Леонид Смиловицкий. Катастрофа евреев в Белоруссии

Только начиная с 1990-х годов появились первые книги, рассказывающие о судьбе еврейских детей в период войны[2]. На Западе и в Израиле этой теме начали уделять внимание значительно раньше[3], хотя примеры по Белоруссии отсутствуют даже в новейшей литературе[4]. В Белоруссии, которая по сравнению с другими бывшими республиками СССР наиболее пострадала в годы войны, история нацистского геноцида разработана достаточно подробно[5]. Однако, при этом не было принято говорить о жертвах среди еврейского населения. Сегодня белорусская историография продолжает сохранять прежнюю методологическую ошибку, настаивая на том, что трагедия евреев Белоруссии являлась неотъемлемой частью трагедии белорусского народа, тогда как нацисты никогда не убивали белорусов по этническому признаку.

Документы о Катастрофе в Белоруссии сохранили мало сведений, посвященных детям. Почти не осталось описаний их поведения в гетто, мироощущения, взаимоотношений со взрослыми и сверстниками, евреями и неевреями. Посещать школу немецкие власти запретили, а немногочисленные детские учреждения носили характер временных приютов, боровшихся за выживание. Большинство свидетельств было получено после войны, когда дети выросли и вступили в самостоятельную жизнь. Все эти годы они хранили свой трагический опыт и искали объяснения случившемуся. Современная литература о Холокосте накопила достаточно личных рассказов, историй, воспоминаний о детях, в том числе дошкольного и младшего школьного возраста. Важность их трудно переоценить. Это почти единственный источник, дающий представление о происходившем с точки зрения детской психологии. Известно, человеческая память избирательна и пристрастна в восприятии прошлого. Рассказы многих изобилуют подробностями и деталями, которые спустя десятилетия нельзя проверить.

Наименее изученная сторона проблемы, которая и в будущем будет вызывать большие трудности у исследователей - отсутствие достоверной статистики. Известны только общие числа. Из шести миллионов жертв Катастрофы восточноевропейского еврейства дети составили почти полтора миллиона человек. Сколько среди них было из Белоруссии? Потери еврейского населения в республике были огромными. Если в начале июня 1941 г. вместе с еврейскими беженцами из Польши евреи насчитывали в БССР почти 1 млн. чел., то в 1959 г., спустя 15 лет после ее освобождения, только 150 тыс. чел. Нацисты не вели специальный учет детей. Их интересовали взрослые узники, как бесплатная рабочая сила, квалифицированные специалисты. Особое отношение существовало к бывшим советским и партийным работникам, активистам, подлежавшим немедленной ликвидации. Дети выпадали из этой схемы. Но роль и влияние их на мир взрослых были очень велики. Они были самой острой болью и главной надеждой обитателей гетто. Особенность детского восприятия состоит в осмыслении самых сложных понятий предельно просто, даже предметно-конкретно. Мир они делят на "плохих" и "хороших", "добрых" и "злых". Поэтому тема "дети и Холокост" остается одной из наиболее трудоемких. Она почти никого не оставляет безучастным, доступна для массового восприятия, а значит субъективна. Мало документов, много эмоций. Ответы на ее вопросы могут быть найдены путем обобщения и сопоставления обширной базы данных, которая накапливалась все послевоенные годы.

В период стремительного наступления немецких войск лишь немногих детей смогли вывезти вглубь страны. Территория БССР была оккупирована к началу сентября 1941 г., а эвакуироваться удалось только двадцати процентам еврейского населения республики[6]. Если принять во внимание, что трудоспособное мужское население было призвано в Красную Армию, то можно предположить, что дети составили не менее одной третьей части вывезенных в восточные районы СССР.

Сотни еврейских детей находились к началу войны на отдыхе в летних лагерях, детских садах и яслях. Дети Баси Цукер- ман с началом войны отдыхали в дачном поселке Ждановичи недалеко от Минска. Ее предприятие эвакуировали в Саратов и Бася пыталась забрать Жанну и Риту, но проезд в этом направлении был закрыт. Басю не пустили в Ждановичи, пообещав, что детей самостоятельно эвакуируют. Однако все сложилось иначе. Спустя некоторое время, Жанна и Рита со своим дядей Айзиком Цукерманом оказались в гетто Минск. Дети погибли, выжил только Айзик, который бежал в лес и воевал в партизанском отряде им. Пархоменко бригады им. Чапаева[7]. Сын и дочь поэта Моисея Кульбака, Рая и Илья, вместе с детским садом отдыхали в Ратомке, а их двоюродные сестры и брат - Инна, Матуся (Матильда) и Эля (Илья) Кульбаки - в пионерском лагере в Тальке под Минском. Когда город начали бомбить, сестра Моисея Кульбака Таисия (Тоня) поехала в Ратомку забрать Раю, но детсад уже эвакуировали. Кульбаки остались жить в местечке Лапичи, где погибли в августе 1941 г. - апреле 1942 г.[8]. Волику Рубежину 25 июня 1941 г. начальник пионерского лагеря "Медвежино", в который родители привезли его перед самой войной, сказал, что машин нет и добираться в Минск нужно самостоятельно. Подойдя к своему дому на Степянской улице, мальчик узнал, что его мать и младший брат Марик бежали, а отец - в армии. К дверям была прикреплена записка, из которой он понял, что утром мама была в лагере, и они разминулись. Около месяца Волик жил в своей квартире, продавал и менял вещи на Комаровском рынке, чтобы прокормиться, а в августе, как и десятки тысяч других евреев, оказался в гетто[9].

Спасение зависело от умения сориентироваться в сложной обстановке, не растеряться, найти выход, казалось, из безвыходной ситуации. 22 июня 1941 г. было запланировано открытие пионерского лагеря на озере Нарочь для 500 детей. Почти всю организационную работу возложили на старший отряд в возрасте 15-16 лет. Рано утром небо гудело от рева самолетов, которые шли низко с черными крестами на крыльях в сторону Минска. Обслуживающий персонал из местных жителей на работу не вышел. Некому было накормить детей. Начальник лагеря Лев Файшлевич вместе с вожатыми Ривой Берман и Леной Лагацкой вскрыли продуктовый склад. Вожатые Михаил Бурштейн и Лева Марон поехали на станцию Кобыльники искать эшелон для эвакуации. Военный комендант Молодечно выделил им четыре вагона для пионерского лагеря. Трое родителей из Вильнюса в последний момент приехали на автобусе и забрали своих детей. Спустя час, автобус остановили немецкие диверсанты и расстреляли пассажиров. Уцелел один Дима Любавин, которого тяжелораненым подобрали местные жители и больше полугода прятали в подвале[10].

С началом войны многих эвакуировали в сельскую местность, где угроза артиллерийских обстрелов и бомбардировок была невелика. Часть еврейских детей осталась там, среди своих белорусских и русских сверстников. Весной 1943 г. в одном из совхозов Минской области нацисты обнаружили целый барак с детьми, которые были предоставлены сами себе. Крестьяне приносили им подаяние, семилетние ухаживали за трехлетними, многие уже погибли от голода, болезней и холода. Немцы пытались выяснить национальную принадлежность детей и отправили всех на вокзал в Минск, где продержали двое суток без еды и питья. Трое старших пытались бежать, но были застрелены. Затем детей стали продавать, начиная с 35 марок за ребенка. Мария Готовцева рассказывала, что немцы зазывали прохожих и торговались. Когда большинство распродали, цену снизили до 10 марок. Дети плакали, протягивали руки и просили: "Купите, иначе нас убьют!" Эти сведения подтвердили минчанки Марфа Орлова и Феня Лепешко[11].

Сведений о том, сколько детей было заключено в гетто, не сохранилось, но известно, что их было много и они продолжали появляться каждый месяц. В Минском гетто к ноябрю 1942 г. насчитывалось 2 127 детей или 22,5 % всех жителей. В самом городе вне гетто проживало 102 132 жителей, включая 44 892 детей в возрасте до 18 лет (44 %)[12]. Дети мало общались между собой, даже те, кто не отличался раньше замкнутостью, теперь не стремился поделиться с другими. Все быстро повзрослели. Книг, каких-либо игр в домах не было, освещение отсутствовало, спать ложились рано. Мальчики и девочки, независимо от возраста, были озабочены проблемой выживания. У большинства были мысли, что делать завтра? Общее настроение было подавленным. Люди ходили, разговаривали, размышляли, что делать и как жить, интересовались тем, что происходит в мире, пользовались любой информацией и слухами.

В отдельных гетто несколько раз в неделю разрешали базарчики. Там толпились люди и каждый что-то предлагал. Знали у кого что можно спросить. Продавали за деньги, обменивали на вещи, реже на драгоценности. Торговали одеждой. Опытные портные перелицовывали пальто, пиджаки и брюки, шили ватники. Самыми ценными продуктами, вырученными за одежду, считались мука и жир. Но получить их можно было за пределами гетто, выход куда был категорически запрещен. Многие дети и подростки, выбираясь за проволочное заграждение, расфасовывали муку в небольшие мешочки, подвязывали их к телу и вносили на территорию гетто вечером вместе с рабочими колоннами. Муку продавали или обменивали у пекарей на хлеб. Его резали на небольшие порции и продавали поштучно. Животных, домашней птицы, собак или кошек в гетто не было. Мяса и фруктов никто не ел, иногда была морковь и картофель, капуста. Большинство варили овощной суп. Пользовались отходами столовых. Дети подбирали вареные кости после разделки на кухнях немецких воинских частей или вынимали из мусорных ящиков. Из них вываривали жир, готовили студенистый навар, который шел в пищу или на продажу.

Гетто непрерывно обкладывали контрибуциями, что часто служило основной темой разговоров. Немцы постоянно приказывали что-то поставлять: столько-то одеял, белья, обуви, потом что-то еще. Однако большинству сдавать было нечего[13]. В некоторых гетто организовали еврейскую полицию. Узникам она была так же неприятна, как и белорусская, стоявшая на воротах снаружи. Еврейские полицейские были не менее строгими и жестокими. Некоторые из них имели уголовное прошлое и стремились выслужиться. Они говорили на идиш, русском, белорусском и польском языках. Вместо оружия у еврейских полицейских были дубинки и палки. Обходы по домам они предпринимали редко, имея списки узников, знали, где кто проживает.

Среди еврейской полиции были разные люди, те, кто помогал спастись, и кто выдавал. В минском гетто полицейские ходили вместе с жандармами и иной раз оказывали неоценимую услугу узникам, предупреждая на идиш: "гейт нит... Анклейфт... Цит оп фун данен!" (Не ходите, убегайте, срывайтесь отсюда!). Когда опасность миновала, снова сообщали: "Идн, гейт арус. Дер погром шен кеэндикт" (Евреи, выходите. Погром уже закончился)[14]. В гетто Плиссы еврейский полицейский Яков указал карателям на места, где прятались некоторые евреи. В гетто Глубоком полицейские имели резиновые дубинки, они издевались над узниками не меньше немцев[15]. Но для всех конец был один, хотя люди, служившие в еврейской полиции, не хотели верить, что нацисты не оставили возможности выжить даже в виде соучастия в их преступлениях. В этом тоже был феномен Холокоста, любому другому народу нацисты оставляли такой шанс. В Барановичах юденрат состоял из 26 чел., председателем которого назначили адвоката Овсея Гиршевича Изыксона, а полицейским помощником - Найма Пиневича Вальтмана.

Полицейские и жандармы совершали в гетто налеты, которые кончались побоями и расстрелами. В марте 1942 г. членов юденрата послали закапывать могилу-ров возле Зеленого моста, где еще находились раненые узники. Когда они отказались, Овсея Изыксона, Давида Морина и переводчицу Менову раздели и заставили танцевать у открытой могилы под губную гармошку, а потом расстреляли[16].

Большинство гетто просуществовали до весны 1942 г. Среди их обитателей, несмотря на уготованную общую участь, наблюдалась дифференциация в зависимости от прежнего социального положения. Между состоятельными евреями, имевшими до 1939 г. свое дело (лесопилку, мельницу, магазин, аптеку, мастерскую или фабрику) и малоимущими (кустарями, поденщиками, рабочими, ремесленниками) существовала определенная дистанция. Она проявлялась даже тогда, когда дискриминация нацистов уравняла всех. "Западники" ненавидели "восточников", которые накануне войны экспроприировали и их собственность.

Многие взрослые сумели выжить в гетто именно благодаря детям. В Слуцке, Гомеле, Вилейке, Бобруйске и других местах дети и подростки подползали под проволокой и ходили выменивать продукты, несмотря на то, что гетто охранялось. В Минске дети убегали на железную дорогу собирать уголь, валявшийся вдоль путей, и таким образом пережили холодную зиму 1941-1942 гг. В Бресте Борис Пикус и Роман Левин по примеру польских подростков стали чистильщиками обуви. Они ходили к вокзалу и госпиталям, солдатским клубам и предлагали проходившим немцам: "Бите хер, штивель путцен". Другие собирали окурки сигарет "Юно рунд", вытряхивали остатки табака и продавали на рынке. Делать это нужно было с большими предосторожностями из-за постоянных облав. Братья Самуил и Александр Марголины из Узды работали в немецкой сапожной мастерской, где шили новую и ремонтировали старую обувь с фронта. За вынос сапог из мастерской могли расстрелять, но добротные сапоги были целым состоянием, а голодным узникам мало было что терять. Евреев проверяли только при входе. Самуил и Александр приходили на работу в тапочках, переобувались после работы в сапоги и выходили из мастерской. Таким образом они похитили несколько десятков пар сапог. Часть обуви передали в лес партизанам, а часть продали на "толчке" гетто[17].

В борьбе за выживание дети занимались спекуляцией и воровали. К этому их вынуждала вся криминальная атмосфера оккупационного режима. В Минском гетто дети и подростки покупали продукты питания на Суражском базаре у крестьян из окрестных деревень и перепродавали раненым немцам на железнодорожной станции. Солдаты охотно покупали масло, молоко, яйца и сыр. Порой, еврейские дети и подростки предпринимали рискованные шаги, чреватые опасностью для жизни. Внутрь масла для увеличения веса вкладывали кусок металла или камень. Дождавшись, когда немцы уходили с котелками на вокзал за горячим обедом, дети проникали в вагон. Не обращая внимания на то, что в некоторых купе лежали тяжелораненые, они шли по коридору и похищали все, что попадало под руку: часы, одежду, зажигалки, ножи и даже очки. Через некоторое время это продавалось на рынке. По ночам на товарных станциях дети забирались в вагоны с продовольствием, взламывали ящики на открытых платформах.

Миша Столяр ходил с мальчиками на станции "Минск-Пассажирский" и "Минск-Товарный", где они воровали, меняли и выклянчивали, объединялись в группы и шайки. У всех были клички, у Миши - Черт. Опекал его русский подросток 16 лет - Капиталист, которому Столяр был обязан отдавать половину того, что собирал, а за это получал защиту. Некоторым эти лихие "набеги" стоили жизни. Немцы устраивали облавы, спускали собак. Русских мальчишек часто отпускали, а евреев - расстреливали. Миша Столяр сходил за русского, его отпускали дважды, а Мишу Тайца везли на кладбище, но он выпрыгнул из машины на ходу. Охранник выстрелил, но была осечка. Зимой 1941 г. во время облавы охрана поймала более десяти еврейских мальчиков. Их избили прикладами и затолкали в кузов грузовика, отвезли к еврейскому кладбищу на ул. Сухая и там, у ворот, расстреляли. Спасся один Янкеле Купер. На следующий день он рассказывал, что уцелел благодаря тому, что воспользовался замешательством немцев. Ловившие его солдаты растерялись, увидев до какой степени Купер был завшивлен, и не решались к нему приблизиться.

В других случаях нелегальные поиски продуктов за пределами гетто становились спасением. Яша Могильницкий из гетто Шумилино с августа по ноябрь 1941 г. уходил в деревню в поисках пищи. Там что-то обменивал и возвращался с продуктами для матери и сестры. Если раньше мать Яши опасалась этих походов, то потом, предчувствуя скорый конец гетто, сама выпроваживала сына в деревню. В ноябре 1941 г. Яков отсутствовал два дня, и в это время каратели провели акцию в Шумилино. В Бешенковичах, куда ушел мальчик, массовых расстрелов еще не было, и его рассказов о том, что произошло в Шумилино, никто не хотел слушать. Наоборот, накричали, что он провокатор[18].

Нацисты старались избежать неожиданностей во время проведения акций. Сначала убивали взрослых и здоровых мужчин, а затем женщин и детей, больных и стариков. В Витебской области группа евреев из Чашников осенью 1941 г. была направлена на торфяные разработки. При желании они могли легко покинуть рабочий лагерь, т.к. вначале их даже не проверяли, но никто не уходил. Немцы утверждали, что Москва взята, войне конец, а кроме того за побег расстреливали семью. В 1941 г. в Борисовском гетто провизор Абрам Залманзон отравил ядом себя, жену и двух малолетних детей[19]. В результате депрессии хотела покончить с собой Сима Левина из Брестского гетто. Она просила соседку Чиченову принести из аптеки яд, чтобы отравить детей и себя. Старшая дочь Тамара старалась всегда быть рядом с ней. Во дворе был маленький сарайчик, и дети боялись, что мать там повесится. Соседи говорили ей, что еще не конец, "наши вернутся", но та никому не верила. Мордух и Роза Марголины из Минского гетто в октябре 1943 г. были обнаружены в тайном укрытии ("малине"). Они были обессилены, сломлены духовно и физически. Когда полицейский, который вел их на расстрел, предложил бежать, Мордух спасся, а Роза отказалась: "Стреляйте, сыновья за меня отомстят"[20]. Еврейская девочка из местечка Городок уговаривала мать бежать из гетто, у них было много знакомых в окрестных деревнях, но женщина была ко всему равнодушна после расстрела сына. В Городке Витебской области, когда немцы приходили забирать группы евреев на расстрел, некоторые родители даже не хотели прятаться, и дети буквально заставляли их уходить. Узников преследовал голод. В гетто Лиозно дети говорили родителям: "Пусть лучше нас убьют, нет сил терпеть, так хочется есть!"[21].

В Минске, передавая с рук на руки, помогли выжить брату и сестре Гене и Файвлу Колотовкер. После ликвидации гетто их прятали под полом несколько месяцев на ул. Толстого и Вокзальной. Тамара Гершакович боялась оставлять дома шестилетнюю дочь. Уходя утром на работу, она уносила ее в мешке через ворота гетто к русской подруге, а вечером, возвращаясь, забирала обратно. Многие дети искали приют в арийской части Минска. Так спаслись дети врача Левина, артиста Сладека, врача Липец, военнослужащего Альтера и некоторые другие[22]. В Борисове Антонина Быковская спасла малолетних сестер Маню и Лену Нейман. Парфен и Евдокия Кудины - Изю Шмулика, Елена Фролова удочерила шестимесячную Розу Рубенчик[23]. Хоне-Янкель Сосновик родился в гетто Германовичи (район Шарковщина) в августе 1941 г., где ему сделали обрезание. После ликвидации гетто ребенка забрала белорусская девушка Маня Казаченок (д. Великое Село), поступившая служить в качестве прислуги к солтусу (старосте) Ромейко. Мальчику дали новое имя Янек, передавали из рук в руки по домам. Его прятали семьи Николаенок, Кривко, Нема, и мальчик выжил. Аркадий Гольдберг потерял родных в 1941 г. во время расстрела евреев в Янушковичах Логойского района, а сам он был отправлен в гетто Минск. Его усыновила Ольга Федорова, которая скрывала мальчика в погребе. Когда соседи пригрозили ей доносом, она взяла метрику своего сына Бориса и ушла в деревню Студенки Несвижского района, где оставила Аркадия у знакомого крестьянина, и мальчик выжил[24]. Но не всем так везло. После акции 20 ноября 1941 г. Цилю Ботвинник с новорожденным ребенком приютила семья Кублиных. Когда ребенку исполнилось 6 недель, друзья помогли Циле передать его русской женщине. Сведения о малыше она получала через знакомую в гетто, хорошо знавшую ту женщину. Эта знакомая погибла в погроме июля 1942 г., и Ботвинник потеряла возможность найти ребенка, навсегда разлучившись с ним[25].

Особый интерес представляет судьба тех, кто был связан с сиротскими приютами. Детей подбрасывали родители в надежде на то, что при удачном стечении обстоятельств они выживут. Многие понимали, что в лесу с маленькими они долго не продержатся и в партизанский отряд их не примут. После гибели родителей детей приводили друзья, знакомые и соседи. По свидетельству Софьи Диснер, в 1942 г. среди 60 воспитанников детского дома № 2 в Минске находился 31 еврейский ребенок. В детском доме № 3 - 11 евреев среди более, чем 100 детей, в детдоме № 7 - восемь евреев и один мальчик негр Джим, которого воспитатели спасали вместе с евреями[26]. В Борисове заведующий детским домом Константин Сковородка скрывал под чужими именами Люсю Бейненсон, Розу Давидсон, Хану Липкинд, Лену Нейман и др. По данным бывшего работника городской управы В. Парфенюка, из 2 ООО детей, содержавшихся в приютах Минска, 500 было еврейских. Инспектор Минской городской управы А. Шеврук назвал еще большее количество - 600[27].

Рассчитывать на помощь оккупационных властей в обеспечении детских учреждений не приходилось. По свидетельству Василия Орлова, работавшего в отделе детских домов Минского городского комиссариата, дети были голодны и полураздеты. Одежду не выдавали, продукты питания было найти очень трудно. Хлеб часто выпекался с опилками, но и его получали не регулярно по 100 гр. на ребенка в день. Изредка немцы выделяли обрезанные конские кости, отходы с кухонь или трихинозное мясо. Нередки были пищевые отравления. Топливом детские учреждения не снабжались, дети мерзли[28]. В детском доме Пинска по Доминиканской улице на содержание одного ребенка в сутки отпускалось 60 гр. крупы, 25 гр. мыла и 20 гр. соли. К категории роскоши были отнесены 15 гр. сахара, 25 гр. жира и 20 гр. рыбы.

Концы с концами удавалось сводить только благодаря добровольным пожертвованиям[29]. Некоторых детей передавали на воспитание местным жителям. Каждому такому ребенку выдавали справку, удостоверявшую его нееврейское происхождение. Например, Пелагее Гуща 27 марта 1942 г. выдали документ, в котором говорилось, что девочка Люся трех лет из детских яслей № 1 Минска не является "жидовкой"[30]. Няня Анна Величко вспоминала, что при появлении немцев еврейских детей запихивали в чуланы, овощехранилища. Практически все они прошли обряд крещения, были внесены в приходские книги и носили нательные крестики[31].

Нацисты догадывались, что им показывали не всех детей, и часто приезжали по ночам. С фонариками они обходили спящих детей, отбирая подозрительных, записывали личный номер, а наутро заставляли приводить на проверку. Выявленных еврейских детей отправляли в гетто. Вместе с ними увозили тех, у кого были физические недостатки. Периодически устраивались расовые чистки. Идентификация ребенка по национальному признаку всегда затруднена, единственцым бесспорным свидетельством являлись признаки обрезания у мальчиков. Все остальное - волосы, конфигурация носа, цвет глаз, дефекты речи, специфический акцент, антропологические данные - были относительными. Иногда проверявшие ошибались. Дора и Сара Златкины, Борис Озерский, братья Семен и Роман Капланы - были признаны "не жидами", в то время как Валя Кляшторная (белоруска) за ее кучерявые волосы - "юдой". Последнюю с трудом удалось отстоять воспитательнице Зинаиде Якубовской, которая заявила, что это дочь репрессированных большевиками родителей[32].

В Минске антропологическую экспертизу возглавляли сотрудники СД Ребигер и Кемпе. На их заседаниях обязательно присутствовали директора детских учреждений. Воспитатели учили детей, как вести себя, что можно говорить, а что нет. С уничтожением гетто в Полоцке несколько детей бежали из-под расстрела и нашли приют в местном детском доме. Бургомистр Полоцка Дмитрий Петровский и переводчик Фридрих Безер (оба погибли осенью 1942 г.) предупредили директора детского дома Михаила Форинко о селекции, и еврейских детей заблаговременно распределили среди местных жителей, а позднее переправили в партизанскую зону, и никто из них не погиб. По свидетельству директора дома сирот № 2 Минска Марии Бабич и заведующей приемником-распределителем Надежды Трубенок, инспектор Минской городской управы Александр Шеврук предупреждал их об изъятии еврейских детей и те успевали подготовиться. 16 апреля 1942 г. оккупационные власти требовали от директоров детских домов, чтобы все "жидовские дети" были переведены в больницу гетто. Но из всего Минского округа лишь в детском доме Тростенец обнаружили двух евреев, хотя их было значительно больше. Дети были так осторожны, что даже через полтора месяца после освобождения Минска в 1944 г. в разговоре с посторонними на вопрос, кто ты и как тебя зовут, отвечали с дрожью в голосе: "Верка Иванова" или "Сашка Петров". В первых числах июля 1944 г. Раков посетил Илья Эренбург в сопровождении майора Советской Армии. Дора Шейвехман, которую расспрашивал писатель, не решилась сообщить ему свое настоящее имя и национальность, настаивая на том, что она Даша Нестеренко, белоруска[33].

"Лилькой Петровой" называла себя Иля (Рахель) Аронова 1938 г.р., которая 22 июня 1941 г. лежала в инфекционном отделении больницы Минска по ул. Кропоткина с диагнозом скарлатина. Ее родителям, Израилю и Хаве Ароновым, врачи не отдали девочку на том основании, что война вот-вот кончится и незачем выписывать больного ребенка. Вскоре детей эвакуировали и Иля потерялась. Спустя несколько месяцев она оказалась вместе с группой сверстников в м. Илья Молодечненской области в 75 км от Минска, где и провела всю войну. Дети болели тифом и чесоткой, их лечили подручными средствами - мазали дегтем с головы до пят. Помощь Иле оказывала Анна Казимировна Веремей, которая подкармливала ее, приносила одежду. При проверках девочку с характерной еврейской внешностью прятали. Летом 1942 г. Иля Аронова и ее подруга Полина Визенфельд были свидетелями ликвидации местного гетто. После освобождения Белоруссии Рахель восстановила свое имя и фамилию в надежде найти родных, но поиски были тщетными. Израиль и Хава Ароновы искали дочь все годы в детских домах Средней Азии, Сибири и Урала, куда отправляли детей в эвакуацию и не предполагали, что девочка спаслась на оккупированной территории Западной Белоруссии. Все послевоенные годы Рахель, Хава и Израиль Ароновы жили в Минске, так и не подозревая о существовании друг друга. В 1991 г. Рахель с семьей репатриировалась в Израиль, а ее родители в 1992 г. - в США. Круг замкнулся в 1996 г. снова в больнице, но на этот раз в Иерусалиме, в "Шаарей Цэдек", где работали дети Рахели и ее двоюродного брата Марка Тайца - Светлана и Элла. Выяснив, что их родители бежали из Минска в 1941 г., они установили свое родство через 55 лет после войны[34].

В "русский" детдом отдали дочь подпольщицы Аси Пруслиной. Следы девочки затерялись, и мать безуспешно искала ее. Едва кончилась война, Пруслина добилась разрешения поехать в Германию искать дочь, но ни в одной оккупационной зоне девочку найти не могла. Пруслина выступила по Всесоюзному радио с требованием вернуть советских детей на родину. Случайно это выступление услышала дочь Зина, эвакуированная в Куйбышев.

Еврейские дети в годы войны в полной мере ощутили на себе антисемитизм. Они не могли рационально объяснить его природу, еще более непонятной стала резкая перемена в поведении части населения. Одни их бывшие знакомые и друзья согласились сотрудничать с оккупантами. Другие проявляли пассивность и безразличие. Далеко не все готовы были на риск, чтобы содействовать беглецам: укрыть на ночь, накормить, обогреть, указать дорогу в безопасном направлении. Прятать у себя было слишком опасно[35].

Лесник Иосиф Бабетский из д. Карбовщина Плещенницкого района Минской области осенью 1941 г. выдал немцам восемь евреев из м. Хатаевичи, среди которых было двое детей. Для того, чтобы наводчика не узнали, полицейские везли Бабетского скрытно, спрятав в телеге под подстилкой. За свой донос лесник получил 2 400 рублей и лошадь[36]. В селе Быковщина к родственникам приехала врач из Ветрино, которая сообщила, что в местном детском доме прячут евреев. После этого две семьи евреев расстреляли. В одной было четверо детей, а в другой - трое, включая грудного младенца. В последний момент удалось спрятать только Менделя Беленького, Геру Надель, Нину, Розу и Янкеля Меламедовых в белорусском детском доме. В Брестском районе осенью 1941 г. из детского приюта в Домачёво нацисты вывезли 15 еврейских детей. Спастись удалось лишь одному. В январе 1942 г. директор детского дома-яслей № 1 Минска Петуховская отправила в гетто 12 детей, а через год выдала еще 30 детей. После погрома 20 ноября 1941 г. дочь Этты Майзельс пришла в гетто и забрала младшего брата Вову, которого устроили в детский дом в Минске как русского. Заведующая приютом выдала его в числе других 35 еврейских детей гестапо. В марте 1942 г. из Минска немцы вывезли 183 ребенка в Клецкий район, где у них брали кровь[37]. Каковы были мотивы выдачи детей со стороны части местных жителей? Выслужиться перед новой властью, завладеть еврейской собственностью, вселиться в их жилище, устранить свидетелей, свести старые счеты с их родителями? Получить обещанное нацистами материальное вознаграждение за выдачу евреев? Или опасение наказания со стороны оккупационных властей за укрывательство беглецов из гетто? Эта проблема ожидает специального изучения.

Детское сознание не самостоятельно по своей природе, оно отражает мир взрослых. Еврейские дети понимали, что их происхождение может стать причиной гибели. Дети нееврееев, будучи свидетелями национальной травли, в определенных ситуациях проявляли свое негативное отношение. В Минске летом 1942 г. Толя Рубин (12 лет) выбрался за пределы гетто. На улице оказалось много русских подростков, которые увидели и начали кричать: "Жид, жид, пойди сюда! Дай золото, а то убъем!"[38]. Хая Рубенчик девяти лет декламировала в 1942 г.: "Жыды, жыды черцi, кабы вам памерцi". Когда мать Хаи спросила, кто ее научил этому, девочка ответила, что так за проволокой поют белорусские мальчики. Сора Шофман (С.Н. Русакова) вспоминает, что в Городке Витебской области с приходом немцев подростки бегали по улицам и кричали: "Берите хлопцы хворостину, жида гоните в Палестину"[39].

Иногда дети хотели самоутвердиться за счет слабых и запугивали "жидков". Веру Гильман из Кубличей в детском доме Витебска дети обзывали "жидовкой-Евой". Это ужасно действовало на девочку с выраженной семитской внешностью и выговором, несмотря на то, что по документам она числилась Верой Хараш- кевич. Девочка была свидетелем, как убили трех еврейских детей, когда их вывели в огород и расстреляли. Там был четырехлетний ребенок, который просил: "Дядя, я хочу жить, зачем вы меня убиваете?!" Каждый раз, когда появлялись немцы, Вере казалось, что пришли за ней. Лиля-Гродайс (по документам Мая Жук) боялась нечаянно порезать палец или разбить коленку, тогда все поймут, что она еврейка - дети вокруг говорили, что у евреев кровь черная[40].

Иногда к подобным действиям приводила конкуренция за заработок. Последствия их могли быть неожиданными. Роман Левин из Бреста рассказывает, что чистил сапоги немецкому солдату, когда подошел белобрысый паренек-чистильщик чуть старше его и сказал: "Совет, юде!" Роман замер, а немец подозвал конкурента, назвал его доносчиком, схватил за нос, ударил пинком ноги ниже спины и прогнал. После этого он отрезал кусок хлеба, намазал его маргарином с мармеладом и протянул Роману. Распознал солдат в нем еврея или нет, осталось невыясненным[41].

Мобилизовать силы и искать выход в безвыходной ситуации помогала жажда жизни, которая особенно обострена в детском возрасте. В Минском гетто Фриду Рейзман во время погрома прятали на фабрике игрушек. Недалеко от нее лежала мертвая женщина с откушенным носом - бегали крысы. Фрида тряслась от страха, но не закричала. Майя Радошковская во время резни спящих детей в детдоме гетто спряталась в печке-голландке. Майя Крапина во время погрома пряталась на чердаке у соседей под толстым матрацем. Искавшие протыкали все подозрительные предметы штыками. Вонзили в матрац, у девочки остался шрам на спине, но она не закричала. Все трое выжили. Фрида Вольфовна Рейзман стала инженером-текстильщиком, Майя Исааковна Крапина - артисткой акробатического жанра, а Майя Аркадьевна Радошковская - инженером-экономистом[42]. В Климовичах еврейская девочка в ходе акции подошла к "высокому" немцу и сказала, что она белоруска. Тот взял ее за подбородок и стал пристально вглядываться. Она выдержала этот взгляд и не опустила глаза. Остальные евреи перестали молиться и ждали, чем все кончится. "Иди", - сказал немец и никто из евреев ее не выдал. Во время ликвидации гетто в Зембине Рема Асиновская- Ходасевич сказала переводчику, что у нее отец русский. Это подтвердили сначала местные жители, а потом и начальник полиции Зембина Давид Эгоф, немец из Поволжья, работавший до войны в школе учителем немецкого языка. Рему и ее 4-летнего брата отпустили, а мать и всех родных расстреляли[43]. Ася Цейтлина (1929 г.р.) из Шклова после расстрела родителей осталась одна. Долгое время она пряталась по разным деревням, ночевала на сеновалах, а днем скиталась и просила поесть. Поскольку приютить ее боялись, в д. Старо-Обрящино она выдала себя за сироту из Минска и пошла в услужение в семью полицейского[44].

В других случаях белорусские и русские дети выступали инициаторами спасения. Они делали это из обостренного чувства детского сострадания или стремясь помочь своим знакомым, соседям и одноклассникам. Миша Столяр до войны учился в Минске в классе с мальчиком по фамилии Бат, который был отстающим. Семья Бат была неблагополучной, отец пил. Столяр помогал Бату, они подружились. До войны дети национальностью особо не интересовались. Бат не знал, что Миша еврей, а тот - что его товарищ немец. Когда в 1942 г. Столяр вышел тайно в "русский" район Минска, его окружила кампания подростков-хулиганов, стала требовать золото и бить. И вдруг окрик: "А ну, разойдись!" Это был Бат, предводитель всей компании[45].

В Борисове десятилетняя Галя Захаревич накануне акции вывела из гетто своего племянника по отцу трехлетнего Юру. Зимой 1942 г. девятилетняя Майя Смелькинсон из гетто Минска пришла просить милостыню в дом по Борисовскому переулку. Она была в лохмотьях, истощена, в чириях, с отмороженными руками и ногами. Ее внешний вид поразил Катю и Ваню Бовт, которые упросили родителей оставить девочку под видом их двоюродной сестры. Однако из-за боязни соседей, они отказались от этой мысли. Майя вынуждена была вернуться в гетто, а Ваня время от времени тайно перелезал через проволоку гетто и приносил ей продукты. 2 марта 1942 г. нацисты ликвидировали еврейский детский дом в гетто Минска по ул. Заславской. Здоровых детей увезли в душегубках, а 67 больных зарезали прямо в кроватях. Майя спряталась в печке и оказалась единственным ребенком, которому посчастливилось уцелеть, а через некоторое время пришла к Бовтам. Два месяца Ваня тайком от родителей прятал Майю в яме на огороде, приносил еду, а затем помог выбраться из города. После освобождения Майя снова пришла к Бовтам и те устроили ее в детский дом № 4 Минска. Кроме Майи Смелькинсон семья Бовтов спасла еще двух еврейских девочек - Милу и Лизу Цоглиных[46].

Нина Цейтлина, Инна Липович до войны учились в третьем классе 11-й русской школы Минска вместе с белоруской Раей Семашко. Два года родители Раи прятали девочек во время погромов в своем погребе. За месяц до окончательной ликвидации гетто, в сентябре 1943 г., отец Раи, Кирилл Никитович, оформил через Минскую городскую управу перевод Липович в русский детдом № 7 по Красивому переулку, а Цейтлину, еврейская внешность которой не вызывала сомнений, отвел к партизанам. Раю Щербакову из Сиротино ее соученик вывел в партизанский отряд в Казьянах, где они были всю войну[47].

Гибель грозила "полукровкам" - потомкам от смешанных браков евреев и неевреев, выдачи которых требовали нацисты. 1 июля 1941 г. из Боровской волостной управы сообщали в Минск, что в д. Банцеровщина Минского района проживает вдова Вера Закревская, белоруска, которая до войны была в браке с евреем. Вместе с ней находились сыновья Виля и Леонид, 1939 и 1941 г.р. После ликвидации гетто в Узде в октябре 1941 г. (1 740 чел.) в живых остался только 12-летний Эдик Уэльский, рожденный от матери-еврейки и отца-белоруса. Отцу удалось буквально вырвать сына из рук карателей в тот момент, когда он раздетый лежал на краю рва и ждал своей участи[48]. В 1942 г. из волостной управы Тростенца докладывали об аресте заместителя председателя управы А.В. Калюженина на том основании, что его жена еврейка, которая жила по подложным документам как белоруска. Вместе с супругами Калюжениными были арестованы и их дети[49]. В Минске по Зеленому переулку в д. 19 жили две семьи, евреи и татары. Татарин Шура Александрович работал в строительном управлении, был "начальником", его возили на "эмке". С началом войны Шуру призвали в Красную Армию, а дома осталась жена Ривка с двумя маленькими дочками. При образовании гетто она обратилась к сестре мужа Софье взять племянниц, похожих на татарок с узким разрезом глаз к себе, но та отказалась. Все погибли в гетто. Шура, вернувшись с фронта, не простил сестре гибели детей и Ривки, навсегда порвав с ней отношения[50]. Жена-еврейка писателя Михася Лынькова в годы оккупации пряталась у родителей мужа в деревне с сыном Мариком, их выдали немцам местные жители[51].

Несмотря на угрозы, белорусы спасали еврейских детей и полукровок. В августе 1941 г. полицейский Кухтин из Невеля хотел арестовать в д. Топоры русскую женщину, которая была замужем за евреем, и стал решать вопрос о ее сыне, который плакал не переставая. Кухтин спрашивал ребенка: "Ты чей, батькин или мамкин?", что само по себе было абсурдным. Ребенок плакал и не отвечал. Тогда полицейский сказал: "Ну, раз ты мамкин, ничего от вас не возьму" и ушел. В Лукомле во время ликвидации гетто местные жители уговорили освободить девочку-полукровку, отец которой, еврей, был на фронте. Она уже находилась в колонне обреченных на руках у бабушки-еврейки. Белорусы начали просить отдать ребенка, как внучку уважаемого в местечке врача Ивана Ружинского, и полицейские уступили[52]. В ноябре 1941 г. во время ликвидации гетто в Паричах местные жители стали кричать, что двенадцатилетний Боря Горелик русский. Его бабушка, Муся Паперно, вытолкнула мальчика из колонны, Боря убежал в лес и остался жив. В то же время в Борисове в 1942 г. Женю, Лёню и Инну Самцевичей, детей 13, 11 и 7 лет, которых скрывали родственники отца-белоруса, по доносу арестовали, доставили в тюрьму и расстреляли[53].

В Орше немцы расстреливали детей от смешанных браков и жен евреев. У Моти (Матвея) Певзнера отец, Рафаил Яковлевич, был еврей, а мать, Анна Савельевна, белоруска. В феврале 1942 г. к ним пришли из полиции и хотели забрать мальчика с сестрой Тамарой. Мать ответила, что позовет их, а на самом деле спрятала детей у соседей Кислущенко. Не дождавшись, полицейские увели бабушку Ефросинью Кузьминичну. Ночью детей переправили в д. Антавиль Оршанского района к родственникам. Через сутки перевели на новое место в д. Юрцево, а оттуда через три дня в д. Большое Бабино к родственнице Аксинье. Там жили несколько месяцев, пока об их пребывании не стало известно соседям. Тогда ночью они втроем с мамой ушли в д. Андреев- щину, но и там больше месяца задержаться не удалось и Певзнерам пришлось возвращаться в Оршу. Анна за взятку поменяла свой паспорт, изменив фамилию на девичью - Гришан, но это не помогло и весной 1944 г. женщину забрали в СД. Мотя и Тамара скрывались в огороде у соседей Кулаковских, но вскоре их нашли и отвели в тюрьму. В камере находились уже трое детей Раубаль, у которых мать была еврейка; Долженковы - мать и трое детей (отец еврей), еще двоих детей-полукровок привели из м. Смоляны. Анну Певзнер-Гришан и Ольгу Силицкую постоянно вызывали на допросы и избивали, но через месяц Певзнеров выпустили. До июля 1944 г. они прятались в землянке у Евдокии Хитровой[54]. Отец Полины Марцинкевич, Борис, был белорусом, а мать, Мэри Виткина - еврейкой. Сразу после объявления собраться всем евреям на ул. Энгельса, Мэри ушла из Орши, пряталась в д. Темный Лес Горецкого района, а потом нашла партизан. Ее дети - Полина, Юра и Борис остались у бабушки по отцу Марии Лукиничны, в метриках все они были записаны белорусами. Арестовали их в декабре 1942 г. и привели в тюрьму, где уже было собрано около 50 человек - женщин с детьми. Брат Борис во время прогулки убегал к бабушке и соседям, которые давали ему полную сумку еды, после чего мальчик просился у охранника: "Дяденька, пустите, я ваш". Затем всех троих отправили на поезде в концентрационный лагерь в Ново-Борисов, а остальных расстреляли. Спасли детей белорусские метрики[55].

В Климовичах в апреле 1943 г. в тюрьме собрали русских и белорусских матерей с детьми от смешанных браков. Спасти ребенка можно было единственным способом - доказав, что он не от мужа-еврея. Нацисты требовали подписи 20 свидетелей. У комсомольца Берлинского жена была русская и двое детей: девочка 7 лет, вылитая мать, и мальчик 6 лет, похожий на отца. Подписи собрали, что дети не от него, но это не помогло. Мальчика все равно забрали, а девочку - нет. Одну из двух дочерей еврея Бориса Чемоданова (Галину, светлую, похожую на мать), белорусские родственники уговорили полицейского Агеева признать своим ребенком, а Тамара, похожая на Бориса, черненькая, погибло. Раю Школьникову удочерил полицейский Ефимов. Нина Винокурова спаслась, выдав себя за русскую, и была отправлена на работу в Германию, оказалась в американской зоне оккупации, вышла замуж за военного и уехала в Америку[56].

Большинство супругов спасали своих жен и мужей-евреев. В Минске с приходом немцев бухгалтер Кастусь Гержидович прятал жену Софью в погребе и сарае. Получить паспорт немецкого образца в городской управе не удалось. Софью выдала соседка Мария Хролович, которая привела полицию и кричала на всю улицу: "Вот она, жидовка. Ее муж прячет от гетто. Заберите их обоих!" Кастусь вытравил хлоркой в домовой книге и свидетельстве о браке слово "еврейка" и вписал "украинка". В городской полиции по ул. Интернациональная он сумел убедить дежурного, что Софью били и поэтому она себя оговорила. После этого женщину скрывала семья Петрукевичей, жившая по Каменному переулку в Минске, затем сестра Кастуся Мария с мужем Иосифом Кирвелем, главным инженером Минской телефонной станции. Зимой 1942 г. Кастусь увел Софью в д. Вынисцы под Слуцком в дом случайной знакомой Ядвиги Скурской, которой заплатил деньгами и продуктами[57]. Ревекка Якубович из Полоцка с началом войны оказалась в оккупированном Борисове. Женщину заподозрили в еврейском происхождении и арестовали. Ее мужа Ивана Михайлова подвергали издевательствам, добиваясь признания, но тот проявил стойкость, что сохранило жизнь Ревекке[58].

Выправил документы жене Саре и Василий Утевский. Будучи военнослужащим Красной Армии, он попал в окружение, пришел домой и устроился работать бухгалтером в городской управе. Жена к тому времени уже была заключена в гетто Осиповичи. Используя служебное положение, Василий изменил национальность супруги, сделав ее из Сары Александрой. Три года Утевские жили под страхом разоблачения. Когда Осиповичи освободили, к Саре-Александре подошел советский офицер и спросил, не еврейка ли она, но женщина продолжала утверждать, что она русская. "Не волнуйся, - ответил офицер, - я тоже еврей". Александр Евдокимчик спас жену Песю, Максим Русецкий - жену Злату, житель д. Черневичи Борисовского района Федор Мазуркевич - жену Гуту[59].

В то же время были и обратные примеры. В Борисове врача Ревекку Эдель, которую пытался спасти русский муж, выдали соседи, а работавшую в больнице под чужим именем хирурга Анну Татарскую - расстреляли по доносу пациента. Инженер Алексей Разин просил милости у немецкого коменданта за жену-еврейку и двух малолетних детей, но их расстреляли[60]. В Юровичах Калинковичского района Василий Прищепа женился на "белошвейке" Симе, у которой уже была дочь от первого брака. У них родилась двойня, красивые и здоровые девочки. С приходом немцев Прищепа пошел служить в полицию, а когда местное гетто ликвидировали, укрыл жену и детей, но взамен стал склонять падчерицу к сожительству. Когда Сима возмутилась, он вывел ее вместе с падчерицей из убежища и застрелил. Потом напился, прибежал домой, схватил собственных детей и закричал: "За мной идите, жиденята, и вас прикончу!" Мать Василия, Акулина, спасла внучек. Тела Симы и ее дочери Василий похоронил только под угрозами односельчан. После освобождения Прищепу судили и дали срок, умер он в Мозырской тюрьме, где его, по некоторым сведениям, убили заключенные. Фрейдл Нисман вышла замуж за белоруса Ивана Менца (Паричи). У них было двое маленьких детей. Иван стал полицейским и, чтобы доказать преданность новым властям, убил жену и детей. После войны его судили, и он повесился в тюрьме. Сару Афанасьеву и ее мужа война застала в Бресте, куда они приехали по распределению после окончания вуза в Ленинграде. Молодые супруги попытались выбраться из города и попасть на свою родину в Гомель. Отъехав 20 км от Пинска, муж Сары заявил, что больше не может с ней жить на том основании, что она еврейка. Забрав документы, он бросил молодую женщину с двухмесячным ребенком на руках. Учительница из д. Давыдовка Мирьям Паперно вышла замуж за белоруса, который ушел на фронт летом 1941 г. Мирьям жила у свекрови, которая донесла на невестку в полицию. Женщину и двух маленьких детей расстреляли. Муж, вернувшись с фронта, узнал о случившемся и убил мать[61].

Соня Думская из Минска вышла замуж за Бориса-штукатура, русского. Родители возмущались ее выбором, она была с образованием, а он - простой рабочий. Но любовь взяла свое, родители смирились, приютили, дали комнату в своем доме. У них родился сын. С началом войны Борис с сыном перебрались в русский район, а жена осталась в гетто. Родители Сони отдали ему лучшие вещи в надежде, что он обменяет их на продукты, но Борис о родственниках больше не вспоминал. Все Думские (престарелые родители, их четыре сына и дочь) погибли за исключением одного брата, который ушел к партизанам. Штукатур стал предателем, указывал где живут евреи, у которых можно поживиться, сам грабил и убивал. Когда сын Бориса вырос и узнал историю отца, он отказался от него[62].

Нееврейские матери вели себя по-разному. О том, что у Татьяны Немкиной муж еврей, знали все. Она просила полицейского Гомолко спасти ее детей, говорила: "Чем дети виноваты?" Гомолко ответил: "Нет, на развод мы жидов не оставляем, их всех надо уничтожить и вас в том числе". По свидетельству Галины Гвоздеровой, одна из деревенских женщин сама принесла ребенка в полицию, сказав, что он от еврея и ей не нужен. За это ее не отправили на принудительные работы в Германию. У Анны Барановой один ребенок был от русского мужа, а другой - от еврея. Когда его забирали, она сказала: "Нет! Кто их рожал? Я рожала. Они умрут, и я с ними". Забрали и расстреляли всех троих[63].

Еврейские дети не были единственными жертвами нацистского геноцида. Некоторые их сверстники из белорусов, русских, украинцев и поляков разделили эту участь. Для проведения акций привлекали карателей из Литвы, Латвии, Эстонии и Украины[64]. Убийства детей отличались особой жестокостью, чему сохранилось достаточно свидетельств. Детей закапывали живыми, убивали на глазах у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли на поражение, кололи штыками, травили собаками, бросали живыми в огонь и т.д. В марте 1944 г. войска 65-й армии первого Белорусского фронта освободили из Озаричских концентрационных лагерей 33 480 чел., включая 15 960 детей в возрасте до 13 лет. Обессилевших и больных солдаты выносили на носилках и руках, вывозили на санях. Выжить удалось не всем, часть умерла в госпиталях, а часть - вернувшись домой[65].

Вместе с тем с разрешения оккупационных властей для нужд местного населения были открыты школы и культурно-просветительные учреждения, театры, кинозалы, музеи, выставки, библиотеки и даже цирк. Непременным условием их работы была изоляция евреев. 10 сентября 1941 г. Вильгельм Кубе, вступивший в должность гауляйтера Белоруссии, издал директиву о "культурном возрождении края", в соответствии с которой все дети от 7 до 14 лет, за исключением еврейских, должны были пойти в школу. Через год после начала войны под контролем немецкой гражданской администрации действовали учебные округа в Минске, Барановичах, Борисове, Вилейке, Ганцевичах, Глубоком, Лиде, Новогрудке, Слуцке и Слониме[66]. В конце 1942 г. в Белоруссии функционировали 3 485 школ и прогимназий, в которых обучалось 346 тыс. учащихся и преподавали 9 716 учителей[67]. В дополнение действовали белорусские школы в государствах Балтии и на Украине. В одной Литве в годы войны работало 350 белорусских народных школ, гимназий и учительская семинария в Вильно. Общеобразовательную школу дополняли профессионально-технические и средние специальные учебные заведения. В Барановичах приступили к работе медицинская, дорожная и административно-торговая школы, художественная школа по живописи и резьбе по дереву. В Городее открыли школу портных, в Ляховичах, Новогрудке, Кошелеве, Козловщине, Коссово - ремесленные школы с отделениями по 11 специальностям. В Радошковичах началось обучение в лесной школе, земледельческие школы открылись в Мяделе и Вязыни. В Кривичах - торфомелиоративные курсы, в Марьиной Горке - сельскохозяйственная школа, а в Горках - сельскохозяйственное училище. В Сморгони действовала торговая школа, в Бобруйске - музыкальная. В Молодечно открылась учительская семинария, а в Могилеве планировалось организовать медицинский институт. Главный школьный инспекторат начал издавать журнал Белорусская школа в двух сериях для учащихся и учителей. В Берлине печатались учебники, пособия и методическая литература. Для повышения профессионального уровня педагогов белорусских школ на оккупированной территории проводились районные и городские конференции, курсы и семинары. Районные учительские конференции работали в Молодечно (130 чел.), шестимесячные курсы для учителей Барановичей, Глубокого, Несвижа и Новогрудка (335 чел.). Учительские конференции проходили в Бегомле, Василишках, Желудке, Ивье, Лиде, Щучине, Юратишках. В Слуцке действовали волостные объединения учителей, которые собирались два раза в месяц и т.д.[68].

Нацисты никогда не убивали белорусов и их детей только на том основании, что они были белорусами. В планах ариизации Белоруссии предполагалось высвобождение большей части ее территории для немецкой колонизации. Коренное население должно было быть на 25 % онемечено и на 75 % депортировано в другие области Советского Союза, служить рабочей силой для нужд Третьего рейха. На принудительные работы в Германию в годы войны было вывезено 380 тыс. белорусов, включая 24 тыс. детей. После освобождения в Белоруссию вернулось только 120 тыс. чел. На Нюрнбергском процессе был обнародован меморандум от 12 мая 1944 г., в котором утверждалось, что вывоз в Германию тысяч детей и подростков в возрасте от 10 до 14 лет имел целью предотвратить усиление военной мощи врага и сократить его биологический потенциал на будущее[69].

В то же время, практика геноцида в отношении белорусов применялась, главным образом, как превентивная мера для устрашения или ответная реакция на действия партизан. При этом уничтожение проводилось с такой же жестокостью и последовательностью, как и убийство евреев. За время оккупации в республике было уничтожено 9 200 населенных пунктов, из которых 5 295 вместе со всеми жителями или их частью. Общие потери населения составили от 2 млн. 500 тыс. чел.[70] до 3 млн. чел.[71]. Сколько среди них было детей? Выяснить это чрезвычайно сложно. Документы и материалы, свидетельские показания, собранные в 1943-1945 гг. Чрезвычайной государственной комиссией (ЧГК СССР) позволяют представить только примерную картину этого преступления.

Количество погибших устанавливали сразу после освобождения населенного пункта, района или области. Для этого составляли поименные списки жертв с указанием возраста, пола, профессии и места жительства. По ряду причин эти сведения не могли быть полными. Евреев часто перемещали из одного гетто или концлагеря в другой. Из окрестных деревень их собирали в гетто районных городов и наиболее крупных местечек, а когда были проведены акции, то местные жители могли назвать далеко не все имена и фамилии. В лучшем случае удавалось установить приблизительное количество погибших. Примером может служить гетто Сморгони, куда немцы согнали 3 280 евреев из близлежащих деревень. Заключенных заставляли работать, морили голодом, медицинской помощи не оказывали, заболевших тифом и дизентерией, расстреливали. Однако массовой акции в Сморгони не проводили. В декабре 1941 г. узников вывезли в Ошмяны, а потом в сторону Вильно[72]. Среди них были дети Фи- шель Кустин, Наум и Захария Ароцкие, Яша Меликовский, Копель Рапопорт, Иосиф Карпель. Сначала их отправили в концлагерь Жежморы, затем в гетто Каунаса и гефангенлагерь Каунаса, а дальше - в лагерь г. Козлов-Руда (Литва). Как сложилась судьба остальных евреев Сморгони неизвестно, но очевидно, что большинство из них погибли в разных местах Белоруссии, Литвы, Латвии и Германии. В родной город после войны вернулись единицы[73]. Некоторое представление о масштабах людских потерь среди мирного населения в Белоруссии, по данным ЧГК СССР, дает таблица.

По административно-территориальному делению на сентябрь 1944 г. Белорусская ССР состояла из 12 областей: Барановичс-кая, Бобруйская, Брестская, Гомельская, Гродненская, Витебская, Минская, Молодечненская, Могилевская, Пинская, Полесская, Полоцкая. Данные таблицы приведены по 10 из них, за исключением Брестской и Гомельской. Однако эти сведения не могут считаться полными. Например, в Бобруйске и Бобруйском районе по данным ЧГК в 1945 г. было указано общее количество погибших 439 чел. всех национальностей, в то время как по данным Ицхака Арада только евреев в г. Бобруйске погибло 5 281 чел.[74]. В Барановичах погибло 52 510 чел. всех национальностей, но количество женщин и детей не названо. В Минске из 325 837 погибших говорилось только о 494 женщинах и 408 детях (0,13 % детей). В Борисове - из 23 598 чел. погибших упоминаются всего 245 женщин и 63 ребенка (0,3 % детей); в Червенском районе из 6 321 погибших - 142 женщины и 82 ребенка (1,3 %) и т.д. В Гродненской области нет сведений о количестве погибших детей по Берестовидкому, Гродненскому, Зельвинскому, Лидскому и Скидельскому районам. В то же время, к общему итогу уничтоженного населения в этой области (111 108 чел.), согласно отчета уездного комиссара фон Плетца, следует прибавить еще 43 999 чел. Однако, сведений о женщинах и детях в отчете не приводилось. Следовательно, общий процент детей, погибших на оккупированной территории Белоруссии, в сводном отчете ЧГК СССР значительно занижен.

Таблица составлена автором по материалам ЧГК СССР, копии которых находятся на хранении в Архиве Института Яд Вашем, УУА, М-33/428, 453, 455, 704,1135-1149, 1150, 1159, 1178.

Более точную картину преступления нацистов дают районные отчеты ЧГК. В Минской области наибольшее количество детей было убито в Бегомльском районе - 45 % всех жертв, в Плещенническом - 26,8 %, в Смолевичском - 25,7 %, в Березинском - 21,1 %. В Барановичской области - соответственно в Любчанском, Ивенецком, Городищенском районах (38,4 %, 25,4 %, 24 %); в Бобруйской области - в Паричском, Осиповичском, Старо- бинском районах (34,1 %, 30,6 %, 28,7 %); в Витебской области - в Городокском и Лепельском районах (34 %, 19,6 %); в Полесской области - в Туровском, Хойникском и Василевичском районах (36,7 %, 35,9 %, 29,6 %); в Могилевской области - в Хотимском, Дрибинском, Круглянском районах (33 %, 27,9 %, 20,8 %); в Молодечненской области - в Ильянском, Ивьевском, Кривичском районах (24,9 %, 23,9 %, 17,6 %)[75]. Сколько среди них оказалось еврейских детей, не выяснено, однако, можно предположить, что их количество составляет не менее 50 % от общего количества жертв среди детей.

Эхо Катастрофы давало себя знать после войны. Годы оккупации навсегда оставили след в сознании детей. С течением времени, восприятие Катастрофы было все более болезненным. Психическая травма, полученная в детстве обострялась. Никто из них не мог освободиться от переживаний прошлого. Годы голода и перенесенных болезней, эмоционального перенапряжения, утрата родителей и близких становились причиной преждевременной потери жизненных сил, нервного расстройства и депрессии. Даже в тех случаях, когда люди не были непосредственно на оккупированной территории, порой это трагически отражалось на их судьбе. Хася Ханина (Вайнблат) в 1946 г., будучи на восьмом месяце беременности, узнала подробности гибели евреев в родном Турове. Во время акции детей вырывали у матерей и бросали в колодец. Хася преждевременно родила мальчика, красивого, умного, но с врожденным пороком сердца. И похоронила его в 11-летнем возрасте[76].

Малолетние свидетели Катастрофы через некоторое время нашли в себе силы возглавить антифашистские организации, общества бывших узников гетто и концлагерей. Другие попытались выразить свои переживания в виде мемуаров, публицистических очерков, выступлений, лекций, кинофильмов. Писатель Леонид Коваль из Бобруйска предлагает создать "Антологию Холокоста", широкое международное издание, включающее в себя наиболее ценные свидетельства. В Израиле (Ашкелон) Анна Кремянская стала секретарем творческой группы по подготовке сборника "Еврейские дети в борьбе с нацизмом"[77].

Феликс Липский и Михаил Трейстер из Минского гетто стали организаторами и руководителями Белорусской ассоциации евреев-узников гетто и нацистских концлагерей. Роман Левин из Брестского гетто написал сценарий, по которому в России сняли документальный фильм о жизни и гибели гетто, а во Франции вышла его книга[78]. Фрида Рейзман стала руководителем благотворительного объединения "Гилф", Майя Крапина - начальником отдела гуманитарной помощи "Хэсэд Рахамим", а Михаил Новодворский - координатором Еврейского благотворительного фонда. Все трое были в числе 40 еврейских детей из Минского гетто, которых спасали в д. Поречье Пуховичского района[79].

Необычной оказалась судьба Яши Этингера, который родился в 1929 г. в семье профессора медицины Лазаря Ситермана. В годы войны оказался в Минском гетто, где пробыл 10 месяцев. Его спасла Мария Петровна Харецкая, которая долгие годы была в их семье няней. В 1944 г. советские войска освободили город, и Яков уехал в Москву. Его приемным отцом стал профессор-кардиолог Яков Этингер, которого в 1950 г. арестовали в связц с "делом врачей". Якова и его приемную мать приговорили к 10 годам заключения. Юноша пробыл в лагере более четырех лет. После смерти Сталина его реабилитировали, он закончил исторический факультет Московского государственного университета и поступил на работу в Институт мировой экономики и международных отношений. В 1988 г. Яков Этингер стал одним из создателей общества "Мемориал", опубликовал десятки статей о фашизме и антисемитизме, сейчас является членом Совета Московской ассоциации узников гетто и фашистских концлагерей[80].

Таким образом, судьба еврейских детей на оккупированной территории является неотъемлемой частью истории Катастрофы, имеет свои особенности и специфику. Дети, по сравнению с взрослыми, оказались в наиболее бедственном положении. Отсутствие жизненного опыта и физических сил делали беззащитными, уменьшали шансы на выживание. Они погибали первыми. В то же время, дети обладали несомненными преимуществами перед взрослыми. Еврейская внешность у многих в детском возрасте была менее выражена, что в критической ситуации часто оказывалось решающим обстоятельством. Им легче было притупить бдительность немцев и полиции, выдать себя за нищих и побирушек. Война заставила всех быстро повзрослеть. Примеры того, как нацисты и их соучастники из местного населения поступали с родителями, родными и знакомыми заставили понять опасность своего еврейского происхождения. Дети скорее приспосабливались к обстоятельствам и острее реагировали на перемену конкретной ситуации. В момент опасности им было легче спрятаться, а недостаток жизненного опыта лишал парализующего страха. Стремление к выживанию было зачастую гораздо выше, чем у взрослых. Навыки поведения, которые они усваивали из окружающей жизни, оказывались более действенными. Не случайно партизаны часто использовали детей в качестве проводников, разведчиков, связных, проникавших в гетто и выводивших взрослых. После окончания войны они легче приспособились к новой жизни. Вступив в пору зрелости, они нашли в себе силы учиться, обзавестись семьями, родить детей.

Опыт изучения положения детей на оккупированной территории должен быть продолжен. Это значительно обогатит историю Катастрофы.

Проблема изъятия еврейской собственности и ценностей на оккупированной территории продолжает оставаться неизученной стороной Катастрофы[81]. В Белоруссии прямой ущерб расхищенного и уничтоженного имущества составил 75 млрд. руб. в ценах 1941 г. или $15 млрд. Из этой суммы на долю потерь граждан, включая недвижимость, приходилось 23,6 млрд. руб. или $4,720 млрд.[82]. После занятия немецкими войсками советских территорий все имущество, принадлежавшее государству, профсоюзным, общественным организациям, кооперативам и оставшееся без хозяев, объявлялось собственностью Германии. Сохранилось много свидетельств очевидцев грабежа нацистов (в основном это воспоминания евреев, переживших Катастрофу). Однако до сих пор не хватало документальной базы.

В 1997 г. на международной конференции в Лондоне, посвященной судьбе еврейских ценностей, похищенных нацистами, эксперты определили их стоимость в $2 млрд. 200 млн. В итоговых документах конференции, в работе которой приняли участие 42 страны и 11 международных организаций, был составлен список из 15 государств Европы, имеющих право претендовать на возврат еврейских ценностей.

В 1998 г. Государственный Комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь и Национальный архив издали сборник документов и материалов, посвященный судьбе личных сбережений и имущества, изъятых в 1941-1944 гг[83]. Несмотря на нейтральное название, речь идет о ценностях, изъятых именно у евреев. Авторы-составители не новички в еврейской теме. В последние годы они успели сделать важные публикации о судьбе евреев накануне и в годы Холокоста[84]. Коллекция документов дает представление, как была организована система принудительного изъятия. Это распоряжения, постановления, предписания, инструкции, указы рейхе комиссариата Остланд, опекунского Управления и отделов Генерального округа Белоруссия об обращении с еврейским имуществом, сдаче его в имперскую кредитную кассу, учете и реализации собственности, золота, изделий из драгоценных металлов, порядке пересылки еврейских ценностей в Германию; отчеты, письма и другая информация немецких комиссаров и бургомистров об учете еврейского собственности и золота, ликвидации гетто, уничтожении людей и изъятии ценностей; выдержки из бесед работников Белорусского Штаба партизанского движения в Москве с борцами Сопротивления, советскими разведчиками, диверсантами, беженцами, местными жителями и бывшими узниками гетто о положении в оккупированном Минске и других городах и районах республики, отношении к евреям и их имуществу, а также материалы ЧГК СССР о расследовании немецких преступлений и понесенном ущербе, выдержки из протоколов допросов немецких военнопленных, полицейских и их соучастников из местного населения, а также стенограммы судебного процесса по делу о злодеяниях немецко- фашистских захватчиков, проведенному в Минске в 1946 г.

После занятия населенных пунктов все имущество, принадлежавшее советскому государству и оставшееся без хозяев, объявлялось собственностью Германии. Полиция и служба безопасности регулярно сообщали об изъятии ценностей и конфискациях, проводимых оперативными группами. В октябре 1941 г. рейхскомиссар Остланд Генрих Лозе издал распоряжение о создании Управления для учета и сохранности конфискованного имущества. Операции с валютой и драгоценными металлами можно было проводить только имея специальное разрешение. Четкая граница проводилась между имуществом еврейского и нееврейского населения. Все, что принадлежало евреям, немедленно объявлялось собственностью Рейха, тогда как местные жители обязывались до 15 января 1942 г. сделать заявление о наличии золота и благородных металлов в германскую кредитную кассу и продать их. Нарушителям валютного порядка грозило тюремное заключение, конфискация или штраф. Если виновный действовал "из упрямства" или имел место более "серьезный" случай, то ему мог быть вынесен смертный приговор.

Евреи не раз переживали в своей истории моменты, когда одним из мотивов преследований и расправ было стремление завладеть их имуществом. Комиссар Минского округа докладывал 22 июня 1942 г. опекунскому Управлению Генерального комиссариата Белоруссии о конфискации движимой еврейской собственности, уточняя, что мебель, живой инвентарь и сельхозмашины были изъяты жандармерией и проинвентаризированы, шубы и меха были проданы вермахту и гражданским учреждениям, а деньги оприходованы. Менее ценные предметы под расписку передали местной белорусской самопомощи[85]. По свидетельству комиссара Минска Вильгельма Янецке, в июле 1942 г. после четырехдневного погрома в гетто (погибло около 8 тыс. чел.) было собрано несколько тысяч золотых и серебряных предметов, 600-700 часов, тысяча костюмов и т.д. Одеждой и ценностями было заполнено фойе Белорусского театра оперы и балета. Все это распределялось среди немцев и отправлялось в Германию. Ветхие и разрушающиеся дома евреев продали местному населению. Все поступления от распродажи еврейского имущества и удержания из зарплаты евреев были внесены в кассу Комиссариата. В сентябре 1942 г. гебитскомиссар Глубокского округа сообщал, что в его кредитной кассе на счету "еврейское имущество" имелось 358 032,35 рейхсмарок. В апреле 1943 г. при расстреле евреев в Сопоцкино, Коптеевке, Езерах, Жидомле и Гоже было отобрано ценностей на 4 874,12 рейхсмарок, а в мае 1943 г. после расстрела в Вертелишках и Берштах - 808,32 рейхсмарки и т.д.[86].

Наладить учет конфискованного имущества часто было невозможно. Евреи неохотно сдавали деньги, золото и меха. Наличных было собрано меньше, чем предусматривалось. В гетто для того, чтобы "выкачать из евреев золото" (так в документе - Л.С.) налагались контрибуции. В Барановичах 9 июля 1941 г. евреев обязали внести контрибуцию в 5 кг золота, 10 кг серебра и 1 млн. советских руб. Каждый должен был отдать обручальное кольцо, золотые и серебряные вещи, монеты. Были объявлены сборы хозяйственного и туалетного мыла, других вещей. Под угрозой расстрела заложников все было собрано[87]. В Орше наложили контрибуцию в 250 тыс. руб., из которых 50 тыс. было собрано деньгами, а остальное ценностями, включая 2 тыс. предметов из серебра и золота[88]. В сентябре 1941 г. собрать 11 кг золота и 1 млн. руб. обязали евреев Минска. Для того, чтобы стимулировать сдачу были взяты заложники и обещано 10 тонн картофеля[89]. Однако установленные нормы были выполнены только на 70 %. Тем не менее, к лету 1942 г. в Минске было сдано 5 875 золотых рублей, 9,978 кг различного рода золотых предметов, 112,676 кг серебряных монет, 36 кг польских злотых, а 351 кг различных предметов из серебра лежал на складе. В кассу генеральнбго комиссара В. Кубе в Минске было переведено 169 908,47 немецких марок с подробными сопроводительными документами. В эту сумму не были включены золотые, серебряные предметы и польские злотые. По сообщению командующего полицией безопасности и СД, с мая по октябрь 1943 г. было заготовлено благородных металлов, драгоценных камней и иностранной валюты на сумму 333 639,09 рейхсмарок[90].

Претензии на имущество евреев всегда были одним из мотивов антисемитизма. К сожалению, составители Сборника опустили проблему соучастия местного населения в грабеже еврейской собственности. Вместо этого, в предисловии сделан акцент на то, что нацисты преследовали неевреев, согласившихся взять на хранение ценности своих знакомых, родственников, соседей-евреев. Публикуется циркуляр, который обязывал местное население сообщать об имевшемся еврейском имуществе. Бургомистр Борисовского района Станислав Станкевич докладывал 28 ноября 1942 г. хозяйственному Управлению тыла группы армий "Центр" об имуществе евреев, сданном в отделение государственного банка. Он перечислял еврейские вещи, сданные гражданами Васильевым и Мелешкевичем. Учитывали каждый грамм. Это были главным образом предметы домашнего обихода: золотые часы, модель золотых зубов с 4 коронками, мужское и женское обручальные кольца, серебряная пепельница, три рюмки, шесть ложек, два подстаканника, два царских и один советский полтинники, две польские монеты в 5 и 10 злотых, десять американских долларов. Иногда встречались исключения. В ноябре 1943 г. начальник жандармского участка в Гродно доносил, что под Малой Каплицей при аресте был расстрелян еврей, пытавшийся оказать сопротивление. Он имел при себе 3 350 рейхсмарок наличными деньгами, 162 русские царские золотые монеты достоинством по 10 руб., американские доллары и 3 карманных часов, всего на сумму 7 717,65 рейхсмарок[91].

В большинстве случаев еврейская собственность, ценности и золото попадали к белорусам и русским не столько в виде их передачи на хранение, сколько в виде платы за укрывательство, обмена на продукты питания, наконец, просто в результате грабежа[92]. В Вилейке 12 июля 1941 г. немецкие власти через бургомистра Сапешко объявили, что все евреи-мужчины в возрасте от 15 до 60 лет должны собраться к 10 часам утра в синагоге по Школьному переулку. На их пути стоял строй солдат, которые избивали входивших в синагогу деревянными палками. У евреев забрали документы и отпустили по домам, приказав принести ценные вещи, деньги, золото и часы. Когда они сдали то, что потребовали, их построли в колонну, отделили специалистов, а остальных погнали в сторону деревень Ставки и Малюты, где расстреляли[93]. В феврале 1942 г. в Куренец прибыла команда СД Вилейки (Казимир Соколовский, Петр Дроздовский, Петр Глитофт, Николай Близнюк, Николай Ярошевский и др.). Они потребовали сдать деньги, дорогие вещи, золото, часы и другие ценности. Не получив ничего, каратели расстреляли 120 евреев, среди которых были дети в возрасте от 1 до 10 лет[94].

В июле 1942 г. комиссар Глубокского округа сообщал, что местное население настолько "жадно к еврейскому хламу", что обеспечить правильную распродажу даже с привлечением всех имеющихся в распоряжении его сил невозможно. Полиция брала под охрану движимое имущество, оставшееся после ликвидации евреев. Непригодные вещи отправили в стирку в еврейские прачечные, а затем в ремонт в портняжные мастерские и в последующую продажу[95].

После ликвидации гетто проходил организованный и неорганизованный грабеж. Белорусы и русские через родных, служивших у немцев, заранее узнавали о намечавшейся акции и ожидали, когда можно будет присвоить имущество соседей. Крестьяне из окрестных деревень дежурили в прилегающих к гетто кварталах. Сначала все, что представляло интерес, забирали немцы и полицейские, затем оцепление снималось, и в район гетто врывалась толпа. Забирали и увозили вещи и съестные припасы. Растаскивали мебель, выламывали и уносили из домов все, что могло пригодится - двери, рамы, окна. Если дом был деревянный, его, зачастую, разбирали по бревнам. После этого кварталы, где еще недавно жили еврейские семьи, представляли собой одни скелеты зданий. Расхищение имущества сопровождалось издевательствами. В Ошмянах нацисты надели Абраму Матуку (60 лет) на шею хомут с колокольчиками и заставили бегать и петь. За стариком ехала машина с награбленными вещами. При дележе добычи возникали ссоры и драки. В Дуниловичах после акции еврейское имущество свозили на склад бывшего райпотребсоюза (районного отделения Союза потребительской кооперации - Л.С.). "Местных злодеев", подравшихся из-за него в кровь, разнимали немецкие жандармы[96].

В Климовичах Могилевской области после акции 6 ноября 1941 г. Фаина Маневич смогла спрятаться, а потом прибежала домой на Социалистическую улицу и увидела соседку Надю Забело, которая забирала их вещи. Та обмерла от удивления - ведь евреев уже должны были расстрелять. Фаина сказала: "Надя, бери, все твое, отдай только шерстяной платок - может в лесу ночевать придется". Та отдала, а сама - в полицию, но Маневич успела убежать через сад и огород. В Климовичах не все были такими нетерпеливыми, ведь скоро еврейское добро можно было получить "законным" путем. После расстрела немцы собрали имущество евреев в "магазин", в котором люди "душились" в четыре очереди и бесплатно получали ту или иную вещь[97]. В Вилейке после расстрела евреев 7 ноября 1942 г. полицейские пришли в гетто и, поделив вещи, обменивали их у прохожих на самогон[98]. В Воложине зимой 1943 г. полицейские Нехай, Журкевич и Кашкевич под предлогом уборки трупов после ликвидации гетто собирали оставшиеся еврейские ценности. Они заходили в дома, обыскивали тела погибших, выламывали зубные коронки из золота и платицы, искали ценные вещи, деньги и часы. Снимали с убитых обувь и одежду, отвозили и складывали у себя дома[99]. Тех, кто пытался присвоить еврейские ценности тайно, не щадили. В Куренце летом 1942 г. полицейский Шарангович поссорился с товарищами, которые донесли в гестапо, обвинив его в отказе сдать немцам еврейское вещи. При обыске у Шаранговича обнаружили большое количество одежды, 40 пар сапог, золотые вещи и расстреляли за "саботаж"[100].

Нет ничего в Сборнике и об отношении неевреев к принудительным контрибуциям нацистов, которые регулярно проводились под страхом расстрела заложников и других наказаний вплоть до ликвидации гетто. Партизаны, поддерживавшие связь с местными жителями, обвиняли евреев, бежавших в лес, чтобы участвовать в вооруженной борьбе: "Свое золото вы отдали немцам, а теперь пришли к нам, чтобы спасти свою шкуру?" На почве такой предвзятости нередко возникали обвинения евреев в сотрудничестве с нацистами[101].

Остается неясным, какими принципами руководствовались составители при отборе документов. Полностью отсутствует отношение немецкой военной и гражданской администрации к ценностям, личной собственности и имуществу белорусов, русских, украинцев, которые также подлежали конфискации. Возникают противоречия при анализе списков ЧГК лиц, у которых оккупационные власти изымали ценности. Они включают имя, фамилию и отчество 2 571 свидетеля, подробный домашний адрес, перечисление конфискованных вещей с указанием стоимости в рублях и архивный источник. Сразу после освобождения во все области, районы, сельские Советы и населенные пункты республики были разосланы бланки актов, в которых по пунктам перечислялись вопросы о материальных потерях. Специально требовалось указать количество изъятых золотых и серебряных вещей. Опрашивалось все население. На основании индивидуальных актов составлялись сводные по районам и областям, республике в целом. По административно-территориальному делению на сентябрь 1944 г. Белорусская ССР состояла из 12 областей. В Сборнике представлены сведения по пяти из них - Барановичской, Бобруйской, Брестской, Витебской и Могилевской с оговоркой, что по другим областям индивидуальных актов в архивах Республики Беларусь не было обнаружено.

Большинство документов посвящено изъятию еврейского имущества, в то же время еврейские имена и фамилии в представленных списках ЧГК составляют абсолютное меньшинство: по Бобруйской области - 7,1 %, по Могилевской - 2,8 %, по Барановичской - 2,7 %, по Брестской - 0,6 % и по Витебской - 2,4 %. Этому может быть несколько объяснений. Идентифицировать национальную принадлежность людей, указанных в списках трудно. Часть евреев взяла русские, белорусские, украинские, польские и др. имена и фамилии, чтобы выжить на оккупированной территории. Однако они не составляли большинство. Многие, скрывавшие происхождение при помощи фальшивых документов, были разоблачены. Списки составлялись со слов переживших оккупацию, среди которых евреи составили абсолютное меньшинство. По разным причинам, не все стремились сделать признания. Можно предположить, что при работе над Сборником составители не получили доступа ко всей информации, важная часть которой остается на закрытом хранении.

Но все это только начало, продолжением должно стать обнародование всех материальных потерь евреев. Справедливость процесса реституции общепризнанна, но в Белоруссии отрицают свою часть вины за то, что случилось с евреями, где соучастниками преступлений нацистов было свыше 100 тыс. чел. В течение десятилетий власти Минска возражали против деятельности "Конференции по материальным претензиям евреев к Германии" (Claims Conference)[102] под тем предлогом, что компенсацию нужно выплачивать всем белорусам, пострадавшим на оккупированной территории. Упускалось из вида, что в соответствии с расовой доктриной нацистов, поголовному уничтожению подлежали только евреи. Эта позиция была повторена делегацией республики на Международной конференции в Вашингтоне (30 ноября - 3 декабря 1998 г.) о судьбе нацистского золота[103]. Если Белоруссия претендует на равноправное участие в мировом сообществе, то ей придется пойти по этому пути. Означает ли появление настоящего Сборника изменение позиций властей в этом вопросе? Так или иначе, но первый шаг в этом направлении сделан.

[1] Примером могут служить: Никогда не забудем. Рассказы белорусских ребят о днях Великой Отечественной войны (Минск, 1965); Всегда готовы (Кишинев, 1972); Я. Давидзон. Орлята партизанских лесов (Киев, 1979): Н.Родичев. Подростки (Москва, 1984); Э. Максимова. Дети военной поры, Политиздат (Москва, 1988).

2] Никогда больше (Санкт-Петербург, 1993); Р. Левин. Мальчик из гетто, Российская библиотека Холокоста (Москва, 1996); Хедва Фрид- бойм. То, что помню (Ярославль, 1997); С. Марголина. Остаться жить (Минск, 1997); Р. Рыжик. Спаси и помилуй (Витебск, 1997).

[3] Irena Grudzinska-Gross (ed.), "War Trough Children's Еуеs", Hoover Institute Press (Stanford, 1981); Израиль Сегель. Лесной скиталец (Тель- Авив, 1994), Маrie Вгаndstetter, "Маnia's Аngel: My Story (Вurlingam, California, 1995); Абрам Рубенчик. Правда о Минском гетто, Кругозор (Тель-Авив, 1999).

[4] Theresa Campbell. А Review оf Мulticultural Literature for Сhildren Fokusing on Racial Орression оf Jewish Реорle аnd the Ноlocaust; (New York, 1997); Аnita Lobel. No Рretty Рictures: А Child of War, Grenwillow Вооks (New York, 1998); Claire Rudin. Children's Вооk Аbout Holocaust: А Selected Аnnotateted Вibliography (Ваyside, NY 1998); Таmar Fox. Inherited Memories: Israeli Сhildren of Ноlocaust Survivors, Саssell (Washington, D.C., 1998); Judith Kestenberg. Сharlotte Kahn (еds), Сhildren Surviving Persecution: Аn International Study of Тrauma ad Healing. Westport, СТ: Рraeger, 1998; Теd Gottfried. Тhe Ноlocaust Сhildren. Springfeld, NY: Еnslow, 1998.

[5] Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии, 1941-1944 гг., Сборник материалов и документов (Минск, 1963); Нацистская политика геноцида и выжженой земли в Белоруссии, 1941-1944 гг. Документы и материалы (Минск, 1984); М.Я. Савоняко. Немецко-фашистские лагеря на территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны, 1941-1944 гг. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук (Минск, 1993 г.); Нямецка-фашысцкi генацыд на Беларусi, 1941-1944 гг. Пад рэд. праф. У.Мiхнюка, БелНДЦДААС (Мiнск, 1995); Беларусь у гады другой сусветнай вайны: урокi гiсторыi i сучаснасць (Мшск, 1995); Места принудительного содержания гражданского населения на временно оккупированной территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Справочник (Минск, 1996); Озаричи - лагерь смерти. Документы и материалы, НАРБ (Минск, 1997) и др.

[6]М. Аltshuler, "Еsсаре аnd Еvacuation of Soviet Jews аt the Тime of the Nazi Invasion: Роlicies аnd Realities". In: Lucjan Dobroszycki, Jeffrey S.Gurock (еds.) Тhe Ноlocaust in the Soviet Union аnd the Sources on the Destruction of the Jews in the Nazi-Оссupied Теrritories of the USSR, 1941- 1945. (New York, 1993), рр. 77-104.

[7] Мишпоха (Витебск), № 3, 1997 г., с. 3.

[8] Еврейский камертон (Тель-Авив), 5 декабря 1997 г.

[9] Мальчик принял участие в подпольной борьбе и выжил. После освобождения Минска его мать, отец и брат вернулись в родной город. Ныне Владимир Семерович Рубежин проживает в Минске, работает ин- женером-констуктором. См.: Авив, 6/1998 г.

[10] Эшелон через Борисов, минуя горящий Минск, был направлен в Мордовию, где в районном центре Ичалки был организован белорусский детский дом. Вожатые стали называться воспитателями. Судьба детей и подростков из пионерлагеря под Нарочью сложилась по-разному. Михаил Бурпггейн ушел добровольцем на фронт и стал десантником, в 1942 г. был тяжело ранен и попал в госпиталь, вылечился и воевал до конца войны. Зоя Любавина в мае 1943 г. закончила курсы медсестер и в январе 1945 г. погибла. Лева Марон тоже ушел в армию, был ранен, женился на медсестре, которая его выходила, живет в Воронеже. Ася Храмова погибла при штурме Варшавы; Лена Лагацкая окончила Белгосуниверситет, который в годы войны размещался на станции Сходня под Москвой и стала заслуженным учителем Беларуси. Рива Берман сейчас работает волонтером "Хэсэд Рахамим" в Минске. Яков Кремер убежал из детского дома в Мордовии на фронт. До войны он выступал с родителями в цирке и прекрасно метал нож. Его взяли сыном полка, как сложилась его судьба неизвестно. См.: "Последний эшелон", Авив, № 4, 1999 г.

[11] Неизвестная черная книга. Свидетельства очевидцев о Катастрофе советских евреев, 1941-1944 гг. Яд Вашем (Иерусалим, 1993), с. 244-245.[12] Г. Кнатько. Гибель Минского гетто (Минск, 1999), с. 14.

[13] Нацистское золото из Беларуси. Документы и материалы. Составители В.И. Адамушко, Г.Д. Кнатько, Н.А. Редкозубова, В.Д. Селеменев. Национальный архив Республики Беларусь (Минск, 1998).

[14]А. Рубенчик. Правда о Минском гетто (Тель-Авив, 1999), с. 49.

[15] Г. Рейхман, "Моше Цимкинд, бейтаровец из Плиссы", Еврейский камертон, 18 марта 1999 г.

[16] В.П. Шерман. Барановичское гетто. Колдычевский лагерь смерти (Барановичи, 1997), с. 7, 9.

[17] С. Марголина, Остаться жить (Минск, 1997), с. 60.

[18] Архив автора.

[19] А. Розенблюм, Память на крови (Петах-Тиква, 1998), с. 61.

[20] Р. Левин, Мальчик из гетто (Москва, 1996), с. 26.

[21] Д. Романовский, "Холокост глазами евреев - его жертв: на примере Восточной Белоруссии и Северо-Западной России", Вестник еврейского университета в Москве, № 1(17), 1998 г., с. 101-102.

[22] ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 958, лл. 203-204; М. Навадворскi "Мы баялiся цiшынi", Звязда, 27 кастрычнiка 1993 г.

[23] А. Розенблюм. Спасая обреченных, Свет миноры (Борисов, 1994).

[24] Книга спасения. Сост. Л. Коваль, Гольфстрим (Юрмала, 1993). Часть 2, с. 339-344.

[25] Д. Гай. Десятый круг (Москва, 1991), с. 243.

[26] Неизвестная черная книга. Ук., соч., с. 257; ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 960, лл. 293-295.

[27] А. Гуревич. "Праведники и злодеи", Мезуза (Минск), № 3, 1997 г.

[28] Народная газета, 26-28 октября 1996 г.

[29] Государственный архив Брестской области (ГАБО), ф. 2135, оп. 2, д. 186, л. 1.

[30] ГА Минской области, ф. 322, оп. 6, д. 1, лл. 45, 64.

[31] Архив КГБ Республики Беларусь, инв. № 35625, д. 1919.

[32] Я. Баси n, А.Мiкалайчанка. "Рахунак вязняу штандарткам1сарыя- та", Дзецi и мы, 1994, № 8; Я. Басiн, "Сiроцтва у пакуцiнi свастыкi", Добры вечар, 19 мая 1994 г.

[33] А. Гуревич. "Признана нежидовкой", Авив (Минск), № 2, 1994 г.; Давид Гай. Десятый круг (Москва, 1991), с. 226.

[34] Л. Школьник, "Минск-Иерусалим-Миннеаполис: возвращение к себе", Еврейский камертон (Тель-Авив), 6 сентября 1996 г.

[35] Д. Романовский. "Отношения между евреями и неевреями на оккупированных советских территориях глазами евреев на примере Северо-Восточной Белоруссии и Западной России", Вестник еврейского университета в Москве, № 1 (18), 1998 г., с. 89-122.

[36] Авив,№6, 1998.

[37] Народная газета, 26-28 октября 1996 г.; М. Рывкин, А. Шульман, Породненные войной (Витебск, 1997), с. 54.

[38] А. Рубин. "Страницы пережитого". В кн.: Мой путь в Израиль. (Иерусалим, 1977), с. 100.

[39] М. Рывкин, А. Шульман, Ук. соч., с. 30.

[40] Там же, Ук. соч.,с. 41).

[41] Р. Левин, Ук. соч., с. 27.

[42] Мишпоха, М. Шибалис. "Когда седеют дети", 1998, № 4, с. 70-71.

[43] Архив автора.

[44] Г. Винница. "Трагедия евреев Шклова". Евреи Белоруссии. История и культура, № 3-4, (Минск, 1998), с. 134.

[45] Д. Гай. Ук. соч., с. 250.

[46] Трагедия евреев Белоруссии в 1941-1944 гг. Изд. 2 (Минск, 1997), с. 187-188.

[47] Евреи Беларуси. История и культура (Минск, 1997), вып. 1, с. 137, 140, 141.

[48] С. Марголина, Ук. соч., с. 16.

[49] А. Лейзеров. "За стенами гетто". В сб.: Евреи Беларуси. История и культура, вып. 2 (Минск, 1998), с. 115-116; ГА Минской области, ф. 623, оп. 2, д. 8, л. 59; д. 10, л. 58.

[50] А. Рубинчик. Ук. соч., с. 41, 76.

[51] Бася Житницкая. Жизнь, прожитая с надеждой (Израиль, 1998), с. 51.

[52] Д. Романовский. "Холокост в Восточной Белоруссии и Северо- Западной России глазами неевреев", Вестник еврейского университета в Москве, № 2(9), 1995 г., с. 93-103.

[53] А. Розенблюм. "Следы в траве забвения". Евреи в истории Борисова (Борисов, 1996), с. 43; Д. Романовский, Ук. соч., №2 (9), 1995 г.

[54] Архив Г. Винницы. Запись беседы с Матвеем Рафаиловичем Певзнером от 14 мая 1997 г.

[55] Там же. Запись беседы с Полиной Борисовной Марцинкевич от 3 июня 1997 г.

[56] Jewish History аnd Literature: а Соllection оf Еssays. Еdited by рrof. Моshe S. Zhidovetsky-Rabinovich. Vol. 2, раrt 2, Rehovot (Israel), 1992, рр. 873, 876.

[57] По доносу Софья Гержибович была арестована в мае 1942 г. полицией м. Греск и расстреляна: Народная газета, 9-11 июня 1994 г.

[58] А. Розенблюм. Ук. соч., с. 58.

[59] Архив автора.

[60] А. Розенблюм. Память на крови (Петах-Тиква, 1998), с. 61.

[61] ГА Брестской области, ф. 201, оп. 2, д. 31, л. 5.

[62] А. Рубинчик. Ук. соч., с. 45-46.

[63] В. Левин, Д. Мельцер. Черная книга с красными страницами. Трагедия и героизм евреев Белоруссии (Балтимор, 1996). с. 247; Д. Романовский, Ук. соч., № 2 (9), 1995 г.

[64] Yehoshua R.Вuchler, "Local Роlice Force Раrtici раtion in the Ехtermination of Jews in Оссupied Soviet Теrritory". Shout, № 4(20), 1996, рр. 79-99.

[65] Озаричи - лагерь смерти. Документы и материалы, НАРБ (Минск, 1997), с. 6.

[66] Ранiца (Берлiн), 25 декабря 1942 г.; Беларуская школа (Менск), 5 апреля 1942 г.

[67] Jerzy ТTuronek, ВBialors роd оkupacija niemiecka (Warszawa-Wroclaw, 1989), р. 67.

[68] Л. Смiлавщкi. "Невядомые старонкi беларускай школы". Гады нямецкай акупацыi (1941-1944 гг.)", Полымя, № 12,1994 г., с. 192-198.

[69] Белорусские остарбайтеры. Сборник документов об угоне населения Белоруссии в Германию. Части 1 и 2, (Минск, 1996-1997).

[70] С. Польскi, С. Мацюнiн. "Цана перамогi Колькi ахвяр забрала на Беларусi вайна?", Лiтаратура i мастацтва, 1990 г., 6 лiпеня.

[71]"Демографические потери Беларуси в годы Великой Отечественной войны". Круглый стол. Министерство обороны Республики Беларусь, Минск, 17-18 декабря 1998 г.

[72] НАРБ, ф. 845, оп. 1, д. 63, л. 30.

[73] Yad Vashem Archive (YVА), 033/5278.

[74] Уничтожение евреев Советского Союза в годы немецкой оккупации, 1941-1944 гг. Сборник документов и материалов. Под ред. И. Арада (Иерусалим, 1992), с. 16.

[75] YVА, М/33-428, 453, 455,1135-1150, 1159.

[76] Еврейский мир (США), № 55, 22 апреля 1999 г.

[77] Еврейский камертон, 17 июня 1999 г.

[78] Рем, мальчик из гетто. Брест-Литовск, 1941 г. - Москва 1996 г., 8*ок (1996).

[79] В августе 1999 г. благотворительное общество "Гилф" оказало гуманитарную помощь нуждающимся жителям Пуховичского района, включая д. Поречье общим весом 1,5 тонны: продукты питания, лекарства, одежда и обувь. См.: Авив, № 5, 1999 г.

[80] Еврейский камертон (Тель-Авив), 8 января 1999 г.

[81] Greg Brandsher аnd Stuart Е.Еizenstat (соmpilers), U.S. аnd Аllied Еfforts to Recover аnd Restore Gold аnd Other Assets Stolen оr Hidden by Germany During World War II: Finding Aid to Records at the National Archives at College Park, Departmen of State (Washington, DC, 1997); Marilin Henry, The Restitution: of Jewsh Property in Central and Eastern Europe, American Jewish Committee (New York, 1997).

[82] Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии, 1941- 1944 гг. Сборник документов (Минск, 1963), с. 347-349.

[83] Нацистское золото из Беларуси. Документы и материалы. Составители В.И. Адамушко, Г.Д. Кнатько, Н.А. Редкозубова, В.Д. Селеменев (Минск, 1998) - 413 с.

[84] Jewish Refugees from Poland in Belorussia, 1939 - 1940. Documents. Introduced and annotated by Emanuel Ioffe and Viacheslav Selemenev, Jews in Eastern Europe, № 1(32), 1997, рр. 45-60; Галина Кнатько, "Приговоренные к смерти". К 50-летию гибели Минского гетто, Народная газета, 19, 21, 22, 26 октября 1993 г.; Ее же, "Минское гетто, июль 1941 г. - октябрь 1943 г.", Старонкi ваеннай гiсторыi Беларусi. Вып. 2, (Мшск, 1998), с. 171-190; В. Селеменев, "Документы Белорусского государственного архива о трагедии еврейского населения в годы второй мировой войны", Вестник еврейского университета в Москве № 2 (9), 1995 г., с. 128-134; В. Адамушко, Политические репрессии 1920-1950 гг. в Белоруссии (Минск, 1994). Его же, "Несправедливость ломает судьбы, но не уничтожает память", Евреи Беларуси. История и культура. Вып. 2, (Минск, 1998), с. 147-162.

[85] Г. Кнатько. "Просим выдать нам одежду из оставшихся от жидов вещей", Европейское время № 10, Ноябрь 1993 г.; Госархив Минской области, ф. 623, оп. 2, д. 1, л. 155; НАРБ, ф. 907, оп. 1, д. 11, лл. 161-165.

[86] НАРБ, ф. 370, оп. 1, д. 483, л. 139.

[87] Б. П. Шерман. Барановичское гетто. Колдычевский лагерь смерти (Барановичи, 1997), с. 7.

[88] Г. Винница. Слово памяти (Орша, 1997 г.), с. 9.

[89] Народная газета, 26-28 октября 1996 г.

[90] НАРБ, ф. 370, оп. 1, д. 483, лл. 2-3.

[91] Там же, ф. 4683, оп. 3, д. 960, лл. 179-184.

[92] А. Рубин, "Страницы пережитого". В кн.: Мой путь в Израиль (Иерусалим, 1977), с. 83-93; Д. Романовский. "Холокост в Восточной Белоруссии и Северо-Западной России глазами неевреев", Вестник еврейского университета в Москве, № 2 (9), 1995, с. 93-103; Его же, "Холокост глазами евреев - его жертв: на примере Восточной Белоруссии и Северо-Западной России", Там же, № 1(17), 1998 г., с. 84-119.

[93] Yad Vashem Archive (YVA, М-33/1135.

[94] Ibid., М-33/1141.

[95] НАРБ, ф. 370, оп. 1, д. 483, лл. 29-30.

[96] Там же, ф. 845, оп.1, д. 64, л. 35.

[97] Jewish History and Literature: a Collection of Esseys. Edited bi Moshe S. Zhidovetsky. Vol. II, Part 2 (Rehovot, Izrael, 1992), р. 869.

[98] ГАРФ, ф. 7021, оп. 89, д. 3, лл. 6-39.

[99] YVA, М-33/1136.

[100] ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 964, л. 287.

[101] Solomon M. Schwarz. The Jews in the Soviet Union Since the Beginning of World War II, 1939-1965 (New York, 1966), р. 122.

[102] В 1952 г. в Люксембурге было подписано соглашение, по которому ФРГ обязалась выплачивать денежную компенсацию уцелевшим жертвам геноцида. Однако Советский Союз от участия в соглашении отказался. В феврале 1998 г. под давление Всемирного Еврейского Конгресса бундестаг Германии согласился на выплату компенсаций пострадавшим евреям бывшего СССР и стран Центральной Европы. В Минске отделение Claims Conference открылось в сентябре 1998 г. Процедура выдачи пособий занимает не менее двух лет с момента подачи завления - Л.С.

[103] На конференции в Вашингтоне обсуждали не только проблему золота, но и банковских счетов, произведений искусства, коммунальной собственности и других активов жертв нацистов. В ней приняли участие делегации из 44 стран и 13 общественных организаций. Делегацию Беларуси возглавлял В. Адамушко - Л.С.

Наименование	всего	из них	из них	детей
области	погибло	женщин	детей	в %
Минская	418 899	12 483	8 413	2,0
Барановичская	181011	47 762	1 169	8.1
Бобруйская	26 134	9 851	6 613	25,3
Витебская	18 095	6 698	3 217	17,8
Гродненская	111108	8 769	2 796	2,5
Могилевская	16 352	6 090	2 826	17,2
Молодечненская	32 837	8 754	' 3 569	11,0
Полесская	40 900	12 748	7 746	18,9
Полоцкая	105 211	15 296	6 223	5,9
Пинская	53 501	15 073	13 825	25,8
Итого:	1 004 048	143 524	56 397	5,6