Страница Виктора Рудаева

[Виктор Рудаев]

ВПЕРЁД, ЧУДО-БОГАТЫРИ!..

Рассказ-быль, который читать не на ночь...

...Господу Богу помолимся.
Страшную быль возвестим –
Мне в Соловках её сказывал
Старый монах Питирим...


...Ну, это только в песне так, а на деле – всё не так, всё ведь по-другому, но на то она и песня, на то она и жизнь... И «сказывал» мне никакой не монах, не до монахов было, и не знаю, куда Бог смотрел – видно, отвлёкся чем-то более для него важным, как бывало уже не раз в обозримом нами времени, да и в необозримом тоже... У Бога, мы знаем, много дел, за всем и не углядишь... Десятки миллионов гибнут – войны, катаклизмы природные, массовые катастрофы, эпидемии - одни пришли, другие надвигаются, ещё и не знаем, какие нас ждут!.. Он всё видит, да что поделаешь? Ино и руками разводит - вас, говорит, много, я – один! И то правда...
Мне поведал о тех страшных событиях человек, к Богу никакого непосредственного касательства не имевший, скромный работник одного из Зеленоградских предприятий и мой пациент, бывший очевидцем происходившего во времена, уж не столь отдалённые, - середина двадцатого века, точнее – год 1956-ой. Он служил в советских оккупационных войсках в Венгрии, и было это именно там.
Эти события, Венгерское восстание, которое в современной Венгрии с навязанным коммунистическим режимом называлось Венгерской революцией, а в СССР –«контрреволюционным мятежом», длилось недолго, с 23 октября до середины ноября, и было доблестными советскими войсками умело разгромлено и потоплено в крови. С обеих сторон имели место жестокость и крайнее зверство – как в отношении советских военнослужащих, так и к своим внутренним противникам. Мадьяры вообще, ещё будучи союзниками Гитлера во время войны (были сформированы три
эсэсовские дивизии) отличались этим – солдаты наши помнят... Венгры, недовольные положением в стране, первыми оказали активное сопротивление советскому коммунистическому диктату, навязанному Кремлём коммунистическому правительству, его жестокому и ненавистному режиму, начали вылавливать и зверски расправляться с коммунистами, работниками спецслужб.








Русские, - вон!!! Смерть госбезопасности!

Обстановка и в СССР была непростая – только что на XX cъезде партии Хрущёв развенчал культ личности Сталина и начал лепить свой... Натворил Никита, кукурузных дел мастер, у которого и свои-то руки были прежде по локоть в крови, сам признавал – немало, кукурузную оргию и бестолковщину видели и помнят многие, но были еще – Новочеркасск, идиотское решение отдать Крым Украине и многое другое. И вот теперь – Венгрия... Для решительного подавления восстания Советы двинули войска в составе шести дивизий, включая воздушно-десантную, танковые, два армейских соединения...




Расправа с сотрудником ГБ Танки на улицах Будапешта

...Рано утром на мост через Дунай въезжала тяжёлая бронетехника: танки, самоходные артиллерийские установки (САУ), бронетранспортёры, грузовики...
На середине моста колонна резко остановилась: дорогу преграждала толпа женщин, кативших перед собой детские коляски, а в них – грудные младенцы!.. Такое придумать трудно! И движение захлебнулось.
...И тут по остановленным войскам, по тесно ставшим танкам и самоходкам, грузовикам – начала прицельно и уничтожающе стрелять артиллерия повстанцев, с явно занятых заранее позиций. Загорелись два танка, БТР и грузовик – колонна была обречена на уничтожение. Командование колонны запросило указаний, и тогда в шлемофонах зазвучал приказ: «Вперёд, не останавливаясь!»... И двинулась колонна бронетехники, грузовики – вперёд, на людей, на детей, на коляски, лопались черепа, как грецкие орехи, вываливались розовые мозги, тоже похожие на орехи, наматывались кишки на траки гусениц, трещали коляски и кости, замешивалось красное тесто, кровавое месиво из младенцев и женщин, - вперёд и вперёд! В живые тела, в крики и стоны, во имя Отца и Сына, в крест и дьявола, в Бога, душу и мать!!! Избиение, невиданное и во времена библейские – в такое можно поверить?! Представьте, - придётся...
Несколько месяцев назад, уже здесь, в Израиле, я случайно смотрел телепередачу по русскоязычному телеканалу. Передача (об интересных людях...) называлась «Персона» и вёл её бессменный телеведущий Владимир Бейдер. Его собеседником был довольно бодрый не по годам ветеран войны, бывший командир танкового экипажа, произошло это уже в конце войны, в поверженной Германии. Случай похожий, но обстоятельства здесь были другие, и никто не стрелял по намеренно остановленной бронетехнике – просто танки спешили, дело понятное, а впереди шла колонна немецких беженцев, они заметно задерживали движение, а танкисты - ну, очень спешили!..
Водитель двинул было машину, не раздумывая, вперёд!!! Но командир не решился на это – как, по живым людям?! Однако, водитель нашёлся быстро: «Ты что – забыл, что они, немцы, творили с твоим народом?! Тебе жалеть?!» – «Э, делай, как знаешь!..», ответил командир, и поспешил спрятаться, чтоб не видеть, внутри машины... И – вперёд, чудо-богатыри!!!

...ГЛАС В РАМЕ СЛЫШЕН, ПЛАЧ И РЫДАНИЕ, И ВОПЛЬ ВЕЛИКИЙ;
РАХИЛЬ ПЛАЧЕТ О ДЕТЯХ СВОИХ, И НЕ ХОЧЕТ УТЕШИТЬСЯ,
ИБО ИХ НЕТ.
...И не будет их, и детей от детей их, и не родятся дети детей, и не станут взрослыми дети, внуки и правнуки тех, кого нет и никогда не будет...

...Всё проходит, прошло и это, умылся красавец-мост прозрачными водами голубого Дуная, сменили правительство, одних свергли, кого надо – поставили, других нужных пригрели, потом обвинили, потом – расстреляли, потом – реабилитировали, и всё – от имени народа, от имени партии народной!
Венгерский народ потерял свыше двух с половиной тысяч человек убитыми, более девятнадцати тысяч – ранеными, и двести тысяч – эмигрировали из страны.
А командующий войсками, главный усмиритель, великий полководец двадцатого века Георгий Жуков получил за эту операцию, за этот подвиг – четвёртую звезду Героя...

Март 2009 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

ВРАЧЕБНАЯ ПРОБА ...


Без врачебной пробы на кухне, именуемой пищеблоком больницы, больным пищу не раздадут: сначала врач должен всё попробовать, оценить с точки зрения вкусовых качеств, калорийности ( до сих пор не знаю, как дежурный врач может оценить калорийность!..), пригодности сырых продуктов для термической обработки (для чего надлежит присутствовать при закладке сырых продуктов в котёл), - в общем, если врач не отравится, то - хлебай, братва!..
Может быть, раньше так оно и было, на заре туманной юности, когда врачи, тем более - лечебники, совали нос не в своё дело, наживая себе кучу врагов, но теперь и давно уже так не делается - лезть в котлы, всё же, это - не дело. Повара - это тоже члены коллектива; людям, с которыми работаешь, надо доверять, как и они доверяют тебе. Негодные продукты они сами не будут брать со склада и из них готовить; наверное, в продуктах они лучше разбираются, а из приготовленного надо накормить персонал и, разумеется, самим покушать - уверяю вас, всем хватает и даже остаётся, никто не жалуется, если, конечно, всё делается разумно и без хищнических злоупотреблений. Конечно, врач должен отведать того и другого, убедиться в качественности приготовленной пищи и в итоге расписаться в так называемом «бракеражном» журнале под разрешением к выдаче. Кроме того - не будем лицемерить, при тощей врачебной зарплате (а я лично всю жизнь "совмещал", работая на износ) - это был всё же повод прилично пообедать, не отрывая от семьи... Может быть, иной ханжа криво и нехорошо улыбнётся этим откровениям, но знает ли он, этот ханжа, на что мы жили?! Моя зарплата была - 600 рублей старыми деньгами, (это, значит – шестьдесят), а моей жены, медсестры, - 375 – тридцать семь пятьдесят! Хочешь - живи на эти деньги, кути, только – где же тогда взять денег на новый автомобиль?.. Да тут ещё и ребёнок появился...
В Караганде, где я начинал работать, служили две поварихи - тётя Шура Журкина и тётя Шура Пономарёва, светлая им память, вряд ли они живы, прошло ведь почти пятьдесят лет... Я сохранил в благодарной памяти своей их имена и фамилии. Они-то хорошо понимали жизнь и к врачам, особенно молодым, относились заботливо, по-матерински. Готовили обе замечательно, особенно мне запомнились их щи из квашеной капусты и сочные котлеты. А проба состояла в следующем: врач садится за стол, покрытый белоснежной простынкой, который очередная тётя Шура щедро уставляет всем, что сегодня варится на кухне - отведайте, доктор...
…Доктор и "отведывает", да так, что едва отваливается от стола, после чего расписывается в журнале, и пищу начинают раздавать по отделениям. А ещё они знали, что я люблю сгущённое молоко и всегда ставили на стол банку, да не маленькую, на четыреста грамм, а большую, на три с половиной килограмма... Ну, сколько я мог съесть? Грамм двести, ведь не больше! Почему я взял и эту тему и так подробно рассказываю? Да потому, что это - тоже какая-то сторона работы и обходить её было бы не честно, это - жизнь, причём - во многом не понятная жителям других стран - ну кто может понять, что врачу не на что содержать семью?.. Что врач рад бесплатному обеду? Где это видано? Да только - в стране, где живут самые счастливые люди - в Советском Союзе!..
Но в других больницах порядки были другие, иногда до смешного другие: ну, например, в уже как-то упомянутой мною больнице станции Фаянсовая обеденные пробы снимал сам главврач - тоже, кстати, Виктор Александрович ( тип далеко не симпатичного склада), такой был у него заведен порядок - каждый день, включая выходные и праздники - трудился, что называется, - «не покладая!..»), и только завтрак и ужин доверял он дежурному врачу, а это что за еда, это тебе - не тёти Шурино кормление - брызнут на маленькую тарелочку ложечку кашки, встаёшь из-за стола голодным, так и работаешь. Жил я там один, почти все деньги скудной своей зарплаты отсылал жене и ребёнку и почти голодал. Да, даже, почти что – и не «почти»!.. Леночка моя родная – знала это, не от меня, но она ЧУВСТВОВАЛА! Это уж такой был человек – сохранились её письма ко мне туда, в Фаянсовую, где она прямо пишет об этом! Рука не поднимается их сжечь – пусть и сын почитает, когда меня не будет, и ещё раз узнает, как она любила его и меня тоже… В местной ужасной столовой я брал самые гадостные «обеды» - ужасного «первого» полпорции (!) и, видимо, никем не востребованное «второе»… Не знаю как работники столовой не стыдились отпускать такую гадость – я-то не стыдился!!! Побольше чёрного хлеба, вечером – «чай», иногда – какие-нибудь дешёвые консервы… Были и другие веские причины не закрепиться там и не перевезти туда семью и вещи, хотя мне уже выделили примитивное жильё. Из-за отсутствия жилья я и слонялся по белу свету, трудная и издевательская была жизнь, пока не обосновался в Зеленограде, получив, наконец, квартиру. Тяжело и грустно вспоминать весь этот период, прошла, вообще, тяжёлая жизнь и печален для меня её итог, но сейчас, всё же, вернусь к юмору отдельных её эпизодов... Волею судьбы попал я на короткое время на работу в Нарофоминскую районную больницу (опять же по объявлению в медицинской газете о предоставлении квартиры, и опять же, в который раз меня нагло обманули!). А туда из Москвы пригородным «рабочим» поездом - два - два с половиной часа езды, а надо к восьми утра. Снял я там в избе угол и оставался ночевать, но заели клопы!!! А я хитрил – на ночь отодвигал кровать от стены, но тамошние клопы были хитрей меня – они, сволочи, влезали по стене на потолок и оттуда «пикировали» на меня… И вот, в день моего дежурства по больнице я пошёл на кухню снимать пробу... Кухня, огромных размеров, помещалась в бывшей монастырской трапезной. Тянулся ряд широких плит, в которые были вмещены огромные котлы, в них аппетитно булькало разное варево, а в просторном зале царил такой вкусноты запах, что голова кружилась по вполне объяснимой современной наукой причине, - то есть, предвидя важность и общегосударственную многозначительность предстоящего мне исполнения врачебного долга, я, разумеется, не посетил на этот раз грязную городскую столовую, где брал свой обычный дешёвый и тощий обед.
... Недалеко от плит, стоял небольшой столик, покрытый простенькой, но чистой скатёркой, а на ней - журнал, ручка, чернильница (тогда ещё писали чернилами!) и небольшая тарелочка, на которой лежали двенадцать, как сейчас помню, алюминиевых чайных ложечек, назначение которых я не сразу понял, так как приготовился по привычке к совсем другого рода врачебному подвигу. Но мне легко объяснили, что каждой отдельной ложечкой надлежит зачерпнуть из отдельного котла всякие там супчики и кашки и, убедившись в их безвредности и допустимых вкусовых качествах, опять же, - допустить их (!!!) к раздаче... «Вот это - проба!» - подумал я и, стараясь не потерять от достигшего кульминации аппетита сознания, приступил к этому ответственному мероприятию, причём, с каждой следующей ложечкой злость моя нарастала и к последней достигла предела! Наконец, я покончил со всем этим, мысленно благодаря крест-накрест и поваров, и здешние порядки, и, заодно, - главврача, и, на всякий случай - завхоза, а также - свой неумеренный аппетит, отнюдь не соответствующий неожиданным обстоятельствам... "Давайте ваш журнал!" - злобно процедил я, расписался и, даже не попрощавшись, пошел к выходу. И вдруг… за спиной своей слышу робкое: "Доктор, а разве вы не будете обедать?.."
... Натурально, я - не то, что притормозил, - моментально, отвратным металлическим скрежетом, обоюдно и согласованно скрипнули мои, ножной и ручной, голодные тормоза, - да так, что я даже покачнулся на месте, но, напустив на лицо умиравшего от аппетита искусно сотворённое вялое равнодушие и спокойствие, я тихо промямлил: "Да можно, вообще-то..." - и сел за тот самый столик.
И тут - воображение моё бессильно передать то, что последовало! Нет, для этого понадобился бы большой живописец, специалист по натюрмортам или, по крайней мере, - поэт, большой поэт, не мне чета!!!
... А последовало - не раз упомянутое в русских народных сказках, а также - в известной стихотворной повести Некрасова, - событие, то есть - самостоятельная и усердная деятельность скатерти-самобранки... На столе появилась миска с дымящимися кусками вареного мяса, гора котлет, прекрасный борщ и уж не помню, что ещё! А повариха, пожелав мне приятного аппетита, приступила к раздаче пищи.
... Ну, что вам сказать? Наверное, вы понимаете, что я с большим рвением приступил к добросовестному исполнению своего врачебного долга и, не торопясь, тщательно свершал его!..
… Несколько пристыженный (партия всегда придавала большое значение самокритике!..), я трудился за столом в поте лица своего и мысленно рассуждал в это время: "Никогда не надо спешить плохо думать о людях!!!"
…А теперь – давайте весело посмеёмся над всем этим – ведь получился, наверное, неплохой рассказ – во всяком случае – весёлый, куда уж веселее!..

Ноябрь 2001 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

Светлой памяти друга моего Льва Эдзера.

"Во саду ли, в огороде
Поймали китайца..."
(Из детской песенки).


В Ы Р Е З А Л И . . .


... Хотите ещё рассказ из практики врача-венеролога? Моё врачевание, если покопаться в памяти, даст ещё не одно воспоминание, не один любопытный сюжет... Сколько же я проработал, пробыл, так сказать, в этой ипостаси?.. Окончил я институт (благословенный Первый Московский ордена Ленина и ордена Трудового Красного знамени медицинский - теперь называется "Академия"!) в 1953 году, с тех пор - непрерывно работал, и вынужден был расстаться с работой только ввиду переезда на жительство сюда, в Израиль, - в 1998 году, это получается - 44 года, немало, да?.. Это ещё - без учёта того, что в медицине я с 1942 года, когда поступил учиться в медицинское училище и, будучи любознательным к медицине, приходил ещё тогда на ночные дежурства к знакомым врачам-хирургам, (во время войны в госпиталях насмотрелся всякого и многому научился), да - служба в армии... В общем, наблюдений было достаточно! Конечно, не о каждом из них стоит рассказывать, не всё достойно описания. Итак, возвратимся к венерологии...
Мой друг, отличный хирург (это – он, Лёва…), попросил меня посмотреть в хирургическом отделении после операции одного больного ввиду появившейся у него на покровах пятнистой сыпи. После какой операции появилась сыпь - это я понял при осмотре больного, к которому мы пошли втроём - я, мой друг (благословенна светлая память о нём!) и заведующий отделением Алябьев - не тот Алябьев, который - "Соловей" и всё такое прочее, а другой Алябьев, - отличный хирург, коммунист, даже - парторг, убеждённый антисемит и образцовая сволочь...
На коже больного отчётливо просматривалась, не вызывавшая никакого сомнения, множественная бледнорозовая мелкопятнистая сыпь, беспорядочно рассеянная по всем областям покровов.. Больной не жаловался на зуд, который обычно сопровождает кожные высыпания, и вообще чувствовал себя очень хорошо, несмотря на несколько повышенную температуру (N.B.!).
На поверхности интимного органа я без труда нашёл уже подживавшую язвочку с твёрдым наощупь основанием, а в правой
паховой области – свежий, гладкий послеоперационный рубец. Что же произошло? А произошло вот что:
…Больной однажды случайно заметил у себя в паховой области твёрдое опухолевидное образование, совершенно безболезненное, и обратился к участковому терапевту, который направил его к врачу-онкологу. О последнем (точнее - о последней...) следует поведать подробнее.
Онкологом была у нас некая Павлова - порывистая, постоянно восторженно улыбавшаяся, квалификации невысокой - я прозвал её "восторженной дурой". Но - дура-дурой, а свои дела умела устраивать довольно успешно - и в квартирном вопросе, и в удобствах расписания своей работы, которой была вовсе не загружена, но сумела освободить себя от ежемесячной дежурной субботы - обязанность всех врачей поликлиники. К больным относилась пренебрежительно, не обременяя себя заботами об их состоянии. Это я ясно понял из её обращения с моим умиравшим отцом. Только друг мой (я желал ему - до ста двадцати, да получилось по-другому…) не оставил моего отца своим вниманием и заботами до конца. Может быть, иным покажется чрезмерной такая жёсткая характеристика (я имею в виду эту «онкологиню»…), но, уверяю вас, она другой не заслужила, а я пишу только о том, что было и, поэтому, не намерен смягчать описаний окружавшего меня прошлого. Впрочем, о встречавшихся на моём жизненном пути хороших людях я тоже, видите, не устаю с благодарностью вспоминать…
Так вот, эта Павлова, не потревожив себя более углублённым осмотром больного, тотчас направила его в хирургический стационар с диагнозом: "Опухоль правой паховой области" (!!!) -
для удаления, что хирурги незамедлительно и выполнили... Такая вот примитивная формулировка «диагноза» - более чем достаточно характеризует узость мышления нашей "онкологини", довольно кичливой в своём самомнении и не имевшей обыкновения советоваться с кем-либо в нужных случаях. Конечно, виноваты и хирурги, приняв "на веру" такой странный, по меньшей мере, диагноз, и не утрудив себя осмотром больного, - вынесли поспешное решение, даже не заподозрив что-либо необычное. А, между тем, сифилис ( а это был, конечно – сифилис) встречается в практике врачей любой специальности, удивительно имитируя многие заболевания других областей медицины, и я проводил информацию врачей разных специальностей о необходимости настороженности в этом вопросе. В рассказе "Афтозный стоматит" я привёл пример отсутствия такой настороженности у врача-стоматолога. Но... дело был сделано!
…То, что они "вырезали", было не опухолью, а так называемым "склераденитом", припухшей "желёзкой", ранним признаком первичного сифилиса, первоначальным барьером на пути инфекции. Сыпь появилась позже (но язва-то уже была!). Вот что значит поверхностный осмотр больного! И я высказал своё категорическое заключение хирургам: "У больного - теперь уже вторичная стадия сифилиса!". Хирурги мне не поверили: "Не может быть! Надо кого-нибудь ещё позвать на консультацию!". Увы, - может быть! Ещё как может быть - и есть! Ну, зовите, кого хотите, я своё сказал... А потом началась паника: оперировал больного "сам" Алябьев, - естественно, он решил, что, возможно, заразился во время операции. Никак я не смог разубедить его в этом, уверяя, что в тех условиях заражение невозможно! Нет, он настоял на своём и подверг своё высокопартийное тело профилактическому курсу лечения бициллином - малоприятные процедуры! Но - его на то воля... На этом надо бы и закончить, но примешалось к этой драме и забавное: злополучное вырезанное было направлено в па- тологоанатомическую лабораторию для микроскопической диагностики, и спустя более недели прибыл ответ - более чем туманная формулировка заключения о том, что "присланный материал соответствует опухолевой (!) ткани", - какой, конкретно, опухоли - не указали (а должны были, о-б-я-з-а-н-ы (!) дать заключение о конкретном заболевании по микроскопической картине), и также не указали, чему они сами-то соответствуют с такими знаниями, то есть - держись, Павлова, мы всегда с тобой!.. «Вот те» и гистология, вот те – и микроскопическая диагностика…
…Наилучшие мои воспоминания из всего этого - о самом больном. Жена его чудесным образом осталась не заражённой, -случай редчайший! А сам больной, водитель зеленоградского автобуса-экспресса, человек довольно приятный в обращении, всегда мне улыбался при встрече и, когда я подходил к месту посадки в автобус, - сигналил мне и открывал дверь, приглашая войти в автобус и занять место до начала посадки. Ну, очень приятный человек!..


Июнь 2002 г. – август 2006 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

ГАНС ИВАНОВИЧ . . .

Хочется и мне внести свою лепту в такой повествовательный жанр, как "Записки врача"... Конечно же, я читал и Вересаева, и Булгакова, и даже - такого автора, как Фридланд, который, хоть и значительно менее известен, зато - ближе мне по сути своей, так как это - записки врача-венеролога... Конечно, в булгаковских «Записках юного врача» образно и страшно драматично рассказывается о том, как начинающий врач в сельской отдаленной больнице столкнулся с проявлениями запущенного сифилиса, да ещё у всех членов семьи, но он писал и о других трудностях молодого врача, во всех разделах своей многотрудной, прямо-таки подвижнической самостоятельной деятельности на селе, в то время, как доктор Фридлянд – был опытным специалистом именно в этой области, венерологии. Интересные рассказы, в основном - довольно-таки драматического содержании, но оказалось, что и у меня случались встречи не менее интересные и поучительные.
Венерическое заболевание, к сведению легкомысленных, тех, кто не считает их тяжёлым недугом, само по себе - травма, психический удар, поэтому венерические больные являются в некотором роде и психическими больными; это ещё - и различные осложнения, часто очень значительные и тяжёлые, во всех органах и системах, особенно – в кровеносно-сосудистой сети. Осложнения, в итоге - инвалидизирующие, страдают и дети, становясь по вине родителей неизлечимыми инвалидами. Венерические болезни, привнесённые в семью, часто разрушают её, поэтому врачу-венерологу приходится быть иногда и психиатром, и психологом, и, даже, в конкретных случаях - следователем и мировым судьёй в каких-то определённых обстоятельствах, прилагая подчас большие усилия к сохранению семьи. Случаи при этом бывают самые разнообразные и часто - неожиданные, поэтому врачу необходимо хорошо ориентироваться в любом из них, в работе с личностью конкретного больного, выявляя (часто с большим трудом, наталкиваясь на скрытность и, даже - лживость больных), - источники заражения и контакты. Недаром же среди врачей далёкого прошлого ходила поговорка: “Omnes siphylitices – mentes!”
- все сифилитики – лгуны!..
... Больного мужчину звали немного странно для русского - Ганс Иванович, и был он, хоть и старшим научным сотрудником НИИ - абсолютно неграмотным в понимании возникшего у него неладного состояния... "Жена - говорит - послала провериться, а я не знаю, - зачем...". Ну, точно – «студент кулинарного техникума!..»
Диагноз затруднения не вызвал - хроническая гонорея. Сразу я понял, что, конечно, не он принёс заразу в семью, уж такой явный "лопух", ну, то есть – «лопухее» и быть не может!..!.. Значит - жена. Естественно, на другой же день я уже беседовал с ней и сразу объявил ей, что она заразила мужа и попросил назвать источник её заражения. Сначала она отрицала всё, но, когда я обещал не рассказывать об этом мужу, она быстро призналась.
Лечение обоих заняло не много времени, а наблюдение, положенное после лечения, шло своим чередом. И вот, в одно из
посещений, этот самый Ганс неожиданно мне заявляет: "Доктор, а я теперь знаю, почему я заболел - мне жена всё рассказала!"..
Моему возмущению (мысленному, конечно) не было предела - ведь я сохранил врачебную тайну и, собственно, также её тайну, чтобы сохранить семью, а она всё разболтала и этим меня подвела! Однако, я оказался наивным и явно не опытным в познании женских хитростей - догадавшись изобразить спокойствие на лице, я поинтересовался, - что, всё-таки, жена ему рассказала?
"А вот что, доктор: она сказала, что ночевала у своей подруги и купалась в её грязной ванне."... Я едва не поперхнулся водой, которую в это время пил из стакана...
"Вот-вот, - поддакнул я ему - не разрешайте больше жене ночевать у подруг!"
... Воистину - тысячу раз был прав великий Генри Фильдинг: "Видит простак рога, да на чужой голове...", и ещё: "Уж если пошло на каверзу, положитесь на женщину - не подведёт!"...






Ноябрь 2001 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

Г Е Л Л Е С П О Н Т

(Детская весёлая история)

…Нет, - поминутно видеть Вас,
Повсюду следовать за Вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюблёнными глазами,
Вздыхать и думать про себя:
«Когда же чёрт возьмёт тебя!..»
(Читательское озорство…)

…В каком классе изучали «Евгения Онегина»? Кажется, - в седьмом. В общем, это было давно, аккурат – перед войной, в сорок первом. Сколько лет прошло, а помнится, как сейчас. Пока –тьфу, тьфу – не обидел меня Бог памятью, - отнял другое, бесконечно дорогое, а память сохранил – ну, хотя бы это, у других в моём возрасте и этого нет (хотя – поправлю я себя – может быть, зато – другое, бесконечно более дорогое, - сохранилось!..).
Моя тяга к поэзии началась, видимо, ещё в те далёкие годы, когда мы только-только начинали учить и читать стихи, - кажется, это было в третьем классе, и этому способствовало то, что стены коридоров моей пятнадцатой московской школы были умело расписаны хорошими картинами русской тематики – помню картину, изображавшую князя Олега (как раз начали «проходить»!), подъезжавшего на белом коне к выходящему из лесу седовласому кудеснику с посохом в руке («…И к мудрому старцу подъехал Олег» - гласила подпись внизу картины). Были и другие картины на слова этого же стихотворения, и на стихи других сказок Пушкина - тоже. А у нас в классе был весёлый мальчик Игорь Дуброво, его мама тоже была учительницей младших классов и заменяла нашу дорогую интеллигентную старушку Пелагею Степановну Евдокимову, когда та болела. Мама Игоря читала нам «Золотой ключик или приключения Буратино», и я впервые с волнением узнавал, что пришлось пережить несчастному, но не унывавшему деревянному мальчику и его друзьям. Так вот, этот Игорь, показавший мне своё наивное стихотворение, посвящённое девочке из нашего, третьего (!) класса и, желая, видимо, вызвать к себе интерес – все мальчишки желают этого – нарочно, смеха ради, вместо слов: «Кудесник, ты – лживый, безумный старик, презреть бы твоё предсказанье!» - чётко произносил: «Кудесник, ты ЖИРНЫЙ, безумный старик!» - мы, к его удовольствию, хохотали, а Пелагея Степановна ласково журила его…
Добрая была Пелагея Степановна, я помню её лицо и необыкновенную опрятность уже довольно пожилой женщины, она приходила в белоснежной крепдешиновой кофточке, с брошкой-камеей. От неё осталась память – книжка поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», подписанная ею и полученная мной при переходе в четвёртый класс («За отличные успехи и примерное поведение»), да ещё – случайно подсмотренная в бумагах папы подписанная ею характеристика на меня при переходе в другую школу, ввиду нашего переезда: «…Обладает удивительно правильной речью; над другими подшутить любит, над собой шуток не терпит»…
Но случай, о котором я намерен поведать, тоже не драматичный, - смешной, произошёл совсем по другому поводу, но тоже поэзией рождённый, хотя я не пытался привлечь к себе внимание, наоборот, я был им сконфужен, хотя и не надолго.
Надо сказать, что к этому времени я уже пытался писать стихи, и даже имел смелость, если не наглость – послать на пробу в газету, «Пионерскую правду» - хорошая была газета, копейку стоила, и папа выписывал мне её. В ней, помимо пионерской жизни (вот где состоялось знакомство с "Тимуром и его командой"!), печатались хорошие рассказы, даже романы
- помню многочисленные, из номера в номер, публикации научно-фантастического романа «Два океана», другой - о трагической судьбе изобретателя в стране "Аржантейе", сумевшего получить горючее путём доступного разложения воды на водород и кислород... И там-то впервые я прочёл забавные стихи Д. Хармса «Плюх» и «Плих», снабжённые чёткими, выразительными иллюстрациями постоянного, прекрасного художника, Л. Смехова, рисунки которого сопровождали каждый номер газеты. Эти стихи, не помня автора, я безуспешно пытался разыскать потом для своего малолетнего сына, писал во все детские издания, даже приводил начальные слова: «Каспар Шлих, куря табак, нёс подмышкой двух собак…», и отовсюду мне отвечали, что не знают о них ничего – кажется, теперь я знаю – почему… И только, когда сын сам стал взрослым человеком, я, зайдя в маленькую детскую библиотеку, сразу услышал от девушки-библиотекаря: «Да это – стихи Даниила Хармса!», вот так…
Посланные мной в «Пионерскую правду» стихи были о том, что «Из Киев-города на битву…», в общем, выехали три богатыря, - понятно, с печенегами драться – к четвёртому классу мы уже знали, кроме Олега, ещё и Святослава, сражения которого мы не изучали, но знали, что он, бедняга, был убит, и из его черепа печенежский хан, или князь, или как там его, - жестокий бандит и хладнокровный убийца, пил вино на пирах… Ну, как вам – не из чего было ему пить, посуды не хватило, нахалу!.. Знали мы также и о судьбе несчастного Игоря, которого разорвали чётко пополам древляне, возмущённые взиманием непомерной дани потерявшим всякую совесть жадным князем, и об Ольге тоже знали – деловая была женщина и что-то понимала в военном искусстве, не то, что нынешние штатские министры обороны, сменяющие один другого!..
…Ответ, представьте, пришёл, в нём было деликатно написано, что стихи, мол, интересные (да, так и написали!) – «но всем известные» (!), однако, - не унывай, пиши, совершенствуйся и так далее… После этого я замолчал надолго, но, как знаете, - не навсегда, не выдержал - «Не могу молчать!» - как сказал один великий, - именно тот, который «глыба» и «матёрый человечище»…
Так вот, предстояло мне прочесть отрывок, где Евгений Онегин, отчаянный бездельник, изнывавший от скуки, и в конце концов убивший от нечего делать своего приятеля Владимира (тоже, говорят, хорошего поэта…),
вставал рано утром и купался в речке, громко названной в поэме Геллеспонтом (Дарданеллы!..). Я был в этих местах – так, небольшая речонка Сороть, - что переплыть её, что переплюнуть…
И я начал «с выражением»:
…Онегин жил Анахоретом:
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке.

Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал…

…А дальше я – забыл: что же он делал после кофе? Поэтому, не смущаясь, как говорится – ничтоже сумняшеся, я бодро закончил:

…И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке…

То есть, я пришёл к тому же, к началу, от которого я не мог избавиться! Сначала я не переживал – ведь ему надо было опять переплыть этот чёртов Геллеспонт, чтобы вернуться, ну а потом что?! Главное, выходило всё по рифме, но конца не было! Забыл, и всё!
И ничего не оставалось делать – мне и Онегину, как снова плюхнуться в этот самый Геллеспонт и поплыть, туда или сюда… Я и поплыл, то есть беспомощно произнёс опять:

Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
И… (о, Боже, доколе ж?!) отправлялся налегке
К бегущей под горой реке…

…И он всё плавал, туда-сюда, туда-сюда, бедняга, устал, наверное – ещё бы! Даже жалко его стало, хоть он и помещик-крепостник… Я тоже устал, потому что – ведь тоже плавал вместе с ним!..
Наш милейший преподаватель Владимир Николаевич Протопопов, который мне много дал в постижении великого и могучего – сумел, при хохоте класса (и моём тоже!) остановить меня и, щадя мои всегдашние отличные успехи, не поставил мне плохой отметки, и уже дома я прочёл:

Плохой журнал перебирая…

Вот оно, оказывается, в чём спасение! Но я думаю и о другом: может быть, во всём виноват кофе, о котором я тогда мало что знал, мы дома пили некрепкий чай, который заваривался в маленьком фарфоровом чайничке, и не каждый день заваривался, а о кофе имели представление смутное (помните мой рассказ «Кофе с ликёром»?). Поэтому, возможно, я и не придал значение коварству этого напитка… Надо сказать, что и сейчас я, имея запас кофе, растворимого и в зёрнах, - всё-таки предпочитаю чай, - единственно этим я могу оправдаться за урон, невольно нанесённый мной мировой литературе…

Февраль 2007 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КЛЮЧ !!!

…Всем нужен ключ – всем и всему! Вообще – многообъёмное это слово: Ключ – родник, журчащий хрустальный ручеёк, прохладная влага среди лесной травы и листьев, освежающий и наполняющий новыми силами усталого путника и его друга-коня; Кастальский ключ – ключ Аполлона на горе Парнас, дарующий вдохновение музыкантам и поэтам… В нотной сложной письменности, открытой посвящённым, ключи – скрипичный и басовый, баритональный и, извините за выражение, - басопрофундовый, и ещё даже другие - указатели положений нотного стана, проводники музыкального исполнительства, строгие указатели высоты бега неутомимых ноток, снующих в пяти прямых, чётких линиях-дорожках нотоносца, как называют их… Бывает – и за пределы властных линий, но… это надо уметь! Таких смельчаков-умельцев называют виртуозами или, хотя бы – мастерами своего дела, маэстро, ибо - даже шаг влево, шаг вправо – сами понимаете… А тут, бывает, и на несколько линеек вверх или вниз! Нет уж, давайте только – в пределах, не одним cочинителям и музыкантам, но и нам, профанам, понятного и доходчивого изложения чарующих узоров звуковых плетений!.. Ключ понимания, кто – тугодум, чужих мыслей, печатных и высказанных, индивидуальных особенностей и характеров людей, ключ к сердцу солдата (и такой нужен!), ключ к пониманию, расположению - мужчины или женщины…Ключ телеграфиста, с давних времён виртуозно сыплящий прерывистой мелкой дробью «морзянки»… Ключи-инструменты всяких размеров и рабочих назначений, приборов и машин, от крошечных дамских часиков и детских игрушек (а ещё – помните заводную лесковскую блоху?..) – до пусковых установок огромных, прежде – невообразимых, а теперь уже – уверенно, реально воспринимаемых размеров межконтинентальных, а сейчас даже – и межпланетных (!) ракет… Господи! Даже в пятирублёвой, уральского «Касли» производства, - девятнадцатый век, - чугунной тяжёлой мясорубке, чтоб нож не ёрзал – тоже есть ключ, словом, - всюду, везде и во всём – ключ, ключ, ключ!..
… Но всего нужнее ключ – двери, замку дверному, что – не лает, не кусает, нас охраняет, а в дом не пускает… Не дай Бог оказаться в нужный, а подчас и – критический, момент - без квартирного ключа, всё бы отдал за нахождение куда-то подевавшегося желанно-необходимого и железно-почитаемого в нежданном случае предмета, - о, только бы – открыть, только бы – проникнуть, да – скорей бы, потому как всякое терпение и выдержка – кончились, вот-вот – катастрофа, ма-а-а-ама!!! А помните внезапное страдание неосторожного инженера Щукина? А эпизод из моего рассказа «Верхом на антисемитке» - что, не читали? Очень даже – зря, в моих рассказах – много полезного для людей, в жизни малоопытных, а в этом, последнем, - даже кое-что для начинающих юдофобов… Рассеянные люди и дети из семей шибко занятых родителей, где повсеместно правит полусамос- тоятельное детское самообслуживание, обычно носят ключик на шее, на шнурочке, а всё равно – теряют!.. А некоторые обзаводятся запасными, - один в кармане или в портмонэ, другой – под ковриком у двери - приходите, тараканы, я вас чаем угощу!.. А их, тараканов, воров-домушников, и пригла- шать не надо, - сами приходят, сами находят, сами проникают и сами уносят!
Ключи я терял тоже, - с кошельком или без него, просто из кармана, когда неосторожно вынимал находящийся вместе с ним другой нужный предмет – на улице или – в автобусе. …Страшный случай из жизни поведаю вам, только не читайте на ночь глядя и не давайте читать людям впечатлительным и находящимся во второй половине беременности…
Я возвратился домой после посещения врача, днём. Сын подвёз меня к дому, но тотчас – поспешно, понятно, уехал на службу. Я спокойно подошёл к своей двери, радуясь, что спрячусь от жары и, вообще, буду сейчас дома и,
хоть уже семь лет живу в другой стране и не в своём доме, а всё ж – дома, где хозяин – я, и могу расслабиться, отдохнуть, - хорошо!.. «Дома, - как говорил великий Зощенко, знаток и повествователь домашнего быта, - и солома едома!». Уверенно направил руку в правый карман брюк - ключа там не было! Ещё не сознавая грозного положения своего, пошарил в левом кармане, хотя помнил, что положил ключ, вроде, - в правый. Надо ли сказать, что и там ключа не оказалось… И тут я похолодел… Под коврик, после того, как меня к тому времени дважды обворовали, я ключ теперь не кладу. По этой же причине – уходя, я запираю окно и, значит, не могу, как прежде, проникнуть через него в комнату. Что же делать?! Сын, я знал, этими минутами должен был уехать по делам в Тель-Авив, у хозяев запасного моего ключа не было, да и не знал я, дома ли они. Машина их, правда, стояла на своём месте… И, допустим, они – дома, ну и что? К ним проситься, что ли? Как и когда я проникну в своё жильё?! И как я проведу неопределённое время, тем более, что мне уже… надо было!.. О, Боже милостивый, иже еси на небеси, да святится имя Твое и всё такое, я не возражаю, помоги мне, недостойному атеисту, обрести покой в чертогах своих, то есть – моих, во имя Отца Твоего и Духа, и самого себя, то есть – сына, не дай ввергнуться в обстоятельства нежданные и нежелательные, единственно из-за беспечности моей мне грозящие, отверзи мне препоны дверные… Буду хорошим, не буду впредь помышлять о винище да табачище, о женщинах я и так теперь не помышляю, и не буду писать острых пародий на творения братьев своих во «Тропе» (наше Ашкелонское литобъединение) - ну, чего же, Господи, Тебе ещё, ну, невмоготу же, снизойди, Тебя молю и Мать Твою, Господи, также!!!
… И снизошла на меня Благодать незаслуженная, полез рукой опять в карман правый, пошарил поглубже и… вытащил-таки ключ в чёрном кожаном, потрёпанном футлярчике - вместе с самодельным, каким-то пациентом в давние времена подаренным, плоским, толщиной с монету, оригинальным металлическим приспособлением, в котором спрятаны выдвижные: ножичек, отвёрточка и открывалка для пивных бутылок – «Набор карманника», как я называю…Брюки-то были другие, и карманы в них были глубже!.. И вошёл я в чертоги вожделенные, и возрадовался радостью нечаянной, которой, для полноты счастья – много ли человеку надобно?! А ключ запасной пока ещё не сделал – наверное, до другого случая…

Июль 2005 г. Ашкелон

[Виктор Рудаев]

Памяти моих дорогих друзей-сибиряков Васи и Анички Уфимцевых.
Доброй памяти нашей карагандинской дружбы.


ДВАЖДЫ АВИАЗАЯЦ
СОВЕТСКОГО СОЮЗА...

... С чего начинается Родина? Она, Родина, не имеет начала, как, наверное, и конца - в сердце нашем, в нашей душе... Она – во всём и везде, "от края и до края, от моря и до моря", как пели в одной из многих песен, которые теперь не поют. А сейчас и вообще ничего не поют, когда собираются, скажем, в гостях, да и в гости не ходят почти, разве что - по торжественным поводам, не то, что раньше - общения ради...
Родину лучше разглядывать с борта самолёта - не свысока, но, всё же – с вышины, - больше видно, если облака не мешают... А видно многое: огромные реки - как ниточки, озёра - как лужицы, горные хребты - как цепочки бугорков или - как рельефная раскрашенная карта, такие существуют для наглядности. Красиво - нечего сказать, всё кажется игрушечным, каким-то , может быть, - наглядным пособием.
Человек, который давно пользуется самолётами, как транспортным средством, ничем уже не интересуется в полёте, кроме подаваемого аппетитно выглядящего бортпитания во время продолжительых полётов, аккуратно уложенного на маленьких подносах. Он уже не стремится получить место у окна-иллюминатора, всё ему надоело и хочет он лишь одного: скорее приземлиться и отправиться отдыхать в кругу родных или в санатории, или - в нужное учреждение по делам своей командировки.
... Другое дело - пассажир, ещё не привыкший к необычному для него средству быстрого передвижения: во-первых, ему кажется не сразу постижимым преодоление больших расстояний за такой короткий срок: как это так - в Одессу или, скажем, - в Сочи ехать поездом - сутки, а на самолёте - два часа; в Ереван или Тбилиси - почти трое суток, а на самолёте - менее трёх часов; на Дальний Восток - шесть-семь суток, а в полёте - всего восемь часов без посадки... Во-вторых, конечно, - культурное обслуживание, которое он далеко не всегда встречает на железнодорожном транспорте или в тесном, душном междугородном автобусе. Было ещё и "в-третьих" - это то, что билет на самолёт в прежнее время стоил не намного дороже железнодорожного - люди старшего возраста ещё помнят это. Ну и, безусловно, - такие интересные и необычные возможности обзора - вот поднимаемся выше груды ватных облаков, туч, неумеренно льющих на землю - всем уже изрядно надоевший дождь; нам, неожиданно, и только для нас, высоко вознесшихся, светит весёлое, золотое солнце на очистившемся небе; медленно, как нам кажется, "проплываем" незнакомые красивые места, а вот и, перед посадкой, - родные узнаваемые места, - знакомая пригородная местность, маленькие посёлки и деревеньки близ города, уже видишь и узнаёшь, кажется, улицы, по ним проворно снуют резвые жучки-автомобильчики. Довольно близко под самолётом, уже - несколько замедленно (самолёт как бы "скользит" на посадочной глиссаде) проплыли оживлённые шоссе, зелёные рощи с крохотными, но уже различимыми деревьями, и вот - приближается стремительно набегающая посадочная полоса, вот уже коснулись её упругие шасси и самолёт, слегка пружинно подпрыгнув, вскоре останавливает свой бег; затихает лёгкий свист выключенных двигателей, наступает уже непривычная тишина, сразу сменяемая оживлённой суетой и галдением пассажиров, достающих из верхних багажных ёмкостей свои вещи. Немного беспокойно - встречают или нет, на чём добраться до цели вояжа, как устроишься в санатории или пансионате, удачно ли пристроишься на частной квартире - словом, заботы, беспокойства, но и какой-то душевный подъём, "и сердце бьётся в упоеньи", а, может, - от волненья, всё вместе...
А ночной полёт! Это - красота неописуемая! На темносинем и чёрном сплошном бархате ночи за бортом - вдруг появляются россыпи ярко сияющих бриллиантов - это огоньки минуемых нами городов и посёлков. Большие скопления ярких точек - это города, маленькие, иногда - вообще несколько светлячков, - это небольшие посёлки, хутора или какие-нибудь незнакомые нам объекты, - что это? Бог с ними, они уже далеко... Остаются позади одни кучки рассыпанных бриллиантов, на смену им появляются другие... Иногда вдалеке движутся огоньки других самолётов, идущих своим эшелонным маршрутом; приближается очередная сверкающая россыпь, она всё увеличивается в размерах, становятся различимы в сплошном скоплении огней прямые яркие параллельные пунктиры уличных фонарей, и вот уже близится посадка, ночная посадка на быстро приближающуюся полосу, окаймлённую двумя ровными рядами синих огоньков... Да, необычно как-то всё... Но я обещал вам авиазайцев - вот они, хватайте их за уши...
Кто ни разу не был транспортным "зайцем", тот не ведает высокого душевного подъёма и волнения от запретной "халявы" - войдёт контролёр или не войдёт, и где войдёт, и с какой площадки, или одновременно - с двух... И как найти путь успешного отступления, и вообще - как "выкрутиться" в случае чего... Ух, ощущения! Адреналин - в кровь, душа - на свободу, спасайся, кто может!!!
Был я "зайцем" ( не систематически, конечно, - иногда, во времена моей бурной юности и небогатого студенчества...) - и автобусным, и троллейбусным, трамвайным и, даже, представьте,
- железнодорожным ( у кого ещё такой богатый опыт?..). Но, скажу вам, авиазаяц - это совсем другое: во-первых, от контролёра бежать некуда - на ходу не спрыгнешь, как со старого городского транспорта, не имевшего автоматически закрывающихся дверей...
Во-вторых, несколько раз проверяют твой билет перед посадкой, и стюардесса, при входе в самолёт, - тоже... И ведь стоять не будешь, надо где-то сесть, а на какое место садиться? Вдруг оно не свободно, а принадлежит порядочному, законопослушному пасса- жиру, и тебя прогонят раз, два... Нет, это как-то даже, я бы сказал - унизительно для высокоморального советского человека, живущего в самой счастливой стране, и ни в чём не нуждающегося!..
Иное дело, когда "халява" сама идёт в руки - на, возьми меня!.. Тут уже упустить её - грешно, и идеалы высокой советской морали сразу отходят на второй план... Но вы скажете, что в этом самом стремительном корыте, которое - "выше всех, дальше всех и скорее всех", нет места длинноухим?.. Ошибаетесь, очень ошибаетесь, ещё как ошибаетесь!.. Ибо мы рождены, чтоб сказку сделать былью!.. И есть у зайцев, которые от беспокойства и волнения усердно косят "трын-траву" - свои покровители, этакие Мазаи...
Первым моим "дедом Мазаем" оказался молодой, приветливый мужчина, мой зеленоградский пациент. Он не скрывал своей благодарности за мою, как он выразился, душевность, и решил оформить эту свою благодарность несколько необычным образом - будучи пилотом пассажирского самолёта благословенной марки ТУ-154 (да хранит их всех Провидение Господне!.. Не везёт что-то именно им, сто пятьдесят четвёртым, трудягам и бедолагам небесным…) – предложил мне "задарма" слетать на юг, по его маршруту, в Сухуми. Отчего же... Тем более, что я хотел недельки две побывать у ласкового Чёрного моря, прогуляться туда-сюда, на солнышке погреться, и снова дома - вот он я! «Чижик-пыжик, и где ж ты был?...».
... Всё это происходило и было возможным, как вы понимаете, до трагического события с Надей Курченко, серьёзной пред- посадочной проверки на возможность теракта не было, а самолёт имел направление как раз - на Сухуми... И, всё-таки, я чувствовал свою моральную ущербность, как тот известный голубой воришка... Но всё произошло просто: мой благодетель сказал два слова стоявшей у входа стюардессе, я беспрепятственно прошёл в самолёт и сел на одно из многих пустовавших мест. Всё же я по дороге на посадку успел спросить моего сопровождающего: "А что делать, если будет в дороге проверка?" ( оказываются, такие бывают!) - "А очень просто: скажете, что у вас не оказалось бумаги для туалета, и вы использовали билет для этой цели"...). Вот так! Ну, дальше рассказывать не интересно: летел, прилетел, мягко сел, снял себе за рубль в сутки коечку в довольно грязном помещении, зато - возле моря. Обратно уже купил себе билет, хотя мой благодетель обещал привезти меня назад, но я не стал рассчитывать дату его возможного прилёта и, вообще, экономия здесь была небольшая, скорее большее значение имел здесь уже упомянутый выброс адреналина в кровь... Наверное, такой же азарт захватывает мальчишек, нападающих ночью на чужие сады ради отвратительных зелёных и незрелых яблок... Правда, разница в возрасте здесь очевидна, но не судите меня строго - я ведь тогда тоже ещё был молодым!..
Другой случай был интереснее. Опять-таки пациент, лечимый мной в Зеленограде не один день и оздоровление которого стоило мне определённых сил (кож-вен. больные – народ не простой!..) и, даже, нервного напряжения ( но без этого у добросовестного лекаря не бывает!), тоже благодарно предложил мне полёт - "с ветерком!" - он был штурманом пассажирского самолёта ИЛ-18; теперь эти самолёты летают ограниченно, на небольшой протяжённости маршрутах, а раньше, в обозримом мной, далёком и приятном для воспоминаний, прошлом - это были современные тому времени самолёты дальней авиации, зарекомендовавшие себя надёжностью в случае осложнений полёта.
Маршрут его экипажа был другой: в Братск, с промежуточной посадкой в Новосибирске. В Братске экипаж отдыхает, а на следующий день - назад, опять же, с посадкой в Новосибирске. Неплохо, стоит подумать... Думал я недолго: Братск мне был, конечно, ни к чему, хотя "между делом" осмотреть величественную стройку коммунизма, Братскую ГЭС, воспетую Евтушенко - было бы очень даже неплохо, в порядке легкой бесплатной экскурсии - когда ещё представился бы такой случай?.. А в Новосибирск , это - пожалуй: там жила семья Уфимцевых, наши тёплые друзья по совместному проживанию и дружбе наших молодых семей в казахском городе Караганде в пятидесятые годы. Запросто навестить далёких друзей... И – никакой платы-блаты, только мой штурманец рекомендовал захватить пару бутылок коньяка для экипажа – ну, это не проблема, коньяк дома был, и ещё пузырь я захватил для встречи с сибиряками… Да Боже ж ты мой, это тебе даже не на юг слетать!.. Такая неожиданная возможность! А вылет - сегодня
ночью... В общем, я срочно позвонил главному врачу и, исполненным почти искреннего волнения, почти натурально дрожавшим голосом, сообщил о том, что внезапно заболела моя тётя в Киеве (!) и отпросился на два дня. Наверное, уже у меня научился придумывать поводы своих внезапных отъездов всеми нами любимый Деточкин!..
Вечером мы с моим красавцем-штурманом (а был он, действительно, красавцем, за что и принял некоторое временное мученичество от любивших его женщин, от какового мученичества усердно избавлял его я - вдохновением и силой своего лекарского мастерства...) - отправились из нашего Зеленограда уже в Домодедовский аэропорт, причём, уже по дороге, я душевно переживал неправедность своего поступка - обман администрации и партии, так как обманутый мною главный врач был добросовестным коммунистом... Сам себе клялся, что больше никогда такого себе не позволю, если не представится, конечно, подобный неотразимый соблазн...
Вылет на Новосибирск был назначен на час ночи, и в нужное время экипаж, вместе с представителем летающих длинноухих грызунов (узнали?..), направился к самолёту. Трапа ещё не было, забирались по лестнице типа стремянки, прямо в пилотскую кабину, где я первично всё с интересом осмотрел; экипаж занял свои места.
Закончилась посадка, но мне разрешили остаться в пилотской кабине, и это было так интересно! Перед глазами - многочисленные циферблаты приборов, штурвалы, переднее стекло обзора - наверное, - сверхпрочное. Переговоры по радио - взлёт разрешён и… пошёл, всё быстрей, быстрей, предвзлётный разбег; взлётом командует мой штурман, сообщает нарастающую скорость разбега: "Сто!", "Сто пятьдесят!", "Двести!", "Двести пятьдесят!", "Триста, - отрыв!"- И самолёт перестаёт дрожать, мелко сотрясаться - взлетели! И вдруг я увидел, что на нас стремительно надвигается ярко освещённая Останкинская телебашня, - несколько ужасных мгновений - и башня мягко "уходит" куда-то вниз, под самолёт...
Это всё - незабываемо, и всё это я вижу здесь, на рабочем месте экипажа. За стёклами кабины - густая темнота ночи, иногда внизу видны скопления огоньков - освещение далёких посёлков.
Стоит ли говорить о том, что во время взлёта ни о каких ремнях безопасности не было и речи - да мне и сидеть было негде, я стоял! И только держался рукой за спинку кресла командира корабля. Но, неожиданно, - всё прошло так мягко и гладко!.. После набора высоты штурман вышел со мной в пассажирский салон и усадил меня на одно из пустовавших мест, лететь предстояло часа четыре часа с небольшим - "Отдыхайте, Виктор Александрович!". Но дремать не хотелось - столько впечатлений!
... Часа через два, где-то над Томском, небо стало медленно светлеть и был близок неожиданно скорый восход солнца - мы летели ему навстречу!.. И вот уже - почти совсем светло, осталось лететь часа полтора. Вскоре штурман снова вышел в салон: "Виктор Александрович, хотите посмотреть локатор? Пойдём!". Ещё бы не хотеть! Скучно было мне сидеть в салоне, ничего почитать с собой не взял, да и читать не хотелось, а тут пригласили!
Локатор - штука интересная, а для движения вне видимости - и вовсе незаменимая - много жизней было спасено благодаря ему!
"Видите внизу озеро?" Взглянул - небольшое тёмное пятнышко. "А теперь взгляните в локатор" - взглянул, - таких же очертаний пятнышко, - страсть как интересно, сказано бо: "Бесполезных знаний нет!..". Однако, земля приближалась, скоро - посадка; вот прошли над широкой, в несколько рукавов, Обью, различимы лес, пригородные строения, вот - полоса, и наш корабль, опять-таки по команде штурмана, мягко приземляется в аэропорту Толмачёво.
Тепло расстаюсь на сутки с экипажем, договариваемся встретиться назавтра вечером в помещении аэропорта, у справочного бюро. Мой покровитель даёт мне на прощанье свою лётческую фуражку - "Пригодится, Виктор Александрович, чтоб без препятствий выйти на лётное поле!". На мне - осеннее пальто из черного кожзаменителя - я смотрюсь вполне браво и уже начинаю скромно напевать: "Мы - друзья, перелётные птицы..." и даже, обрадовавшись неожиданной свободе, нагло решаю, что "А девушки - потом!"...
Теперь я предоставлен сам себе и уже думаю, как добраться - Новосибирск встретил меня сильнейшим ледяным ветром, почти сбивающим с ног - как только самолёт смог приземлиться? Это было первой моей лёгкой, пока ещё, тревогой... Но рассуждать было некогда - вскоре, с тремя другими пассажирами, сел в такси и довольно быстро очутился на нужной улице. Едва не падая под напором упругого ветра, добрался до нужного дома и, позвонив, неожиданно свалился на головы моих, ещё почивавших, дорогих друзей!.. "Витя, ты откуда?!" Оттуда, оттуда, с неба, шёл мимо, решил заглянуть на минутку... И было раннее утро, и была ра- достная утренняя встреча, сибирское застолье, и всё это, теперь уже давно, - было, и всё это пролетело, ушло навсегда... Я посвятил друзей в расклад своего времени, отпущенного мне судьбой на гостеприимной земле сибирской, и мы решили распорядиться им содержательно и разумно: друзья повезли меня в Академгородок, очень понравившийся мне, погуляли по красивому и огромному городу. Вечером побывали в городском оперном театре с его уникальным, огромным чашеобразным залом, в котором с любого места всё видно и слышно... Всё было пока хорошо, и ничто не предвещало того, что произошло потом, ничто не внушало тревоги!.. Вы спросите: «А не забыли ли вы выпить «со свиданьицем?..» Не беспокойтесь – и это было, и даже – достаточно соответственно необычным и внезапным обстоятельствам!..
…Беспокойство овладело мной тогда, когда вечером следующего дня, тепло распрощавшись с друзьями, я прибыл в аэропорт, откуда меня должен был "подхватить" на обратном пути экипаж: вылет и приём самолётов был задержан уже со вчерашнего дня ввиду про- должавшегося сильного бокового ветра, делавшего опасным и невозможным посадку и взлёт. Справочная никаких прогнозов не давала; положение, очевидно, было затяжным... Ситуация! Завтра мне - на работу, а соседи по ожиданию, транзитные пассажиры, сообщили, что ждут уже четвёртые сутки... Пока отправил успокоительную телеграмму в Москву (Леночке, конечно, не главврачу!..) :"Задерживаюсь ввиду нелётной погоды" - всё, что пока смог сделать... Денег нет, пообедал легко, уже проголодался... Конечно, можно было вернуться к друзьям и переночевать, но как не хотелось этого! А, кроме того, ведь вдруг экипаж прилетит, а меня нет!.. Положение - "ёлки-палки"!.. (Вот почему в моем рассказе так много многоточий – все мое путешествие – это было сплошное многоточие, приятно вспомнить …).
Прошёл слух, что прилетел какой-то самолёт, и я, сам не зная, зачем, вышел на летное поле. Меня моментально атаковали затосковавшие в ожиданиях пассажиры, они буквально налетели на мою форменную фуражку, как мухи на мёд: "Вы из министерства?" - "Нет". "Из управления?" - "А что вы хотите?" - "А о чём вы там, в министерстве, думаете?! Смотрите, народ которые сутки мучается, да ещё - с детьми! Жаловаться будем!"... Я понял, что на меня и на мою фуражку выплёскивается накопившийся гнев и глас народа, который , который, как известно - "глас божий", но разоблачать себя пока не решался - авось, пригодится... И точно! Около часа ночи (по местному времени) прилетели ясные соколы!.. Оказывается, - тоже не без приключений: вначале им дали маршрут не через Новосибирск, а... через Омск! И я уже нарисовал в
воображении своём - «Дывлюсь, значит, на небо, тай невесёлую свою думку гадаю»... « Позабыт, позаброшен - с молодых, юных лет...», и ещё: « Москва! Люблю тебя как сын, как тот, кто "сильно, пламенно и нежно"!.. Но ребята были обязательными, на всякий случай препоручили меня другому экипажу, который направлялся через Новосибирск - дали мои приметы... И, всё-таки, прилетели сами! Хорошо, что, хоть и душевно страдая в ожидании, я все же никуда не удалился все это время и терпеливо их дожидался! Мы пошли к самолёту, не задерживаясь: в любую минуту вылет могли опять отменить. Пришли, сели, и... - шуу, слава Богу, полетели! Но на этот раз самолёт был сверхперегружен! - оно и понятно! И места мне не было - ерунда, готов и постоять немного, (каких-нибудь четыре часа...), главное - летим, брат, летим!!! Сердце поёт: "Нам разум дал стальные руки-крылья!", и "До самой далёкой планеты - не так уж, друзья, далеко!"... Смеётесь? Хотел бы я видеть и слышать, как бы вы запели от радости!.. Конечно, надо было ещё долететь, - говорю же, что наша авиателега была сверхневероятно перегружена, но об этом как-то не думалось, не до того было! Но нашли мне и место, и усадили меня на малозаметную откидную скамеечку возле двери выхода. Какие там привязные ремни, о чём вы говорите, граждане!.. Единственно, - не следовало во время полёта открывать находящуюся рядом выходную дверь, даже, если будет душно - об этом меня не предупреждали, но я догадался сам... Изнемогая от нервного напряга минувших часов, я бессильно опустился на это вожделенное место отдыха - да я бы и на пол сел... После набора высоты мой покровитель вышел ко мне: "Виктор Александрович, может быть, хотите покушать?" - Не то, что "кушать" - "Да я жрать хочу!"- хотелось мне крикнуть, только я не посмел сам попросить, когда разносили "бортпитание" - но лишь артистически вяло и равнодушно промямлил: "Да можно бы, пожалуй...". На такой «артистизм» я был мастер: в другом рассказе («Врачебная проба») был подобный же мой «выход»)…Через минуту милая, улыбающаяся стюардесса уже несла мне на маленьком пластмассовом подносе - спасение от голодной смерти... Горячая котлетка, куриная ножка (ах, ножки, ножки... - но это уже - о другом...), сыр, кубик масла, - комплект, как видите, совсем не кошерный, но тогда я ещё не был искушён в знании законов кашрута и не ведал аксиом несочетаемости в нём различных пищевых продуктов, и это, всё же, был русский самолёт!.. Всё это я вместил в себя единоминутно, вспомнив при этом голодную Каштанку, а ещё - маленькую свою собачку, которая, слава Богу, не голодала и, вместе с Леночкой, тоже дома... А ещё та же стюардесса принесла мне, по моей просьбе, за мои восемнадцать копеек (такие были цены) любимые мной, а также, как оказалось, - и Брежневым, сигареты "Новость". Не отсюда ли моё теперешнее тяготение к местной еженедельной газете с таким же названием, которая иногда меня печатает… Я с наслаждением выкурил сигаретку (тогда разрешалось курить в салоне) и благословлял предоставленный мне комфорт...
...После приятного насыщения алчавшего (или – «алкавшего?..»), в общем квакавшего от голода желудка и душевного умиротворения - меня охватило этакое блаженство, наслаждение жизнью, тихий покой... Немудрено, что, едва прислонившись спиной к стенке, я тут же погрузился в сладчайший сон заслуженного праведника, вознесённого на небо (иже есмь на небеси…) за свои, неведомые нам, многогрешным и недостойным - секретные и выдающиеся заслуги особой глобальной важности.
… Впрочем, видеть какие-либо сны - не пришлось, - некогда было, так как через минуту (!), как мне показалось, меня разбудил, как мне тоже показалось, - удар по голове! Всё! - пронеслось в сознании, - мы разбились!!!
... Однако же, - вскоре осторожно подумал я - если я мыслю, значит, я существую!.. Оказалось - сели, благополучно приземлились в Москве, в Домодедове! Просто я легонько стукнулся головой во время посадки, ведь я сидел не в кресле, но, тем не менее, - добросовестно проспал всю дорогу в неудобном для сна положении... При наличии многих моих недостатков (о чём я умалчиваю единственно из скромности!), упомянутое свойство засыпать в неподходящих условиях - я отношу к своим немногочисленным достоинствам, оно выручало меня в ряде случаев, об этом тоже я уже рассказывал...
В Москве тоже была ночь, начало второго. Мой знакомый предложил мне остаться до утра в комнате отдыха экипажа, я поблагодарил его за всё, - невероятное и скоростное, почти как в фантастической машине времени, далекое и незабываемое путешествие к друзьям, за его заботу, а также тепло попрощался с командиром и бортинженером, но решил немедленно добираться домой - утром должен быть на работе. Как уже я добрался ночью - точно не помню, кажется был какой-то ночной автобус. Пришлось разбудить жену и собачку, что делать, зато - как хорошо дома!..
Успел даже часок поспать, и к восьми уже был на работе, и с улыбкой вспоминал это своё стремительное и, в общем, приятное в итоге, путешествие. Как хорошо, что это было, что помню я это до сих пор и тепло вспоминаю, несмотря на пережитые тогда волнения, и уже ушедших дорогих друзей и самого близкого мне человека!
А, может, и не ушли они, если я всё помню, вижу их перед собою и слышу их голоса... Да хранит их до конца моего память моя!..


Сентябрь 2002 г. Ашкелон.

P.S. Так и не спросил главный врач, как здоровье моей тёти в
Киеве (...) - забыл, наверное, - много забот у главного врача...

[Виктор Рудаев]

ДЕМОН В КАРАГАНДЕ

(Размышления об искусстве вообще, театральном –
в особенности и случившемся, - в частности).

... Скажите, какие, так сказать, главные составляющие любого театра? Я подчёркиваю - главные! Хотя, конечно, нужны и не главные: фойе, где можно в антрактах погулять и рассмотреть большие фотографии знакомых артистов и достоверно порассуждать: вот этот бросил ту и сошёлся с этой (известное дело, артисты - они и есть артисты, меняют жён и мужей, это все знают...), туалеты, где можно привести себя в порядок и даже покурить, и – прочее, - нy, cкажем,- буфет, куда вы, вместе с другими такими же, по окончании первого акта, что называется - "сломя голову" (что соответствует немецкому: "Uber Stock und Stein") бежите наперегонки в общем, грозно топочущем в совместном облаке пыли – табуне доисторических мамонтов или носорогов, могущем смести, во всеобщем стадном воодушевлении, всё и вся на пути своём, дабы ранее других занять место у стойки, где вы можете, если только вовремя прибежите, приобрести за свои наличные - крайне необходимое вам в эту минуту: бутерброд с той самой "осетриной второй свежести" - на тонко, но изящно нарезанном, слегка подсохшем ломтике белого хлеба, или - с папирусного вида, ломтиком сыра, покоробленным с краёв от сухости, или - с почти прозрачными, кожемитовой твёрдости, (вы еще не забыли, и, вообще – знаете, что такое «кожемит»?..) ломтиками твёрдокопчёной колбасы, нарезанной профессионально-ювелирно, подобно лабора- торным тканевым срезам, или - пирожное "эклер", или песочное, с которых, бывает, действительно песок сыплется... Всё это вы будете, победно торжествуя (успел, достиг, ухватил – ну, прямо – по-цезарски!), усиленно и торопясь в ограниченном времени антракта, - жевать, запивая стакан за стаканом - здесь же купленной пенной тёплой фруктовой водой, пока не оглушит вас императивным трезвоном театральный звонок, и тогда, уже давясь в доедании и допивании (заплачено!), вы через минуту, в полном удовлетворении, опять же, стадно чувствуя дружеские локти, или - бивни, или, если хотите, - рога (чужие, конечно же, - не свои, с нарочитой грацией носимые, благоприобретенные в счастливом супружестве в награду от добродетельных и благоверных подруг ваших…) - вприпрыжку помчитесь с другими в зрительный зал...
Конечно же, нужна и "вешалка" - а как же? Ведь театр, как известно, начинается с неё... Но, всё-таки, главные - это, в первую очередь - сцена, разумеется, - современная, механизированная, оборудованная последними достижениями осветительной и звуковой техники и, разумеется, достаточно просторная, - в общем, приспособленная для любых сценических постановок; затем - зрительный зал, по возможности - удобный для видения с любого места, и ещё, представьте - оркестровая яма... Да, да! Ибо совсем недавно я был в театре с непомерно роскошным фойе, не плохим, в общем, залом, но - не понятно почему, отсутствующей этой самой ямой. На сцене может разместиться большой симфонический оркестр, но как быть, если ставят оперный спектакль или, тем более - балет?! Куда прикажете, в таком разе, деваться вокалистам или танцовщикам? Где им место найдём?.. Вот и пришлось мне однажды "наслаждаться" балетным спектаклем, поставленным хорошим балетным коллективом, но не в сопровождении оркестра, а "под фанеру"... Не знаю, как для других, а для меня в этом было что-то оскорбительное, какое-то надругательство над высоким музыкальным искусством! И, напротив, если я встречался с каким-нибудь необычным, нетрадиционным, словом - не канонически предусмотренным вариантом выражения, если не любви, то хоть - уважения к искусству - всё равно, какому: классическому или народному, профессиональному или самобытно-самодеятельному, изобразительному или литературно-музыкальному, или исполни- тельскому в любых жанрах, я всегда относился к этому с пониманием, иногда - с добродушной усмешкой, но всегда - с одобрением этих искренних, даже иногда примитивных усилий. Конечно, в лучших своих примерах, высокий уровень самодеятельного искусства заметно приближается к искусству профессиональному, а высокое качество произведений искусства достигается лишь мастерством их создателей, но не средствами их создания и не соблюдением принятых, иногда - навязанных традиций, и не противопоставлением профессионального - народному и самодеятельному, классического - самобытному, но, неожиданно, - оригинальному…
Так, я, беспредельно благоговея перед любимой мною скрипичной, фортепьянной, органной и иной классической музыкой, выражаемой с помощью исторически утвержденных музыкальных инструментов и в исполнительских традициях, переходящих из эпохи в эпоху, с удовольствием слушал виртуозов-балалаечников Трояновского, Нечипоренко, и других, знаменитое Всесоюзное трио
баянистов (в составе, кажется, Рожкова, Попкова и Данилова), известный Русский оркестр народных инструментов имени Осипова и Казахский - имени Курмангазы, исполнявших сложнейшие произведения классики, написанные совсем для других музыкальных инструментов. В умелых руках музыканта, да ещё - с доброй душой, и пила нежно зазвучит, а на бутылках с водой можно исполнить, как на ксилофоне, - довольно сложные мелодии. Или, например, в маленьком городке, даже в селе, где нет возможности устроить выставку шедевров живописи и выступление артистических знаменитостей - разве нельзя организовать показ репродукций, выставку голографий, наконец, - прослушивание музыкальных записей, даже демонстрацию видеозаписей, и этим нести культуру в народ! Всё можно, если только захотеть и постараться! Вот об одном таком, не забытом мной примере, я и хочу рассказать...
Дела давно минувших дней... Как я уже рассказывал, свою врачебную деятельность я начинал в далёкие пятидесятые годы в Казахстане, в железнодорожной больнице станции Караганда-Сортировочная. Это был железнодорожный посёлок, и почти всё население работало там в различных службах железной дороги, и всё было подчинено железной дороге, и даже школы... В общем, как в сказке: "В Китае все жители - китайцы, и сам император тоже - китаец"... И, конечно, главным праздником был Всесоюзный день железнодорожника (кажется, это было в августе)! В скверике обновлялись павильоны и питейные палатки, привозили в обилии пиво и другое питьё, буфеты и магазины расширяли свой скудный в обычные дни товарный ассортимент...
... И был там вполне приличный Дворец культуры железнодорожников, фасад которого в праздники украшался высоко вывешенным транспарантом, на котором казахский текст начинался словами: "Темиржолы жолдастар!" - что значит: "Товарищи - железнодорожники!"...
Так вот, в этом периферийном дворце была, представьте, эта самая оркестровая яма и в этом-то дворце всё и произошло...
Своего театра в посёлке не было, да и находился основной город на значительном расстоянии от Сортировочной, их связывали так называемые рабочие поезда на паровозной тяге, ходившие редко. Поэтому дворец культуры работал, в основном, на самодеятельность, детскую и взрослую, которой руководили в различных кружках хорошие педагоги из числа ссыльных "врагов народа"... Примкнул к этой самодеятельности и я, аккомпанировал там детскому танцевальному коллективу и, набравшись никем не
укрощённого нахальства, даже выступал с игрой на баяне, исполняя (по слуху!..) произведения серьёзных композиторов, например – «Полонез Огинского», «Танец маленьких лебедей» из «Лебединого озера» и, вконец обнаглев, - «Десятый (си-минорный) вальс» Шопена, который я вынужден был играть в соль-миноре – ввиду ограниченных возможностей моего баяна… Настоящие музыканты относились ко мне снисходительно (врачей там уважали…), и успех у меня был…
Но иногда приезжали к нам и настоящие артисты гастрольных коллективов республиканского масштаба со своими спектаклями - это было большим праздником для нас, изголодавшихся по театру, и мы не были придирчивыми к исполнителям - всё нам было хорошо и тепло нами принимаемо... Но почему я всё время говорю "был", "было"?.. Ведь всё есть и сейчас! И не так уж много лет назад я вдруг решился да и поехал навестить эти места, связанные с началом моего труда, с моей молодостью... После тридцатилетнего перерыва я опять выдержал, и довольно легко - четырёхдневную дорогу (правда, в купейном вагоне...), и даже нашёл некоторых давних знакомых и бывших моих сотрудников. Все постарели (ведь столько лет прошло!), многое изменилось в облике посёлка, но дворец и сквер - на месте, и в очень хорошем состоянии, хотя мне показалось, что уже выглядят по-другому... Но я, как это часто бывает со мной, - несколько отвлёкся... А что делать? Живу прошлым и незабываемым (и хорошо, что прошлое незабываемо!).
Итак, однажды читаем афишу: приезжает к нам оперный ансамбль(!) из Алма-Аты с двумя спектаклями: оперой Рубинштейна "Демон" и балетом Минкуса "Эсмеральда"... Что это такое, то есть - что означает в данном случае слово "ансамбль", стало понятным лишь тогда, когда публика, перестав кашлять, чихать и переговариваться, затихла на своих местах, а оркестровая яма заполнилась... струнным оркестром, состоявшим из мандолин, домр, балалаек и, даже - казахских домбр с длинными грифами... Вот оно что, и почему - "ансамбль"! Всё это - для удобства их, артистов, передвижной (я бы даже сказал: "подвижнической"!) деятельности... Я с любопытством ожидал начала звучания этого необычного сопровождения постановок музыкальной классики...
Представьте - получилось очень даже не плохо, звучание было необычным и нежным, оркестр был довольно слаженным...
Первой постановкой был балет "Эсмеральда". Здесь всё прошло благополучно. Танцевала главную роль юная казашка - лицо широкое, скуластенькое, глазки - раскосые, это не сразу воспринималось и ассоциировалось с образом милой и нежной красавицы - приёмной дочери цыган - Эсмеральды... Но, зато -
ножки... Они были безупречными, вне всякой критики, а это, согласитесь, далеко немаловажно в балете, и я, будучи внимателен к искусству ( и, в частности - к балету, к которому, вообще –то меня Леночка пристрастила, как и ко всему прекрасному…), но только - к искусству, чтоб я так жил, верьте мне, люди, если, конечно, можете, сам-то я за себя, всё же, не ручаюсь… - своевременно и справедливо их оценил, и не только я - публика восторженно рукоплескала и юной прекрасной танцовщице, и всему спектаклю в целом. Ах, ножки, ножки, где вы ныне... Но не буду, не буду, постараюсь не отвлекаться на нежные воспоминания, коими душа согрета… Вы видите, не только такие простолюдины, как я, но и великие уделяли этому милому предмету серьёзное и справедливое внимание... Нашли для спектакля даже козочку - вы помните, она тоже занимает определённое место в повествовании Виктора Гюго, и в балетной постановке тоже.
Но вторым спектаклем была опера Рубинштейна "Демон". Нас, не избалованных зрителей и слушателей, вполне устраивали голоса исполнителей, примитивные декорации и прочее. Естественно, для успешной передвижной деятельности они не могли возить с собой громоздкий багаж и в каждом месте использовали подручный материал для декораций. Первый и второй акты прошли благополучно: были пропеты арии Синодала и Гудала, пережиты были нами и разбойное нападение, как теперь бы выразились, террористов-моджахедов на спящих спутников юного князя... Неприятная "накладка" произошла ближе к концу спектакля - как известно, "дух изгнанья" пел свою знаменитую арию, откуда-то с высоты оглядывая "презренный мир"... Для этой высоты не нашли ничего другого, чем подставка для цветочного вазона, высотой метра полтора и с очень маленькой верхней площадкой. Как исполнитель взгромоздился на это сооружение - я не знаю, но выглядел он очень эффектно, а, чтобы не видна была подставка, она была задрапирована цельным куском тёмной ткани, спускавшейся от плеч певца до пола сцены. И всё шло своим путём до определённого момента, когда Демон, лицемерно утешая царицу Тамару, приступил к этой своей арии. Набрав сколь можно воздуха в грудь, певец постепенно усиливал звучание мощного баритона превосходной тембровой окраски, но на словах "И будешь ты царицей ми-и-ра!" - Демон, вложивший в вокал страсть, эмоцию и силу доступного ему уровня децибелов, вдруг качнулся и, чуть не потеряв равновесия, зашатался на крохотной площадке подставки... Публика замерла, кто-то в зале ахнул, другие зашипели, зашикали, артист чуть не свалился на пол сцены и едва избежал травматическо-
го повреждения или оглушительного хохота зала... Однако, как говорил один мой приятель: «Кому – смех, а кому – гэлэхтэр!» – так и позвоночник можно сломать!..
Но, вынужденно снизив и не напрягая в дальнейшем усилия и резервные возможности голосовых связок, "Демон" перестал раскачиваться, устоял и привычно довершил своё гнусное демоническое воздействие на несчастную царицу Тамару, а там и занавес дали, и все облегчённо вздохнули...
Однако, вы, наверное, потребуете от меня "вернуться" в яму и доложить - а что же в это время происходило там? А ничего не происходило - оркестр продолжал себе спокойненько играть, оркестранты сидели глубоко внизу и не видели ни происходившего на сцене, ни взволнованных лиц в зрительном зале...
Дирижёр, правда, всё видел, что было на сцене, и знал, что было в зрительном зале – всё знал, но, сохраняя железную выдержку и спокойствие, продолжил своё дело до конца и никому ничего не сказал...





Май 2001 г. Ашкелон.

[Виктор Рудаев]

З У П П Е Н Ш Ю С С Е Л Ь !
SUPPENSCHUSSEL…

Завидую я тем, кто знает языки,
Кто смел в волнах иноязычной речи,
Чей путь в познании успехами отмечен,
И, чьи усилия - уверенны, легки!..

* * *

Так начинается одно из моих стихотворений - действительно, я очень сожалею о том, что не знаю толком ни одного языка, кроме русского - насколько интереснее и, видимо, легче было бы жить... Отчасти - сам виноват по легкомыслию молодости, а в какой-то мере - сложившиеся в разные времена и, не зависившие от меня, обстоятельства.
С пятого класса в школе началось изучение иностранных языков, мне достался - немецкий... Для многих иностранный язык был непреодолимой трудностью, из-за него и осенние переэкзаменовки бывали, и на второй год оставались; я же, помнится, - занимался им с удовольствием – жаль, только в пределах имевшейся школьной программы, к этому я еще вернусь... Но, после окончания мной седьмого класса, началась война, это был 1941 год... Один год я вообще не учился, так сложились обстоятельства, а на следующий год я поступил учиться в фельдшерско-акушерскую школу, (теперь - мед. училище). Там иностранного языка вообще не было, но преподавательница русского языка (такой предмет был…), очень милая, интеллигентная старушка, кажется, - из бывших дворян, организовала, по доброте своей, кружок французского, который быстро распался, - жаль, мне нравился и французский; а потом была - армия, там уж известно, какие языки - армейский да матерный! А, когда после войны и окончания прерванной учебы в фельдшерской школе, я начал учиться в мед. институте, пришлось опять заняться изучением языка (учебная программа того требовала!..), на этот раз - английского (!), так как я сразу понял, что, не зная грамматики за десятилетку, немецкий я просто "не потяну", а в "английской" группе обучали с азов...
Преподавание иностранного языка в институте было поставлено несерьезно, требовательности - никакой, и, в результате - изучал я три языка, да так ни одного и не изучил... И еще были случаи в жизни, когда можно было заняться изучением других
языков, а я не проявил своей воли - тут уже я сам виноват, например - прожив три года в Казахстане после института, так и не изучил казахский язык, а мне предлагали помощь. Вы спросите - зачем мне сейчас казахский язык? Сейчас-то он не нужен, а тогда был нужен, для лучшего общения с народом, среди которого живешь. Через тридцать лет я вновь побывал там, где оставил часть своей души... И очень сожалел, что не понимал речь народа, ставшего мне тоже, в какой-то мере, - близким... Почему-то иногда я сожалею, что не познакомился с... цыганским языком! И еще – в более широком, не в медицинском, а в литературном масштабе – с латынью, и еще.. «эсперанто»! Теперь вот пришлось познакомиться с языком «иврит» – примитивно, конечно, - желание и даже способности, несмотря на возраст – есть, даже – лучше, чем у многих молодых, но вот – общения постоянного нет, да ещё говорят быстро, пулемётно – «магэр-магэр» - пойми их!.. Я-то понимаю – но только то, что я сам говорю… А они, думая, что я понимаю, начинают «сыпать» - руками не поймаешь…Блажь? Не о чём старику думать, скажете? Ох, есть о чём думать, не дай вам Бог мои думы... Но любой язык - это золото речи, мне нравятся все... А с цыганами я общался не раз, дивился благозвучной чёткости, музыкальности языка, не один я говорю об этом, недаром ведь - Кармен, Эсмеральда - балет и роман Гюго, и повесть Мериме, недаром - Толстой, театр "Ромэн", цыганские романсы... А, помните, в романе Виктора Кина "По ту сторону"... Впрочем, - хватит! И, вообще - сказано великим М.Горьким: "Бесполезных знаний - нет!" А теперь все безвозвратно ушло, убежало, скрылось за поворотом, не догнать и не воплотить в реальность желаемое, - поздно...
Вот так-то, мои дорогие... Вы скажете - слишком я "растекаюсь мыслию по древу". А куда вам, собственно, спешить (я обращаюсь, конечно, к пожилым…)? Оглянитесь, вспомните, переживите прошедшее еще раз... Не хочу заглядывать в будущее, а в прошлое - заглянул бы... Эх, хоть бы одним глазком - в дорогое для меня прошлое, хоть на несколько лет назад! Спешил, спешил, и вот - пришел! С ярмарки, так сказать. Время, вообще, не бежит, а летит! Само приведет вас, куда надо, к финишу… Так что - не спешите! Но возвращаюсь - к немецкому...
Преподавала нам немка, настоящая, - Ванда Карловна, а по фамилии - Овечкина; весьма возможно, что муж её был русским. Разговаривала она типично по-немецки - четко, резко, этаким "лающим" манером, хотя и, литературно, - безупречно. Не щадила лентяев, в том числе - и своих соплеменников - в нашем классе короткое время учились две хулиганистые девчонки-немки, переростки-второгодницы, по фамилиям - Зейферт и Букольд. Зейферт (кажется - Марина) была красивой девчонкой, но - хулиганистая, чувствовалось - опытная, тёртая... Была своею средь нашей классной шпаны. Букольд - лупоглазая, взгляд - нахальный, хитрый, но более тихая. Обе - отчаянные прогульщицы и лентяйки. Откуда они у нас появились - я не знаю. Может быть, их родители были служащими немецкого посольства или приглашенными специалистами, таких было много в Москве до войны. Вообще, в нашем классе, наряду с представителями типичной "чистопрудной" шпаны ( 613-ая школа и сейчас стоит в Малом Харитоньевском переулке), учились и некоторые будущие знаменитости, и дети "Больших родителей", например, - дочки легендарного радиста Эрнста Кренкеля. Но мое «языковое» рвение Ванда Карловна видела и, наверное, поэтому, придиралась ко мне больше, чем к остальным, на которых она попросту «махнула рукой», и орала: "Ви аусшпрехст ду?! Нихт: "муссен", "коннен", "моглих" - ман мусс заген: "мюссен", "кённen", "мёглих" – умляут, умляут, - ферштейст ду, о, майн гот!!! Она, конечно, прекрасно владела русским языком, лучше многих русских, а переход на немецкую фразеологию объяснялся, видимо, ее душевным волнением... Ну, как же она могла пройти мимо таких грубых неточностей в фонетике - при таком-то ее пристрастном внимании ко мне! Однако, это внимание не мешало ей делать частые записи в моем дневнике для родителей (она была у нас классным руководителем): "Прошу вас прийти по поводу поведения вашего сына!", "Убедительно прошу вас прийти по поводу поведения вашего сына!", "Еще раз убедительно прошу..." и т.д. Дома мне, конечно, за все "воздавалось" сполна и без задержки - долгов, во всяком случае, - я не припомню... О, милая Ванда Карловна! Будучи еще не старым, но уже солидным врачом, я узнал, что был в бывшем Дворце пионеров (переулок Стопани) в каком-то году состоялся сбор бывших учеников этой школы, посвящённый школьному юбилею, и Ванда Карловна была еще жива и присутствовала там... Но узнал я об этом поздно.
Итак, шли уроки, мы учили немецкую грамматику, диалоги и учебные тексты, и все было хорошо, пока однажды...
Однажды мы на уроке приступили к изучению очередного текста, на этот раз темой был - обед в семье, "Миттагессен".
"Эс ист миттагессен!" - резво начал я чтение, и - пошел, пошел "шпарить" довольно легкими фразами, а Ванда Карловна снисходительно кивала... Текст был о том, как мама готовит стол к обеду всей семьи - накрывает скатертью стол и все такое прочее..."Муттер легт ауф дем тиш (не ручаюсь сейчас за грамотность построения фразы…) райне тиштух, штеет ди теллерн, габельн, лефельн, мессерн, зальцфэсхен (это слово, солонка, - мне почему-то безумно нравилось, бывает же так – нравится какое-то слово, и «прилипает» оно, и долго не «отвяжется», например, - в одной скандинавской сказке: Акка Кнебекайзе – вот, приклеилась эта Кнебекайзе, она же – Акка, и всё тут!). Но возвратимся к «Миттагэссен», что случился в шестом ещё классе…
…Унд брингт аус дем кюхе айне Зуппеншюссель... (то есть - "Обед. Мама стелит на стол свежую скатерть, расставляет тарелки, вилки, ложки, ножи, солонку, и несет из кухни…вот это самое!"). Все было мне понятно, кроме этого проклятого Зуппеншюссель! Ну, что это такое, и для чего оно на кухне?.. Натурально - я тут же поднимаю руку..."Вас вильст ду, Рудаев?" - "Ванда Карловна, заген зи мир битте, вас ист дас “Зуппеншюссель?..”. И для верности – «загнул»: “Was fur einе Suppenschussel?” (примерно – “Что это за “Зуппеншюссель”)…
... Сначала реакцией ее на мой вопрос - было простое удивление: брови ее поползли кверху, а, вместе с ними, - и очки... Она просто не могла понять, как это я не знаком с такой необходимой обеденной принадлежностью! А откуда я мог знать, если у нас этой вещи отродясь не было! Кастрюли-сковородки-тарелки были, а этого самого - ну не было и всё!.. Дальнейший разговор уже шел на великом и могучем русском языке... "Рудаев, - внешне спокойно спрашивает она, но уже было заметно, что лицо ее начало покрываться пятнами... - Вы где обедаете (когда она злилась, то переходила с "Ты" на "Вы") - дома или, может быть, - в ресторане?" Ну да, в ресторане! При нашем-то семейном "бюджете" нам только в ресторане обедать! Уже будучи взрослым и самостоятельным, я совсем не много раз бывал в ресторанах, на зарплату нашу врачебную особо не разгуляешься! Как я помню, большинство моих одноклассников было, в общем, из бедных семей - дети служащих, фабричных рабочих - кто мог позволить себе ходить в ресторан? "Новых русских" тогда не было... Я даже толком-то и не знал, - что там, в ресторане? Знал только, что это - лишь для богатых. От наших соседей, Киперманов, я слышал это слово и другое, почему-то особенно раздражавшее меня слово "кафе"... Но они, Киперманы, жили совсем по-другому, - их папа, Исаак Яковлевич, был завхозом в Институте иностранных языков; их старшая дочь Наташа там училась и, вместе с моим сверстником Яшей, - прекрасно говорили по-немецки - к ним много лет ходила немецкая старушка, "бонна"…
А наш папа получал на всех нас, четверых, - скромное содержание военнослужащего невысокого ранга, на которое мы все жили, как могли, у меня даже приличной одежды не было, но тогда этого не стеснялись. Мама, конечно, варила обед, на завтрак в школу - бутерброды, мы не голодали, но ходить в рестораны - это уж извините! Поэтому вопрос нашей "лерерин" был, конечно, - издевательским, но тогда я этого не понял, и простодушно ответил: "Я обедаю дома." "А на чем Ваша мама варит обед?" - голос ее приобрел несколько звенящий оттенок... "На керосинке..." - робким голосом произнес я - уже чувствовалось приближение какого-то неясного, но явно неприятного финала... У нас и газа не было, мы жили в старом одноэтажном доме на Чистых прудах, возле метро "Кировская". "Ну, хорошо! Ваша мама варит суп?!" - Она сама явно "закипала"... "Борщ или бульон"… - почти безнадёжно ответил я, так как почувствовал себя в чем-то виноватым…
Много времени спустя я понял, что тогда я просто "не вписался" в строгое немецкое "рихтиг", или – в обязательное “вихтиг” но откуда мне было знать? "Ну, а в чем Ваша мама приносит этот ваш бульон (последнее слово она произнесла явно подчеркнуто) из кухни в комнату?!" - "В кастрюльке..."- едва пискнул я и понял, что погиб... "Как! - Почти взревела возмущенная такой дремучей дикостью, немка - грязную, закопченную кастрюлю - в комнату?! Так вы едите, как свиньи?!!" И тут же всем нам, невеждам, возмущенно разъяснила, что первое блюдо надлежит налить на кухне в особую фаянсовую миску с двумя ручками, и уже в ней нести на стол - это и есть «Зуппеншюссель»... Немцы иначе и не мыслят о ритуале обеда, во всём у них - порядок, орднунг...
…Прихожу я домой и говорю: "Мама, оказывается, мы едим, как свиньи!" - "Почему, сынок?" - "Да потому, что у нас нет "Зуппеншюсселя"!!!
...Прошло много лет. Мы прожили с женой долгую, счастливую жизнь, от которой остались лишь светлые, но грустные воспоминания. Были у нас и сервизы, хотя и недорогие, а в них - эти самые "зуппеншюссели", чтоб им пусто было, ну и что толку?! В "зуппеншюсселях" мы... хранили печенье, обедали мы в кухне, а суп в тарелки всё равно наливали из ... кастрюльки!..






2001 г. Ашкелон. Израиль.

[Виктор Рудаев]

З Е Р К А Л О
(Сентиментальные воспоминания)

... Емшан - пучок травы сухой...
Он, и сухой, благоухает!
И разом степи предо мной
Всё обаянье воскрешает..."

Эти нежные майковские строки я привёл не для того, чтобы вспомнить душевные переживания двух братьев - половецких ханов, право же - своих, отложившихся в сердце, воспоминаний достаточно, - какие-нибудь запахи или предметы напоминают мне подчас далёкие дни, впечатления детства, юности, прошедших лет - всего того, что промелькнуло мгновенно, ушло навсегда, оставив где-то, в глубине души, упорно хранимые события прошлого - иногда весёлые, чаще - грустные, трогательные, уж такова, видно, сентиментальная натура моя...
... Зеркало - предмет особый, достойный бережного обращения с ним, оно сопутствует всей нашей жизни и жизни близких нам и дорогих людей; мы глядимся в него, оно беспристрастно и, ничего не утаивая, глядит на нас, честно отражая нас в себе - такими, какими мы являемся ему, и нечего на него пенять, коли что... Если бы зеркало могло задержать в себе то, что отражалось в нём за многие годы - сколько бы прошло перед нами, сколько повторилось бы далеко и давно ушедшего! Сколько людей, сколько событий, сколько страстей, трагедий, картин жизни человеческой!.. Может быть - когда-нибудь такие зеркала, сейчас существующие только в сказках и фантастических воображениях, и будут, - зеркала, впитывающие в себя и хранящие в себе всё отражённое в них, и, при необходимости, по выбору, восстанавливающие, по заказу, для повторного восприятия нужные отрезки жизни - почему бы и нет?.. Ведь кто мог, всего лишь десятки лет назад, даже предположить возможность создания компьютерной памяти, с её послушной выдачей нужных данных - путём простого нажатия кнопки?.. Наверное, многое ещё я мог бы поведать - то, что, всё же, затерялось в лабиринтах памяти за давностью лет... А что-то я хранил бы в зеркальной памяти только для себя, моё дорогое, трепетное и сугубо личное... Пока же люди, наверное, недаром относятся к этой неодушевлённости с каким-то уважительным и,

- 2 -
иногда - суеверным вниманием: зеркала завешивают в доме покойного, на зеркале гадают, разбить зеркало - дурной знак...
…"Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи"... Что-то, видно, тут есть, когда-нибудь поймём...
Сколько я себя помню (а помню я себя с трёх лет!), столько сопутствовало мне наше зеркало - большое, метр длиной и, что-нибудь, - сантиметров шестидесяти-семидесяти шириной, в массивной, тёмнокоричневого цвета, гладкой овальной деревянной раме, без всяких украшений, но со сплошным глубоким жолобом посреди ширины обода рамы. Зеркало видело многое, зеркало видело всё, всю жизнь нашей семьи, - моё и моей сестры детство, нашу маму - молодую красивую женщину, молодого, стройного отца; зеркало видело, как тяжело они уходили из жизни и наше бессилие им помочь.
Видело наших гостей, среди которых - погибший в застенках Лубянки или Лефортово добрейший и прекрасный детский поэт Лев Квитко, изумительный саксофонист утёсовского оркестра Рывчун...
А наша родня! Она теснилась вокруг мамы, которая собирала всех родственников-москвичей или приезжавших с Украины, за нашим столом, за небогатым угощением, где было так весело и непринуждённо, рассказывали анекдоты и весёлые истории настоящего и прошлого, вспоминали всем им родной город Умань с неповторимым, изумительным парком "Софиевка", тихими, несущими душевную умиротворённость, городскими, до боли знакомыми, улицами... Раньше вообще - ходили друг к другу в гости, не ради угощения, а ради общения... Что ни говорите, а теперь этого нет: сидят дома, уставившись в экран телевизора, никому ничего и никого не надо. Родители были рады гостям, и зеркало также приветливо смотрело на людей...
На исходе войны родители отмечали свою "серебряную свадьбу", я уже подробно писал об этом, но с улыбкой вспоминаю, что и зеркало было свидетелем этого радостного события… Зеркало глядело на всех, забывших на это время тяготы и горе войны - добрым взглядом и тихо улыбалось...
А наша с Леночкой свадьба! Её справляли в два приёма - родственники собрались на другой день, а вначале мы собрали молодёжь - мою студенческую группу, пришли Леночкины друзья, мы "гудели" всю ночь... Зеркало всё видело и всех запомнило!..


- 3 -
... Появилось оно у нас, когда меня еще не было: кажется, ещё во время Гражданской войны, по которой носило родителей, было оно где-то приобретено, но с тех пор оно всюду сопровождало нас.
Родители жили сначала в украинском городе Виннице - там я родился, потом - в Кировограде (прежнее название – Зиновьевск, а, ещё раньше, - Елисаветград), потом - в Умани, потом... - расскажу всё по порядку - куда торопиться?..
Из Кировограда мы должны были переехать в Харьков, где папе, талантливому гравёру, дали хорошую работу. Но накануне отъезда тяжело заболела мама, отец должен был остаться с ней, а нас с сестрой решено было отправить поближе, к дедушке и бабушке в Умань, с верными сопровождающими и со всеми вещами.
Хорошо помню, как мы были доверены, уже по прибытии в этот город, какому-то возчику (тогда ещё не было терактов и похищения детей; годы коллективизации с их страшным голодом и людоедством были впереди...). Мы ехали через уманский, так называемый Грековский лес, возчик шагал рядом, а мы с Людой, моей сестрой, сидели на наших вещах где-то высоко-высоко (по крайней мере, мне так казалось!) наверху воза и старательно сжимали наше зеркало, доверенное нам - наверное, крепко мы его держали и сохранили в целости доверенное нам - мне было тогда около четырёх лет, Люде - около девяти... В Умани мы провели зиму, и папа, уже устроившись в Харькове, привёз нас туда, а с нами было привезено и наше зеркало... Расскажи сейчас кому-нибудь о всех наших переездах - наверное, не поверят, что родители так упорно всюду таскали за собой наш немудрёный скарб... А что было делать? Трудно было тогда с предметами быта - перевозили не только зеркало, но всё, с трудом нажитое, например - тяжёлую железную кровать, она разбиралась на две штанги, на которые водружался пружинный матрац, и две тяжеленные спинки с большими латунными шарами - очень даже просто поступали: обёртывали, кое-как, по отдельности, каждую составляющую в рогожу и сдавали в багаж...
Не сразу мы обрели квартиру в Харькове, поменяли перед этим две съёмные (тогда называли: «частные») квартиры и, по переезде в Москву, смогли обрести, наконец, покой тоже лишь на четвёртой квартире, так нам дано было не слишком благосклонной к нам судьбой. На этих подробностях я останавливаться не буду, но всюду наша тяжёлая "обстановка" сопутствовала нам, и наше зеркало - тоже; удивительным образом оно, после всех этих перемещений, сохранилось не только в целости, но и в в своём высоком качестве зеркального покрытия, хотя одна из наших
- 4 -
квартир была сырая и холодная. После родителей зеркало долго висело в квартире сестры и, перед отъездом её, с семьёй дочери, на жительство в Америку, зеркало было отдано мне и долго висело в
прихожей нашей квартиры, такое милое и уютное. Сразу, при входе в квартиру, мы смотрелись в него и улыбались ему, как живому, а оно тепло приветствовало нас... Был я юным, молодым, потом стал пожилым и старым, и каждый день, стоило лишь взглянуть на зеркало, я вспоминал события, эпизоды прошедшей жизни, которые стройно, с его необъяснимой помощью, восстанавливались в памяти. Это удивительно и до сих пор мною непостижимо. Есть отрывки из прошедшей в моей памяти жизни, которые я уже оформил в своих невыдуманных рассказах - литературно, так сказать, воплотил... Это, по большому счёту - не моя заслуга, это - бескорыстная заслуга его, Зеркала, его неустанная, постоянная и заботливая помощь моей памяти... Увы, грустно и одиноко, нежданно и негаданно уезжая из Москвы, навсегда, я вынужден был грустно расстаться с ним, вобравшим в себя всё наше прошлое, и отдал его родственникам моей, светлой памяти, Леночки, ставших мне врагами – ни за что, ни про что… Зря, оказалось, отдал – разбить бы его теперь и не глядеться бы им в него…
Оно висит теперь в их прихожей, в хорошем и видном месте. В прошлом году мы с ним повидались и были рады друг на друга поглядеть. Не думал, что не придётся больше….. Хранимо будь в памяти моей долгие годы, добрый спутник наш, каково-то тебе без меня?..

... Запахи юности, запахи детства -
Память давно отошедшего действа...
Что-то неясное сердце кольнуло,
Прошлое мне на мгновенье вернуло…"
****************************************
.. Запахи юности, запахи детства -
Прошлого вздохи, куда от них деться?.."

... Кому-то, бесконечно дорогое ему прошлое, напомнил запах сухого пучка степной травы, кому-то - засушенный меж страниц книги цветок или листочек, или короткие записи в альбоме стихов, а мне - моё старинное и доброе зеркало, с которым я тепло общался всю мою жизнь...


Сентябрь 2002 г. Ашкелон.