О святых и грешниках

[Viktor Sokolovskij]

О святых и грешниках

Замечательно узнать о том, что есть на свете добрые люди и не просто добрые, но праведные, чья праведность предопределена их добротой. Это люди, которые один раз в жизни делают выбор и „этот выбор не зависит от обстоятельств. Он не зависит от погоды, настроения, условий жизни.“ Об этом написал в недавней статье один уважаемый мною журналист.
Детство. Чудесный мир, где иду я - маленький и одна моя рука тонет в руке моего отца, а вторую держит моя мама. Два самых близких человека идут со мною рядом... „прекрасные и мудрые как боги“. Мир может быть только добрым, когда с тобой идут твои родители, а тебе четыре годика.
Однажды, поймав на себе восхищенный взгляд моей маленькой дочки, я смутился.
Быть может ее отец и неплохой человек, но на роль бога...нет, увольте. Ведь, если говорить честно, паинькой для моих родителей я не был. А они для своих?
Тема „родители“ – одна из тех, где можно быть только субьективным. Ведь они – мои отец и мать! Правда, лишь для меня одного. Для всего остального мира – просто два человека, которые любили, смеялись, сорились, мирились...
Всегда ли они поступали по совести? Хочется верить. Вот только слово „всегда“ немного смущает. Были ли они верны друг другу? Мы гоним прочь от себя подобные мысли, и это понятно, зато с легкостью принимаем их, когда речь идет о других мужчинах и женщинах – родителях чьих-то детей...
Между тем – четырехлетним малышом моей памяти и мною, сегодняшним – целая жизнь, но я по-прежнему люблю маму и папу. Только теперь уже не за святость, но просто за то, что они были моими родителями. А на вопрос, который иногда задаю себе самому, „есть ли праведные люди?“, отвечаю: „нет“. Потому что знаю: вера в праведных, избранных людей – отголоскок все той же детской веры в наших безгрешных родителей.
Вера в святость. Как много в ней... эгоизма! Одеть розовые очки, чтобы не видеть правды, спрятаться за чье-нибудь мнение , чтобы не думать...Любыми путями попасть в страну детства, где все определено и просто, где люди делятся на добрых и злых, но добрых людей, конечно же, больше... Там уж если любовь, то – лебединая, а герои – сосредоточие всех добродетелей...
И мое детство знало героев. Один из них жил в нашем доме. В дни, когда приходил праздник Победы, глаза пацанов „прилипали“ к лацкану его пиджака: на нем висела звезда Героя Советского Союза. Это был высокий, чуть-чуть сутуловатый человек, всегда молчаливый. В детских „табелях о рангах“ его звезда намного „перевешивала“ награды моего отца, и я завидовал сыну героя, моему товарищу. То, что этот человек пьет я узнал от мамы, но большого значения не придал: кто тогда не выпивал. А он не просто „закладывал“ – спивался. И вместе с ним спивалась его жена. Скандалы, пьяные драки... Сын, которому я когда-то завидовал, связался с ворьем, потом сел за убийство...
Помню как я переживал: „Как же так, ведь он – Герой?!“ Мне было тогда лет 15 и я проживал еще в стране детства. Все это вместе – подвиг, пьянка, загубленные жизни в ней не могли уместиться...
Ну, что тебе сказать, Витек. Он действительно был героем…тогда, когда форсировал Днепр. И таким навсегда остался в памяти своих товаришей. А потом началась другая жизнь – наступил мир.
Я не знаю, что случилось с этим человеком. Быть может его оглушила наступившая тишина. Ты не представляешь себе сколько судеб „подорвалось“ на этой послевоенной тишине. Сколько судеб „подорвалось“ на издерганных нервах, на постоянном военном недосыпе и недоеде. Сколько погибло из-за ночных кошмаров, из-за невозможности уйти с войны...
Через много лет ты узнаешь, что любимый актер твоего детства, прекрасный человек, прошедший войну, сорвется и пойдет под суд за убийство. И ты не осмелишься ни защищать, ни безоговорочно осуждать человека, как делаешь иногда сейчас, пытаясь спасти остатки своей детской веры. Ты еще узнаешь тяжесть слов „жизнь прожить – не поле перейти“ и осознание этой избитой истины будет началом твоей взрослой веры.
Так говорю я 15-летнему мальчику, который живет во мне и иногда плачет о потерянном рае.
Нет, плакать, Витек, не стоит. Ведь рядом с раем, существует и ад. Рядом, с желанием поверить в богоподобных людей, соседствует такое же неудержимое желание найти „черного“ человека – „козла отпущения“. И „богоподобным“ приходится иногда спускаться в ад, чтобы мы могли списать на них наши грехи.
Есть такой известный поэт N. Говорить об этом человеке пренебрежительно, а то и презрительно стало обычным делом в так называемых „околитературных“ кругах.
Несколько лет назад другой поэт опубликовал книгу своих воспоминаний, в которой много писал и о N. Воспоминания эти иначе чем „разоблачениями“ не называли.
Ну, а я, кроме острой неприязни к персонажу и бездоказательных утверждений, ничего в книге не обнаружил. Поэтому обратился к своей знакомой, которая находила книгу превосходной, и спросил напрямик: за что же, собственно, так не любят N. Знаешь, что она мне сказала?
Оказывается после смерти Пастернака, N. заявил о себе, как о поэтическом вожде нового времени и молодежь поверила в него. А он оказался человеком ничтожным, коньюктурным, обманувшим надежды целого поколения.
Я слушал ее и не мог понять. Как? Выбрать в духовные поводыри человека, которого знаешь лишь по стихам? Выбрать, если говорить правду, попросту из желания верить!
А потом, спустя много лет, сделать его же ответственным за свой выбор, за свое разочарование... Передо мной стоял добрый, умный, интеллигентный человек.
„Неужели она не понимает“,– думал я,– „Что обманывают лишь тех, кто хотят обмануться, что пушкинское „Ах, обмануть меня не трудно...“ мог бы сказать о себе каждый. Почему же для N. нужно сделать исключение?“
Да, героем он не был, принципиальностью диссидента не отличался. „Был на „поводке“ у властей!“ - Что ж, можно сказать и так... Но почему бы не вспомнить и то, что этот человек помог в своей жизни многим людям. Что он пытался напечатать стихи будущего нобелевского лауреата, в то время когда все остальные делали вид, что такого поэта просто не существует. Что в отличие от „Доктора Живаго“, о котором судили не читая, стихи о страшном месте массового убийства знала половина страны. И они высветили многое, потаенное в душах мерзавцев, от имени которых на N. напал М.
А стихи об оккупации Чехословакии? Неужели забыли?
Я ничего не сказал ей, Витек. Это был одинокий, лет на двадцать старше меня человек. Прошедший век дался ей не легко. Я не мог сказать ей, что разоблачение N. является, на самом деле, лишь ...саморазоблачением.
Можно покончить с любым политическим культом, воюя с призраками, снести памятники. Но что делать с нашей извечной тоской по безгрешному авторитету,
с неуемным желанием исполнить команду: „На памятник, равняйсь!“
И пока мы истово крушим символы нашего „проклятого“ прошлого, „мудрый“инстинкт подбирает нам новую кандидатуру для пустого пьедестала.
А какая альтернатива? Расписаться в собственной вине, в инфантильности, незрелости? Нет, нет, только не это! Бежать! Куда? Конечно же к новому авторитету, новому идолу, новому святому...
Тем временем моя знакомая говорила (на этот раз уже с восторгом) о К., человеке-совести, который что-то сказал по какому-то поводу.
А я, снова, невпопад, вспомнил о том как К. – прекрасный поэт и человек, отказал в приюте В., пришедшему к нему после ссылки. У K. тогда было очень трудное положение: противостояние власти могло закончиться для него печально и он отказал. А приютил вернувшегося все тот же N.
Но я снова промолчал.
Если тебе посчастливится когда-нибудь и ты найдешь человека, которого можно было бы назвать праведником, то не говори ему о его праведности. Потому что он, наверняка, отвергнет твои слова. И не из-за одной лишь скромности. Он знает, что они могут стать ловушкой для тебя. Что этими словами выразилось, пока неясное тебе самому, желание переложить мучение выбора и ответственность на другого человека.
Но есть и иные причины, чтобы их не принять.
Одна из них заключается в том, что расхожее представление о праведности как возвышении над земным, особой чистоте, духовности, нимбах, ореолах и тому подобном никакого отношения к нему не имеет. „Что такое человек, чтоб быть ему чистым...быть праведным?“ Если он и не читал книгу Иова, то все равно: эти слова – в сердце его.
Знаменитый Ш., который спас от верной смерти более тысячи евреев, мучился тем, что не смог, не успел спасти многих других. „Беспокойная совесть“ – так назвал это явление Франц Кафка. Но какое отношение может иметь „беспокойная совесть“ к члену НСДАП, не слишком разборчивому предпринимателю? Никакого. И тем не менее речь идет об одном и том же человеке – о Ш. Ведь до поры до времени, пока люди умирали в лагерях, совесть позволяла ему спокойно заниматься бизнесом, сладко есть, крепко спать – жить в свое удовольствие. Как впрочем не мешала она жить почти всему населению Германии, среди которого тогда, как и сейчас, было много добрых, порядочных людей. Думаешь они ничего не знали? Знали. Речь бесноватого, провозгласившего программу уничтожениия еврейства была напечатана почти во всех более или менее крупных газетах¬. О том, что происходило на захваченных территориях узнавали из писем солдат, из разговоров с приехавшими на побывку. Знали от людей, которые работали в системе лагерей.
Да и лагеря были не в далекой Сибири. Бухенвальд – возле Ваймара. Дахау – возле города Дахау, в 17 километрах от Мюнхена. Берген-Бельзен – недалеко от Ганновера.
Об этом и многом другом написал недавно в своей книге один известный историк.
И Ш. мог бы до конца оставаться все тем же Ш., стараясь не думать, мирясь с этим ужасом, чтобы потом, после войны, искренне (!) говорить: „Не знал, не ведал.“
Нет, особой добротой Ш. не отличался, как не отличался и особой любовью к евреям. Просто в какой-то момент пришло осознание: если ты закрываешь на это глаза – ты уже не человек, а что-то другое. Он сумел заглянуть в бездну и не испугаться, не спрятаться. Так появляется „беспокойная“ совесть, так начинается путь человека к праведности.
Тысячи лет, обращаясь к Всевышнему, еврей повторяет: „…и не допусти, чтобы злое начало возобладало в нас,...и сделай так, чтобы мы следовали доброму началу...“
Ах, как потешалось все „прогрессивное“ человечество над этими еврейскими „предрассудками“. Как ясно представлялось ему будушее с верой в человеческий разум, в прогресс...
20-й век расставил все точки над „и“. Никогда еще не изливалось столько лжи и ненависти из человеческого сердца как в этот век... Никогда человеческий разум не достигал такого могущества и никогда так откровенно не использовался для умерщвления десятков миллионов людей.
Как же зло посмеялась человеческая природа над человеком, нежелавшим видеть бездн своего существа. Убийство среди животных одного вида – событие исключительное. Охота – средство для пропитания. Ни одно существо не будет мучить и убивать себе подобных, так как это делает человек. Ни одно существо не будет так безжалостно расправляться с природой, как это делает он.
- А как же быть с этим: „человек – вершина творения!“ Или это не так?
- Нет, так. Но замысел предполагал диалог Человека и Творца. А если связь эта отсутствует, то Человек становится страшнее Животного!
- Не знаю,... это не обо мне. Ты говоришь о каких-то крайностях, а я нормальный человек...
- Так думают о себе все люди, но поговори с психологом-криминалистом и он скажет тебе, что каждый из этих „нормальных“ людей – потенциальный преступник.
- Нет, этого не может быть.
- И тем не менее, это так. Человечество придумало тысячи уловок, чтобы не видеть иррациональности своего существа. И благодаря этому здравомыслящие люди спокойно участвуют в убийстве природы, себе подобных, в отравлении атмосферы, в распространении грязных слухов, лжи, страха, ненависти, насилия...
В „боевой“ готовности тысячи оправдательных аргументов! И не просто оправдательных, но доказываюших „мудрую“ необходимость нашего безумия!
- Но, что же тогда остается?...Пустота?... Как же ты жил все эти годы?
- Как все – стараясь не думать. Есть вопросы ответы на которые давно известны и они таковы, что... Вобщем: „в доме повешенного о веревке не говорят“. Тем более, в „доме“ советском, где проживала сказка „о светлом будущем“.
Когда одолевали тревожные мысли, выходил на улицу и, отыскав в толпе добродушное, улыбчивое лицо (мне очень хотелось найти это лицо!), говорил: „А все же, несмотря ни на что...“ Ну, дальше ты знаешь...
Cо временем бежать в сказку становилось все труднее. Пустота и тревога, поначалу, заполнялись суетой, потом – алкоголем. А дальше – кризис, депрессии... Говорить об этом времени страшно...
- А потом?
- Однажды, просматривая письма Чехова, я нашел вот это: „Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то… искать, искать одиноко, один на один со своею совестью...“.
Меня поразили эти слова. Поразили тем, что принадлежали честному и нерелигиозному человеку.
- И ты думаешь эту веру можно найти?
- Сама по себе она не приходит. К ней надо идти... Но наступит время и ты почувствуешь – она живет в тебе...
- А потом?
- Дорога ведет дальше...Евреи называют ее „тшувой“. Это очень трудный путь – путь праведности. Всей жизни не хватит на него. Но идти надо...




Виктор Соколовский