ЭЛИ ЛЮКСЕМБУРГ

Прозаические тексты
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
Post Reply
yehudinfo
ветеран форума
Posts: 359
Joined: Fri Feb 22, 2008 1:43 pm

ЭЛИ ЛЮКСЕМБУРГ

Post by yehudinfo »

ШАМЕС КАЖГАРКИ
http://www.elilu.info/stories/shames.htm
--------------------------------------------------------------------------------


В то утро разбудил меня прерывистый чахленький кашель нашего «москвича». Едкая копоть набилась в комнате, и я не выдержал:

— Закрой окно, папа!

За решеткой тотчас показалось его взмокшее, разгоряченное лицо.

— Ты проснулся? Очень хорошо! - закричал он. Как ты себя чувствуешь ?

Тут я пожалел, что подал голос.

— Сын, — положил он руку на сердце, — выйди, помоги мне.

— У меня разойдутся швы, папа. Оставь меня в покое.

— Нет! — воскликнул он. — Толкать машину не надо. Ты слышишь, она работает. Поди, открой мне ворота. Открой и закрой — и это все!

— Тебе плевать на мои раны!

— Сын, не говори так. Мне в тысячу раз больнее беспокоить тебя!

Подняв костыли с пола, я вышел во двор. Отец сидел уже за баранкой, пробуя газ холостыми оборотами мотора. Машина билась и вздрагивала.

— Куда ты в такую рань ? — спросил я.

— На Кажгарку! — просиял он.

— В эпицентр ?

— Да, я привезу сюда синагогу!

И он выехал в переулок. На дороге стояли кровати и раскладушки — соседи наши спали еще. Пыль и копоть поднялись в переулке, когда, лавируя между кроватями, отец выезжал на Пушкинскую. Было рано, часов пять, солнце еще не вставало.

Он вернулся к полудню, когда за окном плескалась безумная жара.

В машине рядом с отцом я увидел белую, легкую бороду шамеса Ицхок- Меера, печального шамеса с пострадавшей Кажгарки.

«Москвич» был забит свитками Торы, книгами и узлами.

Я открыл им ворота, и они вкатили во двор.

— Все! — облегченно вздохнул шамес. - Слава Богу, уже мы на месте.

Отдуваясь, он снял с головы тюбетейку и вытер лоб. Чесучевый пиджак был накинут на голую грудь, под мышками лежали бурые пятна пота.

— Ув-ва, ратуйте, хавер. Дайте стакан воды!

— Мы мокрые, как из бани, — заметил отец. Потерпите капельку, я сделаю чайник крепкого зеленого чая.

Шамес стал подозрительно озираться. Он увидел кривые стены дома, рамы с осыпавшимся стеклом. Землетрясение продолжалось целую неделю, толчки следовали один за другим, поэтому двор наш походил на свалку строительного мусора.

— Ну ? — горделиво воскликнул отец. — Как вам здесь нравится?

Шамес закрылся от солнца морщинистой ладонью и пошел вдоль дома, потрескивая штукатуркой, точно яичной скорлупой.

— Тоже опасно, — сказал он. — Тоже аварийно. Но вы отделались удачней всех. Ваше счастье, что вы живете не на Кажгарке.

— Какое счастье? — огорчился отец. — Взгляните, как покалечен мой сын!

Шамес окинул меня сострадательным взглядом.

- Сто двадцать лет жизни и самого крепкого здоровья, мой мальчик!

Отец благодарно улыбнулся и спросил:

— Как вы думаете, ребе, Бог остался жить в этом доме?

— Что вам сказать, хавер. Бог не пощадил даже синагогу!

Тогда отец бережно взял старика под локоть.

— Не будем стоять на солнце, идемте же смотреть наше новое помещение.

— Да, да, идемте. Где моя палка ?

Отец бросился к машине и выволок увесистый саксауловый посох. И оба они пошли на кухню, на задний двор.

Вскоре они пришли в мою комнату. В руках у отца был чайник и три пиалы. Мы сели пить чай.

— Да, — начал отец, — страшен наш Судный день. В глазах шамеса стояли мутные старческие слезы.

Бог насылает несчастье, чтоб людям было над чем задуматься.

— Чтоб я так жил, ребе, как вы правы, — согласился отец.

— Он судил нас в одно мгновенье, все имущество пошло прахом.

— Не постигнуть путей его!

— Нет! Мы забыли о Боге! — воскликнул шамес, и огоньки библейской ревности загорелись во взгляде. — Мы копили имущество, мы клали труды свои на пустое. Недаром учит предание: сердце человека там, где его сокровище!

— Чтоб я так жил, ребе, как вы открываете нам глаза.

— И вот, взгляните, — ничего у нас не осталось! А только душа! Душа! Бездонный кладезь и истинное сокровище. Теперь мы знаем, где надо держать свое сердце. Пусть все соберутся в первую же субботу, пусть каждый очистит свое сердце.

Был май и была суббота — суббота молитв и восхвалений, и к дому нашему потянулось шествие.

Первым в мое окно постучал дядя Шломо, мясник с Алайского базара, человек с разбойничьим басом и веселым нравом. Он лег животом на подоконник, заглядывая в прохладные недры комнаты.

— Босяк, ты ищешь себе приключений? Почему ты валяешься в комнате? Это опасно. Иди на улицу.

— Там можно сгореть на солнце, — сказал я и позвал его к себе.

Он вошел и сел на кровать.

— Что случилось с твоей ногой?

Я показал ему трещину в стенах, зигзаги на потолке.

— Ого! Теперь я вижу, что за кусок потолка на тебя свалился. Молись Богу, вместо ног тут могла быть твоя голова.

— Молюсь, дядя Шломо! — И я поймал его руку. — Я всю неделю прикован к кровати, не знаю, что в городе происходит. Умоляю, расскажите, что у вас, как семья, как дом ?

— Хорошенькое дело, он не знает, что в городе происходит!

Обхватив колено руками, раскачиваясь, дядя Шломо стал рассказывать, как в роковую ночь первого, самого страшного, толчка они чудом успели выскочить на улицу.

— Страшно ли было ?

— Не то слово! Ты видел небо над городом? Все подумали, что атомная бомба. Но, слава Богу, всего лишь землетрясение. Профсоюз выдал палатку. Теперь живем на дороге. А дом пал, и пал по самый цоколь. Жить на дороге не совсем уютно, однако человек привыкает к чему угодно. Теперь послушай о моей хозяйке, у которой снимали квартиру. Послушай об этой вздорной бабе и ты скажешь, что это анекдот. Так нет же, чистейшая правда! Она завела себе манеру каждое утро являться в палатку и требовать у нас деньги. Задай же вопрос: за что? Квартплата! Но дома же нет, кричу я. Нет дома, сумасшедшая женщина, кричит вся улица. А она стоит на своем. Вы, дескать, у меня прописаны...

В окно постучали. Дядя Шломо вышел встречать гостя. Они обменялись во дворе субботними пожеланиями и ушли на кухню. Прибывали еще старики. Прибывали парами и в одиночку, и я отсылал их на кухню. Я сгорал от любопытства: каждый из них заключал в себе уйму городских новостей. Но завязать разговор с ними было невозможно. Они обменивались со мной дежурными фразами, точно с диспетчером, и, таинственные, шли дальше.

Вскоре я увидел отца. Хватаясь за подбородок, нервничая, он ушел за ворота и долго отсутствовал. Потом вернулся, зашел в мою комнату.

— Сын, — сказал он. — Отнесись к этому серьезно.

— Да, папа!

Тогда он стал давиться от смеха.

— Скандал! Мы не можем начать без десятого, нет миньяна, собралось только девять. Я обошел все улицы и не сумел заманить к нам ни одного еврея. Иди спасать компанию, иначе мы опозоримся.

— Что я там должен делать ?

— Зачем «делать» ? — обрадовался он и стал тянуть меня с кровати. — Ты будешь сидеть, как в театре.

Когда мы вышли во двор, он оставил меня и помчался к кухне.

— Ну, Мотл, нашел кого-нибудь ? — крикнули ему с нетерпением.

Отец показал на меня через плечо.

— Пусть уже будет так, — согласился шамес. — Евреи, покройте ему голову.

Из кухни передали табурет. Дядя Шломо поставил его на пороге.

— Садись, босяк, ты все равно сбежишь через пару минут!

Отец вздел на меня замусоленную фуражку и отошел, любуясь моим видом. Стариков зто сильно развеселило.

— Евреи-и-и, не устраивайте балага-а-н, -- скорбящим тенором пропел шамес, пробуя голос. - Сосредоточимся, евреи-и-и.

Возня вокруг меня разом кончилась, все заняли свои места. Первое безмолвное качание тел всколыхнуло спертый, маслянистый воздух кухни, в помещение проник длинный луч солнца, в его свете поднялся маленький шамес Ицхок-Меер. Я увидел павшую на грудь бороду, услышал торопливый шепот мокрых, малиновых губ.

— Слышишь ли Ты, ужасное, чего ужасались, постигло нас, чего боялись, пришло и свершилось! Слышишь ли Ты, льется плач наш, как льется вода, нет покоя нам, нет отрады! Чрево земли дрожит под ногами нашими, точно зверь!

Смыкался теснее круг за столом, сидящие навзмыв подхватывали и возносили молитву шамеса. Вот поднялась неземная скорбь, поминая муки нечестивой Гоморры. Закрутились огненные смерчи, побивалось камнями грешное место. О, безутешная скорбь Гоморры -давно отошедшие муки. Все поминалось людям, все восхвалялось небу. Дело Гоморры шло как вступление, тут он не спорил, нет. Дело прошлого — урок и назидание. И шамес скоро покончил с ним. И тут борода его вскинулась остреньким клином, сжатые кулаки забили над головой. Он взялся просить за свой город, защищать его и отстаивать.

— О, Ревнивый, искал ли Ты десять праведников, прежде чем покарать этот город? Милосердный и Бла-гий, мы не так дерзки лицом и жестки выей, не отпусти нас от лица Своего ни с чем! Открой врата и услышь молитву нашу. Да, мы грешили, кривили, злоумышляли, отступали от заповедей и судов Твоих. Ты прав во всем, что постигло нас. Ты творил правду, а мы ее осуждали. Отступись от ярости гнева Своего, преклони ухо Свое и услышь! Мы не забыли имени Твоего, не забудь нас и Ты, Господи! Вспомни жизнь нашу, что подарил нам — дуновение Свое! Взвесь же вопли мои и положи их на верные весы!..

Тяжелые испарения скатывались к моему порогу, дурманя мне голову. Солнце отчаянно распекло затылок. Я чувствовал близость обморока. И чтоб не свалиться со стула, подобрал костыли и поднялся. Тут я услышал, как в глубочайших подземных недрах родился жуткий рокочущий гул, знакомый гул катастрофы. Разом завыли собаки, закричали кошки. В соседних дворах закричали люди. Над миром занеслась рука разрушения.

— Папа! — заорал я. — Бегите, сейчас будет!..

Ужасающей силы гул выкатился на поверхность. Земная твердь дрогнула и всколыхнулась.

Первым показался из кухни шамес Ицхок-Меер. Я увидел напряженные от ужаса глаза, сжатые над головой кулаки. Он с маху упал на тубурет у порога и, путаясь в нем, откатился в сторону. Это спасло его не откатись он подальше, остальные затоптали бы его. Стариков выносило из кухни единым мощным порывом, и они рассыпались по двору, подальше от стен. Последним бежал дядя Шломо. Он сгреб шамеса на бегу и отнес его к нам. Еще один толчок, силой чуть меньше первого, приподнял нас, точно под ноги забежала морская волна, и все стихло. К небу поднимались столбы пыли и праха, но страшная минута уже уходила.

Старики стали приходить в себя, переглядываться. Вот ожил шамес, боль вернула ему память. Он сел на землю и горько, беззвучно заплакал.

— Человек умирает! — воскликнул отец. — Бегите звать скорую помощь!

И двор мигом пришел в движение.

— Где телефон, Мотл? — выступил старик с пейсами.

— О, Берл, сразу же за углом, в начале переулка. Бегите же, Берл!

Сойдясь к шамесу кольцом, мы стали укреплять его на гнущихся коленях. Принесли злополучный табурет. Шамес сел и успокоился.

— За что я принимаю такое ?

— Успокойтесь, успокойтесь, — говорили ему.

— С моим здоровьем можно кончиться каждую минуту.

— Ребе, не делайте панику, у нас тоже слабое сердце и слабые нервы. Мы тоже старые люди.

— Сколько могло быть баллов ? — спросил он.

— Пять-шесть, не меньше, — ответил дядя Шломо. Я чувствую их, как сейсмограф.

— Евреи, — заволновался шамес. —Я должен бежать домой, узнать, что с моим домом ?

— У вас нет дома, у вас палатка, — сказали ему. У нас тоже нет дома. Успокойтесь, ребе, успокойтесь.

— Евреи, не успокаивайте меня, — закричал он. — Соберите лучше свои вещи. Смотрите, как валяются они по всему двору.

— Ребе, прекратите истерику, — вставил дядя Шломо. — Нельзя ходить по двору, нельзя приближаться к стенам. Не будьте ребенком, ребе.

Во дворе показался старик Берл, отец кинулся к нему навстречу.

— Ну, Берл, с чем вы идете, вы дозвонились ?

— Да, сейчас они будут здесь!

Берл увидел шамеса, сидящим на табурете, здоровым и невредимым.

— Что это значит! — возмутился он.

— Ой, Берл, — снова захныкал шамес, — мне плохо!

— Ребе, вы артист, приедут люди, мы наживем себе неприятности!

— Не говорите так, Берл! Вы понятия не имеете, как мне больно и горько. Давайте скорее врача, давайте кого угодно.

Вступился отец.

— Не нападайте на него, Берл. С ребе была истерика.

— Но приедут же люди, что мы им скажем ?

— Мне будет им что сказать, — заметил шамес. Отца это озадачило, он стал чесать подбородок. — Вы дали правильный адрес, Берл ?

— В лес они не поедут.

— Берл, — сказал он, — доведите свое дело до конца, их надо встретить на улице.

И все с облегчением отправили Берла за ворота.

— Хаверим! — воскликнул тогда дядя Шломо. — Ребята! — сказал он, и слабые тела стариков молодцевато вздрогнули. — Исполним же нашу субботу до конца, исполним по всем законам. Давайте поставим стол, давайте поставим стулья!

Мы снова пошли на кухню. Там все было завалено кирпичом и штукатуркой. Стены дали новые трещины, с потолка свисали камышовые циновки. Войти туда отважились двое: отец и дядя Шломо. За ними; еще двое. Действуя осторожно, по-воровски, они вынесли стол. Его поставили под навес, рядом с «москвичом». Разместившись цепочкой, стали передавать стулья Пропыленный с ног до головы, ко мне подошел отец.

— Сын, — сказал он, сияя, ты приглашен править застолье нашей субботы, кидуш друзей. Идем, ты поможешь мне.

И он потащил меня в дом. Здесь тоже были следы новых разрушений, но не такие, как на кухне. Дом наш держался отлично. Мы смахнули с буфета штукатурку и стали ворошить груду битой посуды Потом открыли холодильник, там были бутылки с вином и закуска. Мы пошли к столу.

— Бог не оставит нас, — сказал дядя Шломо и взялся распечатывать бутылки, вспотевшие обильной слезой. — Наполним стаканы, евреи.

И в наступившем молчании кто-то крикнул:

— Лехаим, ребе! Скажите нам слово.

Сильно распахнулась калитка, во двор влетела тонкая, стремительная женщина. За ней поспевал Берл. При нем был сундучок с красным крестиком.

— Пир горой! — удивилась она. — Пир во время чумы! ?

Стариков это сильно развеселило.

— Кому вызывали карету ?

Берл выбросил палец в сторону шамеса. Тот стоял со стаканом вина, в другой руке он держал бороду. Шамес тоскливо глядел через забор, где виднелось футбольное поле.

— Вам, дедушка ?

— Добрая женщина, — начал шамес и отпустил бороду, — скажите, вы еврейка?

— Нет! — призналась она. — Армянка.

Шамес снова посмотрел на футбольное поле поверх наших голов. Сильнейшее напряжение мысли читалось на его лице.

— Женщина, у вас доброе лицо и доброе сердце, — сказал он. — Доброе сердце, которое вы держите в доме скорби и плача. Я — шамес, я тоже держу свое сердце в таком доме. В каком-то смысле мы с вами коллеги.

— Интересно! — ответила врач, пытаясь постичь нашего шамеса.

— Послушайте старого человека, который наставлял многих, который поднимал падающих. Сегодня дошло до меня, и я изнемог. Но вспомнил я, как сказал Давид Гаду: к руке Господа припаду, ибо велика милость Его. Но к руке человека не припаду. Бог нас наказывает, Бог излечит. И пошлет исцеление надеющимся на милость Его. .

— У меня подряд три срочных вызова, — перебила врач. — Если вы взялись морочить мне голову, я поворачиваюсь и ухожу.

— Да, добрая женщина, уходите. Вас ждут люди. Не осуждайте меня.

И шамес вышел из-за стола, взял сундучек у Берла и пошел проводить ее до ворот.

— Вы артист, ребе, — драчливо заявил Берл, когда тот вернулся. — Мы наживем себе крупные неприятности.

— Ой, Берл, — вздохнул шамес. — Почему вы такой темный? Такие, как вы, приходят из тьми и уходят во тьму. Есть и другая радость, не только сидеть вместе и пить вино.

— Берл! — разбойничьим басом крикнул дядя Шломо, — вы взялись омрачить нам субботу ?

Шамес снова подошел к столу.

— Евреи, — сказал он, обойдя нас взглядом, — в эти дни Бог разрушил наш временный дом — Кажгарку. Да, но Он не оставит нас, ибо на все есть время, на все есть расчет. Он разрушил Кажгарку, чтоб нам не было за что цепляться, чтоб взоры свои обратили мы на Иерусалим. Там сокровище нашей души, туда нас ведет дорога. В содомский этот час давайте увидим свое предназначение. Нет, не за грехи нас постигло наказание, а в награду. Ведь только в несчастье открываются людям глаза. Пусть же силы не покидают нас, пусть бодрой остается душа наша, и будем прощать друг другу обиды свои.

И мы ударили своими стаканами и дружно выпили.
Post Reply