Страничка Ефима Макаровского

Прозаические тексты
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
User avatar
Admin
Site Admin
Posts: 28
Joined: Thu Feb 21, 2008 6:22 pm

Страничка Ефима Макаровского

Post by Admin »

Прислано в редакцию автором
БРАК ПО-АМЕРИКАНСКИ
ИЛИ
ЭМИГРАНТСКОЕ СЧАСТЬЕ.


ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.


С некоторых пор я решила упорядочить свою половую жизнь. Э то связано с эпидемией СПИДа. Меняются времена – меняются нравы. Я ещё молода и хороша собой, и мне совсем не хочется умирать из-за минутного удовольствия. Мне нужен партнёр зрелый, по возможности женатый, чтобы я была уверена, что у него нет случайных половых связей. На Ника же совершенно нельзя положиться в этом отношении, и это буквально сводит меня с ума. Он слишком красив и развязан. Женщины так и пожирают его глазами, и я не уверена, что я у него одна. После каждой близости с ним меня охватывает панический страх от сознания того, что я подвергаюсь опасности заболеть СПИДом. Это стало для меня настоящим кошмаром. Я не могла его больше видеть и уступать его желаниям. Решили порвать нашу связь раз и навсегда. И вот я здесь за сотни миль от Сан-Франциско.
Сан-Падре Айленд последнее тихое, патриархальное пристанище в этом шумном и беспокойном мире. Раньше здесь любили отдыхать богатые мексиканцы, но потом, после инфляции начала восьмидесятых годов, места эти опустели. Пришли американцы, и начали расти высотные здания, как грибы после дождя. Залив, широкая лента песка и вдали небоскрёбы. Всё это напоминает Рио де Жанейро, но без его шума и толкотни. Сюда пока приезжают отцы семейства: лысые и благообразные со своими худосочными жёнами и прыщавыми юнцами. Ничто здесь не нарушает размеренного распорядка дня. Перед сном я спускаюсь на первый этаж нашей гостиницы и захожу в бар, чтобы выпить рюмочку “Курвуазье”. Там, среди людей, я чувствую себя не столь одинокой. Порой здесь играет небольшой джаз, и это как-то отвлекает от серых монотонных будней. За дальним угловым столиком у окна, как всегда, одиноко сидит и очсём-то грустит мужчина с начинающей уже сидеть шевелюрой хорошо ухоженных волос.

Сегодня была полная луна, и я не мог спать, как всегда в такие ночи особенно хотелось женской близости. Вдруг кто-то, проходя, задел моё колено. Я вскинул глаза и машинально извинился.
- О, извините меня. Это моя вина, - произнесла она приятным грудным голосом, потирая ушибленное колено.
- Нет, нет, это моя вина. Я не должен был сидеть таким образом, чтобы загораживать проход.
- О, нет, нет, это только моя вина. Извините меня, пожалуйста. Вы ни в чем не виноваты. Просто я должна была быть более внимательной, - при этом она скривилась от боли, потирая ушиб.
- Вам помочь? – я поднялся со стула, чтобы проводить девушку до её места.
- Нет, нет, - быстро проговорила она, - можно я присяду за ваш столик, пока не утихнет боль, если вы не возражаете, конечно?
- Что за вопрос? Конечно. Я должен был бы вам раньше предложить это, но я думал, что вас ждут.
Я предложил ей стул. Она села, не нагибаясь, как настоящая леди. “Какая очаровательная девушка”, - пронеслось у меня в голове. Некоторое время я наблюдал за ней молча. Из-за косой линии волос её лицо виделось полусерпом. Глаза чёрные, спокойные. Уверенные жесты. Что-то особенное в слегка припухших губах. Итальянская красота.
- Что вы пьёте? – прервала она молчание.
- Водку.
“Какое ей дело, собственно говоря, - подумал я. – Наверное, спросила из вежливости. И какого черта она все еще не уходит? Посидела и хватит”.
- Смирновскую?
- Нет, московскую.
- А что, московская лучше смрновской?
- Конечно. “Московская” делается на мытищинской воде. Мытищи это недалеко от Москвы, и там есть такой источник, обладающий неповторимым вкусом. Вот этот-то источник и придает “Московской” тот уникальный вкус, что делает ее одним из приятнейших напитков в мире.
- Вот как? А я этого не знала. По всему видно, что вы большой знаток ликеро-водочных изделий, - она улыбнулась.
“Почему я не пошлю её к чёрту? – зло подумал я про себя. – Очевидно, это всё потому, что я родился под созвездием Стрельца, и женщины так много значат в моей жизни. Меня всегда неудержимо влечёт от одного прикдючения к другому. Я просто не создан для того, чтобы быть верным одной женщине. Но теперь с этой эпидемией СПИДа пора кончать со всеми этими случайными связями. Я скорее отрежу себе эту похотливую плоть, чем позволю подхватить СПИД из-за минутного удовольствия. Всё. Пора жениться. А на ком женишься-то? Порядочные женщины моих лет уже давно разобраны. Да и где гарантия, что не нарвёшься на “спидолу”? И чего эта красотка не уходит, а только раздражает меня”?
- О чём вы задумались? – не унималась она.
- Да так, ни о чём.
- А на каком языке вы говорите? У вас какой-то не местный акцент.
- Это потому что я из России.
- О, как интересно! У меня ещё никогда не было русского парня.

Теперь я точно убеждена, что он не может быть носителем СПИДа. Среди эмигрантов из России редко попадаются геи, а с американскими женщинами у них почему-то любви не получается. Да и что они понимают в американской любви? От любимой они стараются больше взять, чем дать, поэтому и варятся в собственном соку. Но мне этот подойдёт. Только грустный он какой-то.
- Вы тоскуете по России? – опять нарушаю я молчание.
- Нет, что вы. Нет, только не по России. Для меня Россия всё равно, что большой концлагерь.
Все они из России помешаны на политике. Приходится выслушать целую лекцию. Потом я предлагаю выпить тост за торжество его идей. Мы выпиваем. Я говорю, что у меня кружится голова и прошу его помочь мне дойти до моего номера. Наконец мы у меня в комнате.

Мы вошли в её номер. Она включила свет и, небрежным жестом руки указав на обстановку, произнесла, как-будто стесняясь за нехитрую гостиничную мебель.
- Вот тут я живу.
- Ну, что ж, здесь довольно неплохо для такой гостиницы, как “Холидей инн”.
А сам подумал: “Боже мой, у ней ведь попка, как орех – так и проситься на грех. И как мне устоять против такой артиллерии? А какие бёдра у этой красотки! О Мадонна, какие бедра! Я просто не могу”.
Потом я увидел, что сквозь нежный шёлк её кофточки просвечивают розовые соски маленьких крепких грудей, и от близости этой девичьей груди я пришёл в неистовое возбуждение. Мне судорожно захотелось протянуть руку и почувствовать её всепроникающее тепло. В этот момент она приблизилась ко мне. Я почувствовал близость её губ. И тут я подумал, что СПИД может передаться и через поцелуй. Перед глазами у меня поплыли тёмные круги.
- Нет, нет Сабрина, только не это. Давай лучше выпьем, - и я дрожащими рукамиотстранил её от себя, в то время как вся моя плоть изнывала от желания ласкать её молодое, гибкое тело.
- Ты боишься её, - обиженно произнесла она. – Я знаю, ты боишься свою жену. Ты трус.
Я хотел было ей возразить, но потом подумал, пусть она думает, что я отверг её потому, что женат и храню верность своей жене, а не потому что боюсь подхватить от неё СПИД. Так будет лучше и не так оскорбительно для неё.
- Да, да, ты трус. Ты боишься своей жены. А я уверена, что она сейчас наставляет тебе рога с другим! – зло выговаривала она. – Подумать только, чтобы меня, дочь сенатора Мак Дугласа, отверг какой-то жалкий эмигрант!
При этом лицо её горело, волосы беспорядочно разметались по плечам, глаза лихорадочно блестели, она была просто неотразима в этот момент. Потом она внезапно замолкла, села на кровать и потянула меня на себя.
- Нет, нет, Сабрина, не надо. Я сейчас не смогу, - слабо сопротивлялся я.
Тогда она беспомощно схватилась руками за виски, как обычно хватаются люди от сильной головной боли, и мне стало её неимоверно жаль и я подумал о том, какое это счастье жить и умереть вместе с ней. Сколько мне собственно осталось жить? Какая разница – проживу я на десять лет больше или на десять лет меньше. Важно ведь не количество лет, а те незабываемые мгновения, которые дарит нам желанная женщина. И что бы там ни говорили, Елена всё же стоит Трои, поэтому-то предсказания Кассандры ни к чему и не могли привести. И я не выдержал и, наклонившись над ней, стал целовать её лоб, глаза, губы, запустил руки в её пушистые волосы и покрывал поцелуями её шею, грудь, спускаясь всё ниже и ниже, вырывая из её уст сладострастные стоны.
- Боже мой, - шептала она, когда всё уже было кончено, - я никогда не думала, что ты окажешься таким хорошим мужчиной.
И приэтом было даже не важно, что она говорила, а то, каким удивленно-восхищённым взором она смотрела на меня.
А потом наступило утро со своими заботами и прозой дня. И я спросил её, у какого врача она лечит свой СПИД, чтобы и мне записаться к нему на приём. Она несколько мгновений молча смотрела на меня, откинув, словно от удара, голову назад, а потом яркий румянец вспыхнул на её лице и глаза гневно блеснули.
- Ты думаешь, что я больна СПИДом? – скорее прошептала, чем произнесла она побелевшими губами.
Я печально улыбнулся и утвердительно кивнул головой. И тут она взорвалась.
- Идиот, болван несчастный, да кто же тебе сказал, что я больна? Я совершенно здоровая женщина. Смотри, чтобы твоя жена не наградила тебя СПИДом, ты, жалкий рогоносец!
Её слова звучали для меня, как самая отрадная музыка для души. Жизнь начиналась сначала, приобретая сочные весенние краски. И теперь, получая обратно то, чего я намеривался лишиться, я почувствовал себя вольготно и, весело рассмеявшись, спросил.
- А кто тебе сказал, что я женат?
Она как-то по-особенному посмотрела на меня, как на что-то непонятное ей, потом прищурила глаза, как бы быстро о чем-то соображая, и удивленно спросила:
- Как? Ты не женат и думал, что у меня СПИД, и всё же лёг со мной в постель?
- Ты знаешь, Сабрина, я так хотел тебя, что решил, что несколько ночей, проведенных с тобой, стоят пары десятков лет. Я как-то почувствовал, что если я откажусь от тебя, то никогда в жизни себе этого не прощу.
- В таком случае, чтобы спасти тебе жизнь, я выхожу за тебя замуж, потому что ещё одно такое приключение может стоить тебе жизни. Запомни, что только супружеская верность – верная гарантия от СПИДа.
“Ничего себе денёк начинается: ещё пять минут тому назад я был свободен как сокол”, - пронеслось у меня в голове.
- Да, да, не смотри на меня так озадачено. Мы не пропадём. У меня есть небольшой бизнес по производству калькуляторов с доходом в несколько сот тысяч долларов в год. Но пусть тебя это не смущает. Для тебя я жена, и ты можешь требовать от меня все, что угодно.
User avatar
Admin
Site Admin
Posts: 28
Joined: Thu Feb 21, 2008 6:22 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Admin »


“НАРОДЫ МОРЯ” И ПУРИМ.


ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ.



В этой истории всё произошло как в старом анекдоте: “Армянскому радио задали вопрос:
- Правда ли, что профессор Акопян вчера выиграл в лотерею 500 рублей?
- Правда. Только не вчера, а сегодня. И не 500, а 600 рублей. И не в лотерею, а в карты. И не выиграл, а проиграл. И не профессор Акопян, а профессор Мирзоев”.

Нечто подобное произошло и в истории Древнего Востока. Прежде всего сообщение о том, что в 1183-ем году до н. э. “народы моря”, пеласги, вторглись в Египет и были разгромлены Рамзесом Третьим не соответствует действительности.
Во-первых, как убедительно доказал учёный историк Иммануил Великовский, это событие произошло не в 1183-ем году до н. э., а в 378-ом году до н. э.
Во-вторых, это были не “народы моря”, пеласги, а персы и их наёмники. Так что, согласно Иммануилу Великовскому: “ “Народы моря”, которые сражались в Египте, были не бродяги двенадцатого столетия до н. э., а наёмники четвертого века до н. э., большинство из них из Малой Азии и Греции времени Платона”
Когда швейцарский археолог Эдуард Невиль делал раскопки в деревне Тель ель-Яхудия, что в двадцати милях от Каира, к востоку от Дельты, то он наткнулся на дворец Рамзеса Третьего. На кафельных плитках дворца на лицевой стороне было выгравировано имя Рамзеса Третьего, а на обратной стороне инициалы мастера греческими буквами классического периода истории Греции. Тогда-то перед египтологами и встала неразрешимая загадка: каким образом греческие письмена четвёртого века до н. э. Появились на кафельных плитках фараона, который якобы жил в двенадцатом веке до н. э., когда греки даже письменности ещё не имели?
Кроме того, Иммануил Великовский указал на то, что на стеле запечатлевшей победу египтян над “народами моря”, пеласгами, судя по головным уборам и вооружению изображены не “народы моря”, а персы и их наёмники. К тому же надпись на барельефе “пересетт” отнюдь не означает “филистимляне”, а в эпоху Птолемеев Персия называлась “Пересетт”, и писалось это слово с двумя “т”. И следовательно, Рамзес Третий и фараон Нактанебо Первый, который с переменным успехом вёл длительную войну с персами, подробно описанную Диодором Сицилийским, это одно и то же лицо. И война эта в конце концов закончилась не победой египтян, а победой персов.
Эта египетско-персидская война была непосредственно связана со всем ходом развития еврейской истории. Дело в том, что вторжение персов имело место ещй при фараоне Марнептахе Втором задолго до воцарения Нактанебо Первого.Об этом свидетельствует иллюстрация, изображающая триумф победы фараона Марнептаха Второго над “народами моря”.
Согласно Рафаилу Нудельману: “Египтяне разделили убитых на два класса: обрезанных, как и они, - у этих они для счёта отрубали одну руку, и необрезанных, у которых для счёта отрубали пенис. Все эти руки и половые члены были свалены в кучу у ног фараона-победителя, как немецкие флаги некогда на Красной площади, и отсюда мы знаем, что необрезанных ливийцев и прочих было тысяч полторы, а все остальные были ахейцы (которые в ту пору, представьте, практиковали обряд обрезания)”.
Однако сенсационное заявление Рафаила Нудельмана о том, что ахейцы пятого столетия до н, э. Практиковали обрезание, не подтверждается письменными источниками. Если бы ахейцы в то время делали обрезание, Геродот не преминул бы сообщить нам об этом. Согласно Геродоту: “Только три народа на земле искони подвергают себя обрезанию: колхи, египтяне и эфиопы. Финикияне же и сирийцы, что в Палестине, сами признают, что заимствовали этот обычай у египтян. А сирийцы, живущие на реках Фермодонте и Парфении, и их соседи-макроны говорят, что лишь недавно переняли обрезание у египтян”
Нет сомнения в том, что эти сирийцы и финикийцы, делающие обрезание, были евреями, которые под этим именем тогда ещё не были известны своим современникам. Волна за волной ассирийские цари выселяли из Палестины израильские племена и селили их близ Каспийского моря в южных степях Туркестана среди родственных им халдейских племён каспиев-касситов. Вместе с израильскими племенами было выселено и значительное число кариев-филистимлян, которых ещё царь Давид принудил принять иудаизм. Эти карии, выходцы с островов Средиземного моря, известны сейчас под именем евреев-ашкенази. Именно эти переселенцы и составили основной торгово-ремесленный элемент Персидского царства: “Израильтяне не только выжили, но и преуспели в изгнании. Из клинописных текстов, найденных в Вавилоне, главным образом в Ниппуре, мы узнаем об общинах сосланных, живущих в городах, которые называются Ашкелон и Газа (нет сомнения в том, что это филистимские города), Тир (финикийский) и Кадеш. Эти города уместнее было бы назвать Нью-Ашкелон и Нью Газа, и Нью-Тир, и Нью-Кадеш, точно так, как мы называем наш Нью-Йорк”
На недавно найденной глиняной табличке, относящейся к 498-ому году до н. э. Упоминается город “аль-Яхуди”, еврейский город, имеется в виду Иерусалим. Но, по мнению Андре Лемайра, это не столица Иудеи, а Нью-Иерусалим. Это город в Вавилонии
Являясь в основном жителями городов, евреи также составляли значительный контингент персидского войска, опираясь на который Кир Великий сокрушил в 538-ом году до н. э. Вавилонское царство. В знак благодарности он разрешил евреям возвратиться на Родину и отстроить свой Храм. Однако этим разрешением воспользовалось сравнительно небольшое число евреев. Основная масса осталась в местах изгнания или мигрировала на побережье Черного моря или Среднюю Азию, а после смерти Александра Македонского составило ядро могучего Парфянского царства.
Возросшее влияние евреев вызвало недовольство элитной части персидской знати и при дворе царя Артаксерса Второго против них был составлен заговор, который возглавил приблежённый царя Аман. Вскоре Артаксерс также был вовлечён в заговор: “И посланы были письма через гонцов во все области царя, чтоб убить, погубить и истребить всехИудеев, малого и старого, детей и женщин, в один день, в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара, и имение их разграбить”
Жребий-пур был брошен, но евреи не захотели, как покорные овцы, идти на убой и готовились оказать сопротивление. В назначенный день выступление погромщиков было встречено отрядами еврейской самообороны, которые в упорных боях нанесли им сокрушительное поражение. Особенно ожесточёнными, в течение двух дней, были бои в столице Персии Сузах. Но и здесь Израиль вышел победителем.
В это время Артаксерс узнает о выступлении против него младшего брата Кира с целью лишить его престола. Трон зашатался. В такой ситуации, когда вопрос шёл о жизни и смерти, Артаксерс не мог пойти на развязывание гражданской войны внутри своих владений и вынужден был сделать хорошую мину при плохой игре: пойти на примирение с евреями. Это было в 401-ом году до н. э. Артаксерс объявил, что евреи, якобы, защищались с его царского разрешения, и если они победили, то честь им и хвала. С тех пор евреи ежегодно отмечают день победы над своими врагами праздник Пурим, как все свободолюбивые народы празднуют День Победы над фашистской Германией.
В знак примирения с еврейской общиной Артаксерс Второй женился на Эсфирьи и приблизил её родственника Мардохея к престолу. Цари, как правило, заключали брачные союзы толькоиз политических целей, чтобы заручиться поддержкой соседних государств, либо, в крайнем случае, влиятельными слоями общества в своём государстве.
Первоначально Эсфирь была наложницей Артаксерса и его женитьба на ней свидетельствует отнюдь не о внезапно вспыхнувшей к ней страсти, а о возросшем влиянии еврейской общины в стране: “И многие из народов страны сделались Иудеями, потому что напал на них страх перед Иудеями”
Исходя из этого, можно прийти к выводу, что версия о том, что иудаизм не приемлет прозелитизма, а тем более массового, не соответствует действительности.
В то время как некоторые арийские и тюркские племена, приняв иудаизм, стали неотъемлимой частью еврейского народа, некоторые израильские племена, отбросив иудаизм, вошли в состав других народов. Так, к примеру, израильские племена гуннов-эфталитов, ушедшие с Аттилой в Западную Европу, впоследствии ословенились и стали органической частью болгарской нации, в то время как их восточные собратья, возвратившись к иудаизму в 715-ом году, стали ядром Хазарского государства, законного преемника Парфянского и Эфталитского царств. Так что ещё задолго до прихода словен над Волгой и Днепром звучала иудейская речь.
Отождествление евреев с гуннами-эфталитами находит своё обоснование в том, что, начиная ещё со времён падения Израильского царства в 722-ом году до н. э., в южные степи Туркестана ассирийские цари переселяли евреев, которые, объединившись с гуннами монголоидами, отличались от них по своему внешнему виду и образу жизни и были известны под именем белых гуннов или эфталитов.
Вероятно поэтому некоторые представители таких народов как туркмены, киргизы и чуваши утверждают, что именно они являются потомками колен израилевых. Любопытно ещё и то, что учёные установили, что генетический тип чувашей средиземноморской, в то время как они говорят, по мнению большинства лингвистов, на одном из тюркских языков, который совершенно непонятен другим тюркоязычным народам. Что же касается евреев, то по мнению анропологов: “Евреи не представляют расового единства” И это является свидетельством того, что еврейская нация сложилась не на расовой, а на религиозной основе иудаизма.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

ОДИНОЧЕСТВО.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ

Новогодний вечер всегда полон каким-то таинственным очарованием. Вот и сегодня, вместе с двумя вечно оптимистически настроенными подругами, я иду в компанию одиноких мужчин, пригласивших нас встретить с ними Новый год. Я иду туда в надежде познакомиться там с деловым интересным человеком в надежде завязать с ним прочные многообещающие отношения, а не утешиться воспоминаниями быстротечного романа.
И всё поначалу было так торжественно, красиво: играла музыка, шампанское искрилося в бокалах, мужчины танцами развлечь старались дам. Вначале моё внимание привлёк молодой человек, который считал, что американцам нечего делать в Боснии, и пора возвращаться домой. Как только я с ним уединилась, он сразу же мне поведал, что хочет иметь только одного ребёнка, одну собаку, и предпочитает пиву вино, и тут же запустил руку в мои трусики. Я дала ему пощёчину. “Извините. Ошибся адресом”,- произнёс он и вытащил руку из трусов. От него дурно пахло. Изо рта доносился запах мертвичины. Я ничего ему не ответила. Сделала поворот налево, и он растворился в вечности.
Следующим оказался мужчина лет пятидесяти. Он всё ещё жил со своей мамой, играл в гольф. Он старался поразить меня тем, что не умолкая говорил о всех дорогих ресторанах, в которых довелось ему обедать. Однако, с большим энтузиазмом описываемые блюда слегка портило дешёвое фисташковое масло ещё не растаявшее в расщелинах его зубов.
И, наконец, мне уделил внимание настоящий джентельмен, который честно признал, что люди, конечно, со временем могут меняться. И он первый является этому примером: годами он позволял своей матери собой командовать, пока не решил в конце концов, что хватит, и вычеркнул её из своей жизни. И вообще, раньше он настолько любил женщин, что у него уже было четыре жены. Их всех он встретил на курорте. И сейчас он близок к тому, чтобы признать, что он ненавидит женщин. Так что в последнее время его умственные способности постепенно улучшаются, и он сейчас близок к тому, чтобы признать, что мы не должны давать Китаю статус торгового предпочтения, потому что они будут у нас приобретать человеческие органы, хотя на этом и можно очень хорошо заработать.
Утро. Дождь. Серые крыши домов, заплаканные окна. И опять я одна с раскрытой книгой у камина. В который раз не удалось найти мне своего Адониса. Видно, слишком уж я привиредлива и недостаточно ловка. Но мне покойно, и ни чуточку себя не жаль. Уж лучше быть одной, чем сойтись с человеком, которому я буду напоминать его мать, которую он ненавидит, и будет ждать моей смерти, чтобы продать мою печень в Китай.
Last edited by Ефим Макаровский on Sun Jul 12, 2009 3:49 am, edited 1 time in total.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ И ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС.

ЕФИМ МАКАРОВСКИЙ

Редко какой еврей назовёт Илью Эренбурга холуём коммунистической пропоганды. И я этого не сделаю, потому что я еврей. Потому что Илья Эренбург и Михаил Зощенко были любимыми писателями советских воинов в годы Великой Отечественной войны. Это было время, когда мы, совместно со всеми свободолюбивыми народами мира , сражались за демократию, и Уинстон Черчилль говорил, что “Перед лицом такой нечести, как германский фашизм, между нами и русскими не может быть разногласий”.
Призыв Эренбурга убить немца, убить фашиста был близок и понятен нам тогда и теперь. Нам отказывали в праве на жизнь со дня рождения. Ещё шли бои на улицах Сталинграда, а в Центральной комендатуре уже расстреливали евреев. Не мы выбирали войну на уничтожение. У нас не было выбора. Мы должны были победить или умереть.
Но никто из нас, как и тот же Эренбург, не воспринимали призыв убить немца в буквальном смысле. Мы, бывшие советские люди, с молоком матери впитали в себя спосбность говорить одно, думать другое, а поступать по обстоятельствам. Сам Эренбург, ненавидя фашизм, спасал разоружённых фашистов. В своё время он писал: “Немцев, которые вторглись в нашу страну, я ненавидел не потому, что они жили “между Одером и Рейном”, не потому, что они говорили на том же языке, на котором писал один из наиболее мне близких поэтов – Гейне, а потому, что они были фашистами. Ещё в детстве я столкнулся с расовой и национальной спесью, немало в жизни страдал от неё, верил в братство народов и вдруг увидел рождение фашизма”
Конечно, каждому было ясно, что призыв “убить немца” означал оказать сопротивление тому вооруженному германскому солдату, пришедшему в твою Землю, чтобы отнять у тебя жизнь и свободу. Этот призыв отнюдьне касался мирного немецкого населения. Вот один день из будней тех далёких лет: “Бог ты мой, если бы перед нами оказались Гитлер или Гиммлер, министры, гестаповцы, палачи!... Но на дорогах жалобно скрипели телеги, метались без толку старые немки, плакали дети, потерявшие матерей, и в сердце подымалась жалость”
Эренбург не призывал убивать немецких женщин и детей. Он призывал нас выжить и победить. Он вдохновлял нас на борьбу с фашизмом. Честь и хвала ему за это от благодарных потомков.
Однако, заняв непримиримую позицию по отношению к фашизму, Эренбург довольно терпимо относился к злодеяниям коммунистов, а ведь рядом гибли товарищи, друзья, невинные люди. Но ни слова упрёка в адрес тоталитарного режима. Мы ведь не осуждаем правила дорожного движения оттого, что в автомобильных катастрофах ежедневно гибнут сотни людей. Нам ведь ясно, что виноваты не правила, а виноват водитель, который нарушил правила вождения. Жаль беднягу, но что поделаешь?
Вот один из примеров характерного отношения Ильи Эренбурга к своим друзьям. В конце сороковых годов был репрессирован его друг, коммунист Мейерхольд, и Эренбург рисует нам следующую омерзительную сцену: “В 1955 году молодой прокурор, никогда прежде не слыхавший имени Мейерхольда, рассказал мне о том, как был оклеветан Всеволод Эмильевич, он прочитал мне его заявление на закрытом заседании военного трибунала: “Мне шестьдесят шесть лет. Я хочу, чтобы моя дочь и мои друзья когда-нибудь узнали, что я до конца остался честным коммунистом”. Читая эти слова, прокурор встал. Встал и я”
Жаль, конечно, Всеволода Эмильевича, который сыграл где-то не по правилам и получил сполна от своей любимой партии.
А теперь представим себе другую картину. Перед нами не верный коммунист, а фашист, нарушивший “правила игры” и безвинно репрессировнный своей партией, заявляющий в своём последнем слове: “Я хочу, чтобы моя дочь и мои друзья когда-нибудь узнали, что я был честным нацистом”. Неужели эти слова у узников нацистских лагерей и всех честных людей планеты вызвали бы сочувствие?
Следовательно, Эренбург осуждает не злодеяния тоталитарного режима против человечества сами по себе, а во имя чего эти злодеяния были совершены и кто их совершил. Он пишет о Мейерхольде: “То, что он стал коммунистом, не было случайностью: он твёрдо знал, что мир необходимо переделать. Он основывался не на чужих доводах, а на своём опыте”.
И переделывали мир: “Мы говорили о поэзии, о революции, о новом веке; мы были караванами, которые пробирались в будущее. Может быть поэтому с такой лёгкостью мы переносили и голод и холод, и многое другое… Время было трудное; напомню для его характеристики слова В. И. Ленина, написанные им в феврале 1921 года по поводу работы Наркомпроса: “Мы нищие. Бумаги нет. Рабочие холодают и голодают, раздеты, разуты. Машины изношены. Здания разваливаются”.
Но разве не самим Лениным был организован первый искусственный голод в Петрограде и Москве, чтобы заставить рабочих работать не за деньги, а за пайку хлеба? Урожай осени 1917-ого года был прекрасный. Амбары ломились от зерна. Вокруг Петрограда и Москвы были выставлены заградительные отряды, чтобы не допустить приток зерна на рынки столичных городов. Всё это было представлено населению этих городов как борьба с мешочниками-спекулянтами. Хотя каждому нормальному человеку ясно, что чем больше хлеба появится на рынке, тем он станет дешевле.
Так неужели ради этого безумного эксперимента упразднения денег надобно было разрушить старый, налаженный экономический быт, чтобы переживать такие трудности и морить народ голодом? Ведь видели же, что социалистическая модель экономики не работает и везде люди живут лучше, чем при социализме. Не время ли было покаяться в содеянном и вернуться к прежней системе хозяйства? Но нет. Не тут-то было. Пламенный революционер не мог признать своих ошибок.
Один из таких пламенных революционеров сын богатых родителей Илья Эренбург в свои 15 лет задался целью совершить государственный переворот в России и осчастливить её обитателей некоей социалистической системой хозяйства. Надобно предположить, что к тому времени он уже овладел всеми достижениями марксистских и околомарксистских научных знаний. Он ищет связи с рабочими, гордиться знакомством с ними. Его ужасает нищенский быт российских рабочих.
Но вот революция свершилась. Друзья у власти. Вот, казалось бы, где настало время для Эренбурга уделить внимание улучшению быта рабочих: ликвидировать рабочие бараки, общежития, коммуналки, переселить их из подвальных и полуподвальных помещений, обеспечить каждую рабочую семью приличной жилой площадью. Но на этом поприще Эренбурга и близко не видно. Он вернулся в Россию без специальности, без образования. Все свои познания в литературе и искусстве он приобрёл в беседах с художниками и поэтами в парижском кафе “Ротонда”. Набил руку в написании политических статей, на гонорар от которых он улучшил своё материальное положение.
Оказавшись в России, он отнюдь не интересуется положением рабочего класса. Теперь он озабочен тем, чтобы самому занять какую-нибудь переспективную должность. Благо знакомства были. Друзья по “Ротонде” ещё помнили его, и он, не проведя ни одного дня на фронте, сразу получает должность помощника военного комиссара Кавказского военного округа. Но, к счастью, прежде чем Эренбург успел занять предлагаемую ему должность, исчез и военный министр и Кавказский фронт. В конце концов он возглавил все детские театры Республики, и теперь он знал, что его “судьба тесно связана с судьбой новой России”.
Дважды в стране был организован искусственный голод. Вымерло до 15 миллиона крестьян, фактически в стране вновь было введено крепостное право. Газом душили тамбовских крестьян. Дворянство было физически уничтожено, то есть был произведен геноцид культурнейшего слоя российского населения. Каждый третий россиянин прошёл через лагеря и тюрьмы. Расстреливали малолетних беспризорников.
Протестовал ли против всего этого Эренбург? Нет. Он играл по всем правилам своего времени и выжил. Он лгал, когда для успокоения совести писал, что жертвы эти были принесены недаром, и Россия из страны нищей и отсталой превратилась в страну развитую, индустриальную. “Теперь каждому ясно, - писал он, - какой подвиг совершил наш народ в нищей, тёмной, голодной стране, когда осенью 1917 года пошёл по новому, непроторённому пути.А тогда не только я, но и многие писатели старшего поколения, да и мои сверстники не понимали масштаба событий”.
Однако всё то, что совершили большевики в России это не подвиг, а преступление. Они, прийдя к власти, получили в свои руки одну из пяти индустриально развитых стран мира: “Бремя прямых налогов в России при Николае Втором было в 4 раза меньше, чем во Франции и Германии, и в 8.5 раза меньше, чем в Англии. Всё это привело к небывалому расцвету русской промышленности и притоку капиталов из всех промышленно развитых стран. В период с 1894 по 1913 годы молодая русская промышленность увеличила свою производительность в четыре раза. За последние четыре года, предшествующие первой мировой войне, количество вновь учреждающихся акцеонерных обществ возросло на 132 процента, а вложенный в них капитал учетверился. Прирост строительства железных дорог составил 1574 километра в год (наивысший показатель коммунистов, достигнутый в 1956 году, составил 995 км.)
Накануне национальной катастрофы в полном расцвете было русское земледелие. В течение первых 20 лет царствования Николая Второго сбор урожая хлебов удвоился. В период с 1907 по 1913 года урожаи зерновых в России были на треть выше, чем в США, Канаде и Аргентине вместе взятых. (Никогда в будущем при большевиках эта ситуация не повторялась!)”.
Так в чём же тогда историческое оправдание захвата власти большевиками? На каком основании, если не из корыстных интересов, Эренбург оправдывает большевистский террор в России? Неужто не ведал великий гуманист, что борцы за свободу превратили страну в единый большой концлагерь? И как хорошо в те годы жила партийная элита. Ах, какие вкусные биточки они получали с кремлёвского стола! Обедом на двоих, который состоял из семи блюд, была вполне сыта семья из девяти человек. А в домах рабочих и служащих было темно, холодно и неприглядно. В подъездах ютились беспризорники и девочек там продавали за хлеб. И это было в то время, когда развратная гетера Александра Коллантай и любовница Ленина Иннеса Арманд купались в шампанском.. Не запамятовал об этом Илья Григорьевич. Был занят более важными делами. Готовилась расправа над “Еврейским антифашистским комитетом”
“21 сентября 1948г. была опубликована в “Правде” статья Ильи Эренбурга, в которой автор с пеной у рта выступал против концепции, признающей евреев нацией, против сионизма и против евреев, стремящихся переселиться в своё государство”
В ноябре 1948-ого года ЕАК (Еврейский антифашистский комитет) был упразднён, а его деятели были расстреляны.
Но был, был звёздный час у Ильи Эренбурга: “Самым блистательным был финальный аккорд того исторического письма, с которым Эренбург обратился к Сталину. Он не отказывался подписать коллективное обращение, за что, глядишь, и заслужил бы кислую похвалу нынешних знатоков, - нет, он соглашался его подписать!
Но лишь при условии, что Сталин, узнав про его сомнения (они касались прежде всего неизбежной международной реакции) не сочтёт их серьёзными и даст ему мудрый совет подпись поставить. Шахматные комментаторы такие ходы сопровождают тремя восклицательными знаками.
Сталин раздумывал. Время шло”.
А товарищ Сталин светиться не пожелал. Он вообще не желал, чтобы его имя было связано с геноцидом еврейского народа. Он готовился его спасать.
Сценарий, очевидно, был задуман следующим образом. Товарищ Сталин ничего не знает о готовящейся депортации и избиении евреев, поэтому его имя нигде не должно всплывать в связи с геноцидом евреев. Каким же образом ещё до начала акции избиения товарищ Сталин мог просить товарища Эренбурга подписать письмо , в котором евреи просят товарища Сталина спасти их от справедливого гнева советского народа? Это значит дезавуировать себя. Этого товарищ Сталин не мог себе позволить. Недавно прошёл Нюрнбергский процесс, и мировое общественное мнение особенно было чувствительно к проявлению антисемитизма. К тому же гонения на евреев никогда не проходило изолированно от других катострофических событий человеческой истории. В данном случае дело врачей и депортация евреев на Север тесно связывалась с началом Третьей Мировой войны.
В 1953-ем году перед Сталиным лежала растерзанная, измученная войной Европа. Только немногочисленная армия ФРГ да американский экспедиционный корпус преграждали Советской Армии путь на Запад. Если отвлечь внимание американцев от Европы, то уже ничто не сможет остановить движение советских танковых колонн к берегам Атлантического океана. Либеральная Франция, красная Италия не смогут оказать серьёзного сопротивления сталинским соколам. И тогда от края и до края стальной щетиною сверкая встанут русские полки. Перманентная революция в действии. Внимание США от Европы уже отвлекает многомиллионный Китай. Бои идут по 38-ой параллели в Корее. В боях участвует советская авиация. На поле боя прибыли уже первые артиллерийские дивизии. Ждут только приказа: “Огонь!”
Однако, как только советские дивизии выйдут к берегам Атлантики, возможно, надо будет искать замирения с Соединёнными Штатами Америки. И тут то товарищ Сталин внезапно узнает о трагедии евреев у себя под носом и наказывает, кого найдёт нужным, спасая жалкие остатки, переживших катастрофу. Мировое еврейство восхищено благородным поступком бандита Кобы. Оно давит на свои правительства заключить с ним мир. Оно может оказать ему и финансовую помощь. Ведь всё гениальное так просто. Но за десять дней до начала депортации евреев на Север умер Сталин. Акция не состоялась.
После смерти Сталина внутри партийная борьба сделала невозможным физическое уничтожение евреев. Однако дискриминация евреев, как граждан второго сорта, была продолжена сталинским бюрократическим аппаратом.
“Именно сталинский и послесталинский антисемитизм возродил в Советском Союзе еврейское национальное самосознание, для которого не было никаких иных социально-исторических и социально-психологических причин. Лидия Корнеевна Чуковская справедливо считала, что “искусственное пробуждение… национальных чувств вбили в ( русское ) еврейство сапогом” Евреи почувствовали себя чужими в стране, где они родились и жили, где похоронены их близкие и далёкие предки. Ощущение своего еврейства стало формой сопротивления моральному рабству и беззащитности”
Но история полна парадоксов. Оголтелая антисемитская или антисионистская пропоганда советских коммунистов пробудила еврейское национальное самосознание, а победа Израиля в шестидневной войне вдохновила их на борьбу. В ответ на дискриминацию евреи ответили массовой подачей заявлений на выезд в Израиль. Партийное руководство оказалось перед дилеммой: депортировать их на Север, или выпускать из страны. Отправить ли их “без чемодана лес рубить в районе Магадана”, или продавать их за валюту. На помощь своим соплеменникам пришли еврейские филонтропические организации Соединённых Штатов. Они платили за каждого еврея дважды: той стране, которая его отпускал, и той, которая его впускала, в том числе и Израилю.
Начался Исход.
“Из самой гонимой нации они вдруг превратились в привилегированную: пресловутый пятый пункт давал легальную возможность уехать из советского рая, чего не могли позволить себе те, у кого с пятым пунктом было всё в порядке”.
На черном рынке вздорожали еврейские паспорта. В русские, украинские и белорусские семьи полетели посылки и письма, подрывающие коммунистическую пропаганду о высоком жизненном уровне советских граждан. Популярной стала поговорка, что муж – еврей не роскошь, а средство передвижения. Окно в Европу было пробито. Монголо-российская империя рухнула в один день после хорошей пьянки трёх бывших коммунистов в Беловежской пуще.
Last edited by Ефим Макаровский on Sun Jul 12, 2009 3:51 am, edited 2 times in total.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

ДОРОГА В ОСВЕНЦИМ ИЛИ ВЫХОД ИЗ ТУПИКА.

(Из прошлых размышлений).

Создание Палестинского государства в совремённых условиях не угрожает существованию государства Израиль. Не имея авиации и танков, ракетно-ядерного потенциала и военно-морского флота, палестинцы не в состоянии будут нанести поражение Армии Обороны Израиля.
К тому же, экономика вновь созданного государства будет всецело зависеть от экономики Израиля, и в их интересах будет выработать единых подход в решении политических и экономических вопросов взаимоотношений с арабскими странами.
В то же время израильское руководство находит для себя неудобным и дорогостоящим контролировать территории, населённые палестинцами «изнутри», патрулируя улицы и разгоняя подростков, бросающих в них камни. Вот поэтому-то и родилась идея контроля территорий «извне».
Нет необходимости входить в Наблус, чтобы поддерживать там порядок. Достаточно, чтобы войска, расположенные в поселениях, контролировали высоты, окружающие город и дороги, ведущие в него, а также основные ресурсы водоснабжения и электроэнергии. Исходя из этого, поселения подразделяются на необходимые и бесполезные. Необходимые поселения выполняют стратегические задачи и располагаются на некотором расстоянии от палестинских поселений, чтобы не иметь трений с палестинцами. Бесполезные поселения обычно создаются религиозными фанатиками и не имеют никакого стратегического значения.
К чему, например, держать в Хевроне 20 человек солдат, чтобы охранять 400 религиозных фанатов, когда достаточно евреям спокойно сидеть в Кирият-Арбе, чтобы конролировать Хеврон. И ежели порой в Кнессете представители Рабочей партии и партии Мерец требуют убрать еврейских поселенцев из Хеврона, то они никогда не призывают к эвакуации евреев из Кирият-Арбы. А почему? Да потому, что источник водоснабжения Хеврона находится в Кирият-Арбе. Во-вторых, в то время, как поселенцы в Хевроне расположены в центре города и со всех сторон окружены палестинцами, то в Кирият-Арбе имеют соседей арабов только с одной стороны и могут сами себя защитить от бесчинствующей толпы палестинцев.
В то же время израильские левые пытаются доказать, что в связи с изменением тактики ведения боевых действий, когда приоритет отдаётся нанесению огневого удара по противнику, а затем манёвру сухопутных сил, Голанские высоты утратили своё стратегическое значение, потому что сейчас Израиль способен поразить любую индустриальную или военную цель в арабском мире, а наблюдение за концентрацией сирийских войск можно вести при помощи самолётов АВАКС, и при наличии самолётов «Апачи» танковые армады Сирии вообще не страшны: плотным артиллерийским огнём они будут отсечены от своих баз снабжения и уничтожены с воздуха. В данный момент сами арабские лидеры признают тот факт, что арабские страны не в состоянии справиться с Израилем.
К этому надобно добавить, что военно-стратегический союз Израиля с Турцией полностью изменил баланс сил на Ближнем Востоке. Нападение Сирии или Ирана на Израиль немедленно повлечёт за собой удар Турции по этим странам. К этому союзу хочет присоединиться и Эфиопия. Альянс Турция-Израиль-Эфиопия явился бы мощной сдерживающей силой любой агрессии со стороны арабских стран. Так что угроза танкового нашествия с Голанских высот на территорию Израиля не реалистична, и единственно из-за чего могут возникнуть разногласия с Сирией, так это из-за контроля над источниками воды на Голанах.
К тому же Сирия сейчас находится в очень тяжёлом экономическом положении, и, вряд ли, в обозримом будущем выйдет из него. Национальный доход на душу населения в Сирии в 18 раз ниже израильского. К тому же Сирии постоянно угрожает югославский вариант дезинтеграции, по крайней мере на три самостоятельных региона. Южная часть страны, населённая друзами, тяготеет к Иордании, в то время как на северо-западе страны выделяется государство алавитов, убежище клана Асада.
И, о ирония судьбы! Парадоксы истории! Израилю ещё, возможно, придётся их защищать от посягательства на их свободу других арабских государств, потому что алавиты – это евреи, которые под давлением обстоятельств вынуждены были принять мусульманство. Они принадлежат к крайней шиитской секте, верят в пришествие имама-махди и живут там с глубокой древности. Как на то указывает Иосиф Флавий, первыми переправились и ушли за Иордан колена Рувимово, Гадово и часть колена Манассиева. Прощаясь с ними, Иисус Навин произнёс речь, в которой убедительно просил: «Не забывать, что между нашими дружественными отношениями не должно быть никакой преграды, равно как не считать нас чужими, или не евреями, лишь потому, что нас отделяет друг от друга река /Иордан/. Ведь все мы, которые живём по сю или по ту сторону этой реки, потомки Авраама, и Господь Бог – един, который вызвал к жизни как наших, так и ваших предков».
В 1052-ом году в Багдаде был издан манифест, порицающий родословную алавитов, в котором указывалось, что они происходят от Каддахидам иудеев. В 1258-ом году вышел наконец третий манифест, также подтверждающий их еврейское происхождение.
Так вот, в то время, как Сирия постоянно угрожает разва и её экономика переживает огромные трудности, некоторый застой в израильской экономики время от времени сменяется новым подъёмом. В 1999-ом году, например, национальный доход на душу населения в Израиле составил 17000 долларов в год, что равняется, примерно, размеру жизненного уровня Великобритании. Основа экономического процветания страны базируется на производстве высоких компьютерных технологий. Каждая компания США, выпускающая компьютеры, имеет свой отдел или свой пакет акций в израильской компании. Динамично развивающаяся экономика Израиля экспортирует в два раза больше товаров, чем Египет, Иордания, и Сирия вместе взятые. И, конечно, это Тель-Авив, а не еврейские поселения на Западном Берегу, является основой экономической мощи Израиля, её вариантом Селиконовой долины в Калифорнии.
В сложившейся ситуации израильские социал-демократы, доминирующие во внешней политике Израиля, решили пойти на бракоразводной процесс и согласиться на создание Палестинского государства. План этот далеко не нов. Палестинцы давно могли бы иметь своё государство. Ещё когда в июле 1937-ого года Королевская Комиссия по Палестине предложила разделить Палестину на арабское и еврейское государство с сохранением Британского мандата над Назаретом, Вифлеемом и Иерусалимом, и коридором от Иерусалима до берега моря, то Двенадцатый Сионистский Конгресс одобрил этот план, в то время как арабские националисты отвергли всякую идею о разделении Палестины.
В сентябре 1938-ого года специальная королевская комиссия под руководством лорда Пиля рекомендовала отвести евреям не более 15% палестинской территории, но арабы отвергли и такой вариант, настаивая на том, что у евреев вообще нет никаких прав на эту землю. И Конференция, собранная 7 февраля 1939-ого года в лондонском дворце Сент-Джеймс, чтобы начать переговоры о судьбе тогдашней Палестины, зашла в тупик.
А когда в мае 1948-ого года было провозглашено образование государства Израиль, арабы ответили войной, и многие палестинцы добровольно покинули свои места, чтобы на штыках победоносных арабских армий вернуться грабить еврейское добро, потому что все ожидали неминуемого поражения вновь образованного государства. Арабы не хотели никакого раздела. Они хотели всю Палестину сохранить за собой: «Жаль, что Гитлер не уничтожил вас всех! Мы доделаем за него, начатое им дело! Мы будем убивать ваших женщин и детей!» - кричали они в лицо евреям.
И тем не менее с теми подонками, которые стремятся возрадить те времена, когда наших мальчиков и девочек гнали в газовые камеры и распевают свой гимн со словами: «Самое вкусное блюдо – дымящееся сердце еврея», - еврейские левые пытаются договориться о мире. И те же самые люди, которые клянутся бороться с терроризмом и нарушением гражданских прав человека, пожимают руки террористов, которые планировали убийства женщин и детей, и призывают к физическому уничтожению евреев.
И, чтобы сделать Израиль более послушным и заставить уйти с Голан, эти люди переворужают Сирию новейшим американским оружием. Насколько дальновидна такая политика покажет будущее: ведь Сирия является верным союзником Ирана, с которым Соединённые Штаты находятся в крайне враждебных отношениях. Под покровительством Сирии находится и террористическая организация Хезболла. Не будет ли это самое новейшее оружие со временем направлено против спмих же американцев и их союзника Иордании?
И опять таки, где гарантия того, что, получив обратно Голанские высоты, Сирия не сделает попытки атаковать Израиль с близкого расстояния? И что тогда? Сколько жизней придётся положить, чтобы отстоять свободу и независимость своей Родины?
Так что, если Мир в своём большинстве настроен антисемитски, так Израилю надо покончить самоубийством в угоду этому миру? Как долго евреи должны проявлять великодушие к убийцам своих детей? Где и когда в истории насильник был умиротворён покорностью своей жертвы? Где выход из создавшегося положения, если не на пути твёрдой, решительной политики, операющейся на вооружённую силу? Зачем евреям нужен этот клочок бумажки? Разве эти нелюди будут его соблюдать? Ведь правители арабских стран и мусульманское духовенство, как огня боятся растущей экономической мощи и культурного влияния Израиля на Ближнем Востоке.
Непрерывная оккупация Палестины арабами с седьмого века по двадцать первое столетие включительно, заявляют террористы, является более веским правом на Палестину, чем исторические притязания сионистов. Никто не может предъявлять своих требований, которые базируются на различно толкуемых религиозных преданиях, которые разные группы понимают по разному: «Мы не хотим отвечать за грехи Европы, - говорят они, - если Европа и Америка стараются исправить социальную несправедливость по отношению к евреям, то пусть они это делают не за счёт арабов».
В этом случае стоит ли вообще отдавать земли за «мир», которого никогда не было и не будет? Не понадобятся ли эти земли самому Израилю, когда со временем его население увеличится и надобно будет где-то размещать самих евреев?
Однако еврейских социал-демократов очень заботит тот факт, что арабы в Израиле не пользуются всеми гражданскими правами, и Израиль, по их мнению, находится под угрозой превращения в демократическое государство меньшинства. Но при этом они забывают, что Израиль и был задуман, как убежище для спасения евреев, и потому он не может позволить себе такую роскошь, как быть демократией для всех. Первый Сионистский Конгресс, проходивший в Базеле в 1897-ом году, принял Программу, центральной идеей которой было образование для еврейского народа Отечества в Палестине, законы которого защищали бы их интересы.
Создать же государство с европейскими принципами демократии для всех значило бы просто убить саму идею сионизма на корню. В таком государстве большинство арабского населения играло бы решающую роль на выборах в высшие органы власти, и такое государство очень скоро превратилось бы в арабское государство, которое, в лучшем случае, заботилось бы о благополучии своих подданных, но никак бы не защищало интересы евреев на мировой арене и не было бы для них прибежещем во враждебном им мире. Кроме того, в таком государстве была бы очень велика угроза возникновения антисемитизма и преследования евреев.
Исходя из этих соображений, еврейские социал-демократы и решили отсечь от Израиля большинство арабского населения, и на землях Иудеи и Самарии создать им их собственное государство, и тем самым обеспечить в Израиле преобладание еврейского населения, после чего можно будет принять и Конституцию по американскому образцу.
Вопрос же о депортации палестинцев в другие арабские страны сразу же встречается в штыки всей социал-демократической прессой Израиля. Политическому деятелю, осмелившемуся поднять этот вопрос, немедленно нашиваются ярлыки: нациста, еврейского Гитлера, мракобеса и тому подобные не лестные клички.
Безусловно, депортация это антигуманный акт, прибегать к которому надобно в случае крайней необходимости и, по возможности, с выплатой денежной компенсации. Однако многие Восточн-Европейские страны производили депортации целых народов без явной угрозы своему существованию, и Мир воспринимал это, как должное. Евреев полностью изгоняли из Англии и Франции, Испании и Португалии. Их начисто вырезали на Украине во времена Хмельниччины, громили и преследовали в России, а сейчас их обещают вырезать арабы в Израиле. Разве всё это не говорит о том, что в истории существуют периоды, когда вопрос может быть решён только силой, и никакие «договоры» здесь неуместны и вредны?
Last edited by Ефим Макаровский on Sun Jul 12, 2009 3:53 am, edited 1 time in total.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

КОЛУМБИАНА.

(ЮМОРЕСКА).

Когда Колумб приплыл в Америку, евреи уже встречали его на Новой Земле.
Евреи, конечно, никогда не думали о том, что они индейцы, но знали ли индейцы о том, что они не евреи? Я этого не знаю. Во всяком случае, монах Антонио Васкес де Эспиноза писал в 1620-ом году в своём научном труде «Описание Индий», что некий Дженибрард в первой книге своей «Хронологии» утверждает, что они происходят от евреев. То же самое пишет и отец маэстро Малвенда в своих «Древностях», и монах Григорий Гарсия, кандидат учёной степени Доминиканского Ордена, в своей книге «Происхождение индейцев», и многие другие святые и доктора наук.
И из-за спин всех этих святых и докторов на меня со страниц своей книги смотрит лукавое, как у Мефистофеля, лицо Антонио де Эспиноза, с хитрецой в больших чёрных глазах и загадочной улыбкой. И я почти внятно слышу, как он говорит.
- А кем ещё могли быть индейцы, если они на утлых судёнышках, без компаса и без знания маршрута, вот так «на фрунзе верде» по воле волн пустились в открытый океан?
- Шая-поц, мама дома? Первые люди прошли в Америку через Берингов пролив.
- А-ля-ля, - отвечает он мне, - в то время в Северной Америке водился такой огромный медведь, разха в два крупнее гризли, что человеку с его примитивным оружием с ним справиться было невозможно, и этих мест люди избегали.
- Человек, к твоему сведению, на мамонтов охотился и ничего.
- Но ведь это человек охотился на мамонтов, а не мамонты на человека, - и лукаво улыбнувшись, он исчез.
И тогда мне стало вполне ясно, что ещё в те отдалённые времена Господь, когда Он хотел спасти евреев, то отправлял их в Америку. Первая волна евреев из племени Иссахара двинулась туда в 722 году до н. э., когда войска Саргона Второго захватили Самарию и более 27 тысяч евреев, увели в Ассирию, расселив их в землях северной Месопотамии, Ассирии и Мидии.
Вот тогда-то, после смерти Саргона Второго, они и бежали в Америку. А дорогу туда они знали, только от других держали в тайне и поэтому на них все обижались, и в конце концов стали антисемитами.
Вот ещё блаженной памяти царь Соломон Мудрый обогащался за счёт Америки. А отчего бы он был такой богатый, если бы ему Америка не помогала? Он посылал свои корабли за золотом и другими ценностями из порта Эцион-гебер, что в Идумее на Красном море, якобы в страну Офир или Таршиш, и они возвращались оттуда только через три года. Догадайтесь, где они успевали побывать за это время? Ну, конечно, в Америке. Только Соломон об этом ни гу-гу, и путь в Америку держал в секрете.
Кроме того, что было сказано, есть ещё| и другая версия исхода в Америку. И говорит она о том, что внук Евера Офир со своими евреями колонизовал восточное побережье Тихого океана. И шли они от берегов Евфрата через Персию, Афганистан, Индию и Китай. И шли они так долго и так упорно вглядывались вдаль, что по дороге они покосели, пожелтели, и покраснели. И поэтому чукчи это не чукчи, и японцы не японцы, а всё это только зрительный обман, потому что на самом деле все они евреи.
А потом с берегов Тихого океана переправились они в Южную Америку и из еврейцев превратились в индейцев. И был это, как утверждает Антонио де Эспиноза, 2024 год после создания мира, через 367 лет после потопа и за 1943 года до рождения Христа. А Авраму было тогда только каких-то 75 лет, и он только-только покинул Ур. И события великого потопа ещё были свежи в памяти первых поселенцев Америки, но так как они не умели писать, то их воспоминания о прошлом смешались с предрассудками. Но если, как утверждает отец Акоста, их воспоминания очистить от заблуждений, то ясно проступят библейские корни: и их монотеизм, и вера в Мессию, и общие заповеди. Так, к примеру, когда у индейцев умирал старший брат, то младший, так жа как и у евреев, должен был жениться на его жене и взять заботу о его семье.
- Всё это так, - говорю я своему молчаливому собеседнику, - но ведь дело не в том, что дело в этом. И это же не факт, что рэбэ дым какт – главное это же, чтобы желудок работал.
А с пожелтевших страниц книги Антонио де Спиноза иронически улыбается мне.
- Шая-поц, - кричу я ему, - мама дома?! Ведь евреи умели писать ещё со времён царя Хаммурапи.
- Долго шли. Забыли, - и он беспомощно разводит руками.
А ещё раз было это во времена благочестивого царя Езекии, когда Синнахериб осадил Иерусалим в 3242-ом году после создания мираё И тогда в одну из ночей появился чёрный ангел и убил 185 000 из ассирийских воинов. А может быть этим чёрным ангелом и был царь Эфиопии Тирака, этот потомок царя Соломона, этот этот «рыкающий лев израиля», который пришёл на помощь Иерусалиму, потому что любил царь Эфиопии евреев, которые вели непрерывные войны со времён царя Давида, и были страшны всем своим соседям.
Вот тогда-то многие евреи и ушли с царём Тираком в Эфиопию и пополнили ряды фалаша. А другие через Египет и Намибию достигли западного побережья Африки и, переплыв Антлантический океан, высадились в Бразилии.
И вот опять проницательный взгляд и лукавая улыбка доминиканского монаха возникает в сумеречном свете.
- Ты знаешь, - говорит он, и голос у него вкрадчивый и тихий, - индейцы очень похожи на евреев во всех отношениях; как в физическом, так и в нравственном, такие же они бесчувственные и лукавые, сообразительные и хитрые лгуны. И похожи они по обычаям и обрядам, церемониям и предрассудкам.
- И всё то это бракадабра, а ты, бурдюк противоречий, потому что тебе непонятно, как это евреи отвергли твоего Бога, который пришёл к ним и был плоть от плоти их племени. И как это индейцы, как и евреи, предпочитали быть сожжёными на кресте, чем отказаться от веры своих отцов. Ты молишься еврею и ненавидишь его народ. Простит ли он тебе твою неправду? А что касается индейцев, то всё это ты придумал, чтобы доказать, что они и есть те утерянных десять колен израилевых. Ведь тогда ты только и сможешь сказать, что сбылось пророчество апостолов твоих, и приняли евреи Христа, и лишь одно только племя иудино упорствует в своей жестоковыйности.
- Сразу видно, что ты один из людей фараона и упрямишься по злобе своей. Но ежели и это тебя не убеждает, то почему тогда местного касика страны, которая сейчас называется Гренада в Новых Королевствах, звали Исаак, а его жену Юдит? Но если ты и этому не веришь, то разве имя страны Перу и имя праотца Офир или Опир не созвучны? Наконец, евреи хоронили умерших в полях и на вершинах холмов со многими ценностями, нажитыми при жизни, и индейцы так же хоронили своих умерших.
- Шая-поц, мама дома? Так же хоронили своих умерших и многие другие индоевропейские народы мира, но это, отнюдь, не делает их евреями.
- Да, но индейцы в своём языке используют очень много древнееврейских слов с тем же произношением и в том же самом значении, что и евреи. Например, жену перуанского царя инков Пачакути Юпангви звали Анна. Индейцы округа Кито отца называют абба или авва, и так бесчисленное множество других древнееврейских слов, которые доказывают происхождение индейцев от десяти колен израилевых.
- А где тогда колесо? – язвительно заметил я.
- Причём тут колесо? Не в колесе счастье, - он усмехнулся и продолжал, - Ты всё сомневаешься, а вот Колумб не сомневался. Когда толпа индейцев, окружавшая его, обнажила свои члены, чтобыпомочиться, он был поражён, увидев, что все они обрезаны. «Братья», - прошептал он со слезами умиления на глазах и тут же подарил им бусы.
- Оцым-поцым – двадцать восемь, и четыре – сорок три. Причём же тут евреи? Обряд обрезания, если он не зародился на местной почве, индейцы могли воспринять и от других народов, Например, от финикийцев. Первыми здесь побывали финикийцы.
- Финикийцы? А-ля-ля, это ещё надобно доказать. Когда-то тоже думали, что финикийское письмо древней еврейского, а потом оказалось, что финикийцы научились писать у евреев, а уже эллины переняли алфавит у финикийцев, Финикийцы.... Финикийцы... а-ля-ля! А что ты скажешь об этом кибуце в Теннесси?
Я посмотрел на стол, куда указал он мне глазами, и обомлел: передо мною лежал свежий выпуск «Ридера дайджеста» за февраль 1992-ого года. Я быстро пробежал глазами короткое сообщение на странице 49. «Когда девять скелетов были обнаружены в погребении Бэт крик, Теннесси в 1889 году, учёные думали, что они принадлежали индейцам, а надгробный камень хранит на себе надпись племени чероков. Но в 1970-ом году историк Сайрус Гордон, эксперт по древним языкам Востока, тщательно изучив надпись, прочитал «...для иудеев».
Эта надпись напоминает надпись на еврейской монете, чеканившейся примерно в 130-е годы нашей эры.
132 по 135 год. Восстание Бар-Кохбы, Иудея в огне, Последние защитники её свободы находят свой покой на американской земле.
- Ну, ты даёшь, как поёшь! А поёшь неважно, хотя и протяжно. Причём же тут то, что индейцы – это индейцы, а не еврейцы. – При этом я открываю ему «Историю Соединённых Штатов» за 1878 год, написанную Джоном Рудпертом, прямо на той странице, где чёрным по белому написано, что «Мнение о том, что индейцы происходят от израильтян, является абсурдным».
- Ну, что ж , не веришь – прийми за сказку. – И, презрительно скривив губы, Антонио де Эспиноза растаял в вечерней мгле.
Last edited by Ефим Макаровский on Sun Jul 12, 2009 3:54 am, edited 1 time in total.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

Женщина из Милета

Глава первая

«Арий, царь Спарты, шлёт привет первосвященнику Хонии.
Относительно спартанцев и евреев в наших летописях записано, что они родственники, и они потомки Авраама.
Теперь, когда мы знаем об этом, пожалуйста, напишите нам о своём благосостоянии. Мы, со своей стороны считаем, что ваш скот и имущество наше, а наше ваше»,- писал в своё время царь спартанский.
И через некоторое время спартанцы получили ответ: «Ионатан, первосвященник, совет старейшин, священники и народ еврейский своим братьям спартанцам шлёт привет!
В прошлом послании вы упоминаете о том, что вы одной с нами крови. Нам не надобно об этом напоминать, ибо в нашем Святом Писании говорится о близости нашего родства, и во все праздники и во все знаменательные дни при принесении Господу Богу жертв мы всегда молимся Ему о вашем здравии и благополучии».
Долгое время спартанцы помнили о своём родстве с евреями. И после гибели Ионатана они писали: «Верховный магистрат и спартанские города шлют привет Симону, первосвященнику и старейшинам, священникам и всему еврейскому народу нашему родному брату».
И было время, когда потомки Авраама, вражды не ведая, в любви и дружбе жили меж собой. Всё началось в красивый синий вечер, когда левит с горы Ефремовой со своей наложницей остановился переночевать в городе Гиве, что в земле Вениаминовой.
Это была грандиознейшая провокация, разыгранная иудейским духовенством против потомков Вениамина. Их обвинили в надругательстве и смерти наложницы левита. Дело в том, что гнев левитов был вызван тем, что вениаминиты не соблюдали строгих заповедей иудаизма. Ещё праматерь их Рахиль увезла из дома отца своего деревянных идолов и тайно поклонялась им. Ни она, ни сын её не были крепки в вере иудейской, и это шатание было передано по наследству, хотя в этом грехе были повинны и другие потомки колен израилевых , но особое омерзение вызывали вениаминиты, которые поклонялись богине любви Астарте. В её честь совершали ритуальный половой акт. Причём, в “жертву приносили” как мужчин, так и женщин. Очевидно, мужеложество у вениаминитов не считалось делом греховным, что особенно вызывало против них озлобление духовных лиц. Отношения между вениаминитами и, требующими строгого исполнения закона иудейского, левитами становились всё более и более напряжёнными, и наш путник не мог этого не знать.
Он мог заночевать и в Иерусалиме, как и предлагал ему это сделать его слуга, но левит отказался провести ночь в Иерусалиме под тем предлогом, что иевусеи, населяющие Иерусалим, иноплеменники, не из сынов израилевых. Но он ведь должен был знать, что в Гиве он будет нежелательным гостем, и тем не менее он пошёл туда. Он долго сидел на улице, и никто не приглашал его войти в дом. Наконец его пригласил к себе некий старик, который когда-то жил на горе Ефремовой и, следовательно, к вениаминитам не принадлежал. И вот, когда они сидели за ужином, какие-то молодчики окружили дом, стучались в двери и требовали от хозяина, чтобы он вывел человека, вошедшего в его дом, чтобы они могли познать его. Никакие уговоры хозяина дома не делать этого безумия не могли смирить их пыл.Тогда “герой любовник” вместо себя выдал им свою наложницу, которая насилия не перенесла, и к утру скончалась. Левит же разрезал её труп на двенадцать частей и разослал их во все колена израилевы. Охваченные ужасом и гневом, пришли израильтяне против одного из своих колен и потребовали, чтобы они выдали своих насильников. Но вениаминиты ритуальный секс преступлением не считали. В смерти наложницы они виновными себя также не считали, так как ещё до рассвета они её в полном здравии отпустили домой. Не убил ли её сам левит? Они указывали на то, что причину её смерти ещё надобно установить. И несмотря на угрозу не выдавать замуж своих дочерей за их сыновей, преступников выдать отказались.
Возмущённые неповиновением вениаминитов, израильтяне двинулись на штурм города. Битва была жестокая и беспощадная. Дважды сыны Вениамина наголову разбивали и отгоняли от города рати израильские, но на третий им не повезло. Во время сражения часть израильского ополчения обратилась в притворное бегство. Вениамиты стали преследовать бежавших, а в это время основные силы израильтян захватили, оставленный без достаточной защиты, город. Когда же вениамиты бросились на выручку своего города, то они попали в засаду и были поражены.
Часть из них бежала в город Дори, который находился в нынешнем Ливане на берегу Эгейского моря, а человек шестьсот засело на горе Риммоне.
Впоследствии израильтяне сожалели о содеянном и решили возродить племя Вениаминово. И ещё задолго до похищения римлянами сабинянок сыны Вениаминовы похитили дочерей Силомских и возродили племя своё в Израиле.
Тех же вениамитов, которые бежали в Дори, радушно встретил Мелькарт: в то время из Дори выводилась колония на материковую Грецию, и присутствие воинственных вениамитов было как нельзя кстати. Этих дорийцев-ханаанейцев охотно принимали их соплеменники в Беотии, которые ещё в глубокой древности переселились сюда во главе с Кадмом. Тогда в Беотии обитали могущественные племена миниев, и их центром был город Охромен. Кадм основал Фивы, создал первое цивилизованное государство в Греции, и стал его царём. Он усовершенствовал финикийский алфавит – хибру и создал греческую письменность. Началась эпоха письменной истории. С прибытием финикийцев-ханаанеев в Беотии начинает развиваться морская торговля, которую так резко осуждал Гесиод, чей отец был выходец из Элийской Кимы.
Этих, прибывших из Дори сирийцев-финикийцев, которые сами себя именовали хананейцами, ахейцы называли дорийцами, а Мелькарт, по какой-то причине, был отождествлён с Гераклом. У ахейцев был странный обычай обожествлять своих предков и героев, и, когда Геракл умер, его причислили к богам, а та область в Греции, где поселились выходцы из города Дори получила название Дориды. Войдя в тесный союз с ахейскими племенами Аркадии, дорийцы вначале успешно противостояли натиску автохтонных племён, и распространили свою власть до Македонии и берегов Дуная, но потом, будучи атакованы фессалийскими племенами, вышедшими из Эпира, вынуждены были отступать. Затем сами в свою очередь, ведомые гераклидами, вторглись в Пелопоннес.
Потомки гордые царей Пелея и Атрида не смогли противостоять союзным племенам Аркадии и Дориды и с боями в Аттику ушли. Внук Нестора Алкмеонид в Афинах о ту пору появился. Мегакл сын его женился на Агаристе, дочери царя Сикиона. Они то и были предками Перикла. Потомок Нестора Нелея, царя Пилоса, героя «Илиады», Перикл с детства ненавидел дорийцев.
Среди этих дорийских племён были и сыны Вениаминовы, осевшие в Спарте. Перикл же неоднократно указывал на то, что спартанцы не эллины и этнически чужды им. Да и сами спартанцы, вплоть до принятия христианства помнили о своём еврейском происхождении.
Нелёгкая доля выпала сынам израилевым среди иноплеменников, атакующих их со всех сторон. И только придя к выводу о том, что в истории существуют такие обстоятельства, когда с противником считающим, что самое вкусное блюдо – дымящееся сердце еврея, договориться совершенно невозможно, и только сила может решить, кому жить, а кому умирать, они пошли на беспрецедентный случай в истории, воспитывая воинов с детства.
С тех пор война для них была приволье, и, пьянея от запаха крови, острием своих мечей они диктовали свою волю побеждённому врагу. И помнят Фермопилы и Платея, Мантинея и Эгоспотамы славу сынов израилевых. Навеки стали бессмертны те строки, что высечены на обелиске их братской могилы у Фермопил.
Путник, поведай спартанцам,
Что верные долгу, костьми здесь легли.
Извечный спор меж долгом и покойной жизнью решён был ими в пользу долга, пожертвовав собой, они защитили западную цивилизацию от нашествия варваров.
И все то эти победы были достигнуты в союзе с ассимилированными ими ахейцами Аркадии. О прочности этого союза свидетельствует сохранившееся у спартанцев двоецарствие: один царь был из племени Вениамина – дориец, а другой из ахейцев Аркадии. О такой практике избрания царей свидетельствует упоминание Геродотом того случая, когда царь спартанский Клеомен 1-ый гордо заявляет афинской жрице: «Не дорянин я, но ахеец». В своё время Фукидид писал, что эти два народа были весьма различны по характеру: одни быстры в принятии решений и предприимчивы, другие медлительные и нерешительны.
Однако ахейцы из Арголиды, области сопредельной с Лаконикой, которая расположена на юго-западе Пелопоннеса, навсегда остались враждебны спартанцам, поэтому они не приняли участия ни в походе Леонида к Фермопилам, ни в сражении у Саломина и Платеях. Эти гордые ахейцы, которые исчерпали свои физические и духовные силы в Троянской войне, считали ниже своего достоинства быть в подчинении под начальством у выходцев из Палестины. И не только из зависти ими разрушены были Микены, чьи воины ушли под Фермопилы. Они наказаны были за то, что подняли оружие против своих единоплеменников. Не надобно забывать, что у ахейцев больше общего было с мидянами, чем с дорянами. Ведь доряне это семиты, а ахейцы и мидяне индо-германцы. Им всегда были чужды потомки Авраама.
И когда в 457 году до нашей эры между Спартой и Афинами вспыхнула война за гегемонию в подлунном мире, то ахейцы Арголиды охотно заключили союз с афинянами. В конце концов, ионяне, которых они в своё время, вытеснили на побережье Малой Азии, были для них ближе, чем те, которые прибыли к ним из Дори. Война, приведшая к падению Афин, была не братоубийственная, как представляют её некоторые историки. Это была расовая борьба. Потомки племени Вениамина сражались с потомками царей Нелея и Атрида. С годами ненависть иссякла. Два этноса сложились в один и подарили миру эллинизм – величайшее достижение человеческой цивилизации.
В 445 году до нашей эры между Спартой и Афинами был заключен мир на 30 лет. Этот мир дал Афинам передышку более чем на десять лет, но то, чего Афины достигли за эти десять лет в развитии культуры и искусства, стоило столетия. Это блестящее десятилетие вошло в историю как «золотой век Перикла». Однако своим расцветом этот «век» в не меньшей мере был обязан и Аспазии. Её напрасно упрекали в том, что этот мир был нарушен лишь только потому, что мегарцы перехватили у неё двух гетер из Милета, и она, дескать, убедила Перикла закрыть торговый рынок Афин для них, пока они не вернут ей её гетер.
Неужто из-за двух продажных женщин лилась кровь десяток добрый лет? Зачем мегарцам надобно было обижать столь влиятельную особу как женщину, любимую Периклом? Увы, история полна противоречий, и ход её неведом никому.




Глава Вторая

Аспазия приехала в Афины ранним утром 12 элафеболиона, и в полдень она уже появилась в театре. В этот день начинались празднества в честь Дионисия, и по этому случаю
представления давались с восходом солнца.
Шёпот восхищения встретил Аспазию, когда она в тунике афинского мальчика появилась в Театре. По мере того как она проходила по рядам, мужчины поднимались и уступали ей место. Казалось, что ни одному чужестранцу не оказывали такого почёта как ей. И всё же, несмотря на всю сдержанность и скромность афинян, Аспазия, сидя вдалеке от сцены на самом верхнем ряду, чувствовала на себе настойчивые взгляды мужчин, которые раздевали, ласкали и любовались ею, а на сцене тем временем страдал и мучился Прометей, и безжалостные боги опускали его в царство Аида.
C вершины холма, на котором располагалась полукруглая чаша театра, открывалась широкая панорама на город и порт: берег и море, портики и храмы, статуи полубогов и героев – и всё это, облитое золотистым отблеском заката, было настолько очаровательно, что просто дух захватывало.
И всё же, как ни прекрасна была Аттика, Аспазия не могла не заметить, что Иония прекраснее её, а Милет красивее Афин. Здесь не было зелени, не было прохладной, полноводной реки, не так уж много парков и садов, а чахлые ветви оливковых деревьев совсем не прикрывали афинян от облаков пыли. Только когда морской бриз начинал дуть на побережье Аттики, воздух становился чище, деревья расправляли свои ветви, и зелень вновь покрывалась весенним глянцем.
В конце спектакля к ней подошёл Алкивиад.
- Чужеземец, - произнёс он, - я обращаюсь к тебе от имени Перикла, чтобы предложить свои услуги и проводить тебя домой.
Аспазия некоторое время смотрела на стоящего перед ней молодого человека с мальчишеским лицом и глазами философа.
- Перикл мой дядя, и у нас здесь есть клиенты, которые помогут тебе выбраться из толпы, - добавил он.
- Это было очень любезно со стороны такого гордого человека как Перикл послать своего племянника проводить меня домой. Он поистине оказал мне неоценимую услугу, - произнесла Аспазия, прежде чем последовать за Алкивиадом.
«О, Афродита! О стрелы Купидона!» - слышала она, как восклицали одни. «А что же мы собаки?» - ворчали другие. «Хуже, - отвечали им третьи, - мы рабы». «Счастливчик, счастливчик», - неслось вслед Алкивиаду.
Поместье Эпамидеи, которое арендовала Аспазия для своих нужд, находилось на окраине города, откуда открывался прелестный вид на берег моря и прибрежные острова. У ворот дома Алкивиад остановился и, приложив свою тонкую руку к груди, произнёс.
- Мой гордый дядя просит твоего позволения навестить тебя и лично засвидетельствовать тебе своё почтение.
- Я буду рада видеть тебя и твоего дядю у себя дома, – ответила она просто. Затем, немного помолчав, спросила. – Скажи мне, юноша, как афиняне узнали, что под туникой уличного мальчишки скрывается женщина?
- О Боги! О, святая невинность! Да ты просто слишком красива для мальчика в шестнадцать лет, а у нас, кстати, не только женщины, но и юноши до восемнадцати лет в театр не допускаются, и только тактичности афинских граждан обязана ты своим посещением театра.
- Но и тебе, мальчик, ещё не время посещать театр.
- Ну, что ж, в таком случае мы оба согрешили, что делает нас союзниками и друзьями в этом мире. А теперь прощай. До скорой встречи, чужестранка.
Каждый седьмой день после захода солнца в салоне Аспазии собирались мечтатели и поэты, ораторы и софисты, художники и артисты. Там царил блеск ума и разнообразие мнений, изысканный вкус и утончённость наслаждений. Это был её личный круг друзей и близко знакомых. Здесь на груди у обворожительных женщин, за кубком красного фалернского вина, под звуки сладостной кифары решались важные государственные дела, поэты находили вдохновение своим бессмертным строкам, а скульпторы модели для своих статуй. Секс и политика были неразрывно связаны друг с другом. А надобно заметить, что куртизанки в древности были очень образованы, воспитаны, с высокими духовными запросами и сведующими не только в науке любви.
В один из таких вечеров пришёл и Перикл. После неуклюжих, но вежливых вопросов о здоровье, похвал Милету и сожалений о друзьях, оставленных Аспазией, он сказал.
- Я надеюсь, вы позволите мне в своё свободное время быть вашим учеником и расширить свои знания по литературе Ионии.
- О простодушный человек, по всему видно, что вы в совершенстве знаете этот предмет, и всех писателей и поэтов, от первого до последнего.
- Вы преувеличиваете мои знания, мой юный друг. Хотя я и преклоняюсь перед “Прометеем”, я всё же не могу объяснить, чем “Илиада” покоряет меня больше всех произведений в мире.
- Несомненно, образ Прометея наиболее трагический, чем чей бы то ни был в героической поэзии; и никто его не изобразил более прекрасно и вдохновенно, чем Эсхил. Но “Илиада” в искусстве это не отдельная территория – это континент. Сравнивать “Прометея” с “Илиадой” – это всё равно, что сравнивать Нил с океаном. Нил покоряет нас своим величием и игрою красок, океан же своею беспредельностью, сливающейся с небесами и уносящейся в даль. Волны и небо, и где-то там, в космическом пространстве, мерцающие звёзды – миры других цивилизаций – вот что такое “Илиада”.
- Да, Гомер ваш, - задумчиво произнёс Перикл. – Он описывает Азию с большей любовью, чем Грецию. Посмотрите насколько Глаукас и Сарпедон изысканнее, чем кто-либо из греков. Какие эстетически воспитанные люди эти Приам, Парис и Гектор! Цивилизация никогда и нигде не была развита так высоко, как в Илионе, и никогда не будет. Она теперь навек осталась в тех далёких днях Гомера. С какой любовью воспевает он естественную добродетель Андромахи, и каким варваром предстает перед нами сын богини Фетиды Ахилл. Сама Афина должна была скрутить его за волосы, чтобы предотвратить убийство им своего повелителя. А красноречие фригийского царя, что даже камни заставляло плакать.
- А Эсхил, - сказала Аспазия, но не могла больше продолжать и покраснела.
- Он оставил нас. Я очень сожалею, что мои молитвы не смогли его удержать в Афинах. Но какие молитвы или уговоры могут повлиять на возвышенный ум, находящийся в постоянной работе и встречающий несправедливость и унижение у власть придержащих. Эсхил знал, что заслуживает за свой гений и за свои заслуги большей благодарности и восхищения у афинян. Он видел, как других предпочитают ему, и он оставил нас. По слухам, при его отъезде произошло замешательство, и у Афины на Парфеноне упал щит. Этот славный гений украшает сейчас корону Гиерона и навсегда закатился для Афин.
- У вас осталось ещё очень много драгоценностей.
- Это правда. Но не все это замечают. Кто не слышал о том, что мы не знаем, как их ценить, и никогда не ценим их?
Аспазия ничего не ответила и молча смотрела на человека, который совсем недавно добился принятия Ареопагом закона, запрещающего браки между афинянами и иностранками, против которого так страстно боролся Эсхил. Собственно, закон этот был не нов, но в последнее время соблюдался весьма халатно.Порой представлялась возможность получить афинское гражданство, несмотря на этот закон. Так, ежегодно проводились состязания по борьбе, и подростки, рождённые не афинянами, но хорошо проявившими себя в поединке, становились гражданами Афин. Например, у Фемистокла мать была фракиянка. Его гражданство было под вопросом. На одном из таких соревнований по борьбе Фемистокл вызвал на поединок чистокровного афинянина и после победы над ним получил афинское гражданство. Соперником же Перикла от партии олигархов был сын Мельтиада, прославленный воин Кимон. Его мать Хегесипила, дочь короля Олоруса тоже была фракиянка, и в интересах Перикла, в его борьбе за власть было то, чтобы этот закон соблюдался неукоснительно. “Каким лицемерием и умением владеть собой надобно обладать, чтобы под маской благородства и бескорыстия взойти на вершину власти и удержаться на ней. Как мог столь гуманный с виду человек ратовать за то, чтобы дети, рождённые не афинянками, не получали афинского гражданства? Что движет им? Какое бессердечье под маской кротости и доброты! И этот казалось бы самый просвещённый человек нашего века проводит в действие самый антигуманный закон нашего времени. Поистине история полна парадоксов”, - думала Аспазия, смотря на Перикла.
- Давайте будем наслаждаться жизнью при малейшей возможности, друзья! Что может быть выше удовольствия поклоняться прекрасному и отдавать должное красоте, - прервала её размышления подошедшая к ним Эпамидея.
- Ну что ж, предоставим другим ненавидеть нас, а в нашем сердце пусть властвует любовь. Пусть другие ненавидят прекрасное, - отозвался Перикл, и разговор коснулся сугубо женских дел.
- Носят ли женщины Ионии кулоны? – спросила Аспазию Эпамидея..
- Они всегда их носили. Они переняли этот обычай у персов, которые в свою очередь переняли его у халдеев.
- А ты думаешь, что ты слишком молода для такого украшения? - и Эпамидея протянула Аспазии пару восхитительных кулонов работы вавилонских мастеров с большим рубиновым эмеральдом.
- Щедрая Эпамидея, - отозвалась Аспазия, - не произноси слов, которые причиняют мне боль. Я не возьму твоего подарка.
- С кулонами ты будешь выглядеть как настоящая афинянка. Все женщины Аттики носят кулоны.
- Эпамидея, я дала клятву ничем не уродовать своё тело. Ты же видишь, что у меня в ушах даже и дырочек нет.
- Увы, дитя, твоя мать совсем не заботилась о тебе. Однако не беда. Я знаю женщину, которая сможет проколоть их тебе прежде, чем ты успеешь крикнуть. Возьми их – они твои.
- Эпамидея, я поклялась…
- Какой ты опрометчивый ребёнок. Я же никогда не клялась более двух раз.
- Когда же ты поклялась в первый раз?
- Первый раз я поклялась, когда выходила замуж.
- А второй раз, Эпамидея?
- Не имеет значения. Возможно, насколько я знаю, никогда не повторять такой глупости опять.
- Ну, а я убеждена, что все эти побрякушки только портят изысканный вкус. Наш вкус отличен от вкуса варваров. Он формировался не под влиянием невежд и рабов. Наше понятие красоты является созданием скульпторов и художников, поэтов и философов, научившихся как лучше украсить наиболее красивый предмет их фантазий и размышлений – женщину. Индусы, например, которые верят в то, что боль и страдания по душе божеству, делают надрезы на своём теле и вставляют непортящиеся предметы в нос и уши или делают татуировки. Моё же тело не картинная галерея. Оно красиво само по себе. Но, к сожалению, мы сохранили только единственный признак варварства, который позорит наш национальный костюм – это кулоны и серьги. Если бы все наши статуи исчезли с лица Земли в результате космической катастрофы и не сохранилось бы ни одной статуи, то поверили бы наши потомки, что во времена Эсхила и Софокла женщины прокалывали себе уши, чтобы вдевать в них кулоны или серьги, как грубые варвары?
- Однако и в наше время нравы продолжают падать. Ты, очевидно, знаешь уже, что сын богатого скототорговца Лизеклес вчера из дальних странствий возвратился? Он говорит, что в Спарте мальчики и девочки нагие совместно спортом занимаются на стадионе, и спартанки хитоны носят с глубоким боковым разрезом.
- Какая безнравственность! – возмутилась Аспазия. – Однако спартанцы нам чужды по духу.
“Гетера и нравственность, какое противоречие”, - подумал Перикл и с интересом посмотрел на Аспазию.
На ней было длинное узорчатое платье с узкой талией, которое оставляло грудь почти совершенно открытой, как носили женщины на Крите. Она регулярно умывалась ослиным молоком, и тело её дышало свежестью молоденькой девочки. В ней было что-то от восточно-ионийской чувственности, что сводило мужчин с ума. И не только красота этой женщины, но даже звук её голоса, который придавал ту неизъяснимо приятную свежесть, тот оттенок скромности, с которой она говорила, чаровал Перикла.
- Твои неординарные взгляды навлекут на тебя осуждение серой посредственности, и эти люди заставят тебя неоднократно пострадать за них, - заметил Перикл.
- Ну что ж, в таком случае я предпочитаю страдать с достоинством, чем отказаться от своих взглядов.
- Браво! – воскликнул стоявший неподалеку Анаксагор и слышавший её слова.
- Счастливая, ты трижды счастливая, Аспазия, - произнёс Перикл. – Твёрдость и постоянство в конце концов вознаградятся, – после чего он с достоинством поднялся, поклонился Эпамидее, нежно едва коснулся руки, которую ему протянула Аспазия, и вышел из дому.
- Ты вскружила ему голову. Он долго не выдержит, – сказала Эпамидея, когда Перикл ушёл.
- Он всегда был скучен и молчалив. А сейчас? Какой смертный когда-либо говорил так много обо всём? Я не поняла ни одного из его двадцати слов, а что я действительно поняла, то это сплошная чепуха.
- О радость моя, милая Эпамидея! Это то, чем я интересуюсь, но это дело не простое.
- О, не влюблена ли ты в него, Аспазия? Ты становишься уже как он. Не удивлюсь, если застану однажды его шишку в твоей постели. Перикл, я думаю, что я тебе никогда об этом не говорила, имеет шишку на своём затылке.
- Лучше скажи, что его голова имеет корону в то время как её нет у других. Однако все ораторы обманщики, а Перикл величайший из них.
Прошло три дня. Он появился на закате солнца, тихий, умиротворённый, с глазами побитой собаки. Аспазия величественным жестом пригласила его сесть. В комнате не было никого, стояла приятная вечерняя прохлада.
- Прости, что я пришёл в неурочное время, но я больше не мог выдержать. Мне необходимо с тобой поговорить, - начал он. – Это глупо, Аспазия, но у меня нет тех красноречивых слов, чтобы выразить тебе, как я люблю тебя. Я никогда раньше ни к кому не испытывал ничего подобного. Ты покорила меня, лишила меня моей смелости, самоуверенности и покоя. Я не надеюсь быть тобой любимым, Аспазия! Однажды в жизни я на это надеялся и был разочарован. Там, где я искал счастья, мне его не предложили; во мне нет ни блеска, ни мужской привлекательности. Но ежели я был несчастлив в мои молодые годы, могу ли я в мои зрелые годы поверить, что та, перед которой столько мужчин стоят на коленях у её ног, полюбит меня? Я не смею на это надеяться, довольно я надеялся когда-то. Сейчас у меня только одно желание – это желание обладать тобой. И я знаю, что из-за моего имени, влияния и денег, ты в своём положении не сможешь отказать мне. Но мне мало обладать твоим телом. Мне нужен интеллект твоей души, мне необходим блеск твоего ума. Но я боюсь, Аспазия, что ты никогда не полюбишь меня, что ты никогда не будешь счастлива со мной.
- Это твоё сомнение убеждает меня, что я действительно могла бы быть счастлива с тобой. Однако ты женат, Перикл, а любовь втроём меня не устраивает. Влияния и денег, чтобы обладать мною тебе не хватить, мой Олимпиец. Я не продажная гетера, и здесь не лупонарий, а школа риторики и изысканных манер. Останемся друзьями, мой стратег. В противном случае я уеду в Коринф или Мегары.
- С твоим отъездом город опустеет.Ты не должна покидать Афины. Поступай как подсказывает тебе твоё сердце, но позволь мне хоть изредка навещать тебя.
- Друзьям всегда открыты двери дома. Мы ведь друзья, Перикл. Не правда ли? Ты для меня всегда желанный гость.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

Женщина из Милета (продолжение)

Глава третья

На другой день в полдень Аспазии принесли письмо от Ксениада: «Аспазия, - писал этот безрассудный мальчишка, - неужели ты забыла меня, неужели ты забыла нашу любовь? Мы выросли вместе. Наша юность была нераздельна. Почему же ты не хочешь больше меня видеть? Неужто ты боишься меня? А может, ты не хочешь больше упрекать меня за совершённые мною ошибки? Ведь раньше они причиняли тебе такую боль! Ах, как это было давно!
Твоё отсутствие – нет, не отсутствие, а побег подорвал моё здоровье, и теперь моя лихорадка перемежается приступами бешенства. Эвдемес уверен, что я мог бы излечиться, если бы вернул себе спокойствие. Глупец! Как будто спокойствие легче вернуть, чем здоровье. Я устал от советов, убеждений, сожалений и от всего, и больше всего от жизни.
Был ли это гнев, что помешал мне умолять тебя остаться? Была ли это гордость? Увы, какая гордость ещё осталась у меня?! Я больше не любим тобой, ты бросила меня, ты презираешь и проклинаешь меня. Но всегда ли было так?
Да, теперь мне кажется всё призрачно так и шатко, кроме моего несчастья. И сейчас, в то время, когда я не сплю, то мучаю себя воспоминаньем, и всё виню себя во всём, и злость терзает моё сердце.
Нет, нет, Аспазия! Прошлое было прекрасным сном, настоящее – гнусная реальность. Никто не проливает сейчас столько слёз, сколько я. И в этих горьких слезах моё единственное наслаждение.
Ты отказалась видеть меня, а я просил так мало и получил отказ. Аспазия, приди ко мне! Теперь ты не откажешь мне в этом? Аспазия, я вскоре отойду в мир иной, но, уходя, мне всё-таки хотелось бы, чтобы иногда ты вспоминала обо мне. Я спокоен. Прощай».
Ксениад, богатый и легкомысленный молодой человек, после того, как Аспазия уехала в Афины, покинул Милет, с которым уж больше его ничего не связывало, и уехал на остров Лемнос присмотреть за своими рудниками. Там он заболел какой-то неизлечимой болезнью и медленно угасал, забытый всеми. Аспазия писала Ксениаду.
«Твоя болезнь ранит меня до глубины души. Это правда, что в детстве мы видели друг друга очень часто, и много глупостей мы вместе натворили. Но потом у тебя появилась другая женщина, это причина, по которой я ушла с твоего пути. Насколько счастливее она сделала тебя, чем ветреная Аспазия?
Я надеюсь, что будешь больше любить меня как друга, чем ты бы любил меня как женщину. Мы похожи друг на друга, Ксениад! Мы бы никогда не были счастливы друг с другом. Природа не терпит такого альянса.
Я никого никогда не любила, но сейчас я, кажется, увлеклась Периклом. А в этом сиреневом мире любовь и роскошь составляют вечное, не переходящее счастье. Я приеду ещё навестить тебя; будь спокоен и люби меня, но не очень, Ксениад.»
Через неделю после этого письма Аспазия вошла в комнату Ксениада. Хотя день уже был в разгаре, в комнате стоял полумрак. Жалюзи на окнах ещё были опущены, и сквозь них тонкий солнечный луч прорезал угол комнаты, где лежал больной.
- Ты обещала, что вернёшься. Я думал, что ты только разбиваешь сердца, но ты одновременно и сдерживаешь свои обещания, - услышала она слабый глухой голос больного.
Вскоре после ухода Аспазии Ксениад позвал раба и мягко сказал ему: «Я совсем излечился». Он не отдавал никаких приказаний и некоторое время молчал. Наконец, он приподнялся и,опершись на локти, вдохновенно начал читать стихи. Казалось, он совсем здоров душой и телом, и способен создать лучшие стихи, когда-либо слышанные в Элладе. Он пытался их записать, но рука его слабела, голос звучал глуше, и со стихами на устах он скончался. Его последним словом было «Аспазия».
Смерть Ксениада и его кремация задержали отъезд Аспазии. В Афинах её с нетерпением ожидал Перикл.
- Наконец-то ты вернулась! Мне кажется, что я не видел тебя вечность! – воскликнул он при встрече.
- Мне тоже было не легко там, но дела, заботы сгладили мне горечь расставанья и время пролетело быстро.
- Не означает ли всё это то, что любишь ты другого?
- Ксениад, которого я в детстве немного любила, мой дорогой Перикл, его уже нет. Не смотри на меня так серьёзно. Очень немного, конечно. Он был смертельно болен, настолько болен, что не мог подняться с постели. И что ты думаешь, он хотел. Он хотел, чтобы я навестила его. Он всегда был очень экстравагантен в своих желаниях, хотя не более, чем другие. Бедный юноша. Он сильно скучал по мне. Я не плакала перед ним. Я оплакала его ещё до встречи. Разумеется, Перикл, я плакала, потому что я была к нему несправедлива. Я хотела бы знать будет ли достаточно уместно с моей стороны перевезти урну с его прахом в Афины?
- Делай то, что подсказывает тебе сердце. Слёзы не долго задерживаются на юных щеках. Они, как струи дождя, легко стекают с почек и задерживаются в бутонах уже созревших цветов. Время возьмёт своё и не позволит тебе горевать об усопшем.
Казалось сама жизнь подтверждала правдивость слов Перикла. В этом году надолго задержалась осень. На Балканах стояли восхитительные дни бабьего лета. Медленно опадали листья акаций, и жизнь в городе лениво текла своим чередом. Единственным развлечением для интеллектуальной публики были обеды время от времени даваемые Аспазией. На этот раз к столу подавались жареные куропатки в ананасах. Затем гостям была предложена печень рыбы.
- Юноша, я думаю, что это блюдо пахнет сладким укропом, - обратился Софокл к рабу.
- Это и есть укроп, - ответил раб, - но не только укроп, но и петрушка, мёд, перец, розмарин и чеснок из Саламина и…
- Ни слова больше! Достаточно укропа для воздержанного и храброго едока. Это блюдо напоминает мне Марафонское поле.
И бой был выигран. На поле битвы не осталось ничего. Другой раб вошёл в гостиную и помпезно объявил.
- Гусёнок из Брурона! Приправа: сливы, горчица, кипарисовые листья, бобы-шамбала, кунжут и морской лук.
- Морской лук! – воскликнул Анаксагор. – Он смягчает теснение в груди. Не каждый повар может приготовить его. Брурон! Старинный город. У меня есть друзья в Бруроне: я отведаю этого гусёнка только в память о них.
Эксперемент следовал за эксперементом. За гусёнком было подано два блюда жареного мяса.
- Те, кто убивает козлят, - заявил Сократ, - заслуживают поощрения в своей стране, потому что они вырастают шаловливыми, и боги, зная это, сделали их очень вкусными для еды. Правда, для их приготовления требуется немного мяты, лука и уксуса. Хиоского вина, мальчик.
- Что ест Перикл? – спросил Аристофан Аспазию.
- Не обращай внимания на Перикла, - прошептала она. – Он ест жареную рыбу, вымочённую в пряном соусе, приготовленном из лаврового листа.
- Рыбу! Ай, ай, вот что делает его таким зорким в минуты опасности. Хиоское или лесбийское вино пьёт Перикл?
- После обеда он наслаждается разбавленным водою кисловатым вином местного производства.
- Замечательный человек! И это при таком обилии пищи. – Затем он приподнялся со своего ложа и прошептал ей на ухо. – Если бы я обладал властью Перикла, во имя бессмертных, я бы обогатил граждан большими благодеяниям, чем он. Я бы к твоим ногам положил покорённый Самос, чтобы только добиться тебя.
Аспазия скромно потупила глаза. Рабы внесли торт.
- Мой торт, - объявила Аспазия. – Мой торт хорош; я обычно съедаю его целиком.
- Весь!? – вскричал Аристофан.
- Со стаканом воды или гроздью винограда.
- О, божественная Аспазия! Я готов последовать за тобою и в этот сладкий путь.
И вскоре торт исчез с подноса.
А в это время Перикл, который возлежал около Анаксагора, взял его за руку и, глядя на Аспазию, проговорил.
- О Анаксагор! Искренний и горячий любитель правды! Почему ты не любишь её таким образом, чтобы она никогда не могла видеть тебя без чувства юмора?
- Потому что к моему стыду ты разделяешь мою любовь к ней.
В этот момент Перикла отвлекли по какому-то другому вопросу, тогда Аспазия перехватила внимание Анаксагора.
- Анаксагор, разве не Перикл по-настоящему великий человек?
- Если бы Перикл был по-настоящему великим человеком, он был бы философом и не стремился бы представлять собой не того, кем он есть на самом деле. Он бы знал себе цену и заставил бы других узнать её. Но, кажется, он опасается и того и другого. Конечно, многие убеждены в его величии. И он обладает им, это правда. Он более понятлив и сконцентрирован, чем кто-либо другой из живущих на Земле. Пожалуй, после Солона, но он думает, что властвовать над другими лучше, чем иметь власть над собой; как будто толпа стоит одного человека, и её признание стоит того, что ты сам о себе думаешь.
- Но он абсолютно владеет собой и напряжением своей воли добивается влияния над умами других.
- Он делает их более мудрыми и добродетельными?
- Ты знаешь лучше афинян, живя среди них гораздо дольше, чем я.
- Пожалуй, я ошибаюсь в нём. Как знать?
- Ты думаешь, что он честолюбив.?
- Я в этом никогда не сомневался. И честолюбие его погибель принесёт Элладе.
- Анаксагор, сегодня ты особенно не в духе. Однако не выйдешь ли ты со мной в сад подышать свежим воздухом? Здесь становится душно.
- Я думаю, что благоразумнее для меня будет удалиться в свою опачивальню и предаться раздумью.
На другой день перед заходом солнца к Аспазии явился Перикл и начал читать посвященные ей стихи.
Цветок плодородных равнин Ионии,
Где удовольствие вместе с целомудрием царит.
- О, Перикл, стихи? Мне? Но стихи для политика это же остракизм! Это уже слишком! Какой ты смешной. Подумать только – Перикл и стихи.
- Я тебе, очевидно, кажусь очень глупым. Но я влюблён в тебя, Аспазия. Ты моя любимая.
- Не расстраивайся, милый. Любовь любого мужчину делает наполовину глупцом, а наполовину хитрым.
- Ты любишь меня, Аспазия? Ты любишь! Остановись мгновение, о, милая моя Аспазия! Сомнения, колебания, вопросы – оставьте меня! Святые оракулы, какая гордость быть причастным к твоей святой любви, Аспазия!




Глава четвёртая


Согласно Фюстелю де Куланжу, в те времена, когда панэллинских богов ещё не почитали, в семье у каждого свои там были боги – то духи предков, что по соседству с домом в могиле общей обитали. Тогда безбрачие каралось, словно преступленье, и жену выбирали, урождённую поблизости, знакомую с практикой служения предку мужа. Выходя замуж, девушка разрывала все нити, связывающие её со своей прежней семьёй. Нельзя было молиться двум Богам. Она должна была молиться Богу мужа. Ведь становясь женой, она одновременно становилась и приёмной дочерью отца своего мужа. И, как приёмная дочь, она возносила молитву предкам мужа и поддерживала священный огонь в его алтаре. Принятие же её в семью другого предка было обставлено специальной церемонией – так возник скучный институт моногамии.
Дух предка был священен для ахейца. Каждый грек в то время понимал, что он богат и счастлив может быть, как в том и в этом мире, коль жертвы не иссякнут у родного очага. И день, и ночь горел огонь священный в жилище у домашнего алтаря, к которому с рассветом собиралась вся семья, чтобы воздать свои молитвы духу предков, и, отходя ко сну, сходились у огня.
Дух предков и почитание священного огня, зажжённого в их честь в домашнем очаге, были главной силой, формирующей семью, как в этой жизни, так и в той. Отец любить мог дочь свою, но не мог ей завещать наследства, хотя, как дочь, она активное участие принимала в религиозных церемониях отца, а как жена – потом и мужа. Так проходила жизнь служенью духам предков у замужней матроны афинян. Не многие из них решались порвать цепь исконных традиций. И можно себе представить, с каким тайным одобрением было встречено открытие литературного салона у Аспазии в аристократическом обществе Афин, и с какой завистью и злобой смотрели на него те, кто не смог в него войти.
Арендуя особняк Эпамидеи, Аспазия официально зарабатывала на хлеб, давая уроки риторики. Её школа красноречия славилась по всей Аттике, так как красиво построенная речь была главным предметом заботы образованного афинянина, а Аспазия была превосходным учителем красноречия. Так что здесь наряду с гетерами можно было встретить и порядочных женщин, берущих уроки языка и поэзии. В чертогах Аспазии они чувствовали себя раскованно и непринуждённо, наслаждаясь обществом мужчин, здесь они состязались в остроумии, щеголяли экстравагантными нарядами и потихоньку изменяли своим мужьям.
Телезиппа, жена Перикла, была не редким посетителем этого салона. Особенно её посещения участились с появлением там Миронида, симпатичного мужчины лет сорока. Перикл сразу почувствовал, как с его появлением внутренне преобразилась Телезиппа. Теперь, собираясь провести вечер в салоне Аспазии, она тщательно подбирала наряд, укладывала причёску, следила за свежестью своего лица. Вот и сегодня на ней была короткая розовая туника и белые скифские брюки из тонкого полотна. И от этого были отчётливо видны её миниатюрные трусики, едва прикрывающие нежные половинки её попки, которые тревожно вздрагивали при каждом её шаге. И от этого её попка казалась вкусной, как белая сдобная булочка, вызывая судорожное желание. Так и хотелось жадно целовать каждую пупырышку на этой ладно сбитой, крутой попке, оставляя по маленькому синячку на её тугих с ямочками половинках. Ах, только коносье может знать, как вкусны эти щёчки с выемкой на туго сбитой жопке красивой женщины.
И вся то она в белой морской кепи с чёрной лентой, из-под которой жеманно выбивалась светлая прядь волос, была неизмеримо желаннее, чем другие женщины в традиционно строгих нарядах порядочных афинских матрон. В ней было что-то вызывающе задорное. Особенно эти половинки, вздрагивающие, как речная рябь от лёгкого ветерка. И всё хотелось смотреть и смотреть на них без устали, как на высшее произведение искусства. И Перикл видел, как, не отрываясь взглядом, смотрел на её упругий зад Миронид. Видимо, Телезиппа почувствовала на себе этот зовущий, полный желания взгляд и обернулась, улыбкой приветствуя Миронида. И Перикл понял, что похотливый взгляд Миронида не был неприятен Телезиппе, что она тоже не прочь получить удовольствие, лаская его полное сил, здоровое тело.
- Традиция нарушена сегодня. Теперь матроны будут появляться в скифском одеянии, – вполголоса произнесла, подошедшая к Периклу Аспазия.
- Мне бы хотелось чаще здесь видеть Миронида, - задумчиво проговорил Перикл.
Аспазия понимающе улыбнулась в ответ.
Дело в том, что Телезиппа была его кузина, и ему, по возможности, не хотелось обострять отношения с родственниками. К тому же она была матерью его двоих сыновей: Ксантиппа и Паралиса. Перикл не был единственным мужчиной в её жизни. Её первым мужем был Гиппоник, дальний родственник Перикла. Детей у них не было, и он оставил её. Лишив его своего приданного, она вышла замуж за Перикла. В свои тридцать пять она всё ещё была поразительно хороша. Её интимная связь с другим могла избавить его от обвинений в бессердечности и эгоизме, и он решил подтолкнуть её к адюльтеру.
В этом году в Аттике в месяце гекатомбеоне стояли сухие и жаркие дни. Спасаясь от летней жары, Аспазия сняла великолепный особняк у моря на острове Левки. Остров Левки, где когда-то провела последние годы жизни прекрасная Сафо, был прелестным уголком в западной части Средиземного моря близ берегов Италии. Скала, с которой бросилась Сафо в море из-за неразделённой любви к Андроннику, по одной версии, служила постоянным местом паломничества сентиментально настроенных влюблённых пар. По другой версии, это отнюдь была не поэтесса Сафо Мителенская, а красавица гетера Сафо Эфесская, которая бросилась со скалы из-за неразделённой любви к красавцу Фаону. Замечательные пляжи и синее небо, целебные источники и свежая зелень – всё здесь располагало к лени и сладострастью. Казалось, сам воздух Левок дышал эротикой, предчувствием оргазма и любви. Друзья Аспазии, среди которых были Телезиппа и Миронид, особенно вольготно чувствовали себя на острове в эти предвоенные дни. И в этой среде никто не мог долго сопротивляться голосу страсти. Однако Телезиппа с примерным достоинством довольно долго отстаивала свою добродетель. Но сегодня поутру намечалась прогулка к скале, с которой Сафо бросилась в море. С вечера спать легли очень поздно, и было мучительно рано вставать. Тем не менее, с восходом солнца всё общество, кроме Телезиппы, было уже на ногах, и Миронид вызвался её потревожить.
Войдя через калитку внутреннего дворика. Он подошёл к спальне Телезиппы. Окно в её спальню было открыто, и изнутри доносился духмяный, сладкий запах женщины: «Телезиппа», - негромко позвал он. Ответа не было. Она ещё спала. Миронид всмотрелся в темноту и в сумраке спальни разглядел матово белеющие груди с розовыми пупырышками сосцов. Она чему-то загадочно улыбалась во сне, как бы предчувствуя своё сладкое пробуждение.
Оглядевшись вокруг и, никого не видя, Миронид перескочил через окно и, мягко ступая, подошёл к кровати. На минуту он остановился, стремясь унять охватившую его дрожь, затем перевёл дыхание и, решительно отбросив простынь, лёг рядом.
- Ах, это ты, - открыв глаза, проговорила она радостно, и её пробуждение, казалось ей продолжением сна, - Какой ты молодец.
И только, придя в себя, она отвернула голову, и две слезинки вытекли из её больших карих глаз. Не в силах сдерживать себя, она в порыве сладострастья обхватила его ногами и, сгорая от стыда, что находится в объятиях не мужа, а другого мужчины, который берёт её всю такую голенькую, не имеющую сил сопротивляться своей похоти, вместе с тем, получала огромное наслаждение, и, почти теряя рассудок, достигала оргазма.
Встревоженные долгим отсутствием Миронида, дачники пошли узнать, в чём там дело, и перед их глазами предстала сцена бурного проявления любви. Когда усталые и обессиленные любовники, насытившись друг другом, распластались на кровати, раздались одобрительные аплодисменты и возгласы: «Браво, Телезиппа!», «Браво, Миронид!»
Понимая, что при наличии стольких свидетелей скрыть любовную связь с Миронидом будет невозможно, Телезиппа потребовала развод, на который охотно согласился Перикл. И теперь, когда предстоящая брачная церемония Телезиппы и Миронида была у всех на устах, непредвиденный случай спутал все карты: умер отец Телезиппы.
Телезиппа была единственным ребёнком у своего отца, а по законам Древней Греции отец не мог завещать своё состояние дочери, потому что, выходя замуж, она становилась дочерью отца своего мужа и почитала других богов. Земля же принадлежала умершим предкам и их богам и должна была оставаться владением семьи. Однако отец мог завещать своё состояние ближайшему родственнику по мужской линии с обязательством жениться на его дочери, с тем, чтобы материально обеспечить и её. Таким образом, религия, нарушая естественные законы родства, обеспечивала беспрерывное служение домашним божествам – пенатам. И подчиняясь законам Древней Аттики, Телезиппа вынуждена была вновь выйти замуж за своего первого мужа Гиппоника. Вскоре у них родился сын – Калис. Плутишке повезло. После смерти отца он унаследовал огромное состояние, и его прозвали Богатый Калис. Говорили, что внешне он был очень похож на Миронида.
Смерть дяди, отца Телезиппы, пришлась Гиппонику как нельзя кстати: он находился к этому времени на краю финансового банкротства. Будучи дальним родственником Перикла, он часто посещал салон Аспазии. В то время ему было уже далеко за сорок, и всё своё состояние он просаживал на женщин и вино.
За несколько месяцев до дядиной кончины он воспылал страстью к одной из девушек Аспазии Кломбулины из Милета. Здесь в Афинах Кломбулина изрядно тосковала по зелёным лугам Ионии, где климат не был столь суров, как в Аттике. Она постоянно жаловалась на холод зимних вечеров, дрожала при виде снега на вершинах гор, виднеющихся на горизонте, и даже кратковременные посещения знаменитых мужей не радовали её, пока в один из промозглых зимних вечеров в салоне Аспазии не появился Миронид, и сердце Кломбулины дрогнуло: она безумно влюбилась в этого привлекательного самца.
Раньше в Милете она была совершенно никому неизвестна, хотя и писала длинные стихи. Но теперь, когда Миронид предпочёл ей Телезиппу, она стала воспевать раны своего сердца, её поэзия стала пользоваться большим спросом. Сентиментальные девушки, закрыв глаза и вздыхая, повторяли строки её стихов.

Где этот лебедь с белой грудью,
Что разбудил любовь в душе?
На этом месте одиноко
Он отдыхал, а я стояла;

Журчит прозрачная на озере струя,
Минуло лето, и лебедь улетел в далёкие края,
А я стою у ивы одиноко и жду, когда придёт весна.

Успех вскружил ей голову, и теперь она думала, что слава повысит её престиж в его глазах, и он оставит ради неё Телезиппу. Однако Мирон оставался равнодушен к прелестям Кломбулины, в то время как Гиппоник умирал от желания обладать ею.
- Аспазия, - говорил он, - без Кломбулины мне нет жизни. Замолви за меня словечко и, в случае уступки, моя щедрость тебя вознаградит.
- Но порядочность и честь прекрасной Кломбулины оценивается довольно высоко.
- Я ничего за честь её не пожалею. Талант последний я отдам за ночи сладкие любви.
- Нет, это невозможно! Ты в своём уме ли?
- Жизнь коротка, а тело женщины единое богатство, что мы в воспоминаниях уносим в аид.
- Нет, нет, безумец, ты на что решился?
- Аспазия, верь мне, что тело желанной женщины это то, чем стоит в жизни обладать: всё остальное призрак, мрак и скука.
- Когда у человека есть что отдавать, он щедро раздаёт, чтоб угодить своим желаньям, но, когда придётся зарабатывать на хлеб для пропитанья, то прихоти покажутся глупостью Приапа. Оставь её. Утешься лучше ты рабыней. Уймётся страсть. Умрут желанья.
- Ни за что. Жизнь ничего не стоит, если подавлять желанья. Вот несколько талантов за труды. Поговори об этом с Кломбулиной.
Через неделю Аспазия говорила Кломбулине.
- Слава поэтессы вряд ли привлечёт к тебе внимание Миронида. Он не обращает на тебя внимания, не потому что ты ему не нравишься, а потому что беден он, и ты бедна. Стихами сыт не будешь. Ему не стихи, а деньги нужны.
- Но где мне взять такие деньги, чтоб мужу в приданное принести?
- У бесприданниц только один выход: продаться как можно подороже.
- Продажной женщиною стать без чести и достоинства матроны? Как смеешь мне свободнорожденной такое предлагать?
- Я ничего тебе не предлагаю, но вот Гиппоник хорошо бы заплатил за ночи проведённые с тобою.
- Продать себя за деньги, словно проститутка?
- Проститутка продаётся каждый день за небольшие деньги, и об этом все знают, а порядочная женщина однажды в жизни за большие деньги, и об этом никто не знает. В достатке легко забыть об униженье и позоре. Богатство даёт независимость и досуг, и ради этого оправдано идти на всё. Любой порок достаток оправдает. А Миронид твой продастся той, которая заплатит подороже. И кто осудит бедняка за это?
- Аспазия, ты демон-искуситель. Но Миронид - он мой горький жребий. Я не переживу, коль он уйдёт к другой! Что делать мне? Ради любви я всем готова поступиться.
Источник доходов Кломбулины отнюдь не оттолкнул от неё Миронида, и после того как Телезиппа оставила его, он обратил своё внимание на Кломбулину. Женившись на ней, он последовал за нею в Милет, предварительно договорившись с Аспазией, что они с Кломбулиной за небольшое вознаграждение время от времени будут присылать в её салон красивых девушек из Милета.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

Женщина из Милета (продолжение)

Глава пятая

Милет, раскинувшийся на Западном побережье Малой Азии, понадеявшись на дружескую помощь афинян в 499 году до н. э., первым поднял знамя борьбы с Персией. Но афиняне не пришли на помощь, осаждённым милетянам, и персы в 494-ом году до новой эры штурмом взяли и сожгли город.
Однако город вновь поднялся из руин. Он стал ещё красивее и наряднее. Здесь, как нигде в Элладе, чувствовалось влияние высокой минойской культуры, во всём ощущался изысканный вкус кариев, царил дух эпикурейства и свободомыслия, а смешание различных племён и народов дало необыкновенно красивый тип женщин.
В том году, когда в Персии был убит Ксеркс и на престол взошёл Артаксерс Макрохир-Долгорукий, в семье Аксиокуса в Милете родилась Аспазия. Она любила этот город, его чистые, зелёные улочки, парки и сады, роскошные особняки богачей и фонтаны.
В 440-ом году до новой эры между Милетом и союзным Персии городом Самосом, расположенном на острове Самосе, возникла тяжба из-за города Приены, который находился на границе Карии и Ионии. Милетяне обратились к афинянам за помощью. Перикл колебался. Он считал ещё несвоевременным вызывать Персию на войну. Тогда Фриних, под покровительством Аспазии, поставил пьесу “Падение Милета”. Успех был потрясающим. Афиняне смотрели её, обливаясь слезами. Однако после этого представления Ареопаг оштрафовал Фриниха на тысячу драхм.
- Афиняне не могли вынести напоминания их вины. Их раскаяние было выше трагедии милетян. Они чувствовали, что они у них в долгу и не хотели, чтобы им об этом напоминали, - пытался оправдать своих сограждан в глазах Аспазии, Перикл.
- Да, тяжело наказание, которому подвергли афиняне поэта за те слёзы, которые он вызвал у них в театре, - укоризнено глядя в глаза Перикла, произнесла Аспазия и, помолчав немного, добавила. – Но ничего. Я внесу за Фриниха те тысячу драхм. Я уверена, что трагедия переживёт века.
- Но ведь поддержка Милета – это вызов Персии!
- Так неужели афиняне, в который раз вновь предадут своих друзей? Прошло лишь шестьдесят лет, как город наш захвачен и разрушен был персами. Напрасно, видно, он поднялся из руин и пепла в своём новом великолепии! Зависть других городов к его богатству не оставляет его в покое. Разве это оскорбительно для других видеть процветающим и счастливым этот город? Ну, что ж, другой Фриних, возможно, напишет другую трагедию о нас, а другая женщина утешит твоё сердце.
В это время в шлёме и с мечом в руках в комнате появился Алкивиад, и, размахивая мечом, он полусерьёзно, полушутя воскликнул: “Вперёд на Персию”! – и скрылся в другой комнате. Перикл молчал.
На другой день он говорил перед народом: “Афиняне! Самос осмелился объявить войну Милету. Фактически он объявляет нам войну. Он завидует нам, нашему процветанию и торговле. Он, не осмеливаясь ещё напасть на нас, бьёт по нашим друзьям, нахально смотря нам в глаза! Граждане! Как долго мы это будем терпеть?! Афиняне! Милетяне просят нас о помощи! Неужто мы оставим их, как много лет тому назад оставили на милость персов? Милет наш верный, старый друг! Друзей своих в беде мы не оставим”!
И Народное Собрание решило слать герольда, чтобы объявить войну Самосу.
Богат был город на острове Самос, смелы его жители, крепки каменные стены его крепости, поэтому тщательно готовились к войне афиняне. Под наблюдением Артемона строились осадные машины большой мощности, до изнурения тренировали молодых воинов, запасались продовольствием и плавсредствами. Афинские корабли начали патрулировать берега Самоса. Милет в свою очередь готовился оказать сопротивление самосцам. Состоятельные граждане Милета на период военных действий готовились провести время у источников Меандра. Однако в связи с Олимпийскими играми в Элладе всё ещё царил мир.
После своего триумфа на Олимпийских играх Афины посетил Геродот. Перикл убеждал его остаться в городе, но Геродот отклонил его предложение под тем предлогом, что он предпочитает спокойствие и досуг, а в Афинах он не мог бы вполне этим наслаждаться и писать правду. И ещё он интересно говорил о том, что нигде жизнь не течёт так легко и гладко, как в греческих колониях Италии. У них редко бывают распри, достаточно места, людей и богатства. В нижней же Италии неизвестна бедность; каждый город хорошо управляется, каждое поле вспахано, каждый луг орошён, каждый виноградник хорошо обработан. Люди выбирают свой магистрат среди наиболее образованных и состоятельных граждан, потому что богатые граждане, как правило, меньше подвержены коррупции. Высшим должностным лицам там ничего не платят: они достаточно обеспеченные люди сами по себе. Платят только нижним чинам: деньгами, участком земли или частью урожая.
Отъезд Геродота удручающе подействовал на Перикла. Геродот был коронован на Олимпийских играх; в его честь устраивали народные фестивали в каждом городе, когда он проезжал через всю Грецию: его собственный город гордился им. Он мог бы составить славу Афин и его правлению, правлению Перикла, а он покинул Ионию и уехал далеко-далеко в спокойную и сонную Италию.
- Разве ты не знаешь, Перикл, - утешала его Аспазия, - что учёные, которые говорят о покое и досуге, самые беспокойные люди на свете, а в Афинах, как у чужестранца, у него не было бы влияния в решении политических дел. Но возможно, как человек от литературы, он и не имеет желания к таким делам.
Пока Афины тщательно готовились к войне, и Перикл лично намеривался возглавить экспедицию, на Самосе свои кипели страсти. Народ был недоволен правлением олигархов. Но эта партия поддерживалась в то время пелопоннесцами и персами, и в этом была её сила. Особенно ненавистными были её два лидера: Лисимах и Эльпинор. Оба они были низкого происхождения.
Лисимах разбогател за счёт связи своей жены со старым развратником. Это был человек распухший от обжорства и с расстроенной психикой. В своём последнем завещании, когда он уже ничего не соображал, он завещал ей пятьдесят талантов. Как у всех тех, кто из грязи, путём потери чести и достоинства, пробился в высшее общество, Лисимах ненавидел своих сограждан искренней, не утихающей ненавистью.
Его соратником по партии был Эльпинор, один из богатейших людей Греции. Это был уже довольно пожилой мужчина. Его характерной чертой была невероятная жадность и мелочность. А за пеленой религиозного рвения скрывался страшный лицемер. Всем был памятен случай с преданием огню его единственного сына, убитого случайно в пьяной драке, когда, стоя у помоста с телом сына, он причитал.
- О, мой ребёнок! Как больно мне! Молисмогис! Молисмогис! На кого ты оставил меня?! Горе мне в мои зрелые годы! Молисмогис ты мой Молисмогис!
В это время раб принёс два факела. Эльпинор нагнулся к нему и спросил.
- Сколько ты за них заплатил?
- Пол драхмы, - ответил тот.
- Обман! – не выдержав, закричал Эльпинор, - обман даже на могиле. Наживаться даже на мёртвых! У кого ты купил?
- У Гиллипида, сына Агоракла.
- Скажи Гиллипиду сыну Агоракла, - спокойно произнёс Эльпинор , - что во имя моей любви к справедливости, во имя моих обязанностей к государству и почитанию богов, по моему искреннему желанию сохранить спокойствие его совести, я поставлю его перед трибуналом, если он не вернёт тебе обол.
Когда афиняне на сорока кораблях появились под стенами Самоса, горожане решили не подвергать себя всем ужасам осады ради правящей партии олигархов, возглавляемой такими людьми, как Лисимах и Эльпинор, и пошли навстречу всем требованиям Перикла, заплатив при этом контрибуцию в 80 талантов.

Глава шестая

По возвращении своём с острова Самос, Перикл решил заказать статую Аспазии Фидию.Но даже и в этом своём решении он следовал по стопам Писистрата, увековечившем в мраморе образ своей любимой. Под эгидой демократии он, как и герой его юношеских дум, пытался добиться безраздельной тиранической власти над Элладой. В глубине души Перикл откровенно презирал толпу, от имени которой он правил Афинским Морским Союзом. В тайне же он завидовал монархам за то, что им было дано от рождения то, чего ему приходилось добиваться убеждением на Народном Собрании, прикрываясь маской демократа. И даже Аспазия была дорога ему тем, что, по его свединиям, была в своё время предметом обожания персидского монарха, который в первые годы своего увлечения назвал её своей Желанной – Аспазией, а то, что вызывало страсть царя, не могло не нравиться Периклу, который преклонялся перед культом наследственной власти, данной человеку от рождения.
Однако он редко говорил, что ему нравится, но когда он был чем-то доволен, то выражал своё удовлетворение выражением лица. Он считал, что было бы не чутко с его стороны не ответить благодарностью за удовольствие, доставленное ему, в то время как улыбка ему ничего не стоит. Но он никогда ни одним намёком не показывал, что ему что-либо не нравится. Он испытывал большое удовольствие в подчинении чувств разуму и испытывал удовлетворение, одерживая победу над собой.
Аспазия очень рано рапознала затаённые устремления Перикла и, играя на скрытых струнах его души, ещё прочнее привязывала его к себе. Тем не менее, решение Перикла заказать статую, одновременно, и встревожило и обрадовало её.
- Я понимаю, Перикл, - что я не только могу стать предметом зависти и ненависти афинян, когда они заметят, каким вниманием ты окружаешь меня, но впоследствии эта ненависть может перекинуться и на тебя. Над душой доминируют три чувства: любовь, религия и власть. Первые два обычно объединены, третье никогда не ищет их общества. Я удивляюсь, как можешь ты так сильно любить, что ради меня ты готов поступиться властью. Был ли влюблён Писистрат?
- Писистрат был влюблён; остальной его образ ты знаешь так же хорошо, как и я. Ты знаешь, что он был красноречив, он был гуманен, рассудителен, образован; он был не только расположен к гениальным людям, но и сердечен, и только с такими людбми он находился в близких отношениях. Ты знаешь, что он был величайший, мудрейший, наиболее добродетельный человек, кроме Солона и Ликурга, который когда- либо правил на Земле. Толпа может привести нас к власти, но по мере того, как мы привыкаем к власти, мы чувствуем себя очень неловко без неё и ради неё забываем свой долг перед человечеством. Религия и Власть как Кариатиды в скульптуре никогда не смотрят друг на друга. Иногда же, в жизни, они смотрят в одном направлении, но зачастую стоят спина к спине друг к другу. Мы когда-нибудь ещё поговорим об этом. А сейчас дай мне свободу выбора, как быть с твоей статуей.
- Я думаю, Перикл, ты, который столь искренний со мной, никогда не искренен с другими. Ты унаследовал эту плохую привычку от твоего постоянного общения с народом. Анаксагор правильно заметил, что Любовь всегда делает нас лучше, а Религия и Власть никогда.
- Я не отрицаю того, что я лицемерил перед народом, для пользы государства. Но ежели бы я не лукавил и не говорил того, что они хотели услышать от меня, они бы никогда не обратили на меня внимания и не наделили властью, а занимая высокий пост, мне легче было воздействовать на их сердца и здравый смысл. Время не дало мне возможности, для сидячих занятий и фривольных приключений. Все бескорыстные и благородные чувства были поглощены этим могучим желанием власти, которое гнало меня вперёд. Чтобы завоевать сердца мудрых и смелых людей, стать их гидом и лидером, я должен был их уверить, что моя добродетель выше моего честолюбия. А, добившись власти, я должен был им доказать, что власть ещё больше обязывает меня укрепить и сохранить мою жобродетель. И я уже не мог повернуть назад. Я упорно и твёрдо шёл вперёд, чтобы внести свой вклад на благо своего государства. Взойти на вершину власти это всё равно, что сесть на спину тигру: сидеть неудобно, а слезть страшно. Но теперь, на закате дней появилась ты, и любовь схлестнулась в единоборстве с желаньем повелевать народом.
- Я это слышала уже не раз, и знай, Перикл, что я готова потерять всё: мою гордость, достоинство, счастье – всё, кроме моей бедной любви к тебе, во имя того, чтобы ты сохранил свою славу и власть, ради меня..
- Но вместе с тем, Аспазия, к чему тогда величье власти, коль даже мелкого желания осуществить не может властелин? Сейчас любовь я ставлю выше власти.
Статую Аспазии было решено ваять из мрамора, поскольку Перикл считал, что золото и слоновую кость скорее следует использовать при изображении богов.
- По-моему мнению, - говорил он, - никакой материал так не хорош для статуй, как мрамор. К чему смертному соперничать с богами. Золото и слоновая кость даёт пышность и достоинство богам. Первой вылили из золота статую Афродиты. Она почиталась у нас не только как богиня красоты, но и как богиня удачи. Маленькие золотые статуэтки Афродиты более многочисленны, чем какого-либо другого божества. Многие носят её изображение в путешествия, и едва можно найти в Аттике хоть один дом, чтобы её статуэтка или портрет не был главным украшением домашнего очага.
- Но Аполлон, - заметила Аспазия, - из-за цвета своих волос и лучезарного выражения лица, более подходил бы для ипользования золота, и недаром поэты называют его златокудрым Аполлоном.
- И, тем не менее, они ему предпочитают Афродиту, и её изображение зачастую вешают себе на грудь, или, кладут себе под подушку. Египтяне, безусловно, вложили больше труда, чтобывознести богов и увековечить слабость человека, чем эллины, которые стремятся отдать дань его энергии и силе. Между тем, следует отдать должное египтянам и признать, что работа их рук переживёт произведение их интеллекта. Мы же отличаемся от них. Наше понятие подлинно красивого и прекрасного никогда не позволит изображать человеческое лицо, как они это делают, в граните, порфире и базальте. Их статуи переживут Время и Войны; наши победят Зависть и Злобу.
- Нет сомнения в том, что скульптура достигла большого успеха. Ещё большего успеха достигла живопись. Хотя, ещё лет сорок тому назад она была не элегантна и груба. Скульптуре уже некуда развиваться, а живопись ещё не сказала своего последнего слова. Картины Филоктета это не предел исусства, а скульптуры Фидия переживут века. И, тем не менее, я не хочу, чтобы Фидий ваял моё изображение.
- Но почему?
- Мне не подходит этот стиль семитский. Ты посмотри на изображения лиц его статуй. Ведь это лица кариев – финикийцев. Он весь в плену минойского искусства, которое впитал в себя, на Крите юность проведя.
В конце второго тысячелетия до новой эры выходцы с островов Средиземного моря карии, основавшие на малоазийском берегу город Милет, теснимые ионянами, вынуждены были покинуть родные места. С тех пор вражда не утихала между этими двумя народами, и это чувство неприязни к кариям с детства унаследовала Аспазия. Среди этих кариев было много выдающихся торговцев своего времени, и по роду их деятельности всех кариев ещё называли финикийцами, что на языке эллинов означало купцы.
- Возможно ты права. Пожалуй, Фидий не обидится на нас. Ему ваять предложат Зевса. И ежели мы не можем воспользоваться услугами Фидия сейчас, то нам никто не сможет помешать провести месяц в Беотии.
Аспазия была его награда за труды в самосской экспедиции и покорении Самоса. Ему несказанно хотелось остаться с ней наедине, чтобы насладиться и впитать в себя всю прелесть не только её тела, но и богатства её души. Закон, запрещающий афинским гражданам заключать браки с иногородними, которого так рьяно добивался Перикл ещё год тому назад, ударил, прежде всего, по нему самому. Теперь Перикл не мог заключить брак с Аспазией де юре и официально считаться её мужем. Он мог с ней жить только, как с любовницей, содержанкой.”Но какова цена этих религиозных брачных церемоний, которые в действительности и половины драхмы не стоят, - говорил Перикл. – Ведь важна не внешняя бутафория, а сущность. Большинство людей постоянно нарушают клятвы данные богам и друг другу. Важно не то, как мы сошлись, а как мы будем жить и любить друг друга”.
На другой день Аспазия и Перикл покинули Афины. Они поселились в Беотии на реке Формидон, на берегу которого раскинулся живописный городок Танагра, стены домов которого были украшены сценами из приключений богов, аллегориями из исторических событий.
Нигде в Беотии нельзя было сыскать таких гостеприимных людей, как в Танагре. Живя вдали от моря, они не были торговцами, авантюристами и спекулянтами, а выращивали на своих зелёных холмах виноград. Хотя они поклонялись Меркурию, вряд ли хоть одна молитва была вознесена ему за успех их процветания.
Лето в ту пору выдалось на редкость благодатным: в меру дождливым и солнечным. Молодожёны наслаждались тишиной и покоем, но скучать им не приходилось. Здесь царил дух поэзии. Танагрианцы преклонялись перед Коринной. Её гений пробуждал и честолюбие Аспазии. Она собирала всё, что когда-либо было написано её рукой, и считала, что Коринна писала лучше, чем Гесиод, или даже Миртис, ученица Пиндара.
- Гесиод тоже беотиец, но его поэзия отдаёт запахом вспаханной земли. Коринна же поэт первого класса. Немногие понимают, что каждая строка великого мастера несёт в себе что-то такое, что подсознательно влияет на сильный и активный разум, - говорила она.
- Ты произносишь панегирики Миртис и Коринне, чтобы возвеличить женский пол, - парировал Перикл.
- Ах, Перикл! Ни один панегирик не может уж ничего добавить к женской славе.
- Казалось бы, будучи в Беотии ты должна бы гораздо больше изучать поэзию Пиндара, которым так сильно восхищаются в Афинах.
- Не говори мне об Афинах. Афины, которые так плодовиты на талантливых мужчин, и не произвели равных им женщин, в то время как Беотия знаменита блеском интеллекта, как мужчин, так и женщин. Беотя представляет восхищённому миру свою Миртис и Коринну. К ногам Миртис когда-то припадал Пиндар, собирая в свою трепетную грудь рассыпанные семена её поэзии; и под улыбку красавицы Коринны он находил своё вдохновение и свил себе бессмертную корону.
Аспазия безусловно понимала, что Пиндар человек не ординарный и не относилась к нему, как к обыкновенному смертному. Она зачастую страдала от того, что позволяла отзываться о нем критически. Однако люди редко склонны восхищаться теми, кто возвышается над ними, но склонны принижать их и подмечать любое, что может их унизить, и Аспазия не была лишена этого недостатка большинства людей.
Как-то утром раб принёс Аспазии целую кипу бумаг: ровно столько, сколько он смог унести в руках. Это были трактаты известных философов. За час перед заходом солнца пришёл Перикл.
- Ты успела просмотреть хоть часть из них? – спросил он.
- Я просмотрела только те, которые были озаглавлены знаменитыми именами, но без твоей помощи я бессильна разобраться в сути их разногласий. Первое требование, по крайней мере, это единство терминов. Они же по-разному понимают значение одних и тех же терминов Поскольку философов в Афинах так много, они должны собраться вместе и прийти к общему соглашению относительно терминов.
- Ах, моя Аспазия, философы редко приходят к общему соглашению, и, кроме того, они редко встречаются друг с другом.
- Но нельзя ли их собрать вместе под каким-нибудь предлогом?
- Аспазия, ты живёшь всего несколько лет и только с одним философом в мире – и этот философ ты сама.
- Я не удовлетворюсь комплиментом. По крайней мере, от тебя. И ты поможешь мне собрать их воедино. Афины станут центром просвещенья всего цивилизованного мира.
- Не прежде чем все полисы признают власть Афин.
- Ты заблуждаешься, Перикл. Прежде чем осуществится план слияния всей Эллады под главенством Афин, Афины должны стать центром интеллектуальной и культурной жизни Эллады.
- Я вижу честолюбие твоё не уступает моему.
- Ты прав, и в этом мы партнёры. Мне тоже хочется оставить след в истории Эллады.
- Чему обязаны Афины, что ты избрала своим полем деятельности наш город?
- В Афинах сейчас наиболее развиты рыночные отношения, которые только одни дают наибольшие возможности экономического, политического и культурного подъёма. Я думаю, что в Афинах у меня будет больше возможностей удовлетворить свои амбиции и создать центр интеллектуального развития Эллады.
- Но у Афин есть серьёзный соперник – Мегары.
- Но моя школа риторики и девушки из Милета превзойдут соперников из Мегар и привлекут в Афины больше интеллектуалов, чем Мегары. Благодаря нам Афины станут центром мира.
- Ты хотела сказать благодаря тебе, Аспазия?
- Я сказала то, что я хотела сказать, Перикл. Ещё не наступили те времена, когда женщина может играть самостоятельную роль.
- Твои амбиции моим созвучны, и я готов тебе и эллинам служить.
- Твоё решение отменно. Мы превратим Афины в красивейший город всей Эллады. Пройдут века. Потомки будут восхищаться прекрасными строениями, созданными в блестящий век Перикла. Во имя этого идти надо на всё. Со временем забудутся источники доходов.
- А если память сохранит общественной казны амбициозные затраты, гетер позорные гроши?
- Нам всё простят за то, что мы оставим миру. Афины, даже при падении своём, останутся столицей мира. Забудут имена тиранов и вождей, бесчисленных, безвестных городов, но век Аспазии и век Перикла войдёт в века, как символ просвященья.
По возвращении из Танагры Перикл всецело отдался политической борьбе за гегемонию
Афин в эллинском мире, а, следовательно, и за расширение своих диктаторских полномочий под маской подлинной демократии. В то время Перикл и Афины, Афины и Перикл были неотделимыми понятиями.
Перикл властвовал на агоре, и Аспазия, помогая ему обрабатывать его речи, стала для него неоценимым соратником в осуществлении его честолюбивых планов. Вот и сегодня, загримировавшись под мальчишку и тайно проникнув на агору, она с трепетом слушала его речь, которая, как речь Аполлона, могла потрясти скалы Дельфийские и даже в души робких могла вселить отвагу.
- Мы обречены великой стать державой! – по всей агоре разносился громовой голос Перикла. – Наш флот господствует на море. После наших побед при Платеях и Микале персы никогда больше не осмелятся угрожать нашей свободе. Всё дальше и дальше на восток мы будем отбрасывать этих варваров. Мы вступаем в эпоху Афинской империи. Слава древних ахейцев возрождается вновь! Лидирующая роль Спарты канула в лету! Она уже исчерпала себя. Платеи вот звёздный час могущества спартанцев! А будущее принадлежит народам моря! Назад дороги нет. Мы не можем отказаться от предназначенья дарованного нам судьбою: боги не позволят нам распустить морской союз и вновь стать теми добрыми, старыми афинянами, послушно следующими в фарватере спартанцев. Не нам, потомкам доблестных ахейцев, угождать желаниям дорийцев!
- Браво! Браво, Перикл! – гремела агора.
И глядя на Перикла в тот момент, когда он наслаждался восторгом толпы, трудно было поверить
в то, что он может причинить сознательно кому-нибудь боль. Казалось, что красноречие и мудрость, смелость и постоянство Перикла не имеют предела, и ежели страдания и невзгоды порой обрушиваются на сограждан, то, видно, это не в его воле изменить злой рок несчастных.
Война со Спартой была предрешена. Афины не могли смириться с тем, что к концу Первой Пелопоннесской войны они потеряли большую часть своих владений на Балканском полуострове. В результате поражения под Херонеей они потеряли контроль над Беотией. Вскоре был утерян контроль и над Мегарой. Наконец в 446-ом году до н. э. Был подписан тридцатилетний мир. Наступила тишина. И хотя он продержался каких-то лет десять, но это было незабываемое десятилетие для Афин. За это время был построен Парфенон. Фидий изваял своего Зевса. Софокл поставил Антигону. Еврепид одержал свою первую победу на Дионисиях. Это была блестящая декада эллинского искусства, в которую Аспазия провела свои лучшие годы в Афинах.
Ефим Макаровский
участник форума
Posts: 27
Joined: Mon Feb 25, 2008 9:30 pm

Re: Страничка Ефима Макаровского

Post by Ефим Макаровский »

Женщина из Милета (продолжение)

Глава седьмая

Считая, что муж и жена не только друзья, но и враги, Аспазия беспрерывно держала
Перикла в напряжении на пути достижения своих честолюбивых планов, и никогда полностью не открывалась перед ним, поражая блеском ума и воображения, умением флиртовать и нравиться мужчинам.
Всё чаще в кругу её знакомых стал появляться афинянин Лисеклес. Он обратил на себя её внимание тем, что, будучи из семьи богатого скототорговца, путешествовал по миру из чистого любопытства, лишённого всякого меркантильного интереса. Он был достаточно образован, начитан, много видел, много знал, но ему не хватало ещё какой-то законченности мысли в выражении своих идей, незыблемого убеждения в чём-то, оформившегося мировоззрения. Он, как губка, впитывал в себя новые идеи и мысли. Как опытный и честолюбивый педагог, Аспазия испытывала удовольствие, формируя этот вязкий, как воск, молодой характер, придавая ему окончательный лоск и форму. Разговоры с ним перемежались с обменом мнений по самым различным вопросам литературы и философии, перескакивая изредка на вопросы любви, от которых Аспазия, умело лавируя, искусно избегала.
- Мучительница, - оставшись с ней наедине, говорил Лисеклес, - ты, Аспазия, можно по праву сказать издеваешься надо мной! Ты не даёшь мне того, чего я домогаюсь, но ты даёшь лишь украдкой взглянуть на тебя. Это та манера, которую ты избрала, чтобы заигрывать со мной и в момент наибольшего желания ты убегаешь от меня. Но, молю тебя, не ускользай. Я не хочу, чтобы меня постигла участь Ксениада. Как он любил тебя! И что в ответ? Он, как и Эсхил умер на чужбине. О, как ужасно умереть среди чужих!
- К чему здесь неуместные сравненья? Ведь Эсхил умер, когда ему было около семидесяти лет, в Сицилии. Я знаю, что Гиерон встретил его со всеми почестями, которые он заслуживает, и наградил его с такой же щедростью, как и Пиндара, который пережил Эсхила всего на четыре года, и воздал честь великому человеку своего времени. Так что ничего здесь общего нет и со смертью Ксениада. Ты лучше мне скажи, Лисеклес, что занимает ныне твой досуг?
- Последнее время я зачитываюсь одами прекрасной лесбиянки. Как прекрасны и звучны её стихи посвящённые Гармодию и Аристогитону! Её гений прекрасен и велик. Я не равнодушен ни к её красоте, ни к её страданиям. Теперь я тоскую по Сафо! Мы не должны слишком строго осуждать её чувства и поэзию. Мы зачастую слышим совершенно абсурдные и экстровагантные восхваления в её ответах Алкею, когда он говорит, что хочет ей что-то сказать, но стыд удерживает его. Этот её ответ свидетельствует только о том, что у неё нет ни деликатности, ни нежности. Могла ли быть Сафо столь невежественна, чтобы не знать, как инфантильна в своём выражении ранняя любовь? Неужели она столь невежественна, что не знает, как стыд и страх схватывает непроизвольно за горло, в то время как черствосердечное нахальство чувствует себя, свободно, и всегда пользуется возможностью объявить о своих чувствах. Есть какая-то сумрачность в глубокой любви, как глубина в воде: тишина в которой вязнут ноги опускаются руки, и голова погружается в мечтанья и раздумья. И голос страсти не нарушает её гладь; лишь муза приближается лёгкими стыдливыми шагами с тихой, трепещущей, меланхолической песней любви. Лучшая ода Сафо – это, конечно, ода Анакторию. Но я, признаюсь, что моё наслаждение кончается после первой строфы, где начинаются общие места для читателей. Мне совсем не хочется знать, какое влияние имеет плохое настроение на состояние её тела, и я выбегаю на свежий воздух. Оба и Софокл и Еврепид возбуждают сильнее нашу симпатию и, более поэтически. Но, может быть, Сафо несправедливо упрекают насчёт Алкея. Хотя, по моему мнению. Ни один любовник не должен получить отставку за неподчинение, если он не совершил какого-нибудь плохого поступка. О Аспазия! Как тяжело любить и не быть любимым. Я это чувствовал ранее. Я это ещё чувствую сейчас. После этого в душе остаётся рубец, но годы проходят, и боль притупляется. Год за годом укутывает рану.
- Лисеклес, разве ты не знаешь, что Алкей, столь восхитительный в своей поэзии, был тщеславным и, в общем - то, никчемным человеком. Я должна защитить Сафо. Она, вероятно, знала его с самого начала и поступала благоразумно. Он с помпой носился своей щедростью и смелостью, которыми, по правде говоря, он был очень мало наделен, а его любовь очень удобно располагалась на кончике его пера. Он не годился для общественной жизни, он не годился и для частной. Развратный, наглый, эгоист, себялюбец, он ненавидел тиранию, потому что сам не мог стать тираном. Рождённый в достаточно зажиточной семье, он был завистлив и нетерпим к тем, кто родился в не менее хорошей семье. Он хотел, чтобы все они были поэтами, чтобы он мог продемонстрировать их слабые места. Но с другой стороны, за редким исключением, был ли кто столь добродетельным, без доли честолюбия и немного ненависти, призрения к ниже стоящим, скромничающий вблизи и почитаемый за это вдали? Но вернёмся к Алкею. Искусственный в нежности, наигранный и неестественный в героизме, пристрастившийся к фальши и нескромный в своей любви к Сафо, он нападает и побеждает любого соперника, подбирая каждую стрелу, которая была пущена в него и, обмакнув их в яд, он посылал их обратно своим соперникам. В сатире он был почти, как Архелох. И я с тобой не согласна насчёт Сафо. Есть мягкость на стороне силы и слабость на стороне страсти. Мы знаем, как остро чувствовала Сафо. В ней нет ничего патетического. Еврепид и Софокл не блещут чистотою чувств. Верность и сила их любви не трогают сердца. Её же воображение, её любовь в глубине её души. Она вся жертва страсти. Любовь и страсть её недремлющие боги, и привередливые господа.
- Браво, Аспазия! Я покорён силой твоего красноречия. Недаром Перикл, для которого ты пишешь речи, властвует на агоре.
- Невнимательные друзья ранят меня больше, чем враги: они намекают на то, что речи Перикла писаны моим пером, Лисеклес. Сами боги не могли бы улучшить его речи. Человеческая изобретательность, со всем своим злом и дерзостью, которая обычно сопровождает её, никогда не смогут переделать ни единого предложения, или заменить единое слово, в его речах к народу. Какое богатство ума не проявил он, чтобы только задержаться на агоре. А сколько красноречия было использовано против него популярными оппонентами, чтобы дискредитировать его. Может быть, некоторые мои выражения и были высказаны им перед толпой. Ведь и некоторые его выражения стали моими. Мы не можем любить, не имитируя друг друга; и мы горды тем, что теряем нашу оригинальность один в другом, также как и свободу.
- И вы, чтоб имена свои оставить в памяти потомков, ведёте Грецию к войне. Венец царя и маска демократа, не слишком ли опасный маскарад? Война, разруха, горечь пораженья: не думаете ль вы, что можете всё это испытать?
-Лисеклес, война это искусство, в ней своя поэзия и драма. Мы выиграем эту битву за Элладу. У нас есть всё для победы: флот, деньги. Мы контролируем морские пути торговли и неисчерпаемые людские резервы, но самое главное - богатство граждан Афин, богатеющих на морской торговле и заинтересованных в её процветании. – Аспазия помолчала немного. Затем её голос зазвучал глуше, и в нём послышался оттенок приглушённой печали. – Никто не даст нам денег строить наши храмы, дворцы для избранных, статуи для богов, коль мы не сохраним морской союз под главенством афинским. Война предрешена иль с нами, иль без нас. С Периклом во главе Афины имеют больше шансов на победу. Вперёд, Лисеклес, наш жребий брошен.
Упоминание о Ксениаде навеяло на Аспазию воспоминания далёких юных дней. И сейчас она всё ещё испытывала горечь измены Ксениада. Он увлёкся тогда её подругой. Аспазия знала, что Клеона не могла дать ему полноты счастья интимных отношений, которых могла подарить ему она: Клеона была бисексуальна и безумно влюблена в их общую подругу детства Демофилу.
Демофила , бедное, честное и верное создание была безнадёжно больна. И в ту последнюю осень Клеона много времени проводила у её постели. Когда - то она ласкала Клеону своими тонкими, нежными руками, но теперь у неё уже не было сил, чтобы даже обнять её и она была счастлива, когда руки Клеоны обвивались вокруг её шеи: «Эти руки придают мне силы и уверенности в себе”, - зачастую говорила она. А когда она уже была к кончине, то спросила: “Ты когда-нибудь ходишь на кладбище читать на надгробных памятниках имена и надписи, посвященные усопшим? Аспазия и ты ходили раньше на кладбище. Некоторые из них довольно любопытны и навевают нам печаль и сожаление о людях, живших сотню лет назад. Моё имя, я думаю, очень тяжело произносится и его трудно будет выгравировать на монументе; никто даже не брал на себя труд проверить, как оно звучит в стихе: но, ежели ты и Аспазия считаете, что я стою того, чтобы меня помнили, то выгравируйте моё имя на надгробном камне. И если когда-нибудь у тебя будет ребёнок, приведи его на мою могилку и расскажи ему о старой Демофиле”.
После смерти Демофилы Клеона больше не могла оставаться в Милете и, исполнив волю усопшей, она отплыла в Мегары. После отъежзда Клеоны Ксениад вновь пытался возобновить прежние отношения с Аспазией, но было уже поздно. Он сидел на террасе её загородной виллы. Малиновы закат медленно догорал над кораллово-синим морем, окрашивая всё вокруг в бледно-голубые тона. Аспазия смотрела на него и не верила своим глазам. О Боги! Неужели это Ксениад, который ей так нравился когда-то? Неужели это ему она прижимала пальцами к затылку кудри, чтобы увидеть смогут ли они подняться опять? Она помнила ещё его укусы за те вольности, которые она себе с ним позволяла, и его поцелуи, которыми он осыпал каждый свой укус, чтобы облегчить ей боль от них, и то, как он доводил её до слёз, когда шутя говорил, что он не уверен в том, что её поцелуи не отравлены ядом. Тогда им было по пятнадцать лет, но она даже сейчас не могла простить ему то, что он оставил её ради другой.
Она всматривалась в знакомые черты лица. Куда девалась их нежность? Они огрубели. Преждевременные морщины наложили на них печать озабоченности. Куда девалась его живость, уверенность в себе и остроумие? Его былая красота больше не волновала её. За то время, что они не виделись, она успела уже пройти школу “высшего пилотажа” коварства и интриг в салоне знаменитой Фергалии. Эта Мата Хари Древнего Востока, работавшая на персидскую разведку, в это время принимала персидского царя, который, осматривая свои малоазийские владения, инкогнито посетил её салон. И у Аспазии с ним начался роман, а Ксениад ушёл в воспоминанье.
Артаксерс сразу заметил её. Она шла в группе девушек по залитой солнцем аллее парка с развевающимися по ветру волосами, к морю. Фергалия велела ей подойти к веранде, где, удобно расположившись в кресле, отдыхал мужчина средних лет. Когда Аспазия приблизилась к нему, он некоторое время молча пристально смотрел на неё.
- Нравится? – спросила его Фергалия.
- Очень, - ответил он и протянул руку, чтобы, как вещь, притянуть её к себе. Но Аспазия отпрянула назад и, гордо выпрямившись, с негодованием произнесла.
- Горько пожалеет тот, кто против моей воли возложит на меня руки.
Фергалия была в ужасе. Лицо её пылало гневом. Артаксерс некоторое время озадаченно молчал, потом рассмеялся.
Несмотря на доступность женщин для мужчины в его положении, а, может быть, именно поэтому в нём была выражена такая форма чувственности, когда человек получает удовольствие от долгого ожидания того наслаждения, которое он получит от неторопливого общения с женщиной. Психология и философия секса его увлекала не менее, чем секс. Он не принадлежал к числу тех, кто убежден в том, что женщина рождена, чтобы служить мужчине. Он предпочитал путём длительной осады, игрой ума и щедростью душевной добиться высшего проявления к себе любви. Эта форма парафилии выгодно отличала его от большинства властных мужчин его времени, поэтому выпад Аспазии пришёлся ему по душе, и пробудил в нём к ней интерес как к личности.
- Прости меня, девушка, за мой невольный жест. Клянусь Аполлоном, я не хотел тебя обидеть.
- В устах перса имя Аполлона звучит кощунственно для нас.
- Я больше эллин, чем сами эллины, дитя.
- Не опасаешься, что гнев Ахурамазды когда-нибудь тебя испепелит?
- Всё это детский лепет для непосвященных.
- Как ты не веруешь в богов? – и Аспазия впервые с интересом посмотрела на него.
- Как видишь, нет. И гром не грянул, небо не разверзлось.
- Зачем ты здесь?
- Я путешествую, чтобы посетить места Фалеса, Гераклита и Зенона. Могла бы ты меня сопровождать? Мне нужен гид.
- Возможно, да. Ты интересный собеседник.
- И любопытный ученик. Как звать тебя?
- Аспазия.
- Меня Аршак. – При этом он многозначительно посмотрел на Фергалию, которая почтительно поклонившись, молча удалилась, что не скрылось от наблюдательного взора Аспазии.
- Признаюсь, Аспазия, что я впервые встречаю такую гордую женщину, как ты, - продолжал Артаксерс, - но удивляюсь, почему она гетера?
- Потому что это единственный путь, который может избрать женщина в наше время, чтобы играть самостоятельную роль в обществе, а не быть замкнутой в кругу семьи и стать рабыней не любимого мужчины.
- А разве в положении гетеры ты вольна выбирать мужчин?
- Я не раба. Я вольна следовать влеченью сердца.
- Твои родители тебя не принуждали выйти замуж?
- Когда пришёл срок делать выбор, я отказалась замуж выходить. Отец души во мне не чаял, и я спросила, почему, любя меня, он хочет, чтобы я была несчастной. Отец заплакал и сказал, что вольна вести тот образ жизни, который мне угоден. Ему нет разницы матрона я, или гетера. Я для него всё та же маленькая Аспазия, которую носил он на руках.
- То редкий случай в наше время.
- Да это редкий дар. Духовно мы с отцом близки друг другу были. Он очень образован был, и воспитанию моему уделил много внимания.
Артаксерс усмехнулся и ничего не сказал, но в последней фразе ему почудился вызов его интеллигентности и познаниям. После короткого молчания их разговор перекинулся на филосовские темы. Невольно он принял правила её игры и заигрался, влюбившись в юную гречанку. Правда, влюбчивость требует постоянной смены жанра, но в период своего разгара мужчина становится буквально рабом своей пассии. И потянулись для влюблённых светлые, наполненные богатого содержания дни, а осмотр местных достопримечательностей хорошо разнообразил радужные пляжные будни. Целый день бездумного лежания под лучами горячего солнца и купания в морской воде, любование красивым телосложением друг друга порядком подогревало сексуальный аппетит.
В тот вечер они сидели в харчевне, расположенной близ моря. Игра света и тени на потолке, выкрашенном черной масляной краской возбуждал её воображение. Тонкий запах ароматного кофе обострял чувственность, а в его чуждых её эллинской натуре восточных чертах лица была для неё какя-то волнующая привлекательность. И то как он смотрел на неё, во взгляде его чёрных, выразительных глаз светилось острое желание познать её как женщину. И этот сигнал не мог не пробудить в ней ответного желания, не льстит её женскому честолюбию доказать насколько она хороша как женщина. Она буквально купалась в обожании его взгляда, как в лучах мягкого весеннего солнца, пробуждаясь от длительной зимней спячки.
Поздно вечером он привёл её в свои покои. Горели свечи. В бокалах искрилось хиосское вино. Она легла на роскошный персидский ковёр, и лицо её было непередаваемо прекрасно в истоме сладострастья. Он наклонился над ней и заглянул ей в глаза, потом коленом раздвинул её ноги в сторону. Она не сопротивлялась, смотря в сторону. Он стал гладить её груди. Это были самые мягкие части её тела. Они были пыльно-розовые, как изумруды из Лесбоса. Настоящие перлы. В центре цвета кокосового ореха. Левой рукой он обхватил её правую грудь, а его правая рука заскользила вниз к пуховому треугольнику между её ногами. Рука двигалась медленно, исследуя каждую складку её тела. Дыхание у неё участилось. Она хотела сказать: “нет”, но язык её не повиновался и она безудержно отдалась своей страсти.
Влияние Аспазии на Артаксерса обеспокоило Фергалию. Будучи женщиной умной и прозорливой, она вовремя распознала в юной гречанке опасную соперницу и, придя к выводу, что двум львицам будет тесно в одной клетке, решила от неё избавиться. Выждав момент, когда первые дни влюблённости сменились физическим утомлением и взаимным охлаждением друг к другу, Фергалия, снабдив Аспазию деньгами, предложила ей открыть свой собственный салон на Балканах.
Поначалу Аспазия поселилась в Мегарах, сопернице Афин. Ко времени прибытия туда Аспазии там уже открыла своё заведение Клеона, её подруга по совместному пребыванию в салоне Фергалии. Клеона в глубине души таила неприязнь по отношению к Аспазии. Во-первых, она не считала себя менее красивой, чем Аспазия и, будучи влюблена в Демофилу, отбила у неё Ксениада из чистого честолюбия.Теперь ей казалось, что она достигла бы большего в жизни, чем Аспазия, если бы Артаксерс обратил на неё своё внимание. Во-вторых, она никак не могла согласиться с интеллектуальным превосходством Аспазии над собою и считала, что Аспазия берёт “не по чину”, тем более, что Аспазия, щадя Клеону старалась не показывать своего умственногопревосходства над ней. И теперь, когда Аспазия оказалась в чертогах её заведения, она ничего лучшего не могла ей предложить, как роль рядовой гетеры, что совершенно не устраивало Аспазию.
Аспазию вообще не устраивала роль продажной женщины. Вместе с тем, она не возражала, когда это делали другие, но считала, что коль женщина вынуждена отдаться, то должна, как крепость, пасть после длительной осады. Чем дороже она обойдётся мужчине, тем больше он будет её ценить. Все эти соображения удерживали Аспазию от участия в куртуазных играх Клеоны.
Аспазия чувствовала в себе недюженные педагогические способности и мечтала открыть школу риторики, философии и изящных искусств. Но вскоре она увидела, что здесь, в Мегарах, колонии дорийцев, где люди предпочитали лаконическую речь, и красноречие софистов было не в чести, у неё будет очень ограниченное поле деятельности, потому что купеческая Мегара скорее предпочтёт проводить время в борделе Клеоны, чем брать у неё уроки риторики.
Однако и Клеона процветать здесь слишком ярко не сумеет. Спартанские в Мегарах были нравы, а спартанцы вообще не знали, что такое адюльтер. В то время, когда мужчины в Спарте большую часть жизни проводили в боях и походах, женщины Спарты пользовались большой свободой. Тогда отнюдь не диво было встретить женщину имеющую четырёх мужей, с которыми она по очереди, ночь за ночью должна была делить своё брачное ложе. Там никому и в голову не могло прийти, что секс, с понравившимся замужней женщине мужчиной, это измена мужу.
Законы Ликурга вообще настоятельно рекомендовали пожилым мужьям предоставлять своим жёнам молодых любовников, чтобы они могли иметь от них детей. Там не считалось зазорным просить соседа оплодотворить свою жену. И, наконец, любой спартанец мог попросить друга одолжить на некоторое время свою жену, чтобы он смог заиметь от неё детей. Платить дорогой монетой такие посетители за секс не будут. И после долгого размышления Аспазия полем своей деятельности выбрала Афины. Здесь, в Афинах, став спутницей жизни прославленного Олимпийца, она получила возможность играть роль мадам Помпадур пятого столетия до новой эры. Благодаря её усилиям Милет торжествовал свою победу над Самосом. Почти каждый день из города отправлялись на Самос компании на морские прогулки. Милетянки испытывали настоящее наслаждение в унижении красивых самосок. По наущению Перикла громкий крик был поднят популистами против тех из них, которые подозревались в сочувствии персидской партии. Ораторы требовали, чтобы подозреваемые женщины были депортированы и проданы в рабство. Трудно даже представить себе, что значит быть проданным в рабство бог знает кому: старому развратнику или ревнивой женщине!
Многим подозреваемым присудили надеть одеяние персов. Нет ничего более страшного, как лишить гречанку красивого платья, которое является лучшим украшением женских форм. Варварское одеяние имело такой эффект на такой эффект на многих самосских женщин, что они кончали жизнь самоубийством, бросаясь в море. Другие же подчинились, лишь бы не быть проданными в рабство.
Все эти слухи, доходящие до Аспазии, заставили её по-новому взглянуть на своего возлюбленного. Чем чаще Аспазия сравнивала Перикла и Кимона, то зачастую сравнение было не в пользу Перикла. В своих раздумьях она пришла к неутешительному заключенью, что Перикл, как и Фемистокл, лжец. Кимон, как и Аристид, был честен и правдив. Ему незачем было вилять и заигрывать перед народом, потому что он защищал традиционные понятия и истины, уходящие в седую старину. Кимон был щедр. У него редко можно было найти две драхмы, затерявшиеся в кармане. Из крайней нищеты его спас Калиас Богатый, проницательный политик, который предугадал великое будущее Кимона. Он влюбился в его сестру Эльпенику и женился на ней без приданного, и выплатил все долги их отца Мильтиада.
Аспазии внезапно открылось, как дико Перикл завидовал славе Кимона. Будучи талантливым полководцем, Кимон в короткий срок одеожал ряд блестящих побед над персами и покрыл своё имя неувядаемой славой. Но ведь и благородный Аристид и Кимон не преминули изгнать Фемистокла, прибегнув также к нечистоплотным методам борьбы.
Какя судьба! В чём благодарность толпы? Победитель персов при Платее спартанский царь Павсаний умер от истощения, замурованный в храме Афины Меднодомной, победитель персов при Саламине был приговорен к смертной казни. Павсания обвиняли ещё и в том, что он хотел дать свободу илотам, Фемистокла в том, что он больше, чем следовало, стремился к демократии. Аристид умер, наслаждаясь властью, торжествуя над порочным Фемистоклом. Но что из того? История всё равно будет преклоняться перед порочным и лживым Фемистоклом, спасителем Эллады и героем персидских войн.
И в Афинах всё ещё напоминало о Кимоне, так как деньги, добытые им на войне, шли на украшение Афин. В центре на рынке был поставлен алтарь двенадцати богам, восстановлен муниципалитет. Закончена южная стена Акрополя. Кимон посадил даже деревья вокруг рынка, и основал тенистый и хорошо орошаемый парк, и рощу Академии, где впоследствии учил своих учеников Платон. Но Парфенон и пропилеи, скульптуры Фидия возникли при Перикле. И время между двух кровавых войн войдёт в историю, как золотой прекрасный век Перикла.
Аспазия, лукаво улыбнувшись, с горечью подумала о том, что порок и ложь не всегда идут во вред человеку. Нет ни добра, ни зла. Всё хорошо, что помогает выжить человеку. Аспазия подумала ещё и о том, что Перикла напоминает Писистрата не только лицом и голосом, но и стремлением к власти.




Глава восьмая



В предвоенные годы в Афинах обострилась борьба за власть между демократами, возглавляемыми Периклом, и олигархами во главе с Фукидидом из дема Алопеки, родственника покойного Кимона и тёзки знаменитого историка Фукидида. Этот Фукидид обвинил Перикла в том, что он потратил общественные деньги, которые хранились на случай войны, на свои личные нужды и на строительство публичных зданий. «Афины, - говорил он, - как тщеславная женщина украсилась ожерельями из изумрудов, статуями и храмами стоимостью в тысячи талантов, и эти все средства взяты из общественной казны, которые на оборону Греции союзниками нашими взносились».
Нужно было изыскать средства, чтобы возместить эти убытки. Для этой цели Аспазия не останавливалась ни перед чем. В этот вечер её посетил Эгмон, богатый виноторговец из Милета.
В Афинах он ужасно скучал и с удивлением смотрел на не красивых афинских женщин, ожидая попутного ветра, чтобы опять отплыть в свой дорогой Милет, где люди не так грубы и эгоистичны как афиняне. В этот вечер он сидел на террасе её загородной виллы. Малиновый закат медленно догорал над кораллово-синим морем, окрашивая всё вокруг в бледно-голубые тона. Он сидел у ног Аспазии и изливал ей свою душу: его кузина Праксиноя, в которую он был влюблён и даже не подозревал этого, пока она не была просватана за Калиаса, торговца из Самоса. Они поженились несколько лет тому назад. И вот теперь, убитый горем, он приехал в Афины залечивать свои душевные раны и читал Аспазии свои стихи полные тоски и грусти

Твои чары ушли, твои чары прошли, Праксиноя!
Ты оставила мне одиночество лет;
Переброшу их я через лиру мою, и она
Болью сердца во мне зазвучит.

О, Аполлон! Наступит ли то время,
Когда высохнет родник моей печали?
И с корнем вырванные розы
Вновь зацветут вдоль падших старых стен.

- Гениально! Превосходно, Эгмон! Я уверена, что твоя лира будет иметь большой успех у афинян. Ты поэт, Эгмон, и поэт незаурядный.
Аспазия не скупилась на комплименты, так как знала, что никогда не было поэта, для которого похвала его поэзии не была бы наиболее постоянной страстью. И, слушая его стихи, посвящённые другой, она всё более переполнялась решимостью использовать его в своих замыслах. Помолчав немного, она, как - будто вспомнив нечто совсем несущественное, спросила.
- Известно ли тебе, Эгмон, что Праксиноя вскоре навестит меня в Афинах?
- О, Аполлон! О, Афродита! Я б всё отдал, чтобы вновь увидеть Праксиною! Аспазия, во имя нашей дружбы, позволь мне вновь увидеть ту, которую забыть я не могу!
- Конечно, Эгмон, я предоставлю тебе такую возможность. Ведь Милет не посылает всех своих красавиц в Афины, чтобы они здесь умирали от тоски. Между прочим, кажется, Праксиноя замужем за торговца. Бедная девочка! Я не люблю торговцев. Пусть они процветают в Тире и Сидоне, а не у нас в Элладе. Я ничего не буду иметь против, если ты наставишь ему рога.
- Аспазия, как смеешь так ты говорить? Ведь Праксиноя высоко порядочная женщина, а не шлюха. Я домогательством не смею оскорбить её.
- Какая детская наивность! И это говоришь мне ты? Ведь женщины любят, когда берут их силой, Ты должен домогаться любой женщины, которая тебе нравится. Во всяком случае, даже, ежели твои домогательства ей будут неугодны, она тебя не осудит.
- Ты в этом уверена?
- Я женщина и знаю женщин. Ты можешь положиться на меня. И я, во имя нашей прежней дружбы, способствовать готова вашему сближенью, чтоб прекратить страдания твои.
- Аспазия, всей жизнью я тебе обязан! И Эгмон не останется в долгу! Подарок мой все хлопоты твои окупит.
- Она приедет к концу года. Дела торговые у мужа идут не прибыльно сейчас. Они на грани разоренья. Езжай, развейся, путешествуй, и если ты её не позабудешь, я пассию твою уговорю.
Нельзя сказать, чтобы Праксиноя была совсем равнодушна к своему мужу. Вначале он ей даже нравился. В нём было довольно много достоинств. Он был удивительно внимателен, во всём прилежен. У него было всё заранее запланировано. Он всегда выполнял свои обещания. Казалось бы, что её личная жизнь сложилась вполне удачно. Однако интимная близость с Калиасом не приносила ей возбуждающего наслаждения. Он, будучи человеком довольно консервативным, считал, например, предосудительным заниматься любовью после вечерней молитвы. И вообще секс вне брачного ложа, он считал порочным. Но ей было всего лишь двадцать лет от роду и ей казалось, что своим огнём она воспламенит сорокалетнего супруга.
Она не теряла надежды до того самого дня, когда он должен был ехать недели на две по делам. Приготовив завтрак, она юркнула к нему в постель и, положив руку на фаллос, другой привлекла его к себе. Он, открыв глаза и увидев, что солнце уже высоко, освободился от её объятий и побежал к бассейну делать зарядку: «Мы ещё успеем этим заняться, когда я вернусь обратно. Сейчас уже поздно, и мне надобно сделать зарядку перед поездкой».
Праксиноя почувствовала себя отвергнутой и нежеланной, и это её больно ранило. И этот момент всё решил. Он уезжал на дней пятнадцать, и он считал, что сделать зарядку перед дальней дорогой важнее, чем заняться любовью. У него всё было расписано по часам и запланировано заранее, даже секс. Ничего спонтанного. И для неё потекли скучные будни, с обязательным, заранее спланированным сексом, в скучной миссионерской позиции, но забеременеть она уже не могла.
В то же время в окрестностях Афин и на соседних островах ходили слухи о том, что Аспазия владеет секретом изготовления напитка, излечивающего женщин от бесплодия. Калиас лично вёл переговоры с Аспазией по этому щекотливому вопросу и, в случае успешного лечения Праксинои, обещал солидное вознаграждение. Так в конце навигационного периода в чертогах Аспазии появилась Праксиноя. А в один из промозглых осенних вечеров в салон Аспазии заглянул и Эгмон, который вместе с Лисеклесом накануне ездил во Фракию. У Эгмона там были свои торговые дела, в то время как Лисеклес сопровождал его из желания расширить свои познания об окружающем его мире. Лисеклес никогда не интересовался ни торговлей, ни ремеслом, и любопытство или любовь к наблюдению было единственным мотивом, толкнувшим его посетить Фракию. И именно эта черта характера незримо влекла к нему Аспазию.
- Я слышала, что ты, путешествуя по Фракии, нашёл, что земля там очень плодородна и в равной мере очень хорошо обрабатывается, а жители воинственны, храбры и гостеприимны? –обратилась она к нему с вопросом.
- Всё это заслуживает доверия, но я совершенно отказываюсь понимать, как эти люди могут иметь столь несовершенный смысл религии, как захоронение своих умерших в храмах, посвящённых богам. И как можно иметь священников столь жадных и бессовестных, требующих деньги за разрешение осквернять, таким образом, храмы?
- Не будем обсуждать столь деликатные вопросы. Касаться этого не надобно сейчас. Ведь о религии небезопасно спорить в наше время. К тому же мы здесь не одни, – выговаривала Аспазия Лисеклксу, одновременно наблюдая за встречей Эгмона и Праксинои, и по радостному сиянию её глаз, по её оживлённому лепету поняла, что ей, несмотря на её тихую любовь к мужу, всё ещё нравится Эгмон.
Оставив Лисеклекса в обществе Сократа и Алкивиада, Аспазия приблизилась к Эгмону, и отозвала его в сторону.
- Ты должен овладеть ею и насладиться сполна её телом, и страсть твоя утихнет, словно боль, когда ты убедишься, что она такая же как те, которые не раз в твоих объятьях млели, - сказала она Эгмону.
- Но как проникнуть к ней в опочивальню?
- Я тайно проведу тебя туда. Жди в комнате меня своей.
Заметив отсутствие Эгмона, Праксиноя, почувствовала скуку и решила пораньше лечь в постель. Войдя в свою опочивальню, она устало опустилась на стул, стоящий у ночного столика и, подпирев рукою подбородок, некоторое время задумчиво смотрела, опустив глаза долу, не замечая в неярком пламени свечи, вошедшую вслед за ней Аспазию.
С момента встречи с Эгмоном её покойная привязанность к мужу была потревожена старыми воспоминаниями, и новые, освежённые чувства затеплились в её душе, и теперь она не могла разобраться: кто же, в самом деле, был ей дороже – муж или Эгмон? Потом она встала сбросила с себя хитон и, постепенно обнажаясь, приблизилась к постели, и только тогда она заметила, что в комнате она не одна.
- Ах, кто здесь? – В страхе вскрикнула она.
- Не бойся, это я. Мне надобно с тобой поговорить.
- О чём? Так поздно.
- Об Эгмоне. Он умирает от любви к тебе.
- Как смеет он претендовать на честь свободнорождённой матроны?! – С возмущением воскликнула она. – Мне ничего не остаётся, как просить мужа увезти меня отсюда.
- Я не советую тебе об этом даже думать. Твой муж ребёнка ждёт. Он может охладеть к тебе, коль ты ему его не родишь. Будь разумной. За добродетель ещё никто наград не получал. Будь умницей. Сейчас к тебе придёт твой милый Эгмон.
Когда в опочивальне появился Эгмон, Праксиноя всё ещё не могла успокоиться, и когда он прикоснулся к ней своим телом, она сделала последнюю попытку к сопротивлению.
- Оставь меня, оставь меня, - повторяла она. – Я кричать буду.
- Не смей. Законы Аттики суровы. Что скажут люди, застав меня в твоей постели и обнажённую тебя. Подумай, кто тебе поверит, что ты и я невинны в этом деле? Меня ждёт смерть – тебя бесчестье.
- О, Эгмон, ты подлец, - слабея, говорила она. – О, мама, я пропала! О, боги, как мне хорошо!
Эгмон брал её неистово и зло и, наслаждаясь её телом, одновременно испытывал мстительное чувство, по отношению к тому другому, который будет подбирать после него то, что он уже осквернил, а она стонала от наслаждения и беспрерывно повторяла: «Клянусь Афродитой, что мне никогда не было так хорошо. О, боги, почему ты это не он?»
А потом он бил её слегка по щекам, заставляя брать в ротик его гордый фаллос. И она, преданно, как собачонка, глядя ему в глаза, первый раз в жизни брала в рот мужской член, а он, представляя себе, как Калиас будет целовать после этого её выпачканные его спермой губы, получал неизъяснимое моральное удовольствие.
В один из пасмурных январских вечеров, оставшись один на один с Аспазией, Праксиноя сказала ей.
- Аспазия, ты просто прелесть! Твоя вода возымела волшебное действие. Я, кажется, забеременела.
- Вода здесь ни при чём. Благодари Эгмона. Ты забеременела от Эгмона, и если Калиас узнает правду, у тебя будут большие неприятности.
- О, боги, ты знаешь всё! Так сжалься надо мной – ни слова Калиасу.
С наступлением навигационного сезона в Афины приехал Калиас, чтобы забрать домой свою похорошевшую и посвежевшую жену, ждущую их первенца. Восхищённый действием «лечебных вод», он в знак благодарности оставил Аспазии солидное вознаграждение, которое она внесла в опустевшую казну Фидия.
Давняя дружба связывала Перикла и Фидия. Много лет тому назад корабль, на котором молодой скульптор ездил на Крит изучать тонкости минойской скульптуры, попал в руки пиратов, и Фидий был привезен в Афины и продан в рабство. Но вскоре умники из кружка Сократа заметили его. Они то при содействии Алкивиада и выкупили его из рабства. Причём, большую часть денег за его свободу дал Перикл. С тех пор они были неразлучны. Всё, что интересовало Перикла, - это политика и женщины. Всё, что интересовало Фидия, - это искусство и женщины. Женщины роднили и связывали их. Сюда, на Акрополь, в мастерскую к Фидию зачастую приходил Перикл, чтобы отдохнуть от дневных трудов и политических дебатов и встретить у него молодых жён знатных эвпатридов, приходивших к Фидию полюбоваться его работами и расслабиться сексуально до наступления вакханалий. Очевидно, секс со страхом придавал особую остроту их переживаниям в тиши фидиевой мастерской. «Музыка, женщины и вино, что ещё нужно простому смертному для полного счастья, коль страсть к созиданию прекрасного и познанию тайн природы покойно спят в его душе»? - зачастую любили они повторять.
Но со времени женитьбы на Аспазии Перикл в этот день впервые навестил своего друга в его убежище. Мраморные фигуры статуй источали тепло солнечных лучей. Величественная и строгая, с лицом Аспазии, стояла среди них Афина. Она была очаровательно прекрасна. Золото её щита тускло блестело в сумеречном свете уходящего дня. Перикл провёл рукой по его поверхности.
- Фидий, - произнёс он, - сумеешь ли ты доказать, что в этом щите то же количество золота, которое ты получил на изготовление щита?
- Почему ты спрашиваешь меня об этом?
- Потому что никто из знатных эвпатридов не преминул бы обогатиться за счёт государственной казны, будь они на твоём месте, а люди судят по себе.
- Я тоже думал так об этом. Вот мой ответ. Смотри, Перикл, - с этими словами Фидий снял золотое обрамление щита и бросил его на весы. Вес золотого обрамления щита равнялся полученному золоту из казначейства. Перикл не мог скрыть своего изумления.
- Фидий, ты гений! Нет и не будет равного тебе в искусстве! Как ты сумел? При обработке неизбежны же потери, и судьи приняли б такое объясненье.
- Перикл, мне недостойно объясняться с ними, как торговцу. Я родом тоже эвпатрид.
Перикл, мягко и тепло улыбнувшись, обнял друга.
- Фидий, ты гигант, - сказал он и вышел из мастерской.
Тщательная проверка израсходованных сумм на городское строительство из казны Дельфийского морского союза, возглавляемого Афинами, показала, что недостача денег была совсем незначительна, а так как строительство административных зданий, храмов и статуй давало работу и кусок хлеба малоимущим гражданам Афин, то большинство народного собрания поддержало Перикла, когда в заключении своей речи он заявил, что союзникам нет дела до того, на что мы деньги тратим, коль мы их от персов защищаем. И тем не менее, Фидий, подвергнутый остракизму, вынужден был уйти в изгнание.
Post Reply