Page 1 of 1

Шолом Аш. "Хайль Гитлер"

Posted: Sun Jun 29, 2008 5:10 pm
by yehudinfo
ИЗ АРХИВНОЙ ПЫЛИ
http://aveterra.livejournal.com/467848.html#cutid1


Шалом! Посылаю тебе статью Шолом Аша. Он писатель, классик еврейской (идиш) лит-ры.(1880-1957). Написал очень много. Жил в Польше, Франции, США, Израиле, изъездил всю Европу; был в СССР в начале 30-х, тогда еще существовала еврейско-коммунистическая печать, издательства, широкий круг еврейских писателей и журналистов (ивритских уже успели пересажать а некоторые успели смыться за границу). В Минске его приняли с распростертыми объятиями, компечать взахлеб расточала ему дифирамбы, пришли пионеры и повязали ему на шею красный пионерский галстук, он как западный человек был доволен потемкинскими деревнями. (Читал Леона Фейхтвангера "Москва 1937 года" ?).

Первого мая он наблюдал на Красной площади парад физкультурников. Видел колонну еврейских спортсменов. Это обрадовало его. Его реакция была проста: "Это очень хорошо, если будут еврейские погромы, то будет кому защищать!" Как только он это сказал начался как по команде шквал огня против него всей еврейской коммунистической прессы: "Как это так! В Советском Союзе, при социализме могут быть погромы?" Тут же на завтра пришли пионеры отбирать красный пионерский галстук. Все это писали все евкомовские газеты начиная с московской "Дэр Эмес". Это рассказал нам отец моей жены, простой местечковый еврей из-под Минска, уехавший во-время, в 1930, в Ленинград. В Минске у него во время войны погибло больше 70 родственников.

Вообще Ш.Аш был чудак-человек. В конце 30-х начале 40-х гг. Аш написал трилогию о возникновении христианства "Человек из Назарета", "Апостол" и "Мария". Надо сказать что в еврейской цивилизации, культуре, литературе на теме о Христе лежит двух-тысячелетнее табу. Шолом Аш хотел чтоб самая распространенная ежедневная еврейская газета США "Форвертс" выходившая в то время тиражем в 250 000 экземпляров печатала в своих "подвалах" его "Человека из Назарета". Он пошел к главному редактору газеты к Эйбу Кахану. Тот был класическим социалистом, интернационалистом, участником кажется 2-го Интернационала, был во главе делегации США "рабочих говорящих на идиш". К нему пришел Аш. Ответ Эйба был: "Я не дам свою газету для миссионерской пропаганды..." В это же время вышел перевод этой трилогии на английский. Англиканская Америка взахлеб читала и хвалила трилогию. Евреи же объявили Ашу бойкот. И это ему не забыли до самой его смерти хотя он позже опубликовал "Неопалимую купину", "Моисей" и др. В Бат-Яме есть музей Шолом Аша.


"ХАЙЛЬ ГИТЛЕР"

О профессоре я слышал значительно раньше. Читал некоторые его труды. Одно время он заставил о себе говорить почти всю читающую публику, среди которой он пользовался большой популярностью. Это не мешало, с другой стороны, нажить ему много врагов среди пишущей и критикующей братии, считавших, что он, профессор, своими суждениями подрывает основы морали и нравственности. Книги его, насчитывающие десятки объемистых томов, первые подверглись аутодафе на улицах Берлина в мартовские, ныне исторические, дни прошлого года.

О знаменитых людях, обыкновенно, составляются превратные представления. Признаться, и я, прежде чем познакомиться с этим профессором, представлял его себе совершенно в другом виде. К его имени всегда приклеивалось что-то сенсационное, что всегда было мне особенно несимпатично. Я был удивлен, когда увидел перед собой простое, довольно скромное, но очень симпатичное лицо, овеянное тенью грусти, нет, тупого отчаяния. Меня больше всего поразило в нем с первого взгляда то обстоятельство, что я не почувствовал в нем ни тени вражды и ненависти к врагу, так жестоко и бесчеловечно надругавшемуся над ним. Ведь его история последних месяцев на его старой родине была нам всем хорошо известна. Его не только разорили материально, лишив любимых занятий в высшем учебном заведении, где он как профессор творил и работал в течение десятков лет, его лишили не только средств, накопленных им за многие годы честной и плодотворной работы и труда, но над ним неистово глумились физически в казематах мрачных тюрем, где он томился с первых дней воцарения гитлеровского произвола, а потом в ужасных концлагерях, откуда он чудом спасся.

Заграницей не раз считали его уже мертвым, убитым или лишившим себя жизни от пыток и ужасного режима. Но, благодаря интенсивной помощи всего ученого заграничного мира и его настойчивых ходатайств, он был пощажен, освобожден и выпущен заграницу. И вот я стою перед ним, перед жертвой, чудом спасшейся из рук оголтелых и озверелых гитлеровских молодчиков.

Передо мной пожилой человек, выше среднего роста, с седой небольшой бородой и усами, опущенными долу. Большая голова покрыта густой седой растительностью, лоб высокий морщинистый, а лицо покрыто какими-то двигающимися тенями, видно, недавнего происхождения. Стоя, он горбится немного, по-видимому от перенесенных недавно физических болей, но лицо у него спокойное, даже как будто одухотворенное или удовлетворенное чем-то. Кругом тишина, покой заблудившегося в пустыне одинокого путника, потерявшего путь и не знающего, что грядущий миг ему несет. Профессор тоже выбит из привычной колеи. Он не знает, куда склонить седую голову свою, где осесть и отдохнуть на склоне лет. Не весело на старости совершенно неожиданно стать бесприютным, бездомным странником, изгнанником на чужбине. И, тем не менее, ни единого слова раздражения и обиды, ни тени ненависти к угнетателям, к кровожадным. Наоборот, чувствуется только тупое отчаяние в его признании.

-- "Много согрешили мы, сильно виновато послевоенное поколение!"

Случилось так, что незадолго до этого я встретил старого своего знакомого еврея, нью-йоркского крупного финансиста, выходца из Германии. Человек этот по окончании войны (1914 – 1918) много содействовал укреплению германо-американских отношений и на его совести лежит огромное вложение капитала американскими финансистами в предприятия послевоенной Германии. При встрече с ним первые его слова были: "Я научился ненавидеть!" Когда я спросил его кого, он отчеканил мне на своем своеобразном германо-американском языке: "Бошей". Когда я рассказал профессору о моей встрече и беседе с этим финансистом и о всем том, что он сделал для новой Германии, он рассмеялся. Милая детская улыбка покрыла его грустное лицо, и он сказал: "Да он может разрешить себе ненавидеть!"

– "Почему?"

– "У него пострадал только карман, но не больше!"

-- "Простите, дорогой профессор, я не верю, что денежные потери могли бы вызвать у него такое озлобление против существующего ныне на его старой родине режима. Нет, он обижен и глубоко оскорблен, как еврей, как каждый из нас, остро чувствующих нанесенную нам обиду. Я вот поражаюсь Вам, профессор!..." Но профессор не дал мне закончить своей мысли. Впервые я почувствовал, что он заволновался.

– "Что значит, он страдает как еврей. Он ведь не был в Германии последние годы и лично не мог пострадать".

-- "Как лично не пострадал? Мы все чувствуем страдания наших братьев в Германии и принимаем как личную обиду все оскорбления, сыплющиеся, как из рога изобилия, на несчастных наших единоверцев от варварской гитлериады".

– "Это только слова, пустые фразы! Обида, оскорбление! Конечно, они вызывают антагонизм, вражду, иногда даже чувство мести. Личную обиду я понимаю только в смысле физическом!"

Я побледнел. Кровь моя прилила к лицу и так же быстро отхлынула назад, я сильно побледнел.

- "Чего вы испугались так сильно? – улыбнулся мне профессор, - Это мое личное мнение. Свыше тысячи лет живем мы, евреи, в Германии. Тысячи нитей связывают нас с ее народом. Если я остановлюсь, в частности, на моей родословной, то наша фамилия живет в Германии свыше трех сот лет. Три последних поколения до меня были врачами и пользовались большой популярностью. Мы не только просто жили в Германии, мы с ней срослись. Я не могу себя представить вне этой страны, вне ее народа и его интересов. И вот, в тяжелую годину, переживаемую моей родиной, неведомо откуда пришел человек и одним взмахом руки хочет уничтожить, свести на нет, связь, закрепившуюся десятками веков. Могу ли я с этим мириться? Если бы я был охвачен ненавистью и враждой, это значило бы, что я соглашаюсь с Гитлером, идентифицируюсь с его взглядами и подтверждаю его концепции, что мы, евреи, никогда не сливались с коренным населением, что мы были чужды ему и пользовались только удобной конъюнктурой, сложившейся там для нас. Вот что я подразумеваю под словом личных переживаний!"

Профессор немного разгорячился, он искусственно воспламенял себя, взяв высокий тон и всячески оттеняя каждое слово, как будто желая этим стушевать неприятное впечатление, произведенное на меня его трактовкой понятия о физических страданиях.

На самом деле и у меня было желание обойти этот вопрос и больше его не касаться. Я был доволен, что профессор перешел на общие темы. Но проклятая моя привычка копаться в отвлеченных вопросах и мое упрямство довести каждый мучительный вопрос до полной ясности и логического конца вынудили меня спросить:

-- "Простите, профессор, ваши доводы о необходимости заглушить в себе чувства ненависти не личного, а общего характера и постолько, посколько они не важны для всего германского еврейства, какое вам, в сущности, дело до последствий, когда несправедливость, причиненная вам лично, взывает к возмездию, к ненависти, к мщению? Какие, скажите на милость, доводы общего характера и логические выводы могут заглушить в вас чувства страданий, с вашего разрешения, страданий физических?!"

Настала очередь профессору побледнеть. Его губы задрожали и, склонив голову вниз, приглушенным от волнения голосом он заговорил!

-- "Именно поэтому, - из-за физических страданий!..

Разве физические страдания вызывают только исключительно ненависть и желание мстить? Бывает как раз обратное и довольно часто!.."

Я был поражен.

– "Что вы хотите сказать этим, профессор?.."

– "Очень просто. Поймите, легко умереть раз, но трудно, очень трудно умирать много, много раз. Ведь вам знакома дивная легенда Толстого о человеке, висящем на ветке над глубокой бездонной пропастью и тем не менее чувство неизбежной и неминуемой смертельной опасности не может убить в нем стремления к жизни. Человек приноравливается к жизни во всех положениях и состояниях. Всегда и везде он создает себе видимость почвы под ногами, мирится со всем, оправдывает все, лишь бы продлить свою жизнь на миг, на некоторое неопределенное время. Таков человек!"

– "Я вас не совсем хорошо понимаю, профессор, не откажите пояснить".

– "Хорошо, возьмем как пример бывшего президента германского рейхстага. Чем объясните такое явление? Человек он известный всем нам высокой честностью и безупречной порядочностью. Все годы он принадлежал к партии, которой он служил не за страх, а за совесть, и всячески содействовал ее процветанию. Партия гордилась им, считала своим верным знаменосцем и выдвинула его на самый почетный и ответственный пост, председателя германского Рейхстага. Вся страна знала его как человека приличного и неподкупного. Стряслась беда, произошла катастрофа и он разделил судьбу своей партии. Его арестовали и заперли в концлагерь. Вдруг, через некоторое время мы слышим из его уст слова, которые в основе разрушают все здание, воздвигнутое им десятилетиями, всей своей жизнью.

Никто и в мыслях не допустит, что человек этот подкуплен, или что он кривит душой. Нет. Есть причины глубокие, причины человеческой души, затаенные, с которыми мы не считаемся, не хотим считаться. Стоящие вне событий рассматривают их как в романе. Они ищут героев самобытных и красивых. Мы бы хотели в лице бывшего председателя германского Рейхстага видеть жертву, святого мученика, умирающего от невыносимых пыток в концлагере. Да, если бы этому человеку дали бы возможность умереть, возможно, что он нашел бы в себе достаточно сил и мужества для этого акта. Но ему этой возможности не дали, ему предоставили право жить, то есть не умереть сразу, а умирать бесконечное множество раз. И вот перед такой коллизией его нервы не выдержали. Они сдали!.."

– "Признаться, последнее заявление бывшего председателя Рейхстага произвело на меня впечатление своей искренностью и правдивостью. Мне кажется, что оно явилось результатом переоценки ценностей и признания за системой Гитлера и гитлеризма права на существование. Но откуда этот переворот в душе человека, всю свою жизнь сознательно посвятившего диаметрально противоположной работе. Одно из двух: или человек этот всю свою жизнь обманывал и лгал, или он лжет и обманывает сейчас".

-- "Нет, ни то, ни другое. И прежде, и сейчас он убежден в правоте своих взглядов и воззрений, и, как ни печален этот факт, он сейчас верит и убежден, что Гитлер настоящий вождь своего народа и что доктрины его рациональны и современны. И вот, эту, дикую на первый взгляд метаморфозу я хочу объяснить тем, что человек не может жить вне времени и пространства. Он должен иметь почву под ногами, и, если он таковую по тем или другим причинам потерял, он создает ее из клочков паутины, он изобретает видимость почвы. Подумайте сами. Люди в большинстве физически сильны. Любят борьбу и не мало среди них настоящих героев. Но при единственном условии, когда враг находится перед ними, лицом к лицу. Большинство героев оказались бы трусами, если бы враг оказался у них за спиной. Спина и спинной хребет состоят из целой сети весьма тонких и нежных нервов, и сопротивление их значительно уступает передней лицевой части человеческого организма. Нередко поэтому видеть людей, бесстрашно встречающих врага лицом к лицу, но когда враг очутился позади их, за спиной, они бросают оружие и сдаются трусливо на милость победителя".

-- "Как мне понять это образное сравнение, профессор, как символ?"

– "Ничуть. Просто, без излишних комментариев. Существует такого рода болезнь, при которой больной страдает особой нервозностью и сильно до болезненности реагирует на малейшее прикосновение кого или чего-либо к его спине. Когда такому больному приходится попасть в толпу, нервы у него напрягаются до крайности, в нем надо всем доминирует страх, авось кто-нибудь прикоснется к его больной спине. И если это случается, если кто-либо невольно притронулся к его спине, больной, как ужаленный, вскакивает со своего места, глаза его чуть ли не выкатываются из орбит, он теряет способность рассуждать и претерпевает невыносимые боли. И вот, когда такой больной попадает в концлагерь, где заплечных дел мастера изучают болезни всех заключенных в целях причинения им наибольших страданий, когда этого больного раздевают до гола, ставят лицом к стене, приказывают поднять руки вверх и кричать "ХАЙЛЬ ГИТЛЕР", этот человек не знает, что собираются делать с ним его мучители позади его. Хотят ли они жечь его тело каленым железом, обливать ли его холодной струей, сечь ли его ремнем со свинцовым наконечником или, что хуже всего, проводить своими ногтями по его больной спине. В этот момент вся спина его, весь хребет спинной напрягаются до отказа. Натягиваются как струна. Один момент, и ему кажется, что что-то у него лопнет, не выдержит, прорвется. Представьте себе, что человек этот честный, убеждения его тверды. Он способен защищать их, даже жертвовать собой за них готов. К тому он уже не молод. Он не может больше надеяться начать все сначала, сызнова. Его жизнь уже позади, жизнь красивая, полная прекрасных переживаний и полезной деятельности. Он знает, что если он устоит в этот жуткий час и ни на шаг не уклонится от своих идей, от своих убеждений, его жизнь может быть еще прекрасной. Если же нет, он хоронит не только себя, но все свое красивое и содержательное прошлое. Он сознает, что лицом к лицу с грозящей опасностью он мог бы бороться до конца. Мог бы, как средневековый мученик, принять смерть и с гордым вызовом своим мучителям закончить, хоть на эшафоте свою красивую жизнь.

Но у него нет этой возможности. Они, эти истязатели, знают его больное место, его поставили к стене, его спина обнажена и у него остался живым, трепещущим, один, один только вопрос, чтобы никто не трогал его больную спину. Все стушевывается перед этим жгучим вопросом, все отмирает. Нет больше идей и убеждений твердокаменных, нет больше искрящегося ума, нет правды – справедливости, нет амбиции и совести, нет даже больше желания бороться за свое существование. Все сосредоточено в одном всесильном императиве: Не трогать больной спины, спины, вибрирующей от ожидания, от возможного прикосновения. Подсознание подсказывает ему, безошибочно, единственное спасение в крике "ХАЙЛЬ ГИТЛЕР! ХАЙЛЬ ГИТЛЕР!" Голос сейчас единственный спаситель, единственная защита. И голос становится все громче и громче, ровнее и ровнее. Он становится все больше задушевным, осмысленным, сознательным. Кем были мы вообще доселе? Сборищем немощных, у которых не хватило сил и уменья помочь себе, когда власть, полная власть, была в их руках! Мы взирали налево и направо, бросались во все стороны, не веря в собственные силы, в свою способность и правоту. Да, ХАЙЛЬ ГИТЛЕР мессия и "ИУДА ФЕРЭКЕ!

ХАЙЛЬ ГИТЛЕР, ХАЙЛЬ ГИТЛЕР!!!"

-- "Что с вами, профессор?" Лицо его стало пепельно-серым. Пена забила изо рта и крик его, дикий крик "ХАЙЛЬ ГИТЛЕР" раздавался в комнате все громче и громче. "Профессор, ради Бога, успокойтесь!" Он зашатался, я схватил его в свои объятия, он был в глубоком обмороке. Я его уложил на диван, привел в себя.

Он пробовал улыбнуться, но улыбка вышла натянутой, кривой.

-- "Да, если бы дана была возможность бороться с врагом лицом к лицу!"

-- "Профессор, прошу вас, не будем говорить об этом больше".

-- "Нет, ничего! Единственное, что я хотел вам добавить, это то, что тот, который дни и ночи, долгими неделями, добровольно или насильно кричал "ХАЙЛЬ ГИТЛЕР", не имеет права ненавидеть".

-- "?"

-- "Не знаю! Нет у меня слов обозначить то другое. Но это, что-то, не вражда, не ненависть, совершенно нечто другое, не похожее!!!"

Мы оба замолчали и погрузились в глубокую задумчивость.

Шолом Аш (1880 – 1957)
Писатель, классик еврейской литературы.
Из журнала "Еврейская жизнь" №24 за 1935 год, Харбин.
(С евр. М. Р.)
Публикация в ЖЖ –М.Гольденберг