Страсти по Левитану

[Viktor Sokolovskij]

Страсти по Левитану

В конце 19-го века знаменитый русский мыслитель Василий Розанов, затронув в одной из своих работ еврейскую тему, высказал мысль о том, что у евреев отсутствует подлинное творческое начало, а их роль в культурах других народов (как и пристало чужакам) – роль подражателей, стилизатов.
В то время никто не обратил внимания на курьезность этих заявлений, а жаль. И не потому что Розанов, в качестве примера, назвал работы Исаака Левитана, но потому что сделав это коснулся особенности русской живописи как таковой. Последняя же, перефразируя Ломоносова, из век в век „приростала“ инородцами. И если кому-нибудь захотелось бы поискать „чистого“ русского искусства, то меньше всего это следовало бы делать в живописи.
Что касается Исаака Левитана – русского художника „в первом поколении“, то его пример отнюдь не единственный: можно вспомнить армянина Айвазовского, грека Куинджи, украинцев Боровиковского и Левицкого... Считать их живопись „русской“ или назвать стилизацией?
Да и что есть „русская живопись“? Можно ли отнести к ней, например, по-европейски классические работы великого Карла Брюллова?
Вряд ли задавал себе Розанов эти вопросы.
Его пристрастие к Левитану обьяснимо словом „юдофобия“, которой во второй половине 19-го века „болела“ Европа.
„Обыкновенный“ антисемитизм в то время вылился в приступ страха перед еврейской „экспансией“ – проникновением евреев в те сферы жизни, где их прежде не было. Антисемит, привыкший оправдывать свое отношение к этому народу его национальной ограниченностью, принципиальной невозможностью воспринимать чужие культурные ценности, обнаружил еврея вторгнувшимся, что называется, „во святая святых.“
Сам факт восторженного приема работ Исаака Левитана, пишущего природу России, был для Розанова настоящим вызовом. И что всего хуже было для него, что и сам он, не выдержав, признался: Левитану удалось „схватить как-то самый воздух России“.
Тяжела, ты, доля ненавистников! Так Рихард Вагнер, услышав однажды одну из увертюр Феликса Мендельсона, не совладав с собою, назвал ее „одним из необыкновенных музыкальных произведений, которыми мы владеем“. (Замечание, возможно, лишь усилившее ненависть композитора к евреям.)
Что же до Розанова, то он, восторженно поахав, написал далее о том, что Левитану „Русь не кровная... не больная сердцу“ и перед нами всего лишь „мастерская стилизация русского ландшафта“...
С тех пор прошло много времени. Все так же свеж левитановский „Март“ и глядя на него думаешь о том, что Россию без этой живописи уже не представить, что „осенние cумерки Чехова, Чайковского и Левитана“ неотделимы от нас и видно так: через избранников слова, звука и краски природа рассказывает нам о себе самой...
Художник Олег Целков сказал когда-то, что Левитан научил русских любить Россию. Судить об этом я не могу. Но меня, как верно и всякого, кто знает ее природу, поражает левитановское любовное соединение с ней.
В попытке разгадки чуда (которое, как и полагается чуду, останется тайной) стоит вспомнить друга художника Антона Чехова и его рассказ „Скрипка Ротшильда“.
Смешной, нелепый еврей-музыкант, которому дано чувствовать чужую боль как свою собственную, создает необыкновенную мелодию...
Не в этой ли удивительной отзывчивости заключен секрет левитановских шедевров?
Не в ней ли лежит секрет успеха еврейской „прививки“, обогатившей культуры разных народов – феномена, которому не устаешь удивляться.


Виктор Соколовский