Земляк
Мы встречались в израильском Союзе воинов и партизан, инвалидов войны против нацизма. Раскланивались, но, так получилось, что кажется, ни разу за почти двадцать лет не перекинулись и словом. Во всяком случае, до поездки в Танковый музей, где мне предстояло быть гидом, я и не догадывался, что он киевлянин.
В автобусе он подсел ко мне и не умолкал до приезда в Латрун. Я не прерывал его. Даже в местах, которые не могли оставить меня равнодушным.
Возвратившись домой, мне захотелось перенести на бумагу то, что меня заинтересовало в его рассказе. Это была бы ещё одна голограмма, как называются мои коротенькие рассказики. Но неожиданный собеседник задел много такого, что во мне продолжало кипеть. Ладно, всё что может показаться нескромным – выброшу. Оставлю только то, без чего его рассказ был бы не совсем понятным. Авось читатель простит меня и не посчитает это хвастовством. Оставлю всё в такой же последовательности, в которой услышал.
«Ион, сейчас вы поймёте, почему этот разговор начинается так поздно, и почему он не мог не состояться. Я, можно сказать, узнал вас ещё в Киеве. Просто подпись и печать поставил, можно сказать, несколько дней назад.
В Киеве мы ни разу не встретились. Хотя впервые я услышал о вас в ту пятницу, когда мой брат вернулся домой после заседания ортопедического общества. Моего брата вы, безусловно, знаете и помните: Семён Борисович. Ваш коллега ортопед-травматолог. Да, да, не удивляйтесь!
Я знаю, что вы были дружны. Он мне даже рассказал, что дружба не ограждала его от профессиональной субординации. Рассказал, как вы однажды дали ему втык за какую-то гипсовую повязку, сказав, что стыдно допускать такую ошибку врачу, который был на фронте хирургом в медсанбате…
Так вот Сёма рассказал, что случилось на заседании ортопедического общества, на котором обсуждался доклад выдающегося московского профессора-ортопеда-травматолога Аркадия Владимировича Каплана. Кстати, я тоже Аркадий. Тишину после доклада нарушил профессор Новиков. На хорошем подпитии, что не было случаем исключительным, он закричал:
– Какой там к чёрту Аркадий Владимирович, если он Арон Вольфович!
К председательскому столу, хромая, вышел один из самых молодых ортопедов, Деген, и сказал председателю, члену-корреспонденту Академии наук:
– Фёдор Родионович, это пьяное дерьмо – ваш второй профессор, а вы не отреагировали.
– Ну, перестаньте, Ион Лазаревич. Стоит ли прерывать заседание общества?
– Фёдор Родионович. Не странно ли, что именно вы, настоящий русский интеллигент, не отреагировали на антисемитский выпад вашего заместителя? Очень странно. Придётся оказать вам услугу.
И Деген повернулся к профессору Новикову:
– Ну-ка, Николай, вон из аудитории! Я кому сказал? Немедленно! Ты, что хочешь, чтобы я тебя выбросил? Противно, конечно, прикасаться к говну, но придётся. Ты же знаешь, как тебе будет больно?
Новиков встал и, пошатываясь, покинул аудиторию.
Я тогда спросил Сёму: как отреагировали врачи? Он долго думал, уставившись в стенку. Вы же знаете, как он смотрит, когда не может ответить сразу. А потом подробно в лицах показал. Это был интересный рассказ. Высказывание одной профессорши я вспомнил перед самым моим отъездом из Киева:
– Чего ещё можно ожидать от этого бандита?
Перед отъездом в Израиль я прощался с главным инженером нашего завода. То да сё. И вдруг он сказал:
– Завидую тебе, Аркадий. Ты едешь в Израиль. Там Деген. Ты сможешь у него лечиться. А у меня нет такой возможности. Хирург он действительно милостью божьей, хоть и бандит и хулиган. Сёма о вас такого никогда не говорил.
В Израиле я впервые увидел вас тоже в пятницу. Когда я в первый раз пришёл в наш Союз. Чуть раньше полудня. Все сидели за столами, на которых была селёдка, лук, колбасы, хумус, тхина, какие-то салаты, хлеб и, конечно, водка. Председатель Союза Авраам Коэн с рюмкой в руке ходил между столами и рассказывал недельную главу Торы! Как он рассказывал! С каким увлечением! Как соединял Тору с нынешним положением Израиля! И, что удивительно: Тора, а порой с юмором! До чего же умный и остроумный человек! Поразительно, но позже я узнал, что Коэн абсолютно не религиозен. Это же просто невероятно, а так приобщал к Торе ничего не знающих о ней балбесов.
Я заметил вас за крайним столиком. Но ещё не знал, что это и есть тот самый киевский Деген, о котором так много рассказывал мне мой старший брат.
До самой смерти Авраама я не пропустил в Союзе ни одной пятницы. Я уже узнал, что это вы и есть Деген, но удивлялся тому, что вы всегда за крайним столиком. Потом обратил внимание, что абсолютно на всех фотографиях вы всегда в последнем ряду. Честно говоря, это меня удивило. Но я вспомнил, что Сёма не без юмора рассказывал, как в Киеве на всех заседаниях ортопедического общества вы все годы всегда сидели на одном и том же месте – в последнем ряду.
Нет уже этих замечательных пятниц. Стыдно признаться, но только оттуда у меня некоторое, поверхностное, представление о Торе. Чтение Торы меня утомляет. Как-никак, я на четыре года старше вас. А тогда, когда Авраам Коэн, отпивая водку, рассказывал, я казался себе участником каждого события, описанного в Торе. Вот вам и роль личности.
Ничего плохого не могу сказать о нынешнем нашем президенте Союза. Бывший генерал. Человек явно порядочный. Авраам был всего-навсего старшим сержантом. М-да.
Никогда не забуду, как над его могилой вы сказали только одну фразу:
– Сейчас мы хороним наш Союз.
Тогда, можно сказать, я не понял. Сейчас уже очень хорошо понимаю ту вашу фразу над могилой Авраама.
Стал к вам приглядываться. Иногда мне хотелось сказать вам, что я Сёмин младший брат. Но как-то не выпадало повода. Да и десять лет, будучи с вами в одном Союзе, можно сказать, я ничего не знал о вас. Правда, иногда слышал разговоры, что вы хорошо воевали. Но как-то не задумывался над тем, что вы, на четыре года моложе меня, кадровика призыва тысяча девятьсот тридцать девятого года, успели столько повоевать. Старики в Союзе в основном говорили о вас только как о враче. Хорошо говорили.
В девяносто девятом году я прилетел в Киев на Сёмино девяностолетие. Вот тогда в Киеве я узнал о вас именно то, что могло бы меня приблизить к вам. Понимаете, я понял, что вы израильтянин до мозга костей. Причём, такой израильтянин, который не терпит тех своих соотечественников, что в душе не распрощались со своим прежним гражданством. Простите меня, но такие люди, как правило, националисты и шовинисты. А я не выношу националистов.
В тот приезд в Киев я узнал, что вы совсем не националист, что вы были почитаемой личностью среди украинских националистов, и что многие из них были вашими друзьями. Тут я должен перед вами извиниться. На банкете Сёма поднял тост за вас. Многие просили передать вам привет. А я, возвратившись в Израиль, всё ещё не подошёл к вам. Ну, ладно, думал, дружил с украинскими националистами. У скольких ярых антисемитов есть любимая фраза, вроде бы доказывающая их порядочность:
– У меня есть друзья евреи.
– Ну и что?
Многие новые соотечественники сменили идеологию. Был коммунистом – а в Израиле стал ярым антикоммунистом. Понимаете, я ещё не был уверен в вас.
В ту поездку в Киев я ещё не знал, что у вас есть не только медицинские публикации. Совсем недавно мне рассказали, что вы написали много рассказов и даже книги.
И я начал читать написанное вами. Я не большой специалист в литературе. У меня при чтении всего два критерия: интересно, или неинтересно. Так я вам скажу, и это не комплемент, я вообще не умею делать комплиментов. Интересно! Но главное не это. Прочитав ваши рассказы, я, наконец, узнал, что вы не националист и не шовинист. А рассказом «Танк» вы меня взорвали! Я увидел, что мы с вами единомышленники, что я должен подойти к вам. Что я должен объяснить вам, что сделало меня таким, какой я есть.
И вас и меня инвалидами сделали немцы. А мы ненависти к немцам не испытываем. Причём, вы, можно сказать, бескорыстнее меня. У меня основательная причина.
В Израиле от многих я слышу:
– Поехать в Германию? Ни в коем случае! Поехать в страну сплошных антисемитов?
А кто доказал, что Германия страна сплошных антисемитов? Поехать в Германию нельзя, а во Францию можно? А что французы творили во время войны! А задолго до войны? А дело Дрейфуса? И как благородные французы повели себя, когда Дрейфуса уже реабилитировали? Они убили своего великого Золя только потому, что он был за правду, за справедливость, выступил в защиту Дрейфуса.
Да что говорить! Назовите мне страну в Европе стерильную от антисемитизма, куда можно поехать, если в Германию поехать нельзя. В Испанию? В Англию? Может быть, в Хорватию? Придумали миф о благородных датчанах. Но выяснилось, что они вовсе не спасали евреев, а здорово наживались на переправке евреев в Швецию. О Норвегии уже не говорю. И о Латвии, Литве и Эстонии. Чем они отличаются от Украины и Белоруссии? А от областей России, которые были оккупированы немцами? Так может быть и в Россию ехать нельзя?
Одна Финляндия стоит исключением. Только потому, что ею правил благороднейший маршал Маннергейм. Самое смешное, что он был не финном, а самым настоящим немцем, которому по нашим представлениям полагается быть антисемитом. Но в нём не было ни одной клетки с антисемитизмом. Всё не так просто.
По вашим рассказам, я увидел, что вы понимаете это не хуже меня. Не знаю, когда Вы, бывший коммунист, пришли к такому заключению. А я ещё в тысяча девятьсот сорок втором году…
В армию меня призвали, повторюсь, в тридцать девятом году, когда мне исполнилось восемнадцать лет, и я окончил десятый класс. Войну начал под Львовом сержантом-пехотинцем, заместителем командира стрелкового взвода. Не стану вам морочить голову рассказом о моём пути к младшему лейтенанту с одним кубиком на петлицах, и к летнему наступлению под Харьковом в сорок втором году. Какое это наступление! Как мягко-иносказательно сказали бы фронтовики – сплошное блядство, Вы, надо полагать, и без меня знаете.
Меня ранило в левую ногу, в самом верху, возле тазобедренного сустава. Уже потом, через несколько месяцев, врач в госпитале сказал, что мне невероятно повезло. Ещё бы, буквально на миллиметр правее – бедренная артерия. И я через пару минут остался бы без капли крови. Но тогда я лежал беспомощный, один, рядом с трупом моего солдата. Остатки моего взвода убежали. Я их не обвиняю. Если бы меня не ранили, я убежал бы вместе с ними. Обстановочка ещё та!
Больше суток я подыхал от жажды на поле. Кругом ни души. Только трупы. Ни наших, ни немцев. Я мечтал о смерти. В моём пистолете ТТ ни одного патрона.
К концу второго дня, когда уже смеркалось, на меня наткнулся украинский дядька Евмен Полищук. Уложил меня на плащ-палатку. Не знаю, сколько времени он волок меня до своего дома, что недалеко от центра села. Добро, было уже темно, когда он тащил меня по улице. В доме нас встретила его жена Горпына. С испугом она убедилась в моей ярко выраженной еврейской внешности. Сейчас мой шнобель значительно увеличился в размерах. Но и тогда он был отнюдь не маленьким.
Полищуки были людьми немолодыми. Надо полагать, и до войны они не роскошествовали. А сейчас они жили просто на грани голода. А тут ещё я. Мы ели всё. Были бы тараканы, мы бы и их съели. Но Горпына как-то сказала:
– Голод это, конечно, ужасно. Но это не самое ужасное. Самое ужасное, Аркадий, то, что ты яврей.
В селе немцев не было, но за порядком следила украинская полиция. Я не знаю, что хуже. У Полищуков в хате был подпол. А я ведь фактически неподвижный. При малейшем шевелении Полищуки накрывали меня в углу за печью всем, что было в доме. Вы врач и можете себе представить, какой подвиг совершала Горпына, ухаживая за мной. Перевязка раны была невозможна. Место такое, что не перевяжешь. Потом в госпитале врач поражался, как удалось в тех условиях заживить такую рану. Чудо!
Зима. В тот вечер Евмен принёс замороженную кормовую свеклу, мы грызли её. Не могли подождать, пока она разморозится, или сварится, или спечётся. Как мне объяснить вам, что значила эта свекла после более двух суток абсолютного поста. Но была ещё одна радость. Евмен узнал, что Красная армия наступает на Дону. Кто-то из односельчан сказал ему по величайшему секрету. Эта весть была воспринята мною с не меньшей радостью, чем замороженная свекла.
Но начались очень тяжёлые дни. В селе появился немецкий гарнизон. Украинская полиция усилила бдительность, всячески демонстрируя свою верность оккупантам. Я научился полностью замирать, задыхаясь под кучей старых ватников, рванных жёстких лоскутов бывших ковров и прочего тряпья, когда в хату вваливал полицай Василь. Может быть, я стал йогом?
Разумеется, я его не видел. Слышал только. Об этом полицейском с гневом рассказывали Полищуки. В сорок первом году он убивал евреев, прикарманивал все их пожитки. Однажды, когда Васыль приблизился к печи, к куче, под которой я лежал, Горпына симулировала потерю сознания. Полищукам был известен немецкий приказ осени сорок первого года: за скрытие евреев расстрел.
В тот день под своей грудой я сразу услышал, что Васыль вошёл в хату не один. Как всегда я замер. Как всегда умирал от страха. Удар ноги по груде, под которой я скрывался, не причинил мне особой боли. Возможно, и на большую боль я бы не отреагировал. Но, вероятно, слетела какая-то часть укрытия, и Васыль стал разгребать кучу. Я встал. Васыль с трёхлинейкой на ремне отскочил к столу, за которым сидел офицер ЭсЭс
Это был вполне интеллигентного вида человек примерно моего возраста. Звания его я не рассмотрел, так как он был в расстёгнутом чёрном мокром пластмассовом плаще. Но форма – офицера ЭсЭс. Я с трудом стоял после лежания скрюченным за печью. О состоянии своём рассказывать не буду. Понимал, что это последние минуты моей жизни. Жаль было Полищуков. Васыль стоял напротив меня рядом с офицером, Полищуки – справа от меня между столом и кроватью. Горпына тихо плакала. Васыль, обратившись к офицеру, указывая на меня, крикнул:
– Це жыд!
– Юде? – Спросил офицер, смотря на меня.
Я утвердительно кивнул.
Офицер вытащил из кобуры пистолет. «Вальтер», успел я заметить. Можно сказать, единственным моим желанием в этот момент было умереть достойно. Не выдать того, что творилось в моей душе.
– Юде? – Ещё раз спросил офицер, играя своим «Вальтером».
Я ещё раз утвердительно кивнул, изо всех последних сил стараясь, чтобы кивок выглядел гордым.
Офицер на табурете резко повернулся вправо, вскинул руку с пистолетом и, не целясь, выстрелил в Васыля. На таком расстоянии не было необходимости целиться. Только один выстрел. Мёртвый полицай Васыль лежал рядом со столом, а около него валялась трёхлинейная винтовка образца 1891-1930 годов.
Ноги тряслись, но я продолжал стоять. Евмен в пояс поклонился офицеру. Горпына подскочила и поцеловала его левую руку. В правой всё ещё был пистолет.
– Nehmen Sie bitte Platz, – сказал офицер, глядя на меня.
– Danke, – ответил я, и сел на кровать. Офицер вложил пистолет в кобуру и, вероятно, догадавшись, что я понимаю немецкий язык, сказал:
– Через час будет темно. Труп закопайте в огороде. А вам надо уходить из села.
Я запомнил интеллигентное лицо этого немца. Офицер ЭсЭс. Пусть даже вафен ЭсЭс. Пусть даже немецкий армейский офицер. Пусть даже просто немец, как просто украинцем был Васыль. Какое это имеет значение?
Слава Всевышнему, Полищуков, вернее, их детей мне удалось отблагодарить после войны, после того, как я окончил институт. Боже, что бы я отдал, чтобы поблагодарить этого офицера ЭсЭс! Эх! Пришёл бы к этому эсесовцу с поллитрой!
3 ноября 2014 г.
Всего понравилось:20
Всего посещений: 4251
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer1/Degen1.php - to PDF file
Комментарии:
Виталий
Канада - at 2015-03-07 19:57:16 EDT
Мой дядя воевал в WW2 и попал в плен вместе со всем подразделением. Не помню, по какому поводу, их, раздетых догола, осматривал врач. Когда дошла очередь до дяди, врач спросил: "Еврей?" Скрывать не было смысла, и дядя кивнул головой. Врач спросил, кем он был до войны. Дядя, знавший идиш, понял его и ответил, что был портным. Врач оживился, и сказал, что его отец был тоже портным. Затем он выписал дяде справку, в которой отметил, что дядя не еврей и обрезание было сделано по медицинским показаниям. Этот рассказ я слышал от дяди, вернувшегося с войны, израненным, но живым.
Ион Деген
- at 2015-02-19 18:47:00 EDT
Итак, надо подвести черту. Спасибо большое дорогим людям, отозвавшимся на этот рассказ : Sava, Виктору Кагану, Элле, A.Shtilman, Фаине Петровой, Борису Э.Альтшулеру, Марку Фуксу, Акиве. Дорогая Элла, Зачем Вам, с Вашим интеллектом и благородством надо было снисходить к недостойным, отстаивая меня? Это же относится к коллеге Алтшулеру. Дорогая Фаина Петрова, растрогали Вы меня.
Анатолий Рыбаков сформулировал примерно так, что писатель состоит из памяти и воображения. Эта формулировка непосредственно касается меня. Я состоял и состою только из одной памяти. Поэтому не писатель. А тут уже и память не та, к которой я привык. Поэтому, вероятно, надо повторить фразу, с которой я начал свою благодарность. Итак, надо подвести черту.
Акива
Кармиэл&, Израиль - at 2015-02-12 04:02:19 EDT
Дорогой Ион, человек-легенда! Сколько в Вашем портфеле-сердце таких историй?! Когда-то настанет время, и все Ваши рассказы и повести превратятся в СОДЕРЖАТЕЛЬНИЙШИЕ фильмы. Драматурги, сценаристы, режиссёры и продюссеры будут драться за право их поставить. Доброго Вам здоровья.
Марк Фукс
Израиль - at 2015-02-08 06:44:53 EDT
Дорогой Йон Лазаревич!
Вы продолжаете удивлять и радовать почитателей Вашего таланта!
Спасибо.
М.Ф.
Борис Э.Альтшулер
- at 2015-02-06 01:25:27 EDT
Фантастическая история, но что только не случается в жизни...
Покойный тесть моего брата, который прошёл нацистские концлагеря, рассказывал как-то, что в Рижском гетто был случай когда молодой нацистский офицер СС застрелился в машине неподалеку от работавших на стройке евреев. В письме, которое он оставил, стояло, что он "всё это не в состоянии вынести."
Фаина Петрова
- at 2015-02-05 04:29:18 EDT
Каждый Ваш рассказ, дорогой Ион, - это еще один фрагмент, еще один штрих портрета во весь рост, который вырастает из Ваших повествований. И то, о чем Вы рассказываете, и то, как Вы это делаете, - образец достоинства и благородства высшей пробы. Живите долго, радуйте нас своим творчеством и продолжайте добaвлять новые краски и оттенки в свой портрет. Спасибо.
A.SHTILMAN
NY, NY, - at 2015-02-05 01:12:38 EDT
Всё, что довелось прочитать, написанное Ионом Дегеном, начиная с публикаций 1980-х в журнале "Алеф" - незабываемо, захватывающе интересно, и главное - в его произведениях всегда есть ТЕМА - тема гордости и достоинства. Вот потому г-жа "профессорша" и сказала "бандит". По её представлениям - еврей должен "знать своё место" везде, где бы ни жил. А тут, видите ли - ведёт себя как свободный человек - то в морду антисемиту - да ещё публично!. То выгнал с собрания! Форменный бандит! То есть говоря нормальным языком - человек с совестью, никого не боявшийся. Каждый раз восхищаюсь произведениями Иона Дегена! Спасибо!
Элла
- at 2015-02-04 19:12:13 EDT
Довесочком: Виктор Франкл вспоминал, что начальник их инвалидной командировки от Освенцима, врач-эсэсовец, делал все от него зависящее, чтоб зэков своих спасти. Когда американцы пришли, зэки его спрятали и пошли к американцам за него просить. Американцы вняли. Вот так.
Виктор Каган
- at 2015-02-04 12:44:29 EDT
Спасибо, дорогой Ион.
райский либерал
- at 2015-02-04 11:54:52 EDT
Штирлиц тоже служил в СС, причём даже не в ваффен, аж полковник, а национальный герой России.
Археометр
- at 2015-02-04 11:23:28 EDT
Это просто невероятно! В эсэсовцы нельзя было попасть без строгого отбора и без длительной пропагандистской обработки в особых школах. Тем более нельзя было стать офицером SS.
Sava
- at 2015-02-03 20:27:00 EDT
Еще один заслуживающий особого интереса эпизод из жизни замечательного человека, отважного, мудрого и порядочного человека, глубоко почитаемого Иона Дегена.