Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

Эта, не очень четкая фотокопия мной была обнаружена в журнале "Корни" №27 за 2005 год, часть которого была отдана статьям, посвященным жизни и творчеству художника М. Ио (Меир Иоффе). После войны рижанин пытался поселиться в Москве, короткое время был связан с ГОСЕТом и оформлял дипломный спектакль "Глубокие корни". Пьеса была тогда популярна на советской сцене. И чтобы соответствовать недавним идеологическим установкам ЦК партии той поры, она была переведена на идиш и разыграна студентами училища. Кроме фото, никакими документальными сведениями о курсе 1944-1948 гг. я не обладаю. Участие в фотосъемке В.Л. Зускина не удивительно. Расставшись с курсом 1940-44 гг., он тут же был назначен шефом нового набора. Тайное убийство С. Михоэлса, осиротило МосГОСЕТ. Художественное руководство театром пришлось взять на себя Зускину, а довести курс до показа дипломного спектакля поручили Саре Ротбаум. Именно ее на фото мы видим рядом (левее) Вениамина Львовича. А что же с выпускниками училища? Познакомившись заочно с С. Иоффе, автором публикаций о театральном училище послевоенной поры, я послал ему ксерокопию этого фото. Самуил Иоффе и его супруга Перл Каушанская назвали почти всех студентов на фото. Более того, на фото запечатлена и родная сестра С. Иоффе.
Итак, на фото стоят (слева направо): Ю. Ковенский (брат Этель Ковенской), Рива Рубинчик, Аня Иоффе (в замужестве, Словесник), Фаня Нудельман (дублировала Э. Ковенскую в "Блуждающих звездах), Изя (фамилия информаторами забыта), Ида Вайншток (высокая "негритянка", позже жена Изи). Правее В. Зускина, выпускница Л. Казачек, художник М. Ио.
Среди сидящих в 1-м ряду Э. Теплицкая (дочь актрисы Ром).

Последний выпуск училища (1945-1949).
Курс, набранный в 1945 году, с проблемами, но свою учебу завершил. Правда, в доживавших последние месяцы еврейских театрах страны, им служить уже не пришлось.
Самуил Иоффе, имя которого здесь уже упоминалось, по праву может быть назван историком училища в его "последнюю пятилетку". Он и историк, и непосредственный участник-свидетель. Ему дорогу в театр закрыли, когда он завершал учебу на 3-м курсе. Но его сестра Анна успела получить диплом актрисы в 1948 году, а жена Перл Каушанская - в 1949.
Привожу групповой снимок из публикации С. Иоффе "Ликвидация. Год 1949-й". И, вслед за автором, перечислю всех, им названных.

Нижний ряд (справа налево): Фира Гальперин, Герш Шарфштейн, Мара Голод, Эмма Фридзон;
2-й ряд: Анна Серпер, Софа Черняк, Рива Рубинчик, Поля Каушанская, режиссер-педагог и руководитель курса Э.Б. Лойтер, Рива Шамис;
3-й ряд: Петя Фурман, ?, Женя Пахман, Хажинер, Нэлли Мошанская, Эстер Розенцвайг, Роза Срулевич, ?.
Интересное совпадение: Эфраим Лойтер был среди руководителей театральной студии с 1929-го по 1935 годы , он же руководил курсом последнего выпуска в 1949-м. Когда Э.Б. Лойтер вернулся в училище мне не известно. Сам этот факт умалчивается в электронной версии КРАТКОЙ ЕВРЕЙСКОЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ.
P.S. В Интернете есть информация, что Анна Серпер после училища нашла себя на оперной сцене Куйбышева/Самары
http://samarskieizvestia.ru/document/9116/

На этом групповом фото отсутствует, по крайней мере, одна студентка, младшая дочь Соломона Михайловича Михоэлса Нина Вовси. Вот что она рассказала в одном из своих интервью много-много лет спустя.
"… моей фамилии в списках выпускников училища не оказалось. Все попытки самой его (диплом - Л.Ф.) получить ничем не закончились. < …> когда произошла трагедия с папой, я была студенткой третьего курса. <…> спустя год училище закрыли. Но студентам четвертого курса предоставили возможность показать комиссии с участием МХАТовских педагогов одну из дипломных работ <…> члены комиссии идиша не знали, выбрали для показа нашу самостоятельную работу на русском языке - "Двенадцатая ночь" Шекспира, постановщиком которой была я. В результате, весь курс, кроме меня, получил дипломы об окончании театрального училища. <…> я получила, в конце концов, копию с отметкой "взамен утерянного". …"
Но по версии С. Иоффе ("Ликвидация. 1949 год.", "Мы здесь"), жена которого П. Каушанская была сокурсницей Н.С. Вовси, называет другой спектакль. Вот что сообщал он:
"... Главное управление учебных заведений Министерства культуры приняло в нашей дальнейшей судьбе "огромное участие". Нас передали в "заботливые руки" Московского городского театрального училища. Там сдавал свой дипломный спектакль "Ди кишефмахерн" ("Колдунья" по А. Гольдфадену - Л.Ф.) выпускной курс училища. Надо сказать, что в комиссии, принимавшей этот спектакль, не было ни одного человека, кто понимал хоть одно еврейское слово. Но дипломы последние выпускники Еврейского театрального училища получили. В них было написано: "В связи с ликвидацией еврейского театрального училища (и т. д. ) комиссия присваивает (имярек) звание актрисы еврейского театра". А где они, эти театры? Уже не было ни одного."
Это разночтение вызывает у меня риторический вопрос: "Найдется ли третейский судья, который разрешит это небольшое недоразумение?"

Предыдущая фотография и текст к ней посвящены тем, кто завершил полный курс МГЕТУ им. Михоэлса весной 1949 года и получил соответствующий документ, удостоверяющий сие событие. Есть надежда, что предыдущие сообщения пополнятся и фотоснимками и комментариями к ним. А пока продолжим рассказ о тех, кто поступал на учебу в 1946 году, но судьба не отпустила года до того момента, когда им могла быть присвоена квалификация драматического артиста.
Копия фотографии, которую я сейчас представлю, хранится у меня лет десять. Она обнаружена в книге (книге-фотоальбоме), составленной Цви Гительманом (англ.)

На фото педагог Элиэзэр (по-советски, Лазарь) Подрячик (1914, Бессарабия - 2000, Израиль) ведет урок еврейской (идиш) грамоты. А фото свидетельствует о том, как за 17 лет изменилась советская действительность: в 1929 году студенты не удивлялись еврейским письменам. То ли дело 1946/47 учебный год.

Эти же студенты (1946-49), уже успевшие познать еврейский алфавит, но не добравшиеся до дипломного спектакля из-за закрытия МГЕТУ им. С. Михоэлса весной 1949 г. В центре: куратор курса Элиэзер Подрячик.

Два слова о выпускниках.
Неполнота сведений, отсутствие возможности подышать архивной пылью не позволяют ответить на многие вопросы. Не найдена цифра, характеризующая количество актеров, подготовленных за время существования Студии-техникума-училища.
Из стен этого учебного заведения вышло много отличных актеров. Этель Ковенская блистала, например, и на русской сцене у режиссера Завадского, а Иосиф Гросс, тогда уже Колин, играл в театре им. Пушкина (Москва), снимался на Мосфильме.
Пока мне удалось выявить лишь две фамилии актеров, получивших официальное признание. Сведения из не очень надежной Википедии:
1. Заслуженный артист РСФСР (1945) Гельфанд Хаим (Ефим Львович), актер и режиссер Биробиджанского ГОСЕТ (1934-1948).
2. Заслуженный артист РСФСР (1945) Штофенмахер (пс. Гросс), актер БирГОСЕТ (1934-1945) и МосГОСЕТ (1945-1949).

ОТРЫВОК ИЗ ПУБЛИКАЦИИ И. КОЛИНА "Записки еврейского актера"
Эта часть форумной темы «Студия – техникум – училище» отдана рассказу И. Колина (наст. Штофенмахер Иосиф) о его учебе в Еврейской студии при МосГОСЕТе (1930-1933). Рассказ является составной частью «ЗАПИСОК ЕВРЕЙСКОГО АКТЕРА», которые публиковались «Еврейским камертоном» (газета «Новости недели», Т.-А.) в 1999 году. Материалы сохранились в домашнем архиве историка М. Вексельмана, автора альманаха «7 искусств». На форуме рассказ воспроизведен с сокращениями текста и примечаниями.
МОСКВА.
Москва меня встретила не очень приветливо. Сентябрьский день. Дождь, слякоть и порывистый ветер. К театру на Малой Бронной я добрался на трамвае «Б». Увидел здание с черными буквами на фронтоне «Московский государственный еврейский театр». <…> Тогда, 4 сентября 1930 года я долго не мог решиться открыть дверь, чтобы войти в Храм… А в Храме шел обычный ремонт. <…> У входа за столиком сидел такой же паренек, как и я. С длинным носом, маленький, в куртке с золотыми пуговицами. Он меня спросил, кто мне нужен. Я ему объяснил, что приехал на экзамены в еврейскую театральную школу. Тогда он немного деланно вынул портсигар, достал папиросу, закурил. Он старался выглядеть очень важным и солидным и, выпячивая немного нижнюю губу, сказал мне: «Я уже год прозанимался в этой студии, а теперь временно работаю билетером. Тебе нужно пойти в Столешников, 8. Студия находится там. Вот как раз сейчас подойдет МАНУЭЛЬ (опечатка, верно, Мандель – Л.Ф.), директор. И ты с ним сможешь туда дойти. Это был МАКС РЕЙНГОЛЬД, впоследствии своеобразный исполнитель ряда ролей и очень способный режиссер.



Мандель оказался высоким обаятельным человеком с рыжими волосами. В студию он пришел «от станка». Я пошел с ним. Он на меня поглядывал и, наконец, заметил: «Ты бы, парень, переоделся к экзамену!» Я ответил, что у меня особого гардероба нет. Но чистую белую рубашку для этой цели я берегу. Дойдя к дому №8 в Столешниковом переулке, мы поднялись на второй этаж. Открылась дверь и нам навстречу выбежала худенькая близорукая женщина в роговых очках и многозначительным шепотом произнесла: « Тсс… тише! В зале занимается Михоэлс!». Я обомлел… Неужели Михоэлс? …
Близорукая женщина, а это была ответственный секретарь студии Фаня Ефимовна РУБИНШТЕЙ, без церемоний со мной познакомилась, неодобрительно оглядела мой наряд и засыпала вопросами. Был я не очень внимателен, ибо мысли мои были обращены к двери, за которой находился Михоэлс. А оттуда слышалось пение. Изумительный женский голос чередовался с мужским. Дуэт звучал великолепно. Я так заслушался, что невпопад отвечал на вопросы Фани Ефимовны.
Чарующие голоса принадлежали Соломону Михайловичу и студентке Фисе КОРАЛЛИ. Впоследствии я узнал, что это репетировали «Мазлтов» Шолом – Алейхема. Я так был поглощен пением, доносившимся из зала, что не заметил, как открылась дверь, и из зала вышел маленький плотный человек с необычным лицом. Выступающая нижняя губа, над ней небольшой, немного искривленный нос и большой лоб. Боже мой, как мне позже это лицо казалось красивым! Как мы все были влюблены в эту неповторимо изумительную губу! Сколько людей старалось выпячивать нижнюю губу, чтобы хоть чуть-чуть быть похожими на Михоэлса… За этим человеком вышли молодые счастливые студенты. Среди них и моя землячка ПЭНА РАППОПОРТ. Она бросилась ко мне, поцеловала, стала знакомить со своими однокурсниками. Вот обладательница изумительного голоса Фися КОРАЛЛИ, вот красавица с косой и грустными еврейскими глазами, напоминающая своим обликом Бузю из «Шир-Аширим», ЭЛЬША БЕЗВЕРХНЯЯ. Вот РОЗА КУРЦ с симпатичным умным, немного ироничным лицом. Серьезная, деловитая САРА ФАБРИКАНТ. ОЛЕЧКА ГОЛЬДБУРД, молоденькая, с озорными глазами ХАНА ШМАЕНОК, красивый, изящный, очень аккуратно одетый любимец Михоэлса и всех девушек студии МИША ШАПИРО; подвижный, обаятельный, шумный ЛЕВА ГУКАЙЛО; самый солидный по возрасту и уму, мудрый ЯША ЦЫБУЛЕВСКИЙ, его земляки: такой же степенный, прекрасный ПУСТЫЛЬНИК, улыбающийся, жизнерадостный спортсмен и артист МАРК ШЕХТЕР, добрый МИША МИНСКЕР, ДИАМАНТ, КРЕЙЧМАН – все студенты первого набора, перешедшие на 2 курс. За длительное многолетнее существование театрального училища это был, на мой взгляд, самый удачный, самый серьезный курс и по культуре, и по человеческому составу.
Пэна привела меня к себе в общежитие, накормила, напоила. Бедная, бедная Пэна! Кто бы мог подумать, что через несколько месяцев эта жизнерадостная озорная девушка уйдет из жизни. Сложная операция – трепанация черепа – убила это добрейшее существо.
От составителя: Абзац рассказа И. Колина перекликается с частью интервью Эльши Безверхней, в котором она перечислила своих однокурсников. Студент младшего курса Иосиф, тогда еще, Штофенмахер называет не всех из списка Э. Безверхней.
(Продолжение рассказа И. Колина следует)

Весь день Пэна носилась со мной, рассказывая о моих успехах в Житомере, о моих способностях. Убеждала, чтобы я не волновался, соглашалась с программой, предложенной мной для экзамена. Не сомневалась, что меня ждет успех и прием в студию. Но вместо успеха был провал.
Рано утром я надел свою белую праздничную рубашку. Пиджака, к сожалению Фани Ефимовны и Манделя, не было. Но это не омрачало мое приподнятое настроение. В успехе я был уверен. Пэнэлэ сумела внушить мне, что успехи в Житомире были для этого серьезным основанием. В Столешникове, в студии утром 5 сентября собралось много молодых людей, которые, как и я собирались сдавать экзамен. Я немного растерялся. Почти все они были старше меня, одеты в красивые костюмы, с галстуками. Солидные, настоящие артисты. На экзамен пришли и старшекурсники, мои «старые» знакомые. Многие хлопали меня по плечу, подбадривали. Пришли актеры ГОСЕТа. За экзаменационным столом уже сидели Эфроим Борисович Лойтер – завуч студии, все педагоги и сотрудники. Как на праздник пришли Иехискел Моисеевич Добрушин, знаменитый литературовед, критик, драматург; Нусинов, с выразительной черной бородкой, педагог студии и два красавца, большие наши поэты, мягкий, человечный Самуил Галкин и темпераментный, с изумительной шевелюрой, кумир молодежи Перец Маркиш.
За экзаменационным столом сидели и ведущие актеры ГОСЕТа. Вот Вениамин Львович Зускин, соратник великого Михоэлса, в жизни был простым человеком. А вот Сара Давыдовна Ротбаум, красивая женщина, прославленная актриса. Обладательница изумительного голоса, поставленного речевого аппарата, она в студии преподавала дикцию и вела сценическую практику. Иосиф Шидло, замечательный артист с великолепными данными: красив, высок, качаловский тембр голоса. Он был любимцем студентов. И. Шидло, как и С. Ротбаум, начинал играть в «Вильнер труппэ», был сугубо реалистическим актером и в формальных спектаклях Грановского не мог полностью раскрыть свой талант. Но зрители, видавшие Шидло в ролях Моше-Бэр Бурмана в пьесе И. Добрушина «Суд идет», или Глухого в «Дэр Тойбэр» Д. Бергельсона, становились поклонниками большого мастера.
За столом сидели и гости, актрисы ГОСЕТа Юстина Минькова и Любовь Ром, с творчеством которых я познакомился в годы учебы. В то необычное для меня утро 5 сентября 1930 года сидевшие за столом знаменитости, возбужденные и радостные, ожидали прихода Михоэлса. И вот прошелестело: «Идет, идет…». Прекратился непринужденный говор, смех.
Он вошел своей торжественной, неповторимой походкой, кому улыбнулся, на кого просто посмотрел, а со своим любимым партнером Зускиным расцеловался. Сел за стол, задумался, глядя вглубь сцены, достал неизменную коробку «Казбека», вынул папиросу. Все это проделал своими красивыми пальцами, как нечто очень значительное. Казалось, что, сидя в переполненном зале, о присутствующих он просто забыл. Его мысли были где-то далеко-далеко. Какое-то неуловимое движение пальцев, и все поняли, что ему нужны спички. Не глядя, не прерывая мысли, он взял один из десятка предложенных коробков, медленно открыл его, еще медленнее вынимал спичку и долго держал ее. Потом вдруг энергично чиркнул ею, извлек огонь. Понятно, что Михоэлс на что-то решился. И тут все осознали, что он вернулся издалека в зал, где сейчас начнутся экзамены. Спектакль был виртуозно сыгран великим гипнотизером, который мобилизовал внимание присутствующих до самого высокого предела. Как я впоследствии ждал на уроках или публичных выступлениях эти неповторимые михоэлсовские паузы… И началось.
Порядок экзаменов был следующий: абитуриент подходил к экзаменационному столу, отвечал на ряд вопросов членов приемной комиссии, в том числе, о социальном происхождении. Ответив, абитуриент выходил на небольшую сцену, читал отрывки, прозу, поэзию, монологи; более подготовленные показывали с партнерами сценки из спектаклей. Один за другим выходили юноши и девушки. Экзамены шли в темпе, никого долго не задерживали. Среди экзаменующихся были люди взрослые. Например, Владимир Абрамович ШТЕЙНБАХ, известный портной и любитель из Гомеля, наряженный в великолепный синий костюм. Он очень хорошо показался на экзамене и его приняли одним из первых. КАГАНОВ был значительно старше всех и уже окончил одно учебное заведение. Выделялись на экзамене своей одаренностью Бузя ШИЛЬМАН из Умани, Яша РОЗЕНФЕЛЬД и Лия ВАКСМАН из Белой Церкви.
Меня долго не вызывали. Я нервничал, желая поскорее прочесть монолог и показать присутствующим, что такое «игра» и «темперамент». Ну, меня-то не прервут… Сладкие мысли так увлекли меня, что не сразу расслышал приглашения к столу. После моих бойких ответов на вопросы, я уверенно вышел на сцену. Но не успел произнести и двух фраз монолога «Мишугэнэр ин шпитол», как услышал михоэлсовское «Хватит! Где ты слышал этот монолог?» «В Житомире» - ответил я, обалдевший. «Понятно!» «В конце у меня очень эффектные места…» «С нас достаточно».
Что это такое? Это о монологе, который принес мне успех в клубе «Кустарь»? Мне предложили прочесть что-нибудь другое. Как за соломинку, я ухватился за «Мотл Пейси дэм хазнс». Но не успел я произнести и пяти фраз, как вновь был прерван. «Скажи, - спросил Михоэлс, – какого артиста ты копируешь?» «Винограского!» «Я так и думал».
Провал. То, чем восторгались мои учителя, друзья, родственники, все, чем я гордился, потерпело крах. Я был убит! Хотелось бежать, куда глаза глядят. Но произошло неожиданное: Михоэлс впервые поднялся из-за стола, подошел к сидящему за инструментом Саше Будейскому и долго с ним совещался. Потом он обратился ко мне: «Ты услышишь разные мелодии, разные ритмы. Под музыку покажи нам сцену в цирке: конферанс, жонглера, клоуна и, наконец, борца».
Воцарилась тишина. Я не знаю, что делать. В цирке побывал лишь один раз, ничего не помню. Но зазвучала завораживающая музыка, и я без подготовки оказался на арене цирка. Я стал раскланиваться, улыбаться публике, посылал воздушные поцелуи. Особо поклонился Михоэлсу, девицам делал реверансы. И все в ритме музыки. А когда я объявил о выступлении знаменитого жонглера Макса Линдера, зал расхохотался. Подбодренный хохотом под музыку иного темпа я изобразил жонглера. Я побрасывал несуществующие предметы, то, вскочив на стул, то, лежа на полу. После каждого трюка я кланялся публике, снимая шляпу-невидимку. Изменилась музыка у Будейского, и появился клоун, спустившийся в зрительный зал. Я подбегал к столу, лез под него, схватил звоночек, стоявший возле Лойтера, зазвонил, кувыркаясь. Смех присутствующих не прерывался. И тут выбежал на сцену Михоэлс и крикнул: «Французская борьба!» Будейский заиграл в бешеном темпе. Вдохновленный поддержкой Соломона Михайловича я ринулся в бой, нанося удары мнимому противнику. А мой тренер неистово выкрикивал: «Темпо! Темпо!». Или вставив два пальца в рот, свистел. А я забылся, потерял рассудок. Забыл, что это экзамен, что в зале сидят люди. Сцена, сыгранная вместе с великим артистом, вызвала восторг. Очнувшись, я увидел дружелюбные улыбки зала, а Добрушин, сняв пенсне, вытирал платочком слезы.
"Вы меня простите, - бормотал я, - я почти никогда не был в цирке». «Это и прекрасно!» - ответил явно довольный Михоэлс.
Но назавтра, придя в театральную студию, своей фамилии в списке студентов не обнаружил. Первое, что я вспомнил, это калоши! Слава богу! Есть калоши. Уехать немедленно в Белую Церковь, сейчас же в деревообделочный техникум…"
На лестнице я встретил второкурсника Мишу Шапиро. «Ну, все в порядке?» «Меня нет в списке!» «Не может быть! Михоэлсу ты понравился. Беги к нему поскорее».
Я послушался и вскоре ворвался в кабинет Михоэлса. «Что случилось?» «Меня нет в списке!»
Михоэлс соединился по телефону с Лойтером. «Что случилось с Штофенмахером Иосэлэ?» Что ответил Эфроим Борисович, я не знаю. «Иди к Лойтеру, все будет в порядке!». В этот момент у меня появились не прошенные слезы и, не поблагодарив, я побежал в Столешников переулок.
Эфроим Борисович Лойтер, впоследствии полюбивший своего ученика, учитель, ставший мне близким другом, в то утро был суров. "Вас нет в списке из-за вашего социального происхождения. Был выбор. И пал он на Тумаркина – сына рабочего. Соломон Михайлович настоял, и вы приняты на 1 курс студии. Способности у вас есть, но работать придется очень много". В коридоре поджидали «болельщики» во главе с Пэной.
Занятия на нашем курсе начались уже 8 сентября. В группе особенно выделялась Маня КАРЛОС, дочь еврейских актеров. Еще до учебы она успела поработать на профессиональной сцене. Изумительная музыкальность, темперамент, актерское обаяние отличали одну из лучших студентов нашей студии. В Биробиджане и в Киевском ГОСЕТе Маня Карлос успешно сыграла много ролей.
Бузя ШИЛЬМАН, очень удачно прошедшая конкурс в студию, обладала чудесным голосом и незаурядной музыкальностью. Мы заслушивались ею, особенно, когда она исполняла еврейские народные песни. В труппе БирГОСЕТа она выросла в замечательную драматическую актрису.
Любимцем нашего курса был Борис ГОРШМАН. Огромное природное обаяние, красивый тембр бархатного голоса и музыкальность выдвинули его в шеренгу лучших студентов. Играл он в Крымском и Биробиджанском еврейских театрах. К сожалению, тяжелая болезнь глаз прервали его сценическую деятельность.
Одним из ведущих и способных студентов нашего курса был высокообразованный талантливый Яша РОЗЕНФЕЛЬД. Он, как и Лия ВИКСМАН, пришел в студию с опытом участника театральной студии «Ройтэ бликн» (Б. Церковь). Яша, актер БирГОСЕТа, свое призвание проявил в области режиссуры. Оригинальность видения, музыкальность, острота мысли давали возможность даровитому режиссеру заново и неожиданно находить интересные решения спектаклей.
Своей эрудицией, образованностью, всесторонней развитостью, аналитическим умом выделялись в нашей группе Ицхак КАГАНОВ и Лия ВИКСМАН.
Большими знаниями во многих областях, любознательностью, тонким юмором среди нас выделялся Виктор ЦЕЙТЛИН. Мы с ним оказались самыми юными на курсе и, по сравнению с другими студентами, выглядели детьми. Михоэлс любил шутить над сапогами Виктора. Бросит взгляд Михоэлс на не в меру большие сапоги, а вся группа разражается хохотом. Цейтлин много сделал в области режиссуры театра, но особенно он развернулся в филармонической деятельности, став одним из лучших директоров филармонии в стране. Много им было сделано, как режиссером телевидения и филармонии. Виктор Цейтлин сказал слово и в театроведении, оставив немало статей и рецензий.
Трудолюбие и прилежание отличало наших сокурсников БЕЛЯЕВУ Бэлу, ряд лет служившую в труппе театра им. Маяковского; ШТЕЙНБАХА Велвла, исполнителя эпизодических ролей и великолепного администратора; СУКЕРНИК Лизу, проработавшую много лет на эстраде; доброго, великолепно двигающегося ФИДЕЛЬМАНА.
Большим влиянием и авторитетом среди студентов пользовался очень даровитый АЛЦОР. Воспитанник Харьковского детдома и еврейского клуба "3-й Интернационал", он пришел в студию почти сформировавшимся человеком и актером. Я помню его изумительные этюды, в которых Алцор поднимался до подлинно чаплинского трагизма. К великому сожалению, злоупотребление алкоголем развило в нем мнительность и пессимизм. И однажды мы, его сокурсники, вернувшись в общежитие после спектакля, нашли его повесившимся.

Заслуженный ученик и народный учитель. (Фото из альбома Ларисы Певзнер, дочери актрисы Ханы Блущинской)

НА УРОКАХ МИХОЭЛСА.
(Сокращенная глава)
… К урокам Соломона Михайловича на курсе мы всегда готовились, как к празднику. В это утро мы надевали самое лучшее из нашего скромного гардероба. Его, например, не оставляли в покое сапоги Цейтлина, наши порой неаккуратно застегнутые рубашки, безвкусное сочетание цветов в одежде студентов. Праздничность была основой атмосферы занятий Михоэлса. Сам он всегда носил черный костюм, белую рубашку с черным галстуком, рождая своим появлением радость творчества. Несмотря на расхожие легенды и анекдоты о его бытовой неорганизованности, я не помню его небритым или неопрятно одетым. Мы, само собой разумеется, на занятия приходили значительно ранее назначенного времени. На занятие, назначаемое обычно на 9 часов утра, Соломон Михайлович несколько опаздывал, но и задерживался значительно дольше, чем было предусмотрено расписанием. Ожидая его прихода, мы расставляли пикеты на лестничной клетке и у подъезда. Они нас предупреждали возгласом: «Идет!» Я и Цейтлин часто разыгрывали товарищей. Виктор, запыхавшийся, вбегал с криком: «Идет!». Все усаживались, и появлялся я, удачно имитируя походку мэтра. Однажды, при очередном розыгрыше, я вошел, сел за стол, спиной к входной двери, снял предполагаемую трубку телефона и, выпятив нижнюю губу, голосом Михоэлса спросил: «Скажите, пожалуйста, заслуженный скоро придет?» Смех смолк, и такой же голос произнес: « Заслуженный уже здесь». Я повернулся и увидел входящего Соломона Михайловича. Все вместе с ним долго смеялись, а я от стыда покраснел. Иногда меня отправляли нарочным, и я приводил Михоэлса из дома. Какие были интересные беседы… Говорил один Соломон Михайлович, а я молчал, стесняясь произнести хоть фразу в его присутствии. Прогулки, увы, были коротки: от улицы Станкевича до Столешникова переулка было досадно близко. От «пикетчиков» неслось: «Идет!», все усаживались, входил Михоэлс. Урок начинала неповторимая его пауза. Соломон Михайлович внимательно нас всех оглядывал, задерживая взгляд то на сапогах Цейтлина, то на спортивных гетрах Тамаркина, задумавшись, вытаскивал из кармана любимый «Казбек». Штейнбах всегда подавал ему спички, гордясь почему-то этим. Закурив, Михоэлс задумывался и долго живописно водил пальцем под нижней губой и, вероятно, решив для себя что-то важное, начинал урок. Он не был на уроках лектором, теоретиком, педагогом в обычном смысле. Он не рассказывал об истории театра, о системах театральных течений. Великий актер был практиком. Каждым движением и сказанным словом, каждой паузой он учил будущих актеров.
ГОСЕТ утвердил единую литературную норму речи на сцене. Чистоте речи, освобожденной от провинциализмов, праздничной, музыкальной, обучал нас на своих уроках Михоэлс. Это было необходимо, ведь мы принесли с собой груз местечковых устарелых штампов. Он лечил нас, он боролся за наши души с отеческой любовью, а порой и жестоко. Главное, он нас обучал, как актеров, умению мыслить на сцене. Актер не имеет права выходить на сцену, если ему нечего сказать зрителю. Поэтому суть михоэлсовской школы – это вопросы культуры, разностороннего образования, глубоких знаний. Он нам с юмором говорил: «Не все из вас станут актерами, но культурными зрителями, театралами с большим вкусом, вы станете». Этому Михоэлс нас обучал не только на уроках, но и в театре на М. Бронной, на своих творениях. Он учил нас не копировать его, а понимать суть неповторимых показов. Увы, многие его ученики старались ему подражать лишь внешне: разговаривать и двигаться, как Михоэлс. Это завело их в творческий тупик. Мы тогда были молоды и не понимали, какое счастье выпало на нашу долю, недооценивали, что сценическую практику преподает великий артист и мыслитель. Многие из нас не всегда понимали, чего требует педагог.
Больше других в начале учебы не проявлял серьезных успехов я. Огромный город ошеломил студента из Славуты. Неприятный осадок после экзаменов сделал меня угрюмым. Я себя чувствовал первое время на уроках Михоэлса зажатым. Этюды с предполагаемым предметом, по сравнению с товарищами, мне не очень удавались. Находясь под магическим влиянием Михоэлса-артиста, я копировал в этюдах его жесты, движения. Соломон Михайлович вопрошал меня: «Какого кретина ты копируешь? Что это за руки? Чего это ты выпячиваешь губу?» Придя потрясенный после мхатовской «Чайки», я приготовил этюд с самоваром и чаепитием, стараясь воссоздать жизненную атмосферу мхатовской сцены. Думал, Михоэлсу это должно понравиться. Но, к своему недоумению, услышал: «Это пахнет Камергерским переулком!»
Я тяжело переживал школьные неудачи. В те непростые для меня минуты приходил на помощь ассистент Михоэлса, наш любимый педагог Шидло. Этот артист обладал педагогическим даром. Теплотой, дружеским словом он всегда разъяснял природу моих ошибок. И я уходил с уроков этого дружелюбного человека ободренным. Шидло не только занимался сцен-практикой, он вникал в подробности нашей студенческой жизни. А она была очень сложной. В начале моей учебы на 1-м курсе я был в каком-то угарном состоянии, вечно сонный и… голодный. Долго я не осмеливался написать домой, что поступил в студию театра. Об этом дома узнали от родителей Длугача. Очень глубоко переживали мои близкие это известие. Несколько моих писем смягчили все же взаимоотношение с ними. Но материальные трудности семьи в 1931 году не позволяли мне надеяться на помощь от них. Помог добрейший Яков Исаакович Нэй, заместитель директора театра. Своего любимца он послал помощником ночного сторожа, обещая со временем место билетера…
… Со 2-го курса учеба пошла успешнее. Бессловесные этюды сменились работой «над образом»: словесные отрывки, монологи, диалоги. Моя работа над сценой «А роман фун а фердганэв» очень понравилась Михоэлсу. При всяком удобном случае он ее представлял. Успех со мной делили Маня Карлос и Яша Розенфельд. Удачной получилась сцена из «Отверженных», в которой я играл Жавера.
Все силы, знания и свое доброе сердце отдавал нам один из основателей училища Эфроим Борисович Лойтер. От него мы услышали о великом учителе актеров К.С. Станиславском. Лойтер открыл нам основы его системы. Именно он рассказал нам и о легендарном Е.Б. Вахтангове. Эфроим Борисович пришел в студию ГОСЕТа с опытом организатора и режиссера Харьковского еврейского театра. Спектакли, поставленные им в этом театре, принесли ему славу одного из ведущих еврейских режиссеров страны. Фанатично увлеченные гением Михоэлса, мы тогда не оценили по заслугам Лойтера-педагога. Лишь спустя годы работы в театрах и кино я понял основы реалистического искусства, которые привил нам Эфроим Борисович. Я с первых уроков полюбил этого чудесного человека, освобождаясь от зажатости, смелел, становился изобретательнее. Мои отрывки, подготовленные с Лойтером, демонстрировались не только на студийной сцене и приносили мне радость.
На беседы о творчестве актера к нам приглашали вахтанговцев: Народную артистку РСФСР Оторочко, педагога, Народного артиста Союза Захаву.
Большое место в учебном плане отводилось пластике нашего тела, гибкости, легкости, подвижности. Этому, во-первых, мы учились на уроках классического танца, которые увлекательно, грациозно и заразительно вел Яков Давидович Ицхаки. Популярны были у нас уроки по эксцентрике. С озорством и остроумием ее вела Елена Рудольфовна Мэнэс. Через много лет с ней мне пришлось работать в театре им. Пушкина. Любили в Студии педагога Конорову, преподававшую нам ритмику и артиста-меерхольдовца Злобина, который вел очень модный в те годы уроки биомеханики. Был он очень требователен, и наши девушки лили слезы, когда наказывались за неуклюже выполненный кульбит или сальто. Всю свою жизнь в театре я помнил мастера по постановке голоса, профессора Юзвицкую и ее ассистента Анапольскую.
Преподавателем диамата, а затем и директором театрального тогда уже техникума был Моисей Соломонович Беленький. Человек большой культуры, свой сложный предмет он сумел сделать для нас и доступным и увлекательным. Частыми гостями Студии были еврейские литераторы: писатель Давид Бергельсон, поэты Перец Маркиш и Самуил Галкин…




Первая поездка в Биробиджан


Второй учебный год в театральном училище подходил к концу. Он завершился поездкой студентов нашего курса с большой программой в Биробиджан, тогда еще еврейский район. С большим волнением мы готовились к первой нашей "гастрольной" поездке. Подготовили большую и разнообразную программу. Одноактная пьеса "Посевмат" в постановке Лойтера, "Минскер блотэс" Изи Харика, литературно-музыкальный монтаж в постановке замечательного мастера художественного слова Эфроса. Елена Рудольфовна Мэнэс поставила с нами два замечательных танца - "Кавалерия" и "Сыпь, Семеновна". Долго и тщательно готовили мы эту программу, все были заняты во всех жанрах - в спектаклях, в художественном чтении, в танцах. Работали в поте лица, но были вознаграждены. Биробиджан нас принял великолепно.
Четырнадцать суток мы ехали поездом. Это был длительный, но незабываемый путь. Мы не могли оторваться от вагонных окон. Мы впервые проезжали места, о которых слышали на уроках географии, о которых читали увлекательные романы путешественников. Урал, Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток!.. Когда еще мог житомирский мальчик мечтать увидеть своими глазами эти изумительные места, эту неповторимую природу.
А когда подъезжали к Байкалу, мы не спали всю ночь и не могли оторваться от этой красотищи. Поезд так мчался на острие этого могучего озера, что впечатление было - мы мчимся в бездну...

Вместе с нами ехали в Биробиджан переселенцы из Украины, Белоруссии. Несколько вагонов в этом эшелоне были с переселенцами из-за рубежа, из многих стран мира. Это были энтузиасты. Люди, которые бросили изумительные свои города и страны, чтобы своими руками строить еврейскую автономную область. Эти чудесные люди с горящими глазами, эти жизнерадостные первопроходцы, эти великие оптимисты решили отдать свои силы, свои жизни строительству первой в мире социалистической еврейской области. Это были большие мечтатели.
Наша труппа также чувствовала свою историческую миссию. Мы - первая театральная труппа, первые люди искусства, которые сказали в этой далекой тайге первое сценическое слово. Все пассажиры чувствовали, что они едут впервые делать большое нужное дело. Это всё создавало торжественную атмосферу.
Как только мы отъехали от Москвы, все в эшелоне уже знали, что в Биробиджан едут "артисты" и относились к нам с особенным почтением... Странное дело! В эшелоне ехали замечательные инженеры из Германии, знаменитые врачи из Аргентины, но никто не вызывал такого интереса, как мы, группа мальчишек и девчонок, еще студенты, но уже "артисты"! Какое магическое слово - артисты! Все нас приглашали к себе в купе, обильно угощали, от чего мы, всегда полуголодные, не отказывались. С нами все знакомились, обучали нас разным языкам, разным песням. В вагонах всё время слышалось пение на русском, на идиш, на немецком, испанском и итальянском языках.

Четырнадцать дней прошли незаметно и незабываемо. Поздно ночью мы приехали в Биробиджан. Станция "Тихонькая". Темный, заброшенный полустанок. Темнота и слякоть. Сейчас это столица Еврейской автономной области, крупный индустриальный центр. Сегодня вас встречает большой современный вокзал. Широкие проспекты, красивые улицы, комфортабельная гостиница.
А тогда, в 1932 году, область только начинала строиться. Тогда был энтузиазм, Биробиджану помогало правительство. Поэтому, если не считать нескольких скептических реплик вроде: "а дус ызыс?", в основном, царило приподнятое настроение. Стоял возбужденный "художественный" шум. Плач детей перекликался с неугомонным пением переселенцев из Буэнос-Айрэса, крики "Мойше, где наши вещи?" - с песнями группы молодежи...
Объятия, плач, смех.
Эшелон пришли встретить официальные товарищи из райкома партии, райисполкома. Пришли на станцию биробиджанцы встретить своих земляков, пришли представители переселенческого пункта, чтобы обеспечить гостей жильем. А кругом темнота, грязь и слякоть...
В ту ночь я понятия не имел, что именно здесь, в Биробиджане, пройдут лучшие годы моей жизни. Тогда, в ту необычную ночь, я и представить себе не мог, что здесь, на этой далекой станции Тихонькая будет со временем первоклассный еврейский театр, что здесь я встречусь с настоящим творчеством, что вместе со всеми стоящими сейчас на станции буду активным строителем этой, ставшей со временем мне родной области.
Нашу театральную группу встретили гостеприимно. Нас ждали. Мы здесь нужны. Наш приезд восприняли как событие большого значения. Я имею в виду не только официальные организации, горячо приветствовавших наш приезд, но и всех биробиджанцев, которые были нам очень рады.
Первый концерт состоялся в небольшом железнодорожном клубе. Там не оказалось рояля. Привезти на машине единственный рояль, который находился в пункте переселения, оказалось делом невозможным из-за непроезжих болот... И тогда группа энтузиастов- переселенцев подняла на плечи этот тяжеленный инструмент и понесла его из переселенотдела в железнодорожный клуб...
Я на всю жизнь запомнил ту необычную процессию...
Наша программа прошла с огромным успехом. И вообще первые наши выступления в Биробиджане превратились в большой культурный праздник. Овации, крики "браво", радостные возгласы не прекращались до полуночи. И тут же после первого спектакля вышел на сцену высокий худой человек в роговых очках и взволнованно провозгласил: "Не сомневаюсь, что это ядро будущего государственного еврейского театра Биробиджана".

Это был замечательный деятель, энтузиаст, добрейшей души человек, впоследствии большой наш друг Рашкес...
Его слова оказались пророческими: через год вся наша группа действительно стала ядром Государственного театра Еврейской автономной области.
За несколько недель мы исколесили огромную область. Успех нам сопутствовал всюду. Нас встречали и провожали как родных. Программа была интересная. Мои товарищи Карлос и Гершман работали в ней великолепно. Но я собой был не очень доволен, хотя меня беспрестанно хвалили. Впрочем, все участники программы работали с полной отдачей.
Тихонькая, Облучье, Биракан, Ин, Сталинфельд, Амурзет, Соцгородок...
Соцгородок... Великолепно помню этот поселок: всего несколько бараков в тайге. Иностранцы (евреи из Аргентины, Польши, Америки) работали там тяжело, но с великой верой в будущее, строили город. Кругом болота, тайга, а к нам на концерт зрители пришли в европейских костюмах, в накрахмаленных рубашках, женщины - в вечерних туалетах...
Быстро пролетели наши первые гастроли. Мы вернулись в Москву окрыленные, бодрые, загорелые, как будто с курорта. Кончился второй год учебы. Впереди третий и последний. Впереди - выпускной дипломный спектакль...