Влюбленный кагэбэшник
1.
Они встретились в метро – Жозефина и Павел. В метро, неподалеку от площади
Дзержинского. Жозефина ехала в синагогу на Маросейке, а Павел... Но о Павле
позже, не сейчас...
Жозефина... Следует предупредить: никто не называл ее Жозефиной, ее звали
укороченно – Финой, и в школе, и в институте, даже мама, которой почему-то
пришло в голову назвать свою дочку Жозефиной, называла ее Финой, Финочкой, в
минуты ласки – Финюнчик... Фина была маленькая, стройненькая, черные волосы
сами собой вились колечками, глаза ее были огромные и синие-пресиние, а
носик посередке имел небольшую горбинку, которая, если приглядеться,
придавала изящество и утонченность всему лицу.
Павел это почувствовал и приблизил свою руку, сжимавшую перекладину, к
маленькому кулачку Фины, уцепившейся за блестящую никелированную трубку,
протянутую над заполненными людьми сидениями. Руки Павла и Фины
расположились рядком – его большой и мускулистый кулак и ее крохотный
кулачишко. Их руки даже соприкасались. Фина скользнула взглядом по своему
соседу в плотной вагонной толчее – он был высок, худощав, белокур, серые
глаза его, когда он смотрел на нее сверху вниз, смеялись. Скорее всего они
были сверстниками, возможно он на три-четыре года старше...
Она отвела взгляд – застенчивый, стеснительный. Он произнес глуховатым
голосом, негромким, однако не затерявшимся в гудящей, шаркающей подошвами
толпе:
– Вы мне нравитесь... Я хотел бы с вами познакомиться...
Она ответила, сосредоточивши в своих словах всю суровость:
– Я не люблю уличных знакомств.
Глаза его продолжали смеяться, а улыбка весело растянула – круглой скобочкой
– его тонкие губы:
– Но здесь не улица, а метро...
– Все равно...
– Почему?..
– Не люблю знакомиться со случайными встречными.
– А я. может быть, не случайный...
Ей было выходить на Дзержинке, и он вышел вместе с ней, то есть за нею, ни о
чем не спрашивая. И встал позади нее на ступеньку эскалатора. У нее был
разбухший портфель, который, перевешивая левую руку (правой они держалась за
ползущий вверх резиновый поручень эскалатора), кривил ее плечо.
Он взялся за ручку портфеля:
– Давайте я подержу...
Она не выпустила портфель из руки, только крепче сдавила пальцы. «Вот
липучка», – подумала она. Ей не хотелось, чтобы он за нею следовал, да этого
было и нельзя. Бабушка ее, Лия Исаковна, была верующей (муж ее умер), Фина
выучилась читать на идиш и читала бабушке, плохо видившей, Шолом-Алейхема и
Ахад-Гаама, но этого было ей мало: когда она училась в десятом классе,
громили «космополитов», потом отца не принимали в Москве на работу… И перед
нею встал вопрос: кто мы?.. Кое-что ей удавалось раздобыть в библиотеках, но
в основном она брала книги у Абрамовича, с которым ее познакомили в
синагоге: у него была масса книг по еврейской истории, он охотно давал их
читать всем желающим... Но своему новому знакомцу (как быть?.. они постояли
перед входом в метро, даже перекинулись несколькими словами…) представлять
старика Абрамовича она опасалась...
Она уговорила Павла (теперь она знала его имя), чтобы он не шел за нею, не
увязывался за нею («липучка», так и только так она его про себя называла),
поскольку ей необходимо заглянуть в министерство и еще кое-куда, пускай он
ожидает ее здесь, возле театральной кассы... Она вернется – в отличие от
многих женщин и девушек, она держала свое слово, хотя он, Павел, этого и не
знал... Она оставила его перед входом в метро и, помахивая тяжеленным
портфелем, в котором находились уже прочитанные ею книги Абрамовича, перешла
дорогу возле «Детского мира»...
Она заскочила в «Детский мир», пробежала вдоль здания КГБ, с некоторым
холодком вдоль позвоночника, миновала Политехнический, памятник героям
Плевны, свернула налево... Притом ей все время казалось – она бы никому,
даже себе не могла бы объяснить – что ее новый незнакомец преследует ее,
незаметно, крадучись... Она вошла в синагогу, разыскала, как они
договаривались, Абрамовича, старика с палочкой, в ермолке на лысой голове,
он принял книги, погладил ее по плечу короткими, раздутыми в суставах
пальцами, со строгой нежностью вгляделся в ее лицо – и вручил «Пиркей авот»
(«Поучение отцов») присовокупив, что она могла не возвращать ему…
Фина вышла из синагоги на Маросейке, но ей снова показалось, что Павел
следит за нею, преследует ее. Фина осмотрелась – нигде не было ни одного
человека, кроме двух стариков, которые, поддерживая друг друга, поднимались
в гору, к улице Кирова. Она успокоилась, даже приспустила с головы вязаный
платок, белый, очень идущий к ее черным волосам и синим глазам...
Она ожидала, что его не будет под липой с облетевшими за зиму листьями, где
они расстались, но он стоял на том же месте, в легком пальто, без шапки,
волосы отсвечивали на солнце, играли на ветерке. У него в руках был букетик
ландышей. Он уже издали заметил ее и пошел ей навстречу. Ландыши, окруженные
зелеными острыми лепесточками, он протянул ей. Она зарделась. Она приникла к
букетику лицом, втянула носом свежий, острый аромат крошечных колокольчиков,
уснащавших тонкие стебельки, заканчивающиеся еще не распустившимися,
меленькими бутончиками.
– Где вы их взяли?.. В такую рань...
– Это секрет... Такой же, как вы – когда ходили в свое «министерство»...
Глаза его по-прежнему смеялись. Фина смутилась. Павел, очевидно, шел за нею
до самой синагоги...
2.
Она поняла – он преследовал ее... Зачем?.. У него были свои намерения...
Синагога... Заметил ли он, как передавала она Абрамовичу его книги?.. Она
не встречала в синагоге никого из молодых – одни старики... Она была в его
руках...
Он смотрел на нее, не спуская глаз. Он видел все – портфельчик, в котором
лежал «Пиркей авот», видел, как она подносила к своему носику ландыши, как
вдыхала их аромат, видел, как ее лицо обрамлял вязаный легкий платочек,
видел, как черная прядка, завиваясь колечком, падала на её выпуклый лоб,
видел ее синие глаза, которыми любовались многие и которые она стремилась
прикрыть веками или отвернуться, глядя куда-то вбок... Она чувствовала себя
как бы просвеченную рентгеном.
Они сели на отходивший от площади Революции троллейбус тринадцатый и поехали
на площадь Коммуны, там был парк, озеро, на котором плавали лебеди... Она не
могла ему отказать, причиной были не только ландыши.
Они вышли на площади Коммуны, возле возвышающегося всеми пятью углами театра
Красной Армии, вошли в парк, он угостил ее мороженным, они присели на
скамеечке, при этом его колени соприкасались с ее круглыми, прикрытыми полой
пальто коленками. Она отодвинулась.
– Что вы делали в синагоге? Вы – верующая?..
– Мне хотелось знать историю моего народа... Я знаю русскую историю, но мне
хотелось вдобавок изучить историю народа еврейского...
Павел смотрел на нее пристально, серьезно. Впервые он ощутил в этой девушке
не хитрость, не лукавство, прикрывающее подлинные намерения, а прямоту,
смелость, хотя, наверное, она разгадала, кто он...
– А вы – еврейка?.. Я так и думал... Но почему у вас такое странное имя –
Фина, Жозефина?.. Ведь оно не еврейское, а французское?..
– Не знаю, я никогда об этом не задумывалась... Мама назвала меня так...
Хотя я предпочитала бы называться Саррой... Или Рахилью... Или Ревеккой...
Павел смотрел на нее с изумлением, расширив глаза.
Ревекка... Сарра... Это когда все стараются скрыть свое имя, когда взамен
еврейских, исконных, дают своим детям русские имена, чтобы скрыть свое
происхождение... Отчаянная девка...
Она не смотрела на него – смотрела на свои колени в черных чулочках, и в ее
взгляде, в плотно сжатых губах проступало что-то упрямое, ожесточенное...
Павел свернул разговор на лебедей, скользивших по водной глади.
– Почему они не взлетают? – спросила Фина.
– У них крылья подрезаны, – сказал Павел.
Потом перескочил на кино, в то время заполонили экраны итальянцы с их
неореализмом, потом коснулся театров... Фина жила поблизости, на Селезневке,
в краснокирпичном доме старой постройки, он знал ее адрес (квартира номер
7), но прикинулся, будто адрес ему не известен и записал его – дом, квартиру
и телефон, чтобы позвонить, когда он, Павел, добудет билеты – в кино или
театр Вахтангова, который Фина предпочитала всем другим...
3.
Павел никогда не думал, что ему понравится еврейка... До сих пор ему
нравились русые, белокурые, с заплетенными в одну или две косицы волосами,
уложенными венчиком, нравились широкие румяные лица, нравились
туманно-голубые глаза, в которые ты погружался, как в реку... Он был сам из
северной деревеньки, он рос-вырастал среди северной природы, среди
северно-женских лиц... Но тут ему вдруг мерещилось одно и то же лицо, Павел
видел его перед собой: черные, в колечках, локонки, синие-пресиние глаза в
густых ресницах, носик с маленькой горбинкой, ближе к переносице... И
стройненькая талия, и круглые коленки между полами пальто...
На следующий день его вызвал капитан Огородников. Павел знал, зачем он
вызывает его, и заранее приготовился.
Огородников сидел в отдельном кабинете, маленьком, напротив окна, высокого,
затененного по бокам коричневыми, до пола, занавесями. Свет падал на
сидящего перед столом, что же до капитана, то лицо его находилось в
полумраке – широкий лоб, выпуклые глаза, круто вылепленные ноздри, как у
бульдога: любой, даже самый малейший запах, он чуял своим носом...
– Вчера вы встретили Жозефину Гуревич... Что вы скажете о ней?..
Как и капитан Огородников, Павел был одет в китель с погонами,
отлакированную портупею, синие брюки...
– Я шел за ней от самого ее дома... Мы познакомились в метро... Я вызвался
ее проводить... Она отказалась... Потом она зашла в «Детский мир», смешалась
в толпе, чтобы отвязаться от меня... Потом прошла мимо КГБ здесь, на
Дзержинке, постояла у памятника героям Плевны...
– Меня эти подробности не интересуют... Меня интересует синагога... –
Капитан сердито выкатил глаза, отбросил ручку, которую до сих пор держал
зажатой в пальцах. Ручка скатилась на пол, Павел поднял ее и положил на
стол. Огородников не обратил на Павла внимания, продолжая сверлить его
пронизывающим взглядом.
– Потом она зашла в одно из министерств на площади Ногина...
– Я не об этом вас спрашиваю! Заходила Гуревич в синагогу и зачем?..
Павел смотрел вниз, на ножку стола.
– Она не заходила в синагогу... Я наблюдал за ней, она прошла мимо...
– Значит, она оказалась рядом с синагогой?.. Зачем?..
– Она проходила мимо... В синагогу на улице Архипова она не заходила...
Огородников прищурился:
– Как так?.. Абрамович доложил, что Гуревич вернула ему еврейские книги, а
вы не заметили?.. От него поступили сведения, что она давала читать их
многим – своим друзьям, подругам?.. То есть распространяла сионистскую
пропаганду?.. Как вы смогли этого не заметить?..
Перед Павлом промелькнуло личико Фины, ее яркие, синие, знойные глаза...
Маленькая, как птичка, едва достающая рукой до поручней в метро...
Сионистская пропаганда?..
– Не может быть... Он что-то путает...
– Путает?..
– Да, ради того, чтобы придать себе значительность...
Павел не отрывал взгляда от ножки стола. Перед ним скользили по
зеркально-синей воде лебеди, отражаясь в перевернутом виде, проплывая вниз
головой... Она сидела на скамеечке на берегу, ела мороженое «эскимо»,
слизывая шоколадную кожицу...
– Идите... И впредь будьте более бдительны…
Огородников проводил Павла хмурым взглядом, пока тот, щелкнув ботинками,
выходил из кабинета…
4.
Однажды они были в кино.
Фине нравилось его открытое лицо, смеющиеся глаза... Нравилось, что он
высок, плечист, во всей его фигуре ощущалась уверенная, спокойная сила...
Это ей тоже нравилось. Еврейские юноши, и близкий ее друг, которого взяли в
армию, были умны, сообразительны, насмешливо-серьезны, но в них не
чувствовалось простой физической силы, которая могла защитить, могла
послужить надеждой и опорой... А что касается его преследования, когда в
первый раз они познакомились, то все это было ее выдумкой, фантазией,
результатом страха, боязни...
Рука Фины лежала на подлокотнике кресла. Павел впервые прикоснулся к ней,
сжал, стиснул своей широкой лапищей и не выпускал до конца сеанса. Ему было
все равно, что там происходило на экране. Он сжимал маленькую, в четверть
своей ладони, ручку Фины, и ему казалось, что кровь ее пульсирует,
переливается, сообщается с его кровью...
Он держал ее руку в своей, то стискивая, то ослабевая чуть-чуть свои крепкие
пальцы, и она не выдергивала маленький жесткий кулачок из его руки, целиком
погруженная в события фильма, не отрывая глаз от белого полотна, в которое
откуда-то сзади бил прямой, напряженный пучок света.
Они вышли из «Художественного», на Арбате, он проводил ее до мой. Ему
хотелось ее поцеловать, прощаясь, но у нее было такое строгое лицо и так она
стремительно взбежала по лестнице на свой верхний этаж, что он не осмелился
подчиниться охватившему его порыву…
В другой раз они были на «Миллионерше» в театре Вахтангова, с Борисовой в
главной роли, добыть билеты на этот спектакль было трудно, и Павел
воспользовался своим удостоверением, пройдя к директору – ему тотчас вынесли
два билета. Фина от изумления ахнула: попасть на Борисову было не так
просто...
После театра они шли по уже порядком опустевшим улицам Москвы, Павел
расспрашивал ее о «еврейских книгах», об истории еврейского народа, она
рассказывала – о Хасмонеях, о Масаде, о Бар-Кохбе... Павел слушал ее
внимательно, переспрашивал, Фине было приятно, что он вникает в «Иудейские
древности», о которых она прочитала у Иосифа Флавия, взятого у Абрамовича...
– Вот какими были евреи в старину!.. – восхитился Павел. – Удивительно!..
– Почему только в старину? – пылко возразила Фина. – Мой отец прошел всю
войну, дошел до Берлина...
– В каких частях?..
– Простым солдатом, потом – сержантом...
Что-то в тоне Павла заставило ее смутиться, усмешка, таившаяся в глубине его
голоса, ее оцарапала.
– Почему ты спрашиваешь – в каких частях?..
– Да, говорят, многие отсиживались в Ташкенте. Я имею в виду не твоего
отца...
– ...А теперь в Москве не принимают его на работу... Он ездит к черту на
кулички, в Казахстан, в Хана-Арку... А у него больной желудок... Мы
пришли...
Они стояли возле краснокирпичного, а сейчас темного, почти черного дома, у
подъезда, в который вот-вот должна была нырнуть Фина. Павлу было жаль ее, он
чувствовал себя в чем-то виноватым, хотя не понимал – в чем?.. Улица была
пустынна, окна погасли, только напротив, где помещалась булочная, в
двухэтажном доме, горел свет.
Павел обнял Фину. Ее лицо, как в раме, было в закругленных кружевных
зубчиках платка, надвинутого на лоб, из-под него выглядывали черные колечки
волос. Ближний фонарь отражался в ее глазах, они блестели – то ли от света,
то ли от наполнявших – от века до века – слез. Павел поцеловал ее в губы.
Она отстранилась, освободилась от его объятий.
– Я не могу... Не могу... Я дружу с одним парнем, он в армии... Мы дружим
уже много лет...
– Ну и что?..
– Это было бы изменой... – Последнее слово Павел скорее не услышал, а угадал
по движению ее губ.
5.
Павел все-таки уговорил ее встретиться через несколько дней, сходить на
танцы в парк Горького, в «восьмигранник», где по вечерам зажигали красные,
синие, зеленые прожекторы, весело и таинственно освещающие танцующих, как бы
оставляя пары друг с другом наедине, а после, предполагал он, они зайдут в
какое-нибудь кафе или ресторан... И он ждал Фину, прохаживаясь перед
центральным входом в парк, перед высоченными воротами, в которые вливались
нарядно разодетые толпы, но ни одна девушка, в его глазах, не сравнивалась с
той, которую он ожидал...
У Павла в руках были билеты на танцплощадку, «восьмигранник» куда вход
являлся ограниченным, чтобы не толкали, не задевали танцующие друг друга.
Они договорились встретиться в семь, но часовая стрелка перешагнула уже за
полвосьмого, а ее все не было. Павел изобретал разные причины: час пик, или
задержалась в институте, или не отпустили на работе (Фина училась на
вечернем и одновременно работала за городом, в двух часах езды на
электричке).. Мало ли что могло ее задержать. Но было уже восемь, зажглись
фонари, а он все терпеливо ждал, вглядываясь то в одну, то в другую сторону.
К нему подходили девушки, заговаривали, приглашали в свои компании – отчего
бы нет?.. – ведь он был высок, строен, в его фигуре чувствовалась военная
выправка, к тому же у него было скучное, обманутое лицо...
Павел ждал ее до девяти, потом понял – она не придет... Она не придет... Он
зашел, по дороге домой, в кафе, заказал графинчик водки, кое-какую
закуску... Нет, дело было не в работе, не в институте... Он вспомнил – об
этом не хотелось ему вспоминать – о каком-то друге, о котором она
упоминала... Парень, который сейчас находился в армии... Они дружили уже
много лет... Вот оно что!.. Потом он припомнил, как прочел – по шевелению ее
губ – слово «измена»...
Чем больше он пил, тем больше ненавидел ее дружка, скорее всего – еврейского
парня, с которым она толковала о Масаде, о Бар-Кохбе... Ему запомнились эти
имена, хотя их он впервые от нее услышал. Головастенький тип, думал он, с
тонкой шеей, с хилой грудью... За что она его любит?.. Ненависть, которая
охватывала его по отношению к ее «дружку», мало-помалу распространялась и на
нее, на Фину... Жиды, свирепо думал он, что мне до них за дело?..
К нему за столик подсела молоденькая стиляжка – прозрачная кофточка, под
которой светились полные груди, клетчатая юбка выше колен, крашеные, зовущие
губки... Они познакомились, он велел подать ей закуску, рюмочку, вскоре стол
был уставлен всякого рода снедью. Он пригласил ее домой, ока легко
согласилась. Едва они перешагнули порог, как – без слов – впились друг другу
в губы. Не отрываясь от ее рта, от просунутого между зубов язычка, он
расстегнул ее кофточку, сбросил ее, расстегнул молнию на юбке, разделся
сам...
В кровати он видел перед собой черные, колечками, волосы, маленький носик с
горбинкой, синие-синие глаза, огромные, в которых можно было нырнуть и не
вынырнуть... Стиляжка – Павел имени ее не запомнил – тоже почувствовала, что
между ними кто-то третий... Поднялась среди ночи и ушла. Павел утром
проснулся один...
6.
На следующий день Огородников пригласил к себе в кабинет Павла.
– Так что ваша сионистка Гуревич?.. Продолжает читать сионистскую
литературу?.. Распространять сионистские взгляды?.. Общаться с
Абрамовичем?..
Павел, недолго думая, рассказал то, что слышал от Фины – о Хасмонеях, о
жестокой осаде Масады римлянами, о Бар-Кохбе…
– Это и есть сионизм, – удовлетворенно произнес Огородников. Прошлое
вдохновляет Израиль на борьбу с нашими друзьями-арабами...
Павел ни словом не упомянул ни об отце Фины, ни об ее друге, служившем
сейчас в армии. Он позвонил рано утром к ней домой, и она сонным еще голосом
ответила на его упреки, сказала, что не намерена с ним больше встречаться...
Это прибавило ненависти в его груди, его обожгло то, что он по-доброму
относился к ней, провожал, добывал билеты... А она?.. Вот она, еврейская
неблагодарность!
Если бы поманила она его пальчиком, он бы пошел за нею... хоть на край
света... Но сонный голос ее жестко приказывал – больше не звонить, не
встречаться...
– Продолжайте следить за нею... Определить круг ее знакомых. Нет ли среди
них агентов израильского правительства... Учтите: каждый еврей симпатизирует
Израилю, хотя бы в душе... Каждый еврей потенциальный агент... – Капитан
Огородников сурово посмотрел на Павла. – Сталин мечтал выселить евреев в
Сибирь, избавить от них прежде всего Москву, Ленинград и другие крупные
города... Теперь Хрущев провозгласил демократию... Но мы должны стоять на
страже безопасности нашего государства...
– Я понял. – Павел с готовностью к исполнению взглянул на капитана
Огородникова. – Разрешите идти?..
– Идите.
– Слушаюсь…
7.
Выйдя из желто-серого здания КГБ на Дзержинке и смешавшись с толпой, Павел
думал, сопоставляя слова, услышанные от Огородникова, и свои собственные
наблюдения.
Как можно считать, спорил он с Огородниковым, что она – чей-то агент?.. Ее
отец воевал с немцами, прошел всю войну, двадцать раз мог быть убит... Она
берет книги, читает, хочет узнать историю своего народа – что в этом
плохого?.. Ее друг – в армии, случись война – он окажется на фронте, будь он
еврей или русский, об этом я ее не спрашивал... Она настолько наивна и
лишена всякой подозрительности, ей в голову не приходило, что Абрамович...
Ладно, Абрамович – Абрамовичем, а я?.. Думала ли она, кто я, где я служу,
где работаю?..
И таких, как она, – масса... Ученые, писатели, изобретатели... А в прошлые
годы мало ли было их в НКВД, в КГБ?.. Люди проверенные, преданные советской
власти... Сталин, конечно, был мудрый вождь, но выселить всех евреев в
Сибирь... Это по-гитлеровски, вроде холокоста... Он представил себе, как она
задыхается, ловит ртом воздух, закатывает глаза – в камере, где «циклон Б»
умерщвлял в одну минуту всех, кто там находился... Раздетыми, разутыми,
вповалку, труп на трупе...
Нет, он не хотел этого... Мстить ей смертью?.. Нет, нет, нет... Кстати, кем
был во время войны Огородников, прежде чем дорос до капитана?.. Обыкновенным
смершевцем, расстреливал дезертиров, изменников... Кого-то угонял в
тюрьму... Что до Павлова отца, то он служил честно, погиб под Берлином...
Кто знает, может быть, он с Гуревичем дошагал до гитлеровской столицы, был в
одной части, в одной роте, в одном взводе...
8.
Фину Гуревич вызвали в милицию. Нашла она повестку в почтовом ящике и, чтобы
не огорчать родителей (в это время отец вернулся на время в Москву из
Хана-Арки), утаила этот вызов. Тем более что у них в подъезде украли
велосипед, и она предполагала, что вызов в милицию связан в чем-то с этой
кражей...
Она довольно долго ждала, как ей объяснили, приезда следователя, пока,
наконец, ей было велено пройти в одну из комнат, где за столом сидел
выпуклоглазый, лобастый человек с широким носом и подергивающимися ноздрями,
он представился Фине:
– Капитан Огородников...
О велосипеде не было сказано ни слова. Фина недоумевала, пока Огородников
записывал в анкету ее ответы, стандартные для всякого допроса: имя, фамилия,
год рождения, национальность... Правда, когда он добрался до графы
«национальность», ей показалось, что его рука дрогнула и совершила легкий
вираж, прежде чем обозначить слово «еврейка», но, возможно, ей это лишь
показалось...
Одним из дальнейших вопросов было: «Вы часто посещаете синагогу?.. Зачем?..
Вы веруете?.. Или вы там встречаете своих сионистских друзей?..»
Что ей оставалось?
– Верую... Ведь религия у нас не запрещена законом...
– Это ваше дело... Но вы там встречаетесь... С кем же?..
«Это Павел... – подумала она. – Павел... Он следил за мной...
Его приставили ко мне...»
Она не хотела выдавать Абрамовича.
– Ни с кем... Я приходила туда, чтобы молиться...
– Кому вы приносили туда книги и выносили оттуда... У кого вы их брали?..
«Это Павел... Он заходил в синагогу...»
– Кому передавали вы эту сионистскую литературу?..
– Что в ней было сионистского?.. Это была история еврейского народа – и
ничего больше…
– Да, да... О Хасмонеях, о Масаде, о Бар-Кохбе... Почему бы вам не
поинтересоваться, скажем, Петром Первым, или битвой на поле Куликовом, или
тем, как в семнадцатом большевики взяли власть в свои руки... Ведь вы живете
в этой стране, что вас интересует какая-то Масада, какой-то Бар-Кохба...
Ведь вы живете в России, а не в Израиле?..
Капитан Огородников прищурился, глаза его выплеснули, казалось, пучок искр.
– При чем здесь сионизм?..
– Знаем, знаем... У кого брали вы книги, кому возвращали?.. Вам известно
такое имя – Абрамович?..
Перед Финой на секунду мелькнуло добродушное лицо с лоснящимися, щеками,
ермолка, хитроватая, как бы вдалеке, в глубине заключенных зрачков, ухмылка.
Раньше она этой ухмылки не замечала.
– Да, это очень сведущий человек в истории еврейского народа.
– Вы распространяли свои взгляды в кругу своих друзей и знакомых?..
У Фины были закадычные друзья, особенно одна подруга, с которой они говорили
об Израиле, о деле Бейлиса и Дрейфуса, о тех погромах, о которых слышали от
бабушек и дедушек...
– Я ни с кем не делилась своими взглядами, да и какие могут быть у меня
взгляды?.. Я читала – и все...
Огородников долго смотрел тяжелым взглядом на Фину, тяжелым, оценивающим,
так что Фина не выдержала его взгляд, опустила голову, ее лицо, щеки
залились румянцем.
– Я вижу, вы советский человек... Верно?..
– Да, я советский человек.
– И вы не откажетесь нам помочь?..
– В чем?..
Фина подняла глаза на Огородникова. Взгляды их скрестились – ее вопрошающий
и его – повелительный.
– Вы должны будете сообщать нам о подозрительных разговорах.
– Каких подозрительных?..
– О разговорах лиц, симпатизирующих Израилю, прямых их агентов... Особенно
среди молодежи... Возьмите этот бланк и подпишите: «Обязуюсь не разглашать
моего собеседования в КГБ...». Это первое...
Фина писала на линованном бланке под диктовку Огородникова. Он перешел к
пункту второму: «Обязуюсь сообщать в КГБ обо всех разговорах –
антисоветских, симпатизирующих Израилю, враждебных, сионистских... Обязуюсь
о них сообщать»...
Фина запнулась. Ее рука мелко дрожала, глаза потупились.
– Я не слышу...
– Я хочу сказать, – повторила Фина чуть громче, – вы зачислите меня в штат,
и я буду вашим сотрудником...
Перед нею стоял ее отец – в дыму, во взрывах, освещающих окрестности
Берлина... И Михаил, который прислал однажды ей фотографию: наголо
постриженный, в гимнастерке с туго затянутым воротом, в пилотке и сапогах, с
пристальным, пронизывающим ее взглядом... Она знала о сексотстве – и не
хотела быть сексоткой...
– Подпишите бланк... И напишите под мою диктовку две строчки...
– Я не хочу... Почему бы вам не взять меня в свой штат?..
Она язвительно улыбалась – одними губами, глаза ее пристально и насмешливо
смотрели на Огородникова, хотя ее сердечко стискивалось от страха.
Огородников снова выпустил из глаз пучок искр.
– В таком случае... В таком случае мы сообщим в ваш институт и на работу,
что вы отказываетесь нам помочь... Что вы сионистка... И не советский
человек...
Фина с трудом поступила в институт, с не меньшим трудом – на
деревообрабатывающую фабрику, где платили ей гроши, но все-таки, все-таки...
– Ну что ж, это ваше дело... Сообщайте...
Маленькая, поднялась она со стула, на котором сидела перед столом, и молча
вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь.
Выйдя из помещения милиции, – было уже темно – Фина перешла дорогу,
остановилась у росшего невдалеке тополя и расплакалась... Платочек ее был
мокрый, слезы бежали по щекам, но она ни о чем не жалела... Ни о чем...
Фина вставала в шесть, чтобы успеть добраться от метро Новослободской до
Ленинградского вокзала, а там пересесть на электричку... Возможно, в
последний раз... Когда она вышла из подъезда – было уже совсем светло, пели
птицы, на деревьях выпрастывались из лопающихся почек зелененькие, мятые
листочки – Фина заметила на другой стороне улицы Павла... Павла?.. Да, это
был он... В штатском, как в тот раз, когда впервые она с ним встретилась...
Все в ней закипело, забурлило. Мало того, что он доложил своему начальству
об их разговорах, о Масаде, Бар-Кохбе, мало того, что проник он в синагогу и
видел, как она передавала книги Абрамовичу, – он еще и следит за ее домом,
за ней... Она хотела пройти мимо, как бы не заметив его, но он пересек
дорогу и встал рядом с ней. Он поздоровался, она сухо ответила ему. И
скользнула – не могла не скользнуть – по его лицу взглядом. Оно было как бы
обугленное, обгоревшее: красные веки, красные глаза, в подглазьях темные
пятна, на щеках, подбородке – корка небритой щетины... Таким она еще его не
видала. И плечи опущены, сутуловаты, и смотрит вниз, на носки своих ботинок.
– Простите меня... если можете...
– За что?.. – вырвалось у нее.
– За все... – До Фины долетел запах водочного перегара. – Когда я шел в
органы, я не думал, что меня заставят гоняться за вашим братом...
Он резко повернулся и пошел по еще пустоватой улице. Она хотела окликнуть
его, но только прошептала: «Павел...» Разумеется, он ее не слышал, свернув
за угол.
Фина спешила к метро, боясь опоздать, и на душе у нее, придавленной, окутанной мраком, как бы в щелочку проглянуло солнце... От чего – она не могла бы точно сказать...
Всего понравилось:7
Всего посещений: 2292
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer7/Gert1.php - to PDF file
Комментарии: