Возвращаясь в детство
Моим дочерям, Марии и Элине,
посвящаю эти воспоминания
Хотя
я и родился в Москве, но самые первые мои смутные воспоминания связаны с
глухим провинциальным городком Людиново, что в Калужской области. Туда папа
получил распределение на работу. По крупицам, из далекого детства, всплывает
хмурый весенний день, свинцовое небо за запотевшим окном и кумачовый флаг с
пугающей меня, несмышленыша, черной-пречерной лентой. И почему-то
встревоженные лица взрослых. Мама куда-то запропастилась вдруг, а я сидел за
столом с хозяйкой дома, где мы квартировали, и она кормила меня «тюрей».
Вряд ли кто из молодых даже и слышал о таком деликатесе далекого 53 года. Я
лично до сих пор помню, как уплетал эту самую тюрю за обе щеки. В глубокую
миску с водой наливалось растительное масло, добавлялся репчатый лук,
картофель, кубики ржаного хлеба.
Ну и
само собой,
соль. Для того несытого времени это было что-то!
Еще, что
припоминаю из тех дней, так это спаленные мной новенькие черные валенки,
которые я решил просушить в еще неостывшей русской печи. О последствиях
умолчу.
Но еще более
ранняя картинка из моих «щенячьих» воспоминаний связана с Красной площадью.
Мой папа долго не мог поверить, что я мог запомнить, как я, которому еще не
исполнилось и трех лет, демонстрацию 7-го ноября 52 года. Непостижимо, но
факт! Когда я рассказал отцу, что помню, как сидел у него на плечах и на
высоком грандиозном возвышении стоял усатый дядька, в накинутой на плечи
серой шинели и махал, как казалось, мне рукой, он только развел руками.
Деталь о накинутой на плечи шинели убедила его.
Из той же
«ползунковой» поры всплывает наша комната и какие-то дядьки роются в книгах
и вещах. И как я допытывал маму, куда подевался мой отец. На что слышал в
ответ, что он в командировке. Через много лет мама шепотом, чтоб отец не
услышал, поведала мне, как моему папе, работавшему в то время следователем в
Сокольниках, разыграли «спектакль» с дачей взятки, т.к. он был не угоден
своей принципиальностью начальству. Не соглашался закрывать дела на тех,за
кого просили. В результате несколько месяцев тюрьмы и конец карьеры юриста.
Все пришлось ему начинать сначала. Так мы оказались в глухом провинциальном
городке Людиново, что под Калугой.
Здесь меня запечатлели как раз в г. Людиново. В тех самых спаленных в печи валенках.
На голове поверх шапки повязан еще и башлык. Что это такое объяснять нет смысла.
Из любопытства можно полистать
словарь Ожегова.
А родился я на
славной улице Петровке, что начинается почти от самого Большого театра, в
громадном, буквой Г, доме 26. До революции там располагался дом терпимости.
Как бы в напоминание о «славном» прошлом в нашем огромном доме были
длиннющие коридоры, тускло освещенные, заставленными всяким хламом,
сундуками и коробками. В конце каждого такого коридора располагались общая
кухня и туалет. Мы же жили на бель-этаже, так по старинке называли второй
этаж, который располагался над низко сидящим первым. Так вот на нашем этаже
общей кухни не было вовсе, и жильцы готовили на газовых плитах,
установленных прямо перед дверью. Если учитывать, что в коридоре проживало
около двадцати семей, то можно себе представить как люди сновали взад-вперед
мимо всех этих булькающий кастрюль и сковород. Соседнюю с нами комнату
занимала очень колоритная тучная мадам, Вера Ульяновна , которая огородила
свою плиту сеткой, чтоб никто не заглядывал в ее кастрюльки. Злые языки с
уверенностью утверждали, что достопочтенная Вера Ульяновна до революции
«служила» в нашем доме дамой легкого поведения. Не раз я слышал, как моя
бабушка возмущенно вопрошала, за какие же такие заслуги эта самая мадам
получает пенсию. Кстати, у той особы снимал угол довольно известный писатель
и юрист Анатолий Безуглов, написавший вместе с Юрием Кларовым несколько
популярных детективов. По некоторым из них были сняты фильмы. Например,
«Петровка,38».
Почти каждое утро на лестничной площадке толпились домохозяйки в
ожидании деда, привозившего бидон деревенского молока, а также продавщицу из
булошной \именно так произносили тогда москвичи\ напротив, с корзиной полной
калачами, французскими булками и ароматным хлебом.
Нередко и мне
поручали делать у них покупки. Часто там я сталкивался с тетей Таней,
которая зачастую с милым ворчанием трепала мои кудри. Когда я немного
подрос, то с удивлением узнал тетю Таню на экране кинотеатра. То была
Народная артистка СССР Татьяна Ивановна Пельтцер.
Вообще
наш дом населяла очень разношерстная публика. На первом полуподвальном этаже
в основном проживали семьи московских татар, с многочисленными детишками и
стариками. Мне всегда было любопытно наблюдать, гуляя по двору, как эти
старые и сморщенные деды в самую жару восседали на низких табуретах,
облаченные в валенки и теплые халаты.
Еще на нижних
этажах проживали дворники со своими родичами из деревни. Кроме подметания
двора и гоняния расшалившихся мальцов, дворник, облаченный в обязательный
белый фартук, должен был на ночь запирать кованые ворота, ведущие во двор.
Бедокурили мы во всю. Помню как раз, мы с приятелем залезли на чердак нашего
шестиэтажного домины, где было свалено масса всякого «добра» и подпалили
старый матрац. Цель была посмотреть, насколько быстро прибудет пожарная
команда. Перескочив на другую сторону Петровки, мы с интересом принялись
наблюдать, как из чердачного оконца валил дым. Пожарники то прибыли быстро,
благо от Колобовского переулка, где находилась пожарная часть, было рукой
подать. Но вот напасть, вскоре мы были схвачены за уши ненавистным дворником
и доставлены пред очи своих родителей. О последствиях я скромно умолчу.
Еще одной
«забавой» было швыряние дымовых шашек от клопов и тараканов, густо
населяющих наши жилища, в форточки полуподвальных квартир. Как нас ни разу
не сцапали, ума не приложу!
Возвратимся еще
немного к нашим соседям по коридору. Напротив проживал дядя Яша Горгиджанов.
Колоритнейшая личность была! Представьте себе поджарого, пожилого армянинина
с вставным стеклянным глазом, в тюбетейке сталинского покроя, френче и
голифе, заправленных в мягкие сапоги. Я был поражен, когда от деда узнал,
что этот тщедушный армянин сидел в сибирской ссылке в одной камере с самим
Сталиным, а потом был отчаянным конрразведчиком в ЧК. Через пару комнат
проживал скорняк по имени Додик с женой Фирой и ее сестрой, старой девой,
тетей Лилей. Она была на мой взгляд копией Надежды Константиновны Крупской,
такая же полная и лупоглазая. Я боялся ее как огня и бросался наутек, едва
завидя ее. Причина была довольно банальна. Эта тетя Лиля пыталась прививать
мне манеры хорошего тона, заставляя целовать ей руку при встрече. Ну как,
скажите, я мог опуститься до этого? К тете же Фире захаживала модная в те
времена певица Гелена Великанова. Однажды Фира прибежала с выпученными
глазами к моей бабушке с просьбой срочно дать ей несколько яиц для ее
гостьи. У Великановой вечером был концерт, а она почувствовала неполадки с
голосом.
Напротив этого
семейства жила милая латышка Лайма Яковлевна с мужем, слепым
инвалидом-надомником, бывшим белым кавалеристким офицером.
В самом конце
нашего длинного коридора, по которому нагло разгуливали кошки и сновали
обнаглевшие мыши, почти напротив общего туалета, жило семейство Бадьевых.
Мать ,прокуренная и вечно пьяная, подрабатывала у соседей мытьем полов, с
младшей же Бадьевой я учился в одном классе, а ее старший брат , Слава, пару
раз побывал в тюрьме. Старшая же девица Бадьева, Лариска, с трудом
окончившая семилетку, подцепила себе иностранного жениха. Она привела в наш
коридор, какого то замухрышку-итальянца по имени Лука, слушателя Высшей
партшколы, который вечно крутился около плиты, варя себе макароны. Потом они
уехали в Италию, где Ларка, стала преподавать русский язык \!!!\Помню,
как через какое-то время она объявилась в нашем пропахшем мышами и кошатиной
коридоре. Все сбежались поглазеть на «иностранку». Лариса красовалась в
невиданном для начала 60-х стеганном нейлоновом халатике и источала
совершенно неуместные тут запахи французских духов. И это в пору «Красной
Москвы» и простеньких духов «Ландыш»! А когда она меня чмокнула в щеку, то
от этих чужеземных запахов я чуть в обморок не упал. Хотя парень я был хоть
куда! В сатиновых синих шароварах и кожаных сандалиях со скрипом. Про шикарные кудри уж и молчу.
Вот
таким выглядел наш коридор на Петровке. Первая справа дверь вела в
комнату
дедушки с бабушкой. На почтовом ящике красовалась надпись
«Николай
Лазаревич Зайковский». Около огромного сундука в меня порой «за
примерное
поведение» ставили в угол. Следующая дверь была наша.
Рядом
с ней газовая плита , на которой мой папа жарил его любимую картошку с
неизменной газетой в руке.
Рассказывая
о нашем доме, нельзя не упомянуть и так называемом черном ходе. В домах дореволюционной постройки, кроме
главного входа, предназначенного для жильцов, имелся еще и второй
дополнительный вход, как правило темный и неухоженный, для прислуги и
дворников. Там стояли помойные ведра, стены были закопченные, лампочки
зачастую не горели. Нам , сопливым мальчишкам, было страшно интересно
наблюдать за великовозрастной шпаной, что облюбовала себе черный ход.
Итак,
уважаемый читатель уже имеет немного представления о нашем доме, громадой
нависшем над древней Петровкой. О ее древней истории говорят и Петровские
ворота \так называется сейчас один из примыкающих переулков\, которые
когда-то, давным-давно, вели к Кремлю, и Петровский монастырь построенный из
темно-красного кирпича, в котором венчался Петр Великий. Кстати, в пору
моего детства, этот монастырь был в плачевном состоянии. Мы его называли
«церковкой» и в тамошних полуразрушенных стенах с
увлечением играли в казаков-разбойников. А в необъятном дворе нашего
дома всем знакомый каток «Динамо», который тоже имеет древнюю историю.
Доподлинно известно, что каток этот существовал аж \!!!\в с начала 18-го
века и во времена Петра Первого на нем катались горожане. В пору же моего
детства, каток этот пользовался огромной популярностью. Днем там каталась
детвора под присмотром мам-пап и няней, а вечерами над катком звучала музыка
и кружились по льду сотни людей. Здесь можно было увидеть и солидные пожилые
пары, и непременно в серых кепи-букле, московскую шпану, с папироской в
зубах, так и норовящих врезаться в какую-нибудь юную девицу, и просто
простых горожан, с увлечением нарезающих круг за кругом на «фигурках» и
«гагах». Коньки «канадки» еще были большим дефицитом, недоступным
большинству. А малышня вообще каталась на коньках привязанных веревками к
валенкам.
И
сейчас, когда я живу так далеко от Улицы моего детства, нет-нет , да и
вспоминаю ее мостовую, выложенную черной брусчаткой, с чугунными столбиками
у подворотен, к которым когда-то кучеры привязывали своих лошадей, старинные
двух и трехэтажные дома с фамильными гербами, окруженные ажурными коваными
оградами, Страстной бульвар , по имени Страстного монастыря, снесенного в
60-х под кинотеатр «Россия» ,на котором прошло мое детство, медленно
ползущий приземистый, как черепаха, желто-синий троллейбус 11-го маршрута,
чудом уцелевшие витринные стекла магазинов с причудливыми рисунками и
вензелями и многое другое, что чем то напоминало старую Москву.
Петровские ворота, угол Страстного бульвара. Неизменная тетка, продающая
восхитительную шипящую газом, газировку за 4 копейки с двойным сиропом.
Каждый
раз, приезжая в Москву, я непременно иду на свою Петровку. С трепетом
заглядываю в свой двор, когда то, в далеком детстве, казавшимся мне
необъятным, а ныне довольно тесным и мрачноватым, наверно от высоченных
тополей, что нависли над ним. Неспешна иду по Петровке, порой не узнаю
знакомые фасады домов и магазинчики, что когда- то помещались там. Офисы,
банки, лимузины, бутики с яркой аляповатой рекламой. Все сверкает, все
движется и мелькает. Как вкопанный стою перед восстановленной маленькой
церквушкой в Крапивенском переулке, с сияющей на солнце золотом маковкой. С
удивлением нахожу на месте неказистого двухэтажного дома в Рахмановском
переулке стоянку для служебных авто, где расхаживают гренадерского роста в
добротных костюмах водители, поджидая своих боссов. Конечно же, разве этим
водилам и их боссам вдомек , что в этом снесенном домишке жил и умер великий
Виссарион Белинский. Интересно куда мемориальную доску дели.
Ушла в небытие
та старая, добрая Петровка, по которой на моих глазах неспешно прогуливался
великий актер Игорь Ильинский, с непокрытой, несмотря на позднюю осень,
головой, что жил на Дмитровке. Или же очень древний, как мне казалось,
старец, с огромными обвислыми седыми и обкуренными усами, в генеральской
шинели еще царского образца \!!!\ с эмблемами медицинской службы. Нынче
здесь, на Петровке, совсем другая жизнь, другие персонажи. Не гоняют уже по
дворам на самокатах и великах детвора, давно расселили коммуналки и
коридорные системы, где и комнаты то толком никто не запирал . Где соседи
запросто ходили друг к другу за спичками-солью или подивиться сквозь
наполненную глицерином линзу на маленький экран КВНа. Нет, не клуба веселых
и находчивых. Так назывался один из первых телеприемников, с экраном чуть
больше почтовой открытки.
И
все равно я буду приходить на улицу своего детства. И вспоминать атмосферу и
запахи того времени. Как важно шествовал со своим дедом, в настоящей, хоть и
детской, черкеске с серебряными патронами и в мягких сапожках, как гоняли
мяч в школьном дворе и, чего греха таить, собирали папиросные окурки. Тогда
мне было невдомек, что в стоявшей бок о бок с моей школой, 170-й в те же
годы учились и Андрей Макаревич, и его тезка А.Миронов, и Аркадий Арканов с
Григорием Гориным. Кто знает, может кто то из них и сталкивался в проходном
дворе с кучерявым пацаном, летевшим после школы домой, чтобы закинуть
подальше ненавистный портфель и отправиться гулять в свой любимый двор. А
может быть и нет. Хотя почему то очень хочется верить в это.
Итак,
когда же мы поселились на Петровке. Вернее мои дед с бабушкой. А произошло
это в 1921 году, когда мой дед, Николай Лазаревич Зайковский, переехал со
своей молоденькой голубоглазой женой Ниной Марковной из Петрограда в Москву.
Познакомились они в 1918-м и несколько необычно. Мой дед в то время служил в
Красной гвардии, переименованной в том же году в ВЧК. Носил кожанку и
револьвер. С сотоварищами проживал в брошенной квартире на Невском ,
принадлежавшей камердинеру Николая Второго. Кстати, зеркало в черной раме,
что висит у Маши в московской квартире как раз то самое. В ту лютую зиму
квартиру эту отапливали мебелью красного дерева и взломанным дубовым
паркетом. С отцом своим мой дед старался на людях не общаться, так как он
был преуспевающим нэпманом и держал меховой магазин на Невском. Короче
говоря, классовый враг. И вот однажды, проходя мимо отцовского магазина, дед
заметил бедно одетую, но очень симпатичную девушку, которая разглядывала
выставленные в витрине товары. Мой дед Николай попытался заговорить с ней,
но незнакомая блондинка бросилась от него наутек. Николай неотступно
следовал за ней. Она вскочила в уходящий с Витебского вокзала поезд - он
последовал за ней. Короче говоря, он преследовал Нину \Нехаму\ до самого
ее дома в Витебске. Проследовал за ней в бедно обставленный дом и
представился ее родителям. Отец Нины Марк \Менахем-Мендель\, в честь
которого я и ношу свое имя,
Зима стояла
лютая, в доме Немчонков было не топлено. Видно не было у них на то денег.
Николай обошел соседские дворы и в одном из них заприметил большую поленицу
дров. О, решил Николай, видать богатеи! И размахивая перед носом хозяев
мандатом Революционной Красной гвардии, реквизировал у них подводу дров,
которую немедля привез к дому Нины. Короче, в конце концов, перед его
напором родители Нины сдались и Николай увез мою бабушку к себе, в
Петроград.
И прожили они
вместе долгую жизнь, на год пережив свою золотую свадьбу.
Моя
бабушка Нина.
Фотография начала 20-х годов.
Мой дед
Николай во втором ряду слева. С товарищами по работе в ЧК. 1919 год.
Родился
мой дед Коля 5 августа 1893 года в селе Александровское на Шлиссен бургском
тракте, рядом с Петербургом, в семье кантонистов. Сейчас уже мало кто знает
кто такие были кантонисты. Со времен Николая Первого из еврейских
местечек силой
забирали наиболее крепких 13-летних мальчиков, крестили их и готовили к
воинской службе. Забирали их на 25 лет, а их семьям было дозволено селиться
вне еврейской черты оседлости. Эти же и другие привилегии распространялись и
на последующие поколения. Так семья Зайковских очутилась среди немецких
колонистов под Петербургом.
Отец
моего деда, Лазарь Зайковский, служил конюшенным наездником у князя Львова,
впоследствии член Временного правительства при Керенском. Он считался очень
неплохим знатоком конного дела. Кроме того, его отличал очень крутой
Когда деду было
около 8-ми лет, мама его умерла, а еще через год был арестован и сослан
отец. Его ошибочно схватили в результате полицейской облавы в Петербурге
после покушения на царя Александра. Так мой Дед попал к дальней родне,
жившей в Либаве \ныне Лиепае, что в Латвии\. По рассказам деда, он очень
страдал там из-за его жадного и сурового глухого дядьки. И в один прекрасный
день он, 9-ти летний мальчишка, сбежал из ненавистного дядиного дома.
Скитаясь по городу, случайно оказался в порту и напросился юнгой на какой-то
корабль, курсировавший между Либавой и Сан-Франциско. Во время стоянки в
американском порту маленький Коля отправился бродить по городу и неожиданно
очутился около Русского кладбища. Можно себе представить, что переживал он,
несчастный сирота, проходя по аллеям этого кладбища. Сел на лавочку,
вспомнил маму, которую так нежно любил и вспоминал до последнего своего
вздоха, вспомнил и сестренку, которую отправили в Америку к неизвестным
родственникам…..И крепко заснул. Проснулся только утром. Бросился обратно в
порт. К великому ужасу его пароход уже отплыл. Так мой дед остался
один-одинешенек в чужой стране.
Как
же я любил слушать бесконечные рассказы моего замечательного Деда о его
годах проведенных в Америке! Я с удовольствием забирался на широченную
железную, с золотыми квадратными набалдашниками, дедову кровать и затаив
дыхание принимался слушать его истории. Как он поначалу примкнул к таким же,
как и он, беспризорникам. Спали они в купальных кабинках на берегу океана.
Мальчишки были всех цветов кожи. Там были и пуэрториканцы, и негры, и
итальянцы, и он, мальчонка из далекого Петербурга. Пропитание добывали кто
как мог. Маленькому Чарли Сакауски \так стали его звать на американский лад\ запомнилась одна добрая чернокожая работница с кондитерской фабрики,
которая выносила ему иногда с работы огромный пакет обрезков печенья. Иногда
даже куски горького необработанного шоколада. По словам деда, шоколад этот
был и вправду горек. Но голод не тетка! Ребята были рады и этому лакомству.
Иногда Чарли
удавалось, несмотря на конкуренцию, заниматься продажой газет и сигарет
вразнос. Когда в карманах позвякивали монетки, то он бежал полакомиться
мороженым. В вафельный стаканчик насыпали толченную ледяную крошку и
Вот такой
мне запомнилась комната дедушки и бабушки на Петровке. На правой стене- уже
упомянутое зеркало и старинные тарелки, что ныне висят в моей
Дед
не раз вспоминал и свою учительницу, которая жалела его, сироту, и нередко
угощала чем-нибудь вкусным. Надо было слышать, с какой теплотой он
рассказывал мне о тех простых американцах, с добрым сердцем и открытой
душой, которые порой могли приласкать и обогреть маленького Чарли.
С младых ногтей
мой дед впитал в себя любовь к лошадям. Ведь еще совсем малышем он часами
находился рядом с отцом в конюшне, где тот дрессировал и выезжал этих
прекрасных животных. И понемногу впитал в себя секреты конного дела. Потом
он не раз говорил, что считает лошадь самым умным и преданным животным.
И вот однажды в
чужой и незнакомой стране это все пригодилось ему. Как то гуляя, маленький
Чарли наткнулся на площади на скопление людей. Пробившись вперед, он увидел,
как по кругу на длинном поводе водят красивого жеребца, а вокруг столпились
оживленные покупатели. Никому из публики было невдомек, что лошадь то была…
слепой! Дед объяснил мне, что для несведущего человека практически
невозможно определить зрячая ли лошадь или нет. Но для маленького мальчишки
чуть ли не с пеленок росшего рядом с лошадьми это был не секрет. И тогда он
сделал шаг вперед и сказал присутствующим, что этот жеребец слеп. Конечно
ему поверили наверно не сразу. Но факт остается фактом. К нему подошел один
господин и спросил не хочет ли он работать у него, помогать по дому и самое
главное, помогать присматривать за его конюшней.
Чарли
согласился. Так он обрел свой первый дом в Америке. Не беда, что спать ему
приходилось спать в чулане где хранили уголь, а работать по дому и на
конюшне от зари до зари. Главное, что теперь он жил в доме, а не ютился, где
придется.
На кухне в доме
Резников, так звали хозяев, в клетке жил большой говорящий попугай. И когда
голодный Чарли украдкой брал кусок сахара, то эта противная птица при
появлении хозяина начинала истошно кричать: «Чарли, шугар! Чарли, шугар!»
Потом дед
наловчился накрывать клетку с попугаем тряпкой, прежде чем поживиться
чем-нибудь.
Однажды, когда
в доме никого не было, а маленький Чарли спал в своем чулане, в доме
разразился пожар. Чудом мальчишке удалось спастись. Соседи потом
поговаривали, что хозяин, господин Резник, сам умышленно поджег свой дом,
чтобы потом получить страховку. После этого случая мой дед уже не вернулся к
нему, а отправился на поиски другого места.
Кем только не
пришлось ему подрабатывать на кусок хлеба, где только не приходилось ему
искать себе крышу над головой, сколько слез он пролил, вспоминая оставленный
отчий дом. В конце концов он приглянулся одному местному конезаводчику,
который взял его к себе.
А с его первым
хозяином, а вернее с его сыном, моего Деда судьба свела через почти
шестьдесят лет самым удивительным образом. А дело обстояло так. Моего деда
нередко приглашали в качестве почетного гостя на конные международные
аукционы. К тому времени он уже почти совсем ослеп, и я часто сопровождал
его. И вот сидим мы с дедом на трибуне для почетных гостей. По радио
объявляют, что такую то лошадь приобрел мистер Резник из Соединенных Штатов.
Дед тут же встрепенулся и попросил подвести его к этому мистеру. Это
оказался сын того самого Резника, что поджег свой дом вместе с маленьким
Чарли. Невозможно передать эту волнующую сцену. Я тогда удивленно смотрел на
своего мужественного и сильного Деда, который обнимался с каким то
незнакомым дядькой, что то возбужденно говорили друг другу на английском. А
по их лицам текли слезы. Каждый плакал о своем. Мой Дед Николай плакал о
своем далеком и трудном детстве, о любимой маме, о своей первой американской
учительнице, о своих друзьях-беспризорниках, что остались там, в далекой
Америке.
Дед
Коля со своим любимцем Маркелом, как он звал меня. Даже эту синюю
миску с
крапинками до сих пор помню. И ненавистную геркулесовую кашу!
Тоска
по Родине заставила моего деда, к тому времени уже прочно обосновавшемуся в
Америке, неплохо зарабатывающему на конном поприще, вернуться в Россию. Шел
1915 год. Россия погрязла в Первой мировой войне, которая шла уже второй
год. И вот корабль с молодым двадцатидвухлетним Чарли Сакауским
пришвартовывается в либавском порту, в Латвии. Кого вы думаете он встречает
на берегу? Во веки веков не догадаться. Своего отца, Лазаря !!! Объятия,
слезы радости, расспросы…Отец жалуется на свое бедственное положение, и
Чарли \Николай\ без всяких колебаний расстается с довольно крупной суммой
денег, что привез с собой. Не знаю достоверно, обещал ли мой хитрющий прадед
вернуть деньги или нет. Не это важно. А важно то ,что Николай решает идти в
царскую армию, на фронт, воевать за Отчизну свою, за Россию. Сейчас
нынешнему поколению этот шаг может показаться по меньшей мере странным. Увы,
ныне патриотизм чаще всего ассоциируется с национализмом. Для таких же, как
мой дед пойти на за защиту Родины был вполне осознанный шаг.
Прошли два года
войны, которые Николай прослужил в кавалерии. Где же еще? Наступил 1917 год.
Грянула Революция. В стране царил хаос. Николай оказался в то время в
Петрограде. Я никогда не говорил со своим славным Дедом, что побудило его
вступить в Красную Гвардию, встать на защиту Революции. Почему он, уже
поживший на Западе и вкусивший дух капитализма и демократии, не
присоединился к тем десяткам и сотням тысяч ,что в панике покидали свою
Родину. Я не в праве осуждать его выбор. Помню только, как он не раз
говорил, что нет ничего на свете святее и дороже, чем Родина.
Итак,
он оказался в Красной Гвардии, которая впоследствии стала называться ЧК.
В Питере бесчинствовали банды мародеров. Лютой зимой 18-го Николай с товарищами сидел в засаде в квартире, на которую должны были вернуться ее хозяева, бандиты. За дверью послышались шаги и командир приказал Николаю проверить что там. Дед вышел на темную площадку и… увидел, что на него направлены четыре ствола револьверов. Раздались выстрелы, посыпалась штукатурка, голову и плечо обожгло болью. В горячке Николай не заметил, что тяжело ранен. Главное догнать убегавших бандитов. Он выбежал во двор - никого. Спросил у подвернувшегося дворника с бляхой на фартуке, не видал ли он пробегавших мужчин. Тот указал на подвал. Когда же Николай спустился в этот подвал, то в форточку полетела брошенная бандитами самодельная бомба, начиненная обрезками жести и гвоздей. От взрыва Николай потерял сознание. Чудо только наверно спасло его от верной гибели. С тех пор он отмечал два своих дня рождения. 5 августа, когда родился, и тот январский день, когда чудом остался жив.
Николай Зайковский в форме
Красной Гвардии. Петроград. 1918.
Затем,
начале двадцатых, Николая, как специалиста по коневодству, направили в
Первую Конную армию, которую возглавлял легендарный Семен Михайлович
Буденный. Во всех книгах по истории Красной Армии считалось, что Первую
Конную создал маршал Буденный. Через много лет я прочитал, что на самом деле
у истоков прославленной армии стоял Дыбенко, которого несправедливо
репрессировали и расстреляли.
Мой дед Николай первый слева. В
центре снимка, 8-й слева,
командир Первой Конной С.М.Буденный.
Через
много лет, уже после Великой Отечественной, когда Маршал Буденный возглавил
Наркомат \так тогда именовали министерства\ коневодства, он пригласил к
себе деда в качестве референта. В те годы Наркомат находился на углу
Орликова переулка и Садового кольца, где потом было министерство сельского
хозяйства.
В один
прекрасный день, секретарь моего деда Вера Николаевна Тильга прибегает к
нему вся взволнованная и сообщает, что только что ей звонил Буденный и
велел передать, чтобы через час товарищ Зайковский и академик Александр
Витт, известнейший специалист коневодства \как раз его книгу я храню дома
до сих пор\ должны ехать в Кремль на прием к самому Сталину.
В то время
вызов в Кремль рассматривался или как вызов на ковер к усатому хозяину
Кремля с последующим арестом, или… Чаще бывало первое.
Надо было
срочно привести себя в порядок-все таки визит к первому лицу государства.
Вообще надо заметить, что мой дед всегда отличался изысканностью в одежде и
опрятностью. Сказались видно годы проведенные в Америке. Всегда подтянутый,
в накрахмаленной сорочке в тонкую полоску, в твидовом пиджаке и непременно
при галстуке, а также при мягкой фетровой шляпе. Именно таким он мне и
запомнился. И своего единственного и любимого внука он тоже хотел видеть
таким же. Если мы вместе отправлялись в гости или же просто прогуляться в
наш любимый сад «Эрмитаж», то Дед придирчиво осматривал мой костюм, мазал
мою шевелюру бриолином и тщательно расчесывал на пробор. И вышагивали мы с
ним, как два беззаботных джентльмена по нашей Петровке.
Итак,
мой дед быстро спустился на первый этаж Наркомат, где находилась
парикмахерская. Попросил еще раз побрить его и поправить прическу, и
отправился со своим титулованным коллегой в Кремль. Пропуска для них уже
были заказаны. Надо заметить, что в те годы Кремль был закрыт для просто
посещений. Их провели в приемную вождя, где по воспоминаниям Деда он заметил
некоторых членов правительства и Георгия Димитрова, видного болгарского
коммуниста. Затем охранник пригласил пройти в кабинет Сталина, облицованный
деревянными панелями. Присели, с трудом сдерживая нарастающее волнение. Что
то их ждет ?!
Неожиданно для
всех появился хозяин кабинета. Видно он вошел через дверь, искусно
замаскированную в деревянных панелях. Поздоровался и предложил всем сесть.
Неспешно закурил свои любимые папиросы «Герцеговина флор» \а не трубку, как
показывают в фильмах\, открыл маленький блокнотик и обратился к
присутствующим с вопросом, в чем они видят причину массового падежа лошадей
в стране. Надо упомянуть, что в то время коневодство занимало еще достаточно
весомое место в экономике, а кавалерия была расформирована только в 52-м
году. Слово взял Александр Александрович Витт. Он подробно, с научной точки
зрения пытался объяснить Хозяину в чем же кроются причины.
Затем настал
черед Деда. Он хоть и был человеком не робкого десятка, но волнение и
робость перед всемогущим вождем сыграли с ним злую шутку. Он , обращаясь к
Сталину, смутился и назвал его Виссарионом Иосифовичем. Тот успокоил его и
предложил продолжать. Сталин был прекрасно осведомлен о своих гостях. Я
хотел бы выслушать теперь большого практика в этом вопросе, сказал он. Дед ,
справившись с волнением, доложил вождю свое мнение, и даже процитировал
Сталина, когда тот, приводя грузинскую пословицу, говорил, что если
посаженное дерево не поливать вовремя, то оно засохнет. Сталин остался
доволен беседой и приглашенные поспешили удалиться из грозного кабинета.
Потом, много лет спустя, Дед не раз вспоминал эту встречу.
Особенно, когда по телевизору шел фильм со Сталиным. Да, видно такие встречи
забыть непросто!
На этой старой фотографии мой
прадед Марк, чье имя я ношу, который погиб в газовой камере в Витебске в
годы войны. Когда фашисты уже
стремительно продвигались по
советской земле, Дед Николай срочно выехал в Витебск и пытался уговорить
Марка немедля увозить семью подальше. Увы, тот и слушать не стал! Был уже
тут немец в Первую мировую, отвечал он, нормальные культурные люди, общались
с ними на идише, так похожем на немецкий. Никуда мы не уедем и не оставим
наш дом и наш сад. Святая наивность, погубившая тысячи таких, как он.
А на его плечах сидит его
внучка, маленькая Ревекка, моя мама.
Пишу эти строки и плачу, также
как когда-то плакал мой Дед Николай, к прижимая к своим почти ослепшим
глазам фотографию своей дорогой мамочки. Светлая им всем память!
Теперь,
уважаемый читатель, давайте вернемся в середину двадцатых годов. После
Первой Конной моего Деда вновь призвали на работу в органы. Так тогда
называли ВЧК, а позднее зловещее НКВД. Он был направлен на работу в
контрразведку. Вспомнили, что Дед прекрасно владел и немецким, и английским.
Естественно, что об этой поре его жизни Дед мало что рассказывал. Разведка,
да еще зарубежом! Знаю только, что его засылали на нелегальную работу в
Китай, в Синьдзянскую провинцию и страны Прибалтики. Мне было жутко
интересно слышать рассказы Деда о работе чекистов-разведчиков. Слежка,
конспирация, изменение внешности за считанные минуты…Я зачарованно слушал
его и иногда, идя по своей Петровке, тоже представлял себя разведчиком,
который уходит от слежки. Дед даже учил меня простейшим приемам, как это
проделывать.
Об одном
эпизоде Дед все же рассказал, причем с долей иронии. Ему пришлось в
очередной раз нелегально переходить границу с буржуазной Латвией.. Путь Деда
пролегал через лесные угодья. Стояла золотая осень, день выдался на
удивление солнечный и тихий. Маршрут, по которому следовало пройти, был Деду
уже знаком. Ничего не предвещало беды. Когда он вышел на просеку, то заметил
приближающегося навстречу господина, одетого в добротный охотничьий костюм.
В руках у него был охотничьей карабин. Прямо скажем, неприятная ситуация. И
вот они наконец приблизились друг к другу. Первым заговорил этот самый
холенный господин, приложив руку к шляпе с пером.
- Зайковский, сказал он с немецким
акцентом.
У Деда все
похолодело внутри. Провокация, подумалось в тот же миг! Но он непринужденно
представился тем именем, которое значилось в паспорте, полученным перед
заданием. И тоже поприветствовал незнакомца. После этого каждый из них
продолжил свой путь, а Дед еще долго вспоминал встречу с однофамильцем.
В 1933 году
прокатилась первая волна жестоких репрессий среди сотрудников НКВД. Не
прошла беда мимо и Деда. В дверь постучали. На пороге стоял сотрудник
органов, которого Дед прекрасно знал по работе. С ним были еще двое в
штатском. Все происходило очень банально, примерно как показывают в фильмах
о том непростом времени. Начался обыск. Библиотеки у Деда не имелось. Долгие
годы он тщательно скрывал, что практически не читает по-русски. Ведь в школу
то ему пришлось ходить американскую. Когда же проводившие обыск хотели
пройти в отгороженную часть комнаты, где в то время спала маленькая Ревека,
то Дед встал на пороге, загородив собой дверь.
- Там спит моя дочь, прошу Вас не
тревожить ее. Туда войдете только через мой труп, обратился Дед к старшему
сотруднику по имени-отечеству.
- Ладно, ладно, верим тебе, Николай
Лазаревич. Давай-ка, собирайся, проедим на Лубянку \так тогда величали
Большой дом на Дзержинке\
Так мой Дед
попал во внутреннюю тюрьму НКВД. Ему инкримировали полную чушь. Дескать, он
знал, что его резидент в Латвии сотрудничал с немцами, а Дед об этом не
доложил наверх. Его поместили в «каменный мешок», как называли крохотные
камеры, где лежа даже ноги нельзя было вытянуть. Начались бесконечные
допросы. Каждые два-три часа, чтобы лишить заключенного сна. Бабушку ,как
жену врага народа, работавшую в институте на Солянке рентгеновским техником,
конечно тут же уволили. Друзья и близкие боялись даже навещать ее дома. Об
этих временах написано более, чем достаточно. Однажды у бабушки Нины в
магазине выкрали все продуктовые карточки. Беда, да и только! Где достать
продукты для маленькой дочки? Но нашелся отважный человек, пришедший на
помощь. Приятель Деда еще со времен Первой Конной армии, Онуфриенко, который
узнав о беде, не побоялся прийти на Петровку. Через много лет моя мама
прочла случайно в газете заметку о прославленном кавалеристе, генерале в
отставке, Онуфриенко со Ставропольщины.
И отыскала его
через редакцию!
Деда все же
освободили через шесть месяцев, что было редкостью по тем страшным временам.
В органы он конечно не вернулся, а пошел работать в коневодство,
инспектировать конные заводы.
Контрразведчики 20-х. Мой Дед в
центре. Что бы ни писалось после перестройки о чекистах, о том массовом
терроре в стране, я горжусь своим Дедом и его бесстрашных товарищах, с
риском для жизни работавших в глубокой конспирации. Разве они могли отвечать
за те гнусные преступления, что творила верхушка НКВД и усатый хозяин, что
восседал в Кремле?
Грянула
Великая Отечественная война. Пусть это и звучит высокопарно, но такие как
мой Дед просто не могли отсиживаться в тылу, на теплых местечках. По
возрасту Николай Зайковский не подлежал призыву на фронт. Но надо было знать
его характер. Он подал заявление в Народное Ополчение и попал в
кавалеристкую бригаду прославленного генерала Льва Давыдовича Доватора,
которому посмертно Сталин присвоил звание Героя Советского Союза. Конники
Доватора сражались на Калининском фронте, наводя свои рейдами настоящую
панику среди немцев. Зимой 1942 дед был тяжело ранен при минометном
обстреле. Помню, как я мальчишкой любил рассматривать дедову израненную
спину, в причудливых рубцах.
Его поместили в
военный госпиталь, который помещался в б. Екатерининской больнице, что у
Петровских ворот. То есть по соседству с их домом. Но я забыл поведать о
главном. Бабушка Нина была в полной уверенности, что ее муж в настоящее
время находится в командировке на конных заводах. Ведь она регулярно
получала от него теплые и заботливые письма! Вы верно догадались. Уходя на
фронт, Дед попросил своего приятеля, который действительно разъезжал по
тыловым конным заводам, отсылать бабушке заранее написанные письма.
В госпитале
Деда узнала женщина-парикмахер, которая приходила брить раненых.
Бывшая
ВСХВ, а потом ВДНХ. Год, этак 1955. Дед, работавший в то время в павильоне
коневодства решил приобщать своего внука к конному делу.
На заднем
плане видно, как милиционеры пытаются сдержать восторженную толпу москвичей
и гостей столицы. Жаль только, что гордого за своего внука Маркела Деда нет
на фото. Видна только его рука в правом нижнем углу фото.
После
войны жизнь Деда была неразрывно связана с коневодством. Он работал
референтом-консультантом у маршала Буденного. Кстати, меня, десятилетнего
юного художника, Дед привез к престарелому Маршалу на его дачу в Баковке под
Москвой, где я пытался изобразить портрет Буденного. Что стало с рисунком не
помню. Помню только старого усатого дядьку слезающего самостоятельно с
лошади.
Потом Дед был
главным зоотехником в павильоне коневодства на ВСХВ, куда меня часто
привозил с собой. Часами я заворожено бродил по конюшне, путаясь под ногами
у взрослых.
Тесные связи у
него были и с Тимирязевской сельхозакадемией. И туда Дед водил меня нередко.
Там же меня, четырехлетку, усадили впервые на лошадь. Моего Деда настолько
уважали и любили, что на могиле той самой лошади, установили табличку с
надписью. «Здесь похоронена лошадь по кличке Дача, на которой сидел
маленький Зайковский». Удивительно, но факт!
Помимо всего
прочего, Деда приглашали и на съемки фильмов в качестве дрессировщика конных
трюков. Например, в фильм «Застава в горах». А на съемках фильма «Смелые
люди» Дед познакомился с Народным артистом Грибовым, дружба с которым
продолжалась много лет. Я много расспрашивал Деда, о том , как же снимали
все эти сцены с лошадьми. В эпизоде, когда из горящей конюшни герой фильма,
которого играл Гурзо-старший, Деду пришлось самому исполнять этот непростой
трюк. А когда надо было снять, как маленький жеребенок Буян подходит к
ослице и сосет у нее молоко, Дед пошел на хитрость. Под ослицей была яма, из
которой доносилось лошадиное ржание, чтобы обмануть жеребенка. В яме же
сидел Дед, который здорово имитировал голос лошади.
Одни
из самых ярких воспоминаний детства у меня связаны со старым цирком на
Цветном бульваре. Деда связывала дружба со многими известнейшими цирковыми
артистами тех лет. Тут и Марк Местечкин, многолетний руководитель цирка, и
братья Кантемировы, непревзойденные джигиты-наездники, дрессировщик Дуров,
его помощник Исаак Бабутин, блестящий наездник Манжелли, великие клоуны
Карандаш и Олег Попов. Этот перечень наверно можно было бы продолжить еще.
Просто это те фамилии, что сразу приходят на ум.
Для меня походы
в цирк всегда становились праздником. А водил меня туда Дед очень часто. Я
гордо восседал у него на плечах , с восторгом предвкушая новую встречу с
удивительным миром цирка. Если это было дневное репетиционное время, то я
тут устраивался поближе к арене, чтобы вблизи, затаив дыхание, следить за
артистами. У меня просто голова кружилась от того неповторимого запаха, что
витал над ареной. Запаха свежих опилок, конского пота и животных, и еще чего
то невиданного. Темнели кресла зрительного зала, обитые вишневым плюшем,
отовсюду свисали десятки тросов, веревок и трапеций. Суетились рабочие
манежа. Я только успевал крутить головой.
Во время
представлений меня почему-то больше всего привлекали две вещи. Во-первых,
шталмейстер, который так неподражаемо торжественно объявлял выход артистов.
Мне доставляло наслаждение дождаться той минуты, когда он громовым голосом
объявлял антракт. Ну, а во-вторых, я мог пол представления неотрывно
наблюдать за оркестром. В особенности за тем дядькой, который стоя
размахивал маленькой палочкой.
В цирке
существовала такая вещь, как «подставные» зрители. Во время представления
артисты выбирали из зала какого-нибудь человека и приглашали его на арену
поучаствовать в номере. Как правило, это были «подставные». Однажды и мне
посчастливилось быть «подставным» ! Это произошло во время номера великого
русского дрессировщика Владимира Дурова, чье имя носит известный в Москве
«Уголок Дурова». Помню, как он вывел меня, счастливого и радостного, на
арену и предложил дать булку бегемоту. Я не видел и не слышал ничего вокруг
от охватившего волнения. А как завистливо смотрели на меня зрители, когда я
вернулся на свое место!
В антракте Дед
угощал меня в буфете и мы отправлялись за кулисы. С восторгом я наблюдал там
за артистами, которых только что видел на арене. Сильными, мужественными и
ужасно красивыми. Как же я им завидовал! Не проходил мимо и клеток со
зверями. Как то раз один артист взгромоздил меня верхом на старую слониху,
сморщенную и вальяжную. Тогда то наверное я представлял себя настоящим
циркачом.
На одном из
представлений, в антракте, мы с Дедом как обычно прогуливались за кулисами,
или еще как их называли артистические уборные. Навстречу нам попался
маленький рыжий человек в круглых очках на носу. Увидев Деда, он
стремительно нырнул в сторону. А был это, ни много не мало, сам Карандаш,
великий клоун, Народный артист Румянцев. Потом Дед рассказал мне, что в 1956
году он подготовил Карандашу номер с дрессированной ослицей и клоун
блистательно выступал с ней в тот год в Бельгии. По договоренности Карандаш
должен был уплатить Деду 16000 старых рублей. Сумма по тем временам очень
солидная. Великий клоун славился своей неимоверной скупостью и так ничего не
заплатил. Вот он и избегал Деда.
Вспоминаю, как
мы ездили с Дедом в гости к Исааку Бабутину, помощнику Владимира Дурова,
великого дрессировщика, где я играл с его ручными обезьянками, и к
известнейшему наезднику Манжелли. Как Дед всегда находил за кулисами своего
друга Аликбека Кантемирова, непревзойденного джигитовщика. Когда он выступал
со своими братьями, то у зрителей дух захватывало от их сумасшедших трюках
на лошадях.
Однажды я гулял
во дворе, когда к Деду на Петровку пришел в гости солнечный клоун Олег Попов
с женой. Как же я плакал, когда потом узнал об этом! Не увидеть самого
Попова!!!
А самое
красочное цирковое представление мне посчастливилось увидеть в 1957 году.
Оно было специально поставлено для участников Фестиваля молодежи и
студентов. В темном зале фосфорицировали белые блузки зрителей, арена была
превращена в бассейн. Блистали лучшие артисты цирка того времени. Впервые на
арене вместе выступали и Никулин с Шуйдиным, и Олег Попов , и Карандаш со
своей черной собачкой Кляксой. Великолепные конные номера, дрессировщица
Ирина Бугримова и многие другие. Лучшего циркового спектакля я с тех пор не
видел. На мой взгляд советский цирк того времени был один лучших в мире.
Еще один любопытный эпизод из дедовой биографии. Где то в 50-х годах при постановке в Большом театре оперы «Хованщина» было решено, что по ходу спектакля на сцену въезжает на коне Царь. Роль Царя исполнял Народный артист Марк Рейзен, которому никак не удавалась эта конная сцена! В жизни он не сидел на лошади, а тут еще и на сцене Большого. Пригласили тогда Деда стать дублером Рейзена. На премьере присутствовала и моя бабушка Нина. Она потом не раз вспоминала, как сидела в директорской ложе и как на сцену въехал на коне загримированный под Царя мой Дед. Сидевшая неподалеку какая то дама воскликнула: « Ах, душка Рейзен, как он великолепен на лошади!» А мой Дед еще не раз гарцевал по сцене Большого театра и никто из зрителей не догадывался, кто на самом деле сидит на лошаде. На этом его артистическая карьера и закончилась.
На
обороте Дед написал - Моим любимым дорогим Ниночке и Веккочке !!
Папа Коля
Москва
22-8-42 г. Западный фронт Ржевское направление
Вот
такая интереснейшая биография была у моего Деда. Я ничего не преувеличивал и
не приукрашивал. Только то, что рассказывалось у нас в семье. А то, что Дед
дружил с известнейшими в стране людьми, казалось мне само собой
разумеющимся. Ну как же, это ж мой любимый Дед! Как же иначе. Не раз я
слышал, как он беседовал по телефону с четырежды Героем Советского Союза
летчиком Громовым, с Народным артистом Алексеем Николаевичем Грибовым, со
всемирно известным кукольником Образцовым, с которым Дед организовал мне
встречу у него в театре. Тот тепло побеседовал с юным художником и дал мне
задания. Увы, потом я проболел долго и не пошел к Образцову снова. О чем
очень сожалел, немного повзрослев и поумнев.
Нередко Дед
обращался к своим друзьям за помощью. Нет, не для себя! Упаси и помилуй, как
говорится. Он старался помогать всем. И близким, и совершенно далеким
знакомым. Это были пожалуй единственные случаи, когда он говорил неправду.
Всех , кому надо был помочь, Дед называл своими племянниками или близким
родственниками. А просить что-либо для своей семьи считал недостойным.
В наше
прагматическое время все это кажется чудным и странным. Но именно таким был
мой славный Дед, да и впрочем многие люди того времени.
Здесь
Петровка 26 квартира 196 Марику Кунину
Радость
наша, сегодня в твою первую годовщину желаем тебе вести и быть здоровым,
честным, прилежным , смелым, настойчивым, трудолюбивым на гордость Родины,
на страх врагам. Храни наше первое послание. Не забудь прочитать его в кругу
родных и близких двадцать шестого апреля две тысячи сорок
Этот
пожелтевший листок я обнаружил в родительском архиве несколько лет назад.
Эти строки написал мой любимый Дед Николай. 26 апреля 1950 года. И у меня
дрожат руки, когда бережно беру его в руки. И вижу перед собой добрые и
любящие глаза моего Деда.
Всего понравилось:4
Всего посещений: 4050
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer1/MKunin1.php - to PDF file
Комментарии:
Ирина
Москва, Россия - at 2018-09-23 23:12:23 EDT
Марк, я прониклась, до слез. Езжу мимо Петровки, не знала что ты там жил. Слог изумительный, читалось не могла оторваться.
Николай
Москва, Россия - at 2015-03-03 17:20:22 EDT
Марик-порадовал! Прочитал с удовольствием. Молодец и слог хорош, и тон верно взял. Пишите- хватит рисовать!
Наталья МОИСЕЕВА
КОЛОМНА , Россия - at 2015-02-22 08:37:07 EDT
Это чудесные воспоминания своего детства. Помнить историю рассказов любимого Деда дорогого стоит. Жаль, что я не знаю ничего о своем дедушке, так как моя мама стала сиротой с момента своего рождения. Очень правильное решение увековечить на письме свое прошлое детство для потомков. Они должны знать свои корни, быт и нравы прошлой жизни предков. Спасибо большое за Ваш труд!
райский либерал
- at 2015-02-21 11:20:42 EDT
"Что бы ни писалось после перестройки о чекистах, о том массовом терроре в стране, я горжусь своим Дедом и его бесстрашных товарищах, с риском для жизни работавших в глубокой конспирации. Разве они могли отвечать за те гнусные преступления, что творила верхушка НКВД и усатый хозяин, что восседал в Кремле?"
---------- РЛ --------
А в ЧК и НКВД вашему дедушке не тошно было?
Соплеменник
- at 2015-02-21 11:06:07 EDT
Понравилось!
Есть некоторые неточности. Скажем, здание (Петровка 26), как я помню, не имеет полуподвального этажа.
http://moskva.kotoroy.net/userdata/1307432532_1.jpg
Хотя, м.б. ошибаюсь именно я, а не автор.
Есть нелепость. Генерал-полковник авиации М.М.Громов быд единожды Героем Советского Союза, а не четырежды.
Максим Штурман
- at 2015-02-21 01:19:28 EDT
Как-то не сразу взялся за статью, теперь прочитал. Очень содержательно. Детали жизни, цены которым нет. Хорошая память для внучек!