чтица захватывающего своего романа в тысячу страниц (неподражаемая Фаина Раневская) - получила на исходе второго, не то третьего или даже – четвёртого часа вдохновенной и самозабвенной декламации - от благоговейно и терпеливо внимавшего ей слушателя, героически боровшегося со сном (великолепный артист Тенин) - восторженный и благодарный удар по голове тяжёлым мраморным пресс-папье...
... Упомянутые металлические агрегаты или, если хотите, - дозирующие устройства, высоко и заметно механизировавшие продажу мороженого - плоды иссушающей изобретательской деятельности, были трёх объёмных размеров и, соответственно этому, выдавали разного размера и веса плоскоцилиндрические слепки: За десять копеек - маленький и небольшой толщины блинчик; за двадцать - и толщиной побольше, и диаметром, и, наконец, - за пятьдесят, предмет зависти тех, кому покупали за десять и двадцать; эта порция и весила грамм пятьдесят, вот это уже было ощутимо! "Мне мама покупает всегда за пятьдесят!"- заносчиво и пренебрежительно; "А мне (уныло) - только за десять или за двадцать..." А другие - вообще молчат - сказать нечего: что скажешь, если у Шуры Калашникова нет отца, живут с мамой в нищенстве, да ещё есть маленький братик, слепой, с бельмами на глазах - тут уже не до мороженого! А иные молча и зло завидуют: "Во, счастливый! Ему покупают за пятьдесят!..". Неуёмное детское хвастовство, нескромность, неосознанная бестактность, обид-
ное высокомерие, не остановленные воспитательными мерами в детстве, дают горькие плоды годы спустя, черствят и ожесточают души у взрослых, а в детских душах рождают и укрепляют злую и мстительную зависть, непомерную и капризную требовательность - бдите, родители!..
... А мне - тепло и приятно помнится ещё и другое, доброе "другое", которое с детства в душе осело и, постоянно укрепляясь, направляло приятными и забавными воспоминаниями моё взросление и дальнейшую жизнь по пути человеческой совести и порядочности, по пути доброй помощи даже малознакомым людям и до сих пор подвигающее меня на посильные мне добрые дела. Приятно не только брать, но и - отдавать тоже...
Красота, говорят, спасёт мир… Да нет же, уверяю вас, - не красота спасёт, а только – доброта, одна только доброта, сострадание тоже, конечно, и вообще – всякая душевность, желание делать людям приятное, это не забывается.
…Сестра моя старше меня на пять лет; двенадцати лет она уже училась в шестом классе, а я ещё не учился, так как меня отдали в школу, как было положено тогда, в восемь лет, а её приняли, ещё в другом городе - в семь. Помню двух её подруг из класса - Софу Розенфельд и Маню Рахайлову; это были дети состоятельных родителей, у Мани отец был модным дамским портным и, кажется, именно она (а, впрочем, может быть – и Софа: точно не помню…) пригласила своих подруг, и мою Люду тоже, на день рождения (тогда неправильно называли - "именины"...). Конечно, на день рождения приходят с подарками; уж не помню, что мы несли - ну что могли подарить дети, тем более – далёких тридцатых годов? Какую-нибудь книжку, недорогой альбомчик для рисования, небольшой набор цветных карандашей...
…Зато Люда привела с собой, в дополнение к подарку, ещё и братика, то есть - меня... Теперь я понимаю, почему жена в ряде случаев называла меня "подарком"...
У Рахайловых был свой домик. Детей усадили за стол в своём крохотном, но уютном дворике, а угощение было всего одно, но зато - какое и сколько!..
Угощением было домашнее мороженое, красивого желтого цвета, с нежным запахом ванили, вкуса - невообразимого...
Знаете, как делают домашнее мороженое? В состоятельных семьях были так называемые "мороженщицы"; это - небольшие кадки, стянутые обручами. В кадку ставили высокую жестяную банку, внутри которой была мешалка в виде деревянных лопастей, соединённых посредством длинного стержня - с рукояткой, что снаружи кадки. Точно описать этот механизм я не могу, я видел его мельком и не в работе - что вы от меня хотите?! В конце концов я - не механик, а врач!.. В банку заливали молоко или сливки и яйца, растёртые с сахаром - тот же "гоголь-моголь"... Ваниль, конечно, а там ещё - что хочешь! - какао, тёртые орехи, многое всякого, разве что только - не селёдку, не хрен и не перец!.. Кадку вокруг банки заполняли мелко наколотым льдом, который сверху посыпали крупной солью для большего охлаждения, и - пошло-поехало!... Крутили ручкой до тех пор, пока масса в банке не загустеет - вот и готово мороженое, а теперь, после этих подробностей, - давайте отведаем...
…И отведывали, да так, что до сих пор во рту ванильная сладость... Маничкина мама деловито накладывала в глубокие обеденные тарелки советско-
го образца (!) - невообразимые количества мороженого и ставила перед каждым. У детей, как говорится, глаза на лоб полезли от непривычной масштабности - вот это - шок, вот это - по-нашему! Однако - усердно заработали ложками - тоже, кстати, обеденными, а Маничкина мама стояла невдалеке, улыбалась и подкладывала в тарелки тем, кто ещё мог воспринять добавку, но таковых нашлось немного... На этом торжественная часть (она же - и художественная, она же - и "разное") - окончилась, но разве вам этого мало?.. Да, - Доброта спасёт мир!.. Наша мама ужаснулась, узнав, какое количество "охлаждающей смеси" мы поглотили, но, уверяю вас, - никто из сидевших за столом не заболел - ни ангинами, ни всякими там респираторными, которые раньше валили в одну кучу и называли одним словом "грипп"...
... Ушло, улетело детство; за дальними далями, в незабытом прошлом - мой родной город Харьков и всё, памятное в нём; работает ещё память, выдаёт на-гора это прошлое, но не прошедшее и не ушедшее, да и то - разве же прошло, стёрлось оно, если живёт во мне? Да и не обо всём памятном я вам поведал, боюсь, - и не успею...
А теперь хочу спросить вас: о чём этот рассказ? Только ли о мороженом? Потому что в другом моём рассказе, о воде, иные нашли только воду - везде вода, кругом - вода, со всех сторон - вода, и ничего больше. Жаль - труда моего жаль, их тоже жаль, не понявших...
Так - о чём же рассказ? Подумайте сами...
Апрель 2003 г. Ашкелон.
Память моя, память... Что мне делать с нею? С одной стороны - хорошо: сам себя помню, сам за собой слежу, стараюсь критически относиться к себе, не потерять над собой контроль, прилично вести себя в обществе, не сказать бы чего-нибудь лишнего, чтобы не смеялись надо мной, над старостью моею, над оплошностью случайной - только того и дожидающие окружающие хамы или даже - просто бестактные, в своей недалёкости, люди. Мыслю, пишу, воплощая в строки богатство пережитого, наслаждаюсь музыкой и хорошей литературой, вообще - всем прекрасным, доступным мне в сложившихся условиях крутого поворота моей жизни. Когда же горечь и протестующее возмущение фатально свершившимся, накапливаясь, переполняет и угрызает меня, и нет больше сил сносить всё это в себе, - я ухожу в спасительное прошлое по одному мне ведомой тропинке; там, в прошлом, я живу, предаюсь дорогим воспоминаниям, согревающим мне душу. Они оживают во мне, становятся ощутимо-выпуклыми, цветными, озвученными. Я растворяюсь в них, живу одной с ними жизнью, отхожу душой и, хоть немного освобождённый от привнесенной с собой тяжести, могу опять вернуться в окружающую меня реальность. Не всякий так может, не всякий знает эту малоприметную, но надёжную тропинку, ведущую в уголок душевного покоя и обретаемого равновесия, но мне это место теперь приметно, и путь к нему, при возникающей необходимости, мною проторен.
Поразил меня созвучный моим ощущениям рассказ Брэдбери; я и раньше его читал, а теперь - не выходит из памяти и притягивает магнитом - помните, американцы на Марсе ненадолго, силами мысленной энергии марсиан, вернулись в прошлое, встретились с давно умершими родными людьми. Пусть эта встреча была не реальной, а виртуальной, краткой и, в конце, - трагической, но она была! Дорого бы я дал за то, чтобы это произошло со мной… Однако, верите ли, не верите – ПРОИСХОДИЛО! В эти годы моего трагического вдовства, особенно – в первые годы, Леночка часто приходила ко мне во сне, и мы общались с ней – как живые! Никакого сумбура, серьёзные разговоры на разные темы в непонятной мне до сих пор «виртуальной реальности»… Фантазии рано ли, поздно - переходят, трансформируются в реалии привычной нам жизни и перестают нас удивлять. Может быть, и это придёт в недалёкое наше будущее, - как знать?..
Но, с другой стороны, - память держит, крепко держит и не отпускает то, что хотелось бы забыть, никогда не вспоминать то многое, что грызёт, терзает душу днём и ночами, отчего иногда и жить не хочется, потому что – тяжёлые воспоминания, жуткие события, своевременно и легкомысленно необдуманное и невозвратно упущенное. Это - другая сторона, изнанка того, что называется прекрасным словом ЖИЗНЬ... Не подумайте, что я подразумеваю желание скрыть, вычеркнуть из памяти какие-нибудь недостойные свои поступки, - не хочу ничего вычёркивать, всё моё - во мне, в памяти моей, и себе я - самый строгий, беспощадный, ничего не прощающий и никогда не забывающий судья. Могу лишь, как на исповеди, сказать, что никому, никогда я сознательно зла не творил, не пакостил, не предавал, поперёк дороги не ставал, ничьим куском не попользовался; плохие поступки, грехи за моей душой - числятся (а за кем - нет? Все - праведники, что ли?! Тогда и крыльев ангельских, быстрых и белоснежных, не хватит на всех раскаявшихся и прощённых грешных...). Но я ни у кого не собираюсь прощения просить - сам себя сужу и не надо мне заступников, а грехи мои - не от намеренного злодейства, а от легкомысленной, не задумывавшейся глубоко, далёкой молодости... Но, всё равно, - тяжело вспоминать, и, однако, это лучше, чем униженно, слюняво и плаксиво просить у боженьки: "Прости меня, боженька, я человека убил; близкого, мне доверившегося, - предал; я у бедного украл последнее, я мошенничеством лишил квартиры стариков несчастных и превратил их в бомжей, я родителей своих, которые меня вырастили, выучили - сдал за ненадобностью в дом престарелых... А ты всё равно меня прости, ужо я на храм пожертвую, или милостыньку подам, или свечечку поставлю, или слёзно попрошу перед Судным днём прощения у тех, кому навредил, кого обидел!" - оно и легче на душе станет, и спать буду спокойнее... Бога, значит, боишься, сволочь, в «хорошую книгу» норовишь записаться!.. Вот ты как, паскуда, - напакостил вволю, а теперь прощения просишь, чуть ли не требуешь – я, мол, покаялся!.. Не согрешив – не покаешься, не покаявшись – не спасёшься…А имеешь ли ты право, негодяй, прощения просить за содеянное – не прощения просить надобно, а ВИНУ СВОЮ ПРИНЕСТИ памяти тех, кого обидел, вольно или даже невольно, а там уже Бог, если он есть в душе твоей, пусть рассудит и воздаст тебе по делам твоим… Что заслужил, то и получи, и не более того, не смей канючить лишнего!..
А я ни у кого не крал и не грабил, не измывался и не подличал, а всё ж - нажил себе врагов, которые отравляли мне жизнь, вредили семье и теперь отравляют память, и, наверное, сократили годы жизни, отпущенные мне судьбой, хотя, в общем-то, пожил достаточно и не претендую на большее. И вот, уже иду к неизбежному финалу, близок к нему, а пожить до конца в радостях бытия не смог, жизнь пролетела единым мигом на быстрых крыльях многотрудных лет, с одной работы - на другую, жизненных радостей, наслаждений - на пальцах одной руки сосчитать можно; А вот огорчений, унижений - семьи ради, постоянных забот, беспокойств за судьбу близких, - воз и, ещё - тележка... Конечно, многих неприятностей и жизненных осложнений мог бы избежать, если бы правильно и вовремя ориентировался в возникавших обстоятельствах, не горячился бы и принимал взвешенные решения, но это всё - "бы", "бы" и "бы"... Что теперь говорить!.. Это вот и хочется забыть, да не получается. Вот и пойми, кому легче - потерявшему память или сохранившему её, да в таком объёме, что сам удивляешься, всё же - возраст, как бы это сказать, - почтенный!..
... Зато, после такого невесёлого откровения, после, вопреки пословице, от "за упокой" - перейду, наоборот, - к "за здравие", к забавным воспоминаниям, эпизодам далёкого моего детства, а то, наверное, вы задались уже вполне оправданным вопросом: "А при чём тут мороженое, и почему такое название у рассказа?.. А вот - "при чём" и вот - "почему"!.. И о чём вообще рассказ? Может, стоит подумать...
... Мороженое и детство - неразделимы; мороженое - самое желанное лакомство детей. И в семьях богатых, и в бедных тоже - ребёнок хоть когда-нибудь вкусил эту радость... Мороженое молочное в вафлях и в бумажной упаковке по сто грамм - за девять копеек, мороженое сливочное и шоколадное – за тринадцать, "крем-брюле" и эскимо на палочке - по одиннадцать... Бойкие
продавщицы носили на себе висящие на ремне тяжёлые закруглённые ящики и успешно торговали этим ходовым товаром - на улицах, в парках, даже - проходя по вагонам электрички, громко предлагая его и извлекая из ящика, как фокусник, - любое, на любой вкус, всегда желаемое, особенно - летом, лакомство. Но и зимой (!) - москвичи, например (эти уж - точно!..), - с удовольствием потребляли его, скорей развернув бумажку, даже - на зимней стылой улице, даже - морозу вопреки...
Но, это теперь мороженое - товар ходовой, доступный, негаданно масштабный и невообразимо ассортиментно разнообразный: и в пачках, и в стаканчиках бумажных, и в вафельных, и на палочках!.. А - торты-мороженое, мороженое в больших коробках – домой и выбор в специализированных кафе-мороженое, кофе-гляссэ и еще много всякого... Детского восторга к этому, вовсе теперь не редкому продукту, - уже нет; детей наших теперь вообще ничем не удивишь, всё им - не в диковинку, всё-то они знают, даже то, что им и знать-то не положено...
... Не то было раньше, вернусь-ка я в годы тридцатые, годы, насыщенные всем и всяким - тяжёлые, в общем, годы, но они были годами моего детства, и было это в памятном и родном мне городе Харькове. Тогда он был столицей Украины, и жили мы на главной улице - Сумской, дом 68, напротив потрясающе огромной площади имени "железного Феликса", Дзержинского, и рядом со зданием ЦК КП(б)У, потом там уже размещался обком партии, а уж теперь - и не знаю, что. Рядом со школой открылся первый в Харькове и, наверное, в числе первых в стране, - невиданный доселе чудо - магазин "Гастроном" - с характерной и красивой вывеской, одинаково повторявшейся потом над всеми гастрономами страны, так резко возвысившийся над унылыми и невзрачными "продмагами"...
При нас большой и трогательно-нежный друг детей - Первый секретарь ЦК КП(б)У Павел Петрович Постышев добился разрешения праздновать Новый год с ёлкой - радость детям великая! До этого мы с сестрой тайно ходили "на ёлку" к соседям - самые счастливые на свете советские дети были лишены этой радости, потому как - буржуазно-мещанский пережиток...
... Двор наш - детство наше, место наших игр - какой же был он огромный и каким маленьким он показался мне спустя много лет!.. Там дети хвастались друг перед другом - кому какое мороженое покупали родители, какие порции - кому побольше, кому - поменьше, а кому - и вовсе не покупали - достатки соседей были разными. А продавали мороженое вот как: продавщица доставала ложкой из большой жестяной банки, обложенной льдом, сладкую холодную массу, "вмазывала" её в круглую плоскую формочку разной по цене величины,, толщины, предварительно втолкнув с хрустом на дно её круглую же вафельную пластинку (а, когда не было у неё вафель, их заменяли кружочки плотной белой бумаги, иногда даже – исписанной, бывало – и с ученическими «двойками»…). Люди всё равно покупали - не графья!.. Да и как не купишь, если чадо любимое теребит, хватает за руку и упорно ноет: "Купи, купи!"... Прикрыв вторым кружочком формочку, продавщица ловко выталкивала сотворённое - поршнем,
вмонтированным в ручку нехитрого жестяного агрегата, и чадо, до того внимательно и вожделенно наблюдавшее процесс сотворения, завладевало сотворённым и двумя пальцами старательно держало аккуратную сладкую лепёшку, которую надлежало потом кругом равномерно лизать - наслаждаясь как можно дольше райским вкусом, но особенно и не мешкая, потому как божественной сладости продукт таял и, чем на землю пролиться - лучше в нас очутиться... Но обычно потерь не было: дети, в основном, - длинноязычные, как, замечаю, - и теперешние… - работали языками уверенно и результативно. Может быть, поэтому многие из них, немалочисленными тренировками доведя свой бескостный орган до редкого совершенства, выросши, являли и являют завидный пример виртуозного владения им в сфере разнообразной практической деятельности, как-то: неуёмной болтовни, доносов, сплетен, выступлений, прений, и даже неумолчных сидений в парламентах, производственных и профсоюзных совещаниях и в прочих присутственных и не присутственных местах и, в ряде случаев, неумеренно этот орган эксплуатируя, агрессивно и беспощадно обрушивают свои выдающиеся словесные произведения - стихи и прозу - на уныло скорчившихся слушателей, потерявших всякую надежду остановить не всегда благовонный и содержательный речевой поток, за что однажды некая, всеми любимой артисткой изображённая в коротком фильме, неутомляемая и неукротимая чтица захватывающего своего романа в тысячу страниц (неподражаемая Фаина Раневская) - получила на исходе второго, не то третьего или даже – четвёртого часа вдохновенной и самозабвенной декламации - от благоговейно и терпеливо внимавшего ей слушателя, героически боровшегося со сном (великолепный артист Тенин) - восторженный и благодарный удар по голове тяжёлым мраморным пресс-папье...
... Упомянутые металлические агрегаты или, если хотите, - дозирующие устройства, высоко и заметно механизировавшие продажу мороженого - плоды иссушающей изобретательской деятельности, были трёх объёмных размеров и, соответственно этому, выдавали разного размера и веса плоскоцилиндрические слепки: За десять копеек - маленький и небольшой толщины блинчик; за двадцать - и толщиной побольше, и диаметром, и, наконец, - за пятьдесят, предмет зависти тех, кому покупали за десять и двадцать; эта порция и весила грамм пятьдесят, вот это уже было ощутимо! "Мне мама покупает всегда за пятьдесят!"- заносчиво и пренебрежительно; "А мне (уныло) - только за десять или за двадцать..." А другие - вообще молчат - сказать нечего: что скажешь, если у Шуры Калашникова нет отца, живут с мамой в нищенстве, да ещё есть маленький братик, слепой, с бельмами на глазах - тут уже не до мороженого! А иные молча и зло завидуют: "Во, счастливый! Ему покупают за пятьдесят!..". Неуёмное детское хвастовство, нескромность, неосознанная бестактность, обид-
ное высокомерие, не остановленные воспитательными мерами в детстве, дают горькие плоды годы спустя, черствят и ожесточают души у взрослых, а в детских душах рождают и укрепляют злую и мстительную зависть, непомерную и капризную требовательность - бдите, родители!..
... А мне - тепло и приятно помнится ещё и другое, доброе "другое", которое с детства в душе осело и, постоянно укрепляясь, направляло приятными и забавными воспоминаниями моё взросление и дальнейшую жизнь по пути человеческой совести и порядочности, по пути доброй помощи даже малознакомым людям и до сих пор подвигающее меня на посильные мне добрые дела. Приятно не только брать, но и - отдавать тоже...
Красота, говорят, спасёт мир… Да нет же, уверяю вас, - не красота спасёт, а только – доброта, одна только доброта, сострадание тоже, конечно, и вообще – всякая душевность, желание делать людям приятное, это не забывается.
…Сестра моя старше меня на пять лет; двенадцати лет она уже училась в шестом классе, а я ещё не учился, так как меня отдали в школу, как было положено тогда, в восемь лет, а её приняли, ещё в другом городе - в семь. Помню двух её подруг из класса - Софу Розенфельд и Маню Рахайлову; это были дети состоятельных родителей, у Мани отец был модным дамским портным и, кажется, именно она (а, впрочем, может быть – и Софа: точно не помню…) пригласила своих подруг, и мою Люду тоже, на день рождения (тогда неправильно называли - "именины"...). Конечно, на день рождения приходят с подарками; уж не помню, что мы несли - ну что могли подарить дети, тем более – далёких тридцатых годов? Какую-нибудь книжку, недорогой альбомчик для рисования, небольшой набор цветных карандашей...
…Зато Люда привела с собой, в дополнение к подарку, ещё и братика, то есть - меня... Теперь я понимаю, почему жена в ряде случаев называла меня "подарком"...
У Рахайловых был свой домик. Детей усадили за стол в своём крохотном, но уютном дворике, а угощение было всего одно, но зато - какое и сколько!..
Угощением было домашнее мороженое, красивого желтого цвета, с нежным запахом ванили, вкуса - невообразимого...
Знаете, как делают домашнее мороженое? В состоятельных семьях были так называемые "мороженщицы"; это - небольшие кадки, стянутые обручами. В кадку ставили высокую жестяную банку, внутри которой была мешалка в виде деревянных лопастей, соединённых посредством длинного стержня - с рукояткой, что снаружи кадки. Точно описать этот механизм я не могу, я видел его мельком и не в работе - что вы от меня хотите?! В конце концов я - не механик, а врач!.. В банку заливали молоко или сливки и яйца, растёртые с сахаром - тот же "гоголь-моголь"... Ваниль, конечно, а там ещё - что хочешь! - какао, тёртые орехи, многое всякого, разве что только - не селёдку, не хрен и не перец!.. Кадку вокруг банки заполняли мелко наколотым льдом, который сверху посыпали крупной солью для большего охлаждения, и - пошло-поехало!... Крутили ручкой до тех пор, пока масса в банке не загустеет - вот и готово мороженое, а теперь, после этих подробностей, - давайте отведаем...
…И отведывали, да так, что до сих пор во рту ванильная сладость... Маничкина мама деловито накладывала в глубокие обеденные тарелки советско-
го образца (!) - невообразимые количества мороженого и ставила перед каждым. У детей, как говорится, глаза на лоб полезли от непривычной масштабности - вот это - шок, вот это - по-нашему! Однако - усердно заработали ложками - тоже, кстати, обеденными, а Маничкина мама стояла невдалеке, улыбалась и подкладывала в тарелки тем, кто ещё мог воспринять добавку, но таковых нашлось немного... На этом торжественная часть (она же - и художественная, она же - и "разное") - окончилась, но разве вам этого мало?.. Да, - Доброта спасёт мир!.. Наша мама ужаснулась, узнав, какое количество "охлаждающей смеси" мы поглотили, но, уверяю вас, - никто из сидевших за столом не заболел - ни ангинами, ни всякими там респираторными, которые раньше валили в одну кучу и называли одним словом "грипп"...
... Ушло, улетело детство; за дальними далями, в незабытом прошлом - мой родной город Харьков и всё, памятное в нём; работает ещё память, выдаёт на-гора это прошлое, но не прошедшее и не ушедшее, да и то - разве же прошло, стёрлось оно, если живёт во мне? Да и не обо всём памятном я вам поведал, боюсь, - и не успею...
А теперь хочу спросить вас: о чём этот рассказ? Только ли о мороженом? Потому что в другом моём рассказе, о воде, иные нашли только воду - везде вода, кругом - вода, со всех сторон - вода, и ничего больше. Жаль - труда моего жаль, их тоже жаль, не понявших...
Так - о чём же рассказ? Подумайте сами...
Апрель 2003 г. Ашкелон.
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 3:22 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
«МУЗЫКАЛЬНЫЙ МОМЕНТ»
ШУБЕРТА …
( одна из музыкальных историй)
…Но никогда о ней не забываю,
И, если слышу Шуберта «Момент», -
То всей душой расстроенный бываю,
Что не удался наш эксперимент…
(Яков Капустин, израильский поэт).
У великого Франца Шуберта есть небольшие инструментальные пьески, которые он назвал "музыкальными моментами". Обычно, это - легко исполняемые мелодичные произведения, доступные и непрофессионалам; некоторые из них имеют текст и исполняются вокалистами. Один из этих "музыкальных моментов", особенно известен и, вероятно, - вам тоже...
Я, врач, молодой специалист, только приехавший после окончания института в Казахстан, в Караганду, точнее – в Караганду-Сортировочную, оказался тоже "причастным" к Шуберту и его "Музыкальному моменту"...
Тогда в моде была, так называемая, художественная самодеятельность, в каждом учреждении она была желанна и поощряема и мы, комсомольская молодёжь, конечно же, не могли быть в стороне! Я не был искушён в драматическом и иных артистических жанрах, а вот к музыке некоторое отношение имел, как музыкант-любитель. О своём маленьком трофейном немецком баяне я уже писал в одном из своих рассказов, он и сейчас со мной и, конечно, уезжая по путёвке института в Караганду, я взял его с собой.
... К праздничному вечеру, - не помню, к какому, наверное, к какому-то революционно-патриотическому, но, может быть, и ко Дню Железнодорожни- ка, который там отмечался с не меньшим размахом (это был Железнодорожный район Караганды, и все мы там были железнодорожниками), мы подготовили своё музыкальное выступление. Мы, как вы, наверное, поняли, были медиками-железнодорожниками, работали в железнодорожной больнице, и мне даже присвоили офицерское железнодорожное звание - "Инженер(!) - лейтенант административной службы" и серебряные погоны с двумя звёздочками, чем я ужасно гордился... Итак, мы подготовили свой музыкальный номер. Мы - это четыре врача: я, недавно приехавший молодой специалист-дерматолог, несколько позже приехавшая, тоже молодая, врач-терапевт Людмила Герасимовна (фамилию вот забыл...), врач-педиатр Асанова Валентина Петровна. А по национальностям мы, волею судьбы, распределены были так: Людмила Герасимовна - русская, Асанова - татарка, я - вообще, извините, еврей... А четвёртый, светлой памяти человек, был немцем, да!.. Наш музыкальный коллектив, квартет, если хотите, был бы неполным и, даже, неполноценным без Юрия Александровича Шульце, врача - отоляринголога,
человека замечательного! Он и Асанова были постарше, но тоже не старые, среднего, скажем так, возраста... Немец по национальности, он был выслан, по прихоти Сталина, вместе со своим отцом, кажется, из Баку. Тогда, в пятиде- сятые годы, в Казахстане была масса высланных: чеченцы, ингуши, кал-
мыки и много других, и немцы - тоже. Среди них мы жили и работали, они, в общем, были - люди, как люди! Но Шульце был необыкновенен - быстрый во всём, живчик, отличный оперирующий специалист, он всюду поспевал - умудрялся работать на три и, даже, на три с половиной (!) ставки в разных учреждениях, был прекрасным и заботливым семьянином и участвовал во всём, и был в курсе всего! Он оставался таким до конца, был у нас в гостях в Москве, а умер легко, внезапно, но рано, шестидесяти с небольшим лет. Через тридцать лет после отъезда из Казахстана я навестил «Сортировку», место начала моего врачевания, и побывал на его могиле, она - там же...
Итак, родился новый, оригинальный и многообещающий в дальнейшем (мы так думали!) ансамбль - четыре аккордеона, то есть - три аккордеона и мой звучный баянчик, и у нас, энергичных, дело пошло! В репертуар наш мы взяли, по моей рекомендации, какой-то лёгкий фокстрот (танцы тех лет!) и этот самый "Музыкальный момент" - очень мне понравилась игривая мелодия:
Трам та-ра, рам та, трам, трам! -Та
Трам та-ра, рам та, трам, трам!
Трам тарарам, тарарам пам-пам,
Та-ра-ра-ра, ра-ра-ра-ра рам, пам!..
…Один раз наскоро прорепетировали и решили, что достаточно сыгрались. И было утро, и был вечер, то есть - торжественный вечер... И мы вчетвером вышли на маленькую эстраду предоставленного нам клуба строителей, и были встречены щедрыми аплодисментами, которых ещё не заслужили, но они ободрили нас... С фокстротом мы разделались довольно успешно, нам аплодировали, но сложнее было с "Музыкальным моментом" - конечно, нет нужды говорить о том, что это маленькое произведение великого классика мы исполняли отнюдь не по нотам, а "на слух", и тем нанесли ему прямо-таки оскорбление, - хорошо, что он нас не слыхал, в гробу бы перевернулся, прости нас, Францхен!.. Но публика была невзыскательна, принимала нас тепло. Беру, однако, всю вину на себя: это я всех совратил... И вообще, после этого я так обнаглел, что на другом своём выступлении, уже - во Дворце культуры железнодорожников, я смело сыграл "Танец маленьких лебедей" из "Лебединого озера", «Полонез» Огинского и, даже, десятый вальс Шопена, только - в другой тональности, ввиду ограниченного диапазона моего баяна - вот что творит ненаказуемое зло и, я бы сказал – исполнительская наглость!..
Я выступил на шаг вперёд и бодро произнёс: "Шуберт, - "Музыкальный момент", в том же исполнении!". Раздались приличные аплодисменты и мы, по моему кивку, что называется, «рванули» в четыре инструмента, взяли старт, причём мой маленький, но звучный «HOHNER» явно решил перекричать всех!..
Однако, не это было главным и определяющим в нашем выступлении, приблизившем и, несомненно, поднявшем (трудами нашими), уважительно
внимавшую нам неизбалованную и, ещё не развращённую новейшими веяниями и приезжими гастролерами, публику, - к высотам великой музыки!..
В свои права вступила артистическая темпераментность, а, конкретнее, - темп, скорость нашего забега на короткую дистанцию (хорошо ещё - не стайерскую и не марафонскую...). Как я вам уже сообщил, «побежали» мы одновременно, каждый старался не отрываться от коллектива, но уже через несколько тактов я заметил, что Шульце (очевидно, не только в музыке невоздержанный!) вырвался на полголовы вперёд и побежал, не оглядываясь, пренебрегши так необходимым советским людям чувством локтя... Помнится, я, переходя на ходу (на бегу!) с "восьмушек" на "шестнадцатые" музыкального темпа, пытался догнать его, но - куда там! Всё убыстряя, он рвался вперёд - очевидно, привыкнув спешить на очередное совместительство и, возможно, поэтому желая поскорей закончить... Я широко открывал глаза, глядя на него, я "делал" зверское лицо (руки-то у меня были заняты своим инструментом, а дирижёра у нас не было), пытался телепатически внушить ему необходимость его ответственности и мое обещание предстоящей мести за такую дисципли-
нарную невоздержанность - всё было напрасно, он уходил всё дальше…
Вскоре я стал замечать, что меня догоняют педиатр и терапевт; какое-то время мы шли "нос в нос", но потом они явно отстали, так как я "поднажал", стараясь не упустить Шульце, уже неясно таявшего впереди и упорно стремившегося к финишу...
... Первым, усиленно дыша, прибежал Шульце, дав заключительный и эффектный аккорд. Вторым - я, и тоже подарил восхищённой публике свой красивый и звучный аккорд, не будучи, правда, уверен в его канонической принадлежности великому Францу, но желая, по крайней мере, выразить ему свой восторг и преклонение, а также - свою ярость и злость по поводу недисци- плинированности и неуправляемости моего музыкального сподвижника...
И всего через секунду-другую, почти догнав нас, достигли финиша Валентина и Людмила, разделив третье и четвёртое почётные места! Это оригинальное исполнение знаменитой музыкальной миниатюры было по достоинству (сверх достоинства!..) оценено нашими добрыми слушателями: публика, что называется, "визжала и плакала" и не хотела отпускать нас, желая, может быть, от полноты чувств и немного поколотить, за наши необузданные артистические вольности - не знаю, мы остались невредимы; Шуберт тоже много не пострадал... Это было недавно, это было давно...
Моя дорогая, далёкая, мгновенно промелькнувшая, весёлая и грустная, щемящая душу и сердце, но полная жизни и любви, молодость, где ты?!..
Август 2002 г. Ашкелон
.
ШУБЕРТА …
( одна из музыкальных историй)
…Но никогда о ней не забываю,
И, если слышу Шуберта «Момент», -
То всей душой расстроенный бываю,
Что не удался наш эксперимент…
(Яков Капустин, израильский поэт).
У великого Франца Шуберта есть небольшие инструментальные пьески, которые он назвал "музыкальными моментами". Обычно, это - легко исполняемые мелодичные произведения, доступные и непрофессионалам; некоторые из них имеют текст и исполняются вокалистами. Один из этих "музыкальных моментов", особенно известен и, вероятно, - вам тоже...
Я, врач, молодой специалист, только приехавший после окончания института в Казахстан, в Караганду, точнее – в Караганду-Сортировочную, оказался тоже "причастным" к Шуберту и его "Музыкальному моменту"...
Тогда в моде была, так называемая, художественная самодеятельность, в каждом учреждении она была желанна и поощряема и мы, комсомольская молодёжь, конечно же, не могли быть в стороне! Я не был искушён в драматическом и иных артистических жанрах, а вот к музыке некоторое отношение имел, как музыкант-любитель. О своём маленьком трофейном немецком баяне я уже писал в одном из своих рассказов, он и сейчас со мной и, конечно, уезжая по путёвке института в Караганду, я взял его с собой.
... К праздничному вечеру, - не помню, к какому, наверное, к какому-то революционно-патриотическому, но, может быть, и ко Дню Железнодорожни- ка, который там отмечался с не меньшим размахом (это был Железнодорожный район Караганды, и все мы там были железнодорожниками), мы подготовили своё музыкальное выступление. Мы, как вы, наверное, поняли, были медиками-железнодорожниками, работали в железнодорожной больнице, и мне даже присвоили офицерское железнодорожное звание - "Инженер(!) - лейтенант административной службы" и серебряные погоны с двумя звёздочками, чем я ужасно гордился... Итак, мы подготовили свой музыкальный номер. Мы - это четыре врача: я, недавно приехавший молодой специалист-дерматолог, несколько позже приехавшая, тоже молодая, врач-терапевт Людмила Герасимовна (фамилию вот забыл...), врач-педиатр Асанова Валентина Петровна. А по национальностям мы, волею судьбы, распределены были так: Людмила Герасимовна - русская, Асанова - татарка, я - вообще, извините, еврей... А четвёртый, светлой памяти человек, был немцем, да!.. Наш музыкальный коллектив, квартет, если хотите, был бы неполным и, даже, неполноценным без Юрия Александровича Шульце, врача - отоляринголога,
человека замечательного! Он и Асанова были постарше, но тоже не старые, среднего, скажем так, возраста... Немец по национальности, он был выслан, по прихоти Сталина, вместе со своим отцом, кажется, из Баку. Тогда, в пятиде- сятые годы, в Казахстане была масса высланных: чеченцы, ингуши, кал-
мыки и много других, и немцы - тоже. Среди них мы жили и работали, они, в общем, были - люди, как люди! Но Шульце был необыкновенен - быстрый во всём, живчик, отличный оперирующий специалист, он всюду поспевал - умудрялся работать на три и, даже, на три с половиной (!) ставки в разных учреждениях, был прекрасным и заботливым семьянином и участвовал во всём, и был в курсе всего! Он оставался таким до конца, был у нас в гостях в Москве, а умер легко, внезапно, но рано, шестидесяти с небольшим лет. Через тридцать лет после отъезда из Казахстана я навестил «Сортировку», место начала моего врачевания, и побывал на его могиле, она - там же...
Итак, родился новый, оригинальный и многообещающий в дальнейшем (мы так думали!) ансамбль - четыре аккордеона, то есть - три аккордеона и мой звучный баянчик, и у нас, энергичных, дело пошло! В репертуар наш мы взяли, по моей рекомендации, какой-то лёгкий фокстрот (танцы тех лет!) и этот самый "Музыкальный момент" - очень мне понравилась игривая мелодия:
Трам та-ра, рам та, трам, трам! -Та
Трам та-ра, рам та, трам, трам!
Трам тарарам, тарарам пам-пам,
Та-ра-ра-ра, ра-ра-ра-ра рам, пам!..
…Один раз наскоро прорепетировали и решили, что достаточно сыгрались. И было утро, и был вечер, то есть - торжественный вечер... И мы вчетвером вышли на маленькую эстраду предоставленного нам клуба строителей, и были встречены щедрыми аплодисментами, которых ещё не заслужили, но они ободрили нас... С фокстротом мы разделались довольно успешно, нам аплодировали, но сложнее было с "Музыкальным моментом" - конечно, нет нужды говорить о том, что это маленькое произведение великого классика мы исполняли отнюдь не по нотам, а "на слух", и тем нанесли ему прямо-таки оскорбление, - хорошо, что он нас не слыхал, в гробу бы перевернулся, прости нас, Францхен!.. Но публика была невзыскательна, принимала нас тепло. Беру, однако, всю вину на себя: это я всех совратил... И вообще, после этого я так обнаглел, что на другом своём выступлении, уже - во Дворце культуры железнодорожников, я смело сыграл "Танец маленьких лебедей" из "Лебединого озера", «Полонез» Огинского и, даже, десятый вальс Шопена, только - в другой тональности, ввиду ограниченного диапазона моего баяна - вот что творит ненаказуемое зло и, я бы сказал – исполнительская наглость!..
Я выступил на шаг вперёд и бодро произнёс: "Шуберт, - "Музыкальный момент", в том же исполнении!". Раздались приличные аплодисменты и мы, по моему кивку, что называется, «рванули» в четыре инструмента, взяли старт, причём мой маленький, но звучный «HOHNER» явно решил перекричать всех!..
Однако, не это было главным и определяющим в нашем выступлении, приблизившем и, несомненно, поднявшем (трудами нашими), уважительно
внимавшую нам неизбалованную и, ещё не развращённую новейшими веяниями и приезжими гастролерами, публику, - к высотам великой музыки!..
В свои права вступила артистическая темпераментность, а, конкретнее, - темп, скорость нашего забега на короткую дистанцию (хорошо ещё - не стайерскую и не марафонскую...). Как я вам уже сообщил, «побежали» мы одновременно, каждый старался не отрываться от коллектива, но уже через несколько тактов я заметил, что Шульце (очевидно, не только в музыке невоздержанный!) вырвался на полголовы вперёд и побежал, не оглядываясь, пренебрегши так необходимым советским людям чувством локтя... Помнится, я, переходя на ходу (на бегу!) с "восьмушек" на "шестнадцатые" музыкального темпа, пытался догнать его, но - куда там! Всё убыстряя, он рвался вперёд - очевидно, привыкнув спешить на очередное совместительство и, возможно, поэтому желая поскорей закончить... Я широко открывал глаза, глядя на него, я "делал" зверское лицо (руки-то у меня были заняты своим инструментом, а дирижёра у нас не было), пытался телепатически внушить ему необходимость его ответственности и мое обещание предстоящей мести за такую дисципли-
нарную невоздержанность - всё было напрасно, он уходил всё дальше…
Вскоре я стал замечать, что меня догоняют педиатр и терапевт; какое-то время мы шли "нос в нос", но потом они явно отстали, так как я "поднажал", стараясь не упустить Шульце, уже неясно таявшего впереди и упорно стремившегося к финишу...
... Первым, усиленно дыша, прибежал Шульце, дав заключительный и эффектный аккорд. Вторым - я, и тоже подарил восхищённой публике свой красивый и звучный аккорд, не будучи, правда, уверен в его канонической принадлежности великому Францу, но желая, по крайней мере, выразить ему свой восторг и преклонение, а также - свою ярость и злость по поводу недисци- плинированности и неуправляемости моего музыкального сподвижника...
И всего через секунду-другую, почти догнав нас, достигли финиша Валентина и Людмила, разделив третье и четвёртое почётные места! Это оригинальное исполнение знаменитой музыкальной миниатюры было по достоинству (сверх достоинства!..) оценено нашими добрыми слушателями: публика, что называется, "визжала и плакала" и не хотела отпускать нас, желая, может быть, от полноты чувств и немного поколотить, за наши необузданные артистические вольности - не знаю, мы остались невредимы; Шуберт тоже много не пострадал... Это было недавно, это было давно...
Моя дорогая, далёкая, мгновенно промелькнувшая, весёлая и грустная, щемящая душу и сердце, но полная жизни и любви, молодость, где ты?!..
Август 2002 г. Ашкелон
.
Last edited by Виктор Рудаев on Thu Jul 30, 2009 3:31 pm, edited 1 time in total.
-
Виктор Рудаев
- активный участник
- Posts: 60
- Joined: Wed Jul 22, 2009 11:14 pm
Re: Страница Виктора Рудаева
МЯСОКОМБИНАТ ИМЕНИ МИКОЯНА
(ГАРАНТИРОВАННО-ПРАВДИВАЯ ПОВЕСТЬ)
I. АНАСТАС ИВАНОВИЧ И ЕЛИСЕЕВ
… Восславим дорогого Анастаса Ивановича, бессменного наркома пищепрома, любимца Сталина, популярного в советском народе, отмеченного героизмом становления Советской власти в Азербайджане и дружбой с великомучениками – двадцатью шестью Бакинскими комиссарами, о чём азербайджанский народ в воспоминаниях своих до сих пор льёт слёзы благодарного умиления, благополучно и ловко прожившего при всех диктаторских советских режимах – «от Ильича до Ильича» и упокоившегося, наконец, в окружении родных – на уютном участке Новодевичьего кладбища, близ могилы Аллилуевой и своих партийных соратников – среди своих, в общем… Послушный и деятельный был товарищ, организатор и руководитель, верный ленинец и сталинец, а также – хрущёвец и брежневец… Что велели – то делал: организовывал, создавал и руководил, вдохновлял, страстные речи произносил, пачками расстрельные списки подписывал – но это – не в счёт: не по своему умыслу злому, а только - по воле и указанию вождя, не жестокости ради, а родной советской власти и блага народного для… Да и не так много подписывал, меньше, чем другие, ещё Хрущев своим партийным противникам упрямо талдычил: «Мы, мол, с Микояном намного меньше Вашего подписывали!...», настолько мы, стало быть, и добрее, потому – народ любили и берегли…. Расстреливали, стало быть, - меньше, а любили, стало быть, больше! Всем угождал, оттого и уцелел, и умер, не состарившись даже, жгуче-черноволосым, спокойно отошёл, как срок пришёл, всё намеченное свершил и ушёл!.. Хорошо пожил, сладко ел, смачно пил коньяк свой национальный, всю партийную кодлу да энкавэдэшную кормил, да с шестёрками, да с прихлебалами, да с жёнами, да с роднёй их, ближней и дальней, что пришей родной кобыле двоюродный хвост, что из подвала Елисеева крадучись вышмыгивали с пакетами огромными, а в них – чего только нет! И чего нет – тоже есть!.. Икорка красная, икорка черная зернистая да паюсная, колбаска московская твёрдокопчёная, балычок копчения холодного да горячего, колбаса языковая, с кубиками шахматными на разрезе, «окорок тамбовский» внарезку – «Вам пожирнее или попостнее?..» - а шут его знает, - и того хочется, и этого, и всё – аромату обалденного, нежно тает во рту…«Нарежьте, пожалуйста, средне»… Этот «окорок тамбовский», надобно остановиться, продавец нарезал, честно отворачивая толстую его копчёную кожу, да ещё - предварительно тщательно зачистив (на совесть!..) заветрившуюся поверхность, отрезая ароматные ломтики длинным острым ножом. Покупателей много, окорок таял, оставалась только чистая розовая косточка, прикрытая шкуркой, – «рулька» называется. Рульку тоже брали, кто победнее – на суп, рупь двадцать… Косточку - раздробить, шкурку кусочками нарезать, да в супчик и бросить, вот и навар! Хитёр народ, в Ленинграде блокадники варили же ремни кожаные (у кого были!); народ, стало быть, и обык много заранее… Окорок – три шестьдесят кило, потом – четыре семьдесят, не всем по карману (сейчас бы вот!..), потому – колбаса «отдельная» и «ветчино-рубленная» – два двадцать, «докторская» – два тридцать, «чайная» - рубль семьдесят… «Хлеб колбасный», тоже «отдельный» и «чайный», и в тех же ценах… А ещё – и того интереснее: «Ливерная», да не только печёночная ливерная, та, что «Яичная», по рупь восемьдесят или даже – по два шестьдесят, а, не угодно ли – шестьдесят восемь копеек за кэгэ!!! Смехуны называли её "свино-собачьей", "собачьей радостью"... Не знаю, из чего и из КОГО её делали, но – в кишке настоящей, не в целлофане, и есть её было очень даже можно, и не ограничивая себя кружочком, а - сколь хошь, "от пуза"!.. С мелко нарезанным луком, с растительным маслом, да, бывало, и под желанный стограммчик!!! Для врача, по заработку его – шестьсот в месяц – это, стало быть, - шестьдесят новыми – вполне подходяще… Эх, такое бы – в даль годов, в пятьдесят седьмой, в Фаянсовую Московско-Киевской ж.д. , где я, дважды врач железнодорожной больницы – дерматолог и невропатолог, свирепо голодал, экономя и отсылая рубли и копейки жене и ребёнку!..
А мы брали больше – сардельки, они и сосисок дешевле: говяжьи – семь шестьдесят за кило, свиные – семь девяносто… Это, чтоб вы правильно поняли – ещё довоенные цены , я и это, и ещё многое помню, а после реформы – цены другие, точно не помню, но что-нибудь – ближе к ценам недорогой варёной колбасы… Их, да ещё – упомянутую простонародную ливерную мы покупали в магазинах попроще, а «Елисеев» – много выше – королевский, ГАСТРОНОМ НОМЕР ОДИН!.. Был и есть сейчас ещё – ГАСТРОНОМ НОМЕР ДВА, угол Смоленской площади и Арбата, с такой же фирменной дворянской вывеской, скромнее размерами, но такой же престижный…
Недавно покупал их, сардельки эти, здесь, в Израиле, стоят сейчас не дёшево, а вкус уже не тот! Мама как подаст её, сочную, паром исходящую, разбухшую в кипятке, из себя выпирающую, с пюре картофельным – под зубами лопается и брызжет! Эх, вспомнишь – вздрогнешь!.. Опять же – рябчики – нам, рульки – вам, всем радость… А ещё – твёрдокопчёные, - «Московская», «Салями» и, мало кто помнит – «Суджуки» - очень твёрдая, сплюснутая, и на ней рельефы – множественные «подушечки» от сетки-оплётки… Мы их не брали – и дорого, и жевать, - что подошву обувную…
А вот Рыжков Николай Иванович – бывший предсовмина, обаятельно-привлекательный, для народа многие годы старательный, до сих пор в политике околачивается, до исподнего благороден и честен, наличными расплачивается!..- а окорока тамбовского не отведывал, оказывается! То есть – даже не знает, что это такое… Ах, бедный Николай Иванович! И где ж ты раньше был, когда и окорок был? Я бы купил тебе – грамм триста, а, может, и полкило – три шестьдесят за кило, да хоть – и по четыре семьдесят, потому – человек хороший: сколько лет у руля, у кормила и поила! Пользы стране не принёс, но и не придушил никого… А теперь перейдём к рыбному отделу...
А в рыбном отделе от ароматов помрачение! Осетрина, белуга и подобные, красная рыба – сёмга, лососина, кета, чавыча – горбуши не помню, не для Москвы была такая гнусная мелочь… Продавцы важные, сами из себя, отворачивали толстую осетровую шкуру с цепочкой спинных костистых шипов, а под ней-то – мякоть королевская, нежно–лиловая с жёлтыми прожилками, с хрящевым хребтом, аромата провокационно-вызывающего, клали рыбину в машину с циркулярным ножом, производство немецкой фирмы «Berkel», - красиво отрежет ломтик, и решёточка-лопаточка откидывает его в сторонку, ломтик на ломтик, кирпич на кирпич, Ленину – слава, и Сталину – слава, слава Никита и Брежнев Ильич!.. Немцы, - они и есть немцы, они на всё горазды, и умные машины делали, и гильотины безотказные, одно слово - «немецкая работа», ещё Гоголь уж как верно приметил!.. А в Германии я заходил в покинутые дома, в квартирах – газовые колонки для нагрева воды, известной всемирно и всенародно фирмы «ЮНКЕРС» (!!!) - и на ширпотреб, стало быть, работали, на качественный ширпотреб!..
...А мы с папой, военнослужащим, посмотрим на это и идём в селёдочный отдел, он в гастрономе номер два - подалее, и ступенькой пониже, там - селёдка разная, килька-тюлька и ещё микро-малая хамса - взять парочку «иваси» или керченской, или – грамм двести пятьдесят-триста кильки «Балтийской» пряного посола... Это – для «пролетарии-всехстран-соединяйтесь», скромнослужащих, работяг и прочих подобных массовых потребителей, счастливых совков... Ещё была рыба нашенская (кто помнит?) – треска горячего копчения, вкусная без обмана и удивительно дешёвая, странной цены – рубль две копейки за килограмм!.. Интересно – а сколько надо было заплатить за тушку весом, скажем, в триста семьдесят пять или четыреста грамм?.. Но это – так, к шутке, - на Руси испокон веку продавцы никогда не затруднялись в такого рода обслуживании, читай – «обвешивании», - без проблем обвешают, да ещё и на уши навешают... Каждая рыбка была прошита бечёвочкой крест-накрест, чтоб не развалилась, её не резали, а ломали, и она распадалась на аккуратные фигурные сегменты-«метамеры». Тоже – в магазинах попроще. А ещё была, тоже малодоступная, но, всё же, не такая дорогая, как осетрина, – нототения (Шукшиным упомянута...) и палтус, по кусочку брали – вкусна!..
Господи, ну до чего же мы были бедны, того не зная, считая себя самыми счастливыми на земле! До сих пор не отличу осетрины от белуги и севрюги, - и такую продавали, а стерлядь видел только в музейной заспиртованной банке! Стыд и срамота! Здесь, в Израиле, хотел попробовать, - так ведь нет в продаже, только красная рыба, имеющая общее имя «салмон» - народ переделал на «Соломон»...
...Продавцы все, как один - немолодые, самозначительные, что
профессора университетские, в голубых беретах и при «бабочках», а больше – кладовщики юркие, в бесконечных подвалах снующие, но всё равно – в халатах белоснежных (верхушку кормим, а то и – Самого!..). Не бесплатно, конечно – упаси Боже! За денежки, по твёрдым, хоть и специальным, не для всех (!), ценам, за кровные - заработанные вашим трудом непосильным, самоотверженным и устремлённым во благо народа - на ниве партийной и чекистской, генеральную линию блюдящим и от скверны дружные народы советские очищающим! А чтоб кому-то подарком, за так – ни-ни!!! Икорка черная полкило – два тридцать (!), красная – шестьдесят пять копеек, балычок-малычок духмяный (вволю нанюхаешься только, черняшкой закусишь, водичкой запьёшь – и сыт!..), то-сё, пятое-десятое, мясо-вырезка, куры-муры, гуси-индейки, масло сливочное «Экстра» в больших «монолитах», да бутылочки: водочка «Московская особая» - белая головка, да «Столичная» - с домиками высотными, да «Старка»-«Петровская»-«Посольская»-«Стрелецкая», «Перцовка» - «Зубровска», да ещё - коньячок армянский, - не три-пять звёздочек, что для всех, а – «КВ», «КВВК» «Арарат», «Ахтамар» - для нас, значимых, да «Советское шампанское» или «Цымлянское игристое» - красное, искристое, «Хванчкара»-«Киндзмараули», «Цинандали»-мули-пули, всё – верхам, народу – дули… Да ещё: ликёрчики-микёрчики, шартрезики-бенедиктинчики, мятные-ароматные, сливяночки-запеканочки и этот, как его… «Спотыкач» (придумают же такое!), это уж - для дам…для дам… Не жалеючи, для дам – всё народное отдам!.. Костяшками счетов – щёлк-щёлк, ручкой кассового аппарата – дзынь-дзынь, итого с вас – десять девяносто ваших трудовых - за всё-про всё, товарищ дорогой, уложились в бюджетик свой скромненький? Вот и сдача вам, о нас не беспокойтесь, нам вашего не надо, себя тоже не обидим: быть в воде, да не намокнуть… Сейчас вам шпагатиком увяжут, унесут и в машину уложат…
Всего-то у Елисеева вдоволь, и качества недосягаемого – гастроном номер один! Даже отдел дичи был, как входишь – сразу налево: куропатки белоснежные, глухари чёрные, - огромные петухи, тетерева – те поменьше, рябчики… Кто их ел? Да ведь не зря же лежали, кто-то их покупал, понятно же - не при народе, завидущем и злобном. А вы ели когда-нибудь рябчиков, тех, что для буржуев?.. А я ел – один раз - рябчика, а другой раз - глухаря… Ну, да не о них и не обо мне сейчас речь. А дедушка Корней ещё в 1920 году, на заре родной, народной, советской власти - как раскрыл ёмкое слово РСФСР: Рабочим – Соль, Фасоль, Себе – Рябчик… Вот так и сказал, а ещё – того лучше: Разная Сволочь Фактически Съела Россию!.. Поклонимся дедушке Корнею, нашему Мойдодыру всесоюзному!..
Пакеты разные были – и по сути внутренней, и по громадности - это уж кому что, по рылу глядя и значимости государственной. Которые поменьше сошки – те и сами приезжали, хоть и сошки, а всё равно – с большой ложкой, всем дай да подай, а больше – жены чернобурые, тем и подносили к машине, или топтуны-холуи суетливые да проворные, уносили свёртки и ящики малоподъёмные – самим-то верхам - недосуг: вершат дела государственные! Всех ублажал директор заботливый, никого не обидел, не прогневал, самолично и единственно за всех ответил и пошёл под расстрельную статью…
И многое из всёго этого - была продукция микоянова, его радением производимая, и всё пищевое – его имени, и наиглавнейший в Союзе Московский мясокомбинат – тоже. Итак…
II. КОМБИНАТ МИКОЯНОВСКИЙ
Помните – у Ильфа и Петрова, в «Одноэтажной Америке» упоминается Мясокомбинат в Чикаго: с одной стороны входят коровы и свиньи, с другой – выходят готовые сосиски: механизация на высшем уровне! Точно так же – здесь: видать – переняли, у буржуев много чему научиться можно: раскрой гляделки, да не зевай!..
Попал я на комбинат случайно – не в качестве коровы, слава Богу, и, тем более, - не свиньи, хотя за каждым - коровьей глупости и мера свинства числится, этого не отнимешь.
Я подвизался в тамошней небольшой медсанчасти – по своей врачебной специальности – там постоянно работал пожилой и хитроватый еврей-дерматолог (такой специальности врач в этой маленькой медсанчасти был обязательно нужен, в этом я убедился потом), он попросил меня заменить его на месяц, на время его отпуска. Что ж, я согласился, никогда не отказывался от подработки, хотя далеко и трудновато (да и – денежно!) было ехать из Зеленограда в Москву после основной своей работы, или, наоборот – рано утром ехать туда и потом поспеть на свой приём, но два—три раза в неделю, часа по три – куда ни шло!.. Работа, доложу я вам, - не сравнима с моим бешеным, многолюдным приёмом, да ещё – у нервы мотающего начальства на виду. Ох, и здорово устроился этот ловкий еврей, забыл, как звали, человек, в общем, неплохой… Но как, всё-таки, распределиво-несправедлива судьба, - взять хоть наш врачебный труд: один буквально сгорает на своей, за гроши, тяжелейшей (даже – физически!) работе, ответственной и нервной - не дай Бог пропустить что-нибудь по невнимательности или просто усталости своей – начальство, своё и горздравское - голову снимет! Только дуракам кажется, что у врачей – лёгкая работа! У другого, глядишь, - работа, действительно, - «не бей лежачего», спокойная, малоответственная, а вот ещё и – питательная, когда – мясная, когда - кондитерская или ресторанно-кулинарная, да ещё и надбавку к зарплате получает за какую-то там «вредность», и даже – молоко… Кто-то скажет: «В чужих руках всё – толще»… Да нет же! Всё хорошо видно, очень даже хорошо!..
… Приём за время работы – человек пять-шесть, да и то – только с кожными (не венерическими!) болезнями, на специфике которых останавливаться не буду, она была, специфика этого производства, но не о том речь. Основная работа (если только это можно назвать работой!..) – это хождение, - бесполезное, надо сказать, хождение с медсестрой по цехам, профилактики ради… Но самое интересное, и о многом – потом, потерпите, пожалуйста, поведаю обо всём, и подробно, стараясь ничего не упустить, потому что – только написанное останется, а всё сказанное – исчезнет!.. А после меня – пусть хоть что-нибудь останется!
Меня всегда интересовал производственный процесс – любой! На производства я попадал обычно с помощью моих пациентов, работавших там, или в силу своих врачебных обязанностей. Так, я побывал на оглушительном производстве кружевных гардин, на ковровом комбинате, где видел рождение шедевров, сотворённых необыкновенно умными станками, в свою очередь сотворёнными умными людьми, задавшими им сложные программные задания, с которыми эти машины безошибочно справлялись, создавая удивительную, уже - нерукотворную, КРАСОТУ… Был я на парфюмерной, всесоюзного значения, фабрике «Свобода», мне интересно было там наблюдать приготовление одеколона – в больших ваннах (!), зубной пасты – в многовёдерных смесителях, мыловарение – поражали масштабы производства, вообще – весь процесс, всё ужасно интересно!.. И вот теперь – мясокомбинат…
Знакомство началось с неприятного, но пришлось пройти и через это, а это – массовый убой прибывающих, привозимых или, как сказать- пригоняемых животных, из которых и делают эти самые сосиски, колбасу и копчения… Видимо, не случайно одна из прилежащих улиц носит название «Скотопрогонная», да, кажется, и не одна: «Первая скотопрогонная», «Вторая…». Это будет, во всём моём описании, - единственным неприятным местом, можете его не читать, или – не слушать, но из песни, как говорится, слова не выкинешь, а дальше будут места, любопытные в изложении, иногда даже – неожиданно юмористичные, обещаю вам… А уж если я обещаю, то никогда не обманываю, вы меня знаете…
Так вот, животные – коровы или свиньи, впускались через неширокую дверь, причём они отталкивали друг друга от двери, стремясь протиснуться раньше других (!!!), стадо – оно и есть стадо!.. А дальше они торопливо, навстречу горестной своей судьбе, топали вверх по слегка наклонному настилу, где их встречали «бойцы» - крепкие мужики в резиновых сапогах, у каждого в руках – длинное, как пика, электрокопьё, которым они работали усердно и не мешкая… Удар копьём, стараясь в глаз, чтоб шкуру не портить, - животное резко бледнеет от разряда электротока, заваливается в недвижимости, тут его хватает железный крюк, и вот оно, уже поддетое за заднюю ногу, плывёт, вместе с другими, на цепях высоко вверху, и куда-то дальше, на дальнейшую обработку… Там не спрашивают – отдало ли оно свою животную душу или только оглушено, машина мигом раздевает его –шкура в одну сторону, туша – в другую, где потрошится… Слава Богу – здесь я уже – не зритель, хватило увиденного… Туша разрубается на крупные части и поступает в распоряжение обвальщиков – это высокие силачи, красавцы-гвардейцы, с которыми лучше – не ссориться, у них на поясе висят длинные, как тесаки, и острые, как бритва, - обвальные ножи, и ещё – какая-то не наждаковая, металлическая, круглого сечения, штуковина, о которую они постоянно правят свои страшные инструменты… Несколько ловких, профессиональных взмахов – и от мяса освобождена огромная кость… Кости идут в контейнер, они потом используются по-своему – всё используется! А куски мяса поступают к жиловщицам, это уже женская работа, более тонкая, мясо освобождается от плёнок, сухожилий (отсюда – и название!) и, в дальнейшем, с соблюдением сложных и разнообразных рецептурных добавок, превращается в фарши – различные, предназначенные для многих, твёрдых и мягких сортов колбас – гордости московской марки, Московского Ордена Ленина Мясокомбината имени товарища А. И. Микояна…
Ш. О КОТАХ И О КОШКАХ, И О ЛЮДЯХ НЕМНОЖКО
…Наверное – хватит о производственном процессе? Ведь не это – цель, и не в этом смысл моего повествования о не всем известных уголках и сторонах, иллюстрациях, если хотите, - человеческой жизни в не всем ведомых, необычных условиях.
Единственно – скажу, в заключение только что, недавно поведанного вам предыдущего, - разумеется, лишь - высокой правдивости ради и поощрения похвальной любознательности для – это то, что ничего не пропадало там, производство было безотходным, всё шло в дело: мясо, внутренности, шкура, кости, рога , копыта, - даже был цех по производству мед. препаратов, - инсулина, например, гематогена и кое-чего ещё. А мы лучше поговорим о людях этой небольшой медсанчасти, где мне так хорошо и спокойно работалось, но всего-то – меньше месяца!..
Четыре врача: терапевт, хирург, гинеколог (много работавших женщин) и дерматолог; несколько медсестёр и две санитарки, это – всё. Нет, ещё были два роскошных кота, о них речь немного позже, но – обещаю упомянуть!..
Я приносил с собой бутерброд и рассчитывал только на чай – кипяток, в общем… Откуда мне было знать тамошние порядки? Но прошёл час или полтора работы, медсестра говорит мне: «Виктор Александрович, я пошла за едой в цех особого заказа» (!). Я еще не знал, что такое цех особого заказа, но догадался, что речь идёт о спонсированном питании за счёт доходов датского короля… Минут через пятнадцать она вернулась со свёртком – газетным (тогда не было целофановых пакетов), который она несла совершенно открыто, даже не думая смущаться взглядом посторонних глаз.
…То, что она принесла, заставило стыдливо съёжиться мой жалкий бутерброд и, вообще, обоснованно подумать о том, что и жизнь хороша, и жить хорошо… В свертке лежал батон необычайно ароматной «докторской» колбасы, той, что за два тридцать, ломти ветчины (того самого окорока «тамбовского», которого так и не смог отведать за свою бедную жизнь несчастный Николай Рыжков, а я-то ведал!!! Хоть и не часто, конечно. И ещё – сосиски – горячие! («Прямо из машины» сказала медсестра). Мы приступили к трапезе, и, надо сказать, что я проявил при этом рабочее усердие, добросовестность и трудовую отдачу, как и всегда в своей нелёгкой врачебной работе…
Принесенное было, конечно, - качества отменного. Колбасный фарш был без единой маленькой пустоты, «литой», говорила медсестра, и вкуса тоже умопомрачительного…Тогда-то я и узнал, что такое «цех особого заказа» - он снабжал правительство, всяких там партийных и иных иерархов, и, оказывается, космонавтов! Медперсонал, сообщила мне медицинская сестра, «снабжается» только оттуда… А ещё она сообщила, что они не берут для еды жирного и твёрдокопчёного – берегут печень… Мы отдали всему достойное и справедливое внимание, особенно – я… Поев, сестра спросила: «Всё? Закончили, Виктор Александрович?» - после чего свёрток с более чем половиной батона колбасы, несколькими сосисками и остатками ветчины – завернула опять в газету и… рраз! - швырнула в мусорную корзинку для бумаг… Болезненный крик невольно вырвался из уст моих, это было страшно видеть; сестра лишь улыбнулась: «А что делать, Виктор Александрович, назад я в цех не понесу, за проходную Вы ведь не понесёте?» - это был просто вопрос и объяснение, или – намёк-предупреждение? Думаю, что – первое, так как она вряд ли имела основание плохо подумать обо мне. Но «прецеденты» до меня были, об этом я узнал позже, и расскажу позже, а пока я ведь обещал упомянуть «добрым, тихим словом» двух котов, прописанных в медсанчасти…
Эти, образцово-показательные представители независимого племени семейства кошачьих, отнесённые великим Линнеем к знакомому нам виду “Felis domestica”, демонстративно проявили полнейшее презрительное пренебрежение к нашим гастрономическим утехам – видимо, у них был свой режим кормления, и нарушать его они вовсе не собирались из-за каких-то там двуногих. Распушив свои хвосты, они, очевидно, моциона ради погуляли
по коридорам помещения и, явно не нуждаясь в наших подачках «с барского стола», потому как «нам вашего не надо, своё есть!» и, подозреваю, – плотно пообедав, - удалились, как я понял, провести «тихий час» где-то в спокойном уголке. Как я успел заметить, выглядели они отнюдь не истощёнными… Долго, многие годы спустя, я не мог вспомнить, кого они мне напоминают – наконец, меня осенило: кот Матроскин из Простоквашина, которого очень удачно представлял Олег Табаков, что было ему, наверное, нетрудно, потому что он, по сути – такой же кот, а ещё более они были похожи на уличного друга блудного попугая, комплекцией – одна к одной… Однако, не много ли внимания и творческих изысков я отдал этим пушистым, которые не проявили, как и все мяукающие, доброты сердечной к нам, самым совершенным существам, и уж мышей они – точно, не ловили!..
С этого дня я приносил с собой только кусочек хлеба, потому что без хлеба я есть не приучен, и ещё – редиску, зелёный лук… Хороша жизнь!
IV. ОБЪЕДИНЁННЫЙ И ОБЪЕДАЕМЫЙ (ГЛАВА ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ, И СЛАВА БОГУ !!!)
Как я уже сообщил, производство это было многопрофильным, ввиду разнообразия видов продукции - от дешёвой чайной колбасы и сарделек –утех люда простого - до дорогих сортов твёрдокопчёных фирменных колбас.
Кстати, - почему это я всё время говорю: было, было – а сейчас что: уже нет?
А кто его знает – может, уже и нет, мало ли производств закрылось и ликвидировано? А если даже и не закрылось – разве такого же качества продукция, какая была? Боюсь, что – нет, и уж теперь точно не сможет Николай Иванович Рыжков многострадальный - вкусить настоящий окорок тамбовский…
Таким образом – производство объединённое, составленное из многих цехов, включая подсобные, которые выдавали всякое-разное, поглощаемое потом ненасытно-потребляющим… В смену работало что-то около трёх тысяч человек, и всем ведь надо было питаться! Сами понимаете, на пищевом предприятии работники – это бесплатные потребители, и тут уже ничего не поделаешь, это неотвратимо. Как-то я стал подсчитывать, сам не зная – зачем (наверное, потому что мне всегда больше всех надо…), что за смену предприятие съедает по минимуму – трёх быков! А кто же это компенсирует государству? Да мы все, советские законопослушники, взявшись за руки, и восторженно поя или воя (?!) осанну и аллилую нашему мудрому правительству, родной Партии и вождям, идём в магазины, где унижённо покупаем ( выкупаем!) этих быков в виде костей с кусочками мяса, «выбрасываемых» на прилавок, да, к тому ещё - щедро наполняем карманы обвешивающих нас грабителей-продавцов, нагло орущих: «Мясо без костей не бывает!» - ага, не бывает, знамо, без костей – никак: были бы кости, - мясо нарастёт, и всё такое прочее, не на всех, понятно, нарастёт - отсюда и появляются разные: тощие-костистые и толстомясые, кому что… А в Израиле – наоборот: с косточкой – дороже, поди разберись… Правда, здесь в з-а-м-о-р-а-ж-и-в-а-е-м-о-е мясо щедро льют воду, лучше, говорят, замораживается (!!!). И тут тоже – алиллуя! Весу больше, карману – легче!.. Но вернёмся к нашим баранам, вернее – к быкам и свиньям.
В разных цехах питаются по-разному: «бойцы», те - вообще пьют свежую кровь убойных (убиенных?) животных – может, не все, но – пьют! И адреналин, питейно поглощаемый, им – нипочём! Среди них нет обычно алкашей – может, оно и лучше-то?.. Кровопивцы-то, может, и лучше алкашей?! Подумать стоит… В цехах обычно варят артельно мясное варево на электроплитках – начальство особо не препятствует. Сухомятка надоедает быстро – горяченького хочется… Как-то пошли мы с сестрой в коптильный цех, где на стружках окорока коптятся, те самые… Аромат – помрачение политического сознания, себя съешь от аппетита! Натурально - стали нас тут же угощать, такие ломтики нарезали! Мы отказались – свой обед уже поджидал, да и, опять же – печень! Мы уж лучше – докторской нежирной, или – сосисок… Тем более – горячего, хоть чаю, душа просит!.. А однажды пошел я в столовую – есть столовая на мясокомбинате, как же, да ещё – какая хорошая! Ну, - за деньги, да ведь – за какие деньги? Есть, оказываются, люди, которые пользуются столовой. Постоял я минуты четыре-пять в небольшой очереди, заплатил… восемнадцать копеек! И вот вам обед: щи со свиными хрящами – за ушами трящами! Вкусные, наваристые, только что – не кошерные! На второе – котлета, величиной – ну, не с обеденную тарелку, так, по крайней мере – с закусочную, сочная, без примеси черняшки и прочего барахла, гарнир – тоже, тушёная капуста; на третье – компот из сухофруктов – плохо ли?.. В общем – от голода не погибнешь!..
V. НЕ УКРАДИ !.. … Ведь сказано в Писании святом, и многажды людьми повторено, и биты кнутом многие, и через это много людей телом пострадало и на муки заплечных дел мастерам послано, для вразумления, и с амвонов несчитанно говорено, да толку – чуть! Воруют, всё едино… «Как там на Руси сейчас, Николай Михайлович?» (Карамзин…) - «Воруют, однако…». Испокон веку – воруют, озоруют, пьют…Как религия – есть трясуны, а есть – несуны, это уж – новое, последних лет, прошлого века конца сотворение…
Несуны – они за пазуху , да – в штаны, а то и… нивесть, не к ночи будь помянуто – куда!.. Ловкачи бывают – куда тебе Кио и прочие, что в пирожках вместо часов – капусту находят! Сказывают, в начале Советской власти один – часы проглотил, для сокрытия личной буржуйской драгоценности, проходил он около милиции, а они и заиграли вдруг: «Боже, царя храни!..» - до революции, у Павла Буре, на совесть собраны!.. Тут его, родименького, и запеленговали: что это, мол, за призывы к старому режиму и к свержению нового?! Дали ему слабительного да рвотного, - и выгнали напрочь это, родной советской власти поношение!..
…Несут всё, что носится, что уносится, чему не сидится да плохо лежится в местах законных и привычных: злато-серебро, гвозди-гайки-болты-шпонки-шайбы… Шай-бу! Шай-бу!.. А пожалуйте, берите, несите, не попадайтесь только! Если от многого взять немножко, это ведь - не воровство, а делёжка (помните, у Горького?)… Мыло, шифер, диваны, кровати, краски, мать родную… Вахтёрши на проходных – тоже, однако, не промах: что к чему – знают, глаз намётан – на чужих и на своих, от коих себе хоть малая толика пользы – жить все хотят! Живи сам и другим давай…
На другой день работы вахтёрши меня уже знали. У меня был портфель кожаный – громадный, с серебряной узорной монограммой – отец, большой искусник, сделал. Метров за четыре-пять до проходной я открывал его замки – глядите, мол, представители пола прекрасного, в глубь моего пролетарского нутра, чист я перед родной советской властью и народным добром, кровью завоёванным! «Да не надо, не беспокойтесь, доктор. проходите, пожалуйста!». «Нет уж, смотрите, чтобы потом даже не думалось, - вот он - я!..».
… Пример из жизни мне поведали, «Два батона» - называется.
Два батона
(Жизненная жуть)
Был до меня здесь другой заместитель, молодой врач, тоже дерматолог (!). Так вот – то ли он недоел, то ли уж очень по вкусу пришлась ему эта самая докторская колбаса из цеха особого заказа, а только сунул он, бедолага голодающий, по батону – в рукава плаща (дело было осенью), мясистые руки получились, не сгибаются, в одной ещё - портфель держит… С независимым взором молодых своих, чистых и невинных глаз - бойко проходит мимо вахтёрш, - смело, товарищи, в ногу!.. Взгляд устремлён в светлое будущее, в коммунизм, то есть: каждому, стало быть - по потребности, а ему как раз были потребны эти два батона – уж так потребны, что словами не выразишь! Вдруг – стоп!!! «А что это, молодой человек, у вас в рукавах?». «Да так, ничего…». «А покажите-ка это ваше «ничего!» - тот быстро на стометровку выдвинулся: на старт, внимание, - марш!.. Но не тут-то было: две вохровские тёти дебелые нежно схватили за рученьки белые – уж как он от них вывернулся, из плаща с колбасинами выскочил, да бежать под дождём холодным!
… На работу он, понятно, уже не возвращался, пришел неделю спустя, ближе к вечеру, от стыда подальше, - за первой и последней получкой…
… А всё равно воруют: с вахтёршами наверняка заключают «трудовые
соглашения», к обоюдности, а то и – через забор перебрасывают, в условный день и час, а там уже – помощники работают: коллектив – СИЛА!..
…Но самый интересный случай я «приберёг» напоследок: «А напоследок я скажу…». Итак, - вот как
Убежал хряк !..
… А дело было так: преступно организованная, хоть и немногочисленная, группа, решила не мелочиться: что там - колбаска-сосиска, давайте, - свинку уведём!.. Известное дело – свинка, хоть и чистенькая-беленькая, но уже потрошённая, сама не побежит, хоть - что угодно посули…Но,- транспорт-то на что? А вот и транспорт: всегда выручающая «полуторка»! Оказалась она кстати и сейчас: что-то там привезла, а увозила так называемые субпродукты для реализации в мясном магазинчике какого-то московского рынка. По чьей-то коварной выдумке свинку нарядили (!!!) в пиджак, посадили в кабину рядом с водителем, на голову – кепочку, в зубы – сигаретку, - поехали!.. И правда – поехали, никто не придрался, сошла свинка за… экспедитора. Но, только выехали за ворота проходной, водителю вдруг «захотелось»… И захотелось ему свершить – не малую, - большую отдачу!!! А что поделаешь? – волновался очень, ведь, как ни скажи, операция ответственная, нервная и, конечно, опасная! Он выскочил из кабины, думал – на минутку, дверцу только захлопнул, но пришлось ему искать нужное заведение, поблизости не было, кое-как пристроился у какого-то дальнего заборчика… Вернувшись, открывает кабину – хряка нет!!! Как это – нет?! Дак ведь - не курочка же, пудов на восемь общего с мослами весу! Утащили, стало быть, да так ловко, - наверняка, думаю, был осведомитель, который поспособствовал тем, кто явно поджидал - перенять добычу… «Мужики! – наивно обращается водитель к рядом стоящим и нагло ухмыляющимся – не знаете, куда девался товарищ мой, рядом сидел?..». «Ваш товарищ, дурачина ты и простофиля, теперь – наш товарищ со шкурой и мясом, только что – не с потрохами!..» – про себя подумали те, а вслух, разведя руками: «Да, вроде, сказал, что до ветру пойдёт, а ещё – пивком решил побаловаться… Подожди, однако, надо думать – сейчас подойдёт…» - это уж совсем издевательски! Что ты будешь делать, - ведь не милицию же кликать!.. «Так, так – там скажут, пропал, говорите, товарищ, рядом сидел, в кепочке и цигарка в зубах? А оказался свинкой?…» (???) – Силы небесные, это откуда же им ведомо, не без них, небось, обошлось?! А то – нет, вестимо, милиция - тоже люди, и порядочный этот мясной отруб у них уже в отделении отдыхает!.. А дальше – такие приятные милицейские вопросы: «Кто он такой? Фамилия, имя, отчество! Домашний адрес, где работает? А, не знаете, на комбинате познакомились? А зачем незнакомого в кабину пригласили, это, гражданин, - чревато и вообще – много неясного, надо протокольчик составить, розыск учиним, пройдёмте, гражданин, в отделение, да тут недалеко, за углом… Что, - не надо? Было надо, а теперь – не надо?! А я говорю – пройдёмте!..». Только такого разговора не хватало!.. Почесал шеф затылок – вор у вора дубинку украл! Сел в кабину, зажигание включил да рванул до ближайшего пивного ларька, где хлобыснул две кружки, да ещё – сто грамм родимой, воблинку прикупил ещё - у стоявшей рядом старушки-торговки. Недолго погоревал. Рейс, впрочем, закончил вполне благополучно.
VI. ЖИВИТЕ ПО СОВЕСТИ, ЛЮДИ !.. (ВМЕСТО ЭПИЛОГА)
… Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал… Быстро закончилось время моего заместительства, и опять я вернулся к своей тяжёлой, но привычной работе. Всё же я познакомился с интересным, сложным производством, увидел, я бы даже сказал – другие рабочие условия, другую, можно сказать, жизнь… А ведь – сколько я ещё не увидел и теперь уже – никогда не увижу! Проработал полвека за грошовую зарплату, да рвался всегда на подработку, себя не жалея и не щадя, а в результате – моя страна, которой я все силы отдал, даже многажды урезанной пенсии моей толком не выплачивает. Я вижу, как тут врачи работают – не переработают! Да и зарплата не та.
В конце своего заместительства, за хорошую работу я получил талоны на покупку дешёвых мясных субпродуктов в лавчонках мясокомбината, расположенных сразу по выходе из проходной, как раз там, где свинья убежала, а меня клюнул жареный петух – с тех пор я усиленно творю… Такие талоны, в качестве поощрения, давали всем работникам комбината, - --- чтоб не воровали, может, а они – всё равно воровали… За вполне смешные цены можно было отовариться, в определённом количестве, вполне пригодными и съедобными вещами: хвосты говяжьи и горла (трахеи) – из них варили отличный студень, и даже – кошерный, надо думать, потому как – говяжьего происхождения…Так называемые «щёки» свиные – тот же шпиг, только значительно меньшей толщины, лёгкие, иногда (но – реже!) – печень, свиные хрящи, головы, мозги (это - кому не хватало, я лично – не брал, хотя мне – ох как, в жизни, понимаю теперь – не хватало тоже…), даже – уши, тоже для студня. Светлой памяти моя тёща варила студень – так, как никто другой, и вообще она готовила, как никто другой, и вообще она была человеком редкостным, - теперь я это понимаю, увы, лучше, чем тогда… И вообще, - я рад, что вспомнил молодость!.. На момент воспоминаний я молод! Воспоминания возвращают меня в радостную, сияющую молодость, возрадуемся же ей!
Gaudeamus igitur, juvenesdum sumus !!!
Июнь 2005 г. Ашкелон
(ГАРАНТИРОВАННО-ПРАВДИВАЯ ПОВЕСТЬ)
I. АНАСТАС ИВАНОВИЧ И ЕЛИСЕЕВ
… Восславим дорогого Анастаса Ивановича, бессменного наркома пищепрома, любимца Сталина, популярного в советском народе, отмеченного героизмом становления Советской власти в Азербайджане и дружбой с великомучениками – двадцатью шестью Бакинскими комиссарами, о чём азербайджанский народ в воспоминаниях своих до сих пор льёт слёзы благодарного умиления, благополучно и ловко прожившего при всех диктаторских советских режимах – «от Ильича до Ильича» и упокоившегося, наконец, в окружении родных – на уютном участке Новодевичьего кладбища, близ могилы Аллилуевой и своих партийных соратников – среди своих, в общем… Послушный и деятельный был товарищ, организатор и руководитель, верный ленинец и сталинец, а также – хрущёвец и брежневец… Что велели – то делал: организовывал, создавал и руководил, вдохновлял, страстные речи произносил, пачками расстрельные списки подписывал – но это – не в счёт: не по своему умыслу злому, а только - по воле и указанию вождя, не жестокости ради, а родной советской власти и блага народного для… Да и не так много подписывал, меньше, чем другие, ещё Хрущев своим партийным противникам упрямо талдычил: «Мы, мол, с Микояном намного меньше Вашего подписывали!...», настолько мы, стало быть, и добрее, потому – народ любили и берегли…. Расстреливали, стало быть, - меньше, а любили, стало быть, больше! Всем угождал, оттого и уцелел, и умер, не состарившись даже, жгуче-черноволосым, спокойно отошёл, как срок пришёл, всё намеченное свершил и ушёл!.. Хорошо пожил, сладко ел, смачно пил коньяк свой национальный, всю партийную кодлу да энкавэдэшную кормил, да с шестёрками, да с прихлебалами, да с жёнами, да с роднёй их, ближней и дальней, что пришей родной кобыле двоюродный хвост, что из подвала Елисеева крадучись вышмыгивали с пакетами огромными, а в них – чего только нет! И чего нет – тоже есть!.. Икорка красная, икорка черная зернистая да паюсная, колбаска московская твёрдокопчёная, балычок копчения холодного да горячего, колбаса языковая, с кубиками шахматными на разрезе, «окорок тамбовский» внарезку – «Вам пожирнее или попостнее?..» - а шут его знает, - и того хочется, и этого, и всё – аромату обалденного, нежно тает во рту…«Нарежьте, пожалуйста, средне»… Этот «окорок тамбовский», надобно остановиться, продавец нарезал, честно отворачивая толстую его копчёную кожу, да ещё - предварительно тщательно зачистив (на совесть!..) заветрившуюся поверхность, отрезая ароматные ломтики длинным острым ножом. Покупателей много, окорок таял, оставалась только чистая розовая косточка, прикрытая шкуркой, – «рулька» называется. Рульку тоже брали, кто победнее – на суп, рупь двадцать… Косточку - раздробить, шкурку кусочками нарезать, да в супчик и бросить, вот и навар! Хитёр народ, в Ленинграде блокадники варили же ремни кожаные (у кого были!); народ, стало быть, и обык много заранее… Окорок – три шестьдесят кило, потом – четыре семьдесят, не всем по карману (сейчас бы вот!..), потому – колбаса «отдельная» и «ветчино-рубленная» – два двадцать, «докторская» – два тридцать, «чайная» - рубль семьдесят… «Хлеб колбасный», тоже «отдельный» и «чайный», и в тех же ценах… А ещё – и того интереснее: «Ливерная», да не только печёночная ливерная, та, что «Яичная», по рупь восемьдесят или даже – по два шестьдесят, а, не угодно ли – шестьдесят восемь копеек за кэгэ!!! Смехуны называли её "свино-собачьей", "собачьей радостью"... Не знаю, из чего и из КОГО её делали, но – в кишке настоящей, не в целлофане, и есть её было очень даже можно, и не ограничивая себя кружочком, а - сколь хошь, "от пуза"!.. С мелко нарезанным луком, с растительным маслом, да, бывало, и под желанный стограммчик!!! Для врача, по заработку его – шестьсот в месяц – это, стало быть, - шестьдесят новыми – вполне подходяще… Эх, такое бы – в даль годов, в пятьдесят седьмой, в Фаянсовую Московско-Киевской ж.д. , где я, дважды врач железнодорожной больницы – дерматолог и невропатолог, свирепо голодал, экономя и отсылая рубли и копейки жене и ребёнку!..
А мы брали больше – сардельки, они и сосисок дешевле: говяжьи – семь шестьдесят за кило, свиные – семь девяносто… Это, чтоб вы правильно поняли – ещё довоенные цены , я и это, и ещё многое помню, а после реформы – цены другие, точно не помню, но что-нибудь – ближе к ценам недорогой варёной колбасы… Их, да ещё – упомянутую простонародную ливерную мы покупали в магазинах попроще, а «Елисеев» – много выше – королевский, ГАСТРОНОМ НОМЕР ОДИН!.. Был и есть сейчас ещё – ГАСТРОНОМ НОМЕР ДВА, угол Смоленской площади и Арбата, с такой же фирменной дворянской вывеской, скромнее размерами, но такой же престижный…
Недавно покупал их, сардельки эти, здесь, в Израиле, стоят сейчас не дёшево, а вкус уже не тот! Мама как подаст её, сочную, паром исходящую, разбухшую в кипятке, из себя выпирающую, с пюре картофельным – под зубами лопается и брызжет! Эх, вспомнишь – вздрогнешь!.. Опять же – рябчики – нам, рульки – вам, всем радость… А ещё – твёрдокопчёные, - «Московская», «Салями» и, мало кто помнит – «Суджуки» - очень твёрдая, сплюснутая, и на ней рельефы – множественные «подушечки» от сетки-оплётки… Мы их не брали – и дорого, и жевать, - что подошву обувную…
А вот Рыжков Николай Иванович – бывший предсовмина, обаятельно-привлекательный, для народа многие годы старательный, до сих пор в политике околачивается, до исподнего благороден и честен, наличными расплачивается!..- а окорока тамбовского не отведывал, оказывается! То есть – даже не знает, что это такое… Ах, бедный Николай Иванович! И где ж ты раньше был, когда и окорок был? Я бы купил тебе – грамм триста, а, может, и полкило – три шестьдесят за кило, да хоть – и по четыре семьдесят, потому – человек хороший: сколько лет у руля, у кормила и поила! Пользы стране не принёс, но и не придушил никого… А теперь перейдём к рыбному отделу...
А в рыбном отделе от ароматов помрачение! Осетрина, белуга и подобные, красная рыба – сёмга, лососина, кета, чавыча – горбуши не помню, не для Москвы была такая гнусная мелочь… Продавцы важные, сами из себя, отворачивали толстую осетровую шкуру с цепочкой спинных костистых шипов, а под ней-то – мякоть королевская, нежно–лиловая с жёлтыми прожилками, с хрящевым хребтом, аромата провокационно-вызывающего, клали рыбину в машину с циркулярным ножом, производство немецкой фирмы «Berkel», - красиво отрежет ломтик, и решёточка-лопаточка откидывает его в сторонку, ломтик на ломтик, кирпич на кирпич, Ленину – слава, и Сталину – слава, слава Никита и Брежнев Ильич!.. Немцы, - они и есть немцы, они на всё горазды, и умные машины делали, и гильотины безотказные, одно слово - «немецкая работа», ещё Гоголь уж как верно приметил!.. А в Германии я заходил в покинутые дома, в квартирах – газовые колонки для нагрева воды, известной всемирно и всенародно фирмы «ЮНКЕРС» (!!!) - и на ширпотреб, стало быть, работали, на качественный ширпотреб!..
...А мы с папой, военнослужащим, посмотрим на это и идём в селёдочный отдел, он в гастрономе номер два - подалее, и ступенькой пониже, там - селёдка разная, килька-тюлька и ещё микро-малая хамса - взять парочку «иваси» или керченской, или – грамм двести пятьдесят-триста кильки «Балтийской» пряного посола... Это – для «пролетарии-всехстран-соединяйтесь», скромнослужащих, работяг и прочих подобных массовых потребителей, счастливых совков... Ещё была рыба нашенская (кто помнит?) – треска горячего копчения, вкусная без обмана и удивительно дешёвая, странной цены – рубль две копейки за килограмм!.. Интересно – а сколько надо было заплатить за тушку весом, скажем, в триста семьдесят пять или четыреста грамм?.. Но это – так, к шутке, - на Руси испокон веку продавцы никогда не затруднялись в такого рода обслуживании, читай – «обвешивании», - без проблем обвешают, да ещё и на уши навешают... Каждая рыбка была прошита бечёвочкой крест-накрест, чтоб не развалилась, её не резали, а ломали, и она распадалась на аккуратные фигурные сегменты-«метамеры». Тоже – в магазинах попроще. А ещё была, тоже малодоступная, но, всё же, не такая дорогая, как осетрина, – нототения (Шукшиным упомянута...) и палтус, по кусочку брали – вкусна!..
Господи, ну до чего же мы были бедны, того не зная, считая себя самыми счастливыми на земле! До сих пор не отличу осетрины от белуги и севрюги, - и такую продавали, а стерлядь видел только в музейной заспиртованной банке! Стыд и срамота! Здесь, в Израиле, хотел попробовать, - так ведь нет в продаже, только красная рыба, имеющая общее имя «салмон» - народ переделал на «Соломон»...
...Продавцы все, как один - немолодые, самозначительные, что
профессора университетские, в голубых беретах и при «бабочках», а больше – кладовщики юркие, в бесконечных подвалах снующие, но всё равно – в халатах белоснежных (верхушку кормим, а то и – Самого!..). Не бесплатно, конечно – упаси Боже! За денежки, по твёрдым, хоть и специальным, не для всех (!), ценам, за кровные - заработанные вашим трудом непосильным, самоотверженным и устремлённым во благо народа - на ниве партийной и чекистской, генеральную линию блюдящим и от скверны дружные народы советские очищающим! А чтоб кому-то подарком, за так – ни-ни!!! Икорка черная полкило – два тридцать (!), красная – шестьдесят пять копеек, балычок-малычок духмяный (вволю нанюхаешься только, черняшкой закусишь, водичкой запьёшь – и сыт!..), то-сё, пятое-десятое, мясо-вырезка, куры-муры, гуси-индейки, масло сливочное «Экстра» в больших «монолитах», да бутылочки: водочка «Московская особая» - белая головка, да «Столичная» - с домиками высотными, да «Старка»-«Петровская»-«Посольская»-«Стрелецкая», «Перцовка» - «Зубровска», да ещё - коньячок армянский, - не три-пять звёздочек, что для всех, а – «КВ», «КВВК» «Арарат», «Ахтамар» - для нас, значимых, да «Советское шампанское» или «Цымлянское игристое» - красное, искристое, «Хванчкара»-«Киндзмараули», «Цинандали»-мули-пули, всё – верхам, народу – дули… Да ещё: ликёрчики-микёрчики, шартрезики-бенедиктинчики, мятные-ароматные, сливяночки-запеканочки и этот, как его… «Спотыкач» (придумают же такое!), это уж - для дам…для дам… Не жалеючи, для дам – всё народное отдам!.. Костяшками счетов – щёлк-щёлк, ручкой кассового аппарата – дзынь-дзынь, итого с вас – десять девяносто ваших трудовых - за всё-про всё, товарищ дорогой, уложились в бюджетик свой скромненький? Вот и сдача вам, о нас не беспокойтесь, нам вашего не надо, себя тоже не обидим: быть в воде, да не намокнуть… Сейчас вам шпагатиком увяжут, унесут и в машину уложат…
Всего-то у Елисеева вдоволь, и качества недосягаемого – гастроном номер один! Даже отдел дичи был, как входишь – сразу налево: куропатки белоснежные, глухари чёрные, - огромные петухи, тетерева – те поменьше, рябчики… Кто их ел? Да ведь не зря же лежали, кто-то их покупал, понятно же - не при народе, завидущем и злобном. А вы ели когда-нибудь рябчиков, тех, что для буржуев?.. А я ел – один раз - рябчика, а другой раз - глухаря… Ну, да не о них и не обо мне сейчас речь. А дедушка Корней ещё в 1920 году, на заре родной, народной, советской власти - как раскрыл ёмкое слово РСФСР: Рабочим – Соль, Фасоль, Себе – Рябчик… Вот так и сказал, а ещё – того лучше: Разная Сволочь Фактически Съела Россию!.. Поклонимся дедушке Корнею, нашему Мойдодыру всесоюзному!..
Пакеты разные были – и по сути внутренней, и по громадности - это уж кому что, по рылу глядя и значимости государственной. Которые поменьше сошки – те и сами приезжали, хоть и сошки, а всё равно – с большой ложкой, всем дай да подай, а больше – жены чернобурые, тем и подносили к машине, или топтуны-холуи суетливые да проворные, уносили свёртки и ящики малоподъёмные – самим-то верхам - недосуг: вершат дела государственные! Всех ублажал директор заботливый, никого не обидел, не прогневал, самолично и единственно за всех ответил и пошёл под расстрельную статью…
И многое из всёго этого - была продукция микоянова, его радением производимая, и всё пищевое – его имени, и наиглавнейший в Союзе Московский мясокомбинат – тоже. Итак…
II. КОМБИНАТ МИКОЯНОВСКИЙ
Помните – у Ильфа и Петрова, в «Одноэтажной Америке» упоминается Мясокомбинат в Чикаго: с одной стороны входят коровы и свиньи, с другой – выходят готовые сосиски: механизация на высшем уровне! Точно так же – здесь: видать – переняли, у буржуев много чему научиться можно: раскрой гляделки, да не зевай!..
Попал я на комбинат случайно – не в качестве коровы, слава Богу, и, тем более, - не свиньи, хотя за каждым - коровьей глупости и мера свинства числится, этого не отнимешь.
Я подвизался в тамошней небольшой медсанчасти – по своей врачебной специальности – там постоянно работал пожилой и хитроватый еврей-дерматолог (такой специальности врач в этой маленькой медсанчасти был обязательно нужен, в этом я убедился потом), он попросил меня заменить его на месяц, на время его отпуска. Что ж, я согласился, никогда не отказывался от подработки, хотя далеко и трудновато (да и – денежно!) было ехать из Зеленограда в Москву после основной своей работы, или, наоборот – рано утром ехать туда и потом поспеть на свой приём, но два—три раза в неделю, часа по три – куда ни шло!.. Работа, доложу я вам, - не сравнима с моим бешеным, многолюдным приёмом, да ещё – у нервы мотающего начальства на виду. Ох, и здорово устроился этот ловкий еврей, забыл, как звали, человек, в общем, неплохой… Но как, всё-таки, распределиво-несправедлива судьба, - взять хоть наш врачебный труд: один буквально сгорает на своей, за гроши, тяжелейшей (даже – физически!) работе, ответственной и нервной - не дай Бог пропустить что-нибудь по невнимательности или просто усталости своей – начальство, своё и горздравское - голову снимет! Только дуракам кажется, что у врачей – лёгкая работа! У другого, глядишь, - работа, действительно, - «не бей лежачего», спокойная, малоответственная, а вот ещё и – питательная, когда – мясная, когда - кондитерская или ресторанно-кулинарная, да ещё и надбавку к зарплате получает за какую-то там «вредность», и даже – молоко… Кто-то скажет: «В чужих руках всё – толще»… Да нет же! Всё хорошо видно, очень даже хорошо!..
… Приём за время работы – человек пять-шесть, да и то – только с кожными (не венерическими!) болезнями, на специфике которых останавливаться не буду, она была, специфика этого производства, но не о том речь. Основная работа (если только это можно назвать работой!..) – это хождение, - бесполезное, надо сказать, хождение с медсестрой по цехам, профилактики ради… Но самое интересное, и о многом – потом, потерпите, пожалуйста, поведаю обо всём, и подробно, стараясь ничего не упустить, потому что – только написанное останется, а всё сказанное – исчезнет!.. А после меня – пусть хоть что-нибудь останется!
Меня всегда интересовал производственный процесс – любой! На производства я попадал обычно с помощью моих пациентов, работавших там, или в силу своих врачебных обязанностей. Так, я побывал на оглушительном производстве кружевных гардин, на ковровом комбинате, где видел рождение шедевров, сотворённых необыкновенно умными станками, в свою очередь сотворёнными умными людьми, задавшими им сложные программные задания, с которыми эти машины безошибочно справлялись, создавая удивительную, уже - нерукотворную, КРАСОТУ… Был я на парфюмерной, всесоюзного значения, фабрике «Свобода», мне интересно было там наблюдать приготовление одеколона – в больших ваннах (!), зубной пасты – в многовёдерных смесителях, мыловарение – поражали масштабы производства, вообще – весь процесс, всё ужасно интересно!.. И вот теперь – мясокомбинат…
Знакомство началось с неприятного, но пришлось пройти и через это, а это – массовый убой прибывающих, привозимых или, как сказать- пригоняемых животных, из которых и делают эти самые сосиски, колбасу и копчения… Видимо, не случайно одна из прилежащих улиц носит название «Скотопрогонная», да, кажется, и не одна: «Первая скотопрогонная», «Вторая…». Это будет, во всём моём описании, - единственным неприятным местом, можете его не читать, или – не слушать, но из песни, как говорится, слова не выкинешь, а дальше будут места, любопытные в изложении, иногда даже – неожиданно юмористичные, обещаю вам… А уж если я обещаю, то никогда не обманываю, вы меня знаете…
Так вот, животные – коровы или свиньи, впускались через неширокую дверь, причём они отталкивали друг друга от двери, стремясь протиснуться раньше других (!!!), стадо – оно и есть стадо!.. А дальше они торопливо, навстречу горестной своей судьбе, топали вверх по слегка наклонному настилу, где их встречали «бойцы» - крепкие мужики в резиновых сапогах, у каждого в руках – длинное, как пика, электрокопьё, которым они работали усердно и не мешкая… Удар копьём, стараясь в глаз, чтоб шкуру не портить, - животное резко бледнеет от разряда электротока, заваливается в недвижимости, тут его хватает железный крюк, и вот оно, уже поддетое за заднюю ногу, плывёт, вместе с другими, на цепях высоко вверху, и куда-то дальше, на дальнейшую обработку… Там не спрашивают – отдало ли оно свою животную душу или только оглушено, машина мигом раздевает его –шкура в одну сторону, туша – в другую, где потрошится… Слава Богу – здесь я уже – не зритель, хватило увиденного… Туша разрубается на крупные части и поступает в распоряжение обвальщиков – это высокие силачи, красавцы-гвардейцы, с которыми лучше – не ссориться, у них на поясе висят длинные, как тесаки, и острые, как бритва, - обвальные ножи, и ещё – какая-то не наждаковая, металлическая, круглого сечения, штуковина, о которую они постоянно правят свои страшные инструменты… Несколько ловких, профессиональных взмахов – и от мяса освобождена огромная кость… Кости идут в контейнер, они потом используются по-своему – всё используется! А куски мяса поступают к жиловщицам, это уже женская работа, более тонкая, мясо освобождается от плёнок, сухожилий (отсюда – и название!) и, в дальнейшем, с соблюдением сложных и разнообразных рецептурных добавок, превращается в фарши – различные, предназначенные для многих, твёрдых и мягких сортов колбас – гордости московской марки, Московского Ордена Ленина Мясокомбината имени товарища А. И. Микояна…
Ш. О КОТАХ И О КОШКАХ, И О ЛЮДЯХ НЕМНОЖКО
…Наверное – хватит о производственном процессе? Ведь не это – цель, и не в этом смысл моего повествования о не всем известных уголках и сторонах, иллюстрациях, если хотите, - человеческой жизни в не всем ведомых, необычных условиях.
Единственно – скажу, в заключение только что, недавно поведанного вам предыдущего, - разумеется, лишь - высокой правдивости ради и поощрения похвальной любознательности для – это то, что ничего не пропадало там, производство было безотходным, всё шло в дело: мясо, внутренности, шкура, кости, рога , копыта, - даже был цех по производству мед. препаратов, - инсулина, например, гематогена и кое-чего ещё. А мы лучше поговорим о людях этой небольшой медсанчасти, где мне так хорошо и спокойно работалось, но всего-то – меньше месяца!..
Четыре врача: терапевт, хирург, гинеколог (много работавших женщин) и дерматолог; несколько медсестёр и две санитарки, это – всё. Нет, ещё были два роскошных кота, о них речь немного позже, но – обещаю упомянуть!..
Я приносил с собой бутерброд и рассчитывал только на чай – кипяток, в общем… Откуда мне было знать тамошние порядки? Но прошёл час или полтора работы, медсестра говорит мне: «Виктор Александрович, я пошла за едой в цех особого заказа» (!). Я еще не знал, что такое цех особого заказа, но догадался, что речь идёт о спонсированном питании за счёт доходов датского короля… Минут через пятнадцать она вернулась со свёртком – газетным (тогда не было целофановых пакетов), который она несла совершенно открыто, даже не думая смущаться взглядом посторонних глаз.
…То, что она принесла, заставило стыдливо съёжиться мой жалкий бутерброд и, вообще, обоснованно подумать о том, что и жизнь хороша, и жить хорошо… В свертке лежал батон необычайно ароматной «докторской» колбасы, той, что за два тридцать, ломти ветчины (того самого окорока «тамбовского», которого так и не смог отведать за свою бедную жизнь несчастный Николай Рыжков, а я-то ведал!!! Хоть и не часто, конечно. И ещё – сосиски – горячие! («Прямо из машины» сказала медсестра). Мы приступили к трапезе, и, надо сказать, что я проявил при этом рабочее усердие, добросовестность и трудовую отдачу, как и всегда в своей нелёгкой врачебной работе…
Принесенное было, конечно, - качества отменного. Колбасный фарш был без единой маленькой пустоты, «литой», говорила медсестра, и вкуса тоже умопомрачительного…Тогда-то я и узнал, что такое «цех особого заказа» - он снабжал правительство, всяких там партийных и иных иерархов, и, оказывается, космонавтов! Медперсонал, сообщила мне медицинская сестра, «снабжается» только оттуда… А ещё она сообщила, что они не берут для еды жирного и твёрдокопчёного – берегут печень… Мы отдали всему достойное и справедливое внимание, особенно – я… Поев, сестра спросила: «Всё? Закончили, Виктор Александрович?» - после чего свёрток с более чем половиной батона колбасы, несколькими сосисками и остатками ветчины – завернула опять в газету и… рраз! - швырнула в мусорную корзинку для бумаг… Болезненный крик невольно вырвался из уст моих, это было страшно видеть; сестра лишь улыбнулась: «А что делать, Виктор Александрович, назад я в цех не понесу, за проходную Вы ведь не понесёте?» - это был просто вопрос и объяснение, или – намёк-предупреждение? Думаю, что – первое, так как она вряд ли имела основание плохо подумать обо мне. Но «прецеденты» до меня были, об этом я узнал позже, и расскажу позже, а пока я ведь обещал упомянуть «добрым, тихим словом» двух котов, прописанных в медсанчасти…
Эти, образцово-показательные представители независимого племени семейства кошачьих, отнесённые великим Линнеем к знакомому нам виду “Felis domestica”, демонстративно проявили полнейшее презрительное пренебрежение к нашим гастрономическим утехам – видимо, у них был свой режим кормления, и нарушать его они вовсе не собирались из-за каких-то там двуногих. Распушив свои хвосты, они, очевидно, моциона ради погуляли
по коридорам помещения и, явно не нуждаясь в наших подачках «с барского стола», потому как «нам вашего не надо, своё есть!» и, подозреваю, – плотно пообедав, - удалились, как я понял, провести «тихий час» где-то в спокойном уголке. Как я успел заметить, выглядели они отнюдь не истощёнными… Долго, многие годы спустя, я не мог вспомнить, кого они мне напоминают – наконец, меня осенило: кот Матроскин из Простоквашина, которого очень удачно представлял Олег Табаков, что было ему, наверное, нетрудно, потому что он, по сути – такой же кот, а ещё более они были похожи на уличного друга блудного попугая, комплекцией – одна к одной… Однако, не много ли внимания и творческих изысков я отдал этим пушистым, которые не проявили, как и все мяукающие, доброты сердечной к нам, самым совершенным существам, и уж мышей они – точно, не ловили!..
С этого дня я приносил с собой только кусочек хлеба, потому что без хлеба я есть не приучен, и ещё – редиску, зелёный лук… Хороша жизнь!
IV. ОБЪЕДИНЁННЫЙ И ОБЪЕДАЕМЫЙ (ГЛАВА ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ, И СЛАВА БОГУ !!!)
Как я уже сообщил, производство это было многопрофильным, ввиду разнообразия видов продукции - от дешёвой чайной колбасы и сарделек –утех люда простого - до дорогих сортов твёрдокопчёных фирменных колбас.
Кстати, - почему это я всё время говорю: было, было – а сейчас что: уже нет?
А кто его знает – может, уже и нет, мало ли производств закрылось и ликвидировано? А если даже и не закрылось – разве такого же качества продукция, какая была? Боюсь, что – нет, и уж теперь точно не сможет Николай Иванович Рыжков многострадальный - вкусить настоящий окорок тамбовский…
Таким образом – производство объединённое, составленное из многих цехов, включая подсобные, которые выдавали всякое-разное, поглощаемое потом ненасытно-потребляющим… В смену работало что-то около трёх тысяч человек, и всем ведь надо было питаться! Сами понимаете, на пищевом предприятии работники – это бесплатные потребители, и тут уже ничего не поделаешь, это неотвратимо. Как-то я стал подсчитывать, сам не зная – зачем (наверное, потому что мне всегда больше всех надо…), что за смену предприятие съедает по минимуму – трёх быков! А кто же это компенсирует государству? Да мы все, советские законопослушники, взявшись за руки, и восторженно поя или воя (?!) осанну и аллилую нашему мудрому правительству, родной Партии и вождям, идём в магазины, где унижённо покупаем ( выкупаем!) этих быков в виде костей с кусочками мяса, «выбрасываемых» на прилавок, да, к тому ещё - щедро наполняем карманы обвешивающих нас грабителей-продавцов, нагло орущих: «Мясо без костей не бывает!» - ага, не бывает, знамо, без костей – никак: были бы кости, - мясо нарастёт, и всё такое прочее, не на всех, понятно, нарастёт - отсюда и появляются разные: тощие-костистые и толстомясые, кому что… А в Израиле – наоборот: с косточкой – дороже, поди разберись… Правда, здесь в з-а-м-о-р-а-ж-и-в-а-е-м-о-е мясо щедро льют воду, лучше, говорят, замораживается (!!!). И тут тоже – алиллуя! Весу больше, карману – легче!.. Но вернёмся к нашим баранам, вернее – к быкам и свиньям.
В разных цехах питаются по-разному: «бойцы», те - вообще пьют свежую кровь убойных (убиенных?) животных – может, не все, но – пьют! И адреналин, питейно поглощаемый, им – нипочём! Среди них нет обычно алкашей – может, оно и лучше-то?.. Кровопивцы-то, может, и лучше алкашей?! Подумать стоит… В цехах обычно варят артельно мясное варево на электроплитках – начальство особо не препятствует. Сухомятка надоедает быстро – горяченького хочется… Как-то пошли мы с сестрой в коптильный цех, где на стружках окорока коптятся, те самые… Аромат – помрачение политического сознания, себя съешь от аппетита! Натурально - стали нас тут же угощать, такие ломтики нарезали! Мы отказались – свой обед уже поджидал, да и, опять же – печень! Мы уж лучше – докторской нежирной, или – сосисок… Тем более – горячего, хоть чаю, душа просит!.. А однажды пошел я в столовую – есть столовая на мясокомбинате, как же, да ещё – какая хорошая! Ну, - за деньги, да ведь – за какие деньги? Есть, оказываются, люди, которые пользуются столовой. Постоял я минуты четыре-пять в небольшой очереди, заплатил… восемнадцать копеек! И вот вам обед: щи со свиными хрящами – за ушами трящами! Вкусные, наваристые, только что – не кошерные! На второе – котлета, величиной – ну, не с обеденную тарелку, так, по крайней мере – с закусочную, сочная, без примеси черняшки и прочего барахла, гарнир – тоже, тушёная капуста; на третье – компот из сухофруктов – плохо ли?.. В общем – от голода не погибнешь!..
V. НЕ УКРАДИ !.. … Ведь сказано в Писании святом, и многажды людьми повторено, и биты кнутом многие, и через это много людей телом пострадало и на муки заплечных дел мастерам послано, для вразумления, и с амвонов несчитанно говорено, да толку – чуть! Воруют, всё едино… «Как там на Руси сейчас, Николай Михайлович?» (Карамзин…) - «Воруют, однако…». Испокон веку – воруют, озоруют, пьют…Как религия – есть трясуны, а есть – несуны, это уж – новое, последних лет, прошлого века конца сотворение…
Несуны – они за пазуху , да – в штаны, а то и… нивесть, не к ночи будь помянуто – куда!.. Ловкачи бывают – куда тебе Кио и прочие, что в пирожках вместо часов – капусту находят! Сказывают, в начале Советской власти один – часы проглотил, для сокрытия личной буржуйской драгоценности, проходил он около милиции, а они и заиграли вдруг: «Боже, царя храни!..» - до революции, у Павла Буре, на совесть собраны!.. Тут его, родименького, и запеленговали: что это, мол, за призывы к старому режиму и к свержению нового?! Дали ему слабительного да рвотного, - и выгнали напрочь это, родной советской власти поношение!..
…Несут всё, что носится, что уносится, чему не сидится да плохо лежится в местах законных и привычных: злато-серебро, гвозди-гайки-болты-шпонки-шайбы… Шай-бу! Шай-бу!.. А пожалуйте, берите, несите, не попадайтесь только! Если от многого взять немножко, это ведь - не воровство, а делёжка (помните, у Горького?)… Мыло, шифер, диваны, кровати, краски, мать родную… Вахтёрши на проходных – тоже, однако, не промах: что к чему – знают, глаз намётан – на чужих и на своих, от коих себе хоть малая толика пользы – жить все хотят! Живи сам и другим давай…
На другой день работы вахтёрши меня уже знали. У меня был портфель кожаный – громадный, с серебряной узорной монограммой – отец, большой искусник, сделал. Метров за четыре-пять до проходной я открывал его замки – глядите, мол, представители пола прекрасного, в глубь моего пролетарского нутра, чист я перед родной советской властью и народным добром, кровью завоёванным! «Да не надо, не беспокойтесь, доктор. проходите, пожалуйста!». «Нет уж, смотрите, чтобы потом даже не думалось, - вот он - я!..».
… Пример из жизни мне поведали, «Два батона» - называется.
Два батона
(Жизненная жуть)
Был до меня здесь другой заместитель, молодой врач, тоже дерматолог (!). Так вот – то ли он недоел, то ли уж очень по вкусу пришлась ему эта самая докторская колбаса из цеха особого заказа, а только сунул он, бедолага голодающий, по батону – в рукава плаща (дело было осенью), мясистые руки получились, не сгибаются, в одной ещё - портфель держит… С независимым взором молодых своих, чистых и невинных глаз - бойко проходит мимо вахтёрш, - смело, товарищи, в ногу!.. Взгляд устремлён в светлое будущее, в коммунизм, то есть: каждому, стало быть - по потребности, а ему как раз были потребны эти два батона – уж так потребны, что словами не выразишь! Вдруг – стоп!!! «А что это, молодой человек, у вас в рукавах?». «Да так, ничего…». «А покажите-ка это ваше «ничего!» - тот быстро на стометровку выдвинулся: на старт, внимание, - марш!.. Но не тут-то было: две вохровские тёти дебелые нежно схватили за рученьки белые – уж как он от них вывернулся, из плаща с колбасинами выскочил, да бежать под дождём холодным!
… На работу он, понятно, уже не возвращался, пришел неделю спустя, ближе к вечеру, от стыда подальше, - за первой и последней получкой…
… А всё равно воруют: с вахтёршами наверняка заключают «трудовые
соглашения», к обоюдности, а то и – через забор перебрасывают, в условный день и час, а там уже – помощники работают: коллектив – СИЛА!..
…Но самый интересный случай я «приберёг» напоследок: «А напоследок я скажу…». Итак, - вот как
Убежал хряк !..
… А дело было так: преступно организованная, хоть и немногочисленная, группа, решила не мелочиться: что там - колбаска-сосиска, давайте, - свинку уведём!.. Известное дело – свинка, хоть и чистенькая-беленькая, но уже потрошённая, сама не побежит, хоть - что угодно посули…Но,- транспорт-то на что? А вот и транспорт: всегда выручающая «полуторка»! Оказалась она кстати и сейчас: что-то там привезла, а увозила так называемые субпродукты для реализации в мясном магазинчике какого-то московского рынка. По чьей-то коварной выдумке свинку нарядили (!!!) в пиджак, посадили в кабину рядом с водителем, на голову – кепочку, в зубы – сигаретку, - поехали!.. И правда – поехали, никто не придрался, сошла свинка за… экспедитора. Но, только выехали за ворота проходной, водителю вдруг «захотелось»… И захотелось ему свершить – не малую, - большую отдачу!!! А что поделаешь? – волновался очень, ведь, как ни скажи, операция ответственная, нервная и, конечно, опасная! Он выскочил из кабины, думал – на минутку, дверцу только захлопнул, но пришлось ему искать нужное заведение, поблизости не было, кое-как пристроился у какого-то дальнего заборчика… Вернувшись, открывает кабину – хряка нет!!! Как это – нет?! Дак ведь - не курочка же, пудов на восемь общего с мослами весу! Утащили, стало быть, да так ловко, - наверняка, думаю, был осведомитель, который поспособствовал тем, кто явно поджидал - перенять добычу… «Мужики! – наивно обращается водитель к рядом стоящим и нагло ухмыляющимся – не знаете, куда девался товарищ мой, рядом сидел?..». «Ваш товарищ, дурачина ты и простофиля, теперь – наш товарищ со шкурой и мясом, только что – не с потрохами!..» – про себя подумали те, а вслух, разведя руками: «Да, вроде, сказал, что до ветру пойдёт, а ещё – пивком решил побаловаться… Подожди, однако, надо думать – сейчас подойдёт…» - это уж совсем издевательски! Что ты будешь делать, - ведь не милицию же кликать!.. «Так, так – там скажут, пропал, говорите, товарищ, рядом сидел, в кепочке и цигарка в зубах? А оказался свинкой?…» (???) – Силы небесные, это откуда же им ведомо, не без них, небось, обошлось?! А то – нет, вестимо, милиция - тоже люди, и порядочный этот мясной отруб у них уже в отделении отдыхает!.. А дальше – такие приятные милицейские вопросы: «Кто он такой? Фамилия, имя, отчество! Домашний адрес, где работает? А, не знаете, на комбинате познакомились? А зачем незнакомого в кабину пригласили, это, гражданин, - чревато и вообще – много неясного, надо протокольчик составить, розыск учиним, пройдёмте, гражданин, в отделение, да тут недалеко, за углом… Что, - не надо? Было надо, а теперь – не надо?! А я говорю – пройдёмте!..». Только такого разговора не хватало!.. Почесал шеф затылок – вор у вора дубинку украл! Сел в кабину, зажигание включил да рванул до ближайшего пивного ларька, где хлобыснул две кружки, да ещё – сто грамм родимой, воблинку прикупил ещё - у стоявшей рядом старушки-торговки. Недолго погоревал. Рейс, впрочем, закончил вполне благополучно.
VI. ЖИВИТЕ ПО СОВЕСТИ, ЛЮДИ !.. (ВМЕСТО ЭПИЛОГА)
… Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал… Быстро закончилось время моего заместительства, и опять я вернулся к своей тяжёлой, но привычной работе. Всё же я познакомился с интересным, сложным производством, увидел, я бы даже сказал – другие рабочие условия, другую, можно сказать, жизнь… А ведь – сколько я ещё не увидел и теперь уже – никогда не увижу! Проработал полвека за грошовую зарплату, да рвался всегда на подработку, себя не жалея и не щадя, а в результате – моя страна, которой я все силы отдал, даже многажды урезанной пенсии моей толком не выплачивает. Я вижу, как тут врачи работают – не переработают! Да и зарплата не та.
В конце своего заместительства, за хорошую работу я получил талоны на покупку дешёвых мясных субпродуктов в лавчонках мясокомбината, расположенных сразу по выходе из проходной, как раз там, где свинья убежала, а меня клюнул жареный петух – с тех пор я усиленно творю… Такие талоны, в качестве поощрения, давали всем работникам комбината, - --- чтоб не воровали, может, а они – всё равно воровали… За вполне смешные цены можно было отовариться, в определённом количестве, вполне пригодными и съедобными вещами: хвосты говяжьи и горла (трахеи) – из них варили отличный студень, и даже – кошерный, надо думать, потому как – говяжьего происхождения…Так называемые «щёки» свиные – тот же шпиг, только значительно меньшей толщины, лёгкие, иногда (но – реже!) – печень, свиные хрящи, головы, мозги (это - кому не хватало, я лично – не брал, хотя мне – ох как, в жизни, понимаю теперь – не хватало тоже…), даже – уши, тоже для студня. Светлой памяти моя тёща варила студень – так, как никто другой, и вообще она готовила, как никто другой, и вообще она была человеком редкостным, - теперь я это понимаю, увы, лучше, чем тогда… И вообще, - я рад, что вспомнил молодость!.. На момент воспоминаний я молод! Воспоминания возвращают меня в радостную, сияющую молодость, возрадуемся же ей!
Gaudeamus igitur, juvenesdum sumus !!!
Июнь 2005 г. Ашкелон
Last edited by Виктор Рудаев on Sat Aug 01, 2009 10:08 pm, edited 2 times in total.