©"Заметки по еврейской истории"
январь 2015 года

Нелли Портнова

С.Г.Фруг: поэт еврейский, русский

или просто поэт?

1.

Вопрос, кем считать Семена (Шимона) Фруга (1860-1916), поэтом еврейским или русским, или просто поэтом, может показаться излишним. С одной стороны, «беглец гетто», начавший печататься в еврейской прессе 1880-х гг. и объявленный «еврейским национальным поэтом на русском языке», открывший еврейскую тему в русской литературе, создавший огромный национальный эпос в виде поэм, легенд и баллад, писавший много на идиш и оказавший большое влияние на Бялика, Переца, Шолом-Алейхема, Жаботинского, кем он может быть? 100-тысячная толпа, провожавшая поэта 8 сентября 1916 г., состояла из евреев; И.Клаузнер, выпустивший той же осенью 7-е издание сочинений Фруга, в предисловии написал: «он имел влияние на целых два поколения. Он был «эоловой арфой» их скорбей и чаяний. Он уяснил нам тщетные надежды на лучшее будущее в голусе, он научил ценить наше славное прошлое…». Русское еврейство объединилось над его могилой в последний раз.

Семен (Шимон) Фруг

Вместе с тем, поэт писал: «Я – русский ... С первых детских дней / Я не видал иных полей, / Иного не слыхал напева…»; был вписан в русский литературный процесс, попадая в тон разочарованности и уныния А.Н. Апухтина и С.Я. Надсона, печатался в русской столичной прессе: “Русская Мысль”, “Неделя”, “Вестник Европы”, использовал лирические формы русской поэзии, его стихи были в доме каждой гимназистки. Литераторы следующего века: О. Мандельштам, с его «мускусом иудейства», Э. Бабель, с одесским колоритом его рассказов, и другие русскоязычные писатели еврейского происхождения, не вызывают затруднения при определении их творческой идентичности. Но Фруг в этом отношении – явление сложное и особенное.

В прозе этой сложности не было: в рассказах, воспоминаниях и фельетонах[1], в своем эпосе – по тематике, пафосу и предназначению Фруг – однозначно еврейский писатель. В лирике же он обращался к двум аудиториям сразу: еврейской и русской, «истолкователь в русской песне еврейских чаяний»[2]. Эти задачи не противоречили друг другу с точки зрения просветителя: Фруг приехал из южной колонии в столицу с убеждением в гармонии как нормы жизни. Еврею близок язык русской природы: «Есть уголки в природе бедной / Убогих русских деревень, / Где надо всем завесой бледной / Легла загадочная тень…», а переживание одиночества, униженности, обиды понятны любому человеку. Фруговская модель еврейского ренессанса: соединить Пушкина и пророков, синагогу и Днепр, не раствориться в русской культуре, но постоянно черпать из ее сокровищницы. Воспитанник и участник «Восхода», поэт был уверен в необходимости провести соплеменников к будущему через русскую культуру. Он следил, чтобы пропорции общего и национального не были нарушены: «И песня русская не раз со струн срывалась, Когда я петь хотел сионским песням в лад».

С точки зрения современного читателя, большая часть наследия Фруга, а именно его поэтический эпос, безнадежно устарел[3]. Но интересны до сих пор фельетоны, в которых создан коллективный образ народа, разного и живого, и живы элегии, особенно некоторые строки из них.

Вспоминает «узница Сиона» Тина Бродецкая: «Иногда на допросах следователь спрашивал, что я люблю читать, какие люблю стихи. Разыгрывал из себя друга. А стихи я ему таки однажды прочла, из еврейского поэта Семёна Фруга:

Друг мой, я вырос в чужбине холодной

Сыном неволи и скорби народной.

Два достоянья дала мне судьба:

Жажду свободы и долю раба[4].

Больше он ко мне с литературными вопросами не приставал»[5].

Эти строки являются в виде эпиграфов к мемуарным и историко-художественным текстам[6]. Причина – именно в комплексе русского еврея: обида, достоинство и обреченность, понятном разочарованному романтику вообще[7]. При жизни тот или другой акцент зависел и от места публикации; например, элегия "Как унылы наши песни..." в журнале "Русская мысль" (1887, №8) прочитывалась как исповедь безысходности вообще, в еврейской периодике – как признание представителя «гонимого народа». Поэт мог "выдать" за "общее" стихотворение с еврейским сюжетом, а не наоборот; Фруг протестовал против включения в сборник сионистских стихотворений[8] нескольких общегражданских произведений.

При мягкости интонации, в элегиях и песнях Фруга была известная доля дидактичности, как тогда говорили, «тенденциозности». Критика стремилась освободить русско-еврейскую литературу от этого недостатка, но для Фруга делала исключение. «Кто несомненно и решительно тенденциозен, это г. Фруг; но т.к. тенденциозность им не выискана, не сочинена, не усвоена искусственно, т. к. она владеет им с неотразимой силой, то он обязан ей, может быть, пробуждением – во всяком случае, могучим развитием поэтического таланта. <…> Господствующая его идея – непреходящее величие еврейского народа»[9].

2.

Есть еще один поразительный случай популярности.

Кроме гражданского стихов направления, Фруг писал немало разнообразных «малых» жанров: эпиграмм, памфлетов, басен,  и т.д., которые иногда касались важных проблем социального и общественного планов.

Верь, друг мой, корень рокового

Бессилья, разум наш гнетущего,

Скорей в забвении былого,

Чем в непрозрении грядущего... Sentenz[10]

К этой группе можно отнести и миниатюру, ставшую в 1991 г. открытием для русского читателя. В комментариях к «Алисе в стране чудес» издательства Наука[11], Мартин Гарднер привел неизвестное до тех пор стихотворение «Зеркало», подписанное: «русский поэт XIX века» С. Фруг». Скорее всего, у читателей не связывалось с этой фамилией ничего. Маленький одесский сборник[12], где оно было опубликовано, никаких сведений об авторах не содержал. Перед нами вид палиндрома, только более сложный, когда эффект зеркальности достигается не обратным чтением слов в строке, а перечитыванием строк в обратном порядке.

О грядущем ни намека,

О минувшем – ни следа...

Отражается всегда

Лишь обманчиво глубоко,

С их зеркальной глубиной

Всё в очах лазурно-чистых:

И созревшей страсти зной,

И мерцанье грез лучистых.

Подношу я этот дар

Ей, холодной и прекрасной,

Не пленив мечтой напрасной

Мысли свет и сердца жар.

 

Мысли свет и сердца жар

Не пленил мечтой напрасной,

Ей, холодной и прекрасной,

Подношу я этот дар.

И мерцанье грез лучистых,

И созревшей страсти зной –

Всё  в глазах лазурно-чистых,

С их зеркальной глубиной,

Лишь обманчиво глубоко

Отражается всегда...

О минувшем – ни следа,

О грядущем ни намека.

Образец панмузыкальности, синестезии звука и образа с тех пор многократно цитировался, переводился, служил примером зеркальности в текстах эстетического и философского характеров. Автор втягивает нас в свой языковой эксперимент, но для него это яркое воплощение смысла, ощущения отраженности, созвучия и согласия в природе, о чём он писал неоднократно.

Смотри – и плеск ручья, и эхо дальних гор,

и кроткий луч звезды, и роз благоухание

как бы сливаются в один волшебный хор

лучей и звуков, красок и дыханья.

«Еврейский национальный поэт на русском языке» возможность называться «русским поэтом», как бы странно это ни звучало, о чем свидетельствовали и определения, которыми он наделялся в печати: «еврейский Пушкин», «еврейский Некрасов», «еврейский Надсон». Тогда это вселяло надежду.

3.

В 90-е гг. критика начала охладевать к Фругу. «Мой народ» раскалывался – пространственно (массовая эмиграция), социально и идейно; интеллигенция оформлялась в партии и течения и ожидала от поэта не только отзывчивости и сочувствия, но энергии и убежденности в будущем. Фруг поддержал сионизм, в 1902 г. вышел сб. «Сиониды и другие стихотворения», но такой взыскательный критик, каким был А.Горнфельд, отмечал отсутствие глубины и оригинальности в его новых стихах: «Теперь он повторяет себя, если не в темах, то в деталях и настроениях; он не творит, а перепевает свои старые мотивы…»[13].

В одесские годы (1909-1916) Фруг понимал, что должен идти за молодыми, «государственный» язык считался теперь чуждым еврейской интеллигенции. Но опыты сочинения на иврите не были успешными. В последний год жизни, больной и бедствующий, он сумел создать сочинение нового для себя стиля. Цикл из 12 вещей написан по-русски, названо, как часто у него было, «Дневники»[14] но далек от элегического или песенного самовыражения.

Через несколько месяцев после вступление России в войну, в январе 1915 г., приказом Верховного Главнокомандующего началось выселение «всех евреев и подозрительных лиц из района боевых действий»[15]. Прифронтовые евреи выселялись поголовно – даже семьи, кормильцы которых находились на службе в русской армии или состояли в списке убитых. Отдельные просьбы, вроде письма варшавского, виленского и новомистского раввинов, ручавшихся, что еврейский народ «никогда не был изменником своего отечества и никогда таковым не будет», не возымели действия. Русская интеллигенция молчала за очень редкими исключениями. Фруг уже говорил духовном бессилье России.

Года духовного бессилья,

О, как ужасна ваша мгла!..

Ликует зло, творя насилье,

Но людям в том не видно зла:

Под яркой ризой благородства

Исчезли мрачные черты

Его позорного уродства,

Его постыдной наготы <…>

1901

Посвящение цикла Х.Бялику говорило не только о признании своего бывшего ученика, а теперь – учителя, но о повторении в грандиозном масштабе кишиневской трагедии и о своем желании написать нечто подобное «Поэме о погроме». Мир молчит, у «беженства» нет свидетеля: «Не шел по тем дорогам Иеремия, Не плакала Рахиль у тех могил…» – написал Фруг в эпиграфе. Каждое стихотворение – отдельная история, сцена или рассказ, где герои встречаются или разлучаются, но непременно умирают в пути.

Старый раввин («…поучал о том, / Как любит Бог людей…»), и старый бомбардир («служивый николаевских времен»), «идут два старца рядом», «одним гонимы адом» («Два старца»).

Старая чета, поклявшаяся «делить в раю друг с другом доли», едет «по разными двум путям случайно: «Увезена была чета: / Она на угольной платформе, / А он в вагоне для скота» («Забавный случай»).

В ужасе безысходности люди группируются, жмутся друг к другу: «Мы докрасна чугунку накалили / Детишек да старух поближе примостили: / «Погрейтесь, милые, у печки даровой!..» («В приюте»). Ощущение совместности, хотя бы с животным, придает некую живую окраску смерти; «подругами» названы собака и престарелая женщина: «обеих единою бомбой убило» («Подруги»). Интересно, что автор и в такой теме не обходится без самоубийственной усмешки. Нехама-Лея в спешке сборов («три часа на сборы, душ на двести с лишком – три всего подводы») забыла, куда положила «младшенького, крошку». «Как с подвод снимали, смотрим, – вспомнить жутко, под её ж периной и лежит малютка. Синий весь-пресиний… («Чудачка!»). Юмор спасает души? Фруг «помогает» своим героям сохранить смысл каждой проживаемой минуты. Иногда автор включает себя в толпу выселяемых, говорит от их имени. «Мы шли…». Являются в новом освещении еврейские топосы; синагога, кладбище, они меняются знаком. Синагоги разрушены: «И словно вниз бросает взор пугливый, / Убогой позолотою горя, / Со словом «Не убий!» обломок сиротливый / С вершины алтаря» («Набег»); а кладбища становятся приютом: «Спасибо кладбище, за милый / ночлег, за ласковый приют!» («Ночевка), могилы – знаком непрерывности еврейской истории.

Могилы еврейские! Есть ли на свете страна,

Где камни бы ваши на страже веков не стояли

И где бы сынам не вещали отцов имена

О радостном творчестве мысли в горчайших печалях

О мраке безгранном и грезы о солнечных далях?

Нетающим снегом ложится веков седина,

А буквы на камнях горят, взывая из моха и пыли:

Мы жили... мы были...

И чаша судьбы не допитая нами до дна...

Мы жили – и к жизни мы новые силы разбудим.

Мы были – мы будем.

Это единственное стихотворение, возвращающее к элегии-инвективе, ее общим универсальным понятиям, реминисценция  из «Воспоминания» В.Жуковского открывает план будущего.

Камень с одесского кладбища, где  похоронен поэт…

В общем же цикл однороден: своя судьба, культура, прошлое; другого мира, в том числе, русского, не существует, они не подразумеваются. Так в самом конце жизни Фруг совпал сам с собой, «еврейским поэтом». Остальные его тексты 1916 г. не попали в печать вообще, от них остались только названия...

Примечания

[1] С.Г. Фруг. Иудейская смоковница. Воспоминания. Очерки. Фельетоны. Составление, комментарии и вступительная статья Н. Портновой. Иерусалим. 1995.

[2] [М.Варшавский]. Евр. песнь на русском Парнасе. Восход. 1885. № 1.

[3] Трудно согласиться с издателем последнего «полного» Фруга (включая поэмы и легенды), что читатель проведет за ним «много счастливых часов». Разбитые скрижали. Семен Фруг. Полное собр. стихов и поэм. Liberty. New York. 2014.

[4] Пол. собр. соч. в 3 тт. Со вступительной статьей И. Клаузнера и с портретом автора. 7-е изд. Том III. Одесса, 1916. C.128.

[5] М.Львовский. Чарующая магия прошлого. Интервью с Тиной Бродецкой. Заметки по еврейской истории. 2014. №7.

[6] Эйтан Финкельштейн. Пастухи фараона. М. 2006; Соломон Динкевич. Моя несметная родня… Мы здесь. №467. 16-22 окт. 2014.

[7] Н.Портнова. Семен Фруг – «поэт для многих». Лехаим. М. 2007 № 9.

[8] Лира Сиона. СПб. 1900.

[9] Арсеньев К. Поэты двух поколений. Стихотворения С.Г. Фруга. Вестник Европы. 1885. №10.

[10] РГАЛИ, ф. 1657, оп 3, ед. хр. 42.

[11] Льюис Кэрролл. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье (Пер. Н.М.Демуровой). Наука. 1991. С. 311.

[12] Восходящие звезды. Сборник рассказов и стихотворений под редакцией Л.Андреева и  Ив.Бунина. Одесса. 1903. С. 32.

[13] А.Г. [А.Горнфельд]. С.Фруг. Сиониды и др. стих. СПб. 1902. Книжки Восхода. 1902. № 7. с. 143-144.

[14] С.Фруг. Дневники. Новый путь. 1916. № № 2, 6,7,10, 11, 12.

[15] Быть евреем в России. Материалы по истории русского еврейства. 1900-1917. Составление, заключительная статья и примечания Н. Портновой. Иерусалим. 2002. С. 45.


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:6
Всего посещений: 5388




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer1/Portnova1.php - to PDF file

Комментарии:

Алексей
Москва, россия - at 2016-07-04 19:31:04 EDT
Фруг мой родственник, а я его потомок по отцовской линии, моя прапрабабушка Антонина Николаевна Черная
Давид Иоффе
Хайфа, Израиль - at 2015-02-17 14:44:42 EDT
Уважаемая госпожа Портнова!
Вы пишите «Перед нами вид палиндрома, только более сложный, когда эффект зеркальности достигается не обратным чтением слов в строке, а перечитыванием строк в обратном порядке». И далее приводится стихотворный текст, состоящий из двух двенадцатистиший.
Между тем в сборнике «Русская литературная пародия» (Ленинград, Советский писатель, 1960, стр.619) под общим заголовком Поэтическая задача приведены рядом оба стихотворения с примечанием:
Одно из этих двух стихотворений представляет из себя творческий продукт вдохновения музы высокоталантливого поэта С. Фруга под заглавием «Зеркало». Другое из этих стихотворений представляет из себя тот же самый продукт творческой силы мозга Фруга, но напечатанный «задом наперед». Требуется узнать, которое их этих двух стихотворений (правое или левое) является действительным произведением г.Фруга au naturel, и которое – извращением. Отчет ищите в «Ежемесячных литературных приложениях Нивы» за этот год.
Согласно примечанию составителей сборника (там же стр.809) «Поэтическая задача» впервые опубликована в журнале «Развлечение», 1899,№49, стр.9.
Фругу принадлежит стихотворение начинающееся строками:
Мысли свет и сердца жар
Не пленив мечтой напрасной,
Ей, холодной и прекрасной,
Подношу я этот дар.
А стихотворение начинающееся словами «О грядущем ни намека..» это пародия.

Лена Шогам
Модиин, Израиль - at 2015-02-15 10:14:18 EDT
Ответ на вопрос, кто Шимон Фруг – еврейский поэт, русский поэт или поэт просто, для меня всякий раз звучит по-новому. В этом, наверное, ценность его лирики да и всего творчества. Многогранен, гармоничен, трагичен. Спасибо Нэли Портновой за помощь в постижении глубинного смысла лирики Ш. Фруга, за осмысление настроений и раскрытие перепадов его чувств, эмоций и впечатлений. За возвращение ПАМЯТИ и ПОЭТА.Лена Шогам (Лейдерман-Фруг)