От редакции. Мы продолжаем публикацию "Пластинок Румера" -- расшифровку магнитофонных записей его воспоминаний -- начатую в предыдущем номере. Вторая часть этого материала -- воспоминания Валерия Покровского, любезно присланные им в редацию "Еврейской Старины".
В 53 году ко мне пришел паренек из Харькова, который сказал, что хочет заниматься теоретической физикой. Он был по распределению направлен в научно-исследовательский институт угольной промышленности, чтобы заниматься там оборудованием осциллографов, в которых он ничего не понимал. Он кончил Харьковский университет по теоретической физике, и является учеником Ильи Михайловича Лифшица и Ахиезера. Я стал с ним говорить, и он на меня мощного впечатления не произвел. По-моему, он был не приспособлен к жизни и был загнан в Новосибирск без всяких возможностей что-то сделать.
Так что я даже не принял никаких мер. И потом я в Москве встретил Ахиезера, и он говорит: "Был у Вас Покровский?" Я говорю: "Был." "Ну и что?" "Ничего." "Как? Только ничего? Вы плохо смотрите. Это один из самых выдающихся людей."
Я тогда как раз был реабилитирован, получил все гражданские права, и был назначен заведующим отделом технической физики. И я его привлек к работе в области моих интересов. Я занимался онзагеровской решеткой, и он стал заниматься онзагеровской решеткой. Я занимался оптимальными антеннами, и он занялся оптимальными антеннами. Но я не рискнул его взять в Академию, и устроил ему возможность преподавать в Институте связи.
В 56-57 году он сделал одну очень хорошую работу в области надбарьерного отражения. В классической механике частица свободно пролетает с вероятностью, равной единице, над барьером, если ее энергия больше барьера. А в квантовой механике она имеет экспоненциально малую вероятность отразиться от барьера. Этой задачей занимался Мигдал. Но оказывается, Мигдал совершил ошибку. Ряд, которым даётся решение, он не просуммировал, а взял только первый член.
Я пришел к Ландау и сказал:
- Я хотел бы, чтобы ты посмотрел паренька из Новосибирска, чтобы ты с ним поговорил.
- О чём?
- Как тебе не стыдно, великий академик. Если тебе надоест с ним говорить, ты уйдешь в другую комнату, скажешь, ну ладно, батенька, хватит.
Ну вот, Покровский пришел и Дау сказал:
- Что Вы это решаете? У Мигдала ошибка - пускай Мигдал сам разбирается. Я не буду разбираться.
- Мигдал сказал, нет, у меня ошибки нет.
И тогда - я всё-таки к Дау ключики имею – я стал подгонять его к тому, чтобы он понял.
- Аааа,- говорит,- вы то-то сделали, ах, вот что. Пожалуй, Мигдал мог ошибиться. Только так разве нужно делать? Так папуасы делают. Я вам сейчас покажу, как это надо делать.
Подошел к доске и сказал:
- Вот так, так, так, так. В самом деле, получается, вы правы. Тонкая работа, ничего не скажешь.
И это стало первой большой работой Покровского. Потом он её докладывал на семинаре у Ландау.
Потом он стал необычайно расти, с 56-57 года необычайный градиент роста. Кроме того, он оказался необычайно хорошим учителем. Его учениками являются люди на год-два моложе его, так что они на «ты», их отношения такие, как между товарищами, они вместе совершают лыжные вылазки. Они, конечно, его необычайно уважают.
Вот что касается моих новосибирских учеников. И я чувствую, что действительно хорошее дело сделал. Потому что это - цепная реакция, такой Покровский. Он может еще таких же покровских учить физике. Если бы его не было, мне было бы, конечно, в 60 лет трудно всем этим руково-дить. Вы заметили, вероятно, что теоретические физики после пятидесяти лет у нас меньше работ публикуют, а после шестидесяти они исчезают. Тамм больше уже не публикует, Зельдович не публикует (Зельдович потом ещё очень много опубликовал), Ландау работал ещё. Но я думаю, однако, Ландау тоже ученикам передавал свои идеи.
И теперь там создана такая обстановка: в теоретической группе у нас семь человек. Им предоставлены большие права, они могут приходить, когда хотят, уходить, когда хотят. Как все теоретики, они любят больше спать, поэтому они приходят часам к 11-12, уходят часов в 8, так что всё равно они своё время отрабатывают. Иногда они, вместо того, чтобы сидеть в лаборатории, уезжают на лыжах, но всегда дискутируют, всегда идеи есть. Сейчас Покровский будет преподавать в университете. Он стал очень хорошо преподавать, в отличие от того, что я знал несколько лет назад. Он очень музыкальный, хорошо на рояле играет, литературно образован, стихи любит.
У него имелась идея о том, что он не может быть доктором, потому что имеются люди лучше, чем он. Там же, в институте Ландау Питаевский и так далее. И когда один из них - Горьков - стал доктором, он говорил "пока Дзялошинский и Питаевский не доктора, я не могу быть доктором". В это время приехал в Новосибирск Ролик Сагдеев, примерно равный Покровскому по таланту. Будкер уговорил Ролика защищаться. Тогда мне было легко тоже Валерия уговорить, и он за очень короткое время очень блестящую диссертацию написал. И вот они двое защищали на пару. Большой день, защиты происходили в актовом зале университета, а не там, где обычно - в Институте гидродинамики – происходят защиты докторских диссертаций. Оппоненты Ролика Сагдеева были Тамм, Зельдович, должен был быть Завойский, но не приехал, и я его подменял. У Покровского был Илья Михайлович Лифшиц и Горьков с Халатниковым из Института физ. проблем, ученики Ландау. Обе защиты прошли блестяще, потому что оба кандидата были вполне достойны быть докторами.
С полгода назад к нам в Новосибирск, в Академгородок переехал из Москвы очень выдающийся теоретический физик Роальд Зонурович Сагдеев, по национальности татарин из Казани. Имя Роальд ему дали потому, что в тот момент, когда он рождался, Амундсен вылетел спасать своего злейшего врага Нобиле и пропал без вести. Это произвело на его мать такое впечатление, что она захотела, чтобы сын носил это имя. Он занимался в Институте атомной энергии физикой плазмы. И в этой области является исключительно выдающимся специалистом. Я присутствовал при защите его кандидатской диссертации в Институте физ. проблем, и когда там говорили о нем, то Ландау встал и сказал: "Прежде всего, поражает огромная эрудиция и осведомленность этого человека во всех тонкостях вопроса. И в литературе, и в физике он всё знает." Он несколько раз был командирован в Женеву, и там он делал свои доклады, сейчас, кажется, ожидается его командировка в Соединенные Штаты, если это пройдет. Он женат на дочери известного физика Франк - Каменецкого, Теме Давыдовне, которая будет - я думаю - очень хорошей спутницей ему. У Сагдеева уже ученики есть, он пользуется большим авторитетом. И я думаю, что он будет одним из центров генерации физики в Сибири.
...Ношу в груди, как оный серафим
Огонь, светлей и ярче всей вселенной.
А.А. Фет
Как далеко в прошлое ушел
осенний день 1953 года, когда с рекомендательным письмом Ильи Михайловича
Лифшица я вошел в тесную, заставленную приборами комнату Отдела Технической
физики Западно-Сибирского филиала АН и спросил Юрия Борисовича. Мне объяснили,
что он ходит по коридору. Я вышел и тотчас увидел в полутьме приближающегося
подпрыгивающей походкой человека большого роста, с большой, прекрасной формы
головой и крупными, определёнными чертами. Ещё не зная, какую огромную роль
сыграет он в моей жизни, я испытал предчувствие чуда: это был человек невиданной
мной ранее породы. Мне довелось провести 13 лет в живом и тесном общении
с Ю.Б., и это ощущение не проходило. Его источником была и трагически-счастливая
судьба Ю.Б. и сильнейшее поле его интеллекта, страстности и доброты.
Он был озарен светом, идущим из его прошлого,
от легендарных людей, с которыми он был знаком или встречался: Маяковским,
Лилей и Осей Бриками, Пастернаком, Эренбургом, его профессором физики
Максом Борном, Эренфестом, Эйнштейном, Гейзенбергом, его профессором математики
Лузиным, гениальным топологом Шнирельманом и великим слепым Понтрягиным.
Поразителен список его друзей, в первую очередь Лaндау, в гениальность
которого Ю.Б. уверовал с первой встречи в Германии. Ландау был младше
на семь лет, но во всём, что касалось физики, Ю.Б. признавал его безусловное
превосходство, что не мешало Ю.Б. вносить свой вклад и стиль в их совместные
работы. Ю.Б. много потрудился, помогая Дау преодолеть застенчивость, даже
скованность в отношениях с женщинами. Близкие отношения с Дау продолжались
с начала 30-х вплоть до его смерти в 1968 г. Ю.Б. дружил с молодыми ассистентами
Борна, восходящими Гёттингенскими светилами Гайтлером, Теллером и Вайскопфом.
Много лет спустя Вайскопф (будучи директором CERN) приезжал в Новосибирск,
чтобы встретиться с Ю.Б.. Из дотюремных его близких друзей мне довелось
встречаться с О.Г. Савичем и его женой Алей. Об Овадии Герцовиче, скромном,
седом, подтянутом переводчике испанских поэтов, Ю.Б. рассказывал, что
он участвовал в Гражданской войне в Испании и прославился бесстрашием.
Он был одним из немногих "испанцев", избежавших репрессий, помимо Эренбурга,
которому О.Г. поклонялся и был предан. Аля, к тому времени уже не молодая,
сохраняла миловидность и необычайную живость. Отношения между ней и Ю.Б.
были особенно тёплыми. Я много слышал от Ю.Б. о замечательном переводчике
американских прозаиков ХХ века Рите Райт, с которой он был дружен, её
уме, безукоризненном вкусе и резкости суждений. Впоследствии, читая её
переводы Воннегута, я убедился, что никакого преувеличения не было.
Часто Ю.Б. упоминал о друзьях, обретённых в тюрьме:
К. Сцилларде, Р.Бартини, Б.С. Стечкине, С.П. Королёве. Карл (Карлуша) Сциллард,
венгерский математик, и Роберто Бартини, итальянский аристократ и авиаконструктор,
были убежденными коммунистами и прибыли в СССР, чтобы помочь мировой революции.
Борис Сергеевич Стечкин, конструктор авиамоторов, академик, потомственный
русский интеллигент, был обаятелен и прост в обращении. Солженицын в "Круге
первом" привёл рассказ о том, как Стечкин расположился в тюремном бушлате
на полу приёмной министра, к которому был вызван по делу. Этот рассказ почти
дословно совпадает с тем, что я слышал от Ю.Б. за много лет до публикации
романа. К Сергею Павловичу Королёву, главному конструктору космических ракет,
чьё имя тогда было официально засекречено, но, разумеется, всем известно,
Ю.Б. ездил, на моей памяти, несколько раз. После запуска первого спутника
Королёв подарил Ю.Б. кусок полуобгоревшей обшивки ракеты-носителя, который
Ю.Б. хранил как реликвию в своём кабинете. Королёв энергично поддерживал
выдвижение Ю.Б. членом-корреспондентом Академии, к сожалению, кончившееся
неудачей.
В беседах с Ю.Б. мне открывался мир 30-х годов
с его атеизмом, почти религиозной верой в науку, наивной и циничной песенкой
о Микки Мессере и полной откровенностью в вопросах об отношениях полов,
шокирующей человека, воспитанного в духе советского целомудрия. Он спокойно
говорил, что причиной разводов часто бывает геометрическое несоответствие.
Иногда анализировал по Фрейду сексуальную подоплеку поведения знакомых.
Как-то подросший сын Миша прибежал к Ю.Б., очень возбуждённый, и попросил
рубль. На вопрос, зачем, ответил, что Петя обещал рассказать, откуда берутся
дети именно за эту цену. "Давай я тебе сам всё обьясню, а рубль оставь себе"
– предложил Ю.Б.. И объяснил.
И ещё один, до того неизвестный мне мир приоткрылся
в общении с Ю.Б.: мир русской поэзии ХХ века. Я до сих пор явственно слышу
голос Ю.Б., произносящий с поэтической монотонностью:
"Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему. "
Это было около 57 года. "Доктор Живаго" ещё нигде
не был напечатан, стихи из романа тоже. Из других стихов Пастернака Ю.Б.
предпочитал "Гамлет" и "Лётчик". Но, видимо, гораздо ближе ему были некоторые
стихи Есенина. Поэму "Анна Снегина" он знал наизусть и охотно декламировал:
"Когда-то у этой калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет" "
Ю.Б. был блестящим расказчиком. Свои устные расказы
он называл "пластинками " и охотно их "ставил", слегка варъируя. Было бы
нелепо рассматривать "пластинки" как документированные исторические свидетельства.
Но в них есть большее: дух эпохи, лица и голоса современников. Я помню больше
20 "пластинок". Вот 2 из них, из тюремной жизни. Прошу извинения за неизбежную
приблизительность.
Разговор полярного лётчика Махоткина с Карлом Сциллардом:
-Карлуша, ты зачем в СССР пожаловал?
- Я же тебе говорил: помогать мировой революции.
После некоторого молчания:
- Карлуша, а ты Достоевского читал?
- Читал.
- Внимательно читал?
- Внимательно.
- Так какого же чёрта ты в эту страну припёрся?
После успешного испытания Туполевского бомбардировщика
Берия устроил приём в своём кабинете для всего бюро. На столе стояли изысканные
закуски, грузинские вина. Во всю длину стола лежал невиданных размеров
осётр. Когда выпито было уже немало и поднято много тостов, слово взял
Роберт Бартини. Обращаясь прямо к хозяину, он сказал: "Лаврентий Павлович!
Поверьте, что мои товарищи и коллеги ни в чём не виноваты, как и я сам.
"- "Дорогой, -отвечал ему Берия, - Виноват был бы, расстреляли бы."
Память у него была исключительная. Об этом можно
судить и по его знанию языков. Ю.Б. владел 13 языками. В числе их, кроме
джентльменского набора (немецкий, французский, английский, итальянский,
испанский) входили арабский, фарси и венгерский. Последний Ю.Б. выучил
с тюрьме, разговаривая со своим другом Карлом Сциллардом. Чтобы овладеть
столькими языками, кроме памяти, необходимы были незаурядные лингвистические
способности. Я думаю, что Ю.Б. мог бы быть лингвистом с не меньшим успехом,
чем физиком. Недаром один из его старших братьев, Осип Борисович, был
известным переводчиком восточных поэтов.
О своей семье Ю.Б. упоминал не часто. По его
словам, его отец был до революции купцом. Затем работал в Наркомате внешней
торговли. Это его положение дало возможность Ю.Б. по окончании Московского
Университета выехать в Германию для продолжения образования, случай не
типичный для того времени. В конце 50-х годов старших братьев Ю.Б. не
было в живых. Задолго до ареста Ю.Б. был расстрелян Исидор Борисович,
бывший секретарь Троцкого. Ю.Б. часто навещал сестру, Елизавету Борисовну,
жившую в Москве, и принимал деятельное участие в нелёгкой жизни семейства.
Многие, в том числе и я, испытали деятельную
доброту Ю.Б. и его королевскую щедрость. Он готов был тратить своё время,
вступать в переговоры с малознакомыми, а то и незнакомыми людьми, использовать
своё влияние и связи, чтобы облегчить, улучшить жизнь людей, к которым
был привязан или ценил. В Новосибирске, едва выйдя из положения поднадзорного,
он добывал жильё, устраивал на работу, вызывал из глубокой провинции,
продвигал по службе, добывал премии. Не жалея времени, он успешно занимался
житейскими мелочами, бесконечно далёкими от теоретической физики. В этом
он отчасти следовал своим наставникам, Паулю (Павлу Сигизмундовичу) Эренфесту,
в своё время представлявшего Ю.Б. Эйнштейну, и Максу Борну, добывавшему
деньги для ассистентуры Ю.Б.. Но прежде всего, эта сторона его деятельности
была вызвана движением его души, неиссякаемым интересом к людям. Он не
ждал просьб, а всегда предлагал помощь сам.
Но прежде всего он был учёным, представителем
той редкой породы, к которой принадлежали Планк, Эйнштейн, Бор. Уступая
им в силе таланта, он был так же, как и они, глубоко и бескорыстно увлечён
красотой и стройностью законов природы и удивительной способностью человеческого
интеллекта постигать эти законы. Именно эта увлечённость притягивала к
нему. Окончив МГУ по отделению математики, Ю.Б. решительно оставил уже
полученную профессию, чтобы участвовать в революционном преобразовании
физики.
Я полагаю, что личный вклад Ю.Б. в науку недооценён.
Вместе со своим другом Вальтером Гайтлером и Эдвардом Теллером, он был
одним из зачинателей квантовой химии. В их классической работе о спектре
и волновой функции бензола и последующих работах без соавторов и с учениками
Ю.Б. принадлежит определение базиса независимых валентных состояний. Это
было начало теории химического резонанса, основы современной квантовой
химии.
Вторая классическая работа Ю.Б. посвящена каскадной
теории космических ливней. Она написана совместно с Ландау в 1937 г. В
этой работе были найдены и решены уравнения распространения ливней, были
сняты ограничения применимости первоначальных теорий Баба-Гайтлера и Карсона-Оппенгеймера,
проистекающие из принятых в них приближений. Этот важный шаг стал возможным,
благодаря предложенному Ю.Б. применению адэкватного преобразования Мёллина.
Работа о космических ливнях вызвала целый поток литературы. На неё до
сих пор много ссылок.
В другой совместной с Ландау работой 1937 г.
был впервые рассмотрен распад акустического фонона на два с меньшей энергией.
Эта работа заложила основы фононной кинетики. По её образцу далее строилась
теория черенковского излучения фонона электроном и более сложных процессов.
К 1938 году Ю.Б. стал одной из лидирующих фигур
в советской теоретической физике. Он был старшим научным сотрудником ФИАН
и читал лекции в Московском Университете. Но в том же году он был арестован
"за участие в антисоветской группе Ландау" и осуждён. Сам Ландау был выпущен
через год, благодаря заступничеству П.Л. Капицы. Но Ю.Б. отсидел в тюрьме
"от звонка до звонка", с 1938 по 1948. Первые 4 года он был присоединён
к конструкторскому бюро Туполева. За это время он выполнил ряд прикладных
работ по механике, которыми очень гордился. Он расчитал колебания коленчатых
валов и других сложных вращательно-колебательных систем и исследовал их
устойчивость. Но больше всего он ценил свою работу о специальной неустойчивости,
носящей название "шимми переднего колеса самолёта", бывшей проклятием
конструкторов. Как и во всём, что делал Ю.Б., в прикладных работах проявился
его общий подход к физическим явлениям. Он применил Лагранжев метод, позволивший
решить задачи наиболее экономно и элегантно. А.Н. Туполев, привыкший по
старинке писать громоздкие уравнения баланса сил и моментов в каждой точке,
сначала не поверил расчётам Ю.Б., уместившимся на одной странице. Очень
жалко, что эти работы либо остались в секретных отчётах, либо были опубликованы
вышедшим на волю механиком Н. без упоминания имени истинного автора. Впоследствие
Н. мотивировал это тем, что упоминать имя арестанта не разрешалось, а
работа очень нужная, и, в конце концов, не так уж важно, кто автор.
В 1942 году, если память меня не подводит, был
с большим успехом испытан Туполевский бомбардировщик. Туполева освободили
из заключения и разрешили взять на волю 50 человек. В это число Ю.Б. не
вошёл. Сентенция, которую он не раз произносил по этому поводу, такова:
"Я бы охотно лизал, если бы от этого был хоть малейший толк". Но из моих
наблюдений я однозначно заключаю: нет, этого он сделать не мог бы, подхалимство
противоречило его природе. В 1943 году Ю.Б. был отправлен на военный завод
в Таганрог, где служил до конца заключения в 1948 г. На работу его доставляли
под конвоем. Работа была безрадостной. Блестящего общества, подобного
тому, которое было собрано в Туполевском бюро, здесь не было. Но зато
здесь Ю.Б. познакомился с юной техником-чертёжницей Ольгой Кузминичной
Михайловой, которая последовала за ним в ссылку, стала его женой и верным
другом до конца. Не перевелись жёны декабристов!
В 1948 г. Ю.Б. был сослан в Енисейск. Как только
он ощутил хотя бы относительную свободу, он немедленно и очень интенсивно
вернулся к научной работе и преподаванию. В Енисейске существовал педагогический
институт. Разумеется, ссыльным преподавать запрещалось. Но Ю.Б. повезло:
нашлось два мужественных человека, секретарь партбюро института Юрий Александрович
Старикин и директор И.А. Киселёв, взявшие на себя ответственность. Ю.Б.
читал лекции регулярно, но перед прибытием очередной ревизии его имя исчезало
из списка преподавателей. Удивительно, но никто не донёс. Ревизии в Енисейске,
по природным условиям, не могли быть частыми. Ю.А. Старикин впоследствии
работал в Новосибирске, в Институте Радиофизики, где Ю.Б. был директором,
а его коллега часто нас навещал. Кроме того, пединститут посылал статьи
Ю.Б. в ЖЭТФ. Евгений Михайлович Лифшиц, заместитель главного редактора,
взял на себя ответственность за публикацию статей ссыльного. Михаил Александрович
Леонтович направлял статьи Ю.Б. в ДАН. Первые после тюрьмы публикации
Ю.Б. датированы 48-м и 49-м годами. В Енисейске Ю.Б. в короткий срок написал
серию работ о том, что он назвал 5-оптикой. Повидимому, какие-то заготовки
были сделаны уже в тюремный период. В этих работах Ю.Б. включил электромагнитное
поле в схему общей теории относительности, расширив размерность пространства-времени
до 5. Эта идея была высказана ранее Калуцей и Клейном. Новой была идея
о компактизации 5-ой координаты, отождествление её с действием, а периода
- с постоянной Планка.
При этом автоматически возникает квантование заряда,
а калибровочная инвариантность получает смысл общего преобразования 5-ой
координаты. В одной из работ этого цикла Ю.Б. предложил вводить спиноры
в схему ОТО с помощью свободно вращающихся реперов в каждой точке кривого
пространства-времени, что теперь формулируется на языке расслоённых пространств.
К сожалению, Ю.Б. не удалось вывести из теории новые экспериментально
проверяемые следствия. Поэтому она не вызвала в мировой литературе большого
отклика. Много позже компактификация многомерных пространств стала общим
местом в теории струн. Работы Ю.Б. по 5-оптике вновь стали цитироваться.
Как бы то ни было, эти работы явились серьёзной попыткой построения единой
теории поля. Её неудача не уменьшает уважения к автору. Мы знаем, что
единая теория Эйнштейна, как и теория кручения Вейля, тоже не имели успеха.
Уважение к автору переходит в восхищение, если принять во внимание, в
каких условиях создавались эти работы.
Его друзья – известные физики - обратились в
Президиум Академии Наук с просьбой о переводе Ю.Б. в более крупный город.
Президент АН С.И. Вавилов очень благожелательно отнёсся к этой идее, и
по его ходатайству Ю.Б. был переведён в Новосибирск. Он прибыл туда в
1951 г., пробыв в Енисейске 3 года. С.И. Вавилов подготовил приказ о его
зачислении в Западно-Сибирский филиал АН, но так и не послал его по назначению:
он заболел и умер в том же 1951 году. Ю.Б. оказался в Новосибирске безработным.
Пытался устроиться в Новосибирский пединститут, но тщетно. Друзья сложились
и ежемесячно высылали Ю.Б. деньги в течение двух лет. Собирал и посылал
Е.М. Лифшиц. Раз в три месяца Ю.Б. должен был являться к оперуполномоченному
для беседы. По описанию Ю.Б., беседа была однообразной:
- Опять ты, Рюмер, не работаешь! Смотри, вышлю!
-Буду стараться, гражданин начальник!
В 1957 г., когда Ю.Б. уже был директором, он как то
заглянул в нашу комнату, чем-то взволнованный.
- Валерий,-сказал он мне, - помните, я вам рассказывал
про оперуполномоченного? Так вот, он пришёл наниматься начальником первого
отдела. Как вы думаете, нанимать его?
- Гоните его в шею, -ответил я.
По прошествии многих лет я сомневаюсь в справедливости
моего совета, но в итоге он оказался удачным, т.к. вместо этого человека
был нанят П.И. Чеботаев, отец нашего талантливейшего экспериментатора
Вени Чеботаева.
Но возвращусь к научным трудам Ю.Б.. В Енисейский
период, он нашёл точное решение уравнений Навье-Стокса для затопленной
струи с конечным потоком импульса. Это решение является одной из классических
реперных точек гидродинамики.
Тогда же он стал разбираться в знаменитой работе
Онсагера о дипольной решётке Изинга. Эта работа, опубликованная в 1944
г., была получена в СССР только два года спустя. Из-за математической
трудности её никто не мог понять, пока за дело не взялся Ю.Б.. Он не только
разобрался в специальной алгебре, построенной Онсагером, но свёл её к
алгебре спиноров в многомерном эвклидовом пространстве. Это позволило
значительно упростить построение Онсагера. Одновременно (1949) та же идея
была предложена Брурией Кауфман в США. К сожалению, из-за занятости 5-оптикой
Ю.Б. не опубликовал во-время эту прекрасную работу, и приоритет достался
Кауфман. Своё построение Ю.Б. опубликовал позднее, в обзоре УФН 1954 г.
Из поздних работ Ю.Б. наибольший отклик получила
работа о биологическом коде, основанная на принципах симметрии и лингвистических
соображениях.
Ю.Б. написал и опубликовал 3 прекрасных книги.
Первая, "Теория спиноров", была издана ещё в 1935 г. В ней очень просто
и изящно излагается теория спиноров Дирака и её физические применения.
Эту книгу я с увлечением прочёл, ещё будучи студентом и ничего не зная
об авторе. Вторая книга "Статистическая физика и термодинамика " написана
совместно с М.С. Рывкиным. Издана в СССР (1971,1977,2000) и в США (1980).
Она отличается от многих других книг простотой изложения. В небольшой
книге обсуждаются как равновесные, так и неравновесные процессы, включая
диффузию, уравнение Фоккера-Планка и многое другое. Последняя книга "Теория
унитарной симметрии " написана совместно с А.И. Фетом.
В работах Ю.Б., написанных после тюрьмы, не чувствуется
эффекта долгой изоляции. Его живой интерес к новому и здравый смысл превозмогли.
И всё же 10-летняя изоляция, отрыв от текущей литературы не могли пройти
бесследно. Ю.Б. ощущал некоторую неуверенность, затевал разговоры о старости
(а ему тогда было 50 с небольшим) и неспособности решать новые задачи.
Эти настроения, однако, забывались, когда Ю.Б. увлекался чем-то новым.
5-оптические работы Ю.Б. дали его друзьям повод
обратиться в Президиум Академии Наук с просьбой о его вызове в Москву
для обсуждения. В обращении, по моим сведениям, приняли активное участие
В.Л. Гинзбург, Л.Д. Лaндау, М.А. Леонтович, Е.М. Лифшиц, В.А. Фок. Дискуссия
в Москве с участием Ю.Б. состоялась и подтвердила важность его новых работ.
В 1953 г., после смерти Сталина положение Ю.Б.
значительно улучшилось. Он был принят в Отдел Технической физики Западно-Сибирского
филиала АН, где я впервые его увидел. С 1954 он стал одновременно преподавать
в Новосибирском педагогическом институте. В 1954 г. Ю.Б. был реабилитирован.
Эпоху правления Хрущёва Ю.Б. воспринимал как ренессанс. Он был горячим
поклонником Хрущёва и оставался им, невзирая на известные промахи, "за
прекрасную идею освободить невинных" (формулировка Ю.Б.). Ещё одно важное
событие произошло в 1955 г.: постановление об организации Сибирского Отделения
АН. Организаторы Отделения, М.А. Лаврентьев и С.Л. Соболев знали Ю.Б.
ещё в его московскую пору и неплохо к нему относились. К тому же Ю.Б.
поддерживали влиятельные друзья. Ему предложили организовать Институт
радиофизики на базе Отдела Технической физики и возглавить его. Институт
просуществовал 10 лет с 1955 по 1964 г.
Был ли Ю.Б. хорошим директором? И да, и нет.
Его главный принцип был дать свободу способным людям и не брать бездарных.
Этот принцип блестяще себя оправдал. Пришли молодые способные экспериментаторы-радиофизики
П. Бородовский и Ю. Троицкий. Бывший начальник Отдела Технической физики
Г.В. Кривощёков организовал лабораторию лазеров и нелинейной оптики вскоре
после изобретения лазеров. Появление в Институте блестящего молодого В.П.
Чеботаева подняло лазерный эксперимент на совершенно новый уровень. Я
хорошо помню, как, по просьбе его отца, мы познакомились с Веней, тогда
ещё студентом Новосибирского Электротехнического, и поняли, что перед
нами восходящая звезда. Ю.Б. сразу поверил в него, предоставил полную
свободу и активно поддерживал его начинания.
Главным и любимым детищем Ю.Б. была собранная
им теоретическая группа. Хронологически я был в ней первым. Затем появились
выпускники Томского Университета Сережа Саввиных, Витя Топоногов и несколько
позже Боря Желнов. Приехали мои университетские товарищи Марк Минц и Феликс
Улинич. Из Сталинска прибыл попавший туда по назначению после окончания
Киевского Политехнического Саша Дыхне. Саша Казанцев приехал с Урала.
После нашего посещения Сухуми (1958) к нам переехал оттуда Эдуард Батыев.
Затем присоединились Александр Чаплик, нынешний глава теоргруппы в Институте
физики полупроводников СО РАН, Гриша Сурдутович, Илья Гилинский, Женя
Бакланов. Где-то около 1962 г. стал часто поясляться Саша Паташинский.
Формально он работал в Институте теплофизики, но фактически был активным
участником нашей группы. Примерно в 1964 г. стало поступать новое пополнение
из Новосибирского университета: Рита Витлина, Матвей Энтин, Лев Магарилл,
Эммануил Баскин. Все они были талантливыми учёными и яркими личностями.
Каждый вновь пришедший (кроме Саши Казанцева:
с ним и так всё было ясно) подвергался простому экзамену, в который, в
частности, входил расчёт колебаний связанных осцилляторов. Как ни странно,
этот простой тест действовал безотказно. Мне известен лишь один пример,
когда человек, не выдержавший этого теста, далеко продвинулся в научной
карьере, но ведь и успешная карьера не гарантирует научной доброкачественности.
Группа занималась и прикладными радиофизическими
вопросами, например, теорией антенн и волноводов, и фундаментальными проблемами
квантовой механики, статистической физики, теории твёрдого тела, плазмы
и атомной физики. Не мне судить о результатах. Могу только сказать, что,
когда Ландау убеждал собравшихся членов Академии в целесообразности избрания
Ю.Б., успехи молодой теоргруппы были весомым аргументом.
Ю.Б. требовал, чтобы теоретики приходили на работу
во время, чтобы возможно было общаться и во избежание социальных конфликтов.
В остальном режим был свободным. Напряженные обсуждения сменялися трёпом,
прыжками через стулья и половым теннисом (пинг-понг на полу вместо стола).
Очень серьёзно играли в шахматы (в группе был кандидат в мастера и два
перворазрядника) и очень азартно блицевали. В этой вольнице Ю.Б. пользовался
непререкаемым авторитетом, что не мешало научным спорам с ним. Когда лаборатория
переехала в Академгородок, она разместилась в жилом доме по улице Жемчужной
на первом этаже, а Ю.Б. с семьёй жил в том же подъезде на 3-м. Повседневное
общение с Ю.Б. украшало нашу жизнь и притягивало большое количество посетителей.
Взаимное уважение и дружба между участниками группы остались навсегда.
Ю.Б. всегда энергично поддерживал своих учеников,
пропагандировал их результаты. Когда Ю.Б. впервые решил, что я получил
серьёзный результат, он повёз меня в Москву, знакомиться с Ландау. Нечего
и говорить, как важен был этот шаг для начинающего. Впоследствие, читая
воспоминания Е.Л. Фейнберга о Ландау, я обнаружил, что, так же как и меня,
но 20 годами раньше, Ю.Б. представлял Ландау начинающего Евгения Львовича.
Почему же Институт был расформирован? Видимо,
Ю.Б. нехватало некоторых качеств политика. Маккиавелевская хитрость была
ему чужда и неинтересна, равно как закулисная политическая борьба. Он
не мог устоять перед просьбами, и время от времени брал людей с видимо
солидными рекомендациями, оказывавшимися липовыми. Так, по настоянию М.А.
Лаврентьева, появился в Институте международный авантюрист Н., весьма
обаятельный. Впоследствии Лаврентьев ставил Ю.Б. в вину приём Н. Появился
автор открытия №1, оказавшийся пьяницей и бездельником. Он был принят
по рекомендации очень влиятельных московских коллег, которым он, повидимому,
порядочно надоел. Скандал, разыгравшийся вокруг В. С., известного специалиста
по радиолокации, носил совершенно иной характер. Он получил военный заказ
на сооружение огромных антенных полей. Под этот заказ были отпущены такие
деньги, которые чуть ли не превышали бюджет всего Сибирского Отделения.
Этого Лаврентьев не допустил. В.С. был изгнан,
а Институт Радиофизики влился в Институт физики полупроводников. Этот
сильный толчок привёл к частичному распаду. Ю.Б. ушёл в Институт ядерной
физики СО АН. В 1966 г. я перешёл в Институт теоретической физики, организованный
к тому времени в Черноголовке учениками Ландау. Основное ядро группы осталось
в Институте физики полупроводников. Но и по сию пору я вспоминаю то время
как счастливейшее в моей жизни. Вспоминаю как мы вместе учили квантовую
электродинамику, и в какой восторг привела Ю.Б. Фейнмановская идея о том,
что позитрон есть движущийся вспять по времени электрон.
