ТРЕТИЙ СЛУЦКИЙ
С чего бы это начать? Был октябрь 1973 года, Война Судного дня. Работал я в Тель-Авивском Техническом Центре
Хеврат Хашмаль (ХХ, Энергосистема Израиля), инженером Управления В/В (высоковольтных) сетей.
Начну, пожалуй, небольшой цитатой из собственных мемуаров (часть 2, глава 6, стр.223 или – в нашем альманахе –
http://berkovich-zametki.com/2006/Stari ... Levin1.htm):
"В армию меня, конечно, не призвали: меньше года в стране, языка, должно быть, не знает, старик (39 лет) – кому это нужно, с ним возиться! Хоть я в Союзе и доучился до старшего лейтенанта запаса инженерных войск, многое умел, знал мины, переправы и отлично стрелял – здесь я "рядовой необученный"... Мои ровесники в Израиле – уже полковники и генералы!
Оставалось идти в добровольцы по месту работы. И я записался в созданную там аварийно-ремонтную бригаду. Если бомбёжка или обстрел повредят высоковольтную сеть, наша бригада должна будет её восстанавливать: менять опоры и натягивать провода.
Но бомбёжек и обстрелов не было, и мы просто строили новые участки линий электропередач. То есть, я там вкалывал как рабочий-монтажник, сохраняя должность и зарплату инженера".
Так вот, именно в это время я познакомился и подружился с человеком, о котором, увы, в моих пухлых мемуарах, на 500 почти страницах, нет ни одного слова. Звали его Авинóам Слуцкий.
Слуцкий (мы с ним называли друг друга по фамилии, а «Вы» в иврите не существует) не был работником Хеврат Хашмаль. Он был нашим постоянным
кабланом (подрядчиком) – хозяином маленькой фирмы, вернее сказать – бригады, выполнявшей для ХХ довольно своеобразный сервис. Почти все В/В линии тогда были ещё воздушными, на металлических или деревянных опорах, а растительность в Стране буйная; деревья быстро дорастали до проводов и устраивали короткие замыкания. Приходилось регулярно делать им «обрезание», чем и занимался Слуцкий и несколько его ловких парней, отслуживших в АОИ, с грузовичками, оборудованными выдвижными вышками. Впрочем, пока парни носились, как матросы по мачтам, Слуцкий сидел со мной в тенёчке и неутомимо рассказывал, рассказывал, рассказывал... Но и в столовой ХХ, перед работой и в обеденный перерыв, он всегда садился за наш «русский» стол и рассказывал не умолкая... По-русски он, слава Богу, не пытался говорить, но его сабровский иврит, яркий и образный, был великолепен. Да и всей фигурой Авиноама Слуцкого я невольно любовался.
Был он лет на 20 старше меня – высокий, сутуловатый, худощавый, но явно крепкий, жилистый (я про себя, будучи склонным к литературным ассоциациям, сразу же окрестил его «Челкаш»). У него были озорные усики, зоркие и чуть лукавые глаза. И походка у него была какая-то насмешливая: будто он не сам по себе идёт, а играет роль – кого-то передразнивает, одновременно подмигивая зрителям. То ли изображает подхалима-чиновника, притворно поспешающего на зов начальства, то ли беднягу, которому срочно нужно в туалет, но бежать он стесняется и движется мелкими торопливыми шажками...
Кстати, о литературных ассоциациях. Именно Слуцкого я всегда представляю себе, когда читаю в «Театральном романе» Мих. Булгакова: «(Режиссёр)... проходил в другую дверь, комически поднимая ноги, чтобы показать, что он старается не шуметь».
–
Бехаяй, Левин, ну как ты чистишь апельсин?! Смотри: кипэлэ срезал – раз, жопэлэ срезал – два, четыре надреза сверху вниз – и шкурку долой. Только не забудь каждую дольку в соль обмакнуть, как кибуцники делают. Гораздо слаще.
– А ты кибуцник, Слуцкий?
– Разве я похож на колхозника? Я единоличник.
Мошавник. Знаешь такой мошав – Нахалал? Это самый первый мошав в Эрец-Исраэль: работали вместе, но у каждой семьи – собственный дом, садик-огородик... Его как раз и организовали такие, что не хотели жить как в казарме. В начале 20х. Шмулик Даян и ещё несколько русских. Моше Даян, министр обороны – это его сын, мы с ним в одном классе учились.
– !!!... Но постой, Моше Даян ведь из кибуца Дгания-алеф, первого кибуца в Палестине. Там у моего друга Цфании Кипниса до сих пор дядя живой, ему уже лет сто, наверно – один из основателей. Он ведь когда основан, этот кибуц? Где-то в 1909 году, кажется?
– Правильно. Дгании-алеф уже лет 65, а Мойше под 60. Он таки родился в Дгании и был там, между прочим, первым саброй. Отца фамилия раньше была Китайгородский, а мать – Двойра Затуловская. Пока они не поженились, её в кибуц не хотели принимать.
– Почему?
– Слишком умная. И красавица. Вдобавок активистка женского движения... Нужны им были диссиденты?.. А когда эта семья ушла из кибуца и поселилась в Нахалале, Мойшелэ уже лет шесть было...
– Ну, расскажи что-нибудь про Даяна. Каким он был в школе?
– Ты знаешь, по-моему, этот пацан был ненормальный. В нем чего-то не хватало. Вот, инстинкта самосохранения, чувства страха у него начисто не было. И потом тоже. Он в Хагане уже с 12-14 лет: стрелять умел, охранял деревню. Когда бедуины набегали – пули кругом свистят, все невольно пригибаются, а он – вроде и не замечает... И везде так. У нас на ферме однажды здоровенный племенной бык с цепи сорвался. В носу кольцо, на бетонной перегородке крюк, а цепку между ними порвал, бандит! Собрались евреи, залезли на перегородку и возятся. Стараются зацепить багром за кольцо и притянуть бугая к этому крюку. Прибегает Мойше: «А что вы тут делаете?» – спрыгнул вниз, схватил за кольцо и насадил его на крюк. Ну?
– Геройский парень, – замечает один из сотрапезников, инженер из Киева (разговор шёл в столовой ХХ), – а как он был по женской части?
– Тут ничего не могу сказать. Женился рано, на своей однокласснице Рути Шварц: ему было лет 20, ей 18. Но это тоже интересная история. Это у него был уже второй брак! Кáк так? А вот тáк: первый раз он женился фиктивно. По просьбе своей невесты на её подружке!
– Это ещё зачем?
Ткуфáт нисайóн?! (испытательный срок, пробный период для нового работника перед зачислением в штат.– Э.Л.)?
–
Ма пит’ом! Девочка бежала из Германии – был уже 1934 год. Без палестинского паспорта её англичане выслали бы обратно. Рут попросила Моше оформить с ней брак, а через год он «развёлся» и женился на Рут. Спасли девчонку. Ладно, хéврэ, пора ехать на работу: вон моя армия уже топчется на выходе.
Леитраóт бекарóв! (До скорого свидания!)...
Война Судного дня давно окончилась, я вернулся в Управление В/В сетей, потом перешел в отдел перспективного проектирования, но со Слуцким мы по-прежнему встречались почти ежедневно.
Утром – перед работой – вместе завтракаем в той же столовой ХХ, во дворе
Мерказ-а-Тэхни (Технического Центра). По талончику, купленному (за сущие гроши) в буфете, выдают только горячие вторые блюда, которых с утра не хочется. Всё остальное: хлеб, яйца, фрукты-овощи, разные простоквашки, готовые салаты, чай-кофе, соленья-варенья и прочее – выставлено бесплатно для неограниченного самообслуживания. На этот раз не я учусь у Слуцкого есть апельсин, а оба по моему рецепту импровизируем себе моё излюбленное блюдо –
эйер мит цибелэ. Тщательно размяв вилкой несколько крутых яиц, крошим туда лук, добавляем оливковое масло, солим, обкладываем маслинками и огурчиками.
– Да-а-а, – продолжаю я тему Моше Даяна. – И ты говоришь, его тесть – знаменитый ерушалаимский адвокат? Неплохая была партия для сельского парня с одним глазом...
– Что ты несёшь! У него тогда оба глаза были на месте!
– А я ещё в Союзе слышал, что Даян потерял глаз подростком – наткнулся на колючую проволоку.
– Враньё! Это 1941 год, ему было, значит, 26 лет. Уже после тюрьмы, и не от проволоки, а от пули!
– Какая тюрьма?! О чём ты говоришь?
– Ой! Слушай сюда, Левин. Кто такой Уингейт, ты знаешь?
– Знаю институт физкультуры имени Вингейта. Около Натании. Английский офицер? Чем-то отличился?
– Шотландец, капитан артиллерии. В 1936-1939 г.г. арабские банды нападали из Ливана, и британцы разрешили Уингейту набрать команду добровольцев из Хаганы – охранять северную границу. Это были таки-ие ребята, что теперь они все, наверно, генералы-спецназовцы.
Авиноам умолчал, и я только через 35 лет узнал из Интернета о том, что и он был одним из этих ребят. Именно он дал отряду, отражавшему ночные атаки арабских банд на нефтепровод Киркук – Хайфа, название "Плугат эш" (огневая рота).
Капитан Чарлз Орд Уингейт (Wingate, Charles Orde, 1903-1944) был направлен на службу в подмандатную Палестину в 1936 г.
Уингейт горячо поддерживал еврейское дело; в ишуве его стали называть „hа-Едид“ (Друг). За просионистскую позицию британцы в 1939 г. отозвали Уингейта из Палестины без права на обратный въезд.
Черчилль высоко ценил его военный талант; в 1943 г. Уингейт сопровождал его на встречу с Ф. Рузвельтом в Квебеке. В 1944 г. Уингейт, уже генерал-майор, погиб в авиакатастрофе в джунглях Бирмы.
– А потом, – продолжал Слуцкий, – эти пограничники стали уже внутри ишува создавать отряды самообороны, и мандатные власти в октябре 1939 года, арестовали больше 40 человек. И Даяна в том числе. Трибунал дал ему 10 лет тюрьмы. Но в феврале 1941 года, когда генерал Роммель шел на Египет, а в Сирии командовали вишисты, друзья Гитлера, наших всех выпустили. И в июле Моше уже командовал группой добровольцев-разведчиков Хаганы, засланной готовить вторжение англичан в Сирию. Вот там ему французы и выбили левый глаз. Понимаешь теперь?
– Всё понимаю, одного не понимаю... В глаз! Пуля ведь – не камешек из рогатки. Как же он живым остался?!
– О! Вот в этом и есть
Нэс Гадол (большое чудо)! Он смотрел в бинокль! Бинокль – в лепёшку, линза – вдребезги, а осколки стекла – ему в глаз. Хирургам осталось только их удалить, а дырку зашить...
Заглядывает ко мне в «кабинет» (комнатушка в полуподвале рядом с главным Пультом управления В/В сети:
– Ну,
яáлла! (Давай! – араб.)
Бо ныштэ кос кафэ б’яхад! (Выпьем чашку кофе вместе! – ивр.)
Кофе в течение рабочего дня приходилось пить несколько раз: жара снаружи и кондиционер в здании совместно почему-то вгоняли в сонливость. Электрочайник в комнате – предмет обязательный. Кофе обычно покупали растворимый или молотый. Последний заливали кипятком прямо в стакане, немного настаивали, и получался так называемый
кафэ-«боц» (болото, грязь - ивр.).В отличие от
«туркú» (турецкого),
«эспрэссо»,
«афух» (на молоке) и т.д. Но у меня, кофехлёба с юности,
«боц» был особый, и Слуцкий это знал.
Свежеподжаренные зёрна кофе я тонко молол дома, смешивал в пропорции 2,5 чайной ложечки сахара на 1 ложечку кофе и брал с собой на работу в плотно закрытой пластмассовой банке. Запарив 3-4 ложечки смеси в стакане, прибавлял чуть-чуть ванилина на кончике ножа.
А выпить
«кос кафэ б’яхад» в Израиле – то же, что «полбанки на троих» в России – акт приязни, дружбы, и братского доверия.
– Шалом-шалом, Слуцкий!
Ма иньяным? (Как дела?)
– Вот, подождать надо, пока мне распоряжение составляют. Контора пишет.
– Садись, – говорю, включая чайник. – Всё-таки тянет тебя к русским олим, а?
– Гены,
хабиби, гены! Все мы когда-то были русские олим.
– Ну ты же сабра, Слуцкий! Ты по-русски, небось, ни слова не знаешь? Кроме
«кибенимат», конечно.
– Кое-что помню. А вот мой брат – он на иврите ни слова не знает! А по-русски не хуже тебя.
− Как это?
– Так это! Может быть, и его самого ты знаешь...– Он помолчал. – Борис Слуцкий. Знаешь такого? Борис Абрамович.
– Поэт?! Это твой брат?!
– Двоюродный. Наши отцы – родные.
Теперь я замолчал. Нужно было проявить изумление, восторг, знакомство со стихами Бориса Слуцкого и восхищение ими... Но... К сожалению, я не слишком горячий поклонник Б.Слуцкого. Он не из тех поэтов, которых я перечитываю. Были, конечно, на моих стеллажах, занимавших шесть метров стены с полу до потолка, и его стихи – пять сборничков (1957-1971). Но, пытаясь процитировать Авиноаму строчки, которые мне нравятся, я не мог вспомнить ничего, кроме одной строфы:
«Умирают мои старики – мои боги, мои педагоги...»
Зато я помнил наизусть длинное стихотворение о еврее-православном священнике, ходившее в Союзе по рукам и написанное, по слухам, Борисом Слуцким. И стал с увлечением его читать. Авиноам по-русски понимал прилично, но говорить стеснялся. И он, оказывается, знал об этом стихотворении. И был первым, кто уверенно сказал мне: «Это не он написал. Это его хавэр. Они учились вместе». Фамилии Слуцкий не помнил.
В конце января 2010 года я переводил с идиша потрясающее стихотворение скончавшегося в Тель Авиве Аврома Суцкевера (1913-2010)«Телега башмаков». И разыскивая подлинник в Интернете, наткнулся на ещё одно скорбное сообщение.
В этот день, 29 января, в Москве умер другой поэт и бард – Евгений Данилович Агранович (1919-2010).
Это и был хавэр Бориса Слуцкого по Литинституту, автор множества текстов популярных песен из кинофильмов. За несколько лет до смерти он рассказывал журналистке Э.Митиной:
«Со мной на курсе учились погибший на фронте Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, другие известные впоследствии поэты. Все понемногу печатались, меня же не публиковали совсем. Почему? Да потому что я был не такой, как надо(...) Вот Слуцкий, например, печатался, потому что он был правильно ориентированным человеком — членом партии, к нам пришел из юридического института. Кроме того, он был публицист с прекрасной полемической жилкой. А за мной все время шел шлейф каких-то анекдотов, шуточек не всегда благонадежного характера... Было у меня и стихотворение «Еврей-священник», которое в 60-е годы ходило по рукам... Его приписывали вначале Слуцкому, а через много лет Бродскому. Борис Слуцкий мне рассказывал, что его вызывали в «органы», показывали это стихотворение, пытаясь узнать, чье это сочинение. Слуцкий сказал, что не знает, хотя знал прекрасно, потому что я ему первому дал прочесть, но меня он не продал...
Вечером после этого разговора я стал перелистывать сборники Б. Слуцкого. Хотелось найти что-нибудь такое, что могло бы всё-таки доставить удовольствие его двоюродному брату. Но не получилось. Возможно – потому, что настойчиво звучали в голове слова из песни Александра Галича «Памяти Пастернака»:
Мы — поименно! — вспомним всех, кто поднял руку!.. В числе «всех» оказался и Борис Слуцкий, который впоследствии очень тяжело это переживал. Но что мне удалось найти в одном из сборников – так это фотографию Бориса, где он похож на Авиноама.
Сейчас, готовя этот текст, я эту фотографию попробовал немного изменить: удлинил лицо, что увеличило сходство. Нос, усики, брови – почти те же, только у Бориса скулы внизу шире и глаза суровые, а у нашего Слуцкого – лукавые , и лицо как-то мягче, подвижнее...
Наш Слуцкий... Только с полгода назад я понял, что у него, кроме этой, родительской фамилии, есть и вторая – ивритская, которую он никогда не упоминал: в те годы она была ещё «секретной». Когда я начал записывать эти воспоминания, я попросил израильских друзей – Мишу Шаули и Шуламит Шалит – связаться с семьёй Авиноама, уточнить некоторые подробности его жизни (ведь мы расстались в 1982 году!) и получить пару фотографий. Оказалось, что обе его дочери – Ревиталь, работающая на радио, и Яэль, артистка, носят фамилию Амит. Эту же фамилию взял себе, вступив в Хагану в 1940-е годы, их дядя Меир Слуцкий – возможно, последовав примеру своего старшего двоюродного брата Авиноама. Сейчас Меир Амит (1921 - 2009) ז"ל, легендарный генерал, глава военной (Аман) и внешней (Мосад) разведки Израиля, известен всем. Борис Слуцкий – по крайней мере, нам, «русским». А старший из троих двоюродных братьев Авиноам Амит/Слуцкий – почти никому. Ветеран Хаганы, один из основателей и боец
"плугот лайла" ("ночных рот") Уингейта, лучший метатель гранаты ("до сих непревзойдённый", по словам дочери) и даже чемпион ишува по шахматам – он рассказывал бесконечно обо всём и обо всех, кроме себя. Рассказывал, как его тётушка посетила СССР в 1964 г, и Борис побоялся с ней встретиться, но – ни слова, конечно, о том, что тётушка эта – мама Меира Амита...
P.S. Очерк не окончен, точнее – то, что вы сейчас прочитали – это черновой набросок начала, примерно четверти того, что я хотел бы рассказать, но боюсь, что ни окончить, ни отредактировать мне не удастся: болезни добивают. Решил поместить без правки, сколько успел. Тем более, что коллегу Тененбаума интересует, как Моше Даян потерял свой «плохой глаз»:)))