НА УРОКАХ МИХОЭЛСА. (Сокращенная глава) … К урокам Соломона Михайловича на курсе мы всегда готовились, как к празднику. В это утро мы надевали самое лучшее из нашего скромного гардероба. Его, например, не оставляли в покое сапоги Цейтлина, наши порой неаккуратно застегнутые рубашки, безвкусное сочетание цветов в одежде студентов. Праздничность была основой атмосферы занятий Михоэлса. Сам он всегда носил черный костюм, белую рубашку с черным галстуком, рождая своим появлением радость творчества. Несмотря на расхожие легенды и анекдоты о его бытовой неорганизованности, я не помню его небритым или неопрятно одетым. Мы, само собой разумеется, на занятия приходили значительно ранее назначенного времени. На занятие, назначаемое обычно на 9 часов утра, Соломон Михайлович несколько опаздывал, но и задерживался значительно дольше, чем было предусмотрено расписанием. Ожидая его прихода, мы расставляли пикеты на лестничной клетке и у подъезда. Они нас предупреждали возгласом: «Идет!» Я и Цейтлин часто разыгрывали товарищей. Виктор, запыхавшийся, вбегал с криком: «Идет!». Все усаживались, и появлялся я, удачно имитируя походку мэтра. Однажды, при очередном розыгрыше, я вошел, сел за стол, спиной к входной двери, снял предполагаемую трубку телефона и, выпятив нижнюю губу, голосом Михоэлса спросил: «Скажите, пожалуйста, заслуженный скоро придет?» Смех смолк, и такой же голос произнес: « Заслуженный уже здесь». Я повернулся и увидел входящего Соломона Михайловича. Все вместе с ним долго смеялись, а я от стыда покраснел. Иногда меня отправляли нарочным, и я приводил Михоэлса из дома. Какие были интересные беседы… Говорил один Соломон Михайлович, а я молчал, стесняясь произнести хоть фразу в его присутствии. Прогулки, увы, были коротки: от улицы Станкевича до Столешникова переулка было досадно близко. От «пикетчиков» неслось: «Идет!», все усаживались, входил Михоэлс. Урок начинала неповторимая его пауза. Соломон Михайлович внимательно нас всех оглядывал, задерживая взгляд то на сапогах Цейтлина, то на спортивных гетрах Тамаркина, задумавшись, вытаскивал из кармана любимый «Казбек». Штейнбах всегда подавал ему спички, гордясь почему-то этим. Закурив, Михоэлс задумывался и долго живописно водил пальцем под нижней губой и, вероятно, решив для себя что-то важное, начинал урок. Он не был на уроках лектором, теоретиком, педагогом в обычном смысле. Он не рассказывал об истории театра, о системах театральных течений. Великий актер был практиком. Каждым движением и сказанным словом, каждой паузой он учил будущих актеров. ГОСЕТ утвердил единую литературную норму речи на сцене. Чистоте речи, освобожденной от провинциализмов, праздничной, музыкальной, обучал нас на своих уроках Михоэлс. Это было необходимо, ведь мы принесли с собой груз местечковых устарелых штампов. Он лечил нас, он боролся за наши души с отеческой любовью, а порой и жестоко. Главное, он нас обучал, как актеров, умению мыслить на сцене. Актер не имеет права выходить на сцену, если ему нечего сказать зрителю. Поэтому суть михоэлсовской школы – это вопросы культуры, разностороннего образования, глубоких знаний. Он нам с юмором говорил: «Не все из вас станут актерами, но культурными зрителями, театралами с большим вкусом, вы станете». Этому Михоэлс нас обучал не только на уроках, но и в театре на М. Бронной, на своих творениях. Он учил нас не копировать его, а понимать суть неповторимых показов. Увы, многие его ученики старались ему подражать лишь внешне: разговаривать и двигаться, как Михоэлс. Это завело их в творческий тупик. Мы тогда были молоды и не понимали, какое счастье выпало на нашу долю, недооценивали, что сценическую практику преподает великий артист и мыслитель. Многие из нас не всегда понимали, чего требует педагог. Больше других в начале учебы не проявлял серьезных успехов я. Огромный город ошеломил студента из Славуты. Неприятный осадок после экзаменов сделал меня угрюмым. Я себя чувствовал первое время на уроках Михоэлса зажатым. Этюды с предполагаемым предметом, по сравнению с товарищами, мне не очень удавались. Находясь под магическим влиянием Михоэлса-артиста, я копировал в этюдах его жесты, движения. Соломон Михайлович вопрошал меня: «Какого кретина ты копируешь? Что это за руки? Чего это ты выпячиваешь губу?» Придя потрясенный после мхатовской «Чайки», я приготовил этюд с самоваром и чаепитием, стараясь воссоздать жизненную атмосферу мхатовской сцены. Думал, Михоэлсу это должно понравиться. Но, к своему недоумению, услышал: «Это пахнет Камергерским переулком!» Я тяжело переживал школьные неудачи. В те непростые для меня минуты приходил на помощь ассистент Михоэлса, наш любимый педагог Шидло. Этот артист обладал педагогическим даром. Теплотой, дружеским словом он всегда разъяснял природу моих ошибок. И я уходил с уроков этого дружелюбного человека ободренным. Шидло не только занимался сцен-практикой, он вникал в подробности нашей студенческой жизни. А она была очень сложной. В начале моей учебы на 1-м курсе я был в каком-то угарном состоянии, вечно сонный и… голодный. Долго я не осмеливался написать домой, что поступил в студию театра. Об этом дома узнали от родителей Длугача. Очень глубоко переживали мои близкие это известие. Несколько моих писем смягчили все же взаимоотношение с ними. Но материальные трудности семьи в 1931 году не позволяли мне надеяться на помощь от них. Помог добрейший Яков Исаакович Нэй, заместитель директора театра. Своего любимца он послал помощником ночного сторожа, обещая со временем место билетера… … Со 2-го курса учеба пошла успешнее. Бессловесные этюды сменились работой «над образом»: словесные отрывки, монологи, диалоги. Моя работа над сценой «А роман фун а фердганэв» очень понравилась Михоэлсу. При всяком удобном случае он ее представлял. Успех со мной делили Маня Карлос и Яша Розенфельд. Удачной получилась сцена из «Отверженных», в которой я играл Жавера. Все силы, знания и свое доброе сердце отдавал нам один из основателей училища Эфроим Борисович Лойтер. От него мы услышали о великом учителе актеров К.С. Станиславском. Лойтер открыл нам основы его системы. Именно он рассказал нам и о легендарном Е.Б. Вахтангове. Эфроим Борисович пришел в студию ГОСЕТа с опытом организатора и режиссера Харьковского еврейского театра. Спектакли, поставленные им в этом театре, принесли ему славу одного из ведущих еврейских режиссеров страны. Фанатично увлеченные гением Михоэлса, мы тогда не оценили по заслугам Лойтера-педагога. Лишь спустя годы работы в театрах и кино я понял основы реалистического искусства, которые привил нам Эфроим Борисович. Я с первых уроков полюбил этого чудесного человека, освобождаясь от зажатости, смелел, становился изобретательнее. Мои отрывки, подготовленные с Лойтером, демонстрировались не только на студийной сцене и приносили мне радость. На беседы о творчестве актера к нам приглашали вахтанговцев: Народную артистку РСФСР Оторочко, педагога, Народного артиста Союза Захаву. Большое место в учебном плане отводилось пластике нашего тела, гибкости, легкости, подвижности. Этому, во-первых, мы учились на уроках классического танца, которые увлекательно, грациозно и заразительно вел Яков Давидович Ицхаки. Популярны были у нас уроки по эксцентрике. С озорством и остроумием ее вела Елена Рудольфовна Мэнэс. Через много лет с ней мне пришлось работать в театре им. Пушкина. Любили в Студии педагога Конорову, преподававшую нам ритмику и артиста-меерхольдовца Злобина, который вел очень модный в те годы уроки биомеханики. Был он очень требователен, и наши девушки лили слезы, когда наказывались за неуклюже выполненный кульбит или сальто. Всю свою жизнь в театре я помнил мастера по постановке голоса, профессора Юзвицкую и ее ассистента Анапольскую. Преподавателем диамата, а затем и директором театрального тогда уже техникума был Моисей Соломонович Беленький. Человек большой культуры, свой сложный предмет он сумел сделать для нас и доступным и увлекательным. Частыми гостями Студии были еврейские литераторы: писатель Давид Бергельсон, поэты Перец Маркиш и Самуил Галкин…
Первая поездка в Биробиджан
Второй учебный год в театральном училище подходил к концу. Он завершился поездкой студентов нашего курса с большой программой в Биробиджан, тогда еще еврейский район. С большим волнением мы готовились к первой нашей "гастрольной" поездке. Подготовили большую и разнообразную программу. Одноактная пьеса "Посевмат" в постановке Лойтера, "Минскер блотэс" Изи Харика, литературно-музыкальный монтаж в постановке замечательного мастера художественного слова Эфроса. Елена Рудольфовна Мэнэс поставила с нами два замечательных танца - "Кавалерия" и "Сыпь, Семеновна". Долго и тщательно готовили мы эту программу, все были заняты во всех жанрах - в спектаклях, в художественном чтении, в танцах. Работали в поте лица, но были вознаграждены. Биробиджан нас принял великолепно. Четырнадцать суток мы ехали поездом. Это был длительный, но незабываемый путь. Мы не могли оторваться от вагонных окон. Мы впервые проезжали места, о которых слышали на уроках географии, о которых читали увлекательные романы путешественников. Урал, Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток!.. Когда еще мог житомирский мальчик мечтать увидеть своими глазами эти изумительные места, эту неповторимую природу. А когда подъезжали к Байкалу, мы не спали всю ночь и не могли оторваться от этой красотищи. Поезд так мчался на острие этого могучего озера, что впечатление было - мы мчимся в бездну...
Вместе с нами ехали в Биробиджан переселенцы из Украины, Белоруссии. Несколько вагонов в этом эшелоне были с переселенцами из-за рубежа, из многих стран мира. Это были энтузиасты. Люди, которые бросили изумительные свои города и страны, чтобы своими руками строить еврейскую автономную область. Эти чудесные люди с горящими глазами, эти жизнерадостные первопроходцы, эти великие оптимисты решили отдать свои силы, свои жизни строительству первой в мире социалистической еврейской области. Это были большие мечтатели. Наша труппа также чувствовала свою историческую миссию. Мы - первая театральная труппа, первые люди искусства, которые сказали в этой далекой тайге первое сценическое слово. Все пассажиры чувствовали, что они едут впервые делать большое нужное дело. Это всё создавало торжественную атмосферу. Как только мы отъехали от Москвы, все в эшелоне уже знали, что в Биробиджан едут "артисты" и относились к нам с особенным почтением... Странное дело! В эшелоне ехали замечательные инженеры из Германии, знаменитые врачи из Аргентины, но никто не вызывал такого интереса, как мы, группа мальчишек и девчонок, еще студенты, но уже "артисты"! Какое магическое слово - артисты! Все нас приглашали к себе в купе, обильно угощали, от чего мы, всегда полуголодные, не отказывались. С нами все знакомились, обучали нас разным языкам, разным песням. В вагонах всё время слышалось пение на русском, на идиш, на немецком, испанском и итальянском языках.
Четырнадцать дней прошли незаметно и незабываемо. Поздно ночью мы приехали в Биробиджан. Станция "Тихонькая". Темный, заброшенный полустанок. Темнота и слякоть. Сейчас это столица Еврейской автономной области, крупный индустриальный центр. Сегодня вас встречает большой современный вокзал. Широкие проспекты, красивые улицы, комфортабельная гостиница. А тогда, в 1932 году, область только начинала строиться. Тогда был энтузиазм, Биробиджану помогало правительство. Поэтому, если не считать нескольких скептических реплик вроде: "а дус ызыс?", в основном, царило приподнятое настроение. Стоял возбужденный "художественный" шум. Плач детей перекликался с неугомонным пением переселенцев из Буэнос-Айрэса, крики "Мойше, где наши вещи?" - с песнями группы молодежи... Объятия, плач, смех. Эшелон пришли встретить официальные товарищи из райкома партии, райисполкома. Пришли на станцию биробиджанцы встретить своих земляков, пришли представители переселенческого пункта, чтобы обеспечить гостей жильем. А кругом темнота, грязь и слякоть... В ту ночь я понятия не имел, что именно здесь, в Биробиджане, пройдут лучшие годы моей жизни. Тогда, в ту необычную ночь, я и представить себе не мог, что здесь, на этой далекой станции Тихонькая будет со временем первоклассный еврейский театр, что здесь я встречусь с настоящим творчеством, что вместе со всеми стоящими сейчас на станции буду активным строителем этой, ставшей со временем мне родной области. Нашу театральную группу встретили гостеприимно. Нас ждали. Мы здесь нужны. Наш приезд восприняли как событие большого значения. Я имею в виду не только официальные организации, горячо приветствовавших наш приезд, но и всех биробиджанцев, которые были нам очень рады. Первый концерт состоялся в небольшом железнодорожном клубе. Там не оказалось рояля. Привезти на машине единственный рояль, который находился в пункте переселения, оказалось делом невозможным из-за непроезжих болот... И тогда группа энтузиастов- переселенцев подняла на плечи этот тяжеленный инструмент и понесла его из переселенотдела в железнодорожный клуб... Я на всю жизнь запомнил ту необычную процессию... Наша программа прошла с огромным успехом. И вообще первые наши выступления в Биробиджане превратились в большой культурный праздник. Овации, крики "браво", радостные возгласы не прекращались до полуночи. И тут же после первого спектакля вышел на сцену высокий худой человек в роговых очках и взволнованно провозгласил: "Не сомневаюсь, что это ядро будущего государственного еврейского театра Биробиджана".
Это был замечательный деятель, энтузиаст, добрейшей души человек, впоследствии большой наш друг Рашкес... Его слова оказались пророческими: через год вся наша группа действительно стала ядром Государственного театра Еврейской автономной области. За несколько недель мы исколесили огромную область. Успех нам сопутствовал всюду. Нас встречали и провожали как родных. Программа была интересная. Мои товарищи Карлос и Гершман работали в ней великолепно. Но я собой был не очень доволен, хотя меня беспрестанно хвалили. Впрочем, все участники программы работали с полной отдачей. Тихонькая, Облучье, Биракан, Ин, Сталинфельд, Амурзет, Соцгородок... Соцгородок... Великолепно помню этот поселок: всего несколько бараков в тайге. Иностранцы (евреи из Аргентины, Польши, Америки) работали там тяжело, но с великой верой в будущее, строили город. Кругом болота, тайга, а к нам на концерт зрители пришли в европейских костюмах, в накрахмаленных рубашках, женщины - в вечерних туалетах... Быстро пролетели наши первые гастроли. Мы вернулись в Москву окрыленные, бодрые, загорелые, как будто с курорта. Кончился второй год учебы. Впереди третий и последний. Впереди - выпускной дипломный спектакль...
|