Безбожниками не бывают Художники и поэты, Что света не добывают, А сами источники света...
В горькую минуту сложилась у Cары Погреб эта цепочка слов - умирал друг-художник Ося Островский. А поминальной молитве по нему звучать отныне в тишине комнат и залов – навечно.
Сару, как, впрочем, не только поэтов, спасает в тяжелые минуты ремесло. Ее дело – вязание на спицах русской речи. Вязальшица - еврейская душа. Это и о себе, и о нас с вами, решившимися на разрыв:
Ну и что? Все равно не своя. Не свои - хоть умри! Собирайся, народ мой, -– ты тоже великий – с вещами...
Каждый - в свой черед сдает экзамены. На знания. На выживаемость. На па-мять о себе. Все и вся держат экзамен перед временем. Искусство, музыка, поэзия. Шекспир и Пушкин, Цветаева и Ахматова - и они в каждую новую эпоху проверяются на прочность. А как оценить творящих в наше время, живущих рядом? Даже не будучи в состоянии оценить в полном объеме (близкое все-таки расстоя-ние) такое явление, как Сара Погреб, мы интуитивно, с первой строки, чувствуем какой-то толчок, движение мысли, ответность чувства - навстречу!
Явление высокого ряда: не могла и не желала служить неправде - и не писала сорок лет. Сорок! Но не пребывали в покое ни душа, ни мысль. Язык - молчал. Если брала в руки перо, то как литературовед. Писала о Тютчеве, о поэме Пастернака "Спекторский", о раннем Маяковском и поздней Цветаевой.
Проба голоса на вселенский слух явил-ась с перестройкой. Как школьница, прот-янула тетрадку со стихами Зиновию Гердту - он был на гастролях в Магнитогoрск-е, она там же гостила у сына. Артист и ценитель стихов не отмахнулся, но и радости особой не выказал. Вернулась в Крым - домой, там и настиг телефонный звонок от Давида Самойлова: прочел тетрадку, переданную взволнованным Гердтом. Пригласил Сару в Москву. А там, начав слушать, прервал, попросил прощения, позвонил соседу, Юрию Левитанскому: "Спускайся, тут стихи". Большая подборка вышла в "Дружбе народов", за ней и книга. Тиража не дождалась: уехала с мужем – инвалидом войны и с семьей сына Ромы в Израиль. Второй сын, -Боря, пересылал из Москвы пачками пер-вую книгу Cаpы Погреб "Я домолчалась до стихов".
В 1996 году вышел второй сборник "Под оком небосвода" (издательство "Скопус"), с умным, обстоятельным, очень личным и добрым послесловием Доры Штурман.
А осенью 2003 года и на московской и на франкфуртской книжных ярмарках появилась новая книга избранных стихотворений Сары Погреб "Ариэль" ("Гешарим", Иерусалим – "Мосты культуры", Москва).
Обретение голоса еще большей силы и чистоты произошло на земле Израиля, - от первого шага и первого вздоха, – на земле, к ко-торой не прибило, а в которую удостоило взойти – за муки, верность себе, своим ба-бушкам и дедушкам, своему имени - Cаpа!
Холмы. Простор со всех сторон. И маки затопили склон И первозданные террасы. Был Бог возвышен и влюблен, Ошлепывая эту массу. И Жизнь явилась от любви.
Она - Израилю прямым текстом в люб-ви не объясняется. Но родным, родимым изумленно чувствует:
Я просыпаюсь поутру впервые в жизни дома. И не вдали, а здесь умру. Мне с этим повезло.
И в свой город Ариэль и в его окрестности влюбляет:
Вот холмы. Ну как могла я - без? Небеса рассветные в промоинах, И ложбина эта Богом скроена. У зрачка - былинок тихий лес...
Ее стихи, положенные на музыку, стали официальным гимном Ариэля. Случай не частый. Ариэльский хор исполняет их на русском и в переводе на иврит. Стала лауреатом Литературной премии Союза писателей Израиля.
Наконец я на этой земле. Я в еврейской стране, Чтобы все, что случится, со мною случилось. А Россия во мгле. Но Россия осколком во мне. Мы бываем вдвоем. И она мне приснилась.
Первое сильное ощущение от стихов -– слепок образа пишущего. О нет, она не "неземная". Она может поделиться рецептом: "накрошить меленько картошечку и еще мельче лучок, добавить соль, перец и под-солнечное масло. Объедение". Секрет в "ме-ленько"...
Но как легко с этого земного пространства она взлетает ввысь.
И вслед за ней отрываемся от земли – -легко и празднично – и мы, ее читатели, и лучше видим окрест и учимся любить свой Цфат, свой Кармиэль, свой Негев, свои маленькие речки и большие моря.
Вот ее ариэльское утро. У них там, в Ариэле, если нет терактов, всегда тихо. А у меня в Тель-Авиве так же тихо только в субботу. Для меня это утро шабата: "Просыпаюсь от щебета. Древа рассветного чудо - / Это тремоло птичьего хора, органного гуда. / Нет, не выхлопов треск, не будильник, представьте, а щебет. / Ну, не детство, не юность, но все-таки ветер оттуда. // Отучиться сердиться. И заболевать от обиды. / Что такое обида для сердца, видавшего виды?.. Просыпаюсь – и щебет! Зовет ариэльская птаха: / - Поскорее расправь свои длинные крылья для взмаха!"
Это не только самой себе, но и всем нам, нуждающимся порою в толчке извне – живи, радуйся самой жизни, твори!
Давно у меня не было такого желания – взять сборничек стихов с собой, куда бы не вела дорога. Лучшее лекарство – то, что дал врач, которому доверяешь. А от тоски, для утоления печали, душевной поддержки, для духовного сопереживания – ее стихи.
Стихи Сары Погреб хочется читать самому и - не-стерпимо - немедленно прочесть друго-му. Стих ее как будто прост, но сбит мас-терски, просто мастерство в нем не выпи-рает. Всё - ритмы, рифмы - идет за мыслью, но ничего холодного, гладкопис-ного, щеголеватого, ничего и сентимен-тального, ничего и женственно-интимно-го.
Я не умела про любовь. Ладоней, губ и душ сближенье, Планеты головокруженье... Уймись, струна. Не суесловь.
И там, в России, многое любила и бы-вала счастлива.
Но -–
Я отвалила родимую глыбу И получила право на выбор. Выбрала небо синего цвета, Длинное лето. Нерусское лето.
Выбрала себе - и русскому человеку не в обиду, ибо злости в ней нет, хотя и сказала: "Ох, сизокрылый этот край не притворялся отчим. / Когда-то снилось, что дитя, а вышло – в горле кость." А радость всякому понятна: "Достались мне библейские пространства / И дали дальнозоркое стекло".
В стихах немало горечи, а стихи светлые.
"Для этих мест нас Бог лепил" – знаю все, что в этом цикле, но возвращаюсь, чтобы губы произнесли, как пропели: "Я начинаю с откоса, с обрыва", или "Распахнутость чайки возьмете с собою...", или "Он был, благословенный этот миг...". Б-же мой, это она мне подарила. Когда прочла по телефону только что законченное: "Я полюбила камни и траву. / Я не уйду. / Я тоже уплыву", - и услыхала мое молчание, а у меня сдавило горло, тут же сказала: "Раз тебе понравилось, тебе и подпишу". Вот так просто? Ни за что?..
Но это не только мне, это всем, у кого "он был, благословенный этот миг".
А другие стихи и циклы? Как писалось, не знаю, а как написалось, исправлялось, состоялось - все помню. Записывала за ней все варианты, чтоб не забыла, потому что сама Сара часто и не записывала, а читала, как ворожила. Другие названия циклов: "Когда-то у него была война", "И уткнусь я в поэзию лбом", "Все слилось, и где начало"- все выверено, все на месте. А какая естественность, сколько света и простора.
Не гладило время меня по головке, А ладило время на нас мышеловки. Судьба на закате ко мне пригляделась, Смеясь наградила за тихую смелось: Мне выпали дали – Без краю, без меры. Слова мне достались, Слова – и размеры.
Мое давнее пророчество исполнилось. На выход второй книги я писала, что предвижу, как многие стихи Сары Погреб выпорхнут из книги и разлетятся в сборники других поэтов - эпиграфами. Так и случилось.
