Я помню

[vladimir]

Я ПОМНЮ.

1. ЮНОШСКИЕ ГОДЫ.
Мое детство прошло в небольшом украинском городе Умани. Город стоит между Одессой и Киевом в стороне от автодороги. До войны население города было примерно 70 тысяч.
Самой большой достопримечательностью города моего детства был искусственно созданный парк – Софиевка. Мы были уверены, что он был самым большим и красивым парком Европы.
Детство мое проходило по обычаям того времени – в основном на улице. В каждом дворе было много ребят. У мальчишек в каждом дворе были свои правила и законы общения. Складывались команды. Чтобы быть в команде, нужно было пройти особые испытания и принять правила игры. К примеру, нужно было иметь наколки на видном месте на руках. Это было необходимой экзекуцией. Наколки делались тремя иголками, связанными вместе. Их обмакивали в тушь. И по нарисованному на руке рисунку они вонзались в кожу, оставляя память на всю жизнь. Вторым условием признания членом команды было умение курить. Экзамен не простой. Нужно было не просто затянуться и выпустить дым через рот и нос, а необходимо было, затянувшись от папиросы, задержать этот дым внутри и сказать тираду: «Баба пошла на базар, купила дрова, пришла домой, затопила печь и пошел дым». И только после этого полагалось выпустить дым. В летнее время всей ватагой ходили в парк Софиевку, где купались в прудах и любовались красотами этого парка. Парк был построен графом Потоцким и назван в честь его жены.
Наши детские ватаги были не формальными, но каждая жила по-своему. Предводителем нашей ватаги был парень старше нас на три года – Борис Кимбаровский. Мы заканчивали 7 класс, а он 10-ый. Когда началась война в 41 г., он был призван в армию и отправлен в Литву, где погиб в первый месяц войны.
Я, видимо по-своему характеру, был склонен к дракам, и в памяти у меня остались постоянные потасовки и в школе по разным причинам, и во дворах, где сходились улица на улицу. Вызовы родителей в школу были постоянными. В результате, после окончания 7-го класса в аттестате по поведению получил (думаю, заслуженную) тройку, а по предметам почти все пятерки. Я собирался поступать в Одесскую артспецшколу, но из-за «тройки» по поведению мне дорога туда была заказана. Ничего не оставалось мне делать, как поступить в сельхозтехникум, где труд преподавал мой отец, обучая студентов станочным специальностям.
Но в этот момент мою судьбу изменила мать моего соученика, которая хорошо меня знала еще с детского садика. Она была в родительском комитете школы и сумела добиться у педсовета изменения оценки по поведению на «ПЯТЬ». Теперь я мог поехать в Одессу и поступить в артспецшколу.
По понятиям довоенного времени, мы жили, как многие: роскоши не было. Семья из четырех человек, а работал один отец. Моя мать была очень добрая и уважаемая всеми соседями. К ней приходили с разными вопросами, и тетя Лиза, так звали мою маму, никому и никогда не отказывала. Среди своих братьев и сестер она также пользовалась большим уважением.
Помню голод в 1933 г. – голодомор на Украине. Сам голод мы не ощутили, так как мамин брат в то время служил под Москвой, в Нарофоминске, в каваллерийской части, и он забрал нас всех к себе, где все мы жили в поселке для комсостава в лесной зоне. А в Москве жил еще один брат мамы. И мы курсировали Нара - Москва. Дома оставался только отец. За эти полтора года на Украине от голода погибло много людей. А мы, благодаря маминому брату, были спасены.
Я хорошо помню 1938 год, когда СССР вел бои с японцами на озере Хасан и Халхин Голе, где в результате боев были выявлены крупные просчеты в подготовке бойцов нашей армии. Я помню бесславную войну Союза с Финляндией, когда наши войска не могли одолеть укрепленную линию Маннергейма, и много солдат наших погибло. Я помню 1939 год, когда Союз с одной стороны, а немцы с другой, напали на Польшу. В парке Софиевка, в г. Умани, накапливались наши войска, для дальнейшего наступления. В мае 41года во всем
чувствовалась напряженность обстановки. В нашем городе были военный и авиагородки. И в это время всех командиров отзывали из отпусков. А я собрался уезжать в Одессу для поступления в артспецшколу.
Помню, меня до Христиновки провожали мама и отец, и они все уговаривали меня возвратиться с ними домой. Уезжал я тогда, думалось и оказалось, навсегда, но родители сумели дать мне только 20 рублей, больше денег на то время не было. Обещали в скором времени выслать. Моя тетя уже после войны рассказывала мне, что она с мамой дважды ходили на почту и отправляли мне по 200 рублей, но я их уже не получал из-за плохой работы почты с началом войны.
Хорошо помню помощь, которую оказывал Союз республиканской Испании против Франкистов. Каждое утро тогда бегали к газетному киоску: первыми купить газету, чтобы узнать о последних событиях.
Хорошо помню довоенные зимы – особенно на 41год. Они были очень снежными. По улицам после расчистки ходили как в туннеле. Однажды снега навалило столько, что входную дверь с улицы нельзя было открыть, она по всей высоте была привалена снегом. Пришлось раскрыть окно и вылезти из него на улицу и расчистить снег перед дверью. А какая красота была на лыжах или коньках подцепиться крючком к кузову автомашины и нестись сзади нее на скорости.
Детство у меня было наполнено радостью и проходило очень продуктивно – летом футбол, плавание в прудах парка, зимой - лыжи, коньки, привязанные веревками к ботинкам. Незабываемые удовольствия. Но все это очень рано закончилось.
2. ПЕРИОД ВОЙНЫ.
Мне еще не было 15 лет, а мы, уже одетые в военную форму, с началом войны жили совсем другой жизнью. Накануне 21июня, я с братом ходили на море, а ночью услышали страшный грохот и выскочили в подъезд, и как пелось в песне: «Ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Стоя в подъезде по ул. Костецкая (обычный одесский подъезд), мы слышали разрывы бомб, видели как летели в разные стороны и падали раскаленные осколки. Небо было в сплошных тучах, поэтому сбросы бомб были неприцельные. С нашей стороны со всех сторон в небо неслись трассирующие пули и снаряды также неприцельные. Прожектора своим светом упирались в тучи, но самолетов из-за туч не было видно, слышен только характерный прерывистый гул немецких самолетов.
Все это наводило в это первое время какой-то ужас. Я хорошо помню в этот первый момент свои ощущения. Мои колени тряслись, я руками пытался их остановить, но ничего не получалось. Но это было только в эту первую ночь. Дальше быстро акклиматизировались и уже без всякого страха принимали эту начавшуюся войну.
Немец был точен во всем. Он бомбил Одессу дважды в день: в 7 часов утра и в 7 часов вечера. В расположении нашей аршколы, по ул. Чичерина 1, мы отрыли глубокие щели в человеческий рост и при бомбежке вскакивали туда.
Вот так продолжалась учеба с постоянными тревогами до 15 августа 41 г. По приказу нашу школу последним эшелоном эвакуировали из Одессы. Первая промежуточная остановка у нас была в Ворошиловградской области. Остановились в с. Ольховка вблизи ст. Лутугино. Для учебы нам предоставили здание техникума механизации, а жили в палатках.Мимо нас проходили все отступающие части с очень слабым стрелковым оружием. Уходили местные власти. Артшколу с началом войны перевели в Наркомат обороны, и мы ждали приказа на эвакуацию. Уже прекратилось всякое продвижение наших войск, мы остались одни. Немец, к этому времени, нас обошел. И уже в середине ноября, рано утром, был очень сильный туман, и мы услышали характерный звук нашего самолета У-2. Как он сел в этот туман не представляю, но он привез приказ на срочную эвакуацию. Для централизованной эвакуации уже не было возможности. Нас всех собрал начальник артшколы полковник Романов и обратился к нам с такими словами: «Дети мои, вы все видите какая обстановка у нас сложилась, всем вместе уехать возможности нет. Группируйтесь по 2-3 человека и с разрозненными отдельными группировками наших частей пробивайтесь к Сталинграду. Если дойдем туда, значит артшкола будет существовать».
Перед нами были навалены горы сапог и ботинок, и нам разрешалось взять сколько кто хочет. А сбоку от нашего сборища стояли местные бабы-казачки, которые говорили нам: «Вот прийдет немец, мы вам всем покажем!» Так начался наш выход из окружения. Я сгруппировался с Валей Соловьевым из Николаева, и с ним прошел весь путь выхода из окружения. Путь этот был у каждого свой. На отдельных участках, где впереди уже был немец, приходилось с боями преодолевать эти тяжелые места, а оружие пришлось добывать в бою. За период выхода из окружения много наших ребят погибло. Чуть более месяца такой жизни, мы 15-17 летние юнцы, испытали на своей шкуре в полной мере ужасы и тягости войны, и это осталось в памяти на всю оставшуюся жизнь. Нам, в числе немногих, улыбнулось счастье выжить и добраться до Сталинграда.
Мое участие в войне было в целом эпизодическим. После войны, когда демобилизовался и становился на учет в Киевском военкомате, начальник 3-ей части, просматривая мое личное дело сказал, что если на тот период выхода из окружения мне было бы не 15лет, а 18, вручил бы сейчас медаль за отвагу, а так он дал медаль «20лет окончания войны». Когда я был в Сталинграде, видел, что немецкие разведывательные самолеты ежедневно облетали город. Они спокойно вели съемки, им никто не мешал, выстрелы из наших зенитных орудий до самолетов не долетали.
В городе была настоящая паника, люди самостоятельно, кто как мог, бежали из города. А мы, пройдя обстрелы в Одессе и выход из окружения, вели себя спокойно. В конце декабря 41г. мы выехали из Сталинграда эшелоном. Перебазировались в г. Сталинабад, столицу Таджикской республики, я и мой друг, с которым вместе выходили из окружения, понимали, что наши семьи остались у немцев и шансы выжить у них были нулевые. Мы решили вдвоем ускорить наш учебный процесс: пошли в военкомат и подали заявление на отправку нас на фронт.
Из военкомата созвонились с руководством артшколы, и мы вместо фронта по приказу начальника гарнизона получили 20 суток гауптвахты. По выходу из этой отсидки с нами вели разъяснительную работу и убеждали нас, что вот погибнуть одному не мудренно – лучше будет, если окончим училище, получим офицерские звания и во главе групп солдат покажем на что способны. Пришлось принимать вариант продолжения учебы.
В ходе тяжелых боев в 42 и 43 годах из наших групп отбирали ребят 24-го года рождения и отправляли на шестимесячные курсы в училище противотанковых орудий, и в бой. Нам дали возможность окончить артспецшколу и Рязанское артучилище. Прозанимались до апреля 45 года и были готовы к выпуску. Но тут наше училище включили в подготовку к участию в параде 1-го Мая в Москве. К этому параду мы готовились 1.5 месяца. Чувствовалось во всем, что война подходит к концу, а когда мы прошли майский парад, об окончании войны было уже известно. 9мая совершился акт капитуляции немецкого вермахта и нас решили оставить в Москве для участия в параде Победы. Бои еще велись в Чехословакии, поэтому парад перенесли на 24июня. Видимо, руководство посчитало, что не стоит уже вводить нас в боевые действия. Наши жизни сохранили.
Но, мы попали в воинскую часть Северной группы войск, размещенной в восточной Германии, отошедшей по договору Польше, и война для нас еще долго не кончалась. Вокруг в лесах бродили банды бендеровцев и власовцев, которые в плен не сдавались, их нужно было только уничтожить. В этой борьбе пришлось участвовать и мне. И здесь, в ходе операций, и с нашей стороны были убитые и раненные. С этими бандами сложно было вести борьбу: вот они, в этом лесу, но тут же могли исчезнуть по устроенным подземным ходам. В одной из таких операций мы прочесывали лес, где стоял отдельный домик. Из него велась стрельба. Мы его окружили, и стрельба прекратилась. Я вбежал в этот домик, а на меня бросился один из бандитов с кинжалом, но я успел первым выстрелить. Видимо, у него кончились патроны, а скрыться в подземелье он не успел. Кинжал я забрал, это был морской кортик. До отъезда в Америку он был всегда со мной как память.
Вспоминаю эпизод о жестокости этих бандитов: я был дежурным по дивизиону и вел его в клуб дивизии. Услышал сзади шум машины, дал команду принять вправо, давая возможность проехать машине, но машина на полном ходу врезалась в строй. Много солдат тогда погибло. За рулем оказался власовец - двухметровый здоровенный мужчина. Конечно, ему дали расстрел. На устроенное за городом зрелище прибыли представители всех частей. Когда группа солдат с автоматами для приведения в действие приговора о расстреле произвела первый залп, этот власовец опустился на колени и успел крикнуть: «Бейте гады». Вторым залпом его уложили в приготовленную яму.
Мне сейчас сложно давать оценку действиям этого солдата, воспитанного самим Власовым, который со своей армией оказался в окружении, был брошен всеми, перешел на сторону немцев и повел борьбу против коммунистического режима в Союзе. Он имел свою позицию на этот счет, и сумел свои взгляды передать своим бойцам, многие из которых остались верными ему до конца.
3. ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ.
Я упомянул, что в детстве был драчливым, но должен заметить, что никогда первым не затевал драки, но и трусом никогда не был, умел постоять за себя. Порою, моя несдержанность: не суметь не вступить в драку, дорого мне обходилась. Вспоминаю 46 год. Я служу в одной из частей СГВ (Северная группа войск) в г. Фрауштадт. Улица, где мы жили, была заселена офицерами нашей бригады. Как-то в нашу часть приехала грузовая машина с велосипедами. Разговоры были до этого, что должны привезти велосипеды, которые будут раздавать офицерам. Идем с офицером, с которым тогда неподалеку жили, мимо машины с велосипедами. Он подошел к машине, снял один велосипед, сел и уехал. Часовой у машины у дома начальника штаба стал орать. На крик из дома вышли все старшие офицеры бригады во главе с начальником политотдела, подполковником Бацелевым. Часовой объяснил им, что какой-то офицер снял один велосипед и уехал на нем, а я мол был с ним. Подходит ко мне подполковник и начинает проводить дознание - мол как фамилия этого офицера, сопровождая эти вопросы ударами мне в грудь. Я отвечаю ему, что не знаю, случайно мол он оказался рядом со мной. И вот этот подполковник, уточняя его фамилию, лупцует меня кулаком в грудь. Я терпел его удары, и что-то внутри у меня взыгралось, и я ему влупил кулаком в лоб. И этот двухметровый детина упал.
Я повернулся и ушел, понимая, что натворил что-то ужасное. Ночью, на квартиру ко мне пришел военный патруль и из-под подушки забрали мой пистолет. На следующий день все офицеры об этом уже знали, и мне говорили, что скорее всего я пойду под трибунал. Решил пойти к командиру бригады домой. Он принял меня, и я стал объяснять случившееся, а он все твердил как я посмел ударить начальника политотдела. На мое счастье с ним находилась его ППЖ (полевая походная жена). Вот она, видимо, и спасла меня. Она подходила к нему и говорила: «Ты посмотри, это еще юнец». А мне действительно только 20 лет, «У него еще вся жизнь впереди и не стоит ее ломать». Полковник подумал и говорит мне, «Идите, о моем решении узнаете завтра».
Я остался живым, но хорошо травмированным, и моя цель детства: стать военным – пропала. В конце 45 года в части пошли разговоры, что записывают желающих поехать добровольно на Восток для готовящейся войны с Японией, армия которой находилась в Маньчжурии, и обещали там службу год за три. Я, тогда впервые, обратился к начальнику политотдела по этому вопросу. Подполковник на самом изощренном мате выгнал меня из кабинета. Такое у меня было первое знакомство с начальником политотдела бригады. И по другим причинам мне уже расхотелось находиться в армии. Наверное и у других бывает, что отдельные моменты могут полностью изменить жизнь.
При первой представившейся мне возможности, когда часть расформировали и можно было либо остаться в армии и переехать в другую часть, либо демобилизоваться, я выбрал второе. И не смотря на то, что мне действительно не было куда ехать, т. к. родители погибли, я решил покинуть армию и никогда об этом не пожалел.
Вспоминаю, при демобилизации, по подсказке дальневосточников, служивших со мной, уехал на Восток.
До Владивостока не доехал, остановился в г. Хабаровске, где стал работать в цветной металлургии. По прошествии нескольких месяцев работы управляющий, познакомившись со мной более детально и оценив меня, решил поручить мне ответственную командировку в Москву в Министерство, для решения очень важных вопросов для деятельности нашего управления. Попутно надо было кое-что получить и отправить в Хабаровск. Для этого мне дали 20 полностью оформленных доверенностей с печатью и подписью управляющего. Он мне сказал, «Если все выполнишь, мы пошлем тебя в институт цветной металлургии с сохранением оклада, а по окончании института вернешься к нам». Это открыло мне блестящую перспективу.
Накануне отъезда, вечером пошел в гастроном что-то купить в дорогу. Мне все взвесили, в кассе оплатил, получил свой заказ, вышел на улицу и обнаружил, что бумажника моего нет. Там были все: документы , деньги, билеты, хлебные карточки, а главное, доверенности. Как я ни убеждал управляющего, что все же поеду и все выполню, он мне ответил: «Если ты мог потерять все не выезжая из Хабаровска, я доверять тебе больше не могу». На этом мое светлое будущее закончилось и судьба-злодейка по жизни меня постоянно сопровождала. После этого мы с работавшим в Хабаровске сослуживцем, по его предложению, уехали на Южный Сахалин.
На Сахалине я женился на девушке, прибывшей сюда с семьей по вербовке из г. Кирсанова Тамбовской области.
Родители жены прожили на Сахалине чуть больше года и решили, что местный климат им не подходит. И мне пришлось, рассчитавшись за их долги по вербовке, вывезти обратно на их родину. Взяв отпуск, я уезжал с Сахалина только для сопровождения семьи. Доставив их на место, для дальнейшего решения своей судьбы я поехал в г. Вознесенск, где проживали мои родственники. Надо было подумать куда мне можно устроиться на работу. В то время, в г. Вознесенске председателем отд. НКВД работал племянник тети. Они как раз подыскивали людей для работы в органах и отправки их в Германию. Я демобилизованный офицер, подходил для такой работы. Заполнил анкеты. Их отправили в область, а через две недели получил отрицательный ответ. Я погостил еще немного, но нужно было возвращаться, по всей видимости, обратно на Сахалин. Поехал через Киев, где у меня была, оказалось, возможность найти решение своей дальнейшей судьбы.
Мой родственник, работавший в комбинате Украинуголь, предложил пойти в горно-строительный техникум, где директором был его приятель. Меня убедили пойти учиться. Я принял это предложение и без экзаменов поступил на 3-й курс техникума. Через 2,5 года я с отличием окончил техникум и получил назначение на шахту в Коростышеве. Я проработал на шахте чуть больше года и комбинат Украинуголь направил меня на учебу на горный факультет Киевского политехнического института. Для усиления направления, полученного от комбината, я еду в Москву в Министерство угольной промышленности.
Через начальника отдела премий и рацпредложений Стаханова попадаю на прием к Министру Засядько. К нему я имел письмо с просьбой обо мне от одного навалоотбойщика, который работал со мной на шахте, а в прошлом обучал т. Засядько основам работы в забое. У меня была также характеристика, выданная мне начальником шахто-управления, где помимо описания моих положительных сторон он указал, что я вполне могу руководить небольшой шахтой. Представив все это Министру, я получил направление, подписанное Засядько на мою учебу в счет 10 процентов разнарядки по Министерству.
Вернувшись в Киев, подаю все документы в Киевский политехнический институт о зачислении меня на горный факультет. Через несколько дней получаю ответ, что вакантных мест для отличников нет. Получив отказ в поступлении, подключил своего хорошего приятеля- писателя Некрасова Виктора Платоновича. Повторно приходим к директору Политехнического института т. Плыгунову. Я остаюсь в коридоре у приоткрытой двери, а Некрасов прошел в кабинет. Виктор Платонович представился как зам. председателя Союза писателей Украины, надеясь, что это как-то решит мой вопрос, но Плыгунов в повышенном тоне говорит ему, что мы еще выясним, как это Министр угольной промышленности подписывает направление на учебу какому-то Ароновичу.
Услыхав это, Некрасов ничего ему не ответил, повернулся и вышел. Выйдя из кабинета он говорит мне, «Ты все слышал?!» Вот так мой профиль работы я вынужден был поменять. После этого я окончил по другому профилю еще два института, приобретя многие специальности. Работал в различных отраслях экономики - в проектных институтах, на строительстве гидротехнических сооружений для различных отраслей, а также на изыскательских работах по промышленным площадкам и трассам трубопроводов.
Приобретенные мною специальности создали спокойную и относительно обеспеченную жизнь для меня и моей семьи. Я никогда не боялся потерять работу, знал, что буду востребован, мог устроиться по другим специальностям. Кроме случая с участием В. Некрасова в попытке содействия моему поступлению в Политехнический институт, по национальному признаку я никогда не был притесняем со стороны руководителей. И в этом направлении я не был гонимым из моей страны. Другие причины подтолкнули меня к отъезду.
Проживание в г. Киеве во время и после взрыва на Чернобыльской атомной электростанции явилось основным фактором для выезда. 2 мая 1986 года катером переправились в гидропарк, а как только сошли на берег, начался проливной дождь, и впервые эти тучи, пришедшие из района Чернобыля, были насыщены радиацией. Спрятаться от дождя было некуда, просто стояли прижавшись к оголенным деревьям. В этот день мы впервые узнали об этой страшной катастрофе, хотя взрыв, все помнят, произошел 26 апреля. Последствия приема этой насыщенной дозы радиации по сегодняшний день сказываются на здоровьи.
Вторым фактором, определившим мою судьбу, было решение сына покинуть страну. Так я оказался в новой для меня стране в 1990 г. Жизнь продолжается. Ближайшее мое окружение: дочь, которая живет в России, г. Калуга. У нее сын, благодаря которому богат двумя правнучками. Здесь в Америке в штате Нью-Йорк живет мой сын, у которого три дочери - мои внучки. В настоящее время живу один.

ВЛАД АРОНОВ
25 ноября 2010 года