Генрих Рутман. В Германии. Заметки о жизни в оккупированной стране. Субъективный взгляд из 21 века

В Германии. Заметки о жизни в оккупированной стране.
Субъективный взгляд из 21 века

Акт о капитуляции Германии был подписан 8 мая 1945 года в пригороде Берлина Карлсхорсте. Так было выполнено решение, принятое на секретных переговорах в Касабланке (Марокко), проходивших с 14 по 26 января 1943 г. по инициативе президента США Франклина Рузвельта, Идея этих переговоров была поддержана И.Сталиным (хотя сам он отсутствовал на них в связи с началом завершающего этапа Сталинградской битвы), премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчилем и членами Объединённого комитета начальников штабов США и Великобритании.

В решении было зафиксировано согласие сторон, что «конечной целью войны является безоговорочная капитуляция Германской империи, фашистской Испании и Японии». Эти переговоры, названные "Kонференцией по вопросу о безоговорочной капитуляции", исключали всякую возможность ведения переговоров с Германией о заключении сепаратного мира одной из воюющих стран без согласия с другими.

В июне 1945 года на части Германии, занятой 1-м Белорусским и 1–м Украинским фронтами, была создана Группа советских оккупационных войск в Германии (ГСОВГ), после образования ГДР в 1949 году получившая название Группа советских войск (ГСВГ).

23 июня 1945 года первая после окончания войны сессия Верховного Совета СССР приняла Закон о демобилизации из армии и флота тринадцати (1910 – 1923 гг.) призывных возрастов, и уже с 5 июля 1945 года солдаты–победители начали возвращаться домой, а к остававшимся служить военнослужащим вскоре стали приезжать семьи.

В Приложении к 4-й Гаагской (1899 г.) конвенции о законах и обычаях сухопутной войны» говорится, что «сопротивление населения страны или ее части войскам противника допускается только до того, как страна оккупирована войсками противника, и ни при каких условиях после капитуляции».

В небольшой городок Фюрстенвальде (таким он мне тогда показался) мама со мной приехалa одной из первых.

До войны наша семья жила в Одессе на улице имени Чижикова, теперь Пантелеймоновской (Чижиков был командиром Красной гвардии и одним из руководителей Январского восстания в 1918 г. в городе).

Ранним утром 22 июня, разбудив всех, посыльный Ильического райвоенкомата передал папе повестку срочно прибыть в воинскую часть. Думали, что на очередные военные сборы, но в полдень стало ясно — на войну.

В городе начались тревоги, по сигналам которых мы бежали и занимали свои места в бомбоубежище. Эвакуироваться поначалу не собирались, потому что две женщины - мама и жившая с нами папина сестра Фаня (Фейга) - просто не знали, что делать. Нам помогли работники Областного радио, где папа работал. Они посадили, или, вернее, впихнули нас в поднимавшуюся по трапу толпу в уже битком набитый пароход, уходивший, как выяснилось в дальнейшем, последним из окруженного со всех сторон города.

Через некоторое время мы оказались в уральском селе Назарово, вблизи города Пермь.

В 1943 году после длительных поисков «нашелся» папа, побывавший, как и многие в первые дни, в окружении. В боях в Сталинграде он был тяжело ранен в голову и долго лечился в различных госпиталях.

В конце 1944 полк, в котором служил папа, остановился на переформирование и отдых в украинском селе Лугины, и мы с мамой с Урала приехали к нему. Здесь мы прожили вместе одну неделю, после чего полк ушел воевать в Польшу.

Однажды ранним утром, когда все ещё спали, наша соседка сильными ударами в окно разбудила нас и сообщила, что война закончилась. «Победа, Победа!» - кричала она и громко рыдала.

А еще через некоторое время, уже из белорусской Речицы, получив необходимые документы, мы приехали в Фюрстенвальде, в котором в построенном еще во времена Наполеона военном городке расположился 1-й Запасной стрелковый полк.

Город поразил чистотой, отсутствием не только развалин, но и вообще каких-либо следов недавней войны. Это бросилось в глаза, так как только утром, проезжая через пригород Варшавы - Прагу, из окна вагона мы видели одни развалины да кое-где почерневшие от огня стены домов.

Здесь всё было по-другому: работали магазинчики, кафе, перед входом в которые стояли мужские и женские велосипеды. Свободно - без цепей и замков. Германия в довоенные годы была развитой автомобильной страной, но в первое послевоенное время машин было мало, запомнились велосипеды и мастерские по их ремонту. По крайней мере, когда у меня появился велосипед, проблем с его ремонтом не возникало.

Фото 1. Первый велосипед. С Сергеем Чижиковым на прогулке

Квартира, в которой мы жили первое время, находилась в городе, недалеко от контрольно-пропускного пункта (КПП) в полк, на втором этаже обычного дома с соседями, местными жителями. В основном, все они были солидного возраста, молодых и детей в нём я не видел. Не помню точно, но, кажется, она была недалеко от железнодорожного вокзала, так как прошло совсем немного времени после того, как мы вышли из вагона и оказались во дворе, где нас встретил «сюрприз» – огромный, чёрного цвета мотоцикл с коляской (такой, как на фото 2), передним колесом упиравшийся в стенку. “Мой, - произнёс папа с гордостью, – ребята подарили”. Маму подарок не обрадовал, и через несколько дней он исчез. Как ей удалось уговорить папу расстаться с ним, не знаю. Знала ли она, что первый комендант Берлина, 41–летний Герой Советского Союза, генерал-полковник Николай Берзарин, управлявший городом с конца апреля до середины июня 1945 года, разбился на мотоцикле?

На одной лестничкой клетке (дверь напротив) жила немецкая семья - муж с женой. Папа, не знавший немецкого, разговаривал с ними на обычные бытовые темы – здоровье, погодa - на идиш. Встречая маму со мной, они улыбались, приветливо раскланивались. Что при этом чувствовали и о чем думали, неизвестно, но, как мне казалось, были естественными.

Через два месяца мы переехали в благоустроенный военный городок.

Забегая вперёд, замечу, что к таким бытовым условиям, в которых мы жили в те годы в Германии, мы не смогли приблизиться не только во время службы отца в разных частях и гарнизонах, но и долгие годы после демобилизации.

P.S. Работая над этими заметками, из Интернета узнал, что в 1975 году, через 30 лет после трагической гибели, Н. Берзарин был внесен в Книгу Почетных граждан Восточного Берлина. Однако в 1992 году руководители объединенного города его имя в общую книгу Почетных граждан Восточного и Западного Берлина не внесли. Жаль, что даже к празднованию 70-летия Победы справедливость не была восстановлена.

Повседневная жизнь семьи офицера, служащего в части, проходит в окружении солдат. Отличие нашей ситуации от обычной было в том, что наши солдаты находились не снаружи, а внутри, т.е. в квартире. Связано это было с тем, что отец, занимавший должность начальника секретной части, отвечал за переписку с вышестоящим начальством, находившемся в пригородах Берлина: Потсдаме, Бабельсберге и Карлсхорсте.

Секретную почту привозили солдаты-курьеры, обязанные немедленно сообщать о своём возвращении? (непонятно: может, о прибытии?). Пока жили в городе, если было поздно (а такое случалось нередко), за папой присылали машину. Он быстро одевался и тотчас отправлялся в штаб, чтобы принять почту, зарегистрировать, и, в случае особой важности, доложить командиру.

Как только была подготовлена квартира, мы переехали в городок. Впоследствии, когда папу вызывали или у него возникала необходимость поехать в штаб Группы, он брал меня с собой. Но об этом позже...

Знакомство с городком началось с территории части. Окруженная высоким кирпичным забором, она поражала простором и аккуратностью. Вдоль покрытых ровным асфальтом дорог и пешеходных дорожек, как и везде в городе, росли зеленые кустарники. Правильными прямоугольниками стояли казармы, в центре – столовая, рядом - штаб и клуб. Наша квартира была рядом с Контрольно–пропускным пунктом (КПП), что было удобно для подчиненных, так как, возвращаясь из командировки, они сразу оказывались у нас дома.

Первым моим знакомым в Фюрстенвальде был мальчик лет 12-14 в военной форме. Как оказалось, это был сын полка. Мы встретились в швейной военторговской мастерской, в которой мне шили костюм – брюки и рубашку.

Звали его Алексей. По поручению опытных мастеров — портных и сапожников, занятыx, в основном, ремонтом одежды, - Лёшка выполнял разные мелкие работы. “Сынок, - ласково обращались они к нему, – учись: пригодится на гражданке - наши профессии на все времена ”.

В городке общаться с Лёшкой я стал чаще. Нам были не чужды детские шалости. Из окна квартиры нашего дома, стоявшего у забора, был виден сад, в котором хозяин–немец постоянно что–то делал: копал, поливал, обрезал кусты. Одно из его деревьев росло так близко, что несколько его веток касались нашей стенки. Однажды, увидев, что на них висят какие-то зеленые плоды, я через открытое окно достал и подтянул один, а Лешка сорвал несколько штук. Увидев это, хозяин начал “ворчать”, показывая руками, что это ему не нравится. Позже оказалось, что это были незрелые грецкие орехи. Больше мы с дерева их не срывали…

Через некоторое время Лешку нашли родственники, и он уехал в Союз (нас поправляли, когда мы называли страну Россией, требуя, чтобы мы говорили «Советский Союз».

В Фюрстенвальде школы не было. Учиться можно было в Берлине, но моя заботливая и любящая мама и в этот раз не отпустила меня, как и ранее, когда папа предложил ей отправить меня в Суворовское училище (они открылись в 1943 г.) и готов был выслать нужные для поступления документы. Так прервался мой учебный 1945-1946 год, начатый в белорусской школе в Речице. Мама сама занималась со мной, пользуясь советами одного из офицеров, школьного учителя по профессии.

В это время меня начали водить к учительнице-немке на уроки игры на фортепиано. Занятия, как мне казалось и как она соообщала об этом родителям, шли успешно, и через некоторое время я уже с ней в четыре руки исполнял какие-то музыкальные произведения. Во время этих занятий я начал понимать и говорить по-немецки, что помогало во время прогулок по городу. (Эти знания не помешали и во время учёбы в институте, хотя лучше бы это был английский).

В городке был хороший клуб, в котором усилиями политработников была собрана неплохая библиотека. В уютном зрительном зале демонстрировались кинофильмы, выступали приезжие артисты, проходили концерты местной художественной самодеятельности. Хочу заметить, что среди солдат и офицеров тех лет было много талантливых, артистически одарённых людей. Были и профессиональные музыканты, чтецы, даже один фокусник, очень огорчавшийся перед каждым выступлением из-за отсутствия необходимого реквизита. Но простые фокусы, всегда вызывавшие огромный интерес у публики, oн показывал. Я любил бывать на репетициях, до начала концерта знал его программу и некоторые секреты, но это нисколько не делало сам концерт менее интересным для меня.

Но всё же самым популярным было кино, и, чтобы фильм могли посмотреть большее число солдат, его показывали три-четыре раза в течение дня, а вечером повторяли для офицеров и их семей. Случалось, что один и тот же фильм привозили несколько раз через небольшой промежуток времени, и мы, дети, в такие дни приходили утром и только после последнего сеанса уходили домой. Так, фильм «Мы из Кронштадта» я смотрел более 10 раз и до сих пор помню не только его содержание, но и лица юнги и матросов. Столько же раз смотрел «Чапаева» и другие патриотические кинофильмы.

Но так было в холодное время. А в теплое «работал» кинотеатр за клубом. Для этого на поле между столбами вешали сшитый из простыней экран. Собирались после ужина, садились прямо на траву и в ожидании темноты обменивались новостями, рассказывали анекдоты, шутили. В то время, пока механики наводили рамку на экран, кто-то из сидящих в “зале” с помощью пальцев рук, помещенных в поток света от проектора, показывал различные картинки. Обычно представление начиналось с показа животных, птичек, потом появлялись более сложные: эротические и даже порнографические картинки. Их ждали и шли они под громкий смех, выкрики, советы сидящих зрителей. Но всё это было только до тех пор, пока вдруг с какой-либо стороны не раздавался громкий крик: “Рама!” Это значило, что замечены девушки. Головы сидящих поворачивались в сторону, откуда доносился крик, и уже в ответ с другой стороны звучало дружное: “Воздух! Воздух! Воздух!” Непристойный концерт мгновенно прекращался, и только “Рама!” с одной стороны и “Воздух” - с другой перекатывались по полю, пока девушки шли к приготовленным для них стульям в центре.

“Воздух! Рама!» - этими словами обычно девушки–зенитчицы сообщали о появлении немецкого самолета-разведчика FW-189, названного так за особую конструкцию хвоста.

Прошло немного времени, и в полк приехали новые офицерские семьи - Михайловы и Зуевы. Детям Зуева — Лёне и Вове - в той же мастерской военторга пошили такие же костюмы, как и мне. (Фото 5)

Фото 5. Дети Зуевы: Лёня (стоит слева) рядом со мной. Сидят Люда и Вова. Внизу — Зеппель, собачка хозяина квартиры, в которой жили Зуевы.

Детская компания увеличилась. Мы стали смелее и начали выходить гулять по городу. Одним из любимых мест во время этих прогулок стали игровые автоматы, названные через много лет «однорукими бандитами». Играли на них взрослые «дяди», и было интересно смотреть со стороны, как они волнуются и по-настоящему переживают, проигрывая. Родители, отпуская нас на прогулку, давали небольшие деньги, на которые мы, поменяв на монеты — пфенниги (мы их называли — пфеннинги), охотно играли, даже если приходилось постоять в очереди. Особенно запомнились два: «Хоккей» и «Железная дорога». Первый был простым, и еще сегодня такой можно купить в магазине детских игрушек: хоккейное поле с двумя воротами и несколькими парами ручек для каждого игрока, которыми они, ударяя по шарику-шайбе, стремятся забить её в ворота соперника. (Несколько лет назад, живя в Бруклине, увидел, как взрослые, солидного вида мужчины на таких «настольных хоккейных полях» соревновались между собой за кубки, стоявшие рядом на столах) Отличие тех игр состояло в том, что, заплатив деньги — опустив монету в автомат - вы получали 5 или 6 таких шариков-шайб. Когда вы забивали их в ворота, игра прекращалась, и, чтобы играть дальше, нужно было снова платить.

В другом кафе, чуть подальше, была кольцевая «Железная дорога» (такую тоже можно сегодня купить) с паровозиком и двумя вагончиками, зданием станции, светофорами и двумя шлагбаумами. При опускании монеты всё мгновенно “оживало”: загорались светофоры, разноцветные лампочки вдоль пути, на здании станции и двух - один против другого - перегораживающих железнодорожный путь шлагбаумов. После нажатия кнопки “Старт»” из дверей станции выходила фигурка дежурного с зелёным фонариком, паровоз давал звуковой сигнал, и поезд начинал движения. Задача игравшего состояла в том, чтобы поднять рукой шлагбаум и пропустить поезд. Каждый раз, когда поезд проходил мимо станции, из неё выходил дежурный, зажигались зелёные огоньки светофора. При этом скорость движения поезда увеличивалась до тех пор, пока один из играющих не успевал поднять свой шлагбаум» и паровоз в него не ударялся. Игра на этом останавливалась.

Были в то время и другие электрические игры, музыкальные автоматы, проигрывающие пластинки. Запомнились электрические весы на платформах, В ожидании поезда люди подходили, взвешивались и тут же получали квитанцию с указанием веса.

Сегодня, когда в каждом доме имеется компьютер, электронные игры вошли в быт, в них играют не только дети, но и взрослые, их уровень неизмеримо вырос. А сразу после войны это было в новинку.

Их было четверо - друзей-солдат, с которыми я общался. Сержант Володя Казаков, москвич, старший по званию, до войны студент одного из московских ВУЗов, был самым грамотным, интеллигентным, молчаливым и на редкость стеснительны молодым человеком. Он был папиным помощником, и его основная работа проходила в штабе. В командировки ездил нечасто, больше в такие, которые позволяли побывать в Берлине, посмотреть город. Награды свидетельствовали о его храбрости, но на вопросы о них он отвечал: «Воевал, как все». Война подорвала не совсем крепкое его здоровье, он часто болел, но несколько раз отказывался от предложения начальника санчасти майора Вахмана поехать в Главный госпиталь группы. Демобилизовался он одним из первых...

Рядовой Степан Гижук (его фотография у нас не сохранилась), семейный и старше всех по возрасту, был с Урала, примерно из мест, в которых мы жили в эвакуации. Из рассказов мамы он знал правду о жизни в тылу и как заботливый муж и отец старался запастись кое-какими вещами для дома. Возможности для этого были ограничены, но всё же в каждой командировке ему удавалось что-то купить за скромные оккупационные марки или обменять на сигареты и сэкономленные пайки. В нашей квартире была закрытая прошлыми хозяевами кладовка. Однажды, заглянув в неё, кто-то увидел аккуратно сложенные там детские вещи и игрушки. Долго думали, что с ними делать, но, решив, что вряд ли за ними вернутся, отдали Степану, который уехал вслед за В.Козаковым.

Коля Дунай и Сергей Чижиков (фото 7), несмотря на разницу в возрасте, стали моими близкими друзьями. Конечно, “Дунай” не настоящая его фамилия - почему его так называли, не знаю. Сельский паренёк с Украины, угнанный нацистами в Германию, он попал на хутор, пас и доил коров, ухаживал за свиньями, убирал двор. Оказавшись среди немцев, Коля в совершенстве овладел языком. После освобождения Красной армией он был призван в армию.

Сергей родом из Орловской области, попал на фронт в последний военный год. Воевал в Польше, был ранен в руку и после госпиталя направлен в Запасной полк. Папе оба были рекомендованы знакомым офицером, обратившим внимание на их надежность, самостоятельность, пунктуальность. Они подружились c первой совместной командировки.

Фото 8, 9. Сергей Чижиков и надпись на обороте.

Встреча с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР

9 октября 1945 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О проведении выборов в Верховный Совет СССР» в связи «с окончанием войны и истечением полномочий Верховного Совета СССР первого созыва». Вскоре после этого в клубе нашего полка состоялась встреча с кандидатом в депутаты - генералом армии Василием Соколовским, первым заместителем маршала Г.Жукова, командующего Группой оккупационных войск в Германии Узнав об этом, Сергей зашёл за мной, и мы пришли в клуб за некоторое время до того, как в него привели представителей воинских частей гарнизона. Это позволило занять места, откуда хорошо было видно, как открылась входная дверь и за группой солдат со знамёнами к установленной на сцене трибуне, высоко поднимая ногу, чётким и удивительно красивым строевым шагом прошёл молодой стройный генерал. Такого я больше не видел, хотя в воинских частях провел довольно много времени и сам три года служил в танковом полку. Среди многих заданных вопросов был и о судьбе генерала Власова. То, что он тогда сообщил «по секрету», сегодня известно.

10 февраля 1946 года Василий Данилович Соколовский был единогласно (других результатов тогда быть не могло) избран депутатом Верховного Совета.

Через 15 дней, 25 февраля, Красная Армия стала называться Советской.

Показательный расстрел. В один из дней, выглянув в окно, я увидел идущих строем бойцов полка в сторону КПП. «Полк ведут на показательный расстрел, — сообщил маме Сергей. – Можно Гарик (так меня звали дома и так он подписал мне подаренную фотографию) со мной пойдет?» Мама, не раздумывая, отрезала: «Нет, это не для него!»

И я остался дома. Мама была права, не позволив мне присутствовать и видеть жестокое, не для детской психики, зрелище. Позже рассказывали о том, что произошло с сержантом, смертный приговор которому привели в исполнение перед строем гарнизона. Он был храбрым воином, награждённым высокими боевыми орденами, родом из бедной деревушки где-то в центре России. Что его, не имевшего гражданской профессии, там ожидало? Испугавшись (чего?), он решил попытаться перейти в Западную зону оккупации к американцам. Совершив побег из части, скрываясь от преследования своих, напал и ограбил санитарную машину с медикаментами, убил сопровождавших её санитара и водителя, двоих (или троих) пытавшихся его задержать немецких полицейских.

Стоя перед командой стрелков, он произнёс свои последние слова: «Спасибо за то, что дали четыре года повоевать». Война страшна не только своей жестокостью, но и искалеченными душами тех, кто ее прошел и пережил.

Впоследствии мне приходилось читать в воспоминаниях о том, что для фронтовиков, заслуживших почёт и уважение за подвиги в боях, переход к мирной жизни оказался психологически очень трудным (Сейчас слышу, что с такими работают психологи, но было ли тогда так, не знаю).

Встреча с ППЖ. Первое после начала войны письмо от папы мама после долгих поисков получила в уральском селе Назарово в 1943. Помню, как войдя в комнату в стёганых теплых брюках и валенках, не снимая шерстяного платка, она раскрыла конверт с адресом полевой почты и подняла с пола выпавший листочек, в котором после общих в таких случаях слов были строчки известного стихотворения Константина Симонова “Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди... “ Маме, верной и преданной жене, эти напоминания были излишни. Но на фронте всё было не так, и папа, красивый мужчина, исключением не был.

(С годами начало стихотворения для меня приобрело иной смысл. «Жди меня...» означало обещание вернуться к жене, лишая «полевую подругу» надежд на продолжение отношений после войны). О том, что у папы, как и многих на фронте, была женщина, которая его любила, просила не оставлять её и уговаривала жениться, я уловил (детское ухо очень чувствительно и слышит часто даже то, что ему не следует), когда он шепотом рассказал об этом маме в первую же ночь после нашего приезда в Лугины, где остановился на доформирование и краткий отдых полк.

Точно не знаю, но, кажется, в Фюрстенвальде, на одном из вечеров для офицеров в офицерской столовой мама её «вычислила» по поведению и взглядам. Я понял это из нервного разговора, состоявшегося между ними после возвращения домой. Этот эпизод, никогда не вспоминавшийся, сыграл большую роль в дальнейших сложных отношениях у меня с отцом.

Один раз и я увидел эту женщину. Это произошло во время одной из прогулок, во время которой Николай и Сергей зашли со мной в столовую. Обед в ней уже закончился, до ужина еще было далеко, поэтому зал был почти пуст, и только женщина с погонами старшины медленно бродила по залу. «Сын капитана, - представил меня ей Сергей, - принеси что-нибудь на троих»

- У меня нет для него, пусть дома ест, - зло ответила она.

Нашла и принесла, но в глазах ее была ненависть. И было от чего: ведь с нашим приездом рухнули её хрупкие надежды!

Но так было не у всех служивших женщин. Более удачливые, при других обстоятельствах, замуж выходили. Одна из них, единственная еврейская девушка в медсанчасти полка, часто заходившая к нам, рассказывала маме о своих отношениях с полковым врачом, о переживаниях, о зависти находившихся с ней рядом женщин, считавших себя лучше и достойнее ее. «Что он в ней нашел, - шептались они так, чтобы она слышала, — худая, как доска...» Майор Вахман - я уже упоминал его в рассказе о Володе Казакове - был полным, страдающим одышкой мужчиной, она, как мне казалось, высокой и стройной. У майора погибла семья, и эта женщина помогла ему в трудную минуту. Вскоре у них родился ребенок, и они уехали в Союз. Уехала и папина «подруга».

Я привел первые строки стихотворения К.Симонова. А вот отрывок из другого его стихотворения («На час запомнив имена...»), посвященнoго женщинам на войне, делившим сложности военного быта с мужчинами. В народе их называли ППЖ..

Такова была война с ее непростым суровым бытом и отношениями между её участниками — мужчинами и женщинами, ставшими солдатами.

Жизнь наша не была ограничена городом. Вспоминаю одну из многих поездок с папой и Дунаем в Берлин. Думаю, что те, кто ездил в то время в электричках, не могли не заметить, что кожа на некоторых сидениях отсутствовала, обнажая под собой гладкие полированные доски. Говорили, что ее срезают наши солдаты: садятся, острым лезвием обводят вокруг себя, а потом, встав, уносят с собой. Зная это, мы, войдя в вагон, решили сесть на более мягкие, никем не тронутые сиденья. Несколько таких удалось найти в средине вагона. Мы сидели на одной стороне, а противоположная была занята мужчиной и женщиной, что-то тихо обсуждавшими. Увидев военных, мужчина шепотом произнес: “Понаехали сюда, посидеть и поговорить спокойно не дают”. Естественно, он не мог представить, что смотревший на него молодой солдат знает немецкий. А когда Коля спокойно, на чистейшем, без акцента, немецком произнес, что они сами, мол, виноваты в этом, и, если бы немецкие солдаты не пришли к нам, в Россию, мы никогда не были бы здесь. Засмущавшись от неожиданности, наши попутчики встали и вышли на первой же остановке.

Этот случай и для меня послужил уроком: никогда не говорить при иностранцах что-либо в их адрес на своём родном языке...

Сигареты. В набор продуктов, которые получали офицеры, входили и сигареты. Те, кто не курил, использовали их в качестве «валюты». Например, когда мама себя плохо чувствовала, к нам из хозчасти с биржи труда присылали двух девушек помочь убрать квартиру. В таких случаях мама всегда старалась после выполнения работы угостить их чем-либо и подарить полпачки сигарет, чему те были очень рады.

В Берлине, на Александерплац, вблизи Брандербургских ворот, был “черный рынок», на котором всегда было много военных разных стран. Из них больше всего запомнились рослые, крепкие черные солдаты в брюках защитного цвета и начищенных до блеска ботинках (в отличие от наших, ходивших в сапогах)

У многих продавцов под полами пальто ровными рядами висели часы различных, очень красивых форм. Говорили, что они разовые, т.е. не подлежат ремонту. Их называли «штамповка». Особенно их любили наши солдаты, которые при всяком случае менялись ими, «не глядя». Позже появилась ставшая популярной песня, слова которой: «Махнём не глядя, как на фронте говорят», - казалось, взяты из послевоенного солдатского быта в Германии.

В одной из командировок в Берлин, после того, как папа быстро выполнил задание в штабе Группы, мы поехали на этот рынок покупать маме материал на пальто. Уже на подходе, увидев офицера с портфелем, о содержании которого было нетрудно догадаться, нас окружили продавцы, предлагая различные товары. Один из них, узнав, что нам нужно, взглядом показал идти за ним и повёл в сторону развалин. Переступая через валявшиеся в беспорядке бетонные плиты, кирпичи, балки и остатки штукатурки, мы подошли к двери, ведущей в подвал, в котором оказалась довольно большая, чистая комната со столом в центре ее. Наш проводник предложил сесть, поставил на стол вазочку с печеньем и конфетами, а сам ушёл и через минуту принёс стопки различных тканей. Папа выбрал один или два (сейчас не помню) отреза, достал приготовленные пачки сигарет и несколько новеньких, хрустящих оккупационных бумажек. Продавец был доволен сделкой. Проводя нас к выходу, он, увидев, что я не взял ни одной конфеты, несколько штук вложил мне в руку. Мы вышли, но я, помня из прочитанного ранее, что конфеты могут быть отравленными, показал их папе и, с его одобрения, выбросил в стоящую на выходе урну.

Вскоре у мамы появилось новое пальто. А у меня от этой поездки остались воспоминания о рынке, о квартире, неизвестно как сохранившейся среди развалин, и об обилии различных тканей. Хотя, может, это была не квартира, а склад, где хранились товары.

У Сергея от чего-то на руках начали распухать пальцы. Врач санчасти, куда он обратился, причину определить не смог, назначаемые им различные процедуры не помогали. В госпиталь в Берлине Сергей ехать отказывался, так как не хотел, пусть и ненадолго, расставаться с Николаем. Боялся демобилизации прямо из госпиталя. Этот вопрос обсуждался у нас дома, и мама предложила обратиться к немецкому врачу. Собрав деньги и сигареты, Сергей, Николай как знавший язык и я пошли к доктору.

Что было у Сергея, не знаю, но доктор, внимательно осмотрев руки, предложил тут же в нашем присутствии сделать операцию. Мы как наблюдатели сели на предложенные его помощницей стулья и тихо смотрели на его действия. Сначала он наложил на лицо Сергея какую-то накладку из специальной ткани, предложив начать считать вслух, а сам в это время медленно поливал её какой–то (тогда мы не знали её названия) жидкостью. Досчитав до 10 или 15, Сергей уснул. В это время доктор скальпелем сделал лёгкие надрезы на пальцах, обработал раствором и забинтовал. “Все, - произнес он, улыбаясь. – Если сможете, приходите через два дня. Я посмотрю еще раз, но уверен, что будет хорошо.”

Немец–врач оказался прав: через неделю на руках не осталось и следов заболевания.

На следующую перевязку к доктору с Сергеем пошел я, т.к Дунай уехал в командировку. Возвращаясь, мы увидели, как из открывшегося на первом этаже окна выглянула женщина в нижней сорочке. «Иван (немцы солдат называли “Иванами”), женщина нужна? Приходи с другом через час, это недорого”. Так впервые я увидел проститутку. Сергей рассказал об этом предложении моей маме. О чем они говорили, не знаю, но в тот день он никуда не пошел.

11 армейский запасной стрелковый полк (в/ч п.п. 57269) Оккупационных Войск в Германии был расформирован 14.09.1946 г., и все наши знакомые уехали. А мы переехали в другую часть города, где папа продолжал служить уже в расположенном здесь дисциплинарном батальоне.

Летом 1947 года батальон в полном составе был переведен в Калинин (ныне Тверь).

Фото 11. Я с Дунаем. Пальто мне пошила мама, воротник сделан из тёплых перчаток. Снимок сделан в немецкой фотографии. Когда я вытянул руку с наганом, фотограф попросил отвернуть его.

Всего понравилось:3
Всего посещений: 3364

Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer10/Rutman1.php - to PDF file

Комментарии:

В.Ф.
- at 2016-11-25 18:20:58 EDT
Написано:
В решении было зафиксировано согласие сторон, что «конечной целью войны является безоговорочная капитуляция Германской империи, фашистской Испании и Японии».
В Википедии сказано, что не "Испании", а "Италии".

Елена Бандас
Израиль - at 2016-11-25 16:36:02 EDT
Потому и чувствуем себя всегда молодыми, что десятилетиями, с детства, храним в памяти впечатления и имена.
Воинское подразделение, где служил Ваш, Генрих, отец, было возвращено на родину в полном составе. Видимо, так происходило не всегда.
Мне приходилось слышать, что первыми отправляли в Союз евреев-военнослужащих, целыми эшелонами. А друзья-немцы, которые ещё не забыли недавнего прошлого, убеждали их остаться в Германии,- что было не просто, судя по одному из приведённых в тексте эпизодов...

Генрих Рутман
Бруклин, Нью-Йорк, США - at 2016-11-16 06:29:05 EDT
Хочу поблагодарить внимательного читателя Олега Дубсона за сообщение о том, что первому коменданту Берлина, генерал-полковнику Николаю Эрастовичу Берзарину, впоследствии было возвращено звание Почётного гражданина Берлина. В городском районе Фридрихсхайн в настоящее время его именем названа площадь (нем. Bersarinplatz), а в административном округе Марцан-Хеллерсдорф – мост (нем. Nikolai-Bersarin-Brücke).