Арнольд Левин. Семья

Создание противотуберкулёзного препарата ПАСК

1996 год. Иерусалим. Мы с женой в гостеприимной квартире папиного двоюродного брата Яши (Александра) Хволеса. У меня с Эстер (Эсей), женой Яши одинаковое увлечение: генеалогия, поиски родственников. В письмах, по телефону (я из Америки), теперь за столом в Израиле обмениваемся находками, «родственными» историями. Эся рассказывает о своей младшей сестре Хане и её муже Лео Май, известном учёном, химике и музыканте, профессоре, впервые синтезировавшем советский противотуберкулёзный препарат ПАСК. О человеке тяжёлой, необычной судьбы.

Лео Май прошёл через гетто и концлагеря. Каждый день смотрел смерти в глаза. Много раз мог быть искалеченным, расстрелянным, повешенным, сожжённым. Потерял мать, сестру с семьёй, талантливого брата врача-хирурга. Выжил «всем смертям назло». Женился на прекрасной девушке Хане, сестре Эси, у них родилась дочь Ноэми. У Эси сохранились написанные Лео воспоминания с 1940 по 1946 годы о близких ему людях. К сожалению, воспоминания оказались не полными, отсутствовали отдельные страницы. Но и то, что я прочитал, потрясло меня тогда.

Наша семья много раз отдыхала в Риге, на взморье в восьмидесятые годы прошлого века. Мы любовались этим европейским городом, как его любовно называли латыши, его парками.

В книгах о красотах Латвии, о Риге, изданных в эти годы, есть печальные рассказы о «советских гражданах», просто «людях», просто «...человеках», погибших во время войны. О евреях, составляющих подавляющее большинство этих самых «советских граждан», просто «людей» просто «...человек», замученных, расстрелянных, погибших от голода, ничего или почти ничего. Ни строчки о том, что Рига стала братской могилой более чем ста тысяч евреев не только Латвии, но и многих тысяч европейских, а красивые леса скрывают сотни массовых захоронений. И на памятниках, поставленных в те самые советские времена, было выгравировано, что лежат здесь просто «советские граждане», просто «жертвы немецко-фашистских оккупантов». Ни строчки, что в жертвах «этих советских граждан» в немалой степени повинно местное население. По принятой тогда официальной версии, если наряду с оккупантами в массовых убийствах и участвовали местные жители, то это были исключительно буржуазные националисты, антисоветские элементы, недобитые кулаки и полицаи. Теперь это стало называться словом «политкорректность».

«20 февраля 2006 года, в Израиль с официальным визитом прибыла президент Латвийской Республики Вайра Вике-Фрейберга. В этот же день в Иерусалиме состоялась встреча Вике-Фрейберги с президентом Израиля Моше Кацавом.

В ходе беседы латвийский президент извинилась за сотрудничество Латвии с нацистами во время Второй мировой войны: «Мы искренне сожалеем в связи с участием Латвии в ужасах Холокоста», – признала госпожа Вике-Фрейберга» (из прессы Израиля).

Прошло несколько лет. Однажды, разбирая материалы о родственниках, погибших во время войны, я наткнулся на страницы из воспоминаний Лео Мая[1].

И тогда я решил, что обязательно напишу о Лео, об этом человеке, борце и учёном, о его семье, «жизни» в гетто и концлагерях, о его брате Бруно, талантливом враче, о профессоре В.М. Минце, всемирно известном хирурге, человеке высокого долга, о немцах и латышах убийцах, садистах и мародёрах, о евреях- капо и полицейских, которые наживались на своих соплеменниках, избивали их, выслуживаясь перед немцами, и о людях разных национальностей (в том числе немцах и латышах), поддерживавших несчастных, гонимых евреев, помогавшим им, спасавших их с риском для собственной жизни и жизни своих близких.

К сожалению, Эси уже нет с нами; с Лео я не успел познакомиться: он скончался в 2009 году. Да будет благословенна их память!

Абен, сын Яши и Эси Хволес, племянник Лео, прислал мне несколько страниц из воспоминаний, написанных Лео, которые у меня отсутствовали. Вдова Лео Хана и их дочка Ноэми прислали архив семьи – документы, около сорока фотографий – и постоянно помогали, при работе над статьёй. Благодаря исключительно большой помощи Ханы и Ноэми стали известны многие факты о жизни Лео и его близких, погибших во время войны. Фрагменты некоторых их писем включены в статью без изменений. Им, Хане и Ноэми, приношу свою глубокую благодарность. Они по праву – соавторы статьи.

Статья дополнена рассказами бывших узников тех же концлагерей, через которые прошёл Лео.

Предки семьи Лео Май были потомственными ремесленниками – кожевниками, известными ещё в восемнадцатом столетии. Семья происходила из Германии, земля Франкен (Бавария). В девятнадцатом веке Май перебрались вначале в Восточную Пруссию, а затем – в Курляндскую губернию Российской империи[2]. В двадцатом столетии семья Май владела кожевенной фабрикой в г. Гольдинген (г. Кулдига после образования независимой Латвии), на которой работали в разные времена от девяти до двадцати человек.

У дедушки Лео Менделя Май было пятеро сыновей.

Старший Херман уехал из России в Южную Африку ещё до Первой мировой войны, стал весьма успешным предпринимателем. Второй – Аарон последовал за Херманом в Южную Африку, попытался заняться бизнесом, потерпел неудачу, умер в бедности. Третий – Джанно уехал в Англию; самый младший – пятый, Мориц, уехал в Америку; пропал там без вести.

Отец Лео-Абрам-Адольф Май (1882-1939) был третьим сыном Менделя. Родился он в городе Цабельн (ныне Сабиле), учился в Германии, в Горной Академии (Bergakademie) города Фрейберг-Саксония (Freiberg in Sachsen). Хотел после окончания учёбы стать геологом, поехать с экспедицией в Китай. Мечтам его не суждено было сбыться. Отец внезапно серьёзно заболел. Почувствовав приближение смерти, Мендель Май вызвал Абрама и поручил ему продолжить семейное дело – руководство кожевенной фабрикой. Рухнули планы и мечты Абрама о геологии и путешествии. Однако он был способным, всесторонне образованным человеком, и сумел приложить свои знания к совершенствованию технологии обработки и окраски кожи. Абрам успешно развивал производство и стал преуспевающим предпринимателем, одним из самых состоятельных и уважаемых всеми людьми в городе: латышами, немцами, евреями.

Мать Лео, Тея Таубе Бейле Май, урождённая Берман (1885-1941).

Отец Теи Яков (в латвийских документах – Екаб, Jekabs) Берман; мать – Фанни Берман, урождённая Брахман^{^[3]}. Фанни была ярким и интересным человеком. Она получила хорошее образование, обладала живым умом и замечательной памятью. В возрасте 82 лет она любила читать наизусть стихи. Была очаровательным и интересным собеседником.

Фанни после смерти мужа проживала в одном доме вместе с семьёй Май в Кулдиге.

У Теи Май-Берман было три родных брата – Аарон, Лео (убиты немцами во время войны) и Вилли (умер молодым ещё до войны).

В семье Абрама и Теи Май было два сына и две дочки.

Старший сын Бруно Борух Меир Эммануэль (дальше Бруно) родился в 1913 году, дочь Анни – в 1915, Лео – 22.09.1920; вторая дочка, Ноэми, родилась в 1923 году, умерла в 1931 от острой лейкемии. Она была обожаемой младшей сестрой и её ранняя смерть стала трагедией для всей семьи.

Семья Май не была ортодоксальной, но соблюдала все еврейские традиции и праздники. Дом был открытый и гостеприимный. Самой близкой подругой мамы Лео и другом всей семьи была одноклассница Теи Мария Евлампиева – тётя Мари. (На обратной стороне некоторых фотографий написано Unserer lieben Tante Marie von Bruno und Anni Marija Jevlampieva-TanteMarie)» – из письма Ноэми.

Первая мировая война принесла с собой неисчислимые бедствия еврейскому населению, особенно при отступлении российской армии. Главный штаб армии обвинял евреев в шпионаже в пользу противника. Евреи были объявлены главными виновниками неудач[4].

При отступлении русские войска разоряли нищие еврейские местечки. Брали заложников среди наиболее уважаемых членов еврейских общин. Они своей жизнью отвечали за лояльное отношение их единоверцев к Русской армии.

30 апреля 1915 года – последовало распоряжение Верховного главнокомандующего великого князя Н.Н. Романова о немедленной и поголовной депортации всех евреев из Курляндской губернии. На сборы давали 24 часа.

Русские войска изгнали из Латвии 75 % (около сорока тысяч) ее еврейского населения во внутренние губернии России (Полтавскую, Екатеринославскую и Таврическую). Были разрушены городские синагоги и частные еврейские дома. Некоторые состоятельные еврейские семьи, не дожидаясь принудительного выселения, покидали зону депортации. Семья Май избежала насильственной депортации, переехав в Витебск к родственникам в семью Вульфа Брахман родного брата матери Теи Май. Дочка Вульфа Тея Брахман дружила со своей двоюродной сестрой Теей Май. В Витебске Тея Май попала в круг близких её друзей, среди которых был Марк Шагал и Белла Розенфельд-Шагал (подробно в главе «Тея Брахман», Приложение 1). До 1940 года сёстры активно переписывались и обменивались семейными фотографиями. Благодаря этому у Теи Брахман и её брата сохранилось более сорока фотографий семьи Май, многие из которых вошли в настоящую статью.

После Первой мировой войны и Войны за независимость Латвии, её экономическое положение было крайне тяжёлым. Города и сельская местность были разрушены[5]. Многие жители полегли на полях сражений. Однако Латвия обрела государственность, её жители построили свою первую независимую демократическую республику. Крестьяне впервые за всю историю Латвии получили землю, и упорным трудом вывели сельское хозяйство страны на передовые позиции в Европе.

Евреи, участвовали в войне за независимость Латвии и внесли значительный вклад в восстановление её экономики. Способствовали развитию традиционной в довоенных губерниях деревообрабатывающей, пищевой, табачной, текстильной, кожевенной и обувной промышленности. Возобновился экспорт льна и леса, который давал свыше семидесяти процентов стоимости всего латвийского экспорта. Был налажен импорт в Латвию нефтепродуктов и каменного угля.

Но в Кулдигу, так теперь назывался Гольдинген, евреи возвращались неохотно. Еврейские дома, лавки, мастерские ремесленников были разграблены. В Кулдигу вернулись только около тридцати процентов евреев, из числа переселённых царской властью во внутренние губернии.

Когда положение в Курляндии несколько стабилизировалось, родители Лео вернулись из Витебска в Кулдигу.

Организация Джойнт прислала помощь; еврейская община начала возрождаться. В начале 1920-х гг. в Кулдиге действовали уже две синагоги и еврейская начальная школа. Появились ремесленные мастерские, продуктовые лавки, маленькие магазинчики.

Благодаря государственным реформам крестьяне получили земельные наделы, было введено обязательное для всех детей посещение шестилетней начальной школы.

В 1919-м национальные меньшинства Латвии, в том числе и евреи, получили право на культурную автономию. Еврейский отдел при Министерстве просвещения руководил школами с преподаванием на иврите и идише[6]. В 1928/29 учебном году в 85 еврейских начальных школах обучалось свыше 10,3 тысяч детей и преподавало 599 учителей. Существовали еврейские народные университеты и народная консерватория, вечерние школы для рабочей молодёжи, театр на идиш (с 1927 г.), просветительные клубы, политически разнообразная еврейская пресса на идиш.

Семья Май постепенно восстановила своё материальное положение. В тридцатые годы она стала опять одной из состоятельных семей в Кулдиге: в гараже стояла автомашина (правда, ею почти не пользовались), у детей были велосипеды.

Слева направо: дедушка Яков Берман (отец Теи, мамы Лео), далее двоюродный брат, двоюродная

сестра и еще один двоюродный брат Лео (дети братьев его мамы, но я не знаю, who is who!),

в тёмной рубашке с белым воротничком – сам Лео, ещё один кузен Лео, бабушка Фанни Берман

Слева направо: Бруно стоит с велосипедом, Фанни Берман, Яков Берман сидят на скамейке, Тея Май стоит за скамейкой, кузина Лео – девочка с косичками, Анни рядом с велосипедом. На переднем плане: Ноэми (сестра Лео), Лео на трёхколёсном велосипеде

Семья Май была демократичной. Взрослые и дети с уважением относились к окружающим, независимо от их социального положения. Лео рассказывал, что когда он возвращался из школы, а у прислуги был «тихий час», то должен был ходить на цыпочках, чтобы её не потревожить.

Разговорным языком был немецкий[7], как и у подавляющего большинства евреев Курляндии.

«Родители Лео владели и русским, но переходили на него только тогда, когда не хотели, чтобы дети понимали, о чём говорят взрослые, рассказывала Ноэми. На латышском в семье не общались, но все члены семьи им прекрасно владели. Правда, на деловые переговоры отец часто посылал вместо себя Лео, который, по-видимому, говорил и писал лучше его самого.

Дети получили прекрасное образование. Все они шесть лет учились в Еврейской начальной школе с преподаванием на немецком языке и основательным изучением иврита. Лео настолько хорошо выучил иврит, что даже писал на нем стихи. (Через пятьдесят лет в Израиле, где семья Май была в гостях, Лео без всякого предупреждения, без запинки прочитал на иврите Агаду). Кроме иврита, латышского и немецкого Лео хорошо владел английским и латынью (русский начал учить самостоятельно со словарем только после освобождения из концлагеря, и очень быстро его выучил. Лео говорил, что Пушкин, Достоевский и другие русские писатели в оригинале были откровением – до этого он всё читал только на немецком).

Дети с удовольствием участвовали в традиционных еврейских и латышских национальных и костюмированных праздниках.

После окончания Еврейской начальной школы Бруно и Анни учились ещё шесть лет в немецкой классической гимназии и закончили её с отличием».

В 1933 году к власти в Германии пришёл Гитлер. Многие латвийские немцы восприняли новый великодержавный курс Германии с энтузиазмом, усилились антисемитские настроения в немецкой среде. Атмосфера в немецких школах стала неблагоприятной для учеников-евреев. Родители многих учащихся-евреев перевели их в латышскую или еврейскую гимназии. (В Риге было пять еврейских гимназий, в Кулдиге – две: латышская и немецкая). Лео перешёл в латышскую гимназию.

15 мая 1934 года К. Улманис[8] произвёл государственный переворот, распустил парламент, объявил вне закона крайне левые и крайне правые партии (в том числе коммунистическую и Перконкрустс), остановил выпуск некоторых печатных изданий, приостановил действие конституции. Еврейская культурная автономия была несколько ограничена. В программы школ с преподаванием на иврите были введены уроки еврейской религии, законов и традиций. Литература, история, география преподавались, как и раньше, на латышском языке.

«Однако, сионистские организации продолжали активно действовать без всяких препятствий со стороны властей, многие молодые люди и подростки состояли в организации Трумпельдора. Немалая часть молодёжи (в том числе Бруно) не скрывали своих «левых» взглядов. За разговоры никого не преследовали. В гимназии, где учился Лео, велись свободные дискуссии на самые разные темы. Никто не боялся, что за ним могут придти ночью или заберут на улице.

Конечно, у людей хватало забот: была безработица, были и люди, которые жили в подвалах, которым жилось тяжело и они еле-еле сводили концы с концами. У молодёжи не было иллюзий касательно «молочных рек и кисельных берегов» при капитализме.

Но они знали, какое это замечательное чувство, когда можешь свободно и без страха говорить всё, что думаешь».

...Улманис издал новый закон о том, что дети национальных меньшинств (не только евреи, но и поляки, русские, белорусы, литовцы и другие) имели право учиться только в своих национальных гимназиях или в латышской гимназии.

«Латышская гимназия, в которой учился Лео – по его рассказам – отличалась высочайшим уровнем преподавания, и особым духом свободы и демократии, который царил там.

Ученики читали доклады. Лео вспоминал, что темой его доклада был роман "Le Miserable" – "Отверженные" В. Гюго. На сцене школьного театра ставили пьесы, и не какой-нибудь водевиль, а "Гамлета". Лео досталась роль Горацио, хотя его больше привлекала роль Призрака отца Гамлета. В газете, которую издавали в гимназии, публиковались статьи по естествознанию и литературе, велись свободные дискуссии, очень поощрялось независимое и нестандартное мышление. В гимназии был свой оркестр и хор, регулярно проходили концерты, в которых участвовал и Лео. Его латышский язык был лучше, чем у многих латышей. Лео был членом редакции школьной газеты. Первый приз за победу во вселатвийском конкурсе сочинений ему вручил сам президент Латвии Карлис Улманис.

Перед Рождеством ученики старших классов вместе с учителями отправлялись на двух повозках, запряжённых лошадьми, в лес срубить ёлку для школы. Он вспоминал звон бубенчиков, доносящийся издали вой волков и замечательное чувство товарищества.

Одноклассников Лео постигла тяжёлая судьба – большинство евреев было убито, кое-кого из латышей сослали в Сибирь или насильно призвали в Легион во время войны. С некоторыми одноклассниками Лео сохранил дружбу до конца жизни.

Лео любил гимназию и с нежностью вспоминал о ней на протяжении всей своей жизни».

С начала 1930-х гг. правительство начало вытеснять евреев с экономических позиций, и особенно сильно ограничивало их деятельность в период правления Карлиса Улманиса. Юридически евреи не подвергались дискриминации, но на практике правительство проводило антиеврейскую экономическую политику. Особенно тяжело отразилось на экономическом положении евреев введение государственной монополии на хлеботорговлю, лишение еврейских коопераций государственной поддержки, введение ограничений на получение евреями кредита в государственных банках.

Хана рассказывает, что в Латвии всегда существовал антисемитизм – иногда открытый и откровенный, иногда – завуалированный. (Справедливости ради надо отметить, что в губерниях России, вошедших впоследствии в состав Латвии, и в независимой Латвии за всю историю до лета 1941 года не было ни одного погрома в отличие от многих европейских стран и Российских губерний).

В некоторых Латвийских ВУЗах (например, на медицинском и химическом факультетах) существовала процентная норма для евреев. Бруно и Лео поступили из-за этого в университет только со второй попытки. Профессора брали себе на заметку абитуриентов, которые из-за процентной нормы не «проходили» в университет, но показавших блестящие знания, и конфиденциально говорили им: «Приходите в будущем году, вы обязательно будете приняты».

И, тем не менее, по словам Ноэми, Лео всегда говорил, что считает время до 1940 года, когда Латвия была независимым государством, самым светлым периодом в её истории, несмотря на все теневые стороны – и он считал так не только потому, что на это время пришлись его детство и юность.

Праздник Пурим. Бруно и Анни (Мордехай и Эстер). 1921 г.

Бруно в венке из листьев – Латышский национальный праздник Иванов День. 1935 г.

Справа налево: двоюродный брат мамы Лео Борис Брахман

его жена Лея, их дочка Мета, Лео, Бруно, Теа (мама Лео) и отец

Семья Май была музыкально одарённой. Лео любил музыку, замечательно играл на рояле, увлекался химией. В Кулдиге его учительницей музыки была русская эмигрантка княгиня Нехлюдова, бывшая ученица и ассистентка Антона Рубинштейна.

У Лео была исключительная музыкальность, слух, память, природная техника. Он мало времени уделял музыке, тем не менее, профессионально исполнял серьёзные произведения, чаще всего любимого Л. Бетховена или «Лесного царя» Шуберта. Лео также увлекался химией. С практической химией он познакомился в лаборатории кожевенной фабрики, принадлежащей семье. Разбирался в красителях, пытался синтезировать новые органические соединения.

Бруно и Анни также замечательно играли на рояле. Бруно играл рапсодии Листа, «Карнавал» Шумана. У него был прекрасный баритон.

«Лео вспоминал, – рассказывает Хана, – что арию “Соrtigiani vil razza dannатa” из оперы Верди "Риголето" он аккомпанировал Бруно. Возможно, при других обстоятельствах их ждала бы блестящая музыкальная карьера. Но всё сложилось иначе».

Бруно мечтал стать врачом. В 1937 году он прошёл обязательную срочную службу в армии и поступил на медицинский факультет Латвийского Университета в Риге.

Бруно в форме военнослужащего латвийской армии, рядом Изабелла Минчева. 1937 г.

Hа вокзале. Слева направо: родственник Акциных (возможно, Аарон Слуцков),

жена Григория Акцина, Григорий Акцин, родственница Акциных (не знаю имени), Анна,

Лео и Бруно в военной форме. Белла Минчева сфотографировала провожавших её из окна вагона

Анни окончила художественную школу. Рисовала, изготавливала гобелены и, подрабатывала тем, что конструировала модели одежды для модных журналов. В 1938 году она вышла замуж за юриста Евгения Шенкмана. В 1940 году у них родился сын Абрам.

Лео мечтал о профессии дирижёра. Однако кожевенная фабрика нуждалась в постоянном совершенствовании химической технологии обработки кожи и применении новых красителей. Окончательное решение было принято в пользу семейного дела. Лео поступил на химический факультет университета. Когда появлялась возможность, он играл на рояле.

Лео (слева), Анни, Бруно на свадьбе Анни и Евгения

Летом 1939 года внезапно умирает глава семьи. Лео пришлось заняться вплотную делами фабрики, так ему за несколько часов до смерти завещал отец. Он прервал учёбу в университете. Совмещать руководство кожевенной фабрикой, и учёбу в университете стало невозможным.

Весь год с момента смерти своего отца и вплоть до оккупации Латвии Советским Союзом Лео прожил в Кулдиге и выезжал в Ригу только по делам. И весь этот год он каждое утро шёл в синагогу и читал кадиш по своему отцу.

16 июня 1940 года СССР предъявил Латвии ультиматум, в котором потребовал право на введение в страну неограниченного количества своих войск и отставки правительства. Во избежание кровопролития Улманис согласился с советскими требованиями. 17 июня советские войска вошли в Латвию. (Латвия была оккупирована в соответствии с условием секретных протоколов пакта Молотова-Риббентропа об установлении сфер влияния Советского Союза в восточной Европе.)

«Президент Улманис пытался в безвыходной ситуации выбрать из двух зол меньшее и предотвратить жертвы: Латвия не в состоянии была оказать сопротивление могущественному соседу. Он был поистине трагической фигурой. Латвийские историки до сих пор не пришли к соглашению, было ли это решение правильным» (из письма Ноэми). Президент выступил с обращением к населению по радио, заявив: «Оставайтесь на своих местах, а я остаюсь на своём». Улманис сотрудничал с новым просоветским правительством, 12 июля 1940 года провозгласил закон о борьбе с вредительством

Хана вспоминает: «Ученики гимназий должны были во время летних каникул две недели помогать в крестьянских хозяйствах. Хана с некоторыми одноклассниками были на хуторе в Сигулде, когда хозяин собрал ребят и сказал, что они должны немедленно вернуться домой в Ригу. Он запряг лошадь, и на повозке довёз их до железнодорожной станции, где ученики сели на поезд. Когда Хана и ее друзья приехали в Ригу, привокзальная площадь была запружена танками и военными с красными звездами на пилотках. Стало ясно – в городе советские войска. Транспорт не ходил. Хана добралась домой пешком. Родители после многочасового тревожного ожидания встретили её с огромным облегчением»... «Многие евреи Латвии (особенно "левая" молодёжь) встретили Советскую власть с надеждой на отмену дискриминирующих ограничений. И при этом «левые» игнорировали или не хотели замечать того, что происходило в СССР в тридцатые годы, хотя показательные процессы 1937-1938 не были тайной».

Леопольд Цейтлин, отец Ханы, выписывал для неё швейцарский еженедельник «Weltwoche». Хана была в курсе всех событий за рубежом. Было известно о судьбе евреев в Германии и в странах, завоёванных Гитлером (многие имели радиоприёмники, владели немецким языком, слушали зарубежные передачи). Евреи опасались оккупации Латвии немцами, видели в советской власти защиту от фашизма и предпочитали советскую оккупацию нацистской. Приветствовали приход советских войск и латышские коммунисты. Однако, большинство населения, в том числе и многие евреи, опасались вторжения советских войск[9].

После оккупации Латвии было сформировано марионеточное правительство. Мобилизованных трудящихся, студентов и учащиеся старших классов вывели на демонстрации в поддержку нового правительства. Повсюду в Прибалтике народ «ликовал», ожидая присоединения к семье братских народов (так писали в газетах).

21 июня 1940 года из Центральной рижской тюрьмы выпустили членов запрещённых в 1934 году партий противников режима Улманиса: коммунистов и, к великой радости националистов, членов профашистской антисемитской партии «Перконкрустс»[10]. Освобождение из тюрьмы сопровождалось большим пропагандистским митингом. Для его проведения были мобилизованы студенты. Лео, свидетель и участник этих событий писал: «Из одних ворот выпустили коммунистов, которых встречали с цветами; из других ворот – перкокрустовцев (без цветов!)». Через год профашистски настроенные перконкрустсовцы стреляли в спину красноармейцам и мирным жителям. «Многие из "советской заботой" (так у Л. Май) освобождённые члены «П» («Перконкрустс» – А.Л.) позднее во время немецкой оккупации служили в рядах "вспомогательной полиции" (Hilpfspolizei – "помощников гестапо") с зелёной повязкой, часто со свастикой»[11].

Было объявлено о проведении выборов в Сейм, Латвийский Парламент. 6 июля был создан избирательный «Блок трудового народа Латвии». В «Правде» и в местных газетах опубликован текст его избирательной платформы. Был разрешен лишь один предварительно утвержденный список кандидатов. Подготовленные альтернативные списки спешно изъяли. В инструкциях для избирателей было написано: «только один список от Латвийского рабочего народного блока должен быть опущен в избирательную урну».

В составе избирательных комиссий были коммунисты и им сочувствующие. Главная задача избирательных комиссий на этапе подготовки к выборам: допустить к участию в выборной кампании только кандидатов «Блока трудового народа». При голосовании избирательный бюллетень в урну опускал не сам избиратель, а члены избиркома. Центральная избирательная комиссия выносила окончательное решение о признании годными или бракованными протоколы окружных и районных избирательных комиссий.

Для помощи в проведении выборов в новые государственные органы Латвии были привлечены студенты; Лео был в их числе. Он стал свидетелем фальсификации избирательных бюллетеней в пользу «Блока». Бюллетени с именами независимых кандидатов были уничтожены членами избирательных комиссий.

В Латвии приняли участие в голосовании 94,8 % от общего состава избирателей. Как и всегда на выборах в республиках Советского Союза, 97,8 % подали свои голоса за кандидатов «Блока трудового народа». «Блок» победил.

Прошли организованные митинги, участники которых обращались к только что избранному парламенту с откровенно просоветскими лозунгами: «Да здравствует Советская Латвия!», «Да здравствует Латвийская Советская Социалистическая Республика!», «Мы требуем организации Советской Латвии!»[12].

Почти одновременно Сеймы Латвии и Литвы и Государственная Дума Эстонии, «по просьбе трудящихся», обратились к Верховному Совету СССР с просьбой о своем вхождении в состав Советского Союза. В августе 1940 г. VII сессия Верховного Совета СССР приняла решение о вхождении Латвии, Литвы и Эстонии в состав СССР[13] .

Были распущены все партии, в том числе, еврейские «буржуазные» – сионистская и Бунд – все, кроме коммунистической просоветской. Многих членов распущенных партий репрессировали. По схеме, уже отработанной в СССР, были национализированы частные предприятия, недвижимость «передана в руки трудящихся». Национализирована и кожевенная фабрика семьи Май, отобран дом. Бабушка Лео, сестра Анни с мужем и ребёнком и мама были переселены в дом известных в Кулдиге антисемитов, которые постоянно издевались над подселенцами.

Лео окончательно вернулся в Ригу и продолжил учёбу и научную работу на химическом факультете университета.

Старший брат Бруно, студент последнего курса медицинского факультета, проходил практику в хирургическом отделении клиники Латвийского государственного университета и в еврейской городской больнице «Bikur holim»[14] под руководством всемирно известного хирурга профессора В.М. Минца[15].

В.М. Минц во время Первой мировой войны возглавлял хирургическое отделение Главного московского госпиталя и работал в хирургической клинике больницы Московского университета (с 1917 год – профессор). В 1918 году оперировал Ленина после покушения. Благодаря поддержке Ленина Минцу было разрешено вернуться в Ригу в 1920 году, где он с 1924 года возглавил хирургическое отделение еврейской больницы «Bikur holim» (на иврите – «Посещение больных»). В.М. Минц первым в Латвии провёл операции на сердце и головном мозге; являлся всемирно известным специалистом в этой области. После присоединения Латвии к СССР профессор В.М. Минц стал руководителем хирургического отделения клиники Латвийского государственного университета и продолжал заведовать отделением еврейской больницы «Bikur holim».

Бруно восхищался профессором, его высокой квалификацией как хирурга и обширными знаниями в различных областях науки. Очень скоро он становится ассистентом профессора В. Минца.

Незадолго до начала войны Бруно женился на Ирене Вейс. Ирена и её брат Борис симпатизировали Коммунистической партии Латвии (до советской оккупации), были знакомы с членами её центрального комитета, прятали типографию.

Бруно и Ирена Вейс – молодожёны. После регистрации брака. 1940 г.

14 июня 1941 года органами НКВД и Красной Армии при участии местных активистов была проведена депортация[16] населения в Красноярский край, Новосибирскую и Карагандинскую область Казахстанской ССР, затронувшая все слои общества, национальности и конфессии.

Лео, узнав о начале депортации, выехал в Кулдигу. Он опасался, что новые власти могут депортировать мать с сестрой, как бывших владельцев частной собственности.

Последний раз родственники сели за стол в Кулдиге, с радостью отметили, что избежали депортации. Последний раз в их квартире прозвучала «Аппассионата» Бетховена в исполнении Лео. Решили: мама поедет в Ригу, будет жить с сыновьями, бабушка Фанни останется в Кулдиге с семьёй Анни.

В больницу «Bikur holim» постоянно прибывали пациенты. Бруно не отходил от операционного стола. Несколько дней отсутствовал дома. Ночевал в больнице. Был уверен, что депортация не коснётся жены благодаря связям её семьи с коммунистами.

Ожидания не оправдались. Вероятно, Ирена и Борис были связаны с «неправильными коммунистами» (после советизации некоторые коммунисты были арестованы); не исключено – поэтому они попали в списки депортируемых.

Бруно считал их депортацию недоразумением, пытался разыскать жену и шурина. Обошёл эшелоны – товарные вагоны для перевозки скота – с депортируемыми. Безуспешно. Жену не нашёл.

Борис погиб в сталинских лагерях. Ирена вернулась в Ригу, позднее эмигрировала в Израиль.

Через неделю после депортации немцы напали на Советский Союз. Немецкие войска стремительно продвигались вглубь страны.

Лео вспоминает, что эвакуация населения Риги не была организована. Представители советской власти призывали население не паниковать, продолжать «оставаться на своих местах», а тем временем бежали семьи работников госбезопасности и военных со своим и наспех награбленным имуществом. Перед бегством органы госбезопасности расстреляли около тысячи офицеров латышской армии, интеллигенцию, в том числе, знакомых семьи Лео евреев – врачей и юристов, простых жителей столицы, не состоящих ни в каких партиях, огульно обвинённых без суда и следствия в шпионаже и диверсиях.

Из лесов вышли латвийские партизаны, противники советской власти и, объединившись с пронацистски настроенным населением, по своей инициативе саботировали эвакуацию, нападали на беженцев и отступавших красноармейцев, выдавали их гитлеровцам.

Многие латыши ненавидели советскую власть. Связывали её с евреями. В «новые, советские времена» евреи появились во властных и хозяйственных структурах, в милиции, там, куда их раньше не подпускали. Евреев принимали в университет наравне с латышами.

Всё это резко контрастировало с прошлым, усиливало антисемитизм, ненависть к евреям.

В небольших городах и деревнях Латвии евреев, которые не смогли эвакуироваться, местные жители начали грабить и убивать после отступления Красной армии ещё до прихода немецких войск. После прихода немцев уничтожение евреев было завершено. Провинция Латвии была усеяна еврейскими могилами.

Из письма Ноэми: «Евгений Шенкман, муж Анни (его советская администрация назначила прокурором) был расстрелян в первые же дни немецкой оккупации Кулдиги. Когда Анни металась по улицам города в поисках пропавшего мужа, какой-то немецкий офицер спросил её, кого она ищет, и, услышав, кто её муж, сказал: «Не беспокойтесь, Вы скоро с ним воссоединитесь».

В Кулдиге до войны проживало 7 000 человек, из них около 1 000 евреев. Все евреи, кто на момент прихода немецких войск оставались в Кулдиге (часть была выслана в ходе депортаций, кое-кто учился и работал в Риге, некоторые были мобилизованы в первые дни войны и ушли с отступающими советскими войсками) были согнаны в синагогу, оттуда выведены в лес и расстреляны[17]. Вместе с другими евреями Кулдиги были там же убиты Анни Шенкман (Май) с годовалым сыном и 83-летней бабушкой.

После начала войны в больницу постоянно поступали раненые. У хирургов было много работы. Официального распоряжения об эвакуации не было, но многие врачи покинули больницу, в надежде эвакуироваться.

Опытных врачей не хватало, и профессор В.М. Минц доверил Бруно самостоятельно делать операции. Однажды Бруно спросил у профессора об эвакуации. «А кто же будет оперировать, если мы тоже уедем? – ответил вопросом на вопрос профессор. Вы же видите, сколько работы, сколько раненых, а врачей почти нет. Мне кажется, мы должны быть на своём посту». Помедлив, спросил: «А Ваше мнение, коллега?». Бруно был смущён, ответил, что, разумеется, останется в больнице до последнего.

Лео и мать даже не делали попытки покинуть Ригу без Бруно.

1 июля 1941 года немецкие войска вошли в Ригу. Многие латыши восторженно приветствовали их, благодарили за «освобождение» от Советов, бросали цветы на дорогу, по которой шли немецкие части. По городу ходили толпы латышей в национальных костюмах с германскими и национальными латвийскими флагами. Германскими и латвийскими флагами были украшены городские здания.

Занятые операцией профессор Минц и Бруно не представляли, что происходит за пределами больницы. Об оккупации узнали только, когда на операционных столах появились немецкие раненые. «Теперь, значит уже поздно. Мы остаёмся врачами, что бы ни случилось, коллега, продолжаем», – произнёс профессор Минц, приступая к операции первого немецкого солдата. Профессор продолжал оперировать вплоть до переселения евреев в гетто. Покинул больницу последним.

Преследования евреев Риги местным населением начались ещё, когда из города уходили Советские войска. Преследования усилились после оккупации при поощрении немецких властей[18]. Оккупанты распускали слухи о невероятных зверствах большевиков, особенно подчеркивая роль евреев в их рядах, о мучительных пытках и казнях, применявшимися сотрудниками НКВД при участии еврейских врачей. За три с половиной месяца только местными латышами было убито до пятнадцати тысяч евреев.

В течение многих лет латыши жили рядом с евреями, работали, учились. Не все любили евреев, но «терпели». Во всяком случае, если и были эксцессы, то единичные, чаще всего провоцируемые в университете членами организации «Перконкрустс». Теперь же соседи конвоировали, охраняли и убивали евреев, стали мародёрами и убийцами.

Префектом (начальником) рижской полиции стал Р. Штиглица. Через неделю после отступления Красной Армии бывший полицейский В. Арайс[19] организовал отряд более чем из ста головорезов. Среди их участников немало людей, чьих родных убили или выслали сотрудники НКВД накануне войны. Отряд занял помещение, рижской префектуры. Команда Арайса (специальная команда, Sonderkommando Arajs), команда насильников и убийц евреев состояла из бывших полицейских, военных, студентов националистических организаций и школьников – среди них были даже пятнадцатилетние. Членами команды Арайса были также латышские партизаны. Правой рукой Арайса стал национальный герой Латвии, прославленный лётчик Г. Цукурс[20]. Летом и осенью 1941 г. зондеркоманда Арайса уничтожала евреев по всей Латвии[21].

В здании бывшей префектуры (в советское время – здание НКВД) находился также штаб боевиков, руководивший организацией айзсаргов – «сил самоохраны»[22].

В доме, принадлежавшем до войны еврею-банкиру А. Шмуляну, разместился штаб местной фашистской организации «Перконкрустс». Подвал дома использовался как тюрьма.

Со 2 июля[23] по распоряжению коменданта Риги евреям разрешалось делать покупки только в магазинах, где не было очередей. Конфискована частная и общественная собственность евреев; им запретили пользоваться городским транспортом. Введена обязательная трудовая повинность. Евреям запретили покупать дефицитные товары. Неевреев, которые продавали евреям эти товары, наказывали. Врачи-евреи могли обслуживать только евреев.

Начались ночные аресты евреев. Появились латыши-добровольцы с повязками национальных цветов на рукавах. Группами, до 30-50 человек иногда в сопровождении немца, они обходили дом за домом. Дворники указывали квартиры евреев. Добровольцы врывались в эти квартиры, вытаскивали хозяев из постелей в одном белье, избивали их и грабили. Забирали с собой мужчин, которых иногда тотчас расстреливали[24]. Евреев арестовывали на работе, на улице.

По своей инициативе местное население убивало, насиловало, грабило евреев: своих сограждан, соседей, сослуживцев, даже друзей. А ведь убийцам не платили. Они брали, всё, что желали в квартире убитых, несли домой или продавали. Это было их вознаграждение. Вечером они возвращались домой, нередко с «подарками» детям.

Как ни печально писать об этом, но многие соседи и бывшие коллеги – латыши при этом выражали своё удовлетворение. Арестованных приводили в префектуру, в штаб «Перконкрустса», позднее – в Рижскую центральную тюрьму. Отбирали часы, украшения, драгоценности. Большинство евреев, арестованных в первые дни оккупации, после истязаний были расстреляны прямо в тюремном дворе и зарыты на находящемся у стен тюрьмы кладбище и в Бикерниекском в лесу.

«В те дни[25] были уничтожены многие видные представители еврейской интеллигенции: инженеры, юристы, врачи, руководители промышленных и торговых предприятий. Тысячи евреев, включая детей, схваченных на улицах или в домах, были согнаны, чтобы собирать и хоронить трупы, очищать улицы от развалин. Но многих заставляли выполнять ненужную, бессмысленную работу только для удовлетворения страстей садистов и насильников». Проходя по городу, направляясь к местам принудительных работ или к ямам, где их расстреливали, еврейские колонны подвергались диким издевательствам не только со стороны сопровождавших их шуцманов, так называемых "повязочников", но и со стороны прохожих, гражданской публики. <...> Практически свою программу злодеяний в отношении мирного еврейского населения немецкие хозяева вершили руками латышских фашистов, перещеголявших по бесчеловечности и садизму своих господ и превзошедших самые смелые ожидания и прогнозы гитлеровцев. Сотни евреев в первые дни были приведены в префектуру единственно с целью издевательств и насилия. А церковь молчала.

«Убеленных сединой бородатых стариков[26] под дулами пистолетов заставляли облачаться в талес и тфиллин, плясать и распевать советские песни. Девушек, молодых женщин в присутствии мужчин, близких, знакомых заставляли раздеваться догола и совершать на глазах всех омерзительный половой акт, многих изнасиловали шуцманы. Некоторые из женщин от ужаса сходили с ума»...

...«Евреев заставляли в диком темпе бежать по лестнице вверх-вниз без остановки, смертельно избивая их на ходу, пока пожилые, менее здоровые, не падали замертво. Изуверски были замучены евреи, оказавшиеся в застенках штаба организации латышских фашистов "Перконкрустс" "Перконкрустсовцы" были застрельщиками разжигания антисемитизма, главарями-палачами в акциях массовых убийств еврейского населения и обер-грабителями оставшегося имущества жертв».

Первое массовое убийство в Риге произошло 3 июля. В этот день только в Бикерниекском лесу командой Арайса были убиты около 100 евреев. Этот лес стал одним из крупнейших мест уничтожения евреев в городе».

4 июля, накануне субботы, в Риге запылали синагоги. Роль факельщиков выполняли команда Арайса, члены организации «Перконкрустс» и «простые» добровольцы-латыши. Было уничтожено около двадцати синагог. Убиты или сожжены заживо сотни евреев, находившихся в синагогах (В синагоге «Гогол-шул» сожжено около 500 евреев – беженцев из Литвы).

Рига. Большая хоральная синагога. Каменное здание, построено в 1864 г. (архитектор П. Харденак).

Фото из Электронной Еврейской Энциклопедии (ЭЕЭ)

(Каждый год 4 июля в Риге у мемориала Большой хоральной синагоги на улице Гоголя собираются жители города, депутаты, дипломаты, гости латвийской столицы, чтобы принять участие в траурной церемонии в честь Дня памяти жертв геноцида еврейского народа в годы Второй мировой войны).

В тот же день 4 июля работники латышской «вспомогательной службы» гестапо, члены партии «Перконкрустс» арестовали Лео Май.

Зал бывшей префектуры, куда привели Лео, был набит арестованными евреями. Латышские палачи всячески унижали и зверски избивали арестованных даже ночью. Их подвергали изощренным избиениям, многих приканчивали там же в зале. Пол был залит кровью. Евреев выводили группами во двор. Некоторых убивали сразу, других – в тюрьме. Лео сидел в одном из последних рядов арестованных. Более суток его продержали в префектуре.

В числе нескольких «счастливцев» Лео взял на работу мыть грузовые машины офицер немецкого гестапо. Мытьё машин завершилось жестоким избиением евреев прямо на улице. Уцелевших, избитых евреев вечером отпустили домой; под страхом расстрела они должны были выйти на работу на следующий день. Так Лео повезло первый раз: избили, но не изувечили, не оставили инвалидом, не убили.

А в это время на улице перед зданием гестапо веселился народ. Латыши радовались избавлению от советских оккупантов. Празднично одетые латыши, девушки в светлых платьях и шляпках, прогуливались с немецкими солдатами. Никто не обращал внимания на крики истязаемых, на лужи крови на тротуарах.

21 июля 1941 года в день первой годовщины образования Советской Латвии латыши устроили массовый погром евреев. Их вытаскивали из квартир, вели в Рижскую префектуру. Там жестоко избивали и расстреливали[27].

25 июля началась регистрации рижских евреев. В довоенных латвийских паспортах не было графы «национальность». Зарегистрированным ставили в паспорт продолговатый штамп с надписью “žīds” – «жид», а также выдавали особую регистрационную карточку, в которой указывалось, что ее необходимо хранить и предъявлять при проверке.

Расстрелы евреев продолжались и весь август. В июле-августе, были убиты около 4 000 евреев и около 1000 человек других национальностей[28], подозреваемых в поддержке советской власти. До октября в Риге и окрестностях были убиты 6378 евреев, в том числе в Риге около 6000.

Газета «Тевия» («Tēvija») опубликовала статью под названием «Квартиры евреев необходимо отдать оставшимся без крова латышам»... «Мы все хорошо знаем роль евреев во время красного террора. Евреи были главные и единственные пособники Сталина и Вышинского в реализации их планов; они, евреи, работали в этих особо жестоких и кровавых заведениях Чека. При этих обстоятельствах евреи присвоили самые лучшие квартиры в Риге, которые обставлены мебелью убитых латышских патриотов. И сейчас, когда красные нелюди изгнаны, евреи все еще продолжают проживать в квартирах, а в это же самое время сотни латышских семей вынуждены жить в приютах или у знакомых, поскольку евреи и чекисты сожгли и разрушили многие дома в Старом городе, Задвинье и других районах. Самое время выкинуть евреев из их квартир и отдать со всей мебелью пострадавшим. Так был бы решен один из самых болезненных вопросов и Рига освобождена от элемента, которому здесь больше нет места».

Латыши, которые были недовольны своими жилищными условиями, могли занять квартиры евреев со всей мебелью, посудой, коврами и т. д. Хозяева квартир должны были освободить их в течение нескольких часов. В той же газете, по воспоминаниям Лео, появилась статья, подписанная видными деятелями культуры, известными солистами оперы Мильдой Брехман-Штенгель, гордостью Латвии, «непревзойдённой Кармен Латвии», А. Кактинем и др. с призывами к искоренению евреев, «еврейского духа» из всех областей жизни.

26 июля 1941 года, Лео запомнил навсегда: было издано распоряжение носить на груди слева жёлтую шестиконечную звезду, “Judenstern” диаметром 10 см. С августа месяца без такой звезды евреи уже не могли появляться на улице.

«Быстро росло и укоренялось сознание обречённости, смертельной опасности, ощущение близости неминуемой гибели», – писал Лео. – Было отчаяние и бессилие растоптанного человеческого достоинства. <...> И кругом на земле была наглая самоуверенность палачей, мнящих себя победителями, подонков, грабителей и убийц. ...И были равнодушные, и было много таких, которые не скрывали своей радости при виде конвоируемых людей, меченных жёлтыми звёздами».

Но были и неравнодушные. Декан медицинского факультета профессор Приманис, позже он стал ректором университета, очень ценил Бруно, считая его талантливым учёным. Рискуя своим положением, он достал для Бруно паспорт с латышской фамилией. С таким паспортом Бруно мог легально проживать в городе, мог избежать участи латышских евреев и сохранить свою жизнь. Бруно не воспользовался этим паспортом, и прошёл все испытания вместе с братом: гетто, гибель матери, концлагеря, и погиб незадолго до окончания войны.

Материально и морально поддерживала братьев Май вдова известного в Латвии хирурга Эмилия Муциниек. Она предложила братьям убежище, отдельную комнату в своём особняке. С начала переселения евреев в гетто и до сентября 1944 года Эмилия постоянно повторяла братьям предложение переселиться в её особняк. Она была уверена, что к ней не придут с обыском. В своём особняке она устраивала « великосветские» приёмы, литературные и музыкальные вечера. На приёмах и вечерах присутствовала латышская интеллигенция и немецкие офицеры – любители литературы и музыки. Братья не воспользовались убежищем Муциниеков: знали – за укрывательство евреев оккупанты казнят всю семью.

Городу для нормальной работы нужны были ремесленники. Евреи в Риге были стекольщиками, жестянщиками, водопроводчиками, печниками, сапожниками. Не хватало также людей для выполнения тяжёлых работ. Все евреи под страхом расстрела обязаны были работать. С конца июля новые власти организовывали еврейские рабочие бригады. Наблюдение за ними осуществляла местная полиция. Еврейские бригады работали на расчистке развалин, занимались ремонтом и уборкой зданий, транспортировкой грузов.

До переселения в гетто Лео чаще всего работал в бригаде по транспортировке мебели и на погрузочно-разгрузочных работах: носил мешки с мукой и сахаром и др. Работа была тяжёлая. С раннего утра по десять и более часов такие бригады напряженно трудились под палящим солнцем и дождём без еды и воды. После работы их приводили в префектуру, оставляя до утра в страшной давке, спертом воздухе.

Иногда отпускали на ночь домой, строго наказывая рано утром явиться в префектуру для отправки на работу. За неподчинение – расстрел. Надзиратели и охранники избивали работающих по любому поводу и без повода. Дважды при перевозке мебели Лео был избит из-за игры на рояле, «из-за Бетховена», шутил Лео. Один раз за исполнение «Аппассионаты», второй – за «Die Himmel ruhmen der Ewigen starke» («Небеса возвещают – поведают – славу божию»).

С 13 августа 1941 г. по распоряжению немецкой администрации евреям запрещалось менять место жительства без разрешения гебитскомиссара, пользоваться тротуарами и общественным транспортом, посещать учреждения культуры и школы, владеть автомобилями и радиоприемниками, осуществлять убой скота по еврейскому ритуалу, быть адвокатами, нотариусами, заниматься банковскими, ломбардными и меновыми операциями. Врачи-евреи могли лечить пациентов только еврейской национальности, евреям – аптекарям и ветеринарам практика запрещалась вовсе.

Бруно Май продолжал работать в больнице под руководством профессора Минца. Больница принимала пациентов, как и раньше, любой национальной принадлежности вопреки новым правилам.

В конце августа 1941 года по приказу гебитскомиссара Витрока из больниц должны были выписать всех евреев независимо от состояния их здоровья. Руководство некоторых рижских больниц подчинилось; профессор Минц этот приказ не выполнил. Только в конце октября 1941 года профессор ушёл из больницы в гетто вместе со своими тяжело больными пациентами.

Незадолго до переселения в гетто стало известно, что в Кулдиге были убиты бабушка братьев Май и их сестра вместе с семьёй. Новые пациенты в больницу не поступали, и профессор отправил Бруно домой: «В эти тяжёлые дни сын должен быть около матери»,– решил В. Минц.

По приказу рейхскомиссара (генерал-комиссара) Остланда Г. Лозе 21 октября 1941 года на окраине города в еврейском квартале Риги было создано гетто, огороженное колючей проволокой. В гетто должно было переселиться всё еврейское население Риги. При переселении в гетто разрешалось взять с собой, кроме личных вещей, один стул на человека, одну кровать на двоих, один стол и один платяной шкаф на семью[29]. Через четыре дня гетто закрыли, связь с внешним миром прекратилась. Разговоры и передача через проволоку были запрещены. За неподчинение – расстрел. В конце ноября в гетто содержалось 29 602 человека, в их числе 5 652 детей до четырнадцати лет.

Фотографии из Музея Рижского гетто и Холокоста в Латвии:

Лудзас – главная улица Рижского гетто. 1942 год

Евреи надеялись, что переселение в гетто оградит их от унижений и издевательств местного населения.

В гетто был создан «еврейский комитет» (официальное название „Žīdu komiteja” – «Жидовский комитет, совет старейшин), или Judenrat – «еврейский совет».

Председателем рижского «юденрата» был назначен адвокат М. Эльяшов, членами – врач Р. Блюменфельд, адвокаты М. Минц, И. Евельсон и др.

Юденрат должен был обеспечить тысячи евреев жильем (4 квадратных метра на человека), продовольствием (100 граммов хлеба в день и 175 граммов мяса, в основном конина, в неделю), медикаментами и организовывать рабочие команды. Была создана еврейская полиция: около 80 вооруженных резиновыми дубинками молодых мужчин под руководством М. Розенталя. Задача полицейских – обеспечение порядка в гетто. Почти все они стали участниками сопротивления[30].

Наружную охрану гетто осуществляла латышская вспомогательная полиция, одетая в форму бывшей латвийской армии с зелёной нарукавной повязкой с надписью: Schutzmannschaften («охранные отряды»). Начальник – бывший лейтенант латвийской армии А. Данцкопс. Охранники дежурили около забора гетто. Им запрещалось появляться в гетто и разговаривать с его обитателями. Они обязаны были следить, чтобы в гетто не проникали посторонние, а также пресекать любые контакты с внешним миром. При выходе с территории гетто, и при входе рабочих колонн охрана обыскивала, грабила, избивала и убивала узников. Охранники нарушали распоряжения, проникали в гетто, избивали, грабили и насиловали его обитателей. В гетто за взятки проникали посторонние, банды воров грабили евреев. Латышская внешняя охрана гетто подчинялась гауптвахмистеру полиции О. Тухелю. Он лично убил многих евреев в гетто.

В гетто находилась баня, санитарно-пропускной пункт, а также небольшая больница, бывшая еврейская гинекологическая клиника «Линат-Гацедек». Всей медицинской работой в гетто руководил проф. В.М. Минц. Ему разрешили днём находиться в клинике. В гетто было несколько врачей евреев с мировыми именами[31]. Физически крепкие, по мнению эсэсовцев, врачи должны были по утрам выходить вместе со всеми на работу: убирать мусор, пилить и колоть дрова, грузить и т. д. В. Минц привлёк к работе в больнице многих находящихся в гетто врачей. Больных было много. Хирургов не хватало. Некоторые «физически крепкие» врачи после дневной работы приходили в больницу помогать профессору. Среди них был и Бруно Май.

Трудоспособные узники работали в гетто или за его пределами. Оставаться работать в гетто – опасно. Целый день только и ждёшь, что тебя изуродуют, убьют, сделают инвалидом. Нет связи с внешним миром. Значит, нет возможности выпросить, выменять, наконец, украсть какую-нибудь еду. От голода – слабость, головокружение, обмороки. Связь с внешним миром, со знакомыми, спекулянтами легче осуществлять, работая за пределами гетто. Да не просто за пределами гетто, а на объекте, где можно было вступить в контакт с местным населением. Необходимо было уговорить, подкупить ответственных за распределение по таким объектам.

Для работ за пределами гетто узников сводили в рабочие колонны. За каждую колонну нёс ответственность специально назначенный еврей – старший рабочей колонны, «оберюде»[32]. Он отвечал головой за выполнение работ и побеги.

Чуть свет из ворот гетто выходили рабочие колонны клеймёных евреев под конвоем немцев и латышей. В городе колонны разделялись на бригады. Каждая бригада шла к месту своей работы. Каторжный труд – десять часов. «Вечером, во тьме, измученные рабы тащатся домой[33]. У ворот строгий контроль. Нередко здесь любого раздевают донага и обыскивают». Охранники обыскивали всех выходящих на работу из гетто и при возвращении, в особенности молодых женщин. Грязными, грубыми руками под смех и замечания окружающих охранники шарили по голым телам под одеждой женщин, оставляя на груди ссадины. Мужчин обыскивали меньше, но избивали.

Если у кого-либо находили хлеб или продукты, его били или расстреливали. В один вечер расстреляли трех евреев только за то, что они спрятали кочан капусты. Еврея Цыпова пьяный охранник убил за то, что тот облокотился на столб забора, сочтя это за попытку побега.

Иногда пьяные охранники развлекались тем, что стреляли в идущую колонну».

В гетто всегда с нетерпением ждали прихода колонн в надежде, быть может, родственники или друзья принесут с «воли» какую-нибудь еду.

Евреев, покинувших рабочее место, пойманных в городе, расстреливали во дворе гетто. Трупы долго не убирали (до зловония) – оставляли для острастки.

Редко кому-нибудь удавалось с разрешения начальства гетто найти работу прислуги в городе. Но и в этом случае (при наличии специального разрешения) появляться в городе было опасно: любой мог тебя избить и даже убить.

Фриде Михельсон[34] удалось найти место прислуги у «арийцев» в центре Риги. «Однажды я возвращалась с работы домой, – рассказывает Фрида. Навстречу шел мальчуган в школьной форме. Поравнявшись со мной, он неожиданно подскочил ко мне и в ярости со всей силы ударил меня ногой в живот так, что я свалилась на землю, распластавшись на мостовой». Стоявший рядом полицейский поясняет Фриде: «Он мог с тобой сделать что угодно – плюнуть в лицо, задушить, все, что ему вздумается, это его право. Он здесь хозяин».

Могли застрелить еврея в гетто просто так, ради удовольствия. Вспоминает Элла Медалье: «Однажды я увидела из окна Цукурса, прибывшего на машине в гетто. Он был пьян и еле держался на ногах. Выхватив пистолет, он понесся по улочкам гетто, заливаясь пьяным хохотом и стреляя по перепуганным, затравленным людям, будто охотился на диких зверей. Безумный мир! И Ты все это видел, Боже, и допустил!»[35].

Некоторым евреям удалось пронести в гетто ценности. Даже под страхом расстрела они не сдали ценности и теперь «проедали» их, выменивая на продукты. Среди заключённых появились ловкачи-посредники, вошедшие в сделки с полицейскими, проносящими в гетто всё, начиная с сала и кончая винами, ликерами, даже виноградом. «Было бы глупо утверждать, что среди нас, евреев, нет удивительно ловких и предприимчивых людей»[36].

Некоторым узникам гетто помогали друзья, за взятки охранникам.

Знакомая Бруно Май, заведующая детским садом Энгельман, помогала братьям материально и связала их с друзьями. Однокурсница Бруно Марта Лиепиня сумела договориться с охраной и с октября 1941 года до сентября 1944 года приносила в гетто семье Май продукты. Однажды, подкупив охрану, привезла в гетто повозку с дровами и продуктами. Связь с друзьями помогал также поддерживать дворник, работавший в здании городской прокуратуры.

В конце ноября несколько кварталов гетто (позже его назвали «большим») было отгорожено колючей проволокой, образовалось «малое гетто» («маленькое гетто»– так в записках Л. Май). В него перевели трудоспособных мужчин. Часть гетто специально выделили для « евреев рейха» – «немецкое гетто»[37].

В объявлениях, расклеенных в гетто, было написано, что остальные (нетрудоспособные) узники будут отправлены в другой лагерь на более лёгкую работу. С собой они могли взять ношу – 20 кг.

Ранним утром 30 ноября все колонны работающих мужчин вывели из гетто. Внешняя охрана гетто под командованием А. Данцкопса и «команда Арайса», которую возглавил Херберт Цукурс, начала выгонять евреев из домов. (Ответственным за полную очистку домов от евреев был О. Тухель).

Многие обитатели гетто наотрез отказывались подчиниться приказу выйти из помещений, сопротивлялись. Не могли выйти больные и старые люди. Всех их убивали на месте. Убивали и тех, кто пытался бежать. Лежавших на улицах евреев, которые еще дышали, добили бандиты из «команды Арайса». Некоторые евреи кончали жизнь самоубийством, среди них были врачи. Этот день стал «днём самоубийств». Комнаты, подъезды, улицы были залиты кровью.

По возвращении бригад мужчин, работавших за пределами гетто, была проведена селекция. Пригодных к работе, перевели в «малое гетто». Остальным, нетрудоспособным, обещали перевод на лёгкую работу. В целом, в «малое гетто» было помещено около 5 000 человек, в том числе 500 женщин, умеющих шить. Женщин поместили в двух строениях через улицу от «малого гетто», «женское гетто». «Малое гетто» получило второе название «Казернирунгслагерь».

Колонну нетрудоспособных, обреченных на смерть, погнали до станции Румбула, расположенную в 10 км от гетто (12 км от станции Рига). Полицаям был дан приказ расстреливать всех, кто отстанет от колонны либо попытается бежать. Во время перехода полицейские убивали каждого, кто падал на обледенелой улице. Пациентов больницы гетто выкидывали из окон и закалывали штыками. «Немцы расстреливали в затылок старых и немощных людей[38]. Потом ударила автоматная очередь, и люди начали падать беспорядочно в середине и по краям колонны. Улицы, по которым проходили обречённые, были усыпана трупами. Кровь растапливала лёд, по обе стороны дороги текли, не застывая, ручьи».

В 250 метрах от станции Румбула, в лесу советские военнопленные вырыли огромные ямы. Первые убитые в Румбуле были «евреи из рейха», «немецкие евреи». Их привезли поездом из Германии 29 ноября ночью. Тогда же были уничтожены еврейские полицейские, подготовлявшие восстание, и юденрат.

Исполнителями акций были немцы (700 человек) и латыши (до 1000): полицаи, «команда Арайса» и латышские подразделения СД. Немцы и местные полицаи, участвовавшие в акциях, употребляли много спиртного. Рядовые полицаи получали пол-литра, офицеры – литр водки.

Мародёры, исполнители акции и местные грабители обыскивали опустевшие квартиры и уносили с собой оставленные вещи.

Таким образом, «Большое гетто» просуществовало всего месяц. Это первое массовое убийство евреев в гетто Риги произошло 30 ноября 1941 года (по еврейскому летоисчислению – 10 кислев 5702).

Лео вначале работал в гетто в составе похоронной команды. Он вспоминал:

«Прочно осталось в памяти захоронение стариков и детей, убитых в самом гетто к началу первой акции (30 ноября 1941 г.). Их было сотни (около 800). Стоял сильный мороз. Трупы были завезены на старое еврейское кладбище (сейчас полностью ликвидированное, без единого памятного камня; там сейчас Авиационный Университет), снег которого был красным от крови. В неестественных позах на снегу сидели и лежали фигуры с восковыми лицами, с широко раскрытыми глазами, не успевшие увидеть предназначенный им лес Рамбулы. В окаменевших руках – мешочки с сухарями, луком; посиневшие ручки детей крепко держат игрушки. Работа была очень тяжёлая – земля окаменела от мороза. Работали мы усердно, быстро, молча. Руководил группой, бывший депутат парламента Латвии, адвокат Виттенберг. <…> Он был удивительно деловит, над каждой могилой произносил коротенькую молитву. Он знал многих рижан. Так как довольно часто опознавал трупы с тихим возгласом и скорбным взглядом своих близоруких глаз».

«Как хорошо, что есть у нас спокойные, мужественные люди, держащие себя с достоинством. Уверен, что их немало среди нас», – сказал профессор Минц о поведении Виттенберга.

Так же как и прежде, изо дня в день оставшиеся в живых мужчины, ранним утром под конвоем латышей и немцев уходили на работу, сопровождаемые криком и руганью охранников и лаем собак.

Так же как и прежде, многие латыши встречали на улицах колонны евреев со злорадством. И, так же как и прежде, среди злорадствующей толпы находились люди, относящиеся к евреям с сочувствием.

Немец доцент Штенк с химического факультета и Пестманис, о котором мы уже писали, каждый раз, увидев Лео в колонне, останавливались, снимали шляпы и старались пожать руки, не обращая внимания на окрики конвоиров. Однажды Штенк принёс хлеб, пожал руку и сказал: «Ничего, коллега, мы после войны ещё устроим пир»...

(После войны в кабинете Пестманиса они устроили кофе с булочками)...

Так же, как и прежде, вечером, смертельно усталые узники возвращались «домой». Теперь со страхом, который особенно усилился после первой акции в гетто: всё ли «в порядке», живы ли близкие; не встретят ли у ворот главных палачей – оберштурмфюреров СС Краузе и Гимлиха, шарфюрера Рошмана и вахмистра Тухеля, которые с удовольствием избивали и уродовали евреев.

Если повезёт, и палачей на входе нет, люди радуются: не избили, не убили, пока остались жить. И близкие – живы. Счастливчики, в основном мужчины – их проверяли менее тщательно, чем женщин – чаще приносили продукты с «воли». Узники расходились по квартирам, стирали, готовили еду. В магазине выдавали скудный паёк.

Как ни удивительно это звучит, Лео постепенно стал привыкать к «жизни» в гетто.

«Наступило полное отупение. Привычными стали казни через повешение каждую субботу – излюбленное занятие Краузе».

На работы старался выходить даже будучи больным. Но однажды Лео так сильно заболел, что не мог выйти на работу. Неработающих узников отправляли на виселицу. Комендант гетто Краузе в сопровождении капо, австрийского еврея Ванта, обнаружил Лео в доме. Заступничество капо, он хорошо относился к братьям Май, спасло Лео от виселицы («Я знаю этого парня...», – поручился капо за Лео).

«Мужчины и женщины друг от друга были отделены колючей проволокой. Но они были живы, и по воскресеньям предпринимались взаимные визиты. Визиты, естественно, нелегальные, карающиеся виселицей. При всём трагизме такого существования в нём появилось даже нечто светлое, с оттенком веселья и смеха. Всё это было тенью человеческого существования, но это была желанная отсрочка смерти, напоминающая пир во время чумы.

Это была жизнь насекомого, жизнь неспособного летать. Только ползать под наблюдением того, кто в любой момент может раздавить» (из воспоминаний Лео).

Братья навещали профессора В. Минца, рассказывали о своих сомнениях. Профессор, даже оказавшись в гетто, старался придерживаться своих нравственных принципов.

«Нас хотят превратить в человекоподобный рабочий скот, хотят умертвить в нас всё духовное. Необходимо мобилизовать все силы, чтобы выжить людьми», – говорил профессор. И не только говорил – всем своим поведением подавал пример окружающим. Пример несгибаемости, мужества, благородства в нечеловеческих условиях гетто.

Обед в своём «кабинете» в воскресенье профессор проводил, имитируя «лучшие былые времена». На столе – белоснежная скатерть, все были чисто и «празднично» одеты. На тарелках лежала скудная еда, но настроены все были словно не в гетто, а в гостях на квартире профессора, и за стенами «кабинета» не жестокие убийцы, а добрые соседи. Профессор был интересным собеседником. Прекрасно знал немецкую и русскую литературу. Довольно свободно цитировал Гейне, восторгаясь его гениальной прозорливостью. Мог прочесть интересную лекцию, например, о садоводстве и птицеводстве. Он любил рассказывать своим гостям и пациентам о сочном Шолом-алейхемском юморе. Ко всем своим пациентам относился одинаково, привилегированных для него не существовало. Знали, что он лечил Ленина после покушения в 1918 году. Гости интересовались деталями. Профессор отвечал неохотно на вопрос, как происходило лечение, отвечал всегда одинаково: «Ведь я врач, ну и исполнял свой врачебный долг». Беседы с профессором вселяли оптимизм, вызывали «прилив сил, страстное желание жить и выжить». Бруно рассказывал, что в бедной обстановке больницы профессор мастерски делал уникальные операции. Профессор был требователен к себе и окружающим. Во всём – точность и педантичность. Добрый по натуре профессор приходил в ярость, если видел халатное отношение к работе, пренебрежение чистотой. «Никаких скидок на обстановку», таким был его девиз. Однажды врач-терапевт Крецер явился к «воскресному обеду» небритый, в грязной помятой рубашке без галстука. Профессор попросил его привести одежду в порядок, завязать галстук: «Я прекрасно понимаю – время страшное, человеку не до бритья и галстука. Но важнее всего не опуститься, держать себя с достоинством. Мы, прежде всего, врачи. Мы должны показывать пример. Если все эти гадости – гетто, издевательства, угроза жизни и т. д. заслонят наше бытие, что же тогда от нас останется?! Мы окажемся мёртвыми, ещё не будучи расстрелянными». Неоднократно В. Минца вызывали в город для консультаций и операций. Вначале он не отказывался. Консультировал. Оперировал.

«Худой, истощенный, стриженный наголо, с высоко поднятой головой, – таким его всегда можно было видеть на улицах гетто. Этот человек, гордость рижского еврейства, всегда говорил, что, несмотря на мрачную, до предела печальную ситуацию, всем зверствам рано или поздно будет положен конец. В этом он убеждал всех, и действительно он как-то умел, хоть ненадолго, но вселить искру надежды. Часто видели его на улицах гетто, и если бы на нем был белый халат, можно было подумать, что он ходит по коридорам больницы», рассказывает о профессоре Минце Левенштейн, узник гетто[39]. Таким необыкновенным человеком был профессор В.М. Минц.

8 декабря 1941 года, фашисты и их приспешники провели вторую акцию уничтожения евреев гетто.

Опять было объявлено, что состоится перевод узников из малого гетто в другое место. С собой разрешалось взять ношу весом 20 кг, которую якобы, как было объявлено, в указанное место доставит грузовая машина. Узники были более спокойны, думали, что зверства, которые они наблюдали на улицах гетто в день первой акции, больше не могут повториться. Были слухи, что первые «переселенцы в новый лагерь» 30 ноября живы. Администрация и капо поддерживали эти слухи.

Лео работал в похоронной команде на кладбище. Мать оставалась дома. Около полудня Лео, почувствовав недоброе, побежал к дому, где жил с матерью. Улица, залитая кровью, белый снег, ставший серым, с застывшими кровавыми пятнами. Повсюду трупы стариков и женщин. Дом был пустым. Все двери открыты, везде горел свет, повсюду разбросанные вещи. Лео обыскал весь дом. Тщетно. Матери нигде не было. Случилось непоправимое. Он «с чувством невероятного ужаса выбежал из дома и вернулся на кладбище»...

На этот раз число застреленных внутри гетто было около 300[40]. Среди погибших 8 декабря был крупнейший еврейский историк С.М. Дубнов[41], продолжавший работать над своими трудами и в условиях гетто до последнего дня. Рассказывают, что когда его уводили латышские полицейские, престарелый историк кричал на идише: «Идн, шрайбт ун фаршрайбт…» («Евреи! Запоминайте всё, записывайте!»). И евреи, кто ещё был в состоянии, старались всё запоминать, всё записать.

После гибели матери во второй акции Лео домой не возвращался, жил и работал с братом в автогараже военной комендатуры.

Из оставшихся узников «малого гетто» были составлены бригады по очистке опустевших квартир и сортировке вещей. Могли приказать подобрать обстановку мебели для многокомнатной квартиры начальства со всей необходимой кухонной утварью, или полный гардероб мужской, женской, детской одежды. Такой бригаде разрешалось брать себе при сортировке только продукты питания.

Лео вместе ещё с одним грузчиком был направлен на грузовике в гетто за бельём для госпиталя. Шофер-солдат, две медсестры обходили опустевшие квартиры. В одной из квартир увидели детскую кроватку с кучей окровавленного детского белья. Шофер немец хмуро отвернулся: «Здесь брать нечего». Седая благовидная дама с приятным лицом, старшая медсестра возразила с возмущением: «Что вы! Детское бельё нам очень нужно, а что касается крови, то это легко выстирать».

За вещами евреев, убитых в гетто, организовывали поездки военные и гражданские учреждения и местное население. Поездки носили массовый характер. Участников таких экспедиций наиболее порядочные немцы называли «стервятниками», экспедиции «стервятническими». Среди мародёров-стервятников отличалась знаменитая оперная певица М. Брехман-Штенгель.

Часть испачканной кровью одежды убитых 30 ноября и 8 декабря вместе с мебелью из гетто продавали немцам и местным жителям.

«Вспоминаю послевоенную Ригу, – написала Лея Алон[42], – Прошлое врывалось в наши жизни, напоминая, среди кого мы живём... У дворничихи в двух явно еврейских сервантах из красного дерева стояли подсвечники, кубки для кидуша, менора, вазочки, солонки. Начищенные до блеска, они не сохранили следов еврейской крови, но, казалось, они кричат и рвутся из чужих враждебных стен. У них своя память...».

Через некоторое время после второй акции в гетто в автогараж зашёл офицер полевой фельджандармерии (армейская полиция) по фамилии Штрегель. До войны он был учителем гимназии, филолог, знаток литературы. Штрегель хорошо относился к братьям, часто с ними беседовал, восхищался их знанием немецкого языка и литературы. Со слезами на глазах, потрясённый, рассказывал о расстрелах евреев, уведённых в Румбулу и Берниекский лес. Вытирая слёзы, он сказал: «Всё это ужасно, мальчики мои, но что можно сделать? Когда истребляют клопов (? – А.Л.), погибают и такие, которые никого не кусали и ни в чём не виноваты. Очевидно, таков уж закон природы (? – А.Л.)». С этими словами он сунул братьям по куску пирожного, крепко пожал руки и вышел.

После работы в автогараже военной комендатуры. Лео направили в организацию «Тодт» (техническая служба вермахта). Обергруппенфюрер организации Тодт Блауток доброжелательно относился к евреям, не утруждая себя контролем над ними. Лео установил контакт с партизанами. Через военнопленного Сухомлинова он передавал партизанам медикаменты со складов организации. Связь через Сухомлинова была недолгой. Он внезапно исчез. Блаутоку стало известно, что Сухомлинова арестовали за помощь партизанам и расстреляли. Блауток считал, что наверняка начнутся поиски каналов, по которым шла передача медикаментов партизанам, могли докопаться до истоков. Подозревал, что в передаче медикаментов участвовал Лео. Настоятельно рекомендовал сделать всё возможное, чтобы Лео исчез из организации «Тодт». На прощанье он обнял Лео, и выразил надежду на встречу в лучшие времена.

Следующее место «работы», куда направили братьев, был центральный склад медицинских материалов немецких оккупационных войск – «Заммелзанитетспарк» (ССП)– «Санитарный парк», расположенный около таможни, так называемой «Цитадели».

В «Санитарном парке» – «кормили» лучше. В час дня работники получали нечто похожее на суп (воду с картошкой или брюквой).

Повар – еврей не жалел дров и воды, поэтому было тепло, супа много, и он горячий, а это главное. Все с нетерпением ждали «обеда», но по разным причинам. Большинство, конечно, потому что были голодны. Лео иногда пользовался обеденным перерывом для встречи с подпольщиками.

Лео установил надёжный контакт с партизанами латышско-белорусского движения «Вецрига» («Старая Рига»). Командир – А.М. Гром. Связной между подпольщиками и братьями Май была Констанция Аустриня (вольнонаёмная в «Цитадели»), член подпольной группы «Вецрига». В эту группу вошли и братья Май.

Бруно снабжал партизан медицинскими инструментами, шприцами, бинтами. Лео имел доступ к химикатам. После того, как он показал, что прекрасно разбирается в химикатах в отличие от работавших там немцев, то практически, стал «хозяином» лаборатории (немцев перевели на другие работы). В распоряжении Лео были многочисленные медикаменты, в том числе морфин, сульфамиды, сыворотки для прививок (и от тифа), спирт и другие препараты, необходимые партизанам и больнице гетто. Он имел возможность синтезировать тринитрат глицерина и изготавливать в больших количествах динамит. Лео подготавливал к списанию, как негодные, разные химикаты, изготавливал динамит. Изготовление динамита и вынос препаратов могли закончиться виселицей. Но братья работали очень осторожно. Об их участии в подпольной организации знали только К. Аустриня и руководитель «Вецриги». Партизаны очень дорожили помощью Лео и Бруно. Транспортировкой занимались К. Аустриня и семья Барановских. Один из Барановских был партизаном-подрывником.

После войны Констанция Аустриня рассказала жене Лео Хане о себе и о помощи, которую оказывал её муж партизанам.

«Констанция была родом из деревни Ромашенки на латвийско-белорусской границе. Её племянник Антон Барановский и другие родственники присоединились к партизанскому отряду Александра Грома, который действовал на территории Белоруссии вблизи латвийской границы.

Констанция (её муж умер) жила с дочерью-подростком Леной в Риге и работала водителем трамвая. Евреям под страхом смерти было запрещено пользоваться общественным транспортом. Констанция, человек с добрым сердцем и врождённым чувством справедливости, жалела измученных пожилых людей, которые из последних сил брели по обочине в гетто. Вечерами, когда на улицах не было людей, и никто не мог этого видеть, останавливала трамвай, приглашала этих отверженных сесть в вагон и высаживала их недалеко от гетто.

Констанция говорила Хане, что только полностью слепой не видел того, что творилось в городе – каждодневных убийств невинных людей и потоков крови на рижских улицах.

От своих родственников Констанция знала, что партизанский отряд испытывает острую нужду в медикаментах и взрывчатке. Она устроилась уборщицей на склад медикаментов, где тогда работал Лео. С охраной ей удалось установить доверительные отношения. Констанция чинила им одежду, иногда приносила кое-какие продукты, которые ей присылали родственники из деревни. Её не обыскивали, когда она уходила домой. С Лео она практически не разговаривала. Они каким-то шестым чувством без слов всё поняли и прониклись безусловным доверием друг к другу. Подведи их интуиция, шестое чувство, это могло бы стать смертельным для них обоих. Констанция перечислила названия медикаментов, а также химических веществ, необходимых для изготовления взрывчатки. Лео посоветовал Констанции приходить в ватнике с внутренними карманами, так как выносить в сумке было бы слишком опасно.

Так началось снабжение партизанского отряда медикаментами и взрывчатыми веществами, которое продолжалось до самого разгрома «Вецриги». Лео своей рукой писал пояснение к каждому медикаменту, вакцине для прививки (в основном от тифа) и нитроглицерину, который партизаны использовали для изготовления взрывчатки. Безумный риск – попади хоть одна из этих записок в руки посторонних – это означало бы немедленную смерть!

В организации «Вецрига» была очень хорошо налажена конспирация. Это спасло жизнь нескольким её участникам (большая часть погибла). Организация строилась по принципу цепочки, каждый из участников имел связь только с одним звеном в этой цепочке, других не знал. Никто не знал настоящих имён участников подполья – только их клички. В основном из «семейного» лексикона: Кум, Батька, Дядя, Тётка и так далее».

Хана была удивлена, узнав кличку Лео: «Боженёнок» так в Белоруссии называют Иисуса Христа. Хана спросила, как им пришло в голову дать Лео такую кличку, при том, что он еврей и к христианству не имеет никакого отношения, Констанция, эта удивительная женщина сказала одну единственную фразу: «Потому, что он только давал – и никогда ничего не брал».

Лео не знал, как его называли товарищи по подполью. Из всей группы он знал только Констанцию. С братьями Барановскими Констанция познакомила Лео в 1969 году, тогда он узнал всю трагическую историю группы «Вецрига» и что Констанция осталась жива – до этого он думал, что она погибла.

Хане Лео ничего не рассказывал о своей подпольной деятельности. Только после появления Констанции и братьев Барановских, он начал кое-что рассказывать об этом этапе своего хождения по мукам...

В восьмидесятых годах прошлого столетия состоялся слёт участников партизанского движения. Лео также пригласили на этот слёт. Он познакомился с людьми, которых до этого знал только по кличкам. К нему подходили, благодарили за медикаменты и прививки и говорили, что они многим спасли жизнь.

Работая в ССП, братья старались обеспечить также и больницу в гетто необходимыми инструментами и медицинскими препаратами. Благодаря братьям Май и ещё нескольким евреям, работающим в ССП, больница была обеспечена многими необходимыми препаратами. Все работающие в ССП скрывали друг от друга участие в сопротивлении. Опасались провокаторов. Даже профессору Минцу не всегда было известно, кто принёс то или иное лекарство или инструмент. Он догадывался о роли братьев, опасался за их жизнь, постоянно напоминал об осторожности. Самого проф.В. Минца к подпольной работе не привлекали[43]. Берегли. Братья выносили препараты для гетто в верхней одежде. Им везло: при досмотре ни разу не задержали с лекарствами.

Лео подружился с начальником «лаборатории обер-лейтенантом Вальтером фон Шульте-Мезум. Вальтер принадлежал к старинному дворянскому сословию, был ровесником Лео, до войны учился на втором курсе сельскохозяйственного института. Ненавидел верхушку нацистов. Часто приглашал Лео на утренний кофе. Возможно, он догадывался о нелегальной работе Лео. Шульте-Мезум сочувствовал узникам, помогал им продуктами. Он спас от виселицы работавшего в ССП Арона Шнеура, когда того задержала охрана на пропускном пункте в гетто.

Вопреки возражениям Лео, Аустриня привлекла советских военнопленных к снабжению партизан медикаментами и спиртом. Военнопленные вели себя неосторожно, не соблюдали правил конспирации, пили спирт, распевали советские песни.

Поздней осенью Аустриня и некоторые военнопленные были арестованы. Аустриня под пытками не выдала Лео, притворилась неграмотной и ничего не понимающей глупой бабой; до конца войны просидела в концлагере Ревенсбрюк. Лео не знал, что её не расстреляли – она выжила. После ареста Аустрини и военнопленных Вальтер фон Шульте-Мезум был отправлен на Восточный фронт, где погиб. (Лео после войны работал в Магдебурге и переписывался с его невестой из Рейнланда).

Иногда по ночам братья отлучались из комендатуры. Невзирая на опасность, пробирались к Муциниекам, где их всегда ждали. Здесь они приводили в порядок свою одежду, мылись, спарывали жёлтые звёзды. Здесь они чувствовали себя, как в добрые довоенные времена, беседуя с приятными хозяевами и их гостями, среди которых были даже немецкие военные, не имеющие отношения к СС. Лео исполнял произведения своего любимого Бетховена. Никто, кроме хозяев не знал, никто даже представить себе не мог, что эти интеллигентные юноши с прекрасными манерами, безукоризненным немецким и латышским языками, глубоким знанием литературы и музыки евреи из гетто. Гости вели себя расковано, обсуждали в присутствии братьев различные политические вопросы. Лео писал, что в гостиной Мунициеков он впервые узнал, что немцы не собираются давать латышам независимость, которую они рассчитывали получить после войны.

Охраняли комендатуру армейские полицейские (фельджандармы), полевая жандармерия. Жандармы знали о «ночных похождениях» братьев, предупреждали их о местах патрулирования СС. Ненавидели гестаповцев. Называли их трусливыми паразитами.

С презрением эти фельджандармы говорили и о латышах-мародёрах, которые выпрашивали разрешения у коменданта на вещи погибших евреев.

В комендатуре вместе с Лео работали Фридман и Абрамсон. Однажды их задержали в городе и отправили на расправу в гетто. Провинившимся грозила виселица. С большим трудом фельджандармам удалось вырвать (!) их из рук гестапо.

Разные были ситуации, разными были люди. Были латыши-коллаборационисты, убийцы, садисты и мародёры. Были немцы садисты и убийцы. Были евреи перекупщики, капо, привилегированные заключённые, работавшие на администрацию, старосты бараков, «лагерные активисты» и полицейские, которые наживались на своих соплеменниках, избивали их, выслуживаясь перед немцами. И при этом были люди разных национальностей, поддерживавшие несчастных, гонимых евреев.

За малейшую провинность могли перевести в концлагерь «Саласпилс»[44]. Заключённые там жили в бараках по 350-800 (барак рассчитан на 200-250), ели кору деревьев, были случаи людоедства. Спали на нарах в четыре пять ярусов, задыхались из-за недостатка воздуха. За малейшую провинность – карцер, в котором узник сидел скорчившись. Постоянные казни – расстрел, виселица. В лагере был изувер, чешский еврей Карел Бесен, известный как «палач Саласпилса»; чтобы спасти свою жизнь, он убивал других узников. «Оправдывался», объяснял издеваясь, что убивает так чтобы узники как можно меньше мучились. Его боялись больше, чем полицейских. Если узникам «Саласпилса» везло, оставались живыми и признанные работоспособными, их могли возвратить из концлагеря в бывшее малое Рижское гетто, «Казернирунгслагер». Возвращались единицы.

В гетто существовала подпольная организация. После ликвидации «большого гетто» подпольщики начали готовить вооружённое сопротивление. В «малое гетто» тайно проносили оружие. Евреи, работавшие на оружейных складах, выносили оружие на теле, в связках дров (их разрешалось приносить в гетто), с провиантом. Еврейские извозчики прятали оружие в своих телегах. Все еврейские полицейские стали членами подполья[45].

Постоянно предпринимались попытки побега вооружённых узников. Об одном из готовившихся побегов стало известно администрации гетто. 28 октября 1942 г. вооруженные узники бежали из гетто на грузовике. Более часа беглецы вели бой с засадой. Двоих беглецов задержали, семеро были убиты. За этот побег 31 октября в Бикерниекском лесу были убиты несколько сотен заложников, в гетто расстреляны 84 полицейских.

В начале 1943 года было раскрыто подполье. Немцы поймали одного парня с оружием. Он не выдержал пыток. Всех выдал. В один из дней немцы окружили гетто, обнаружили склад с оружием, арестовали 40 полицейских и 200 слабых и больных мужчин. Трудоспособные заключённые в это время находились на работе.

Всех арестованных расстреляли на старом еврейском кладбище. Была разгромлена подпольная организация и тайники с оружием.

Профессор В.М. Минц продолжал днём работать в больнице гетто. Помимо того, что профессор получал моральное удовлетворение, благодарные пациенты иногда приносили ему продукты, которыми он делился с врачами и больными. К заболевшим, искалеченным заключенным он относился с особой теплотой, защищая их от садистов. Однажды «...избиению подвергся <...> молодой человек[46], инвалид, хромой с детства... Человек стонал, значит еще был жив. Однако убийцы велели отправить его на кладбище в полуживом состоянии. Рядом оказался профессор Минц. «Это ведь и по немецким законам недопустимо, чтобы хоронили полумертвого человека», – настаивал он, и добился отправки человека домой, а не на кладбище. Убийца согласился, но сказал: «Пускай сдохнет дома, но ты, доктор, дер швайне кунде (нем. «доктор свинских наук») не смей ему оказывать помощь, мы за этим будем следить». За доктором следили, но он лечил инвалида.

Другого узника, Бориса Манделькорна подозревали в снабжении оружием в гетто. Во время допроса он никого не выдал. Зверски избитого Бориса немцы выбросили вниз головой со второго этажа. Гитлеровец – убийца Тухель приказал нести его неподвижное тело на кладбище. И опять вмешался профессор Минц: велел тело отнести к нему в медпункт. Десять дней лежал Борис в коме. Профессор Минц и доктор Рогалин постоянно навещали его. На одиннадцатый день Борис пришёл в сознание. Профессор сказал: «И все-таки он будет жить!». Борис Манделькорн выжил, спасся и после войны переехал со своей семьей в Израиль.

Докторов гетто часто вызывали в город для консультации или оказания срочной медицинской помощи. Первое время после оккупации Риги профессор В. Минц вёл себя как врач, для которого не имеет значение национальная принадлежность больного. («Мы остаёмся врачами, что бы ни случилось», – говорил он Бруно в первые дни немецкой оккупации). Зверства эсэсовцев, гибель стариков и детей, условия жизни евреев в гетто изменили его отношение к немцам и коллаборационистам. Профессор стал отказываться выезжать за пределы гетто на операции и консультации: «В созданном вами (немцами – А.Л.) для нас режиме жизни человек морально и физически полностью разрушен, и в таких условиях врач не в состоянии еще и оказывать помощь другим». Или же: «По законам немецкого нацизма, евреи лишены всяких прав работать в качестве врача, и арийским пациентам не положено обращаться к ним»[47].

В 1943 году трём немецким офицерам необходимо было срочно сделать сложные операции. Немецкие власти обратились в очередной раз к профессору за помощью. И в очередной раз профессор отказался. Последовало наказание: ещё до ликвидации малого гетто профессора перевели в концлагерь «Кайзервальд». Гетто осталось без специалиста высочайшей квалификации во многих областях медицины.

Лео с большим удовлетворением писал в своих воспоминаниях, о людях разных конфессий и национальностей, помогавших выжить евреям. О некоторых из них мы рассказали в этой статье.

Среди 26 119 (на 1 января 2016 года) Праведников Мира, спасавших евреев, – 135 латышей[48].

О подвиге Жаниса Липке и Анны Поле Лео знал ещё во время нацистской оккупации.

Жанис Липке, житель Риги, до войны работал докером. После немецкой оккупации устроился на работу в люфтваффе. Его обязанностью была комплектация материалов для военных нужд. Ж. Липке было поручено отбирать узников гетто для работы на складах люфтваффе. Ежедневно десять человек, которых отбирал Липке днём, работали на складах люфтваффе, а вечером возвращались в гетто. Липке принимал и возвращал узников по счёту. Он придумал оригинальный способ их спасения. Утром он получал для работы десять евреев, возвращал вечером восемь, заменив двоих своими друзьями-латышами. На всех были жёлтые звёзды. Претензий к Липке у охранников не было: «Принял десять, вернул десять». Соучастники его «операций» под видом шуцманов утром следующего дня сопровождали на работу очередную партию узников. Принимал Липке и узников, бежавших из гетто.

Липке поддерживал связь между узниками гетто, по их просьбе разыскивал пропавших без вести людей. Прятал спасённых узников в укрытии в своём доме, в выкопанном под сараем яме и на территории принадлежавшего ему хутора Решни, в Курземе. Помогали ему в перевозке узников Карлис Янковскис и Янис Бриедис. Вместе они, рискуя жизнями, транспортировали спасённых евреев до места укрытия. Жена Жаниса Иоганна Липке обеспечивала узников питанием. Жанис организовал также несколько убежищ и в самой Риге: одно находилось в гараже у Карлиса Янковскиса, другое – в квартире у Анны Поле. А. Поле была арестована вместе со скрывавшимися у нее евреями, и все они были расстреляны. Не раз Липке приходилось идти на хитрости и подкуп, когда, подозревающие его в помощи узникам, шуцманы устраивали внезапные обыски. Жанис Липке с женой и друзьями спасли пятьдесят шесть евреев. Умер Жанис Липке в Риге, в мае 1987 года. Похоронен в Риге на Лесном кладбище.

Организация Яд ва-Шем приняла решение о присвоении Жанису, его жене Иоганне Липке, Анне Поле и другим латышам, спасавшим евреев, звания Праведников мира. Одновременно с вручением документов в Иерусалиме на Аллее Праведников по традиции были посажены деревья.

[1] В воспоминаниях «История этих записок» Лео рассказал: «В Лобурге я в 1945 г. (часто по ночам) тщательно записал всё, что видел и пережил в гетто и в концлагерях. Там было множество точных дат, цифр, фамилий (память тогда была ещё свежей). Эти записи (20 тетрадей) в Магдебурге сгорели (их сожгли), и я к этой теме больше не вернулся. Настоящий материал (воспоминания, которые использованы в этой статье – А.Л.) написан за 2-3 дня в августе 1990 г. Он по хорошо понятным причинам содержит меньше деталей, фамилий и т.д.– прошло всё-таки много лет, и память ухудшилась. <...> Несмотря на все пробелы, всё написанное здесь (вместе с воспоминаниями о профессоре Минце) отражает то, что я лично видел и пережил». (Написаны воспоминания в 1990 г., отредактированы в 1992 г.).

[2] Курляндия – Курляндская губерния–губерния Российской Империи. В настоящее время большая часть входит в состав Латвии.

Кулдига (до 1918 года Гольдинген) – районный центр Латвии. Евреи начали селиться в городе Гольдинген в XVI веке. Состав еврейского населения 1897 – 2543 человек – 26%, в 1920 – 567 (11%), в 1925 – 783 (11%), в 1930 – 728 (11%), в 1935 – 648 евреев (9%). С конца XIX века началась эмиграция евреев Кулдиги в разные страны. В Кулдиге до войны проживало 7000 человек, из них около 1000 евреев. Российская Еврейская Энциклопедия (РЕЭ), т. 5 стр. 234 изд. «Эпос», М., 2004.

[3] Из письма Ноэми Май: «Семья Брахман представляла собой целый клан. Члены клана проживали в Риге, Кулдиге, Витебске, Вентспилсе, Ленинграде, Москве. Один из кузенов Теи Май Борис Брахман, вместе с женой Леей и дочерью Метой жил в Кулдиге, а позднее в Риге. В начале войны они вовремя уехали из Риги и после войны вернулись в Латвию. В Ленинграде жили Тея и её родной брат Борис (другой Борис)».

[4] Левин Арнольд Семья ч. 2. Первая мировая война. Депортация евреев...», Заметки по еврейской истории» http://www.berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer3/ArLevin1.php

[5] Краткая Еврейская Энциклопедия, т. 4, КЕЭ, стр. 266-272.

[6]8 декабря 1919 года в Латвийской Республике был принят закон «Об учебных заведениях», устанавливающий, что «дети в школах могут учиться на любом языке, но лучше всего ребёнок развивается и обучается на языке семьи»... «Для нацменьшинств нужно открыть столько школ и классов, сколько нужно их детям»... До войны в Латвии обучали на восьми языках: латышском, русском, еврейском (идише или иврите), белорусском и др. Для того, чтобы инородцы также знали и латышский язык – история, география Латвии и военное дело преподавали на латышском языке. Уровень преподавания самого латышского был хороший, поэтому большинство инородцев прекрасно владело государственным языком.

[7] Из письма Ноэми: «А. Мендель Май был выходцем из Германии, так же как и вся семья Май. Евреи поселились в Курляндии в XVI веке, когда Курляндское герцогство остро нуждалось в ремесленниках (местное население в своей массе было крестьянским). С тех пор разговорным языком курляндских евреев был немецкий в отличие от рижских, видземских и латгальский, разговорным языком которых был идиш».

[8] Карлис Аугустс Вилхелмс Улманис (Kārlis Augusts Vilhelms Ulmanis,Карл Индрикович Ульманис); (1877-1942). Был первым премьер-министром Временного правительства независимой Латвийской Республики. Занимал посты премьер-министра, военного министра, министра иностранных дел... После советской оккупации ушёл в отставку, был депортирован, арестован, в 1942 г. переправлен в город Красноводск. Умер в тюремной больнице города Красноводска. Похоронен на местном кладбище.

[9] «Семья» ч. 3. Глава «Иосиф. Оккупированная Латвия. 1940 г.»

http://berkovich-zametki.com/2012/Starina/Nomer3/ArLevin1.php

[10] «Перконкрустс» («Громовой крест») – латышская националистическая, фашистская и антисемитская организация.

[11] Проф. Лео Май «Перконкруст» без маски или феномен «П» и его совремённые апологеты». Изд. Общество истории гетто и геноцида евреев. Рига, 1998.

[12] Ю. Кантор. Прибалтика. Война без правил. Звезда 2011. Прибалтика под знаком свастики. Звезда № 5, 2011.

[13]Большинство западных правительств расценили оккупацию и аннексию как незаконные и de jure продолжали признавать существование независимой Латвийской Республики. Уже 23 июля 1940 года, США осудили «бесчестные процессы», с помощью которых «политическая независимость и территориальная целостность трех небольших Балтийских Республик <...> уничтожены их более могущественным соседом».

[14]«Bikur holim» («Бикур холим») – еврейская больница в довоенной Риге Она была построена в1924 году на средства еврейского филантропа Улриха Милмана и организации Джойнт. В ней лечили больных независимо от национальностей. В больнице был многопрофильный стационар. Главная гордость больницы врачи, медсестры и обслуживающий персонал. Во время оккупации многие работники больницы "Bikur holim" вместе со своими пациентами погибли в гетто и в концентрационных лагерях, были сожжены заживо, расстреляны.

[15] Владимир Михайлович Минц (Зеев-Вольф Минц) родился в еврейской семье в Динабурге (Российская империя, ныне Даугавпилс, Латвия) 16 сентября, 1872. Окончил Дерптский (Тартуский) университет в 1895 году, стажировался в Германии. Затем вернулся в Россию и поселился в Москве.

[16] В Латвии составляли списки на депортацию. Предварительно присылали разнарядку, какое количество арестованных необходимо депортировать в каждом городе или местечке. В первую очередь депортации подлежали, так называемые «буржуазные элементы» и «кулаки», то есть люди, у которых была какая-то собственность. Если не добирали до требуемого количества, хватали и бедных.

Было задержано 15 424 человек или 0,79 % населения. 10 161 человек были депортированы (46,5 % женщины, 15 % – дети младше 10 лет), 5263 – арестованы. Общая численность умерших составило 4 884 человек (34 % от общего числа), из них расстреляно 341 человек. По оценке, приводимой российским историком А. Дюковым, 81,27 % депортированных – латыши, 11,70 % – евреи, 5,29 % – русские. Вначале депортированным объявили, что их вывезли на 20 лет. Но после окончания Второй мировой войны ссылка была объявлена бессрочной. Депортация для латвийцев такая же историческая травма, как Голодомор для украинцев. Не зря они до сих пор панически боятся России – это можно понять.

[17]Из письма Ноэми Май: «Вокруг Кулдиги в лесах много массовых захоронений. В Кулдигу после войны вернулись 2 еврея – кузен Теи Май Борис и Готлиб. Немногочисленные евреи Вентспилса, Кулдиги и Талси образовали одну маленькую общину и собирались вместе в еврейские праздники. Так это происходит и по сей день».

[18] Из доклада Гиммлеру бригадного командира СС Шталекера о деятельности «Einsatz Gruppe А», оперировавшей в Прибалтике, Белоруссии, от 15-го октября 1941 года:

«Хотя это и встретило значительные трудности, уже в первые часы после вступления [германских войск] удалось направить местные антисемитские силы на устройство погромов против евреев...» «Нужно было показать, что само местное население, по собственной инициативе, приняло первые меры, что это была естественная реакция на многолетний гнет со стороны евреев и на пережитый террор со стороны коммунистов»... «население балтийских государств чрезвычайно настрадалось под господством большевиков и еврейства за время инкорпорации этих государств в СССР, следовало ожидать, что после освобождения от этого чужеземного господства местное население само обезвредит противников, оставшихся в стране после отступления Красной Армии» <...> «важно было установить на будущее время в качестве бесспорного и доказуемого факта, что освобожденное население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того чтобы можно было обнаружить указания со стороны немецких органов <...> В Риге, поскольку это было возможно, сделаны кинематографические и фотографические снимки, устанавливающие, что первые стихийные погромы евреев и коммунистов были проведены литовцами и латышами ». («Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal, Nuremberg. 14 November 1945 – l October 1946», Published by the International Military Tribunal, Nuremberg, 1949, vol. XXXVII, p. 672.):Альтман, И.А.;Гербер, А.Е.;Полторак,Д.И «История Холокоста на территории СССР» Изд. «Холокост», М. 2001 г. Среди участников погромов и убийств было немало людей, чьих родных убили или выслали сотрудники НКВД накануне войны.

[19] Виктор Арайс (1910-1988). Закончил в 1935 году полицейскую школу, лейтенант. В советское время получил диплом юриста. Во время германской оккупации арестовывал евреев, занимался грабежами и погромами, вымогал деньги у арестованных под угрозой расстрела. Тех, кто не мог заплатить, его команда расстреливала немедленно, остальных – несколько позже. Арестован в 1975 году, приговорён к пожизненному заключению, умер в тюрьме.

[20] Герберт Цукурс(1900-1965) – латвийский лётчик, авиаконструктор, писатель, журналист. Известен своим полётом на самолёте под мостом Военной гавани, полётом в Гамбию, Токио, Палестину. Был руководителем уничтожения жителей Рижского гетто, лично убивал отстающих от колонны стариков и больных. После войны бежал в Южную Америку. Ликвидирован агентами Моссада в 1965 году на месте, т. к в Израиль доставить его для суда над ним не могли.

[21] Григорий Смирин (Далее Г.С.). Евреи Риги в период нацистской оккупации (1941-1945 гг.).

http://berkovich-zametki.com/2006/Starina/Nomer11/Smirin1.htm

[22] Айзсарги (латыш. aizsargs – защитник) – военизированная националистическая организация в Латвии, создана в марте 1919 года для борьбы с большевиками. Айзсарги поддержали государственный переворот 15 мая 1934 года. Были опорой режима К. Улманиса. В июне 1940 года численность – около 68 тысяч человек. Запрещена советской властью, некоторые члены репрессированы. Во время германской оккупации бывшие айзсарги поддерживали нацистов.

[23]Там же Г.С.

[24] Михельсон Ф. «Я пережила Румбулу». 2-е изд. Рига, 2005. (Далее М.Ф.). Фрида Михельсон (до замужества – Фрид), чудом спаслась у ямы во время массового расстрела евреев в Румбульском лесу 8 декабря 1941 г.

[25]Там же М.Ф.

[26]Там же Г.С.

[27] Максим Марголин, Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!».

Издательство: Вече. (Далее М.М.).

[28]Ицхак Арад, «Катастрофа советского еврейства», в И. Арад (ред.), Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941-1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим Яд ва-Шем 1992, стр. 1-30. См. также http://www.yadvashem.org/yv/ru/education/projects/phoenix/arad.asp

[29]Там же М.Ф.

[30] Как правило, в большинстве гетто некоторых еврейских полицейских побаивались больше немцев. Еврейские полицейские, зная, что могут быть расстреляны немцами, пытались перед ними выслужиться. Они избивали своих единоплеменников, иногда до смерти. Но полицейские боялись также подпольщиков, которые охотились за ними и за агентами гестапо. Известны случаи участия некоторых полицейских в движении сопротивления (в Рижском, Варшавском и некоторых др. гетто).

[31]Левенштейн М «У края бездны. Воспоминания узника Рижского гетто и фашистских концлагерей», Гамма-Пресс Москва 2012 .См также http://berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer2/Levenshtejn1.php (Далее М.Л.)

Наиболее выдающиеся из докторов: Лазарь Яворковский, крупный специалист по заболеваниям крови; Давид Бловец (умер от инфаркта после войны); Л. Рогалин, Виктор Гольдберг – доцент, известный уролог, И. Вольперт, отоларинголог (умер в конце 1950-х годов в Риге); молодой способный врач, уроженец города Кулдиги – доктор Бруно Май (подчёркнуто мной – А.Л.) и другие. С минимальным набором самых необходимых инструментов и тайно доставленных запасов лекарств врачи оказывали помощь, спасали жизнь людям, которые страдали и были уже обречены на смерть. Были в гетто врачи из Германии, Австрии (Ротшильд – глазной врач из Австрии). Этим врачам было разрешено, в отличие от других, взять с собой в гетто маленький чемоданчик с инструментами. У остальных врачей при входе в гетто инструменты отобрали. (Далее Л.М.).

[32] (нем. Oberjude – старший еврей). «Если он [оберюде – А.Л.] сволочь, то ему сравнительно хорошо. Для меня по сей день загадка, становятся ли они сволочью, чтобы стать «оберюде», или становятся «оберюде» потому, что сволочи». Эльмар Ривош «Рижское гетто» http://berkovichzametki.com/2007/Zametki/Nomer15/Rivosh1.htm (Далее Э.Р.).

[33] 70 лет Великой победы Глава IV. Вариант Барбаросса. Часть 3; http://www.9may.lv/ru/istoricheskie-materiali/.../53/109

Сохранилось описание гетто:

«Вот главные ворота, похожие на гильотину. В шесть утра у них толпятся тысячи людей. Слышится брань, удары. Возле регистрационного пункта всех делят на группы и колоннами ведут на самые тяжелые работы. Каждый из старших групп получает отштампованный документ, в котором указывается число человек, за которых он отвечает своей головой.

[34]Там же М.Ф.

[35]Из воспоминаний Эллы Медалье: Цитировано по: Григорий Смирин

http://shh.neolain.lv/seminar23/alm10.smirin.htm

Подавляющее большинство убийц и мучителей рижских евреев в конце войны бежали на Запад (Р. Штиглиц, А. Данцкопс, Р. Осис и многие другие). Советскими партизанами в Псковской области 23 марта 1942 г. был убит В. Шталеккер. Ф. Еккельн был публично казнен (повешен) в Риге 3 февраля 1946 г. по приговору состоявшегося здесь судебного процесса. В 1976-1977 гг. бежавший после войны в США В. Хазнерс обвинялся там в военных преступлениях, но был оправдан за недостаточностью улик. В разные годы в Германии перед судом предстали Г. Лозе, О. Тухель, М. Нойман, М. Гимних, К. Мигге, А. Зауэр, Р. Зек, Г. Обенрвиндер, Э. Гемикер и другие германские полицейские и военнослужащие.

[36]Там же Э.Р.

[37] Из книги И. Альтмана «Жертвы ненависти». Цитировано по Григорий Громов «Уничтожение евреев в Прибалтике – технические особенности и энтузиазм в том особенно активного участия местного населения» См. также: http://abcdefgh.livejournal.com/814636.html?thread=2839852. Территория Латвии одной из первых была использована как полигон для массового уничтожения евреев рейха и других оккупированных нацистами государств. В Рижской тюрьме осенью 1941 г. произошло впервые в оккупированной нацистами Европе убийство евреев – подданных нейтральных стран. Уничтожение их продолжалось в гетто и концлагерях.

[38] Там же М.Ф. См. также Лея Алон (Гринберг) «Наедине с Иерусалимом». Во власти памяти. Изд. «Филобиблон» 2012, стр. 157. (Далее Л.А.)

В 1979 году, Фрида Михельсон выступила на судебном процессе в Балтиморе. Она опознала убийцу из Румбулького леса – Карлиса Детлавса, бывшего участника союза Perkonkrusts, после эмиграции в США занявшего пост руководителя отделения организации Daugavas vanagi. Его «наказали» – депортацией из Америки.

[39]Там же Л.М.

[40] Число расстрелянных в ходе двух акций в Румбуле евреев из Рижского гетто оценивается примерно в 25 тыс. человек. Всего там было расстреляно 27 800 человек (включая «евреев из рейха» и около 300 советских военнопленных, использовавшихся на «земляных работах»). В Бикерниекском лесу было расстреляно 60-65 тысяч человек, в основном – евреи.

[41] Дубнов Семён Маркович (Шимен Меерович) (1860, Мстиславль, Могилевская губерния –1941, Рига, Латвия) – российский еврейский историк, публицист и общественный деятель, один из классиков и создателей научной истории еврейского народа. Писал по-русски и на идише.

Дубнов принимал активное участие в общественной жизни России конца XIX – начала XX вв. Был членом Общества для распространения просвещения между евреями в России. Дубнов призывал к созданию еврейской самообороны. Вместе с тем Дубнов выступал и за участие евреев в выборах в Государственную думу (1905), основал еврейскую секцию партии кадетов. Позднее он основал Еврейскую народную партию («Фолкспартей»), которая существовала в России вплоть до 1918 г. Дубнов был членом Союза для достижения полноправия еврейского народа в России (1905). Был противником большевиков; отрицательно относился как к красным, так и белым. В 1922 году эмигрировал в Германию. Здесь на склоне лет он решил завершить труд своей жизни – десятитомную историю еврейского народа. С 1922 по 1933 год Дубнов жил в Берлине. За эти годы на разных языках вышли в свет в новой редакции три тома его «Всемирной истории евреев», «Новейшая история еврейского народа», «Письма о старом и новом еврействе» и ряд других произведений. После прихода Гитлера к власти в августе 1933 года переехал в Ригу, где выпустил все три тома мемуаров (последний – в 1940 году).

[42] Там же Л.А., стр. 203.

[43]Из письма Лео Май по поводу книги Д. Черфаса и В. Альтшулера «Профессор Минц», изд. «Лиесма» Рига, 1970 в редакцию «Лиесма». «Часто авторы прибегают к прямой фальсификации. Так, в частности, история об организации проф. Минцем снабжения партизан медикаментами, переправки к ним людей, связи с подпольным движением является, как и многое другое сплошным вымыслом... Проф. Минц в этой лжи не нуждается – он и без этого был и остаётся замечательным врачом и человеком, образцом духовной стойкости и достоинства <...> В 1968-1970 году некоторые лица лихорадочно пытались уговорить меня «связать» деятельность проф. Минца в гетто с подпольным и партизанским движением. Очевидно, было уж очень заманчиво создать такой образ. Разумеется, что я всегда отвечал категорическим отказом».

[44] Саласспилсский лагерь был создан в 1941 года для уничтожения евреев, депортированных из Германии. Немецкие евреи построили этот концлагерь в октябре 1941 года. Впоследствии в Саласпилс привозили только трудоспособных иностранных и латвийских евреев, советских военнопленных, участников сопротивления, а также латышских дезертиров. В Саласспилсском лагере смерти расстреляли, повесили, отравили, забили до смерти, уморили голодом более 100 тысяч мужчин и женщин, стариков и детей.

Источник: «Латвия под игом нацизма: сборник архивных документов». – М.: «Европа», 2006. Наиболее печальную известность этот лагерь получил из-за содержания в нём малолетних узников, у которых брали кровь для раненых немецких солдат. Дети быстро погибали.

Д. Пурене Рига сегодня, изд. «Лиесма», 1978.

[45] Воспоминания Давида Фишкина, Тель-Авив, 10 декабря 1961 года (Далее Д.Ф.).

[46]Там же Л.М.

[47]Там же Л.М.

[48] В спасении евреев участвовали известные в Латвии люди: актёр Янис Осис (в своей квартире прятал учёного-медика В. Гольдберга), профессор архитектуры Артур Круминьш (четыре года его семья в самом центре Риги прятала евреев отца и сына Прессов). Подробно о латышах-праведниках: Цейтлин Шмуэль (Буби). «Документальная история евреев Риги». Израиль 1989 г.)