Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа

Прозаические тексты
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
Post Reply
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа

Post by admin2 »

Жизнь Иешуа Бен Иосефа
(Отрывок из книги “Два Дон Кихота”)


ГЛАВА 1
Иешуа познает мир.
1. Скромная семья в Назарете. 2. Успехи Иешуа в учении. 3. Любовь Иешуа к Торе. 4. Слова кузнеца Исаака о властолюбии. 5. Разговор Мириам и Иосифа о царе Ироде. 6. Ирод — великий полководец. 7. Ненависть еврейского народа к римским оккупантам.

Скромные люди жили в Галилее, в маленьком городке Назарете. Отец — плотник. Весь день в трудах праведных — надо семью кормить. У матери забот невпроворот. Детей-то немало. Как и у всех евреев — сколько Бог посылает. Пятеро мальчиков: Иешуа, Иаков, Иосий, Симон, Иегуда и три девочки: Дебора, Сарра и Суламифь.
Бедно жили. А когда и где вы видели богатого плотника? Прокормить семью помогал сад. Да еще держали пару десятков овец и коз. Сад давал овощи и фрукты, козы — молоко, овцы — мясо и шерсть.
С детства на старшего, Иешуа, легло много забот: и за младшими приглядеть, когда мать занята, и в саду поработать, а главное — стадо пасти.
Но, как и в любой еврейской семье, все отступало на второй план перед главным — учебой. На время учебы с него снимались все домашние обязанности.
Да, у каждого народа есть что-то свое, особенное, что отличает его от других народов. Наше своеобразие в благоговейном отношении к учебе, к знаниям. Наверное, нет в мире народа, который так бы возвеличивал процесс приобретения знаний. С древних времён образованность у евреев ценилась выше богатства. Необразованный — это почти не еврей; он не может познать глубины науки о законах жизни, данных нам Богом.
Удивительно, но этот плотницкий сын, день которого с пятилетнего возраста был заполнен домашними заботами, оказался необыкновенно восприимчив к учебе. Он впитывал знания, не напрягаясь, безо всяких усилий. Иешуа вроде бы не слушал меламеда, казалось, думал о чем-то постороннем. Но стоило меламеду его спросить, как из него начинали литься абзацы, страницы, главы Торы, комментарии к ней. Поразительная была у него память. Услышанное или прочитанное он сразу запоминал навсегда.
Теперь, когда он брел вслед за стадом по горам и ущельям, то часто читал вслух на память большие куски из Торы. Особенно он любил повторять песнь Господу, которую пел Моше и народ еврейский после того, как Бог спас их, проведя по дну Чермного моря.

Моя мощь — Господь.
Моя слава — Господь.
Мой спаситель — Господь. Прославляю Его,
Воспеваю Его,
Славься, Господь отца моего!

Иногда он вспоминал, как возроптали на Моше сыны Израилевы.
— И зачем ты повел нас, Моше? Разве плохо нам было сидеть в земле Египетской у горячего горшка с вареной пищей и наедаться до отвала бараньим мясом с хлебом?
И стыдно ему было за предков своих, которые, хоть и ненадолго, унизились до того, что готовы были променять свободу, дарованную им Господом, на жратву, заработанную рабским трудом. И он, двенадцатилетний мальчик, познавший Тору, воскликнул: “Я никогда, ни на что не променял бы свободу!”
Рано понял Иешуа что народ его порабощен. Понял потому, что внимательно слушал разговоры взрослых, потому что видел, как мытари собирали налоги для римлян, потому что видел наглых римских солдат, презрительно смотревших на его родителей, учителей, соседей.
Люди, окружавшие Иешуа, разговаривали откровенно, в те времена не было системы всеобщей слежки и доносительства, при которой в каждом собеседнике можно было подозревать сексота.
Вот, например, слова кузнеца Исаака, поразившие Иешуа:
— Властолюбие, проклятое людское властолюбие. И нет удержа ему. Еврейский народ не сумел обуздать властолюбие властителей. Оно лишило народ силы, бросило одних евреев против других. Свое проклятое властолюбие властители ставили выше интересов народа. Они, домогавшиеся власти, не только грызлись насмерть, как бешеные собаки, а еще шли к императору, и императора просили рассудить их. О дьявольское властолюбие, призывающее врага в судьи и усмирители народа! Властолюбие погубило страну, и нет спасения от него.
И Иешуа надолго задумывался, как могло случиться, что властолюбие погубило страну. Он стал еще внимательнее прислушиваться к разговорам старших. Многое не понимал и о многом расспрашивал.
Как-то он спросил мать: “Мама, а почему царь Ирод убил свою жену и своих сыновей? Ведь в Торе сказано “не убий”. В ответ Мириам рассказала ему о том, каким жестоким и подозрительным был царь Ирод и как легко возникшее подозрение перерастало у него в уверенность, и как далее следовали дела дикие и страшные, потому что боязнь за свою власть и ненависть переполняли его.
В разговор вмешался отец. — Вы ничего не понимаете, — сказал он. — Царь Ирод был страшный, но умный человек. Снова бы евреям такого царя. Ирод знал мир, в котором мы живем. Он понимал, насколько мало у нас сил, и делал все, что мог, чтобы еврейский народ не противостоял язычникам, а был частью великого римско-греческого мира. Я знаю, глупые люди говорят, что он разбазаривал еврейские деньги, потому что строил дома и стадионы для греков, дал деньги на олимпиаду. Не зря он потратил эти деньги. Благодаря ему, римляне и греки неплохо относились к еврейскому народу. Его у нас не понимают и не любят. Всегда помнят, что он наполовину идумеянин, наполовину араб. Да разве в этом дело?
— Иосеф, ты забыл, о ком говоришь, — возразила Мириам. — Он убивал евреев, как врагов. Его руки обагрены кровью жены и сыновей. Он не еврей, а дикий варвар.
Иосеф не стал спорить. И спокойно, как будто не слыша ее слов, повторил: “Снова бы евреям такого царя”.
Маленький Иешуа не знал, кому верить, отцу или матери. Он забирался в гущу кустарника или ложился на спину под раскидистой сосной и долго размышлял, почему люди по-разному относятся к одному и тому же человеку и как же нужно жить на этом свете и царям, и простым смертным. Он никак не мог понять, хороший царь Ирод или плохой.
Иногда он представлял себе Ирода перед еврейскими воинами, хмурыми и упавшими духом. Какая там борьба с жадным арабским хищником, почуявшим легкую добычу! Только что произошло землетрясение, погубившее 30 тысяч человек и бессчетное множество скота. У многих погибли родные, разрушены дома.
И вот заговорил царь. Он высокий, широкоплечий, с тонким станом. Его доспехи без украшений, такие же, как у простых солдат.
-Храбрые еврейские воины! Не отдадим отечество наше на поругание врагу. За вашей спиной старики родители, жены и дети. Неужели дух ваш упал из-за сотрясения неодушевленных предметов. Если так, то стыдно всем вам. Неужели вы допустите, чтобы страдание народа нашего разлилось за нынешние пределы и стало непереносимым. Выше головы, необоримые еврейские богатыри. Вам ли бояться подлых людей с нечистой совестью? Они больше не люди, потому что нарушили закон, принятый между людьми. Словно дикие звери, набросились они на наших послов и убили их. Теперь их ждет расплата. Не укрыться им от Его всевидящего взора и Его разящей десницы. А мы лишь орудие Его, исполняющее волю Его. Так воздадим гнусным язычникам по их заслугам. Вспомните победы предков и учитесь у них. Храбрость, храбрость и еще раз храбрость. Я буду все время впереди вас. Победа нас ждет. Вперед, славные евреи!
И победа пришла.
Сердце маленького Иешуа сжималось от гордости за свой народ, от радости быть частью его.
Иешуа рано понял, что принадлежит к гордому и благородному народу, культура которого сама по себе бросала вызов всем окружающим странам, ибо религия его понималась евреями как всемирная и единственно верная. Евреи верили в единого для всех людей Бога, невидимого, вездесущего и всемогущего. Себя же они считали народом, избранным Богом для того, чтобы быть образцом высочайшей моральной чистоты, чтобы нести правду о Боге и его Торе по всему миру. Трудно было народу с такой религией существовать в окружении могущественных языческих народов.

ГЛАВА 2
Прошлое Иудеи.

1. Римляне топчут покоренную Иудею. 2. Прошлые события, приведшие к тягостному настоящему. 3. Великий Маттитьяху, сын Иоханана. 4. Народный герой Иегуда Маккавей. 5. Маккавеи — борцы за свободу. 6. Проклятые цари, Гиркан и Аристобул, борясь друг с другом, отдают страну римлянам. 7. Помпей в Иудее.

В год рождения Иешуа император Август разделил Иудею между детьми Ирода Великого на три части. Он предоставил Архелаю половину царства с титулом этнарха. В этнархию Архелая входили Иудея, Идумея и Самария. Ставший тетрархом, Антипа (Ирод) получил Галилею и Иерею. Третья часть досталась Филиппу, также удостоенному титула тетрарха.
Когда Иешуа было десять лет, в 6 г. н. э. Архелай за его жестокость был отстранен от власти и сослан. Его владения были включены в состав Сирии, то есть стали римской провинцией. Первым правителем (прокуратором) этой провинции стал Копоний. Прокураторы обладали огромной властью. Они могли отменять постановления Синедриона, назначать и устранять первосвященников, им было дано право жизни и смерти над гражданами. Подчинялись прокураторы наместнику Сирии.
Еврейский народ нес и нравственные муки, и экономические тяготы. Его положение было похоже на положение русского народа под монголо-татарским игом. И в том, и в другом случае мы видим грабеж населения путем взимания налогов (дани), поддержание раздробленности страны, назначение на высшие посты своих ставленников, презрительное отношение к национальной культуре, подавление народных волнений с помощью массовых кровавых вакханалий.
Презрение римлян к покоренному народу встречало едва ли не большее встречное презрение. Еврейский народ питал органическое отвращение к римскому культу "идолов"; язычество для евреев было давно пройденным этапом. Так для русского народа татаро-монгольский захватчик будет "идолищем поганым". Ненависть к оккупантам умножалась многократно тем, что римляне грубо и высокомерно демонстрировали свою глупую уверенность в том, что евреи — это дикари, не понимающие величия римской культуры и ее превосходства над еврейской "варварской" религией и еврейским "нелепым" образом жизни.
Горестное настоящее вытекало из далеких событий, произошедших почти за сто шестьдесят лет до рождения Иешуа.
Мягкая до того греческая власть Селевкидов преобразилась в дикую и жестокую. Царь Антиох IV по прозванию Светлейший (Эпифан) решил покончить с самобытностью еврейского народа и превратить евреев в греков.
В то время иудейские начальники враждовали между собой и дрались друг с другом за блаженство обладать властью. Сыновья Товии явились к Антиоху, умоляя его напасть на Иудею и передать власть им. Предатели дали царю предлог осуществить его планы. Во главе огромной армии Антиох ворвался в Иудею, взял приступом Иерусалим и самолично ограбил храм. "И был великий плач в Израиле, во всех местах его. Стенали начальники и старейшины, изнемогали девы и юноши, увядала красота женская. Жених и невеста плачу предавались в чертоге брачном. Вострепетала земля за обитающих на ней, и весь дом Иакова облекся стыдом" (Маккавеевская книга).
Светлейший запретил иудейскую религию, за соблюдение национальных обычаев приказал подвергать евреев мучительной казни. Иерусалимский Храм был превращен в святилище Зевса и Диониса.
Восстание против греческого ига (168 г. до н.э.) поднял и возглавил пламенный Маттитьяху сын Иоханана из рода Хасмонеев. Все свои силы отдал этот уже пожилой человек справедливой и, казалось бы, безнадежной борьбе. "Кто за Господа — ко мне!" — провозгласил он. Маттитьяху и его сыновья ушли в горы и стали создавать повстанческую армию из хасидов ("праведных") — евреев, верных своей национальной религии. Под руководством Маттитьяху еврейские повстанцы разбили наголову армию военачальников Антиоха. После этого Маттитьяху был избран еврейским народом главой будущей свободной Иудеи. Великий вождь умер вскоре после этого (166 г. до н.э.). И с тех пор по 37 г. до н. э. все правители и первосвященники были из рода Хасмонеев.
Маттитьяху был плоть от плоти народа, отдававшим всего себя делу освобождения народа. Но он же заложил основы единоличной власти, погубившей впоследствии страну.
После смерти Маттитьяху остались пятеро его сыновей: Иоханан Гаддис, Шимон Тасси, Иегуда Маккавей, Елеазар Аварин и Ионатан Апфус.
Борьбу возглавил третий сын — Иегуда Маккавей, оказавшийся талантливейшим полководцем.
В 165 г. до н.э. Иегуда берет Иерусалим и возобновляет жертвоприношение в Храме. Храм был очищен, возведен новый жертвенник и зажжена золотая Менора. Праздник в честь победы Маккавеев (братья стали называть себя Маккавеями) продолжался восемь дней.
Под руководством Иегуды Маккавея было разбито наголову огромное греческое войско, возглавляемое Никанором — главным полководцем греческого царя Димитрия. Последний подвиг Иегуды Маккавея (161 г. до н. э.) навсегда остался в памяти еврейского народа. С кучкой бойцов в 800 человек дрался Иегуда до последнего вздоха с многочисленным отборным греческим войском. "И оплакивали его, и рыдали о нем сильно все Израильтяне, и печалились много дней. И говорили они: "Пал герой, спасший Израиль" (Маккавеевская книга).
Еще при жизни Иегуды героически погиб его брат Елеазар, а вскоре после смерти Иегуды гибнет и старший брат Иоханан.
Военачальником был избран Ионатан (160-143 гг. до н. э.). Ему пришлось вести борьбу как с греческими войсками, возглавляемыми Вакхидом, так и с эллинистами — ассимиляторами (митьявним). Нанеся поражение Вакхиду, он заключил с ним мир.
У власти — Шимон (142-135 гг. до н.э.) — последний из сыновей Маттитьяху. При Шимоне Иудея была окончательно освобождена от греческого ига. Правление Шимона сделалось началом новой эры для еврейского народа.
Далее в дали истории возникает страшная и отвратительная фигура Птоломея — зятя Шимона, предвестника проклятых царей. Птоломей убил Шимона во время пира. Иоханан, сын Шимона, прозванный Гирканом, начинает борьбу с Птоломеем. Поддержанный народом, побеждает Иоханан. Однако Птоломей успевает убить мать и братьев Иоханана.
Иоханан Гиркан, внук Маттитьяху, счастливо правил страной двадцать девять лет. Он умер в 106 г. до н.э.
Но вот наступает время проклятых царей. Аристобул, сын Иоханана Гиркана, дрожа за доставшуюся ему власть, уморил голодом в темнице родную мать. Затем этот изувер, поверив лживым наветам, приказал убить своего любимого брата Антигона. Остальных своих братьев он заключил в тюрьму. Аристобул изменил форму правления и самолично провозгласил себя царем.
После Аристобула у власти еще более страшный тиран — Александр Яннай (105-79 гг. до н.э.), начавший с того, что казнил своего брата, претендовавшего на престол. Слабый полководец, он прославил себя своей жестокостью.
И вот первое восстание евреев против своего царя. Яннай подавляет его, перебив шесть тысяч человек.
Новое восстание длилось шесть лет. Подавляя его, Яннай убил не менее 50 тысяч человек. Кровавый злодей "учинил ужасное дело: находясь со своими наложницами в уединенном уголке и пируя так с ними, он велел распять около восьмисот иудеев и перерезать на глазах распятых их жен и детей" (И. Флавий. Иудейские древности).
Народ перестал видеть в царях вождей в борьбе с иноземцами. Он стал воспринимать их как преступников, готовых на любое злодейство ради сохранения своей власти. Образовалась страшная пропасть между народом и царями. Цари были не нужны народу. Они навязывали ему себя.
По складу своему еврейский народ не переносил деспотической власти; национальному характеру соответствовал демократический строй с сильной исполнительной властью, облаченной народным доверием. Идеалом народа были вожди типа Маттитьяху и братьев Маккавеев.
Не доверяя народу, цари все в большей степени стали формировать армию из наемников.
После мирного царствования жены Янная — Александры (Шломцион), продолжавшегося с 79 по 70 г. до н. э., вспыхнула ожесточенная борьба за власть между Гирканом и Аристобулом — сыновьями Янная и Шломцион.
В своей безумной схватке Гиркан и Аристобул, для которых удовлетворение властолюбия было важнее интересов народа, фактически отдали страну римлянам.
Вот их главные преступления против еврейского народа.
Стремясь победить Аристобула, Гиркан обратился за помощью к аравийскому царю и с огромным арабским войском пришел в страну. Последствия этого нашествия для еврейского народа были ужасны.
Затем оба обратились за помощью к римлянам. Помпей стал на сторону Гиркана, слабого правителя, не способного править страной без поддержки римлян. По просьбе Гиркана он двинулся в Иудею, вошел в Иерусалим (63 г. до н. э.) и осадил Храм. Началась героическая оборона Храма. Римляне применили все достижения тогдашней осадной техники. Наконец, после трехмесячного отчаянного сопротивления, Храм пал. Началась резня, в результате которой погибло двенадцать тысяч человек.
Страна была обложена данью. Множество территорий было потеряно.
Еврейский народ тяжело переживал происшедшее. Началось мрачное время римского господства.
Верной опорой римлян был царь Ирод Великий (37 г. до н.э. — 4 г. до н.э.).
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (продолжение)

Post by admin2 »

ГЛАВА 3
Иегуда Бен Иезекия в Назарете.

1. Иегуда бен Иезекия в Назарете. 2. Его борьба с проклятыми царями и римлянами. 3. "Неевреи! Трусливая стая бродячих собак!.. Да будьте же, наконец, евреями!" 4. "В бой, в бой, евреи, в бой и только в бой! Впереди свобода!" 5. Сомнения кузнеца Исаака. 6. Иосиф, отец Иешуа: "Терпение, евреи, терпение. Мы должны научиться терпеть". 7. Иешуа первый раз выступает перед людьми: "Люди божьи, любите, любите друг друга. Вот спасение ваше".

Комната в доме кузнеца Исаака. У стены маленький светильник. Свет от огонька непрестанно струится в темноту, проникает в нее, впитывается ею, тонет в ней. И у противоположной стены уже нет совсем света, там только темень, черная темень. Здесь в темноте, невидимый никому, сидит шестнадцатилетний Иешуа, смотрит в сторону огонька, слушает, не пропуская ни единого слова. Иногда он видит в бликах света лицо старого вождя, мужественное, волевое, с горящими глазами.
А комната полна людьми. Тех, кто ближе к светильнику, еще можно разглядеть, а подальше от него лица и тела зачернены тьмой.
Каждый, кто в комнате, рискует и собой, и своей семьей. Потому что пришли они послушать Иегуду бен Иезекия, Иегуду Галилеянина, как называют его в Иудее. Много талантов дали бы римляне тому, кто помог бы им схватить его. Но нет в Галилее негодяя, способного предать врагу любимого сына Галилеи. Все двери в Галилее открыты для него, любой дом в Галилее — его дом. Тетрарх галилейский Ирод Антипа только делает вид, что разыскивает его. Конечно, очень хотелось бы ему преподнести голову Иегуды на золотом блюде наместнику Квиринию. Но своя-то жизнь дороже. Антипа прекрасно знает, что с момента ареста Иегуды бен Иезекия начнется отсчет времени его земного существования. И ничто не спасет его. Ибо зелоты будут охотиться за ним, как за волком, неизбежно загонят в засаду и забьют.
Иегуда родился в 50 г. до н.э. Когда ему было четыре года, не стало его отца Иезекии. Иезекия организовал боевой отряд для борьбы с римлянами и греками. Молодой Ирод, тогда еще не царь, стремясь доказать римлянам свою преданность, выступил против восставших. У него была многочисленная регулярная армия. Иезекия же не ожидал удара со стороны иудеев; его отряд был разбит, а сам он взят в плен. Демонстрируя свое преклонение перед римлянами и свое презрение к синедриону, Ирод, вопреки иудейскому закону, самолично приказывает обезглавить вождя мятежников. Восторг римлян и греков и их восхищение Иродом были неописуемы, горе евреев и их презрение к Ироду были безграничны. Убийство Иезекии послужило Ироду первым шагом к захвату власти в стране.
Пятьдесят шесть лет прожил в Галилее Иегуда, прежде чем о нем узнала вся Иудея. Ведать не ведали Ирод Великий и сменивший его Архелай, что в Галилее живет человек, непрестанно выращивающий и лелеющий ненависть к ним, посвятивший жизнь свою борьбе с ними и их римскими повелителями. С детства и далее год за годом отыскивал Иегуда презирающих рабство и обожающих Свободу. Он неустанно объезжал Галилею, воодушевляя единомышленников, объединял их в отряды, воспитывал молодежь, вербовал новичков в ряды непримиримых. Да, не знали свирепый Ирод и достойный его сын Архелай, что в Галилее медленно и непрерывно росла невидимая сила, готовая в любой момент показать себя. Этот момент наступил после смерти Ирода, в первый год царствования его сына Архелая (4 г. до н.э.). Тогда впервые подняли оружие против римлян отряды Иегуды бен Иезекии.
Прошло двенадцать лет. В 6 г. н. э. Архилай был смещен императором Августом. Часть страны, до этого подчиненная Архилаю, — Иудея, Самария и Идумея была включена в состав Сирии. Сенатор Квириний стал наместником в Сирии, а прокуратором бывших владений Архелая был назначен Копоний.
Тогда-то понял Иегуда бен Иезекия, что настало его время, и страна узнала о партии ревнителей (зелотов, канаим). Эти люди жаждали вооруженной борьбы. Они "пылали неодолимой любовью к свободе. Одного только Бога и только Бога признавали они своим царем и повелителем. Они не знали страха, и смерть в муках не пугала их" (Иосиф Флавий. Иудейские древности).
И вот именно с ним, Иегудой Галилеянином, сыном героя и вождем непримиримых, встречались сегодня жители Назарета, встречались, прячась от любопытных глаз, в домишке одинокого кузнеца Исаака.
Иегуда бен Иезекия встал. Худой, высокий, широкоплечий, лицо, заросшее бородой, лысина на темени. В полной тишине зазвучал его голос.
— Я должен говорить, но я не знаю, как обратиться к вам. Я не могу назвать вас евреями, потому что для евреев Тора и жизнь одно и то же. Но человек Торы всегда свободен. Человек Торы никогда не признает другого человека своим владыкой. Не смертные люди, а Бог наш повелитель. Вы не евреи, если смирились с положением римских данников, если гнете спину перед так называемым царем — чиновником, назначенным императором.
— Мы евреи! Ты оскорбляешь нас, Иегуда! — раздались голоса.
— Нет, вы не евреи!
— Молчи, Иегуда! Мы евреи!
Его лицо затвердело, покраснело, глаза яростно сверкают. Рука Иегуды указующе направлена на кого-то в глубине комнаты.
— Неевреи! Вы, как кроты, роетесь в земле и боитесь поднять голову кверху. Потому что каждый из вас знает, сделай хоть что-нибудь не по-ихнему, и сразу: "Ать-два, ать-два!" Пришли эти, тупоголовые, лицо, как зад, щит на пузе, меч в поганой руке. И пошла рубка, и начнет эта нечисть рубить нас, как жерди, как поленья, как мясо мясник. И не пощадят они никого, и не дрогнет нисколько их рука. Потому что чужды они Богу, потому что не люди мы для них. И рубить им все равно, мужчину или женщину, юношу или девушку, детей или стариков.
Он подождал немного, как бы ожидая чего-то, и вдруг взорвался.
— Неевреи! Трусливая стая бродячих собак! — Гримаса презрения изуродовала его. — Нет, вы немного смелее собак. Те боятся любого, а вы лишь римлян. Бойтесь, бойтесь, мало боитесь! Трепещите, дрожите от страха! Преклонитесь пониже перед ними. Все, как один, встаньте на колени. Как же иначе? Они же великие мастера, золотые руки. Кто еще на этом свете умеет прибивать людей к деревянным крестам? Осанна благородному римскому человеку!
— Ложь! Мы не боимся их! Евреи ни перед кем не встанут на колени, — послышалось со всех сторон.
Голос Иегуды бен Иезекии загремел, заполняя комнату, вырываясь наружу из дома. И в светлой сфере светильника люди видят уже не усталого от суровой жизни пожилого человека, а ясновидца, героя, будущего полководца.
— Да будьте же, наконец, евреями! Да сдерите вы с них их чертову кожуру! Вы увидите обычных необрезанных свиней. Что в них особенного? Что они — выше вас, что их мускулы — крепче ваших? Да плюньте вы на них! Перед кем, согнувшись, ползаем на коленях? Перед кем дрожим крупной дрожью и трусливо прячемся в щели, как ящерицы? Евреи, воспряньте! В бой, только в бой, впереди победа!
Он помолчал немного и вдруг задумчивым голосом задал себе вопрос и тут же ответил на него.
— Почему Бог, вручивший Тору своему народу и заключивший с ним Завет, так унизил его? Почему позволил он нечестивцам топтать его? Я вам скажу, почему. Потому что народ наш предал Бога. Предал тем, что терпел иго нечестивых царей.
И вновь ярость в его голосе:
— Безумный негодяй Аристобул и кровавый подонок Яннай, потом два братца, сцепившиеся в кровавой драке и отдавшие страну Помпею, Ирод — проклятый убийца моего отца, грабитель и палач народа, чуждый нам до мозга костей, сын его — пес-людоед Архелай, которого даже римляне не пожелали терпеть. Проклятые цари продали нас Риму! А теперь здесь, в Галилее, наслаждается властью над нами еще один Ирод, Ирод Антипа — позорище, женатый на жене своего брата. Ирод Ничтожный — достойный сынок кровавого папаши. Он унаследовал от родного папочки способность убивать евреев без колебания. Интересно, долго ли Рим будет терпеть своего подонка? И когда он заменит его другим, конечно, таким же подонком? Деды и прадеды наши, отцы наши позволили худшим из худших управлять нами. Позор народу, не запретившему нечестивцам помыкать собой!
И далее торжественно:
— Увидал Господь, что народ Его — раб, и сказал: "Не сохранил он свободу, дарованную ему, так пусть поставит язычник гнусный ногу грязную и тяжелую на выю его. И пусть стонет он, и слезы льет, и потом обливается, чтобы жирел язычник". Заслужить милость Божию можно, лишь став достойным Его. Ибо Он хочет видеть народ свой гордым и свободным.
Иегуда положил руки на стол, наклонился и внимательно вгляделся в темноту, как бы пытаясь разглядеть сидящих в полумраке людей. Потом он выпрямился и провозгласил неожиданно громовым голосом, как будто не для этих тесно сидящих тридцати человек, а для всей Галилеи.
— В бой, евреи, в бой, в бой — и только в бой! Впереди свобода!
Иегуда умолк, и тишина повисла в полутьме и навалилась на людей тяжким грузом. Все молчали, уязвленные, потрясенные.
Тогда встал и неторопливо подошел к светильнику кузнец Исаак, немного сутулый, казавшийся невысоким из-за огромной ширины плеч. Помолчав немного, он заговорил:
— Ты обозвал нас, Иегуда, неевреями, потому что мы не бросаемся, как бешеные, на острия пик. Но кому будет польза, если мы погибнем без толку. Римские легионы покорили весь мир, и нет равных им на поле брани. Скажи, как нам, евреям, создать армию более сильную, чем римская армия? Если ты знаешь, скажи, и я сейчас же примкну к тебе.
Мгновенно ответил Иегуда:
— Я знаю, как создать такую армию. Нужно воевать. Только в борьбе выковываются настоящие бойцы и командиры. Только в борьбе сплачиваются солдаты в единый организм. Только в борьбе рождаются великие полководцы. Сидя дома на лавочке, не создашь могучую армию.
Кузнец обратил к Иегуде свое угрюмое лицо, взглянул на него внимательно темно-синими глазами — наверно, хотел возразить. Но ничего не сказал и шагнул в темноту.
Вот в светлой сфере Иосеф, отец Иешуа, высокий, узкоплечий, длиннорукий.
— Жители Назарета, здесь недобрым словом поминали Ирода Великого. Люди его проклинают и обзывают самыми страшными ругательствами. Все правда, что про него говорят. Он был в душе дикарь. Формально иудей, он не проникся нашей духовностью. Я уверен, он был чужд Богу. Пресмыкаясь перед римскими властителями, он был безжалостен к нам. Ирод пришел к власти по трупам евреев, доказав римлянам, что он такой же убийца, как они. На деньги, заработанные нами тяжким трудом, он подкупал римских владык, строил грекам города, храмы. Народные деньги, не считая, жертвовал Ирод на Олимпийские игры. Он жил в роскоши, построив себе несколько дворцов и пася стадо наложниц. Он был страшен и в любви, и в ненависти. Но, евреи, будьте справедливы. При нем страна не была раздроблена, наша территория была так же велика, как при царе Соломоне. Ни один римлянин не поганил своими грязными подошвами нашу святую землю, наша армия во главе с Иродом была непобедима, и горько раскаивался тот, кто пытался испытать нашу мощь. Благодаря Ироду, наш Храм засиял, как солнце, над миром. Нашу веру в Творца и его установления уважали все кругом, и никто не смел насмехаться над нами, не смел плевать нам в душу. Поверьте мне, евреи, бывает время в истории народа, когда ему, чтобы выжить, нужно терпеть власть негодяя. Не тем ли мы разгневали Бога, что отказались терпеть власть того, кто правил нами по воле Его. Что мы сделали, когда умер Ирод? К кому мы пошли просить справедливости? Мы пошли к Цезарю, самому страшному нашему врагу. Мышь пошла жаловаться кошке, кролик волку. Ирод — ангел Господень по сравнению с Цезарем. Что мы вымолили у Цезаря? Справедливости? Ха-ха! Мы говорили Цезарю, что Ирод — кровавый негодяй, мы говорили, что не хотим сына Ирода — молодого негодяя Архелая. А что теперь? Сердце страны под властью римского прокуратора. А мы здесь, в Галилее, под властью другого сына Ирода, еще одного негодяя, Ирода Антипы. Вывод. Нужно научиться терпеть власть подлецов, если эти подлецы — свои. Пусть завтра придет толковый сукин сын, который объединит страну, уберет отсюда римлян, и я буду терпеть его подлую власть. Терпение, евреи, терпение. Мы должны научиться терпеть.
— И любить, — вдруг прозвучал над головами присутствующих высокий, странный, юношеский голос.
В темном углу еле просматривалась высокая, узкая фигура, и звенящий страдальческий голос то ли прорыдал, то ли прокричал:
— Мало убивали? Еще убивать? Крови? Больше крови? Тогда свобода?! Хотите новых Маккавеев? Были Маккавеи. А где свобода? Ирод — наша свобода? Цезарь — наша свобода? Где она, наша свобода? Свобода не в остриях мечей и копий. Свобода в любви. "Люби ближнего, как самого себя". Мы, евреи, мало любим друг друга. Давайте любить всех кругом: и старого, и малого, и здорового, и больного, и сильного, и калеку, и властью облеченного, и раба бесправного. Научитесь любить! Научитесь — и увидите, что не надо проливать кровь, потому что свобода придет сама.
— Кто это сказал? — спросил Иегуда.
— Это я сказал, Иешуа бен Иосеф! — и далее дерзко, как бы пытаясь оскорбить. — Имеющий уши — да слышит!
И длинная, странно узкая фигура резко, необычно, по-незрячему, по-безумному рванулась к двери. И там, у порога, повернувшись к людям, Иешуа вознес руки кверху, запрокинул голову и почти застонал, как бы страдая от боли:
— Люди божьи, любите, любите друг друга. Вот спасение ваше.
Хлопнула дверь, и его не стало.
— Это мой сын. — сказал Иосеф. — Он не такой, как все.
— Что за глупость брякнул твой сын, — раздраженно промолвил Иегуда. — Мы и без него знаем, что потомки Адама и Евы должны любить друг друга. Но что делать, если темное и звериное поселяется в части людей? Бандит ворвался в твой дом. Благодарить его за это? Подставить шею под нож? Не защищать мать, отца, жену, детей? Не надо было тебе приводить его сюда.
— А я и не приводил. Он сам идет туда, где собираются люди. Обычно слушает и молчит. Не знаю, что с ним случилось сегодня.
— Да хватит о нем. Что еще ты нам скажешь, Иегуда? — спросил Исаак.
— Что я могу сказать еще? Вот перед вами мои сыновья, Яков и Симон. Кто хочет стать зелотом, записывайтесь у них.
Люди начали вставать с мест и пробираться к светильнику.


ГЛАВА 4
Я Христос для вас.

1. Мысли Иешуа о его предназначении и об окружающих людях. 2. Клятва Иакова и пророчество Иешуа. 3. Чудесное исцеление Анны. 4. Иешуа стоит перед первыми последователями, осеняя их руками.

Люди не тянулись к нему, потому что не было с ним простоты общения. Он говорил необычно, по-особенному, не так, как все. Он не участвовал в общей беседе, а только стоял рядом и внимательно слушал. У него не было друзей. Иешуа рос не среди людей, а рядом с ними.
Но люди были нужны ему; он страдал от одиночества. Можно было пойти к ним и притвориться, что он такой, как они, но гордость не позволяла ему сделать этого, гордость потому, что постепенно им стало овладевать убеждение, что он не просто особенный, но внутренне выше и лучше их.
Иешуа пришел к этому не сразу. Вначале появилась где-то там, в глубине сознания, странная, все время напоминающая о себе вещая ящерица, без устали, по-своему утверждающая: "Ты избранный, тебя ждет высокое предназначение". Ему хотелось возражать, сказать ей, настырной: "Ты что пристала ко мне, с чего ты взяла такое?" Но со временем он покорился ей, покорился с наслаждением, с душевным сладострастием.
Его, не желающего унизиться до прелюбодеяния, жители Назарета считают ущербным, нелепым. Но они еще услышат о нем и горько пожалеют, что не поняли того, кто жил рядом с ними столько лет.
Теперь, после его "откровения" в доме кузнеца Исаака горожане стали поглядывать на него с удивлением, и еле заметная усмешка проскальзывала по их лицам. Он это видел, он чувствовал каждой частицей кожи эти оскорбляющие его взгляды, но не обида, не злость, а жалость к ним, неразумным, охватывала его.
— Они не виновны. Их сделала такими тяжкая жизнь под игом безумно жестоких царей и римских угнетателей. В них мало смирения. Они ропщут, они хотят изменить строй жизни, а не покориться ему. Они не умеют плыть по течению, заданному волей Творца. И все потому, что ведут их по жизни фарисеи, а не Господь. Они, фарисеи, самолично присвоили себе права, им не принадлежащие. Они говорят от имени Бога, вместо Бога, и люди верят им. И некому громко сказать во всеуслышание: "Евреи, не подменяйте Его ни фарисеями, ни саддукеями!" В мире царит лишь Он один — Господь, и между Ним и вами есть место только для того, кого ниспошлет Он.
Был лишь один человек в Назарете, который признавал превосходство Иешуа над собой. Это был Иаков — его младший брат.
Узнав о том, что произошло на встрече с Иегудой, Иаков спросил брата:
— Иешуа, ты против Иегуды?
— Да, против.
— Почему, Иешуа?
— Потому что он ведет нас к гибели. Нет свободы и счастья там, где смерть и кровь.
— Но что же делать? Терпеть их иго без конца?
— Терпеть и терпеть, надеяться и надеяться, преисполниться добротой и любовью. Любовь и доброта спасут нас.
— А разве наш народ не добрый? Разве Тора не учит добросердечию? Но возможно ли добиться справедливости лишь только добротой? Как поступать с убийцами, грабителями, осквернителями святынь?
— Я дам тебе ответ. Но перед этим ты должен поклясться на Торе, что мои слова останутся между нами.
Два брата стояли близко один к другому, лицо к лицу. Иешуа высокий, худой, узкоплечий, длиннорукий, похожий на отца, с глазами, засвеченными озарением и Иаков — пониже, пополней, с доверчивым, простодушным лицом.
Иешуа завернул Тору в материю, бережно прижал к себе, и они вышли из дома. Тропинка вилась над ущельем. Солнце уже не ослепляло и не обжигало, но только освещало и грело. Мир был под ними. Они были над миром.
Братья вошли в пещеру. Постелили тунику на выступ скалы. На тунику Иешуа положил Тору. И Иаков, склонившись над ней, сказал: "Быть мне самым грязным нечестивцем, презираемым Богом и людьми, если я разглашу тайну, которую откроет мне сейчас мой брат Иешуа".
Иешуа подошел к Иакову, положил руки на его плечи, посмотрел ему прямо в глаза, да так, что, кроме этих глаз, проникающих в душу, мозг и сердце, бедный Иаков ничего не видел.
— Любовь и доброта потому спасение, что грядет Мессия.
Иешуа отвел свои глаза, а глаза Иакова стали другими, засветились по — новому, подпитываемые воспринятой от брата энергией. Он стал теперь не тем, кем был минуту назад. Он проникся глубокой верой, верой в скорый приход Мессии.
— Скажи мне, когда и кто?
— Когда? Скоро. А кто — не скажу.
И потом, когда оскорбительно просто говорили об Иешуа, Иаков смотрел на них, говорящих, как на наивных, непробиваемых и испытывал чувство внутреннего превосходства над ними. Он думал:
— Что разумного могут сказать эти люди? Что зримо им, слепым? Они отгорожены от Иешуа высокой стеной и пытаются рассуждать о нем. Они не приобщены к его прозрениям. Им неведомо то, что постиг я, то, что глубоко во мне.
Иаков сделал бы для брата, не задумываясь, все, что тот пожелает. Но Иешуа ничего не нужно было от него, ничего, кроме того, чтобы Иаков признавал всем существом своим, что он, Иешуа, из другого мира, посвящающий, приобщающий к высокому, который видит то, что скрыто от других.
Как-то Иешуа сказал Иакову: "Пойдем к старой Анне".
Анна, одинокая старуха с парализованными ногами, жила в маленьком домике на окраине города. Люди помогали ей: приносили съестное, убирали. Сердобольные соседки мыли ее. Передвигалась она или ползком, или на коляске, которую ей сделал Исаак.
Братья вошли в дом и увидели Анну, сидевшую в коляске у окна — худую, изможденную, с большими глазами навыкате на иссохшем, морщинистом лице. Как она обрадовалась Иешуа!
— Здравствуй, милый Иешуа! Я так рада тебе! С кем ты сегодня?
— Это мой брат Иаков.
— Садитесь, добрые юноши, расскажите, что нового на свете.
Иешуа рассказал о встрече с Иегудой, о его призыве к борьбе.
— Да будет благословен Богом наш славный Иегуда! Он борется год за годом, не зная покоя. Больше бы таких людей! Я верю, рано или поздно мы будем свободны! — воскликнула старуха.
— Не только реки крови приводят к цели, — сказал Иешуа.
— Я не ведаю другой дороги. Уже шестнадцать лет нет в живых моего мужа и троих моих сыновей. Они были распяты по приказу Вара. Трое суток висели они на крестах, умирая в мучениях. Солдаты не позволяли мне подойти к ним с кувшином воды. Я смотрела на них издалека и умирала вместе с ними. Но умерли только они, а я живу и не знаю, зачем.
Анна заплакала. Иешуа подошел к ней, пригладил ее волосы, утер слезы.
— Тебе хочется опять походить по комнате? — спросил он.
— Очень хочу, очень, милый Иешуа.
— Сейчас ты пойдешь.
Он подкатил коляску к стене и стал гладить Анну по голове, ласково убеждая ее: "Успокойся, забудь о твоих несчастьях, не думай о плохом". Потом он отступил от нее на шаг и сказал:
— Анна, смотри мне прямо в глаза. Теперь ты будешь делать то, что я скажу.
И вдруг резко, отчаянно прозвучал его приказ:
— Хватит сидеть! Встань! Иди ко мне!
Анна медленно встала и неуверенно сделала два небольших шага по направлению к Иешуа. Он отступил на шаг назад, и она вновь приблизилась к нему. Иешуа стал отходить от нее с руками, расставленными вперед и в стороны, переживая трепещущим телом каждое ее движение. Анна двигалась за ним. Так он вместе с ней дошел до двери, помог ей повернуться и таким же образом довел обратно до коляски. Усталая, она села в коляску со счастливой улыбкой и сказала: "Как приятно ходить, если бы вы только знали! Большое спасибо тебе, сынок".
Когда они оба шли домой, Иаков, пораженный увиденным, спросил брата:
— Какой силой ты сделал это?
— Той силой, которую мне дал Господь, — ответил Иешуа.
— Так ты... Мессия по воле Бога?
Иешуа не сказал ни "да", ни "нет". Он просто промолчал...
Через год сплотил воедино Иешуа нескольких бедолаг, покалеченных жизнью, почитавших его подобно Иакову и Анне. Он стал собирать их за городом и говорить им слова, родившиеся в нем задолго до этого. Иешуа говорил им о благости Всевышнего, о всепрощении, о скором приходе Мессии. И каких же благодарных слушателей он нашел!..
Они и он. Вот он стоит на пригорке, а они перед ним, ниже его...
Иешуа не ахти какой образованный, для всех пастух и только пастух, обожженный и прожженный солнцем, залитый потом, с грубыми руками, с ногами, болевшими от беспрестанного хождения по горам и ущельям за глупыми, беспрестанно жующими овцами, привыкший лежать на земле и орать на бело-грязную, медленно передвигающуюся шерсть, он, казалось бы, живущий на обочине жизни, вроде бы, не так уж всем и нужный, он вдруг теперь, вот здесь, стоит над ними, весь преображенный, вознесенный высоко к величественному этими доверчивыми трудягами, смотрящими на него преданными, наивными и восторженными глазами. И столько любви, неограниченного доверия к нему, навсегда, на всю жизнь, было у них, что он почувствовал, что никогда, ни на мгновение не сможет изменить им, стать не тем, каким он был в их глазах. И гордость, и торжество переполнили его, и одновременно страх обуял его — страх перед той страшной ответственностью, которую он взвалил на себя. Теперь пути назад не было. Только вперед — до конца.
И он выпрямился, посмотрел на них с величием со своей высоты и, охваченный опьяняющим чувством своей уникальности и власти, протянул к ним руки, которые вскоре должны были перестать быть грубыми, шершавыми и мозолистыми, с тем, чтобы невидимый поток из его тела полился беспрепятственно, равномерно, проникая глубоко в них и соединяя их с ним неразрывно, навсегда. Он был нужен им, и они были нужны ему, и поэтому он стал властителем их душ — они, как он этого и желал, прониклись преклонением перед ним и обожанием к нему.
Какое блаженство быть неземным для них, облагороженных благодаря ему, для них, искавших раньше лишь грубые, простые до глупости, почти животные радости. "Я Христос для вас, для еще крохотной кучки людей, но это только начало, и все евреи Эрец Исраэль, что бы они ни делали, во что бы ни были вовлечены, придут, упадут на колени передо мной и возопят: "Ты Христос!"
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (продолжение)

Post by admin2 »

ГЛАВА 5
Иешуа покидает родительский кров

1. В голове Иешуа вызревает план покинуть родительский кров. 2. Иешуа открывает Иакову свое намерение. 3. Мириам умоляет Иосифа повлиять на сына. Иосиф: "Пусть идет своей дорогой". 4. Мириам: "Не уходи, сынок, останься". 5. Бессонная ночь Мириам. 6. Отец, мать, братья и сестры прощаются с Иешуа.

Время шло. Уже двадцать два года остались позади Он давно не работал по хозяйству — читал, мечтал, сочинял, выступал перед "своими", а что касается каждодневного физического труда — то ли руки до него не доходили, то ли питал к нему отвращение.
Постепенно Иешуа стало ясно, что жить так, как он живет, больше нельзя. Нужно было изменить ход жизни, и изменить решительно.
Казалось бы, место его было среди мудрых фарисеев — наставников и руководителей народа. Но они были чужды ему. Он воспринимал их как неприятных соперников. Фарисеи были плоть от плоти народа, жили в гуще его, были близки ко всем его слоям. А Иешуа увядал в обществе обычных трудяг — кормильцев семьи, уверенных в себе, решительно отстаивающих свои мнения. Ему хорошо было среди слабых, обиженных судьбой, мягких, как воск.
Никто не знал о планах, которые вызревали в его голове. А планы сводились к одному: уйти из дома, уйти насовсем. И вот, наконец, он решился.
Как-то вечером он увел Иакова на окраину Назарета и сказал ему:
— Я уйду. Мне тут невмоготу. Не мне жить среди неспособных поверить в меня. Они смотрят на меня, как на чудака, нетопыря. Они ухмыляются в ответ на мои прозрения и советуют мне отлежаться в тени. Для них толкование Торы фарисеями — последняя истина.
— Но здесь отец, мать, семья.
— Да, это так. Они близки мне, как наша земля и оливы, растущие на ней. Но душевно они далеки от меня, потому что не верят в меня. Я пойду искать мою истинную семью, пойду в Иудейские горы к ессеям, пойду к отшельникам в пустыню, а потом перед нашим народом предстану я, Сын Человеческий, пришедший не из нашего очага самонадеянности и высокомерия, а из отдаленных пустынных мест, где живут люди высоких стремлений.
— Я пойду с тобой, Иешуа.
— Нет, Иаков, оставайся. Ты мне нужен здесь. Успокой отца, утешь мать в эту трудную для нее пору. Постарайся заменить ей меня. Настанет время, когда я скажу тебе: "Помоги!" И тогда пробьет твой час. А сейчас ступай домой и скажи всем нашим, что я ухожу, ухожу надолго. Я иду в горы, потому что не хочу слышать мучительный, бесполезный словесный шум. Вернусь поздно, когда все будут спать. А завтра с рассветом я уйду.
Мириам давно догадывалась, что Иешуа плохо в доме, она беспокоилась, боялась за него, но не знала, как помочь ему. Она видела, что он не способен жить, как все, что мысли его витают где-то далеко, и давно неосознанно ожидала от него чего-то неожиданного. Однако его решение поразило ее. Мириам почувствовала себя так, как будто часть ее тела вместе с куском сердца отрывают от нее.
Она бросилась к Иосефу, стала умолять его повлиять на сына, уговорить остаться: "Ну, куда он пойдет? Кому он нужен, кроме нас?"
Иосеф долго молчал, глубоко задумавшись. Мрачным было его лицо, прорезанное глубокими морщинами. Наконец он сказал:
— Иешуа не такой, как ты, я, его братья, сестры, как все другие кругом. Помочь можно лишь тому, кто хочет помощи. А ему от нас ничего не нужно. Он сам по себе. Уже два года он не делает ничего для дома. Читает книги — и пишет, пишет без конца. Я полистал его бумаги. То ли сказки, то ли притчи, разные проповеди. Да еще ходит к своим полупомешанным нищим и строит из себя перед ними ангела небесного. Что мы можем сделать для такого, как Иешуа? Пусть идет своей дорогой.
Мириам заплакала. Он обнял ее за плечи и постарался утешить.
— Не плачь, дорогая. Посмотри на божьих птиц. Сколько беспокойства за птенцов, сколько трудов. А потом птенцы вырастают, расправляют крылья и улетают. И быстро забывают об отце, матери и родном гнезде. Что делать, если так устроен мир.
Иосеф был потрясен решением сына не меньше Мириам. Но он был мужчина, глава семьи, и никто не должен был знать, как сильно болит его сердце.
Иешуа возвратился поздно. Он на цыпочках пошел к своему ложу, стараясь не разбудить никого. Вдруг он почувствовал обнявшие его худые материнские руки. Мириам покрыла его лицо поцелуями и замочила слезами.
— Не уходи, сынок, умоляю тебя, останься. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо дома, — шептала она.
— Я уйду, мамочка, завтра уйду обязательно. Мне незачем здесь быть.
— Куда ты уйдешь, сыночек? Где твое счастье в этом мире?
— Я иду искать не счастье, а себя. Там на юге есть люди, которые поймут меня и поверят мне. Я больше не могу здесь жить. Если я не уйду отсюда, то умру.
Что могла ответить на эти слова несчастная Мириам? Обхватить своего старшенького руками, прижать к груди и ни за что не отпускать? Когда он лег в постель, она подоткнула одеяло, положила ему на ноги свой шерстяной платок, как он любил, села на край постели и долго гладила, может быть, последний раз в жизни, его мягкие кудри.
Всю ночь она не спала. Жарила оладьи, блинчики, стирала вещи, сушила их у печурки, гладила. А утром, когда слабый ручеек света полился из-за вершин гор, она разбудила его поцелуем в лоб, помогла умыться, поливая из кувшина, поставила перед ним на стол тарелку с оладьями, политыми оливковым маслом, и кружку горячего козьего молока.
— Кушай, сынок. Не скоро тебе придется попробовать домашней пищи.
Когда он собрался в дорогу, все вышли из дому — проводить его. И в этот момент его братья и сестры вдруг почувствовали, что их странный старший брат Иешуа даже очень нужен в доме и им очень грустно терять его. Слезы сестер, объятия братьев, отца. Мать повисла у него на шее, покрывая лицо поцелуями.
Иешуа шел по узкой тропинке в неизвестность и слышал за спиной пожелания удачи и всхлипывания бедной матери.
Он дошел до поворота и обернулся. Все махали ему руками. Он повернулся к ним и стал тоже махать рукой, смотря все время на мать, на ее лицо, мокрое от слез. Он вглядывался в ее лицо, не отрываясь, напрягая что есть силы зрение, как будто хотел сохранить ее лицо в памяти на всю оставшуюся жизнь.


ГЛАВА 6
Детство и юность Понтия Пилата

1.Понтий Пилат — нелюбимое дитя великого Рима. 2. Бесталанный отец, трудолюбивая мать. 3. Понтий выбирает путь солдата; он обретает друга и покровителя в лице Луция Элия Сеяна. 4. Совместные тренировки, погружение во "чрево" Рима, минуты откровений.

Понтий был родное, но нелюбимое дитя этого города. С детства ему доставались объедки и отбросы после праздника других. Он вырос на мостовых грязных и полутемных переулков Эсквилина и Сабуры и оттуда, из убожества тамошней жизни наблюдал величие и великолепие великого города, безумно роскошную жизнь безмерно богатых.
Отец был неудачник. Сын удивлялся ему и не понимал его. Понтию всегда хотелось научить отца все делать не так, по-другому, подтолкнуть его, что-то изменить в его нудном однообразном бестолковом труде. Да разве так нужно жить! Он жаждал перевернуть хлам отцовской жизни, раскидать его яростно по сторонам, растоптать с грохотом. Но когда он пытался повлиять на отца, то наталкивался на непреодолимую стену отговорок, ухмылок, идиотского упрямства, и вначале злоба, а потом страшная скука овладевали им.
Чем занимался его отец? Раз в неделю рано утром запрягал Клавдий старого Кренота и выезжал из дома — начальник полудохлой клячи, волочащей пустую, скрипучую телегу. Вечером он привозил туши забитого скота, разрубал их тут же в телеге на большие куски, переносил их в лавчонку, а Понтий бежал оповещать покупателей: "Отец привез свежее мясо!"
И вот один за другим начинали приходить в лавку люди, и происходило то, за что Понтий презирал отца, этого нюню, размазню без хватки, напора, предающего семью своей дряблостью, податливостью, мерзкой уступчивостью. Болтовня, хохот, шуточки, анекдоты, и очередной дружок уходит, не заплатив, обещая отдать долг при первой возможности. И улетали денежки коту под хвост, так ни за что, за ржание очередного пустомели, за дурацкий рассказ об ужимках какой-то уличной гетеры.
Нет, не в отца пошел он, Понтий, не в отца.
Выручать семью приходилось матери — суровой, резкой в разговоре, работавшей и днем, и ночью не покладая рук. Тяжким трудом своим заделывала она прорехи в семейном бюджете, возникавшие из-за безволия и непрактичности бесталанного отца. По ночам она жарила бобы, лепешки, пирожки с требухой, а днем разносила их по городу.
В дни цирковых представлений Понтий помогал ей.
Они шли вдоль ступенек амфитеатра. Мать несла кастрюлю с бобами, а он шел за ней с корзиной, полной лепешек и пирожков. Их товар шел нарасхват. Покупали просто одетые плебеи для себя, жен, детей.
И вот здесь, в цирке, он разглядывал во все глаза их — холеных, высокомерных, роскошно одетых, тех, для которых жизнь была вечный праздник. Зависть к ним, никогда не продававшим пирожков с требухой, заполняла его. Желание быть таким, как они, быть среди них мучило его.
Да, рано появилось у Понтия отвращение к жизни отца и матери.
— Жить, как они? Нет, никогда не будет этого. Я, Понтий Лициний Пилат, римский гражданин, житель великого Рима, главного города мира, никогда не опущусь до торговли мясом или жареными бобами. Меня ждет другая жизнь.
Но к другой жизни вел только один путь — путь солдата. На что же другое мог рассчитывать внук разорившегося крестьянина, малообразованный бедняк, живущий в инсуле — многоэтажном доме, заселенном неимущими?
Быть римским воином, с оружием в руках служить своему великому государству и получать за это награды.
Они, римские солдаты, назначали и низвергали императоров. Своим преданным легионерам императоры платили по заслугам.
В кипении сражений, в водовороте интриг и борьбы за власть был большой шанс выбраться из болота и пробиться наверх.
Уже в двенадцать лет он был в душе солдат и только солдат. Понтий знал, что войска совершают быстрые переходы на большие расстояния. И поэтому он начал приучать себя к долгим, трудным походам. Рано утром с ломтем хлеба и куском сыра в узелке выходил он из дома и возвращался домой вечером. Детский лук был его любимой игрушкой. Палка заменяла ему дротик; он бросал и бросал ее, целя в дерево и воображая, что не в дерево ударяется она, а втыкается в мягкое тело врага. Меч римского солдата! Главное оружие, приносящее победу! У него был деревянный меч, обитый жестью, точная копия настоящего боевого меча. Ровно сто раз в день он делал молниеносные выпады, пронзая кучу песка, заменяющую ему человеческие внутренности. "Барра!" — зычно орал он и с бешеной скоростью мчался в атаку.
Тренировать и тренировать тело: наращивать мышцы рук, ног, живота, приобретать быстроту и ловкость — превратить себя в непобедимого римского воина, во что бы то ни стало. И тогда впереди слава, богатство, власть. Он уйдет из дома и никогда не вернется в обшарпанный инсул, в тесные, вонючие переулки Эсквилина и Сабуры. Его ждет Эсквилинский холм, главные улицы Рима — Табернола, Гончарная, Новая.
Понтий родился в 20 г. до н. э., во время правления императора Августа. В то время Рим восхищался приемными сыновьями Августа — Тиберием и Друзом. В одиннадцать лет Понтий вместе со всем Римом оплакивал безвременно погибшего юного Друза — блестящего полководца, который по приказу императора переправился через Рейн и с боями довел войска до Эльбы. В 7 г. до н.э. Тиберий заставил покориться германские племена, обитавшие между Рейном и Эльбой.
Казалось бы, наступило мирное время. Великие победы Мария, Суллы, Помпея, Ликулла и Цезаря были далеко позади. Но Понтий был уверен, что ему еще будет, где показать себя. Рим всегда воевал и всегда будет воевать.
В семнадцать лет счастье улыбнулось ему. Через случайного знакомого он узнал, что Луцию, сыну Сея Страбона Сеяна, требуется партнер для воинских упражнений. Он примчался на Палатин к дому Сеяна и, подавляя волнение, разрывающее грудь, стал смиренно просить управляющего допустить его к Луцию Сеяну. И тогда он впервые увидел того, кто стал его ментором и надеждой на жизненном пути — высокого, худого юношу с оттопыренными губами на надменном лице. "Возьми меня — я лягу на землю перед тобой, и ты будешь ходить по мне, — говорил про себя Понтий. — Возьми, умоляю".
И столько мольбы было на его лице, что высокомерный Луций ухмыльнулся, хлопнул его по плечу и весело спросил:
— Что ты умеешь делать, сынок?
— Я умею рубить и колоть мечом, далеко кидать дротик, метко стрелять из лука.
— Пойдем, покажи свое умение.
Они вышли во двор и стали соревноваться. И здесь Понтий, возможно, по наитию Афины, повел себя необыкновенно мудро. Он мгновенно сообразил, что победить Луция Сеяна в соревновании нельзя ни в коем случае. И он стал все делать не в полную силу и поэтому проигрывал. Немного, но проигрывал. И Сеян остался доволен им.
— Ты сильный и ловкий парень, — сказал он. — Я беру тебя к себе на службу. — И вдруг, глядя в упор в его глаза, добавил:
— Ты не дурак. Это тоже хорошо. Думаешь, я не знаю, что ты специально проигрывал?
Они начали вместе тренироваться и во дворе, и в манеже. Луций привык к Понтию и стал воспринимать его то ли как клиента, то ли как приятеля.
И, конечно, не только воинскому искусству отдавали свое время Луций и Понтий. Уже через месяц после их знакомства они начали вместе ходить "по бабам".
До этого Понтий изучал любовную науку в темных, вонючих конурах публичных домов (лупинариев) Сабуры. Его учили крикливые, потные уличные проститутки, заезженные, как старые клячи. Луцию же, когда ему исполнилось шестнадцать, была выделена двадцатилетняя рабыня Ливила, красавица, отобранная его матерью из десятка-другого возможных кандидатур.
Но Луцию скоро наскучила регулярная, разрешенная домашняя любовь, и он, взяв с собой Понтия, отправлялся в общественные бани, где они отдавали себя во власть опытных банщиц-массажисток, или на вторые этажи лупинариев, где выбирали пару проституток попритягательней. И только изредка, когда у Луция появлялось побольше деньжат, шли они к гетере Клодии домой, и здесь с ней и ее подругой Корнелией проводили сладкие часы, попивая велитернское да тускульское и наслаждаясь великолепным искусством этих чаровниц, умеющих превращать процесс удовлетворения желания в несказанное наслаждение.
Все больше доверял Луций Понтию и все откровеннее становился.
Один раз они пошли в конный поход. Отъехав по Аппиевой дороге на триста стадиев от Рима, решили заночевать просто, "по-солдатски" в небольшой роще. И здесь полуосвещенный огнем костра, окруженный темнотой, как стеной, Луций вдруг разговорился:
— Чего ты хочешь достичь в своей жизни? — спросил он.
— Я хочу быть центурионом, — ответил Понтий.
— Ну, а к старости?
— К старости я хочу получить много земли и много талантов от своего полководца. Я построю себе дом, куплю рабов и заживу в свое удовольствие.
Конечно, Понтию было мало этого. Он мечтал о чем-то большем, но не следовало быть чрезмерно откровенным, чтобы не насторожить Луция и не оттолкнуть его от себя.
Луций хмыкнул:
— Да, немного тебе нужно, сынок. А как ты думаешь, кем я хочу быть?
— Ты хочешь стать великим полководцем, как Сулла Счастливый или Гай Юлий Цезарь.
— Сулла и Цезарь были не просто великими полководцами. Они были властелинами Рима. Так вот, этого я и желаю. Я буду хозяином Рима. Ты веришь, что я достигну этого?
— Верю, хотя на твоем пути Август и Тиберий. И здорово же будет звучать — император Луций Элий Сеян. Луций, я буду помогать тебе всегда и во всем.
— А я, когда стану императором, сделаю тебя повелителем одной из римских провинций. Ты вернешься оттуда в Италию богачом и купишь здесь все, что пожелаешь.
— Спасибо тебе. Клянусь Юпитером, я буду всегда верен тебе.
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (продолжение)

Post by admin2 »

ГЛАВА 7
Путь Пилата к посту прокуратора Иудеи.

1. Понтий — легионер, поражающий врагов Рима. 2. Луций становится близким человеком Тиберию. Редкие пиршества. Военная карьера Луция и Понтия. 3. Луций Сеян — второй человек в Риме. Гонения на поклонников Исиды и иудейскую религию. 4. Луций Сеян назначает Понтия Пилата прокуратором Иудеи. Луций Сеян: "Бери больше, сынок, обогащайся".

Был четвертый год нашей эры. Август поручил Тиберию покорить вновь поднявшие голову германские племена, обитавшие между Рейном и Эльбой. .
Понтий впервые участвовал в настоящей войне и впервые испытал на себе, что такое изматывающий труд простого легионера. С тяжелым грузом за плечами проходил он за день по сто пятьдесят стадий. После этого, вместо того, чтобы грохнуться на землю и замереть, не шевелясь, брался он за лопату и без передышки, подобно рабу в поле, работал и работал часа три-четыре, выкапывая ров и насыпая вал.
Он познал, что значит предельное перенапряжение мышц, когда все тело как бы деревенеет от каждодневной, почти непереносимой нагрузки.
Он познал неумолимое желание боя, несущего избавление от угнетающе однообразного, высасывающего разум воинского труда.
Он познал дрожь страха перед битвой, надежду на своих, веру в солдатское братство.
Он познал то состояние души, когда все забывается, уходит прочь, кроме одного желания — убить, сокрушить, вырвать победу.
И потом, после долгожданной победы, он воспринимал как должное благодать вседозволенности, когда все, что раньше принадлежало побежденным, теперь твое — вещи, драгоценности, женщины.
Часто он видел Луция Сеяна, гарцевавшего на светло-коричневом арабском скакуне. Сверкающие доспехи, белоснежная туника. Он проносился, гордый, довольный собой, явно наслаждаясь ролью посланца полководца, и, когда замечал Понтия, то дружески махал ему рукой.
Сеян не воевал; он учился военному делу. Луций был один из нескольких контуберналов — молодых аристократов, получавших в армии военное образование и имевших право обедать за одним столом с Тиберием.
Мудрым человеком оказался юный патриций Луций Элий Сеян. Он повел себя так, что пасынок Августа стал отличать его среди других контуберналов. Чем же привлек он к себе благосклонность Тиберия? Как он сумел выделиться из среды себе подобных?
Все преклонялись перед мудростью Тиберия, умевшего выигрывать сражения малой кровью. И каждый, стремясь вырасти в глазах будущего принцепса, демонстрировал свою военную проницательность, восхваляя стратегию полководца. Сеян, конечно, делал то же самое. Но другие, подлаживаясь к Тиберию, не осознавали в полной мере характер этого странного человека, который, находясь в центре многолюдия, оставался одиноким. И только молодой Сеян с его большегубым, простоватым лицом понял натуру Тиберия, натуру мечтателя, искателя идеалов, осмысливающего в одиночестве сущность бытия. Понял Сеян, каким образом совмещались в Тиберии возвышенные философские искания и страшная жестокость по отношению к варварам.
Народ Рима, считал Тиберий, — источник мировой гармонии, благоденствия человечества в настоящем и будущем. И всякий, посягающий на власть Рима, посягает на человечество, и поэтому должен быть безжалостно уничтожен.
Сеян понял Тиберия потому, что учителями Сеяна были философы, чем-то похожие на Тиберия, серьезно и увлеченно обсуждавшие отвлеченные вопросы, вроде бы далекие от каждодневной жизни. Луцию они были чужды; он не воспринимал их абстрактные построения, потому что был от природы другим, более близким к земле, к простым житейским радостям. Его человеком был Понтий Пилат — простой римский парень, желавший взять от жизни все, что можно. Но Луций научился вести себя с философами так, как будто он был один из них — он обладал талантом умелого перевоплощения. И как пригодилось сейчас это его умение!
Скоро он узнал, что делает Тиберий, проводя часы в уединении в своей палатке. Высокий, могучий Тиберий, лучший римский полководец, умеющий вникать во все мелочи быта рядового легионера, с упоением читал Варрона, Криспа, Цицерона, Вергилия, Ливия.
В Сеяне, как казалось Тиберию, нашел он душевно близкого человека, восхищавшегося, как и он, простотой, мужеством и патриотизмом ранних поколений римского народа. "Вера в богов, трудолюбие, крепкая семья, воинская доблесть", — любил провозглашать Тиберий. И Луций всеми силами старался выглядеть в глазах Тиберия, как тот ранний идеальный римлянин. Пришлось подавлять многие свои желания, в том числе любовь к утехам в обществе жгучих женщин. И лишь изредка Луций звал истомившегося Понтия и в каком-нибудь домишке удравших варваров, конечно, в тайне от Тиберия и товарищей — контуберналов (как бы не донесли) устраивал пирушку в обществе пары местных смазливых бабенок.
Здесь, на войне, они были разъединены и лишены радостей римской жизни. Понтий на "безбабье" скрежетал зубами от злости и лишь изредка в компании с парой друзей по декаде набрасывался на неуспевшую убежать местную "варваренку". Луцию же было еще хуже. Надо было быть, как Тиберий, и даже больше Тиберием, чем тот был сам.
Война шла своим чередом. Луций стал центурионом и сразу же назначил Понтия деканом в своей центурии.
Прошло время. В 9 г. н. э. Сеян уже командовал легионом, а Понтий под его начальством — центурией, а потом и когортой.
В 14 г. н. э. умер Август, и императором стал Тиберий. Через несколько лет Луций Элий Сеян — префект преторианской гвардии. Начальником одной из когорт он назначил Понтия Пилата.
К 24 г. н. э. Луций Элий Сеян — самый близкий человек к императору и пользуется огромной властью. Он умело раздувает подозрительность императора к своим недоброжелателям и разит их, как бы защищая его. Он прогоняет своих противников с крупных постов и назначает на их место преданных ему людей. Он обогащается, продавая государственные должности.
Рим задрожал под властью любимца императора. Сенат приказал устанавливать его статуи.
Сеян умел угадывать мысли Тиберия, проникаться ими и в нужный момент говорить так, что Тиберий видел в нем своего двойника. Луций знал о глубоком уважении императора к исконной римской религии, о его неприятии чужих культов, развращающих, по его мнению, истинного римлянина.
Поэтому Луций счел для себя выгодным высказываться о поклоняющихся египетской Исиде и еврейскому Яхве со злобой и отвращением. И вот Рим отказывается от терпимости к религиям других народов. Поклоняющиеся Исиде изгоняются из Рима; две тысячи еврейских юношей ссылаются на работы в каменоломни Сардинии. Иудейский культ запрещается в Риме.
В 26 г. Понтию уже сорок шесть. Двадцать два года воинской службы остались позади. Но не было ни большой должности, ни больших денег. Положение не спасала скромная усадьба близ Тускула. А деньги были очень нужны. Он не хотел, чтобы двое его сыновей повторили его тяжкий путь.
И тогда Понтий пришел к Луцию. Луций сказал ему:
— Я убираю прокуратора Иудеи Валерия Гранта. Это не мой человек. Я назначаю тебя вместо него. Конечно, ты мне нужен здесь. Но я должен тебе помочь.
— Спасибо тебе, Луций. Я знал, что ты придешь мне на помощь. Помни, что два легиона в Иудее твои. Ты можешь всегда рассчитывать на меня.
— Твоя поддержка мне понадобится. Такое время наступит. А теперь поезжай в Иудею. Туда и только туда. Император ненавидит религию евреев и не заступится за них. Бери больше, обогащайся, обеспечь себе достойную старость.
— Луций, когда понадобится, дай знать, и я отдам за тебя свою жизнь, — сказал Понтий дрогнувшим голосом.
И тут Понтий Пилат, человек с железным характером, чуждый всякой сентиментальности, совершил поступок, совершенно не свойственный ему. Он бросился к другу и крепко прижал его к своей груди...
Понтий Пилат поехал в Иудею обогащаться и обогащался, как умел, ни с чем не считаясь, зная, что у него за спиной Луций Сеян, а значит и сам принцепс. "Свирепым и упрямым" назвал Понтия Пилата его современник Филон Александрийский.

ГЛАВА 8
Мессия здесь!

1. У Иешуа нет сомнения, что он является Мессией. 2. Иешуа странствует по Иудее, не зная, как объявить об этом еврейскому народу. 3. Он приходит к ессеям в надежде сделать их своей опорой. Ессеи отказываются помогать ему. 4. Иешуа становится отшельником в Иудейских горах, где встречается с Иоанном. Иоанн: "Я пойду первый и приготовлю путь Тебе — Господу нашему, у которого я недостоин даже развязать ремни обуви”. 5. Свой последний путь Иешуа начинает с берегов Иордана.

Когда Иешуа ушел из Назарета, то был уже полностью убежден, что из всех людей на земле Творец выбрал именно его, что он любимейший сын Всевышнего, Мессия, Царь Иудейский. Можно было, конечно, сразу объявить об этом. Но Иешуа посчитал разумным вначале скрыть свое предназначение, чтобы глубже изучить тех, перед кем ему предстояло предстать глашатаем божественного гласа.
Он шел по еврейской земле, покоренной язычниками, и познавал народ, которому надлежало первому припасть к стопам Всевышнего и, трепеща, ждать решения Его. Этот народ был уязвлен властью чужеземцев и недоумевал, за что Создатель послал ему эту муку, и в то же время ведать не ведал, что так близок час суда небесного.
Зелотов, последователей Иегуды Галилеянина, готовых в любой момент с оружием в руках броситься на римлян, было не много; в основном народ жил привычной, однообразной жизнью. Селянин работал в поле, пас скот, рыбак ловил рыбу, в городах ремесленничали, торговали. Люди растили детей, молились и дома, и в синагогах, ходили советоваться по делам житейским к раввинам, проклинали втихомолку проклятых римлян и гнусных мытарей, отнимавших нажитое тяжким трудом, и ждали чего угодно, только не пришествия Мессии.
Как же им дать знать, что Мессия уже здесь, среди них, что с ним можно поговорить, дотронуться до него рукой? Где найти их, способных всей душой своей воспринять глас Божий о близком конце этого мира несправедливости, мира корыстолюбивых, обагряющих руки кровью. прелюбодействующих, кичащихся богатством? Где те, которые по слову его обойдут эту землю, дарованную избранному народу, и разнесут благую весть о скором наступлении царства небесного?
Год бродил Иешуа по Иудее, переходя от поселка к поселку, от города к городу, молясь в синагогах, питаясь подаяниями, ночуя у сердобольных людей. Он старался много разговаривать с простыми евреями, а также фарисеями, раввинами, учеными и в беседах этих осторожно высказывал свое мнение, что вот-вот грядет царство Божье, что время то не за горами, что возможно Мессия уже здесь — ходит неузнанный между евреями, всматриваясь в них.
Были люди, воспринимавшие его слова, как жаждущие глоток воды, но было много и недоверчивых, которые отмалчивались или скептически усмехались. Но явное пренебрежение и даже насмешки он испытывал со стороны фарисеев, ученых и раввинов. "Зачем Мессии бродить среди нас и терять время понапрасну? — спрашивали они. — Он появится по велению Всесильного и в мгновение ока установит на земле царствие свое".
Год провел он в Иерусалиме, усердно посещая храмовые богослужения.
Он смиренно подходил к властным, самоуверенным саддукеям и спрашивал у них, верят ли они в скорое пришествие царства небесного. Те отвечали, что пути Господни неисповедимы, и, что каждый человек обязан каждый час, каждую минуту, каждое мгновение своей жизни готовиться к концу этого мира.
"Косные, убогие умом люди! — думал Иешуа. — Как достучаться до их каменных сердец, как заставить их отказаться от сухих, бесплодных рассуждений и радостно раскрыть душу и сердце навстречу посланцу Всевышнего?"
Временами надежда разбудить народ покидала его. Горечь овладевала им. Казалось, что впереди только тьма, тьма и тьма.
Он обращался с молитвой к Создателю и часто во сне видел себя, сидящего рядом с ним в невообразимой высоте. Всевышний улыбался доброй улыбкой, а Иешуа, счастливый, наслаждался близостью к источнику благодати. А потом по мановению Его руки Иешуа начинал спускаться вниз, на землю. В своем полете он рассекал голубое небо и весь в золотистом сиянии летел дальше навстречу ликующей, невообразимо огромной толпе народа, и среди этого моря евреев то там, то здесь стояли растерянные, испуганные, жалкие саддукеи, фарисеи, раввины, ученые.
Иешуа понимал, что не среди них, погруженных в чтение богословских книг, суждено раскинуть молодые побеги благой вести. Как и в родном Назарете, он находил верящих ему, благоговейно внимающих, благодарных за сочувствие к ним среди побитых судьбой, уязвленных совестью, отверженных людьми. Но случалось вдруг, что и благополучный попадал в ручей его слов, и сердца их двоих начинали биться как бы согласованно. Он заранее угадывал таких и говорил с ними откровенно, ничего не утаивая, и получал в ответ доверие и преклонение.
Но мало их было — принявших его и по слову его готовящихся к грозному и радостному событию. Не начинать же великое оповещение с кучкой слабых людей. Нужен был могучий удар, таранящий людскую инертность, громогласный крик, который разбудит спящую Иудею. И Иешуа все больше и больше склонялся к мысли идти к ессеям.
"К ессеям, только к ессеям, — думал он. — Я приду к ним, и они узнают во мне Мессию, поддержат меня, помогут мне, разнесут благую весть по всей Иудее".
И Иешуа решился. Двое суток шел он по еле заметным тропинкам в Иудейских горах. Ночевал в пещерах, там же отлеживался в дневную жару.
Наконец перед ним раскинулось ессейское поселение. Глаз радовал зеленый цвет — огромное зеленое пятно в окружении серо-желтых безжизненных Иудейских гор. Посредине долины стоял большой дом собраний, окруженный деревьями. Маленькие домики членов общины были раскинуты небольшими группами у подножия гор. Обработанные участки земли были видны и на равнине, и на террасах, образующих ступеньки на склонах гор. То там, то здесь росли оливковые деревья, финиковые пальмы. Это был ласкающий глаз оазис, особенно радующий человека, проведшего двое суток в каменном, мертвом мире пустыни.
Его привели к главному священнику, законодателю, как его здесь называли, высокому, худому с глубоко запавшими проницательными глазами.
— Кто ты, человек? — спросил он. — И зачем ты пришел к нам?
— Мессия остановился у вас, — сказал Иешуа, смотря ему прямо в глаза.
— Ты сказал верно. Когда грядет Мессия, то остановится вначале здесь. Ты хочешь познать нашу жизнь, понять нас?
— Да.
— Что ж, поживи с нами. Живи, как мы. А там посмотрим.
И Иешуа поселился в крошечном домишке вместе с молчаливым угрюмым Йорамом. Они вставали до восхода солнца, ополаскивали лица, молились, а с восходом солнца приступали к работе: окапывали растения, поливали их, экономя каждую каплю воды. Работа прерывалась за час до полудня. Йорам уходил, а Иешуа оставался один. Он, подвергаемый испытанию, не имел права войти в дом собраний. В одиночестве он омывал тело холодной водой, молился и ждал Йорама. Тот приносил ему миску с едой, Иешуа утолял голод, и они снова приступали к работе. К пяти все прекращали работать, и повторялось то, что было во время перерыва на завтрак.
Для Иешуа было непривычно отсутствие женщин. С одной стороны, радовало, что не видно этих скверных прелюбодеев, облизывающихся при виде женщин, как коты, поевшие сметану. С другой стороны, угнетало открытое неповиновение воле Творца. Ведь Он сказал: "Плодитесь и размножайтесь". Иешуа заговорил об этом с Йорамом. Тот сказал: "Мы посвятили душу нашу и тело наше Богу единому, и ничто не должно отвлекать нас от нашего служения. Пусть другие заботятся о продолжении человеческого рода".
Иешуа стал лечить членов общины. Он умел снимать головную боль, убирать боль в спине и животе, избавлять от бессонницы. Излеченные ессеи благодарили его. Но когда он говорил, что лечит волей пославшего его, то встречал в ответ угрюмые, недоверчивые взгляды.
Как-то заболел Йорам. Он лежал костлявый, в изнеможении раскинув руки, упираясь длинными ногами в стену. Время от времени тело его напрягалось и как бы деревенело, и он стонал сквозь сжатые зубы от невыносимой боли в животе.
— Иешуа, если можешь, помоги! Прошу тебя.
Иешуа наклонился над ним и спросил, глядя в его почти невидящие глаза:
— Ты веришь в меня, веришь, что я вылечиваю волей Творца?
Йорам, закрыв глаза, прошептал:
— Помоги.
Иешуа наклонился над ним, поднес ладони рук к своим бровям, как делают, когда всматриваются вдаль, напряг зрение и увидел внутренности Йорама. Потом он расположил свои ладони над животом больного, как бы прикрывая живот от света, и стал медленно совершать ладонями круговые движения. Лицо Иешуа покраснело, капли пота выступили на лбу — он тяжело работал.
Больной вдруг перестал стонать, конвульсии прекратились. Иешуа отошел от него, часто дыша, и лег на свое ложе.
Йорам перестал стонать и осторожно сел. Затем медленно встал и сделал несколько маленьких шагов.
— Иешуа, у меня кажется больше не болит внутри. Неужели ты вылечил меня? Какой силой ты сделал это?
— Силой пославшего меня.
Через несколько дней Иешуа позвали к главному священнику. Тот пристально оглядел Иешуа с головы до ног и сказал:
— Оказывается, ты умелый лекарь. Кто научил тебя этому искусству?
— Бог подарил мне это умение.
— Ты говоришь, что лечишь волей пославшего тебя. Кто же послал тебя?
— Единственный и Вечный. Послал, чтобы сообщить миру великую весть о наступлении Его царствия.
— Если так, то сообщай. Зачем же ты теряешь время, находясь здесь?
— Мне нужна ваша помощь. Я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной к народу, избранному Им, и сказали ему, что Мессия уже здесь.
И Иешуа гордо выпрямился и указал рукой на себя.
Священник помолчал. Легкая усмешка проскользнула по его лицу.
Затем резко и сурово прозвучал его ответ:
— Я не верю, что ты Мессия. И никто тебе не поверит. Мессии не нужна людская помощь, потому что с ним Бог. Пойти с тобой? Представь на минуту, что я поступлю, как хочешь ты. Вот мы все отказались от нашего служения и идем по Иудее, призывая еврейский народ не работать, не платить налогов и вместо этого отмаливать с утра до ночи грехи в ожидании Божьего суда. Скажи, странный человек, ты в самом деле думаешь, что Понтий Пилат будет спокойно наблюдать за этим? Да он же сразу прикажет всех нас перехватать и распять на крестах. Я не дам тебе погубить нашу общину. Если завтра еврейский народ восстанет против римских угнетателей, я, не задумываясь, призову ессеев к борьбе. Но просто так? Ни за что? Никогда. Уйди от нас, странный человек. Ты вовсе не Мессия. Царство Божье наступит сразу, и Мессию узнают все, потому что Бог укажет людям на него.
Спокойно посмотрел Иешуа на священника и сказал уверенно и громко:
— Я не человек, а Сын Человеческий. — После этого он повернулся спиной к священнику и, не попрощавшись, ушел.
Иешуа снова шел по пустыне, согнувшись, опустив голову, потрясенный крушением своих надежд. Он брел и брел, сам не зная куда, а перед глазами стояло то насмешливое, то суровое лицо священника, и Иешуа снова и снова переживал испытанное унижение. "Ничтожный человек мнит себя выше посланца Всевышнего. Ой, как горько он будет плакать и сожалеть о содеянном! Но не будет ему прощения".
Иешуа не мог вот таким, душевно опустошенным и уязвленным, возвратиться в многолюдие Иудеи. Он решил уединиться здесь, в горах, сбросить с себя бремя суетных дел и обид и вновь обратиться с мольбой к Всевышнему, умоляя о помощи...
Два отшельника жили в пещерах недалеко друг от друга. Оба страшно худые, обросшие волосами, в поношенной, местами истертой одежде. Первый был Иешуа. Второго звали Иоанн; он был низкий, широкоплечий с длинным уродливым разрезом рта и большими голубыми глазами. Днем они сидели каждый в своей пещере, читали Тору, псалмы, пророков и молились, молились, молились. А вечером садились радом на теплые камни и долго говорили друг с другом. Если Иешуа знал, кто он и для чего предназначил его Всевышний, то Иоанн был весь в поиске своего пути на земле. Появление Иешуа было для него, как благословение Господне. Теперь он понял, для чего создал его Бог — его долг быть предвестником Мессии. И скоро настало время, когда он стал торопить Иешуа:
— Глас Господний говорит мне, Иешуа, что плод созрел, и ты должен сорвать его.
— Скоро, Иоанн, скоро. Я жду последнего указания свыше.
— Хватит, Иешуа, изучать людей, сносить оскорбления, чего-то ждать. Бог сказал мне, что ты — Мессия. Мой долг проложить путь тебе по земле Иудеи. Я пойду первый, призову народ к покаянию и объявлю ему решение Господне. Мессия! Сын Господний! Пора! Царство твое ждет тебя.
И Иоанн встал на колени перед Иешуа...
Яркое солнце, все залившее под собой ослепительным, белым светом. Кинерет близко, но отсюда не виден. Узкий Иордан теперь, поздней осенью, уже прохладен. На берегу его, на серой песчаной отмели, на плоских камнях стоят люди. Стоят и смотрят на человека, стоящего в Иордане по колено в воде. А человек этот — низкий, широкий, худой, почти скелет, обтянутый кожей. Огромные синие сверкающие глаза, огромный, нелепый в своей огромности рот, густая копна волос, мощная щетина на лице. И странно слышать могучий, громоподобный голос, почти звериный рык, извергаемый из нутра этого приплюснутого человека, оглушающий близко стоящих, несущийся к подножью гор и вдоль по иорданской долине.
Это был неистовый Иоанн — новый пророк, которого породила еврейская земля.
Вот он заговорил:
— Слушай меня, еврейский народ! Очнись ото сна. Старый мир уже позади, до нового мира остался лишь шаг. Вот-вот грянет гром. Небо разверзнется! И оттуда, из синего пролома, ведущего в беспредельность, придет Он, чтобы судить и созидать. И горе вам, жестокие завоеватели, цари-нечестивцы, лжецы и корыстолюбцы. Вы, забывшие установления Творца, зарыдаете, подогнете колени, ляжете брюхом на землю и поползете, как ящерицы, умоляя о пощаде. Но знайте, что стенания и мольбы ваши будут подобны намерению ветра сокрушить Иудейские горы — сполна вы заплатите за мерзости свои. Ты, Ирод Антипа, ты самовлюбленный глупец, ублажающий плоть свою и потерявший разум. Ты отверг власть Бога и живешь не по его законам, а как жадный, обезумевший волк. Как посмел ты, гнусный прелюбодей, взять в жены себе жену брата родного?! Отвергнул Божий завет, а что теперь взамен? Да ничего — пустота, а за ней бездна. Катайся же по земле, нечестивец, грызи ее в тоске, моли в ужасе о пощаде. Но никогда не будет тебе Божьей милости. Будь проклят ты, Понтий Пилат, поганый язычник, убийца евреев, вор и развратник. В воду, рабы Господни, в воду, омойте тело, смойте грехи ваши. Пусть течение Иордана унесет прегрешения ваши и просветленные, Господу верные, встречайте Его.
Иешуа шел к Иордану, выпрямившись, гордый, уверенный в себе; в белоснежном плаще, великолепно подстриженный. Люди видели, что он человек не такой, как все, особенный, облаченный огромной властью. Они с изумлением смотрели на него, расступались перед ним и пропускали его вперед. И вот он уже перед Иоанном, спокойно и уверенно смотрит ему в лицо и, подняв кверху руку, провозглашает:
— Привет тебе, пророк Иудеи! Я пришел, чтобы смыть свои грехи водой Иордана.
И Иешуа, скинув плащ на землю и сняв сандалии, вступил в прохладную воду Иордана.
И что-то вдруг произошло с Иоанном. Никто вначале не понял ничего. Бесстрашный, непреклонный Иоанн вдруг преобразился. Он сник, его воодушевление и ожесточение сразу исчезли, и, смиренно, умиленно глядя на Иешуа, он надломленным голосом воскликнул:
— Ты, Пришедший, не должен смывать грехи свои, ибо ты безгрешен!
И вновь его голос загремел, заполняя окружающее пространство:
— Выбранный Богом народ! К нам, наконец, пришел Он, Мессия! Все ложитесь на землю и умоляйте его о милости. Мессия здесь! Мессия здесь! Мессия здесь!
И Иоанн упал на землю, и все кругом вслед за ним, и Иешуа остался один, стоящий среди десятков людей, лежащих на земле и умоляюще смотрящих на него.
Да, наконец, началась его великая миссия. Сегодня он Царь Иудейский и будет им вечно.
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (продолжение)

Post by admin2 »

ГЛАВА 9
Иешуа решает идти в Иерусалим.

1. Иешуа принимает решение спасти свой народ. 2. Тетрарх Галилеи Ирод Антипа обезглавливает Иоанна. 3. Иешуа объявляет евреям, что он — Машиах, и призывает их готовиться к Божьему суду. 4. Решение Иешуа объявить себя в Иерусалиме царем Иудейским.

После того, как Иоанн объявил народу, что Иешуа — посланец Всевышнего, не осталось больше места сомнениям и колебаниям. Огромная уверенность в себе пришла к Иешуа. Он понял, что устами Иоанна Господь сказал ему: "Иешуа, выполняй волю мою". Бог вместе с Ним и, любя Его, уповая на Него, он, Иешуа, должен выполнить предначертание Его.
Правда, был вопрос, на который следовало предварительно ответить. Кого нужно оповещать о пришествии Мессии, кого готовить к Божьему суду, все народы или только свой? Ведь Закон был вручен евреям не только для них, но и для народов всего мира. Ведь устами неистового Иешайи говорил Господь об иноплеменниках: "Я дам им место в доме Моем и в стенах Моих и имя лучшее, нежели сыновьям и дочерям народа моего; дам им вечное имя, которое не истребится... Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов... Все звери полевые, все звери лесные, идите насыщаться".
Но мало их, иноплеменников, вступивших под сень Закона. Почему мы, евреи, усердно распространяем божественное учение, а отклик столь мал? Может быть, потому, что Богу и не нужны наши усилия. Да, без сомнения, это так... Господь решил сам предстать перед людьми. И, как сказал евреям Иешайа: "И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы".
Да, не надо идти к другим народам. Бог не хочет этого. Я спасаю только богоизбранный народ, хотя сердце мое всегда открыто для пришельца, потому что сказал Моше:
— Обрежьте же тупость сердца вашего и выи вашей не ожесточайте более, Ибо Господь, Бог ваш, Он Бог богов и Владыка владык, Бог великий, сильный и страшный, который не лицеприятствует и мзды не берет. Он творит суд сироте и вдове и любит пришельца, доставляя ему хлеб и одежду. Так и вы, любите пришельца, ибо сами были пришельцами в земле Египетской.
И Иешуа стал собирать людей и учить тому, чему обязан был учить их он, посланец Всевышнего. И вдохновение пришло к нему. И ожили его старые сочинения и новые прозрения, горячие и страстные, непрерывно полились к жадно внимавшим ему слушателям. Он говорил:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное,
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся,
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими.

Его слова находили отклик в сердцах людей, особенно у бедных и больных, у вдов и сирот, у нищих и бездомных. Он переходил с места на место по берегу Кинерета и учил, учил и учил. Некоторые люди шли за ним, чтобы снова и снова слушать его поучения, призывы, притчи. Известность его медленно и неуклонно росла...
Страшным потрясением для Иешуа были арест и убийство Иоанна. Погиб тот, кто был опорой, помог в трудное время, кто понял его, узнал в нем Мессию, вдохновил на тяжкий, угодный Богу труд. Иоанн — открытый людям, понятный, как Иудейские горы, искренний, бескомпромиссный.
Ирод Антиппа, тетрарх Галилеи, испугался его славы, растущего влияния и приказал обезглавить. На кого поднял руку? На пророка Израиля! Значит, и на самого Бога руку поднял. Любил бы Бога, так не убил бы Иоанна. Когда-то Иегуда назвал его Ирод Ничтожный.
— Эй ты, Ирод Ничтожный, вспомни слова Моше: "Люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, всей душою твоею, всеми силами твоими". Нет, забыл ты Бога, забыл великого Моше.
Всякое рассказывают о последних днях Иоанна. Якобы Иродиада, жена Ирода, оскорбилась и возненавидела Иоанна. И чего она оскорбилась, чего возненавидела? Что Тору забыла или вообще не читала никогда? Ведь Иоанн сказал не более того, что написано в ней: "Если кто возьмет жену брата своего, то совершит гнусность, ибо открыл он наготу брата своего — бездетны будут они".
Убила Иоанна, людей запугала, заставила замолчать. Теперь все ни слова и дрожат от страха. От людей ты защитилась, Иродиада, а от Бога защиты нет. Страшно накажет тебя Создатель. Убив Иоанна, оба вы, Ирод и Иродиада, пошли против Бога. Пеняйте теперь на себя.
Тяжело без Иоанна, но нельзя останавливаться на пути к великой цели. Иешуа преодолел пришедший к нему упадок сил, отбросил позорное чувство страха и снова стал тем, кем обязан был быть. И снова зазвучал его голос:

— Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не крадут. Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

Были люди, которые восхищались Иешуа, с упоением воспринимали его слова, но потом уходили и больше не возвращались. Иешуа был для них одним из многих. Но были и такие, для которых Иешуа был несомненно Мессия, и они становились его преданными учениками. И постепенно создалась постоянная группа единомышленников, спаянных общим чувством, готовых на все для своего учителя. Они были счастливы, что Бог сподобил их быть учениками Мессии, они готовы были посвятить жизнь Божьему делу, которому служил он.
Теперь Иешуа жил для них. Они стали его опорой, его надеждой. Им велел он провозглашать, что приближается Царство Небесное. Им он говорил:

— Кто отречется от Меня перед людьми, отрекусь от того и Я перед Отцом Моим Небесным. Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня.

Прошли месяцы, прошел год после пламенной речи Иоанна. И вот он начал чувствовать нетерпение своих соратников. Они ждали действий, они хотели дела. Он понимал, что, если того, что они хотели, не будет, блеск сомнения может засветиться в их глазах. Его страшила, угнетала сама возможность появления сомнения.
Ну, а если бы произошло самое худшее — они отошли от него, то жизнь потеряла бы для него всякий смысл. У него не осталось бы сил начинать все сначала. Поэтому он знал, что неуклонно приближается час, после которого может быть только дело...
И вот пришло время, когда он почувствовал наступление этого часа. Больше нельзя было продолжать по-прежнему. Или подъем, штурм, победа, или спад. Им мало, что он существует рядом с ними. Его поучения, проповеди, притчи их уже не удовлетворяют. Они хотят того, чтобы он, окруженный ими, провозгласил себя царем. Они уверены, что никто не сможет помешать ему сделать это.
Он знал, что обязан поступить так, что нет другого пути, но где-то в глубине его души таилось предчувствие, что они посылают его на смерть, посылают своим обожанием, своим преклонением, своей фанатичной верой в него, верой, в которой тлел, а он это знал, огонек сомнения. И этот огонек мог разгореться — и тогда все было бы кончено.
Он не мог разорвать свою связь с ними. Он должен был доказать свою близость к Богу не словами, а делами. Теперь Иешуа не обладал свободой выбора. Иногда бессонными ночами он вдруг ясно сознавал, что затея эта безумная и безнадежная. Но наступал день, и Иешуа подтверждал свое намерение. Он был в середине разлива человеческих чувств и сохранить свою роль среди них он мог только движением туда, где его ждала смерть.
И как-то утром Иешуа сказал своим ученикам: "Мы идем в Иерусалим" — и пошел впереди всех умирать.

ГЛАВА 10
Иешуа ждет казнь.

1. Понтий Пилат на посту прокуратора Иудеи. 2. Послание Сеяна, призывающее прокуратора к осторожности. 3. Ненависть Пилата к еврейскому народу. 4. Сведения об Иешуа доходят до прокуратора. Его переписка с Иродом Антиппой. 5. Пилат узнает о том, что Иешуа объявил себя царем Иудеи и принимает решение казнить его.

Уже пять лет он здесь. Пять лет, несмотря на заботы и тревоги, он, властитель Иудеи, ощущал сладостный вкус неограниченной власти, наслаждаясь вседозволенностью.
Трем принципам неуклонно следовал он: строптивость и разнузданность иудеев подавлять безжалостно, деньги непрерывным потоком направлять в свой карман, понравившихся женщин без промедления укладывать в свою постель.
В самом начале он свирепо раздавил бунт черни, буйно протестовавшей против захвата им казны храма. Тогда палки римских воинов разбивали, как черепки, головы глупых бунтарей.
Каждый мытарь знал, что обязан выбивать деньги у евреев не только для Рима и лично для себя, но и для прокуратура Иудеи.
А женщины? Он с ними не унижался до разговора. Тит Филемон, специальный чиновник, подходил к соответствующей особе и сообщал ей, что прокуратор пожелал осчастливить ее. Отказ или колебание Пилат воспринимал как оскорбление: "Уж не полагает ли эта наглая кривляка, что я, властитель Иудеи, пойду в общедоступный бордель?" И плохо приходилось ей и ее семье.
Да, наконец-то, боги возвращают ему то, что отобрали раньше. Он много лет тяжело трудился, подлаживался к сильным мира сего, рисковал жизнью, сурово подавлял свои желания — и вот теперь, в зрелом возрасте, получил то, что заслужил.
Однако недавно твердость его позиции была сильно поколеблена. Пришло послание от друга Сеяна, в котором тот советовал ему проявить осторожность и дипломатичность, так как в окружении императора поговаривают, что прокуратор Иудеи излишне груб, нетерпелив, и этим провоцирует ненужные волнения среди евреев. Кроме того, говорят, что он неподобающе алчен и во вред Риму разорил непомерными поборами много иудейских семейств. Сеян писал, что всеми силами защищает Пилата перед Тиберием, но его влияние на императора хотя и велико, но не безгранично. "Выбери, друг Понтий, более тонкую линию поведения. Римская провинция — это не деревня варваров, захваченная тобой после кровопролитного боя".
Письмо Сеяна испугало Пилата. Нужно было срочно преобразиться и своим новым подходом к делам нейтрализовать возникшую угрозу.
В самом деле, его задача — толково выбивать налоги из иудеев. Риму ни к чему драки ради драк и трупы ради трупов. Каждая новая драчка нарушает процесс доения Иудеи — тучной и полезной коровы. Так что надо всячески ладить с этими проклятыми иудеями, утихомиривать их по мере сил и возможности.
Когда дело касалось евреев, но всегда переходил в раздраженно — злобное состояние. С такими ему еще не приходилось иметь дело. Другие народы, потерпевшие поражение на поле битвы и придавленные к земле тяжелой римской десницей, пресмыкались перед силой, сломившей их, дрожали от страха и, ненавидя в душе, свою ненависть всячески скрывали. И эта их внутренняя дрожь, неизменная приниженность бодрила его, внутренне возвеличивала.
А эти, с явным ропотом выполняющие его приказы, не просто ненавидят, что естественно; они дерзко показывают свое презрение и к нему, и к его солдатам, и вообще ко всему римскому. Въевшиеся в свои якобы мудрые книги, помешанные на своей нелепой религии, они прямо-таки исходят брезгливостью по отношению к ним, благородным римлянам — лучшим из лучших на земле, носителям высочайшей культуры, могучим и мудрым воинам. При этом эту свою поганую брезгливость они ничуть не скрывают. Великолепные статуи римских богов, вызывающие восхищение любого нормального человека, эти называют идолами, а благородные религиозные обряды римского народа — идолопоклонством. Для этих, кривоголовых, он, их властитель волею великого императора римской империи, и непобедимые римские воины как бы измазаны в нечистотах.
Ведь ни один еврей не сядет за стол вместе с римлянином. И пища не та, и посуда не такая, и воды нет для умывания рук. Интересно, почему их руки так сильно пачкаются?
И вот, здрасьте, до свидания, новая история на старый лад. Еще один из ихних, из идиотов, некий Иешуа (до чего же дурацкое имя!) выскочил на сцену. Он долго бродил по берегам Тивериадского озера и сколачивал шайку. Вначале посланные люди сообщили, что против Римской империи вроде бы ничего не замышляется. Однако потом поступающие сведения стали более тревожными. Главарь банды стал выдавать себя то ли за приятеля бога, то ли за некого полубога — захотел быть кем-то вроде Ахиллеса или Геракла (тоже мне полубог, трепло еврейское, болтун). Однако, если бы ему удалось задурить голову большому количеству бездельников, то был бы готов очаг нового крупного брожения.
В то время Пилат послал с некоторым перерывом одно за другим два письма к Ироду Антиппе, прося его обратить внимание на это явление.
Но что возьмешь с влюбленного дурака, находящегося под каблуком красавицы жены! Тот ни в чем толком не разобрался и ответил, что секта сугубо философская, где обсуждаются отвлеченные вопросы добра и зла. Но разве нельзя было уже тогда догадаться, что этот тип пошел по дорожке Иоанна и что не сегодня-завтра он объявит себя царем иудейским. И до чего же недотепистый этот Антиппа! Не писать же деловые письма напрямую Иродиаде!
Теперь вся ответственность на нем. Казнить преступника должен он. Этот Иешуа всенародно в храме объявил себя царем. Неужели сам он не понимает, что после такого ему не спасти свою жизнь ни в одном уголке римской империи? И придуривается, придуривается. Въехал в Иерусалим верхом на осле, как безмозглый идиот, сбежавший из-под надзора. "Ха-ха, царь Иудеи!" Безобразничает, взрывает, как может, спокойствие в Иерусалиме. Стал выталкивать с храмовой площади менял, издавна выполнявших здесь свою полезную работу. Естественно, получил от них по шее. Мало ему было, так набросился на продавцов жертвенных голубей. Продавцы в долгу не остались. Избитый "претендент на престол" не угомонился и стал в храме уговаривать народ признать его машиахом.
Во исполнение закона его следует немедленно арестовать и распять. Но как это сделать теперь, перед Пасхой, когда Иерусалим заполнен людьми? Евреи наверняка заступятся за своего. Трупов будет не счесть. Что скажут в Риме? Нельзя, нельзя отмахнуться от предупреждения Луция. Задача — арестовать, казнить и не допустить возникновения бунта. Нужен Кайафа. "Я заставлю Кайафу и синедрион помочь мне в этом деле!"
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (продолжение)

Post by admin2 »

ГЛАВА 11
Приказ Пилата.

1. Понтий Пилат ожидает прихода Авраама Кайафы. 2. Пилат сообщает Кайафе о своем решении казнить Иешуа бен Иосифа. 3. Кайафа пытается спасти Иешуа. 4. Приказ Пилата: "Иешуа должна арестовать храмовая стража".

Пилат ждал его в огромном зале приемов. Убранство зала со времен Ирода Великого мало изменилось, только у стены напротив огромных двухстворчатых дверей, вместо статуи прошлого императора Августа, возвышалась статуя теперешнего императора Тиберия.
Пилат сидел перед статуей Тиберия в высоком золоченом кресле, обитом красной материей. К креслу от дверей была расстелена яркая ковровая дорожка персидской работы.
Он был облачен в белую тогу с пурпурной каймой, под которой была видна белая туника с золотыми вензелями императора. Он сам выбрал эти цвета для кресла и одежды, ибо красный — это цвет победы, белый — величия, а золотой — славы. Его суровое, мудрое лицо на фоне этих трех цветов должно было приводить просителей в трепет, подавлять присутствующих, возвещать им о непреоборимости силы, которую он представлял.
Теперь опять же сегодняшнее дело. Он выбрал высшую форму торжественности только для одного человека — первосвященника Кайафы бен Захария, потому что слишком много нужно было потребовать от этого человека.
Была бы только его воля, не стал бы он рассусоливать. Рубанул бы кулаком по столу, гаркнул бы оглушительно и кончил бы на этом. Но там, в Антиохии и Риме, они обвиняют его, так их разэтак, в отсутствии гибкости. Поговаривают, что он слишком груб, резок в своих действиях и вызывает этим ненужные беспорядки и кровопролития. Нельзя вынуждать друга Элия все время защищать его. Ну что ж, так их растак, он докажет, что не хуже тамошних лощеных прощелыг умеет тонко обделывать дела.
Важно с самого начала, сразу посильнее припугнуть этого иудейского словоблуда и чистоплюя, никогда не державшего меча в руке. Нужно заставить его отказаться от умствований, отупляющих собеседника, увиливания от прямых ответов на вопросы, извержения многословного потока, в глубине которого скрыто наглое возражение. Пусть-ка этот игрушечный первосвященник пройдет мучительно долгую дорогу от двери до кресла его повелителя, прокуратора Иудеи, пройдет бледный, с испуганно бьющимся сердцем, теряясь в догадках, что ждет его в конце пути. Пусть прочувствует еще раз до самых до своих печенок, что он, глава синедриона, там — первый среди своих, здесь же в этом зале — жалкое ничтожество, червяк, букашка, которую раздавить раз плюнуть. Пусть вспомнит еще раз, что прокуратор Иудеи и больше никто, назначил его первосвященником и что в любой момент, когда сочтет это полезным, заменит его, кем пожелает. Пусть поймет, что для него, Понтия Лициния Пилата, первосвященник иерусалимского храма Кайафа бен Захарий всего-навсего чиновник, вызванный к начальнику, и ничуть не больше. А чиновник обязан делать то, что прикажет начальник.
Когда Кайафа бен Захарий пришел во дворец Ирода Великого, и ему было сказано, что прокуратор ждет его в зале приемов, он понял — что произошло событие чрезвычайное, а значит, прокуратор потребует от него обязательно нечто такое, что он, Кайафа бен Захарий, сам по себе без приказа никогда бы делать не стал. У него вдруг появилось чувство пустоты в груди, задержалось дыхание, но, совершив внутреннее усилие над собой, он превозмог себя, набрал в легкие как можно больше воздуха и медленно выдохнул его. Нужно было во что бы то ни стало убрать волнение, сохранить способность ясно мыслить, взвешенно и быстро оценивать планы кровавого злодея. Он заставил себя улыбнуться, потому что знал, что улыбка поможет ему успокоиться, стереть с лица признаки беспокойства, обуревающего его отвращения к палачу.
Он шел по ковровой дорожке под пристальным, суровым взглядом прокуратора обычным своим шагом, не быстро, не медленно, выпрямившись, высоко подняв голову, внешне предельно спокойный, неотступно глядя в лицо Пилата, слегка улыбаясь, как будто предстояла приятная беседа с хорошим знакомым.
— И чего лыбится актеришка? — подумал Пилат. — Нашел время.
— Слава императору! Да будет благословлено имя его! — воскликнул Кайафа, остановившись перед прокуратором.
— Слава императору! — ответил Пилат и подумал: "Кривляка!"
— Ты можешь сесть, Кайафа.
Кайафа бен Захария сел на приготовленный для него простой низкий стул и, удостоверившись, что взгляд его будет ласково-приятным, вопросительно посмотрел на прокуратора.
До чего же разные они были!
Кайафа — худой, высокий, с бледным лицом ученого — затворника, обрамленным аккуратно подстриженной черной бородой. Интеллигент до мозга костей с холеными руками, никогда не знавшими физической работы.
Всю свою жизнь он учился, черпал знания из мудрых книг, размышлял о смысле и законах жизни. Благородство происхождения, ученость, бескорыстие и честность возвысили его в глазах окружающих, и предшественник Пилата, понимая, что управлять "синедрионскими буквоедами" удобно через человека, которого они уважают, назначил его первосвященником.
Пилат, приземистый, широкоплечий, почти квадратный, с простонародным, грубо загоревшим мясистым лицом, сильно обрюзгший, но хранивший под слоем лишнего мяса и жира мощную мускулатуру, нажитую бесчисленными тренировками, выматывающим воинским трудом.
Он, почти необразованный, привыкший рисковать жизнью, вонзать железо в человеческие тела, отдавать и выполнять приказы, пришедший к своей должности из низов долгим и тяжким путем, и, если бы не стечение обстоятельств, великая удача, свалившаяся на него с неба, быть бы ему сейчас отслужившим солдатом, владельцем надела в далекой провинции.
Пилат не стал говорить о "ерунде" — спрашивать о здоровье, каждодневных "еврейских делах", на которые ему было наплевать. Не такой он был человек, чтобы тратить время на пустую болтовню, принятую у "разных бездельников". Он сразу заговорил о "деле".
— Кайафа, есть еврей, опасный для всеобщего спокойствия, возмущающий народ против империи. Я принял решение немедленно арестовать его и казнить, чтобы уничтожить зародыш возможного бунта. Как изменник и враг императора он будет распят.
— Извергу нужен труп еще одного еврея, — подумал Кайафа и уважительно, с пониманием посмотрел на Пилата. Он помолчал немного, как бы обдумывая слова Пилата, после чего спросил:
— Не мог бы прокуратор более подробно рассказать о преступлениях этого человека?
— Этот бунтовщик сколотил шайку и во всеуслышание отвергает власть императора над провинцией, называя себя царем Иудеи. В своей беспримерной дерзости он отказывается признавать божественность императора. Мне донесли, что, когда его спросили, нужно ли платить налоги кесарю, он прилюдно ответил: "Кесарю кесарево, а богу богово". Какова наглость! Это ничтожество, находясь в римской провинции, смеет заявлять, что кесарь — не Бог. За одно это он достоин смерти.
— Прокуратор, возможно, это обмолвка, неправильное построение фразы. Он же не призывал народ не платить налоги.
— Спасибо ему за это.
— Прокуратор, кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь. Этот человек — некий Иешуа бен Иосtф, уроженец Назарета, маленького городка в Галилее. Не так ли?
— Да, это он.
— Мы, священники храма, знаем о нем. Мы обсуждали его слова и поступки между собой. В синедрионе также многие слышали об этом человеке. Никто из образованных и солидных людей не воспринимает его всерьез. Общее мнение, что Иешуа — человек с хорошо подвешенным языком, но то ли безумный, то ли чрезмерно много возомнивший о себе. Он не признает авторитета людей, значительно более образованных, чем он, и значительно более житейски опытных. Мы знаем о его смешных заявлениях, будто он Мессия и будто вот-вот наступит время его власти на земле. Мы не опасаемся его, потому что такие сумасброды всегда быстро терпят крах. Само течение жизни разбивает в пух и прах их нелепые претензии.
"Говорит и говорит, затемняет суть дела, уводит с прямой дороги", — подумал Пилат и заорал:
— Не опасаетесь?! А если мне нет дела, опасаетесь вы или нет!!
И далее продолжил более тихо и язвительно:
— Они не опасаются. Зато я опасаюсь. И знаю, чего опасаюсь. Опасаюсь, что придется изрубить на куски несколько тысяч твоих собратьев. А я этого не хочу делать. Понимаешь? Не хочу! Хотя вы все убеждены, что я только о том и думаю, чтобы убивать вас. Кайафа, ты в самом деле думаешь, что прокуратор Иудеи, сложа руки, праздным зрителем будет наблюдать, как какой-то бродяга низвергает власть императора в римской провинции, называя себя царем, оскорбляет императора, отказываясь признать его Богом, призывает подданных императора бросить мирную жизнь и собраться вместе в толпу. А может быть, не в толпу, а в армию для войны с Римом? Может быть, ты посоветуешь мне, римскому прокуратору, вместе с моими легионерами пойти вслед за ним, встать у какого-нибудь холма, слушать, разинув рты, его словесную блевотину и ждать, так-растак, какого-то чуда.
"Да, плохи дела у этого Иешуа бен Иосифа", — подумал Кайафа. — "Бандит хочет его крови. Что я могу сделать для него?.."
Вдумчиво, как бы размышляя вслух, он сказал:
— Наше мнение, что вряд ли удастся ему повести за собой много людей. Нет, нет, мы воспринимаем его как безобидного скандалиста, иногда говорящего общеизвестное, а иногда выкрикивающего нелепости. Таких легко образумить, подержав месяц — другой за решеткой.
Грубо, громко, прозвучал ответ прокуратора:
— Мне безразлично, как вы воспринимаете этого бунтовщика. Кто вас знает, может быть, и зелотов вы не воспринимаете всерьез. Конечно, то, что проповедует этот Иешуа — бред, нелепость. Но несмотря на это, вокруг него сплотилась группа то ли бездельников, то ли дураков, и вся эта шайка активно действует, расширяя свое влияние. Его проповеди в храме слушало много людей. Кто мне скажет, что у них теперь в голове? Кто знает, сколько из них перестанут работать и потащатся вслед за ним? Он — возмутитель спокойствия, он — центр возможного бунта. Вопрос решен. Сегодня он будет арестован, завтра казнен. Все! — Пилат ударил рукой по ручке кресла.
Кайафа молчал, вежливо смотря в лицо прокуратора. Он не спрашивал Пилата, что тот хочет от него. Он просто ждал и молчал.
Прокуратор, видя, что вопроса не последует, продолжил:
— Мне ничего не стоит арестовать преступника, но его прихвостни могут заступиться за него. У некоторых из них есть оружие. Они наверняка обратятся к народу с призывом защитить их главаря. Сейчас, в канун Пасхи, город переполнен. Ты знаешь свой народ не хуже меня. Тысячи людей мгновенно возбудятся и нападут на моих солдат. В ответ римские легионеры выполнят свой долг — трупам не будет счета, реки крови потекут по улицам Иерусалима. Хочешь ли ты этого, Кайафа?
— Конечно, я этого не хочу. Но и ты, конечно, не хочешь этого, прокуратор. Подожди окончания Пасхи, потом арестуй его и посади в тюрьму. Его последователи разбредутся кто куда, и о нем быстро забудут.
Пилат покраснел от злости. "Притворяется дураком, непрошенный советник нашелся".
— Не дело ты говоришь! Кончится Пасха, и он уйдет с толпой народа. Где его потом искать? Неужели ты не понял до сих пор? Иешуа бен Иосиф нарушил законы Рима, он совершил преступления, караемые смертной казнью. Поэтому он будет сегодня арестован, завтра судим и казнен.
— Ты принял решение, прокуратор.
— Да, я принял решение. Сегодня вечером он будет арестован, но не моими легионерами, а храмовой стражей. Нужный приказ отдашь ты. Ночь он проведет у тебя под арестом, а утром ты передашь его мне.
— Как я объясню это синедриону?
— Объяснишь так, чтобы синедрион не мешал, а народ не возмутился.
— Если мы так поступим, народ Иудеи возненавидит нас.
— Что ж, не передавайте его мне. Объявите его богохульником и казните сами. Я не возражаю.
— Скажи, прокуратор, если он признает свою вину, отречется от своих заблуждений и объявит всем об этом, ты пощадишь его?
Пилат задумался. Такой оборот дела явно не приходил ему в голову.
— Если к тому же распустит свою шайку, то я посажу его на года два в тюрьму, а потом пусть идет на все четыре стороны. Но сегодня вечером храмовая стража арестует его, завтра утром я узнаю, приговорен ли он к казни. Если синедрион откажется казнить, вы приводите его сюда и сообщаете, признает ли он свою вину.
— Хорошо, прокуратор.
Аудиенция закончилась. Кайафа встал, попрощался, улыбаясь уважительно и доброжелательно, проклял про себя прокуратора и неторопливым шагом покинул зал приемов.
— Обвел — таки вокруг пальца проклятый первосвященник, — проворчал Пилат. — Завтра этот болван Иешуа будет каяться в своих грехах на всех перекрестках и этим спасет свою жалкую жизнь. Но поглядим, каким красавцем, дружище Иешуа, ты выйдешь из моей тюрьмы.

ГЛАВА 12 Иешуа предпочитает смерть покаянию.

1. Кайафа собирает синедрион и оповещает его о решении Пилата казнить Иешуа бен Иосефа. 2. Иешуа предстает перед синедрионом. Он заявляет: "Я — Машиах, Царь Иудейский и всего мира". 3. Иешуа предпочитает смерть покаянию.

Ночь была на исходе, но темень за окнами еще не поредела. А в зале было светло — он освещался множеством светильников. Срочно собранные люди, поднятые с постелей, выглядели удрученными и встревоженными. Они нетерпеливо поглядывали на первосвященника, ожидая от него чрезвычайного сообщения.
А он стоял перед ними, угрюмый, усталый, ссутулившийся, будто пригнутый к земле тяжкой ответственностью, свалившейся на него. Маска непробиваемого спокойствия и услужливой деловитости, которую Кайафа бен Захарий надел перед разговором с прокуратором, была снята. Не нужно было лицедействовать, он был самим собой, потому что был среди своих.
Позади была бессонная ночь. Только что закончился выматывающе долгий, абсолютно безрезультатный разговор с Иешуа. Кайафа убеждал, уговаривал, доказывал. Он хотел во что бы то ни стало спасти этого нелепого человека, избавить Иерусалим от дикой, кровавой вакханалии, от издевательства над праздником радости и свободы. Но все было напрасно. Слова разбивались, наталкиваясь на высокомерие и фанатизм Иешуа бен Иосефа. Казалось, тот жаждал ужасных мук, а затем неизбежной смерти. Так что же? Все! Отправить этого безумца (а Кайафа нисколько не сомневался, что Иешуа — безумец) на римский крест? Тяжкая доля быть причастным к злодеяниям злобных язычников. К счастью, он не должен взять это целиком на себя. Пусть решают все. Пусть скажет свое слово Раббан Гамлиэль, с которым Кайафа успел переговорить.
Кайафа начал:
— Адоним мехубадим! Не гневайтесь на меня за то, что я нарушил ход освященного веками великого праздника Пейсах. У меня не было другого выхода. В ближайшие час-два вы должны принять важное решение, и о нем я будут обязан доложить прокуратору Иудеи. Пока еще речь вдет о жизни одного человека. Но вслед за ним могут погибнуть тысячи.
Мертвой тишиной ответил зал на слова первосвященника. Кайафа помолчал немного, сцепил и сжал до боли пальцы рук, потом расслабил их и продолжил:
— Вчера утром я был у прокуратора Понтия Пилата. Он говорил со мной о проповеднике по имени Иешуа бен Иосеф. Все ли вы знаете об этом человеке? Он родился в Назарете в семье плотника. В двадцать два года ушел из дома. Пытался примкнуть к ессеям в Иудейских горах. Однако отказался от своей попытки и стал вести жизнь отшельника. Года два назад Иешуа появился у себя на родине в Галилее, где стал проповедовать моральные принципы Торы. Его речь своеобразна, эмоциональна, он умеет потрясти слушателей. Однако сразу же проявились его странности. В своих проповедях Иешуа намекал на то, что он-де существо необычное, гораздо более значительное, чем все другие. Не так давно его понесло непонятно куда. Иешуа заявил, что он — Машиах, и вот-вот наступит время его царствования. Неудобно сказать, но вроде бы Иешуа бен Иосеф стал намекать, что он сын Всевышнего.
— Ну, здесь он прав, все мы дети Всевышнего, потому что Он создал нас, — перебил священника Рон Даян, фарисей из Модиина, невысокий, полноватый с большими проницательными глазами.
Кайафа пожал плечами:
— Но Иешуа употребляет слово "сын" в почти плотском значении этого слова.
Кто-то с издевкой из зала:
— Как греки, у которых Ахиллес и Геракл — сыновья богов.
Кайафа:
— Возможно, так или близко к этому.
Тот же язвительный голос:
— Хорош еврейский проповедник, протаскивающий в иудаизм язычество.
Кайафа:
— Господа, главная беда не в этом, а в том, что Иешуа бен Иосеф заявляет, что он — Машиах и, следовательно, Царь Иудейский, посланный Всевышним. Прокуратор Понтий Пилат, естественно, знающий обо всех высказываниях Иешуа, пришел к заключению, что, провозгласив себя царем Иудейским, Иешуа поднял восстание против власти императора в Иудее. Поэтому, как сообщил мне прокуратор, Иешуа следует казнить путем распятия на кресте как изменника и врага Рима. Однако Понтий Пилат учитывает, что Иешуа не одинокая фигура. У него двадцать, тридцать постоянных последователей. Благодаря своим проповедям он известен многим. Поэтому прокуратор считает, что, если вот так, сразу, неожиданно римские легионеры арестуют Иешуа, а потом поведут на казнь, народ может вознегодовать, постоянно тлеющая ненависть вспыхнет ярким пламенем, и люди бросятся освобождать осужденного. Это массовое безумие, безусловно, возможно, мы наблюдали его не раз. Сотни, а то и тысячи людей погибнут, вдовы будут рыдать и рвать на себе волосы, множество детей останется сиротами.
Все тот же из зала:
— Спасибо нашему доброму прокуратору за то, что он нас так жалеет.
Легкий смешок пронесся по залу.
Кайафа вгляделся. Да, это острит он, длинноносый Иосеф из Иерихона, вечно находящий в самом серьезном что-то смешное. А ну его! Ему бы артистом в дурацкой греческой комедии.
— В связи с этим прокуратор предпочитает, чтобы Иешуа казнили мы, приговорив к смерти за богохульство. Сообщаю, что в соответствии с приказом прокуратора, я велел храмовой страже арестовать Иешуа. Шесть часов назад Иешуа был арестован и доставлен в мой дом. Сейчас мы должны принять решение: богохульник Иешуа бен Иосиф или нет.
Раздались гневные выкрики:
— Осудить по приказу!
— Какая подлость!
— Пилат издевается над нами!
Кайафа:
— Прошу тишины. Я призываю вас не оскорблять персону, представляющую в нашей стране императора Рима. Итак, у меня вопрос к почтенным членам синедриона. Является ли богохульством объявление себя Машиахом, царем Иудейским?
Иоаким — почтенный фарисей, житель Иерусалима, широколицый, с густой, черной, квадратной бородой:
— Мне приходилось обсуждать этот вопрос с рядом почтенных ученых. Все единодушны. Подобное заявление не является преступлением. Здесь нет почвы для деятельности судебных органов. Время судит таких людей, время, а не синедрион. Никто не может сразу сказать, кто возник перед нами — Лжемашиах или истинный Машиах. Нужно ждать. Будущее подтвердит или отвергнет заявление такого человека.
Кайафа резко спросил:
— Но если все убеждены по совокупности признаков, что это не Машиах, убеждены полностью, потому что не совершается то, что должно происходить? А Лжемашиах будоражит людей своей ложью, опасен для общества. Что тогда?
Встал Иосеф. "Сейчас будет острить", — подумал Кайафа.
— Взять да и посадить под замок за нарушение общественного порядка.
Как всегда после слов Иосифа, то здесь, то там в зале послышалось то ли фыркание, то ли хохоток.
— Сейчас не время для шуток, — раздраженно сказал Кайафа. — Господин Раббан Гамлиэль, ваше мнение.
Поднялся с места высокий, красивый, несмотря на свои пятьдесят. Все взоры на него. Его слово, слово великого ученого, решает все.
— Провозглашение себя Машиахом — не богохульство. Лишь произнесение святого имени Бога является богохульством и более ничто.
— У кого-нибудь другое мнение? — спросил Кайафа.
Все молчали.
Кайафа:
— Таким образом, у нас нет оснований предать смерти Иешуа бен Иосефа. Так я и доложу прокуратору. Господа, есть возможность спасти жизнь этому человеку. Мне удалось убедить прокуратора заменить казнь тюремным заключением, если Иешуа откажется от своего заявления. Перед нашим заседанием я убеждал Иешуа сделать это. Но ничего не добился. Сейчас я прикажу ввести его. Я прошу вас попытаться повлиять на него. Это последний шанс спасти ему жизнь.
Ввели Иешуа. Перед синедрионом предстал человек выше среднего роста, сутулый, худой — кожа да кости, с длинными руками, то ли дрожащими, то ли бесцельно перемещающимися. Лицо узкое, продолговатое. Нос, выдвинутый вперед с горбинкой. Наверное, в спокойном состоянии он был бы незаметен. Но сейчас... Иешуа стоял перед членами синедриона с запекшимися губами, неестественно широко раскрытыми глазами, с налетом исступления на страдальческом лице, почти искривленном от предчувствуемых страданий.
Кайафа еще ничего не сказал, а Иешуа уже начал говорить:
— Евреи! Священнослужители! Ученые мужи! Я стою перед вам — один, вроде бы беззащитный. Один, а вас много, а там, за этими стенами, весь наш народ, страдающий и надеющийся на лучшее. Евреи! Я слабый человек, мясо да кости.
Иешуа вдруг стал хватать руками мякоть своего тела на груди, руках, животе:
— Мясо да кости, адоним. Такое тело можно сжечь, вот эту тонкую шею не трудно перерубить, сюда, вот сюда легко вбить гвозди, — и он стал тыкать пальцами в те места, куда, по его мнению, можно легко вбить гвозди. — Евреи! Вы скажете, что я устроен так же, как вы. То же слабое, мягкое создание, которое ничто не отделяет от могилы. Один шаг — и уже не жизнь, а смерть. Смерть, смерть, адоним. Но ученые мужи, на самом деле я отличаюсь от вас и еще как отличаюсь. Я совсем другой.
И вдруг лицо его приняло властное и торжественное выражение:
— Близится конец власти людской и грядет божья власть. А я — Машиах, Царь Иудейский и всего мира. И узрите вы вскоре силу на облаках и меня по правую руку ее.
Все молчали, удивленные, потрясенные, озадаченные. Наверно, одна и та же мысль появилась у них: "Такого спасти невозможно!"
Заговорил Кайафа:
— Послушай меня, Иешуа. Прокуратор Иудеи Понтий Пилат заявил, что, объявив себя царем, ты поднял восстание против Рима. Он обвиняет тебя в нарушении закона "Об оскорблении личности императора". Люди, виновные в этом, подлежат смертной казни путем распятия на кресте. Знаешь ли ты это?
— Конечно, знаю.
— Так спаси себя.
— Бог спасет меня.
— Покайся, Иешуа, — раздались голоса. — Ты же обыкновенный человек и знаешь это не хуже нас.
Иешуа вздрогнул. Гримаса отвращения проскользнула по его лицу, торжественно-властное выражение исчезло и заменилось выражением грозным и язвительным, прекратились непроизвольные движения рук. Он выпрямился, приподнял голову, слегка закинул ее назад, резко вытянул руку вперед и заговорил громко, упоенно, убежденно:
— Ученые мужи, уверенные в своей мудрости! Слушайте меня! Вы — сухие выдолбины в камнях, а я — сосуд, наполненный волей Божьей, исполнитель предначертаний Его.
Его глаза засверкали:
— Эй вы, ничтожества, глиняные фигурки, распираемые гордыней, и всего-то из-за того, что, как ручей воду, пропустили через себя несколько книг, толкующих установления Творца. Глупцы! Разве слова Творца нуждаются в толковании? Вы — воздушные пузыри на водной поверхности. Внутренность пузыря — вот она, ваша ученость. Лицемеры! Словоблуды! Вы учите меня публично каяться. В чем? Разве Бог кается пред своими поделками? Жалкие слепцы, прозрите! В и оглянуться не успеете, как спесь ваша спадет с вас и затопчут ее люди, когда небеса разверзнутся и узрите Его и меня рядом с Ним. Хватит слов. Лучше споем все вместе во славу Его. И высоким громким голосом он запел: "Аллилуя!"
Все изумленно разглядывали Иешуа, более удивленные, чем оскорбленные. Его прервал Раббан Гамлиэль:
— Хватит петь, Иешуа. Если ты не откажешься от своего утверждения, что ты — Машиах, Царь Иудейский, то мы будем вынуждены отвести тебя к прокуратору. А там суд скорый. Прокуратор спросит тебя, согласен ли ты отказаться от своих слов, которые он понимает как призыв к бунту.
— От каких слов? Причем здесь бунт, странный человек?
— Ты должен сказать прокуратору, что тебя неправильно поняли, что ты не считаешь себя Царем Иудейским, что единственный Царь Иудейский — это кесарь Тиберий. Далее ты должен обещать Понтию Пилату, что распустишь по домам своих последователей и почитателей и впредь не будешь отрывать людей от их дел и собирать их вокруг себя.
— Почему я должен что-то обещать прокуратору, а не он мне?
Гамлиэль печально посмотрел на него и замолчал. А Кайафа спросил:
— Так ты скажешь прокуратору, что ты Царь Иудейский?
— Конечно.
Зал зашумел. То там, то здесь раздавались выкрики: "Безумец! Упрямый дурак! Его давно надо было упрятать за решетку!"
Отчаяние овладело Кайафой. Все было напрасно: мучительно трудный разговор с прокуратором, выматывающий разговор с Иешуа этой ночью, когда разумные доводы разбивались о безумие и нелепый фанатизм. Этот человек погибнет и, наверно, поведет за собой на смерть множество других. Ярость овладела Кайафой. Он забыл на мгновение о высоком сане, о необходимости сдерживать чувства других и стал частью бушующего зала.
— Мы ничего не можем сделать! Этот безумец хочет умереть! — и Кайафа в отчаянии разорвал на себе одежду, как это делают над трупом человека, погибшего от рук неизвестного убийцы. — Уведите его! — что есть силы закричал он. — Не смейте бить! — выкрикнул он затем, увидев, что несколько человек бросились к Иешуа со сжатыми кулаками, явно намереваясь его избить.
Несмотря на слова Кайафы, кто-то ударил Иешуа по лицу, кто-то разорвал на нем одежду. Стража вырвала Иешуа из рук набросившихся на него и увела из зала.
Постепенно все успокоились. К Кайафе вернулось его обычное самообладание. Он снова стоял перед членами синедриона, собранный, решительный. Его разорванная одежда никого не удивляла, не смешила. Он сказал:
— Адоним! Мы не приговорили Иешуа бен Иосефа к смерти, мы не сумели убедить Иешуа бен Иосефа отказаться от его заблуждений. Через час Иешуа будет отведен во дворец Ирода. Я прошу нескольких человек из вас отправиться вместе со мной. Мы должны будем объяснить прокуратору, почему синедрион не выполнил его пожелание. Далее мы должны сделать все возможное, чтобы не было бессмысленного бунта и последующего кровопролития.
Встал Раббан Гамлиэль:
— Я предлагаю принять решение о том, что Иешуа бен Иосиф не является Машиахом, что он не имел права называть себя Царем Иудейским. Это наше постановление нужно немедленно распространить среди народа, чтобы предотвратить выступление против оккупационных властей.
— Кто против этого решения? — спросил Кайафа.
Все молчали.
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Анатолий Зелигер: Жизнь Иешуа Бен Иосефа (окончание)

Post by admin2 »

ГЛАВА 13
Смерть Иешуа.

1. Пилат допрашивает Иешуа. 2. Иешуа: "Зачем восставать против того, кто будет низвергнут с его призрачной высоты в мгновение ока?" 3. Прокуратор приговаривает Иешуа к смертной казни и требует от Синедриона обеспечить спокойствие в Иерусалиме во время казни. 4. Смерть Иешуа; сожжение его тела.

Пилат быстро вошел в судебный зал, буркнув на ходу: "Валерий, скажи, чтобы ввели дурака" и грохнулся в кресло. Писец пошел выполнять приказание. Настроение было прескверное, как и всегда перед началом этой скучной, противной работы.
Два стражника ввели арестованного. Пилат взглянул на него, как на некое мерзкое надоедливое насекомое. Конечно, хиляк, заморыш, которого любой солдат укокошит щелчком в лоб. Тоже мне царь иудейский, вошь его в бок. Глаза большие, сумасшедшие, задерганный весь, хотя вроде бы не испуганный. Смотрит с любопытством.
Так и подмывало сказать: "Чего уставился, котлета иудейская?" Да ладно, ядрена вошь, надо соблюдать официальность.
— Имя?
— Иешуа?
— Бен кого?
— Бен Иосеф.
— Ну, выкладывай, чего надо, чего воду мутишь?
— Язычник...
— Что?! — кровь прилила к лицу прокуратора. Ему захотелось вскочить с кресла и с криком "Барра!" нанести могучий удар ногой в живот этому наглому подонку, но огромным усилием воли он сдержал себя: "Официальность, официальность", — пробормотал про себя Пилат, и только руки его до боли сжали ручки кресла.
— Еврей Иешуа бен Иосеф, перед тобой прокуратор провинции Иудея Понтий Лециний Пилат, представляющий здесь божественную личность великого римского императора Тиберия Клавдия Нерона Цезаря. Твое оскорбление высокого должностного лица будет учтено при вынесении приговора. Отвечай на вопрос.
— Прокуратор, ты видел реку зимой, после дождей, когда она многоводна?
— Ты это к чему?
— А к тому, что ты на одном берегу, а я на другом.
Опять захотелось прибить мерзавца.
— Идиот! Еще одна байка, и я прекращаю допрос, потом пеняй на себя.
— Язы... прокуратор, чего ты хочешь от меня?
— Я хочу знать, почему ты объявил себя царем в той стране, где уже есть законный царь.
— Ты не совсем прав, прокуратор. Бог повелел мне царствовать не только в Иудее, но и во всем мире.
— Мне нет дела до всего мира, — с отвращением разглядывая Иешуа, сказал Пилат. — Меня интересует Иудея, ты объявил себя царем этой римской провинции. Почему?
— Почему я сделал это? Да потому, что так оно и есть. Я — Царь Иудейский.
— А понимаешь ли ты, бен, что ты — бунтовщик, что ты подбивал народ восстать против Кесаря?
— Зачем восставать против того, кто будет низвергнут с его призрачной высоты в мгновение ока? И увидят люди Царя небесного и меня по правую руку его.
Пилат посмотрел на него, не зная, что сказать. Он понял, что перед ним закоренелый иудейский дурак, погрязший по уши в своем нелепом фанатизме, такой же, как и все эти проклятые евреи, но чокнутый еще больше.
— Кто подбивал тебя на это?
— Прокуратор, выбирай другие слова, когда говоришь о Боге.
Пилат понял, что вести допрос дальше совершенно бессмысленно. Он приказал увести арестованного, велел писцу оформлять протокол и стал размышлять, стоит ли казнить путем распятия, уж больно жалкая личность. Отрубить голову в тюрьме, да и все. Нет! Нельзя! Ни в коем случае. Обязательно распять с пунктуальнейшим выполнением общепринятой процедуры. Надо дать наглядный урок сообщникам и будущим прохиндеям подобного рода.
— Валерий, приговор — распятие!
Очень важно не допустить беспорядков. Шайка проходимцев, сбитая с толку и задуренная этим шутом, начнет кричать, визжать, юродствовать. "Ах, эти римляне, ах, эти язычники, проклятье на них, ай-яй-яй, убили закадычного приятеля нашего бога!" Экие какуны! Как будто Бог позволил бы убить своего "хавера". А если к этим бесноватым примкнут другие? Здесь до хрена разных перегретых. Много охотников бросаться на римлян и проверять кишками, хорошо ли заточены римские мечи. Конечно, Кайафа и все его священники должны были объявить, что болтун — богохульник, и сами казнить его. Однако они отказались сделать это. Почему? Ведь засраные еврейские ученые ясно говорят, что евреям следует ждать своего царя, мессию, как они выражаются; болтун же заявил, что в его лице царь уже объявился. Чего проще, постановите, что прохиндей издевается над вашей сраной религией. Однако, видите ли, они не могут. То ли глупость, то ли хитрость. По их дурацкой логике выходит, что этот тип не богохульник. А катитесь вы в самый что ни есть поганый бордель! Так или иначе, вы мне обеспечите спокойствие в Иерусалиме.
— Кайафу и тех, кто с ним, немедленно ко мне!
Вошли Кайафа и три члена синедриона. "Официальность", — сказал про себя Пилат и далее по мере сил спокойно обратился к вошедшим:
— Адоним, Синедрион, как вы мне сообщили, отказался обвинить Иешуа в богохульстве и приговорить его к смертной казни. Это решение обосновывается тем, что по вашим религиозным законам объявление себя Мессией не является богохульством. Однако Иешуа нарушил законы Рима. Он совершил тяжелейшие преступления. Иешуа объявил себя царем Иудеи и этим нарушил закон: "Оскорбление императорского величества" — "Crimen laesae maiestatis”. Иешуа собирал вокруг себя последователей и обращался с мятежными речами к народу. Это доказывает, что он подготавливал восстание против власти законного императора. И, наконец, на суде, в процессе допроса он грубо оскорбил римский народ и меня, представляющего здесь божественную личность императора. Поэтому по совокупности его преступлений я приговорил его к смертной казни путем распятия. Он получит то, что заслужил; ничего не будет изменено в существующих правилах наказания преступников такого уровня. Я желаю, чтобы казнь негодяя послужила уроком для всех авантюристов в настоящем и будущем. Теперь самое главное: я не позволю разнузданной толпе нарушить законную процедуру. Ни на столечко! — здесь Пилат сорвался: он поднес руку с двумя сжатыми пальцами к самому лицу и бешено затряс ею. Однако он быстро спохватился, овладел собой и продолжил спокойно и четко:
— Легионерам будет отдан приказ безжалостно подавлять любые нарушения порядка. Я желаю, чтобы тот урок, который я сегодня даю, прошел гладко и не превратился в никому не нужное кровопролитие. Конечно, вы, господин первосвященник, и вы, уважаемые члены синедриона, желаете того же самого. Я хочу знать, что вы, господа, предпримете, чтобы утихомирить тех, кто склонен к бунту? — и прокуратор посмотрел в упор на Кайафу.
Размеренно, деловито ответил Кайафа:
— Как законопослушные подданные нашего великого императора мы выступаем против бессмысленного бунта, ведущего к смерти и горю. Во избежание этого Великий Синедрион принял решение объявить народу, что Иешуа бен Иосиф не является Мессией и что все его заявления этого рода являются ложными. Мы предполагаем, что люди, узнав, что были обмануты, не станут рисковать жизнью, чтобы попытаться освободить его. Решение Синедриона уже объявлено, и в Храме, и на площади перед Храмом. Наши посланцы сейчас объявляют его на улицах Иерусалима.
— Я надеюсь на вас, — сурово сказал прокуратор.
Когда все четверо ушли, он отдал приказ приступить к казни...
Два стражника били Иешуа, били не в полную силу, сдерживая себя. Им было приказано не кровянить ему лицо и не изувечить чрезмерно, чтобы он смог дойти до места казни и сам донести крест.
Иешуа не пытался прикрываться от ударов, не кричал, лицо его не кривилось от боли. Он не испытывал злобы к истязателям. Он говорил про себя:
— Вы бьете Бога. Жалкие недоумки. Отче наш, прости убогих! Ибо не понимают они, что творят. Они думают, что бьют меня, а сами дубасят по пустой коробке. Нелепые, ничтожные люди, услаждающие свои низменные чувства. Ведь еще немного, и все будет ни к чему: и ваша непрестанная погоня за богатством, и ваша низменная привязанность к своим, и обиды, нанесенные вам, которые вы храните глубоко в груди, как самое дорогое в жизни, и ваше постоянное желание мстить во что бы то ни стало. О, люди, больные, пораженные тщеславием, высокомерием, измеряющие достоинство человека его житейскими успехами. Вы, малоумные, поймите, что не время играть в детские игры. Отбросьте от себя властолюбие, отбросьте от себя трусость перед имеющими власть. Поймите, наконец, что все кончено, что вся суета ваша — это мышиная возня, что вся жестокость ваша, ваши пытки и казни — это просто позорное, порочное кривляние, которое блекнет перед Большим. Потому что там, в небесной бездне, есть Он, и там рядом с ним будет Сын Человеческий. И когда скажет Он, я по слову Его вновь приду сюда и стану Царем Иудейским, и преобразую мир, чтобы воистину он стал Божьим царством. Я приду не мстить, я приду благословлять. А теперь разрывайте тело мое, пробивайте его гвоздями, измывайтесь бессмысленно над пустой коробкой. Я все вытерплю. Чем больше я буду страдать, тем лучше для вас, потому что вас, жалких, ничтожных, эгоистичных, жестоких, отвергающих меня, я спасаю своим страданием. Евреи! Я приду, я снова приду! Ждите меня!..
В течение дня прокуратору неоднократно докладывали, что происходит на месте казни и на улицах города. Толпа в основном молчала и не пыталась препятствовать казни. Только некоторые громко проклинали Иешуа за то, что он обманул их и надсмеялся над их лучшими чувствами. К вечеру сообщили, что Иешуа мертв, и стража справляется со своими обязанностями, никого не подпуская к мертвому телу. Далее доложили, что некий Иосеф из Аримафеи просит разрешения похоронить казненного. Первым побуждением Пилата было прогнать нахала — тело преступника должно оставаться на кресте на растерзание птицам и диким зверям. Но затем новая мысль появилась у него.
Опасный придурок мертв. Теперь надо распорядиться умнехонько, так, чтобы это дело закрыть сразу и насовсем. Мертвец или то, что от него останется, непременно окажется центром непрекращающегося брожения. Этот Иосеф из их шайки, чтоб ему было пусто, уже предоставил для трупа свой склеп. Какие-то полупомешанные бабенки обливаются слезами, бросаются на землю и выкрикивают всякую ересь. Пошли в ход нелепые причитания и восхваления. Не выдай им труп, все равно, в конце концов, получат скелет. Уложат его хоть в тот же склеп, будут собирать около него народ и возбуждать его, используя скелет, как жупел. Для этих помешавшихся на своем дураке все равно, что живой, что мертвый. Правильно поступить так. Этот самый труп выдать им, но потом он должен исчезнуть во что бы то ни стало. Только так их можно утихомирить. Был труп — нет трупа. Целуй локоть. Ай да Понтий, умная башка! Позволить им похоронить — и сразу же охрану у входа в склеп. Чтобы ни птица, ни муха, еще выкрадут. А ночью труп увезти и сжечь. Вот так-то. Они придут — охраны нет. Заходи, любуйся, склеп пустой. Что скажут тронутые? Что выдадут? Если сделать чисто, на меня не подумают. Чтобы догадаться, надо иметь ясную башку, ну а чего-чего, а этого у них нет. Начнут чушь выдумывать, сказки, байки сочинять. "Бузи, вузи, гузи, дузи! Наш лапуся улетел на небо!" Если кто не верит, просим наверх к мертвецу. Всякий может убедиться, что труп содержится в полной сохранности.
Значит, решено, труп исчезнет. Кучка чокнутых останется с пустыми руками. Ха! Пусть убеждают прохожих, что их главарь на небе. Преглупое занятие!
Шестеро легионеров встали у входа в склеп. Когда стало смеркаться, народ разошелся. А в два часа ночи к пещере подъехала повозка с большим деревянным ящиком. Легионеры отвалили от двери тяжелый камень, вошли в склеп, сняли плащаницу с мертвого тела и перенесли его в ящик. Потом еще долго они возились с плащаницей и заметали следы. Когда повозка с трупом поехала по дороге, все шестеро пошли за ней следом. В небольшой лощине был разложен костер, и ящик с мертвецом был брошен в него. Сухое дерево сразу же загорелось. Легионеры бросали и бросали поленья в костер, пока от ящика и мертвого Иешуа осталась лишь зола. Золу закопали, землю тщательно разровняли и на нее накидали камней, мелких и крупных. Теперь ничто не выдавало места захоронения небольшой кучки золы — того, что осталось от недавно горевшего костра.
Так велел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Post Reply