Отрывки из Автобиографии Арона Каценелинбойгена
СЛОНЫ И МОСЬКА
Мои встречи с советскими академиками
Мои встречи с гигантами советской науки, получившими высочайшее научное звание академик, приходятся на 50-70-ые годы, когда я был мелкой сошкой по сравнению с ними. Эти встречи были по преимуществу связаны с развитием в СССР такого нового направления как экономико-математические методы.
Я поведу свой рассказ в хронологическом порядке.
КАНТОРОВИЧ
В конце 1956 г. я принял предложение перейти на работу в Институт Экономики Академии наук СССР на низко оплачиваемую должность не остепененного младшего научного сотрудника, отвергнув предложение стать относительно высоко обеспеченным референтом заместителя председателя Комитета по труду и заработной платы. И я немедленно был вознагражден за свое решение, которое в огромной мере предопределило всю мою последующую жизнь.
Дело в том, что Институт Экономики был цитаделью советской экономической науки. В те дни я предложил метод объективного измерения важности института: по количеству писем, получаемых от сумасшедших. Институт экономики по сравнению с другими экономическими институтами получал больше всего таких писем. Их авторы решали только кардинальные проблемы, и при этом раз и навсегда.
Эти письма приходили непосредственно в институт или его журнал Вопросы экономики; часто они пересылались из ЦК КПСС. Вступать в переписку с «новатором» было опасно, так как она могла затянуться на необозримое время.
Но бывали редкие случаи, когда новаторами оказывались выдающиеся ученые, которые в глазах широких кругов экономистов казались сумасшедшими. К их числу относился Леонид Витальевич Канторович.
Можно полагать, что главная заслуга Канторовича в экономической науке заключалась в том, что он органически связал формирования плана в натуральных показателях с определением цен на продукты и ресурсы. Такая постановка вопроса полностью противоречила советской марксистской политической экономии и практике, рассматривавших эти два явления разорвано.
Мне рассказывал Николай Прокопьевич Федоренко, бывший директор ЦЭМИ, что его как-то пригласил к себе председатель Госплана СССР Николай Константинович Байбаков. Он сказал Федоренко, что знает его как человека практичного и разумного и поэтому не может понять, почему ЦЭМИ поддерживает этого сумасшедшего Канторовича, который говорит такие абсурдные вещи, что составление плана в натуре и определение цен это две стороны одного и того же процесса. Для Байбакова эта разорванность плана и цен была естественна: план увязывает производство продуктов с ресурсами, а цены выражают издержки производства. Это отвечало и ведомственной организации планирования и ценообразования. И на практике, - сказал Байбаков, - планом занимается Госплан, а ценами - Государственный комитет по ценам. [ii]
Кто же такой Леонид Витальевич Канторович? Он был вундеркинд, окончив среднюю школу в 14 лет. Уже в школе Канторович поражал всех своими математическими способностями. Подтверждение этому я услышал от школьного товарищв Леонида Витальевича при следующих обстоятельствах. Ранней весной 1960 г. я решил поехать в Горький, чтобы познакомиться с ведущимися там работами по применению математических методов в экономике. К этому времени я уже был хорошо знаком с Канторовичем. Узнав о моей поездке в Горький, он сказал, что хочет присоединиться ко мне. Он хотел, чтобы мы вместе посетили Горьковский автомобильный завод и посмотрели возможно ли там применение математических методов для решения некоторых важных для завода экономических задач. Остановился я у бабушки; Канторович сказал, что он свяжется со мной, когда прилетит в Горький. Получив телеграмму о его прилете, я поехал встречать его в аэропорт. Он летел в Горький из Ленинграда с остановкой в Москве. Но, увы, Канторович не прилетел! Тогда я прошел на летное поле к самолету, на котором он должен был прилететь, и спросил летчиков, что случилось с таким-то и таким-то пассажиром. Они мне сказали, что какой-то корреспондент (Канторович был тогда членом-корреспондентом Академии Наук СССР) отстал во время остановки в Москве. Мне разрешили взять из самолета его пальто, шляпу и портфель. Поскольку в этот день самолетов из Москвы больше не было, я поехал домой к бабушке. Ночью принесли телеграмму от Канторовича, что он приезжает утренним поездом. Номер поезда указан не был. Третьим утренним поездом Канторович, наконец, приехал. Я отдал ему его вещи. Он принял все это как само собой разумеющееся и начал оживленно рассказывать как приятно провел он вечер в Москве. Оказывается, во время остановки в Московском аэропорту Быково он зашел в ресторан пообедать, потом звонил в Ленинград. Самолет тем временем улетел, а Канторович поехал к своим московским друзьям - семье математика Николая Владимировича Ефимова и его замечательной жены Розы Яковлевны Берри. Потом вместе с ними он побывал на собрании общества московских математиков, поужинал у Ефимовых, славившихся своим хлебосольством, и ночным поездом выехал в Горький. Канторович своим поведением вполне соответствовал распространенному стереотипу выдающегося ученого как весьма рассеянного человека. Прямо с вокзала, где я встретил Канторовича, мы поехали к его школьному другу, у которого он остановился, и я услышал рассказ школьного товарища о математических способностях Канторовича.
Л.В. Канторович мне рассказывал, что в начале 60-ых годов, когда он преподавал в Ленинградском Государственном университете, принималась Программа партии по строительству коммунизма и подготавливался соответствующий генеральный план развития страны. Естественно, что план предусматривал воспроизводство кадров преподавателей вузов. Работники Министерства высшего образования не нашли ничего лучшего, как спустить в университеты соответствующие формы, которые, в свою очередь, были доведены до отдельных кафедр. Эти формы требовали указать по пятилеткам предстоящие потребности в новых кадрах. Работники кафедры, где преподавал Канторович, собрались вместе и стали обсуждать, кто и когда собирается умирать – нужно было заполнить соответствующие графы в полученных формах.
Глубокие противоречия и шизофренический характер советского экономического механизма хорошо видны на следующих примерах.[iii] В то время, встав перед такими противоречиями, я не знал путей их разрешения. Но этот материал на многие годы дал мне пищу для размышлений.[iv]
Подлинное решение проблемы пришло значительно позже, когда я под влиянием Леонида Витальевича Канторовича начал заниматься теорией оптимального планирования. Забегая вперед, я расскажу, как с помощью концепции оптимизации экономики можно было бы не допустить шизофренического решения конфликта, возникшего на Карачаровском заводе.[v]
В традиционных подходах к установлению текущих цен (включая и цены производства) отсутствовали целенаправляющие параметры и ограничения, прежде всего на натуральные ресурсы. Приведу один пример. Известный экономист Виктор Белкин, один из пионеров в области экономико-математических методов проигнорировал идею Л.В.Канторовича подхода к ценам как двойственным переменным задачи планирования. Более того, совместно с группой работавших с ним математиков он устроил обструкцию Канторовичу во время его выступления в МГУ в году 1957 или 1958. Канторовича обвиняли в том, что он свой подход заимствовал у знаменитого математика Джона фон Неймана. Действительно, идея формирования цен как двойственных переменных, была предложена Нейманом еще в 1928 г. Но, во-первых, Нейман не включил в свою модель граничные условия, т.е. невоспроизводимые природные ресурсы, да и вообще начальные условия, и не ввел текущий критерий оптимальности, и, во-вторых, не дал математического метода подсчета этих цен. Значительно позднее все эти условия были включены в т.н. магистральные теоремы и симплекс-методе, предложенным американским математиком Джоржем Данцигом с использованием некоторых идей фон Неймана.
В 1956-1959 гг. я активно занимался проблемами экономической эффективности автоматизации и отрогами своих прошлых исследований по организации труда при автоматизации производственных процессов.
Вместе с тем в эти годы центр тяжести моих исследований все больше перемещался в область применения математики в экономике. Это началось зимой 1957 г., когда Леонид Витальевич Канторович был еще, как он сам выразился «простым доктором наук». Он с группой своих сподвижников приехал в Институт Экономики с лекцией о своей работе по оптимальному планированию и роли в ней цен (оценок). Лекция собрала маленькую аудиторию, кажется четыре или пять человек. Канторович был плохим лектором. Говорил он так: вначале будто набирает голос... Набирает, набирает, потом вдруг голос падает, становится низким, и сам он словно бы задумывается, иногда надолго. Один раз во время выступления на защите диссертации своего ученика Валерия Макарова он заснул на кафедре.
Форма его выступления меня не смутила. Работа Канторовича покорила меня своей логикой, и я понял, что дальше не могу мыслить принятыми старомодными марксистскими экономическими представлениями. Присутствовавшие на лекции сотрудники института по тем или иным причинам не восприняли идей Канторовича.[vi]
Я не могу сказать, что сразу же понял всю глубину идеи Канторовича. Это было непривычно, и старые формы мышления все норовили затащить в них новшества Леонида Витальевича. Но в конце концов я выбрался из этого капкана.
Канторович любезно дал мне рукопись своей книги по оптимальному планированию, написанную еще в 1942 г. Я читал еще невинный вариант, не тронутой редакторами и самим автором, т.е. еще не испорченный марксистской фразеологией и последующими попытками Канторовича примирить непримиримое, марксизм с его теорией оптимальности. В начале порчу навел Альберт Львович Вайнштейн, неофициальный редактор книги. Вайштейн был талантливым экономистом. Даже сам Ленин его критиковал в начале 20-ых годов. Вайштейн был сослан довольно рано и, может быть, это спасло ему жизнь: если бы его забрали во время великих чисток, то он вряд ли бы уцелел. В середине 50-ых годов, в период великой реабилитации, он вернулся в Москву и быстро развил бурную деятельность по пропаганде экономико-математических методов. Он был неофициальным редактором рукописи книги Канторовича, которая увидела свет в 1959 г., т.е. 17 лет после ее написания. Вайштейн полагал, что марксистская фразеология спасет книгу. И он был прав, но только частично.[vii]
Марксизации книги Канторовича искажала суть его научных идей. Марксистская теория принципиально полагала, что ценность товара определяется общественно необходимыми затратами труда на его производство. Отсюда следовало, что не может быть двух категорий – оценки труда как ограниченного ресурса и суммарной оценки благ, получаемых данным работником, т.е. его доходом. Между тем, наличие этих двух категорий позволяет рационально распределять трудовые ресурсы между производствами разных продуктов и рационально выделять с помощью налоговой системы доход, принадлежащий данному работнику. Тем самым решается и не решаемая марксизмом проблема редукции труда, т.е. сведение сложного труда к простому, столь необходимое для сравнения трудовых затрат на производство продуктов, требующих работников разной квалификации. В 1957 г. я опубликовал в журнале Вопросы экономики статью Редукция труда, которая являлась смесью моего старого образа мышления и начаток нового понимания сути проблемы. Я еще тогда четко не формулировал вопрос о том, что сравнение труда разной сложности есть ничто иное как сравнение оценок работников разной квалификации как ограниченных ресурсов.
Трудность восприятия идей Канторовича заключалась для меня в том, что он ставил как общую задачу планирования экономики, так и частные производственные задачи таким образом, что ассортимент производимой продукции, так или иначе, оказывался заданным извне в виде соответствующих ограничений. Эти ограничения получали оценку наряду с оценками различных ресурсов. Различить экономическую природу оценок продуктов и ресурсов было весьма трудно. Заметно позже в работах Александра Львовича Лурье и Льва Михайловича Дудкина в 60-ые годы уже явным образом были введены внешние по отношению к экономике ценности (полезности) потребительских продуктов. И только в 1972 г. в совместной работе Канторовича с Александром Борисовичем Горстко Оптимальные решения в экономике (Москва: Наука) появляется функция полезности благ.
В отличие от поверхностных суждений подавляющего большинства советских экономистов и плановиков, глубина идей Канторовича была основной причиной трудности их восприятия. Единственный человек, кто бесконечно верил в его идеи, был он сам и группа сотрудничавших с ним математиков. Он мне говорил в начале нашего знакомства: «Если правительство меня поддержит, то через пять-семь лет все экономисты будут рассуждать, как я. И начнется новая эра в экономике страны». Канторовичу казалось, что допущение идей оптимального планирования, право "на гражданство", которое они получат, достаточно, чтобы в течение 5-7 лег существенно изменить лицо советской экономической науки, завоевать души большинства экономистов и плановиков и обратить их в новую веру. Ему казалось, что идеи оптимального планирования очевидны и логичны, а процедура составления и реализации оптимальной программы с помощью цен не требуют никаких специальных математических знаний. И на самом деле, работы Канторовича по оптимальному планированию (кроме математического приложения) написаны так, что дают возможность любому непредубежденному читателю, знающему четыре арифметических действия и склонному к логическому мышлению, убедиться в правильности канторовических построений, в их наибольшей адекватности природе плановой социалистической экономики.
Я скептически высказался по поводу сроков принятия экономистами идей Канторовича и назвал срок в два поколения. Так оно примерно и получилось. Широкое проникновение идей оптимизации в Россию началось косвенно в 90-ых годах, когда переход к рыночной экономике простимулировал резкий интерес к западной экономической теории и характерной для нее способа представления экономики через модели равновесия. В это время стало возможным широкое обучение молодых экономистов современной экономической теории в различных экономических школах. Что же касается кадров экономистов среднего и старшего поколений, то им, по-видимому, овладение новыми идеями противопоказано.[viii]
Моя деятельность в области экономико-математических методов началась в 1957 году. К сожалению, львиная доля времени уходила на завершение работы по экономической эффективности комплексной механизации и автоматизации производства. Но я все больше и больше времени тратил на ознакомление с экономико-математическими методами. В начале я пытался освоить рукопись книги Канторовича. Как я уже выше писал, это требовало значительных усилий. Знакомство с теорией предельной полезности Бём Баверка, благо его работы были изданы в России еще до революции, позволило мне четче осознать, что потребительские блага сравнимы по полезности. Это был большой скачок в моем экономическом образовании, поскольку эта сравнимость полностью отрицалось марксизмом, считавшего, что ценность благ можно сравнивать только по затратам труда.
Основным средством для изучения интересующих меня экономических моделей я считал создание реально действующего микрообъекта. Мне хотелось для этого найти цех какого-нибудь крупного предприятия, который мог бы быть прообразом народного хозяйства. Этот цех я хотел перевести на оптимальную систему функционирования с помощью электронно-вычислительных машин.
Я уже не помню как, но случай помог мне найти такой цех. Это был прессовый цех Московского завода малолитражных автомобилей (МЗМА), где я побывал в связи с исследованиями экономической эффективности автоматизации. На этом заводе была создана группа по автоматизации процессов управления во главе с Леонидом Иосифовичем Гринманом.[ix]
Первой работой, которую удалось довести на заводе до готового проекта, было оптимальное планирование заготовительного участка, осуществленное Л. В. Канторовичем с группой математиков.
Канторович выразил желание участвовать в нашей работе, используя свой опыт оптимального раскроя металла на Ленинградском вагоностроительном заводе имени Егорова.[x] Он привлек к этой работе группу своих сотрудников, руководимых Геннадием Соломоновичем Рубинштейном. Геннадий Соломонович был не только блестящим математиком, но также овладел технологией раскроя металла, поражая инженеров своими знаниями. Совместными усилиями математиков и заводских инженеров завода была разработана новая система раскрои металла. Это сулило заводу гигантскую экономию. Для реализации этих идей нам нужно было довольно мало. Во-первых, трех дополнительных рабочих, которые бы отвечали за оборотные заделы, возникающие в ходе оптимального раскроя металла. Но именно в это время в стране началась камлания по сокращению вспомогательных рабочих, а эти рабочие были вспомогательными. Необходимо было также небольшой дополнительный фонд заработной платы для оплаты этих вспомогательных рабочих. Попытки увеличить на несколько сот рублей фонд зарплаты, если даже экономия материалов измеряется в десятках тысяч рублей, как известно, в СССР в то время, было дело почти невозможное Но эти трудности можно было бы преодолеть, учитывая большую помощь со стороны заводских работников и в особенности главного технолога завода. И еще нужна была нам маленькая пристройка для оборотных заделов. Но это оказалось уже совсем невыполнимым. Чтобы сделать такую пристройку требовалось разрешение Совета Министров СССР.
Так и не удалось реализовать отмеченный проект, и завод по-прежнему терял сотни тысяч рублей нерационального кроя металла. Меня эта неудача заставила серьезно задуматься о реализуемости идеи создания оптимального функционирующего цеха. Неудачи Канторовича с внедрением оптимальных локальных задач подкрепляли мои сомнения. Возможно, что только первая решенная им задача методами линейного программирования, была практически безболезненно воплощена. Эта задача была связана с оптимизацией производства фанеры, где, по-видимому, не задевались другие показатели работы предприятия.
Воплощение идей оптимизации могло идти по трем путям. Первый из них был связан с внедрением оптимальных решений как на глобальном, так и локальном уровне. Я уже выше показал, что решение локальных оптимизационных задач, как правило, абортировалось системой. Еще более сложно дело обстояло с внедрением системы оптимального планирования на общегосударственном уровне. Дело в том, что данная система должна быть резко изменить существующую систему планирования. Между тем даже в идеальном случае это нельзя было делать в Госплане параллельно с действующей системой, поскольку работники Госплана были перегружены текущей работой и не могли бы отрываться на формирование новой системы. Это было продемонстрировано в относительно более простой ситуации – в безуспешной попытке группы экономистов НИЭИ Госплана во главе с Феликсом Н. Клоцвогом использовать в планировании межотраслевой баланс затрат-выпуска. Для группы Клоцвога были созданы почти идеальные условия – их поддерживал председатель Госплана и им выделили в здании Госплана помещение для подготовки материалов к переходу на новые методы планирования. Надо знать остроту получения помещения в Госплане, чтобы оценить серьезность отношения руководства Госплана к внедрению этих новых методов планирования. Между тем для внедрения новой технологии планирования, по-видимому, требовалось создать параллельный Госплан и отключить старый, когда новый Госплан начнет достаточно эффективно работать. Такое соображение подобно тому, как при внедрении новой конструкции автомобилей для них строятся новые помещения и в них устанавливается соответствующее оборудование; когда же новая конструкция достаточно освоена, то можно приостановить производство старой конструкции машин.
Для того, чтобы осуществить такой радикальный поворот в системе планирования нужен был сильный и заинтересованный в этом лидер. Мне показалось, что в году 1967 такой лидер появился на горизонте – член Президиума ЦК КПСС Александр Николаевич Шелепин (в интеллигентной среде известный как железный Шурик). Он усиленно рвался к власти и ему были нужны новые идеи, совместимые с его авторитарным характером. Я говорил по этому поводу с Федоренко. Но он отмалчивался. По-видимому, он был осведомлен о соотношении сил в Президиуме ЦК КПСС и не хотел ставить на Шелепина. И Федоренко был прав. Через сравнительно короткое время Шелепин был мастерскими ударами своих соперников выведен из состава Президиума ЦК КПСС.
Но даже если бы удалось внедрить новые методы планирования, то здесь эффект не мог быть большим, так как корни неэффективности системы лежали в гипер военной направленности системы. Но об этом потом.
Второй путь оптимизации экономики был связан с использованием идей оптимизации для обогащения интуиции и некоторой рационализации ума плановиков с целью преодоления шизофренического характера советского экономического механизма. В приводимым выше примере с Карачаровским заводом я показал, как конкретно проявляется в практике шизофренический характер советского экономического механизма и как бы можно было с помощью обогащения знаний плановиков преодолеть эту шизофрению в рамках действующей плановой системы. И опять же, если бы эти идеи были внедрены, то вряд ли удалось бы добиться существенных экономических результатов.
Третий путь был связан с обучением студентов новой экономической теории. Хотя эта теория ориентировалась на плановую экономику, но в ней было заложено много инвариантов, т.е. экономических категорий, действующих и в плановой и рыночной экономиках. (Я расскажу об этих инвариантах, когда коснусь своей первой книги, опубликованной мной в Америке). Тем самым студенты экономических факультетов получали возможность соприкоснуться с современными экономическими теориями, и это могло бы в будущем им облегчить восприятие экономической теории рынка.
Будучи сторонником оптимизации экономики, я все больше и больше акцентировал на второй и третий путь применения теории оптимизации. Между тем немало сторонников оптимизации экономики, в т.ч.. и Л.В. Канторович, видели первый путь как основной в деле оптимизации экономики, т.е. в решении плановых задач на всех уровнях с преимущественным акцентом на локальные и отраслевые задачи.
Критики теории экономической оптимизации, справедливо видя недостаточность этого метода для повышения экономической эффективности системы, вместе с тем сводили свою критику только к первому направлению применению этой теории и недооценивали роль второго и третьего направлений в ее применении. Не приходится уже говорить о том, что критики теории экономической оптимизации не видели ее полезности в переходном режиме от гипервоенной к мирной экономике.[xi]
Наконец, последняя часть нашей работы была связана с экономической интерпретацией полученных результатов. Я исходил из предположения, что математический метод решения задачи может быть интерпретирован как метод функционирования объекта, лежащего в основе задачи. Это не бог весть какое открытие, и оно было известно физикам. Но дело в том, что в физике это предположение относительно мало используется, так как число методов решения задач обычно больше единицы. А функционирование физического объекта является единственным. При этом математические методы могут быть виртуальными в том смысле, что в ходе решения задачи могут допускаться ситуации, когда нарушаются физические законы, к примеру, закон сохранения материи. Экономическая система в части интерпретации различных математических методов значительно богаче, так как в ней есть наряду с материальным уровнем еще информационный уровень, на котором допустимы любые виртуальные методы – они имитируют процесс составления плана или торги.
По-видимому, сравнительно малое использование в физике интерпретации математических методов как прообраза реально протекающих физических процессов, проявилось, в частности, и в том, что физики прошли мимо интерпретации множителей Лагранжа как физических величин. Для экономистов эта интерпретация стала основополагающей, поскольку соответствовала ведущей экономической категории как цены.
Создание Леонидом Витальевичем Канторовичем метода линейного программирования как раз сопровождалось признанием используемых в этом методе разрешающих множителей (по существу обобщенных множителей Лагранжа для случая неравенств) ценами (оценками). Именно за разработку и экономическое понимание сути методов линейного программирования Леонид Витальевич Канторович и получил в 1975 г. Нобелевскую премию по экономике.
Это было необыкновенное явление, учитывая обстановку махрового антисемитизма, который царил в математической науке. Между прочим, этот антисемитизм имеет длинную историю. И в довоенное время в отделении математики Академии Наук СССР был один и только один еврей академик, что резко контрастировало с отделениями физики, химии и др. И этот обычай держался до последнего времени. Многие годы таким академиком был Сергей Натанович Бернштейн. После его смерти им стал Леонид Витальевич Канторович и к концу его жизни в академики был, наконец, выбран Израиль Моисеевич Гельфанд, один из самых сильных живущих в мире математиков
В эти же годы по инициативе Л. В. Канторовича на математическом и экономическом факультетах Ленинградского Государственного Университета началась подготовка специалистов по применениям математики в экономике. Большую роль сыграло формирование так называемого «шестого курса». Наиболее способные выпускники экономического факультета ЛГУ были оставлены для дополнительного одногодичного обучения математике и ее экономическим приложениям.
В заключении расскажу историю применения идеи Канторовича к весьма практической задачи в области финансов.
Некогда Леонид Витальевич Канторович остроумно решил проблему рюкзака на случай большого числа объектов. Для этого он грубо разделил все объекты на крупные и мелкие. Применительно к крупным объектам искалось оптимальное решение методом целочисленного линейного программирования. Что касается мелких объектов, то применительно к ним эффективное решение достигалось тем, что они «сыпались» в рюкзак, а затем рюкзак «трясли». Так уж случилось, что американская инвестиционная фирма Киддер и Пибоди столкнулась с проблемой выработки тактики применительно к продаже облигаций разного достоинства, сроков «зрелости» и т.п. Для получения такой стратегии годились методы целочисленного линейного программирования. Но поскольку объектов было очень много, а мощности компьютеров в компании были тогда ограничены, то возникли трудности с выработкой соответствующей стратегии. Я рассказал Марку Зарецкому, математику, работавшему в Киддер и Пибоди, про идею Канторовича и Марк сумел ее использовать для решения проблемы рюкзака и спас компании сотни тысяч долларов.
ОСТРОВИТЯНОВ
Будучи в Москве в 1944 г. я пошел на публичную лекцию академика Константина Васильевича Островитянова, посвященную проблеме товарно-денежных отношений при социализме. Дело в том, что в решение проблемы о природе закона стоимости при социализме вмешался сам Сталин. У него в 1940 г. была беседа с группой экономистов. Как будто в этой беседе Сталин предложил такое решение данной проблемы «Закон стоимости действует и при социализме, но в преобразованном виде». Островитянов был в группе экономистов, принятых Сталиным. В этой лекции Островитянов повторил указанную формулировку Сталина.[xii]
В 1966 г я был членом делегации в Югославии. Это был единственный раз, когда я выезжал за границу с синим, т.е. служебным, паспортом. Обычно туристы выезжают с красными паспортами, а высокие чины - с зелеными дипломатическими паспортами. Возглавлял делегацию академик Островитянов. Он был совершенно серый ученый, но дока в политических делах. Среди ведущих академических ученых-экономистов было много евреев. Как русский человек, он в 1953г. сумел стать академиком (кажется после нескольких провалов), не имея для этого даже заметного количества публикаций (я не говорю о качестве). Известный довоенный учебник по политической экономии имел двух авторов: Иосиф Абрамович Лапидус и Константин Васильевич Островитянов. По этому ходила острота «Лапидус написал, а Островитянов подписал».
Островитянов был весьма консервативным человеком, но не крайним громилой. В основном он занимался организационной деятельностью: он несколько лет был директором Института экономики Академии Наук СССР, а затем вице-президентом Академии Наук СССР.
Многое о себе поведал мне сам Островитянов, когда я в 1966 г., будучи фаворитом директора ЦЭМИ Федоренко, попал в состав небольшой делегации советских экономистов. Эта делегация была первой после разрыва отношений между СССР и Югославией. Ехали мы туда и обратно поездом, так что у нас было немало времени для разговоров, которые Островитянов очень любил. Так, в частности, он рассказал мне, что многие годы был приближен к Сталину в качестве консультанта по политической экономии, оттеснив с этой позиции члена-корреспондента Академии Наук Льва Абрамовича Леонтьева (не более крупного ученого, но несколько более прогрессивного человека и опытного политического деятеля). Рассказал Островитянов и о своей дореволюционной учебе в церковной семинарии, где для семинаристов устраивались диспуты с атеистами, чтобы они могли лучше отстаивать свои аргументы. Не думаю, что он из этой учебы много извлек.
Во время этой поездки в Югославию произошел такой случай. По принятому тогда в СССР ритуалу, советские делегаты на международных конференциях не должны были вести дискуссии между собой. В Белградском университете, где я выступил с докладом о концепции оптимального планирования (текст доклада был одобрен в Москве), говорилось о ценах как о величинах, показывающих предельный вклад данного вида ресурса в оптимальный план. Это полностью противоречило марксистской политической экономии, видящей в ценах денежное выражение средних общественно необходимых затрат. Я излагал свои положения в позитивном тоне, избегая всякого сопоставления с западной экономической наукой, и не противопоставлял их марксизму. Островитянов, присутствующий на моей лекции, оборвал меня и спросил: «Как соотносятся данные высказывания с марксизмом?» У меня был на это спокойный ответ, который избавлял меня от продолжения дискуссии. Я ответил, что такого рода определение цен соответствует плановому социалистическому хозяйству, которым Маркс не занимался.
Зато вечером в охотничьем ресторане (а у нас каждый день были один или два приглашения на ресторанные обеды) я взял некоторый реванш. Я поднял тост за Островитянова, который известен не только своим отношением к математической экономике (как хочешь, так и понимай это заявление- то ли оно носит положительный, то ли отрицательный оттенок), но и своим вкладом в применение математики к социальным процессам. Это было связано с приписываемым Островитянову закону, касающемуся определения возраста жены академика: «Для этого нужно от 100 отнять возраст академика».[xiii]
Арон Каценелинбойген.
--------------------------------------------------------------------------------
Надо сказать, что нашлись светлые головы, которые придумали выход. Наиболее остроумным было предложение моего приятеля Кости Баева, работавшего в журнале Вопросы экономики. Один сумасшедший прожектёр его буквально изводил. Не успевал Костя ответить, как присылались новые предложения, пока он не выдержал и сделал следующее. Получив очередное письмо, он попросил секретаря принести ему Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Положив его рядом, сел писать ответ: «Дорогой товарищ... В своем последнем письме вы затронули ряд важных вопросов развития советской экономики. Однако...» И здесь Костя наугад раскрыл словарь Брокгауза, выбрал наугад отрывок из статьи о полевых мышах и попросил машинистку перепечатать этот отрывок со всеми латинскими терминами и названиями. Это и положило конец переписке. Больше этот сумасшедший своих прожектов не слал.
[ii]Я придумал «сказку», которую назвал Бай-ба, в которой я попытался показать, как бы мог оправдать свои взгляды Байбаков. Не уверен, но может быть под нее может заснуть не только невинный младенец.
Основной плановый документ был пятилетний план. Попутно замечу, что составление и выполнение этих планов были «диалектическими процессами», т.е. все советские пятилетние планы перевыполнялись, и вместе с тем ни один из них не был выполнен. Такого рода диалектика достигалась простым путем: просто план пересматривали, когда убеждались, что он невыполним.
Байбаков начинал процесс составления плана с того, что получал указания от Политбюро на изменение производства основных продуктов. Их, кажется, насчитывалось что-то около 60 наименований. Понятно, что Байбаков стремился получить как можно меньший прирост производства продуктов, что облегчало ему балансирование плана.
На следующем шагу игроки менялись. Теперь уже Байбаков выламывал руки министрам, чтобы обеспечить с меньшим количеством ресурсов выполнение полученных директив от Политбюро. Эта баталия вертелась вокруг укрупненных нормативов расхода ресурсов на производство единицы продукции. Нужно заметить, что эта борьба велась довольно квалифицированными людьми с инженерным образованием. Не случайно среди 15 заместителей Председателя Госплана 14 были инженерами, и только один был экономист.
Байбаков решил, что нужно покончить с силовой борьбой при установлении укрупненных нормативов и найти научные методы решения этой проблемы. Для этого был создан специальный научно-исследовательский институт нормативов. Но работники этого института сразу же столкнулись с принципиальными трудностями. К примеру, надо найти укрупненные нормативы расхода ресурсов на добычу тонны угля. Но величина этого норматива резко зависит от соотношения применяемых способов добычи угля. Если, к примеру, будет увеличиваться добычи угля открытыми разработками, то нужно меньше крепежного материала. Но и при шахтном способе добычи угля возникала проблема выявления соотношений в использовании металлического и древесного креплений.
Однако вопрос о соотношениях в технологических методах уже переходил в другую сферу – выявления экономической эффективности разных технологий. Для того, чтобы разработать методики определения экономической эффективности техники в Госплане был создан специальный отдел. Но окончательное решение вопроса упиралось в цены, поскольку в натуральных показателях сравнивать разные технологии, вообще говоря, невозможно.
Но когда работники плановых органов уперлись в цены, то они уже выходили за рамки ведомственных возможностей Госплана. Ценами занимался Государственный комитет по ценам. Неформальным путем плановики установили связи с ценовиками и попросили их помочь в установление цен на новый плановый период. Ценовики, которые устанавливали цены на основе средневзвешенных затрат на производство продукта разными методами, потребовали от плановиков, чтобы они им дали пропорции в использовании разных методов.
Круг замкнулся! Образ мышления Байбакова великолепный пример разорванного сознания, которое кажется весьма практичным, поскольку каждый используемый показатель представляется независимым и поддающимся улучшению без всякого рода парадоксальных общих сумасшедших концепций.
[iii] В 1950 г. я был послан от завода Фрезер на хозяйственный актив Калининского райкома партии г. Москвы. Первый секретарь райкома Орлов распекал присутствующего на активе Пружинера за плохие экономические показатели работы завода и прежде всего за его убыточность. Дело в том, что в 1949 г. в стране была проведена реформа оптовых цен в сторону их резкого повышения. Если после этого предприятие несло убытки и требовало дотаций, то это наказывалось лишением инженерно-технических работников премии и завода фонда директора.
Секретарь райкома в своей критике завода также указал на то, что на заводе снизилась производительность труда. А между тем, как учил Ленин, рост производительности труда в конечном счете главное для победы нового общественного строя.
Простим секретаря райкома за то, что он верил экономистам, что рост производительности труда в общественном масштабе и за длительное время эквивалентен понятию выработка на работника на данном рабочем месте. Снижение производительности труда при новой технологии были вызваны тем, что одна работница стала обслуживать один пресс вместо двух, а производительность прессов повысилась меньше чем в два раза.
К счастью, критика первого секретаря райкома по поводу снижения на заводе производительности труда носила больше риторический характер, так как существенно не влияла на положение завода. Более того, никакие более резкие организационные меры, как снятие с работы руководства Карачаровского завода, не были приняты, поскольку главным для оценки деятельности предприятия оставалось выполнение плана по выпуску продукции, да еще в условиях ее роста.
Но меня заинтересовали причины возникшего на заводе конфликта между ростом производства продукции и ухудшением его экономических показателей. Я побывал на заводе в составе бригады, созданной для проверки причин нерентабельности завода, и вот что там выяснил.
Во-первых, при введении новой технологии производства пластмассовых колпачков снизилась выработка в расчете на одну прессовщицу. При прежнем, более длительном цикле прессования, работница обслуживала два пресса: пока шел процесс спекания на одном прессе, работница успевала на другом прессе вытащить деталь, почистить пресс форму и засыпать в нее свежий пресс порошок. В новых условиях, когда время прессования существенно сократилось и приходилось еще обслуживать установку ТВЧ, прессовщица уже не успевала работать на двух прессах и могла обслуживать только один пресс. Поэтому пришлось привлечь дополнительную рабочую силу. Поскольку число прессовщиц увеличилось в большей мере чем производительность прессов, то выработка в расчете на одну работницу упала.
Во-вторых, повысилась себестоимость изделия, прежде всего вследствие повышения затрат по заработной плате. Дело в том, что при уменьшении выпуска изделий одной прессовщицей ее заработная плата оставалась на прежнем уровне. Последнее было оправдано тем, что интенсивность труда работницы не уменьшилась из за необходимости выполнять дополнительные операции по подогреву пресс порошка. На рост себестоимости изделия повлияло также то, что возникли затраты на технологическую энергию для предварительного подогрева пресс порошка.
Вместе с тем в связи с общим заводе увеличением выпуска продукции на заводе произошло снижение так называемых условно-постоянных расходов (затрат на административно-технический персонал, содержание оборудования, зданий и т.п.) на единицу изделия. Однако в силу того, что эти расходы в пластмассовом производстве относительно невелики, то это не могло компенсировать увеличение вышеотмеченных затрат на заработную плату и электроэнергию.
Поскольку отпускные цены оставались неизменными, а себестоимость продукции заметна возросла, завод стал нерентабельным. Но даже если бы оптовые цены были пересмотрены после введения новой технологии на Карачаровском заводе, то это вряд ли могло помочь. Дело в том, что формирование цен в СССР основывалось на марксисткой трудовой теории стоимости, которая видела в цене денежное выражение стоимости, которая в свою очередь определялась как средние общественно-необходимые затраты труда. Министерство химической промышленности в этих условиях учло бы себестоимость пластмассовых колпачков по всем заводам, (а те в основном работали по старой технологии), и вывела бы их среднюю. Последняя была бы взята как база для установления цены.
Таким образом, создалась типичная шизофреническая ситуация, когда одно и то же явление, будучи разбито на независимые части, получило две противоположные оценки. При этом каждая из этих частей имела логическое обоснование. Действительно, орган, давший задание на срочное увеличение продукции, исходил из того, что она крайне нужна стране, т.е. имеет высокую полезность. Поэтому он высоко оценил достижение завода по увеличению выпуска этой продукции. Экономисты же, анализировавшие ценностные показатели, стояли на других позициях:: они рассматривали только величину затрат на единицу продукции, не принимая в расчет необходимости увеличения выпуска высокоэффективной продукции при ограниченных производственных мощностях и невозможности их мгновенного расширения. Согласно анализу экономистов завод как убыточный надо было бы закрывать или возвращаться к старой технологии. Но это противоречило необходимости увеличения нужной продукции.
Приведенный пример показывает, почему в условиях действовавшего ценностного механизма приходилось прибегать к командным методам управления, почему нужно заменять критерий эффективности деятельности хозяйственных ячеек на основе прибыльности всякого рода иными соображениями, интегрируемых в таком расплывчатом сталинском термине как высшая рентабельность.
[iv] В частности эти размышления дополнились предложением довольно известного экономиста о путях борьбы с убыточностью предприятий. Хотя они касались производства кирпича, однако имели и общее значение. Суть этих предложений сводилась к следующему. Надо закрыть убыточные заводы и высвободившиеся дотации на покрытие их убытков использовать для строительства новых высокоэффективных кирпичных заводов. На пути такого замечательного решения проблемы убыточности опять же стояли такие неприятные ограничения - хозяйству нужен был сегодня кирпич, который был в дефиците.
[v] Единственным лимитирующим фактором расширения производства боеголовок были пресса. Поэтому расчленим затраты на производство боеголовок на две части: текущую оценку использования прессов и прочие расходы (заработная плата, электроэнергия и т.п.). Текущая оценка использования прессов выражалась в принятой системе исчисления себестоимости в виде амортизации. Не вдаваясь сейчас в более тонкие рассуждения по поводу соотношения амортизации и текущей оценки использования прессов, будем считать эти категории идентичными. Напомню также, что согласно одной из теорем принципа оптимальности все технологические способы, включенные в план, должны иметь суммарные одинаковые затраты. Тогда калькулирование себестоимости производства боеголовок будет происходить следующим образом.
Пусть на единицу продукций по старому способу амортизация составляла 30 руб., а все прочие затраты - 70 руб. По второму, новому способу. амортизация сокращается с 30 до 20 руб., поскольку на одном прессе выпускается в 1,5 раза больше продукции. Другие расходы,. т.е. расходы на заработную плату и технологическую электроэнергию возрастают с 70 до 82 руб. в связи с уменьшением выработки продукции одним рабочим при сохранении заработной платы, а также установкой электрических подогревательных устройств.. Таким образом, общие расходы на единицу продукции по второму способу оказываются выше, чем по первому на 2 руб. Естественно, при сохранении прежних цен на пластмассовое изделия предприятие не может быть экономически заинтересовано в переходе на второй способ.
Первый вывод, который можно сделать на основе приведенного примера, заключается в том что высокая полезность в сложившихся условиях боеголовок требует повышения цен на них. Обычные рекомендации в этих случаях сводились к тому, чтобы устанавливать цены на боеголовки на уровне замыкающих затрат, т.е. по худшему принятому методу их производства. Но повышение цен на эти изделия без соответствующей корректировки цен ресурсов, используемых в их изготовлении, повлекло бы неоправданное увеличение прибыли при изготовлении продукций первым способом и сделало бы менее выгодным использование второго. Чтобы оба способа, включенные в план, были равно эффективны и могли использоваться параллельно для выпуска нужного количества изделий, необходимо пересмотреть цены на прессы и соответственно величину амортизации. Новую величину амортизации можно найти как неизвестную величину при условии соблюдения равенств затрат по обоим способам. В рамках принятых численных предположений этот поиск будет выглядеть следующим образом х+82= 1,5х + 70. Отсюда величина амортизации при первом способе составит 36 руб., а во втором 24 руб. Общие затраты на производство боеголовок по обоим способам станут равны между собой: I способ - 36руб.+70 руб.= 106 руб.; второй способ- 24руб.+82 руб.= 106 руб. при новой цене на боеголовки в 106 руб.
Данный пример показывает, что нельзя устанавливать цену по худшему способу, поскольку это приведет к неоправданной сверхприбыли у старого способа; нельзя также снижать амортизацию у нового способа, чтобы уравнять затраты по обоим способам, так как это не учитывает повышение цены на пресс, как лимитирующего ресурса, который касается обоих способов.
[vi] Между тем у меня была дилемма. К этому времени я уже был автором двух книг и большого числа статей. Я мог защитить докторскую диссертацию, стать заведующим лабораторией экономики в каком-нибудь отраслевом научно-исследовательском институте, получить по совместительству профессуру в каком-нибудь заочном институте и зарабатывать свои 650-750 рублей в месяц. Кроме того, я мог еще читать разовые лекции; пользуясь дружескими отношениями с работниками некоторых редакций, публиковать брошюры типа Что дала советская власть молодежи и выгонять свои тысячу рублей в месяц. Другая дилемма была сконцентрироваться на экономико-математическом направлении и с ее позиций развивать экономическую теорию. Основным препятствием на этом пути было мое плохое знание математики и вообще малые способности к ней. К тому же я оставался младшим научным сотрудником, хотя уже с кандидатской степенью, т.е. с несколько повышенной заработной платой – 175 руб. в месяц. И я не колеблясь выбрал второй путь. Женя меня в этом поддерживала.
[vii] Действительно, опубликовать в то время книгу по общей экономической проблеме без ссылок на Маркса было практически невозможно. Я также столкнулся с этой проблемой. И вот, как я ее решил. Руководствуясь придуманным мной афоризмом, что классик это автор, у которого можно найти положительные ответы на любые поставленные вопросы, я искал у Маркса цитаты, которые бы не противоречили сути излагаемой мной проблемы. (Сказанное в равной мере относится и к любым мировым идеологиям). Эти цитаты не должны были искажать научное содержание проблемы, а лишь прикрывать их фиговым листком. Я ни в коей мере не горжусь своим методом публикаций в подцензурной советской печати. Я каюсь в том, что допускал при этом ложь, так как создавал впечатление о Марксе как великом все предвидящем ученом и не упомянул подлинных ученых, которые числились как лакеи капитализма.
[viii]В последнем я убедился на личном опыте. Спустя годы, когда я стал профессором МГУ и преподавал на кафедре экономико-математических методов, мне пришлось прочесть необычный курс. К тому времени ЦК КПСС дал указание МГУ, чтобы его преподаватели политэкономии овладели математическими методами и могли их применять в рамках марксизма.
С кафедры политической экономии была выделена небольшая группа преподавателей среднего возраста, освобожденная от всех нагрузок, которая в течение одного семестра должна была прослушать цикл курсов по экономико-математическим методам. В течение семестра я старательно излагал им курс по оптимальному функционированию экономики, не прибегая ни к каким математическим формализмам. Когда я кончил курс, то должен был с сожалением констатировать, что идей оптимизации они так и не поняли. Я не хотел спорить с ними об интерпретации отдельных экономических категорий, и прежде всего, что такое цена. Я хотел дать им аксиомы для экономических построений, а затем уже говорить о выводах из них и сравнения с нынешней экономической теорией. Другими словами, понимание сущности цены я хотел вывести как следствие из аксиом, показать цену не как сепарированную категорию, а как инструмент решения общей задачи экономического развития.
Две аксиомы, которые я предложил своим слушателям, были связаны с возможностью сравнения благ по полезности и наличия в каждый момент ограниченных ресурсов. Вот на этих аксиомах я и застрял. Они их не хотели принимать.
По поводу первой аксиомы я даже нашел у Маркса в Нищете философии нужную мне цитату. В 1845 голу он писал, что в будущем обществе блага будут соизмеряться по их полезности. Строго говора, эти слова противоречили всей его теории, но это ухе неважно. Была найдена нужная к месту цитата, за которую сторонники категории полезности были мне благодарны.
Чем хороши классики марксизма-ленинизма, как, впрочем, и творцы всех великих религиий? Тем, что в их произведениях можно найти положительный ответ на любой заранее поставленный вопрос.
Итак, по поводу первой аксиомы. Казалось, что может быть проще? Мы исходим из предположения, что у экономической системы есть цель, которая указывает на то, что мы хотим. Все политэкономы были согласны, что конечная цель – это удовлетворение потребностей трудящихся. Но как соизмерить эти потребности, как выяснить предпочтение одних потребностей другим? Для этого надо признать, что люди соизмеряют блага по полезности. Я приводил слушателям такие примеры. Два человека приходят в магазин. Цены на продукты для обоих те же. Допустим, что у них тот же доход и то же семейное положение. Почему, как правило, они выберут разные наборы продуктов? Или еще более простой пример. Давайте положим на столе разные наборы продуктов и пригласим группу людей, чтобы каждый мог выбрать из них тот набор, который ему больше по душе. Как правило, они выберут разные наборы. Что же лежит за этими различиями в выборе? Здесь у слушателей возникал стопор: не могут потребительные стоимости, т.е. полезность вещей сравниваться между собой. Вы, говорили они, протаскиваете буржуазную теорию субъективной предельной полезности. И точка. Ценность благ может сравниваться только через затраты труда на их изготовление. Эти исходные положения написаны на первых страницах Капитала.
Вторая аксиома об ограниченности ресурсов в каждый данный момент также встретила категорическое возражение. Слушатели заявили, что мой поход статический, а не динамический. Ведь в динамике, с техническим прогрессом, утверждали они, количество ресурсов меняется. Я им возражал примерно так. Если мы чего-то хотим, это не означает, что мы можем этого сразу достичь. Мы начинаем с имеющихся в данный момент ограниченных ресурсов и по мере развития изменяем их количества.
Общая задача в сущности заключается в следующем: как распределить наши ограниченные ресурсы, чтобы оптимальным путем придти к поставленной цели. То есть необходимо одновременно увязать в голове определенное количество параметров и связать их необычными логическими конструкциями. Вот тут-то и начинаются трудности. Когда Канторович говорит, что цены вытекают из плана, что они орудие составления и реализации плана, что цены - это двойственные параметры, - здравый смысл тут ничего понять не может.
Другое дело, когда мы говорим, что цена - это выражение стоимости, т.е. общественно необходимых затрат труда, - это понимают все. Но как только заходит речь о критериях полезности (на чем, собственно, и зиждется развитый экономико-математический анализ), так сразу же какая-то ерунда. Какая еще полезность? Какие критерии? Как все это пощупать?
Может быть, потому уже более двухсот лет так привлекательна трудовая теория стоимости. Еще до Маркса, со времен Уильяма Петти, Адама Смита (Марию Натановну Смит-Фалькнер, члена-корреспондента Академии Наук СССР по экономике в шутку звали Мадам Смит) и Давида Рикардо, она всегда была доступна логике и здравому смыслу. Отсталость советской экономической науки тем и объясняется, что здравый смысл пытается постигнуть экономику. Но научить людей мыслить не категориями здравого смысла весьма трудно. По-видимому, это должно занять столько же времени, сколько требовалось для того, чтобы заставить их свыкнуться с мыслью, что земля круглая. Представьте, если бы мы вздумали объяснять полудиким туземцам в Африке, что земля круглая, они бы в ответ стали спрашивать, почему же тогда люди на другой стороне шарика не ходят вниз головой? Нужно глобальное видение земли, чтобы увязать его с локальным представлением о положении человека. Здравый же смысл привык видеть всё локально, сепарировать, вырывать часть, кусочек, но никак не брать целое. И сила здравого смысла в том, что он локально верен и подтверждается огромным опытом относительно простых действий. Как удобно было мыслить, что земля плоская. Люди строят дома, охотятся, едут на лодке и т.п. и все это опирается на признании плоскости земли. Так и в математических методах: работает уже другая логика. Эта логика глобальная, она построена на понимании идее двойственности.
[ix] Уже в первой беседе с ним я был поражен широтой его взглядов и его живым умом. Он говорил со мной о философии Гегеля, развивал необычные мысли о том, что подлинные трудности для человека начнутся тогда, когда люди удовлетворят свои насущные материальные потребности и т.п. Вместе с тем Гринман был достаточно деловым человеком. Он много сделал для автоматизации управленческого труда на МЗМА И все это несмотря на преклонный возраст, хронические болезни (бронхиальная астма, окостенение позвоночника и др.), необходимость воспитывать двух дочерей, которые ему оставила бросившая его жена. Затем Гринман ушел на пенсию. Он увлекся философией, писал блестящие эпиграммы, думал и весьма оригинально Я навещал Леонида Иосифовича вплоть до своего отъезда из СССР. Затем наша связь прервалась по известным причинам. К сожалению, у нас не было общих знакомых, и я поэтому не знаю о его судьбе. Думаю, что его давно уже нет в живых. А очень и очень жаль!
[x] Уже при воплощении методов оптимального раскроя металла на Ленинградском вагоностроительном заводе имени Егорова возникли серьезные затруднения с внедрением локальных оптимизационных задач. В 1948 году. Канторович преподавал в Ленинградском университете и параллельно работал в Математическом институте имен Стеклова. Уже имея опыт работы с методами линейного программирования, он решил применить их к новому объекту - раскрою, материалов. Канторович с группой математиков принял решение опробовать свои идеи на Ленинградском вагоностроительном заводе имени Егорова. По его предложению, на этом заводе, имевшем очень большие отходы, решили внедрить оптимальное планирование раскроя стальных листов. За короткое время был достигнут колоссальный эффект завод снизил отходы с 26 до 7-ми процентов. Все, казалось, шло как нельзя лучше. Но через некоторое время Канторовича приглашает секретарь Ленинградского обкома партии н обвиняет его чуть не во вредительстве. От ареста его, действительно, отделял лишь один шаг.****
Что же выяснилось? Оказывается завод им. Егорова долгие годы был поставщиком лома Череповецкому металлургическому заводу. После введения системы оптимального раскроя завод не выполнил плана по сдаче металлолома. Это, в свою очередь, привело к срыву выполнения плана Череповецким заводом. Вопрос, кажется, дошел до Политбюро, где запросили о причинах срыва плана. Что можно было объяснить на заседании Политбюро, когда на обсуждение подобных вопросов давали до полутора минут?
[xi] Сторонники внедрения рынка справедливо полагали, что рыночный механизм более эффективный, чем плановый, но не акцентировали на том, что этот механизм возможен только при определенных социально-политических условиях. Не существует вообще лучшего экономического механизма. Экономический механизм должен соответствовать целям и условиям развития страны, о которых можно дискутировать. Однако, мне кажется, что сторонники внедрения рынка в СССР не представляли себе отчетливо, что рынок невозможен в рамках большой страны с авторитарным режимом, который будет толкать страну к военной направленности, к подчинению всего и вся в стране военному началу. Причем, когда речь идет о военной направленности большой страны, то это нельзя понимать только как большие прямые расходы на войну (т.е. производство вооружения, научно-исследовательские разработки, содержание армии). Сюда важно включить еще сопряженные военные расходы, выражающиеся в том, что все предприятия были ориентированы на быструю конвертируемость на выпуск военной продукции в ущерб мирной экономике. К примеру, трактора были ориентированы на военные тягачи. Поэтому были тяжелыми, преимущественно на гусеничном ходу, без возможности использовать навесные орудия, а главное с низким сроком службы и отсутствием достаточного количества запасных частей. И, наконец, в военные расходы следует включать косвенные военные расходы, выражающиеся в развитии ядра тяжелой промышленности, т.е. производство угля, стали, нефти, электричества, тяжелого металлорежущего оборудования и т.п. подобных универсальных ресурсов. Это ядро развивалось во имя самое себя как создание потенциала для возможного будущего расширения военного производства.
Суммируя сказанное, можно полагать, что все советские расходы были военными за исключением той части производства предметов потребления, которая была бы сокращена во время войны. Первую статью на эту тему под названием "Interaction of Foreign and Economic Policy in the Soviet Union," я опубликовал в The Papers of the Peace Science Society (International), Vol. 28, 1978, pp. 26-36. В более развернутом виде эта статья была опубликована на русском языке как глава в томе 2 моей книги Советская экономика и политика (Benson, VT: Chalidze Publications, 1988)) и на английском языке в моей книге The Soviet Union: Empire, Nation, and System (New Brunswick :Transactions, 1990).
Что же касается управления гипервоенной экономики, то ей соответствует централизованный (командный) экономический механизм с малой ролью секторов, где допустим рынок. Поэтому наличие в СССР командной экономики был естественным результатом направленности страны на военизацию.
Поэтому введение рынка в СССР требовало коренного изменения политического строя и перехода к мирному обществу. Думаю, что большинство сторонников внедрения рынка в СССР не задумывались над таким требованием.
Более того, перевод гипервоенной экономики на мирные рельсы – это не конверсия, типичная для рыночных экономик с преобладающим выпуском мирной продукции и могущая быть осуществленной в рамках рынка. Перевод гипервоенной экономики на мирные рельсы, т.е. переходной режим в такой ситуации требует координированных действий. Затем уже рынок начнет полностью работать. А для переходного режима мог оказаться полезным оптимальный план, не обязательно директивный и детальный как это было в СССР. К тому же этот план мог облегчить переход от марксоидных цен к ценам, сделать этот переход более плавным.
[xii] Позже, в 1952 г., в своей брошюре Экономические проблемы социализма в СССР, Сталин вновь вернулся к причинам использования закона стоимости при социализме. Вождь, считавшийся великим экономистом, нашел причину, порождающую этот закон при социализме, в наличии двух форм собственности – государственной и колхозно-кооперативный. Отсюда даже не экономист может сделать логическое заключение, что закон стоимости перестанет существовать при социализме в предположении, что эти формы собственности сольются, скажем, все колхозы станут совхозами (государственными предприятиями). Нелепость этого предположения очевидна. Я разобрался в природе ценностного механизма при социализме в 60-ые годы.
[xiii] Действительно, такие случаи были. К примеру, известный советский математик Израиль Моисеевич Гельфанд примерно в 70-т лет женился в третий раз на примерно 30-ти летней аспирантке.
http://www.ulita.net/gost_v7_b1.htm