Главы из жизни
(продолжение. Начало в
№11-12/2016 и сл.)
12. Инцидент в голландском
посольстве
1 декабря 1976 года: Престин
и я решили попытаться переслать наши письма к королеве Нидерландов Юлиане и
в президенту Израиля Эфраиму Кациру через голландское посольство в Москве. В
те времена у Израиля не было дипломатических отношений с советской Россией,
и интересы Израиля представляло в Москве голландское посольство.
Обыкновенные граждане не осмеливались зайти ни в какое иностранное
посольство, но мы позволяли себе делать то, чего другие боялись. И власти
уже как бы примирились с тем, что мы ходим в американское посольство. Однако
никто еще, насколько мне известно, не пытался зайти в какое-либо другое
посольство.
Я позвонил в голландское
посольство, попросил принять нас, чтобы мы могли передать наши письма, и
объяснил, что у нас уже был опыт этого рода с Ларри Неппером из
американского посольства. Меня попросили перезвонить еще раз - они хотели
проверить мой рассказ и убедиться, что это не провокация. Я позвонил снова,
и мне было сказано, что нас примет первый секретарь посольства г-н Ван Горп.
Но дело обстояло не так
просто. Как это принято было и в американском посольстве, голландцы выслали
к нам для сопровождения одного из сотрудников посольства. Однако, когда мы
подошли к зданию посольства, нас остановил милиционер и не пропустил внутрь.
Так повторялось несколько раз. Человек из посольства вновь и вновь пытался
провести нас внутрь, но безуспешно. Мы находились там с десяти утра; в
полдень подъехала милицейская машина. Нас арестовали и забрали в отделение
милиции. Я спросил офицера, за что нас арестовали, он ответил:
«Сопротивление аресту и попытка прорваться в посольство!» За такие
«преступления» нам могли дать по три года тюремного заключения.
Через полчаса нас перевезли в
другое отделение милиции и поместили в зале ожидания. Престин волновался,
при нем был список адресов, нельзя было, чтобы он попал в руки КГБ. Сказав
милиционеру, что ему нужно в туалет, он попытался спустить список в унитаз,
но милиционер ухитрился выхватить у него этот листок бумаги. Затем он отвел
Престина в комнату следователя и положил список на письменный стол. Престин
вскочил и схватил бумагу, воскликнув, что это его собственность. После
недолгого препирательства милиционер оставил бумагу у него, и больше его не
обыскивали.
Нас разделили: меня взяли к
одному следователю, Престина к другому. Мой, по фамилии Ульянов, был в
штатском. Прежде, чем он начал задавать мне вопросы, я настойчиво
потребовал, чтобы мне было сказано, на каком основании меня привели сюда - в
чем меня обвиняют? Почему меня арестовали и кто ответственный за этот
допрос? Ульянов попытался успокоить меня:
- Никто вас ни
в чем не обвиняет. Разве не могут два разумных человека просто спокойно
побеседовать?
- Иными
словами, нам можно войти в голландское посольство? - спросил я.
- Да, я не вижу
причины, почему бы и нет.
- И я могу
позвонить в посольство и сообщить им, что с нами произошло?
- Не отсюда.
На этом разговор закончился.
Значительно позже, уже в
Израиле, я познакомился с одним американским дипломатом, который рассказал
мне, что происходило тем временем за кулисами. Американское и голландское
посольства развили активную дипломатическую деятельность, этот дипломат вел
переговоры в нашу пользу. Потому-то так внезапно - и непонятно для нас в то
время - изменилось к лучшему обращение с нами КГБ.
Меня отпустили, я был
свободен, но где же Престин? Я беспокоился за него самого, но еще и потому,
что у него были все наши документы, в том числе письма к президенту Израиля
и к голландской королеве. Без этих писем мне не было никакого смысла идти в
голландское посольство. Позвонил кое-кому из друзей - никто не знал, где он.
У большинства наших товарищей вообще не было телефонной связи, власти
отключили их телефоны. Время шло, я был в растерянности. И решил позвонить
нескольким иностранным журналистам, сообщить им об аресте Престина. В
Москве, огромном городе с восьмимиллионным населением, шансы встретить
нужного человека в нужное время и в нужном месте, равны шансам выигрыша
первого приза в лотерее. Однако, набирая номер иностранного журналиста, я
увидел вдруг, что навстречу мне идет Престин! Он уже побывал в посольстве,
но не хотел отдавать им письма без меня. И мы вернулись в посольство. На
этот раз никто нас не трогал, нас впустили в посольство. Г-н М. Ван Горп,
первый секретарь посольства, встретил нас очень тепло, мы передали ему
письма к президенту Израиля и к голландской королеве. Позже эти письма были
опубликованы в качестве официальных документов ООН.
13. Беседа с заместителем министра культуры СССР
Развитие событий, связанных с
симпозиумом, вынудило власти занять оборонительную позицию. Началась
невиданная кампания в прессе, включая такие центральные органы, как
«Литературная газета», «Вечерняя Москва» и «Известия». Советские газеты
впервые реагировали на обвинение, гласящее, что в Советском Союзе евреям не
дозволено развивать свою культуру. Газеты пытались доказать, что сионистские
утверждения безосновательны и что еврейская культура в СССР развивается и
даже процветает. Впервые после долгих лет исключительно негативного
отношения к евреям, пресса заговорила о них в положительном (хотя и в
ложном) свете.
Я говорил выше, что мы
разослали приглашения в ряд советских учреждений и институций. 7 декабря в
дверь нашей московской квартиры постучался рассыльный и вручил мне открытку,
потребовав расписаться в получении. Это было приглашение на встречу с
заместителем министра культуры СССР Владимиром Ивановичем Поповым. Встреча
должна была состояться на следующий день. Приглашены были также Павел
Абрамович, Арье Вольвовский, Владимир Лазарис и Владимир Престин. Кроме
того, в беседе приняли участие члены коллегии Министерства культуры СССР -
начальник управления театров Чаусов и начальник управления музыкальных
учреждений Лушин.
Поскольку беседа с
представителем власти такого высокого уровня была делом крайне редким, я
передам некоторые подробности этой встречи.
Беседу начал зам. министра
Попов. Он заявил, что «они получили приглашение на симпозиум по еврейской
культуре», но далее сказал:
- Мы не можем принять ваше
приглашение по принципиальным соображениям... Все ваши программы в корне
противоречат ленинской культурной и национальной политике... Если говорить о
проблеме еврейской культуры, о ее сохранении и проявлениях, то для такого
небольшого количества граждан еврейской национальности созданы необходимые
условия для их культурного развития. Издается журнал «Советская Родина»,
выходят книги на еврейском языке, в Биробиджане выпускается газета... Вы
подходите к этой проблеме не с национальных, а с националистических позиций.
Вы требуете исключительности в подходе к развитию еврейской культуры.
Поэтому не может быть речи о какой-либо форме нашего участия в вашем
симпозиуме...
Я покривил бы душой и был бы
не прав, если бы не предупредил вас, что формы, методы и характер ваших
действий противоречат правилам, существующим в любом цивилизованном
государстве. Они противоречат правилам и положениям проведения подобных
мероприятий. Подобные мероприятия требуют согласования. Право на проведение
таких мероприятий предоставляется достаточно широко, но только организациям,
в том числе общественным зарегистрированным организациям (выделено мной,
Б.Ф.). И в данном случае вы вступаете в противоречие с существующим
правопорядком... я считаю необходимым выполнить мой личный долг и, подводя
итоги, откровенно заявить вам, что как идеологическая концепция, так и
характер ваших действий убеждают нас, что речь идет о действиях
провокационного характера.
После выступления зам.
министра ему были заданы вопросы.
Файн:
Мне непонятно, как из бумаг, которые вы имеете, вы сделали столь далеко
идущие выводы. В соответствии с нашим приглашением, мы намеревались обсудить
широкий круг вопросов. Согласно списку поступивших докладов, у нас имеются,
например, доклады о журнале «Советише Геймланд», о выставке художников в г.
Ленинграде, доклад Виньковецкого об истории собирания еврейского
музыкального фольклора. Все это в какой-то мере отражает тот «подъем»
еврейской культуры, о котором вы говорили.
Попов:
Я не говорил, что есть подъем, но созданы и гарантируются условия
культурного самовыражения (Он бъл прав: он не упоминал ни о каком «подъеме».
О подъеме и о «цветущей еврейской культуре» говорили средства массовой
информации).
Файн:
Я не понимаю смысла ваших слов о том, что проведение симпозиума есть
незаконное действие. Мы все делали в полном соответствии с советскими
законами, что может подтвердить присутствующий здесь юрист В. Лазарис. Почти
100% евреев говорят на русском языке. Конечно, есть небольшой процент
евреев, говорящих на идиш, и все, что вы говорили, относится к культуре на
идиш. Сегодня нет возможности даже изучать этот язык.
Попов:
Почему? В Еврейской автономной области (имеется в виду Биробиджан,
автономная область, созданная в 1934 году, где, как предполагалось, будут
жить советские евреи. Этот эксперимент полностью провалился) используется
этот язык, и есть школы.
Файн:
Это неправильно. У нас имеется справка, подписанная заведующим областного
отдела народного образования ЕАО, о том, что в области с 1948 года нет школ
на идиш, поэтому нет учебников и пособий. Тот, кто желает, может обратиться
в Ленинскую библиотеку.
Попов:
Я не знал об этом.
Файн:
Таким образом, русский язык - основной язык советских евреев. Какие вы
видите перспективы развития русскоязычной еврейской культуры, учитывая, что
идиш – только один из языков части евреев?
Попов:
Для начала я отвечу, почему был сделан такой вывод о ваших взглядах. Вы
оцениваете состояние еврейской культуры как печальное.
(Далее министр цитирует
первую декларацию симпозиума, в которой говорилось о печальном состоянии
еврейской культуры в СССР на фоне расцвета еврейской культуры во многих
странах мира и о том, что сегодня евреев объединяет не только общность
еврейской истории и традиции, но и возродившееся еврейское государство.)
Мы с этим не согласны. Просто
у нас недостаточна полиграфическая база, существуют временные задержки
(типичная советская отговорка, В. Ф.). Но это только частности. Мы собрались
для обсуждения общего вопроса.
Файн:
История, как известно, важный элемент культуры любого народа. Так же, как
личность человека разрушается, если он теряет память, так же и народ или
этнос разрушается, не имея возможности ознакомиться со своей историей. Мы не
знаем ни одной книги на русском языке, кроме дореволюционных изданий, о
еврейской истории. Как можно ознакомиться с еврейской историей? Я не вижу
возможности.
П. Абрамович:
В стране не только нет учебников, но и те редкие дореволюционные книги по
еврейской история, которые есть, опасно держать дома. В частности, на
недавно проведенных обысках была изъята книга Дубнова «Всеобщая история
евреев», изданная в 1909 г.
Попов:
Обыск - не тема для министерства культуры. Я специально запросил из
библиографического отдела библиотеки им. Ленина список литературы (Далее
Попов просматривает список).
В. Лаэарис:
Просьба указать язык и год издания.
Попов:
Да, действительно, только на еврейском языке - идиш. Беллетристика на идиш.
Лазарис:
Я хочу воспользоваться присутствием начальника управления театрами. Сейчас
не существует еврейского профессионального театра, со своим зрителем, со
своим репертуаром, со своими актерскими и режиссерскими кадрами, со своим
помещением. В Москве существует цыганский театр «Ромен». Этот пример
впечатляющий. На фоне существования единственного самодеятельного
драматического еврейского ансамбля. И мне бы хотелось все же услышать ответ
на вопрос о том, каковы ваши прогнозы на развитие русскоязычной еврейской
культуры.
Попов:
Вы прежде никуда не обращались. У нас есть определенные планы, независимые
от вашей затеи симпозиума. Например, мы хотим возродить ленинградский
еврейский ансамбль. Что касается ГОСЕТ'а, то в предвоенные годы он уже не
так посещался, как раньше. Хотя это был замечательный театр с замечательными
актерами. Я трижды был на «Короле Лире», который пользовался большой
популярностью.
Вернемся к теме разговора. Вы
сейчас впервые ставите некоторые деловые вопросы. Существуют планы по
созданию народного театра. Ваш подход к проблеме не отражает подлинные
интересы лиц еврейской национальности (он был неспособен произнести слово
«евреи»; это отражает общий подход к делу советских властей, которые
отрицали существование еврейского народа), а заставляет думать, что это
вызов и провокация. Мой прогноз - эта проблема заслуживает внимания и должна
быть решена на здоровой основе, подобно тому, как это делается для всех
наций в многонациональном советском государстве (Оглядываясь назад, я могу
сказать, что почти ничего не было сделано вплоть до падения этого
преступного режима; «многонациональное государство» кануло в небытие вместе
с советским правительством).
Чаусов:
Я хочу вам ответить, что еврейский театр есть в Биробиджане (примерно десять
часов полета от Москвы) и, кроме того, мы поддерживаем дотациями, хотя это
трудно и экономически дорого, два еврейских драматических ансамбля.
Лазарис:
Учитывая то, что для вас это экономически дорого и трудно, как вы только что
сами отметили, может быть, имеет смысл облегчить себе задачу и создать новые
еврейские коллективы на русском языке, не в Биробиджане, а в Москве, где
живет более 250 тысяч евреев.
Попов:
Хорошо. Мы изучим эту проблему. Можно также ставить в существующих русских
театрах еврейские пьесы. Вы достаточно хорошо говорите по-русски, и вас по
языку нельзя отличить ни от одного из нас. Разве для вас недостаточна наша
драматургия, созданная еврейскими драматургами Зориным, Володиным, Алешиным,
Штейном, Штоком, Шатровым? Кстати, вот молодой еврейский драматург Гельман
из Ленинграда. Стопроцентный еврей. Его волнуют проблемы советской
действительности.
Файн:
Мы на оргкомитете симпозиума отвергли доклад о роли математиков-евреев в
советской математике. Мы считаем, что математики-евреи не относятся к
еврейской культуре.
Лазарис:
Мы говорим о разных вещах. Вы говорите о вкладе евреев в русскую культуру, а
мы говорим о возможности развития собственно еврейской культуры. Даже
пользуясь русским языком, можно оставаться евреем.
Файн:
И одним из элементов мы считаем историю.
Попов:
Я не могу ничего сказать об истории без предварительной проверки. Но вы
должны сами обращаться по этому вопросу в советские учреждения.
Файн:
У нас есть большая переписка с советскими учреждениями, и в этом вопросе мы
достаточно подготовлены.
Попов:
Я как бывший историк особенно интересуюсь этим вопросом.
Файн:
Поскольку вы историк, я могу сообщить вам еще один интересный факт. Из
учебников истории за 59 лет советской власти полностью исчезла древняя
история евреев. Единственное упоминание о евреях в учебнике «История
древнего мира» для пятого класса имеется в разделе «Возникновение
христианства». Там говорится, что евреи одними из первых наряду с римлянами,
греками и сирийцами восприняли христианство. Так что, когда мы говорили о
печальном развитии событий, мы имели основания.
Попов:
Я думаю, что мы уже провели небольшой симпозиум. И хотя разговор был
интеллигентным и, я бы сказал, элегантным, по вопросам, возникшим здесь, я
могу сказать, что мы на разных идеологических позициях и что у нас есть
коренные противоречия. Всего хорошего.
Замминистра был прав, говоря,
что «мы на разных идеологических позициях». Власти считали, что культура
должна быть «национальной по форме и социалистической по содержанию». С
нашей же точки зрения, содержание должно быть еврейским, связанным с
иудаизмом, а форма, в качестве компромисса на известной стадии возрождения,
может быть нееврейской, в данном случае русской. Что касается, например,
языка, Попов определял идиш в качестве языка евреев; поэтому ему и было так
трудно постигнуть идею еврейской культуры на русском языке. С его точки
зрения, если нет «национальной формы», то есть языка идиш, что же остается?
В тот же вечер по радио было
передано сообщение ТАСС: «Заместитель министра культуры В. И. Попов принял
группу лиц, называющих себя организаторами конференции под названием
«Симпозиум по еврейской культуре». Замминистра разъяснил им, что это
представляет собой провокацию и заговор международного сионизма.
Деятельность этого рода недопустима в цивилизованном государстве, и мы не
можем позволить ей продолжаться».
10 декабря 1976 года:
Конференция по советскому еврейству в Нью-Йорке объявила, что в день
открытия запланированного московского симпозиума в Нью-Йоркском университете
будет проведена параллельная конференция, под названием «Состояние еврейской
культуры в Советском Союзе». Конференцию будут вести четверо ученых,
президенты американских колледжей: канцлер Теологической семинарии Америки
д-р Герсон Д. Коэн, президент
Yeshiva
University д-р Норман Лэмм,
президент Колумбийского университета д-р Уильям Мак-Гилл и д-р Гарольд
Прошански из
Graduate
Center Нью-Йоркского университета. В
сообщении говорилось далее, что в общей сложности восемь таких конференций в
поддержку Московского Симпозиума по еврейской культуре в СССР будет
проведено в разных странах Запада.
В Нью-Йорке стало известно,
что советские власти отказали в выдаче виз ряду еврейских ученых из стран
Запада, приглашенных нами на Симпозиум. Среди них был главный раввин Дании
Бент Мельхиор, который подготовил к сипозиуму доклад на тему: «Древний
еврейский закон и современное общество». Отказали в визах также трем
американцам: д-ру Иегошуа Фишману; президенту Американского Еврейского
Конгресса раввину Артуру Херцбергу, и д-ру Маршаллу Склэру из университета
Брандейса. Раввину Мельхиору было сказано, что он не сможет посетить
Советский Союз в выбранное им время, потому что во всех московских
гостиницах в этот период нет свободных номеров. Проф. Склэр получил более
конкретное объяснение, почему он не может получить визу: симпозиум, в
котором он намерен принять участие - нелегальное мероприятие, поскольку его
планируют проводить на частной квартире.
14. Допросы
10 декабря 1976 года
Генеральная прокуратора и КГБ начали серию допросов. В тот день были
допрошены П. Абрамович, В. Лазарис и В. Престин как свидетели по делу №
7541035/38, о «распространении лживой информации и клевете на советский
национальный и общественный строй». Вопросы касались в основном симпозиума и
самиздатских публикаций «Тарбут» и «Евреи в СССР». В тот же день были
вызваны в КГБ А. Май, Ф. Кандель, Ю. Кошаровский и М. Членов (Кандель и
Кошаровский явиться по вызову отказались). Во время этих «бесед» на
допрашиваемых оказывалось давление с тем, чтобы они отказались от участия в
симпозиуме, в противном случае им угрожали длительным тюремным заключением.
Вызов получил также Б. Дехович, член организационного комитета из Винницы на
Украине. На следующий день, 11 декабря, его предупредили, чтобы он не
выезжал из города.
Меня вызвали в Генеральную
прокуратуру в десять часов утра. Я пришел туда, но там никто не знал
следователя, чья фамилия стояла на бланке вызова. Потребовав у чиновника в
приемной справку о том, что я явился в назначенное время, я вернулся домой.
Загадка разьяснилась, когда сотрудник КГБ позвонил мне домой: это они хотели
меня допрашивать, а не следователь прокуратуры. Прокуратура служила лишь в
качестве места встречи, но они забыли предупредить об этом тамошнего
чиновника, а сотрудник КГБ прибыл с опозданием и не застал меня там. Была
назначена новая дата: 14 декабря. Допросы шли почти ежедневно, включая те
дни, на которые назначен был симпозиум.
13 декабря: В прокуратуру вызывают Л. Виленскую и Э. Эссаса из Москвы и М.
Магера, члена организационного комитета, из Винницы. На всех этих, а также
последующих, допросах внимание следователей сосредоточивалось на симпозиуме
и на распространении еврейской культуры среди еврейского населения страны.
Тем временем еще нескольким
американским ученым было отказано во въездной визе для участия в симпозиуме:
профессору Нью-Йоркского университета Генри Файнгольду, профессору
Колумбийского университета Марвину Герцогу, профессору Баруху Левину из
Нью-Йорка и профессору университета Брауна Джейкобу Нойзнеру. Нойзнеру отказ
объяснили так: приглашение на симпозиум поступило не от официальной
советской институции, кроме того, в квартире, где должен состояться
симпозиум, помещается слишком мало стульев.
14 декабря: В Горьковском университете сотрудник КГБ и ректор предупредили
преподавательницу Хану Ковнер, чтобы ее сын Леонид не участвовал в
симпозиуме. Началась новая волна обысков. Обыскивали квартиры Лены
Дубянской, Н. Полонского и члена организационного комитета Е. Либермана.
У меня дома тоже произвели
обыск, третий по счету, в мое отсутствие - я был вызван на допрос. Вот что
рассказала об этом Шошана:
«В половине одиннадцатого позвонили в
дверь. Я спросила, кто там, мне сказали, что меня вызывают в прокуратуру.
Пока один показывал мне вызов, трое других быстро вошли в квартиру и
предъявили ордер на обыск. Командовал тот же следователь Жданов, который вел
обыск в Черноголовке, с ним были сотрудник КГБ и двое понятых. Они изъяли
материалы по симпозиуму, машинописный сборник статей Эйнштейна «Мой народ»,
дневники и книги на иврите. Сотрудник КГБ стал допрашивать меня о
симпозиуме. После обыска я попросила показать мне вызов в прокуратуру,
который я еще не подписала. Жданов ответил, что никакого вызова не было и
что я «ошиблась».
Власти, КГБ и прокуратура,
прилагали все усилия к тому, чтобы подавить наше движение. Но общественное
мнение Запада связывало им руки. Не будет преувеличением сказать, что оно в
известной мере защищало нас, поскольку власти не могли по-настоящему
расправиться с нами по закону, как они его понимали и как они поступали с
другими советскими гражданами.
Мы продолжали борьбу. Очень
важно было правильное поведение на допросах. Мы научились необходимым
приемам от диссидентов, главным образом, от Владимира Альбрехта. Он по
собственной инициативе пришел к синагоге в один из дней, когда мы там
собирались, и вызвался дать нам несколько уроков на тему «Как вести себя на
допросе». Следователи старались извлечь из допрашиваемого информацию,
которая может повредить ему самому и его товарищам. Но уклоняться от ответов
нам было нельзя, это дало бы властям предлог для обвинения нас в отказе от
дачи показаний и повлекло бы за собой наказание. Нашей целью было не
уклоняться от ответов и в то же время не давать им никакой ценной
информации. И при этом неуклонно соблюдать общепринятую процедуру допроса.
Как происходит обычный допрос обычного гражданина в любой стране?
Допрашиваемый отвечает на вопросы следователя и в конце подписывает
протокол. Такой метод дает следователю возможность формулировать вопросы и
ответы в соответствии со своим предвзятым мнением, и допрашиваемый не всегда
может уловить тонкие оттенки смысла. Но диссиденты объяснили нам, что по
закону мы имеем право отвечать на вопросы в письменном виде. Это давало нам
достаточно времени, чтобы обдумывать свои ответы, иной раз до получаса.
Следователи уже знали этот
метод. Все происходило так: я вхожу, следователь сверяет мои паспортные
данные и начинает допрос. Он записывает свой первый вопрос и передает
протокол мне. Я обдумываю ответ, в котором не должно содержаться никакой
информации, могущей интересовать «противника». Все вопросы касались
самиздатского журнала «Тарбут», в котором я был одним из редакторов, и
симпозиума. Ни та, ни другая тема не содержали в себе никакой клеветы на
советский общественный и государственный строй, так что следователю было от
меня, в сущности, мало проку. Он спросил меня про симпозиум, а я письменно
спросил его, какой именно симпозиум он имеет в виду. Он растерянно посмотрел
на меня. Никаких других симпозиумов, кроме нашего, бедняга не знал и вообще
услышал это слово впервые в связи с нами. Затем он написал: «Где вы достали
изъятый у вас при обыске доклад Мартина Бубера, подготовленный для
симпозиума?» Я подумал немного и написал: «На этот наводящий вопрос я
отвечать не буду». Парень в большом затруднении, он смотрит на меня и не
может удержаться, спрашивает вслух: «Почему?» Я отвечаю: «Будьте добры
записать вопрос «почему?» Дело в том, что Мартин Бубер умер в 1965 году и
никак не мог бы быть докладчиком на нашем симпозиуме, но следователю незачем
это знать. Я написал: «Ответ на этот вопрос не относится к данному
следствию, а скорее к другому, по делу об отказе от дачи показаний».
Следователь ничего не понял, но про Мартина Бубера спрашивать больше не
стал. Последовал обмен еще несколькими вопросами и ответами в том же роде. В
пять пополудни, когда допрос закончился, в комнату вошел следователь Жданов
- тот, что руководил обыском в Черноголовке, и с ним сотрудник КГБ и двое
понятых. Они предъявили мне ордер на личный обыск, но и тут не нашли ничего
для себя полезного.
Вернувшись домой, я узнал от
Шошаны об обыске в нашей квартире.
На тот же день, 14 декабря, у
меня было приглашение на беседу с Ароном Вергелисом, главным редактором
официальной газеты на идиш «Советиш Геймланд». Обычно КГБ проводила свои
мероприятия в безупречно организованном порядке, но из-за того, что
следователь опоздал 10 декабря и мой допрос перенесли на 14-е, я не мог
присутствовать на беседе с Вергелисом. Вместо меня пошел Лазарь Любарский.
Приглашены были также П. Абрамович, И. Бегун и А. Вольвовский.
Ниже приводятся основные
высказывания Вергелиса:
•
Язык еврейских народных масс - идиш. В 1908 году в Черновцах (!)
состоялась первая конференция по вопросам языка и образования, спор был
решен в пользу идиш.
•
Синагога - это религиозный центр, чуждый широким кругам советского
еврейства.
•
О еврейских школах и обучении языку: Это утопическая затея. Еврейской
школы (он имел в виду школы на идиш) сейчас нет ни в одной стране, даже в
Израиле.
•
Самый главный еврейский праздник у советских евреев - это 7-е ноября
(годовщина большевистской революции) и еще 9-е мая (годовщина победы над
нацистской Германией).
•
Своей деятельностью вы мешаете нам.
В тот же день, 14 декабря, в
газете «Горьковская правда» появилась еще одна статья, направленная против
меня. Статья, под заголовком «Разные судьбы», состояла из откликов читателей
на предыдущую статью. Все они, разумеется, клеймили меня. Упоминался в
статье и мой отклик:
Откликнулся на статью «С
пустыми руками» и сам В.М. Файн. «Я не считаю, - пишет он, - что газета
порочит меня, называя сионистом, поскольку я тоже считаю себя сионистом...»
А сионизм - это синоним антисоветчины. Файн даже бравирует этим и в то же
время пытается обвинить газету в том, что его оболгали.
Я подал на газету в суд за
клевету, поскольку там говорилось, что моя деятельность финансируется из
иностранных источников, тогда как на самом деле в то время я, вопреки
утверждениям газеты, еще работал и получал приличную зарплату.
До запланированного открытия
симпозиума оставалась всего неделя. Власти все усиливали давление. Допросы и
обыски превратились в рутину. Но больше всего беспокоила нас слежка –
постоянная, днем и ночью. Спустившись однажды во двор в час ночи, я
обнаружил, что все наше здание окружено сотрудниками КГБ с радиотелефонами в
руках. К каждому из нас была приставлена черная «волга» с пятью агентами
КГБ. Помню, как-то раз мы с Абрамовичем и Престиным торопились куда-то и
сели в такси. За нами немедленно последовали три «волги», по одной на
каждого. Забавно было видеть, как наш тройной эскорт повторял вслед за такси
все его крутые повороты. Ты садился в метро и выходил где-то на отдаленной
станции - «твоя» «волга» тебя уже там поджидала. Слежка создавала постоянное
психическое напряжение, постоянное ожидание ареста и тюрьмы.
Кроме того, КГБ слушало наши
разговоры. Как только мы собирались выйти из дому, внизу, во дворе,
начиналось движение, означавшее, что агенты готовятся нас встретить. Дома мы
с Шошаной старались не говорить на темы, которые могут их интересовать.
Вместо этого мы писали и стирали. Первая наша просьба к приезжавшим к нам
иностранцам была - привезти нам «волшебную доску», простенькую детскую
игрушку, на которой можно писать, быстро стирать и писать снова.
Однако больше всего нас
заботило, как уберечь материалы симпозиума, копии докладов и заполненные
опросные анкеты. Несмотря на настоящую эпидемию обысков, нам все же как-то
удалось скопировать и сохранить большую часть материалов.
Я пишу о себе, о своей жизни,
но, по-моему, полезно будет рассказать здесь о том, что происходило в эту
неделю перед симпозиумом с моими товарищами. Отсчет времени начался.
15 декабря: в Москве пять
часов допрашивают в КГБ Арье Вольвовского. В Кишиневе задерживают на улице и
забирают в прокуратуру для допроса члена оргкомитета симпозиума П.
Ройтберга. В Горьком арестовывают Леонида Ковнера в момент его отъезда в
Москву на симпозиум и сажают на три дня в тюрьму по обвинению в краже.
Министр иностранных дел
Израиля Игаль Алон заявляет в Кнессете, что преследование участников
симпозиума советскими властями представляет собой грубое нарушение советской
конституции и что государство Израиль не может это игнорировать. Народ
Израиля, Кнессет и правительство Израиля приветствуют организаторов
симпозиума. «Народ Израиля и государство Израиль не могут примириться с
преследованием евреев советскими властями. По этому вопросу не может быть
компромисса между нами и СССР», - заявил израильский министр иностранных
дел. Преследования и аресты не смогут остановить евреев в их стремлении
изучать свой язык и передавать наследие народа своим детям. Игаль Алон
выразил свое восхищение и уважение организаторам симпозиума и заверил их,
что еврейство всего мира сделает все возможное для поддержки симпозиума.
Тем временем оргкомитет
симпозиума отправил гражданам Израиля поздравительное послание к празднику
Ханука. В поздравлении говорилось об истоках праздника: избавление
еврейского народа от греко-сирийского духовного гнета. Там говорилось, в
частности: «Кризис, переживаемый в настоящее время советским еврейством,
напоминает трагический период древности, когда еврейский народ стоял перед
массовой эллинизацией и духовным порабощением».
Вечером того же дня мы с
Шошаной участвовали в очередной «среде» - семинаре по еврейской культуре,
проходившем на квартире у Феликса Канделя. На семинар, помимо обычных его
сорока участников, пришли несколько американцев и других иностранных гостей.
Снаружи стояло не менее десятка «волг» и примерно две дюжины сотрудников
КГБ. Иностранцы возбужденно бросились к окну и погасили свет, чтобы лучше
видеть, что происходит внизу. Семинар благополучно продолжался и закончился
через три с половиной часа; машины и агенты КГБ удалились.
16 декабря: Братья Г. и И.
Гольдштейны, члены оргкомитета симпозиума из Тбилиси, по прибытии в Москву
задержаны и отправлены самолетом обратно за их же счет. В Кишиневе
допрашивают члена оргкомитета П. Ройтберга. Арье Вольвовского в Москве
вызывают для «беседы», но он отказывается явиться. В Ленинграде допрашивают
членов оргкомитета Е. Абезгауза и А. Богуславского. В Вильнюсе начинается
следствие против члена оргкомитета проф. Н. Саланского, пережившего
Катастрофу - по обвинению в распространении антисоветской пропаганды.
17 декабря: в КГБ вызывают проф. М. Азбеля и Л. Виленскую. «Беседа», как
сообщает Л. Виленская, была односторонней. Ей было сказано: «Не думайте, что
если Файн и Азбель замешаны в этих делах, так и вы можете заниматься этим
безнаказанно». У члена оргкомитета В. Браиловского в Москве и у Г. и И.
Гольдштейнов в Тбилиси производятся обыски. В ночь на 18 декабря задержан в
Москве член оргкомитета Б. Гурфель и выслан за свой счет в Таллин. В Таллине
его допрашивают и обыскивают квартиру. В тот же день, 17 декабря, отключают
телефоны в квартирах у организаторов симпозиума, у их родных и знакомых.
В Уфе, в Башкирии, вызывают в
прокуратуру Изидора Ляста. На допросе его спрашивают о симпозиуме и требуют
сказать, он ли написал для симпозиума доклад под псевдонимом «Ахарон».
Посол Израиля в ООН Хаим
Герцог вручает Генеральному Секретарю ООН петицию, подписанную почти сотней
евреев из девяти советских городов, и требует, чтобы она была распространена
в качестве официального документа Генеральной Ассамблеи Объединенных Наций
(это та самая петиция, которую мы послали израильскому президенту Эфраиму
Кациру).
18 декабря: В Киеве КГБ производит обыск в доме члена оргкомитета А.
Мизрухина. В Минске прокуратура допрашивает члена оргкомитета И. Гольдина.
19-20 декабря: В Ленинграде
подвергают допросу Абу Таратуту и его жену Иду, докладчиков на симпозиуме.
Допрашивают также (21 декабря) членов оргкомитета Е. Абезгауза и А.
Богуславского. И. Ляста в Уфе допрашивают вторично. Ляст, мой приятель еще
со студенческих времен, действительно написал статью о еврейской демографии
под псевдонимом «Ахарон» (слова «last» по-английски и «ахарон» на иврите
означают «последний»). Следователь заявляет Лясту, что его отказ от «дачи
показаний» повредит ему на суде, напоминает ему об ответственности перед
семьей. После трехчасового допроса Ляста отпускают, одновременно вручив ему
вызов на следующий допрос, 20 декабря.
Допрашивают также членов
организационного комитета В. Богомольного (в Москве) и И. Гольдина (в
Минске); В Престина вызывают и делают ему предупреждение.
Но, несмотря на все эти
обыски, на все эти допросы, мы были по-прежнему сильны духом. Если одной из
целей, которые ставили себе советские власти, было сломить нас, им это не
удалось. Помню, как один американский журналист, по мере того, как
приближался срок симпозиума, все время спрашивал меня: «Вениамин, неужели вы
действительно на это пойдете?» Когда он осознал, что наша решимость тверда,
и понял, что мы даже думать не намерены об отступлении, он воскликнул
«Счастливого вам праздника Хануки, Вениамин!».
Большинство активистов не
были верующими евреями, но им была присуща известного рода религиозность,
понимание того, что есть вещи более важные, нежели сиюминутные потребности,
вещи, ради которых стоит подвергаться опасности. Я, возможно, переношу на
других свои собственные ощущения, но я считаю, что все мы проявили
самоотверженность в равной мере.
Официальной целью допросов
было доказать, что наша деятельность является преступной. Но здесь власти
наткнулись на непреодолимое препятствие: мы делали все открыто и в полном
соответствии с советскими законами и международными соглашениями. Напротив,
сами власти грубо нарушали собственные законы.
15. Срыв
симпозиума
Было ясно, что власти не
допустят проведения симпозиума. Никто из приглашенных из-за границы (за
одним исключением, о котором я расскажу позже) не получил виз под тем
смехотворным предлогом, что якобы в гостиницах нет свободных номеров.
Госдепартамент США выразил против этого резкий протест. Нашим товарищам из
других городов запрещено было приезжать в Москву. За нами, организаторами
симпозиума, была установлена активная круглосуточная слежка. Когда товарищи
спрашивали нас, где симпозиум будет происходить, мы не могли дать им
определенного адреса, поскольку тогда КГБ не подпустило бы людей к этому
месту. Тогда я подал идею: назначим всем участникам встречу 21 декабря в
десять часов утра у Большой Синагоги. Григорий Розенштейн, хотя он и не
участвовал раньше открыто в подготовке симпозиума, предложил для его
проведения свою квартиру. Так мы и поступили.
О том, что происходило 21
декабря, в день, назначенный для открытия Симпозиума, и в последующие дни, я
приведу несколько выдержек из свидетельств его организаторов и других
еврейских активистов, опубликованных в «Белой книге Симпозиума» (Еврейский
Самиздат, т. 15).
П. Абрамович: 21 декабря 1976
г. произведен десятичасовой обыск квартиры.
М. Азбель: С 9 часов утра
(время выхода из дома) 21 декабря до двух часов дня 24 декабря находился под
домашним арестом.
Э. Эссас: 21 декабря. День
открытия Симпозиума. Выхожу в 9 часов утра, меня встречают двое в штатском и
отводят в местный пункт милиции. Хотят побеседовать, после моего отказа
оставляют одного в комнате. На книжной полке только два рода книг: старое
собрание сочинений Ленина и уникальное издание - собрание сочинений Сталина.
Читаю последнее. Наконец-то получил возможность прочесть знаменитый труд
вождя всех народов: «Марксизм и национальный вопрос». В нем доказывается,
что евреи - не нация. Всего просмотрел пять томов, больше не дали, увели
домой и сказали, чтоб сидел дома четыре дня. У дверей поставили милиционера,
а во дворе напротив окон - автомобиль с тремя штатскими, не считая шофера.
22, 23 и 24 декабря. Сижу дома. Узнаю о внешних событиях по радио (Голос
Америки и Би-Би-Си).
И. Бегун: В день открытия
Симпозиума я вышел из дома в 9 утра. У подъезда стоял милиционер и двое в
штатском. Посадили в машину, доставили в ближайший опорный пункт. В
одиннадцать часов вместе с милиционером и сотрудником КГБ вернулся домой.
Там пробыл четыре дня.
В. Браиловский: 21 декабря в
девять утра около подъезда своего дома был задержан нарядом милиции и
сотрудников КГБ и препровожден в опорный пункт охраны порядка, где
продержали до десяти вечера. С 22 по 24 декабря находился под домашним
арестом.
Л. Вольвовский: 21 декабря в
9.30 утра был задержан у дома сотрудниками КГБ и милицией... Был проведен
обыск в течение девяти с половиной часов. До 24 декабря находился под
домашним арестом. 22, 23 и 24 - непрерывные допросы.
Е. Либерман: 21 декабря - при
выходе из дома в 9 утра был задержан группой неизвестных (5 человек),
которые в сопровождении милиционера провели меня в опорный пункт милиции и
без объяснения причин продержали там до девяти вечера. 22-23 декабря - меня
не выпускали из дома.
В. Престин: 21 декабря в 9.30
утра был задержан у дома, доставлен в опорный пункт милиции и отпущен в 11
вечера. 22, 23, 24 декабря домашний арест, на лестнице – милиционер.
М. Членов: 21 декабря в 9.10
утра был задержан у дома и отвезен в опорный пункт охраны общественного
порядка. В 10
утра был привезен домой для проведения обыска. Обыск продолжался 14
часов, изъяты 95 наименований, большая часть которых не имеет даже отношения
к еврейской культуре.
22-23 декабря с 10 утра до
четырех дня находился на допросах. 24 декабря с одиннадцати до четырех дня
находился на допросе у следователя Демиденко. В четыре тридцать был привезен
домой. В семь вечера в квартиру пришли сотрудники КГБ или милиции,
сопровождавшие по утрам на допросы, объявили, что режим снимается...
Ф. Кандель: 21 декабря, в
день открытия Симпозиума, у меня был произведен обыск, с 9 утра до 6.30
вечера. После обыска, когда я вышел из дома, милиция и люди в штатском
потребовали моего немедленного возвращения в квартиру... С этого момента и
до шести вечера 24 декабря перед моей квартирой на лестничной площадке
находился круглосуточный милицейский пост. Они не выпускали меня из квартиры
и не впускали ко мне тех, кто приходил меня навестить.
Что происходило с Шошаной и
со мной в тот зимний московский день 21 декабря? Примерно то же, что и с
остальными организаторами симпозиума. Мы вышли из дома в 9 утра, не зная,
каковы замыслы властей относительно нас. Мы намеревались собраться у Большой
Синагоги на улице Архипова и оттуда всем вместе идти на квартиру Розенштейна
на открытие симпозиума. Мою вступительную речь конфисковали во время одного
из обысков, тем не менее, я собирался произнести ее по памяти. Однако ничего
из всех наших планов не вышло. К нам подошли двое, милиционер и человек в
штатском, и арестовали меня без предъявления документов и без объяснения
причины ареста. Они могли себе позволить не заботиться о соблюдении закона –
власть была в их руках. Шошану они не
остановили, и она без помех дошла до синагоги, но у входа в дом Розенштейна
арестовали и ее. Меня тем временем привели в милицейский участок. На мой
вопрос «За что вы меня арестовали?» ответ был «Сами знаете!» В два часа дня
меня отвезли домой, и следователь Демиденко показал мне ордер на обыск и
потребовал выдать ему наши антисоветские материалы. Сделать это я не мог,
поскольку ничего такого у меня не было. Это был уже четвертый обыск в нашей
квартире, не считая двух личных досмотров, и у нас не оставалось ничего для
них интересного. Я находился под домашним арестом вплоть до вечера 24
декабря.
Шошане было позволено
выходить за продуктами в сопровождении сотрудника КГБ. Однажды я выглянул во
двор из нашего окна на девятом этаже, и мне показалось, что они остановили
Шошану, выходившую из подъезда. Я немедленно спустился вниз, но не успел я и
слова сказать, как меня задержали и велели сесть в машину. По дороге я
разъяснил кагебисту, что задержание моей жены – это игра не по правилам.
Выслушав меня, он дал знак водителю, машина развернулась и подъехала обратно
к моему дому. Сотрудник КГБ зашел в соседний дом, тут же вышел и сказал, что
с Шошаной все в порядке и что я должен вернуться домой.
Далее следуют свидетельства
активистов, не связанных непосредственно с подготовкой симпозиума, которым
позволено было собраться у синагоги и затем пойти домой к Розенштейну.
Наум Мейман: День 21 декабря.
На этот день было назначено открытие международного Симпозиума по еврейской
культуре. К 10 часам утра я пришел к синагоге, где уже собралось примерно
50-60 человек. Среди присутствующих был и академик А. Д. Сахаров... Стало
известно, что все члены Оргкомитета Симпозиума и многие докладчики
арестованы, а доклады конфискованы.
Анатолий (Натан) Щаранский:
21 декабря я направился к синагоге, где должны были собраться все, желающие
принять участие в Симпозиуме по еврейской культуре. По дороге я позвонил по
телефону, по которому мы заранее договорились сообщать обо всех событиях, и
узнал первые новости: «Задержаны Файн, Престин, у Абрамовича, по-видимому,
обыск». Подойдя к синагоге, я увидел Андрея Дмитриевича Сахарова с женой,
человек 10-15 евреев и по меньшей мере столько же американских, английских,
французских, итальянских и шведских корреспондентов. Я сообщил им новости. В
течение следующих 30-40 минут непрерывно подходили евреи и приносили новые
сообщения о задержанных участниках Симпозиума, об отключенных телефонах, об
обысках. Когда стало ясно, что, по-видимому, задержаны все члены Оргкомитета
Симпозиума и почти все докладчики, корреспондент АП Том Кент спросил меня:
«Считаете ли вы Симпозиум сорванным, или будете его проводить в какой- либо
форме?» Я не стал отвечать на этот вопрос, а перевел его для всех: в этот
момент собралось уже около 50 евреев. Два-три голоса неуверенно сказали:
«Конечно, все сорвано», но, как только Наталья Розенштейн (муж которой тоже
был задержан утром при выходе из дома), предложила поехать к ней домой и
выслушать хотя бы те доклады, тексты которых сохранились, все ее горячо
поддержали. По дороге к Розенштейнам я еще несколько раз звонил по
условленному телефону, узнавал последние известия («обыск у Канделя,
задержан Лернер с женой и т.п.») и передавал их корреспондентам, которые
одновременно звонили в свои агенства. Их интерес к происходящему был
необычайно велик. Нас сопровождала все увеличивающаяся толпа сотрудников
КГБ.
В квартире у Натальи
Розенштейн собрались 60 человек, не считая корреспондентов. ...После
короткой, но горячей дискуссии все пришли к единому мнению: «Симпозиум
сорван, но в знак протеста против действий властей и демонстрируя нашу
солидарность с организаторами Симпозиума, мы проводим однодневный семинар».
Председателем нашего семинара
был избран Наум Натанович Мейман. Было принято от имени участников семинара
обращение в ЦК с требованием прекратить репрессии против организаторов
Симпозиума, вернуть конфискованную во время обысков литературу и наказать
виновных в незаконных действиях. Затем были заслушаны семь сохранившихся
докладов. Несколько раз во время чтения докладов сотрудники КГБ ломились в
квартиру, но взломать дверь не решились.
...Часа в четыре семинар
окончился.
22 декабря премьер-министр
Израиля Ицхак Рабин начал свою речь в Кнессете декларацией солидарности с
«нашими братьями, советскими евреями, страдающими от гнета и угроз».
Представитель Белого Дома
выразил свою озабоченность по поводу неблагоприятных новостей из СССР и
заявил, что отказ выдать визы гостям симпозиума является нарушением
Хельсинских соглашений.
Деятели науки выступили с
протестом против срыва московского Симпозиума. В Гарвардском университете
был организован «симпозиум в изгнании». Профессора Барух Левин, Марвин
Герцог, Марвин Фокс, Генри Файнгольд, Маршалл Склэр и Джейкоб Нойзнер прочли
конспекты докладов, подготовленных ими для московского Симпозиума. Лауреат
Нобелевской премии писатель Эли Визель назвал духовное пробуждение
советского еврейства «мессианским чудом», которое советские власти
рассматривают как угрозу.
Президент Университетской
Иешивы (Yeshiva
University, Нью-Йорк) д-р Норман Лэмм заявил:
«Эти русские евреи дают нам пример решимости евреев оставаться евреями,
сохранить свое своеобразие в рядах человечества - один из самых
примечательных и великолепных примеров в современной истории».
В телеграмме, направленной
первому секретарю ЦК КПСС Брежневу, «симпозиум в изгнании» потребовал
«положить конец жестокому преследованию организаторов московского
Симпозиума».
Подобные конференции деятелей
науки и искусства состоялись также в других местах по всей Америке: в
Калифорнии, Чикаго, Филадельфии, Нью-Хэйвене, Кливленде. В конференции в
Йельском университете участвовали профессора Говард Арселл, Ричард Баулесс,
Деннис Голлагер, Артур Гилберт и Чарлз Миллиген. На митинге в Лос-Анджелесе
выступил Говард Фаст. В свое время Фаст был одним их ведущих левых писателей
Америки, в 1953 году удостоился Сталинской премии мира, но к концу
пятидесятых годов он полностью разуверился в коммунизме.
Евреи Англии провели
демонстрацию перед советским посольством в Лондоне. В Ливерпуле группа
женщин и детей в черной одежде выпустила сотни белых воздушных шаров с
надписью: «Свободу советским евреям!» Знаменитый скрипач Иегуди Менухин
заявил, что Советы ответили отказом на его просьбу о въезде в Москву,
стремясь не допустить его участия в симпозиуме (The
Jewish
Chronicle, Лондон, 31 декабря 1976 года).
На лондонском симпозиуме
профессор Лондонского экономического колледжа Леонард Шапиро и д-р Гади Яцив
из Иерусалимского университета выступили с докладами на тему «Культура под
угрозой». В Южной Америке симпозиумы прошли в Мексике и в Аргентине. На
симпозиуме в Буэнос-Айресе присутствовали сто пятьдесят профессоров и
журналистов. В столице Голландии Гааге состоялась демонстрация перед
советским посольством, а затем митинг протеста, на котором выступили
представители большинства политических партий.
В Израиле симпозиум
солидарности почтил своим присутствием президент Эфраим Кацир. Он рассказал
участникам о письме, подписанном почти сотней советских евреев, копию
которого он переслал генеральному секретарю ООН. В своем ответе
организаторам московского Симпозиума он выразил свое восхищение их героизмом
«от имени еврейского народа здесь и в диаспоре, и от имени всех, кому дорога
свобода... Вы – живое доказательство того, что духовную силу человека нельзя
сломить».
Иерусалимский симпозиум
послал организаторам московского Симпозиума следующую телеграмму:
«В седьмой день Хануки
состоялось собрание Израильской Национальной Академии Наук под
председательством президента государства Израиль. Присутствовали члены
Академии, представители Всемирного Объединения по изучению еврейства и
Комитета ученых в поддержку советского еврейства, а также видные
общественные деятели. Был проведен симпозиум на тему: борьба советского
еврейства за возрождение еврейской культуры, чему свидетельством симпозиум в
Москве. К сожалению, наши специалисты в области иудаики не были допущены к
участию в ваших дикуссиях. Мы послали вам их доклады, но не уверены, что вы
их получили. Доклады, прочитанные на нашем собрании, ваше положение, ваши
усилия и ваши заявления, дошедшие до нас, - все это вызвало у присутствующих
глубочайшее уважение. И самое главное – то, что мы в состоянии сделать для
вас, вы делаете для всего Израиля, укрепляя дух еврейского народа, внося
свой вклад в развитие его культуры, стремясь к достижению его целей. Желаем
вам сил и мужества, вместе мы обретем новые силы.
Тем временем мы все
находились под домашним арестом. О семинаре в доме Розенштейнов мы узнали по
радио (разумеется, не по советскому). Допросы и обыски продолжались. В
Москве, кроме уже упомянутых, следует добавить допросы и обыски, которым
подверглись Галина Менджерицкая, ее сестра Нора и мать Циля Райтбурд (В
других городах тоже шли допросы:
Рига: 21 декабря - А. Цинобер
и Г. Шапиро. 22 декабря - И. Арьев, В. Каминский и Г. Шапиро.
Вильнюс: В. Дрот и В. Райз;
продолжается допрос Н. Саланского.
Ленинград: А. Богуславский и
И. Абезгауз, 21 и 23 декабря.
Минск: И. Голдин, с 21 по 24
декабря.
Уфа: В далекой Башкирии 22
декабря снова вызывают на допрос И. Ляста. Как и на первых двух допросах,
требуют сказать, он ли написал статью для симпозиума под псевдонимом Ахарон.
Следователь показывает Лясту фотокопию статьи. Как и прежде, Ляст
отказывается отвечать.
24 декабря всех содержавшихся
под домашним арестом отпустили. Мы снова свободны - насколько можно быть
свободным в этой стране.
В тот же день газета Нью-Йорк
Таймс опубликовала передовую статью о том, как советские власти сорвали
симпозиум:
МОСКОВСКИЙ СИМПОЗИУМ
Лихорадочная советская
реакция на неофициальный симпозиум по еврейской культуре на этой неделе в
Москве была бы весьма комична, если бы дело не обстояло так серьезно.
Временами казалось, что все
военные силы Кремля, за исключением атомного оружия, были брошены на то,
чтобы отразить эту чудовищную угрозу советской власти. Толпы полицейских и
агентов секретных служб брали под арест одних «заговорщиков», других
заставляли не выходить из дома, угрожая в противном случае тюрьмой.
Иностранцам, подозреваемым в намерении участвовать в симпозиуме, отказывали
во въездных визах, говорили, что в гостиницах нет свободных номеров.
В квартирах шли обыски,
кое-кого из жителей других городов депортировали из Москвы, в московском
аэропорту бдительно следили, чтобы прибывающие не провезли контрабандой
подрывные материалы на иврите.
Симпозиум, насильственно
ограниченный во времени и лишенный большинства научных докладов, закончился.
Советское государство стоит, как стояло. Остается лишь вопрос: почему столь
скромная попытка воспользоваться свободой слова, гарантированной
Конституцией, вызвала такую панику в Кремле.
После этих событий мы снова
стали пользоваться относительной свободой передвижения. Впервые после всего
произошедшего мы встретились у синагоги. И здесь нас ожидал сюрприз.
Оказалось, что власти все же не всемогущи: один из приглашенных на симпозиум
иностранцев, раввин Нахум Рабинович, сумел приехать, невзирая ни на что.
Раввин Рабинович - обаятельный человек, профессор математики и эксперт в
области статистки Талмуда, автор книги на эту тему. Приехал он как раз в то
время, когда мы находились под домашним арестом, и не мог никого найти. И
только тогда, когда нас выпустили, мы сумели встретиться с ним и пригласить
его к себе домой. Годы спустя я встретил его в Лондоне, где он был
директором Еврейского Колледжа. В настоящее время он возглавляет иешиву
«Биркат Моше» в Маале Адумим поблизости от Иерусалима.
(продолжение следует)
Всего посещений: 3204
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2017/Zametki/Nomer2_3/Fajn1.php - to PDF file
Комментарии: