Наталия Рапопорт. Дорога морем

Переписка Иерусалим-Москва, девяностые годы

Одесский еврей получил в ОВИРе разрешение и уплывает в Израиль.

Через пару месяцев он возвращается, снова идёт в ОВИР,

заново оформляет документы и уплывает в Израиль.

Когда это повторяется в третий раз, работник ОВИРа говорит:

- Выберете уже себе место жительства и перестаньте мотаться туда-сюда.

- И тут хреново, – отвечает ему еврей, – и там хреново. Но дорога – морем!

1. Отъезд Вики в Израиль происходил в период массового бегства из страны. В нашем дворе был организован специальный кружок по изучению иврита, и за пару недель до отъезда Вика взяла там несколько уроков. После одного из них вернулась с фразой «Ешь по шимеш рак бобокер» (В переводе означает что-то вроде: «Здесь солнце бывает только днём»). Фраза всем очень понравилась и вошла в анналы, а Рак Бобокер (или Бабокер) стал в нашей семье фигурой нарицательной.

2. Вскоре после Викиного отъезда я улетела на работу в Америку. Перед отъездом в Штаты по просьбе моей английской подруги приютила у нас дома Христа ради одну английскую пару, приехавшую в СССР искать счастья: он – писатель, она – славистка. «Пара» оказалась состоящей из четырёх единиц: писатель и славистка появились в доме в сопровождении двух дочек, трёх и пяти лет. Я поселила их в папином кабинете (папа жил тогда у своей второй жены Кати). Бедный Вайсберг остался с английской семейкой один на один... Это нашло некоторое отражение в приводимой ниже переписке.

3. Когда в пятом или шестом классе Вика проходила «Песню о Буревестнике», у меня была какая-то перепалка с Вайсбергом по поводу моей очередной поездки, и я в сердцах продекламировала: «Глупый Вайсберг робко прячет тело жирное в утёсах». Номер был построен на контрастах: всякому ясно, что Вайсберг не глупый и жирный, а умный и худой. Вика очень хохотала и взяла цитату на вооружение, с тех пор любовно называя Вайсберга письменно и устно «толстый глупый Вайсберг».

4. Не помню, писала ли я уже в этой повести, что Вика по первому образованию – театральная художница. Она окончила в Москве Художественное училище памяти 1905 года (теперь оно, кажется, называется Московская академия художеств). В Израиле эта её профессия оказалась не слишком востребованной, а может, по неопытности она не смогла найти ей достойное применение.

5. Письма Вайсберга и Вики пересекались в полуторамесячном пути, и редко можно установить последовательность письмо-ответ, тем более, что у Вики никогда не было заморочки ставить на письмах даты. Чаще оба корреспондента писали, когда подворачивалась оказия или просто рука тянулась к перу.

Живу хорошо, даже устроилась работать почти по специальности: пишу ценники на бензоколонке. Работа эта очень перспективная, так как цены на бензин всё время растут, и ценники приходится менять. Сосед мой Леон тоже очень выгодно пристроился. У нас тут в подвале открыли ночной бар для марокканцев и русских, так он пошёл туда вышибалой. Работа эта тоже очень перспективная, так как алия всё время растёт, и марокканцы недовольны русскими, и наоборот, и это приводит к конфликтам, а там, где есть конфликты, есть работа для Леона...

Так что ты не волнуйся, дорогой папочка, у нас всё в порядке и денег тоже полно.

P.S.: Пришли, пожалуйста, зубную щётку и тапочки.

Здорово, Вайсберг! Ты, конечно, догадался, что предыдущий шедевр эпистолярного стиля – шутка. Ценников на бензоколонках никто не пишет, да и цены не растут. В общем – всё в порядке.

Я тебя поздравляю с прошедшим днём варенья... У кого-то из акмеистов был такой стих:

Стишата не помню чьи да и вообще так себе, но уж очень к случаю. С ивритом у меня ничего. Уже достигла уровня ругани на рынке... Кое-что выучила по-арабски, например «осёл и сын осла», но пока не употребляю – боюсь физической расправы. Вообще со временем собираюсь учить арабский, но у них, гадов, письменность ещё покруче нашей: одна и та же буква в начале слова пишется на один лад, в середине – на другой, в конце – на третий... В остальном всё в порядке. Привет Афанасию, целуй его в усы.

Это я - твоя Д(очь). Точки на морде – это аллергия (опять).

P.S.: Надеюсь, ты понял, что зубную щётку и тапочки присылать не надо? Мне бы книг – Мандельштама, Пастернака...

Уже не помню, что врала в предыдущем письме, а потому могу случайно повториться. Говорила ли о том, что сделала обложку для детской книжки? Заплатили 400 шекелей (по нынешней дороговизне – копейки). Впрочем, книжонка та и этого не стоит...

...Теперь к вопросу о том, что в Израиле все ходят в противогазах, как передаёт ваше средство массовой информации. Отвечаю: в Израиле не все ходят в противогазах. Попробуй, походи в резине в тридцать с лишним градусов жары! Но шутки-шутками, а я вас об одном прошу – не волнуйтесь, всё у нас в порядке. Что касается моего иврита – он всё лучше и лучше. Что касается материального благополучия и общественного положения – ни того, ни другого нет как класса, а потому и говорить о них нечего.

Поэтому расскажу лучше, как я решила квартирный вопрос, который, как известно, всех нас испортил. Наталья наверняка понарассказывала всяких ужасов: мол - тесно, мол - сыро, мол – приют, мол – мебели нет и т.д.[2] Оно, может, так и было, но теперь у меня такой дизайн – закачаешься! Фима носился с дрелью по квартире пять суток без перерыва и соорудил из подобранных на помойках оконных рам и бесхозных полок нечто, напоминающее ночной Петербург с разведёнными мостами: дело в том, что всё это помоечное хозяйство подвешено на цепях, вид имеет совершенно средневековый, и его можно опускать и поднимать в зависимости от настроения (схема прилагается). Если под оконную раму в подвешенном состоянии подставить лампу, получается световой стол – вещь, чертовски нужная для вёрстки и прочих хозяйственных дел. Кроме того Фима, к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня, соорудил мне двуспальную кровать, которую я упорно продолжаю эксплуатировать на ½ потенциала.

Что ещё написать? Ужасно по вас всех скучаю. Даже не думала, что буду так скучать. А что письма пишу редко – так вы не обижайтесь – их действительно тяжело писать... Нужно всё время держать американскую улыбку от уха до уха в 32 зуба, да не всегда получается... Зато я часто разговариваю со всеми вами про себя – так, о всяких пустяках. Даже о погоде: вот, мол, у вас, поди дожди идут, а у нас хоть бы облачко. Он мне даже сниться начал, этот тёплый летний дождь... Кстати, слова дождь и дождаться – они не одного ли поля ягоды? Может быть дождь – это как раз то, чего очень долго ждут и в результате дожидаются? Впрочем, не важно, это всё словесные игры – мы все здесь этим немного развлекаемся. Очень мне понравилось изречение моей подруги субботним вечером. Как известно, шабат, т.е. суббота, начинается в пятницу вечером с появлением на небе первой звезды, а заканчивается в субботу в аналогичное время. В промежуток от звезды до звезды Иерусалим вымирает... Мы стояли с моей подругой на остановке и, глядя с тоской в небеса, ждали появления звезды, а с ней и первого послешабатнего автобуса. И тут она (подруга) вдруг сказала: «Теперь я поняла, что имел в виду Маяковский, когда сказал «Послушайте! Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?» Как и всякий поэт, он был немножко пророк и предвидел, что это будет нужно мне».

Пишите мне, когда есть время и желание. Пишите! Не забывайте!

Здорово, тол. гл. Вайсберг! Ровно пять минут назад приходил почтальон и принёс твоё письмо, чем очень согрел моё сердце. Дело в том, что в аккурат сегодня на меня обрушились всяческие жути. Вчера я сходила на биржу труда и записалась на курсы компьютерной графики, но меня вежливо попросили принести диплом, переведенный на древнееврейский язык. В своё время, сразу по приезде я отдавала его в Мисрад Клиту – министерство абсорбции («насрать в клиту», как называют эту организацию олимы) – и мне его перевели... Однако теперь, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что есть только «приложение к оценкам». А тушки-то, тушки-то где?![3] Обнаружив этот факт, весьма прискорбный, я побрела к телефону – позвонить в какую-нибудь контору по переводу – и тут приятный мужской голос по автоответчику сообщил, что телефон мой отключён за неуплату. Совсем опечаленная, я решила хлебнуть чайку, но именно в этот момент газ надумал закончиться (у нас баллоны). Ещё у нас в доме сломался холодильник. Мы решили не быть жлобами и не вызывать местного мастера, а дать подработать олимам. Нашли двух русских «холодильных дедов», как их прозвал Фима. Деды пришли, поковырялись (изредка покряхтывая «хозяева, чаю давайте» выковыряли какую-то деталь и, сказав, что надо её проверить, скрылись в голубую даль. Я позвонила им через пару дней и спросила, как себя чувствует моя деталь. «Деталь работает», - отвечали они удовлетворённо, но никаких поползновений её вернуть не сделали. Вот уже месяц, как я пытаюсь получить с них «работающую деталь». Пора бить морду, по нашему, по отечественному... В общем – полный джентльменский набор, не хватает только забитой раковины и короткого замыкания.

Ситуация описывается картиной «Пожар в публичном доме во время наводнения». Картину неизвестного мастера конца ХХ века «Пожар в публичном доме во время наводнения» прилагаю (картина, к сожалению, не сохранилась, НР).

...Картина глубоко оптимистична. Основная мысль: к чему грустить, если холодильник не работает – ведь зима на носу. Или наоборот: чего убиваться, что отопления нет – ведь скоро лето. И хотя первые две неприятности (неработающий холодильник и отключённое отопление) иногда могут сосуществовать в одном пространстве-времени (как я убедилась на собственном опыте), зато две последующие – зима и лето – не совмещаются никогда, и это ещё раз доказывает мудрость и справедливость Великого Творца.

Я полна оптимизма! Завтра же иду заказывать газ, переводить диплом и платить за телефон. Кроме того соседи, кажется, собираются выбросить свой старый холодильник – он ещё пашет.

В общем – не грусти! Мы ещё поставим бабокера раком!

У меня всё в порядке. Неделю бездельничала как самая последняя свинья, зато покаталась по стране. Мишка Поляк (он здесь преподаёт в Тель-Авиве) похитил меня и утащил по городам и весям – в Хайфу, Тель-Авив, Яффу и т.д. А вчера ездила с экскурсией от ульпана к Мёртвому морю и в каньоны (заодно покружились в окрестностях Кумранских пещер). Я целый день ходила как чокнутая – нету слов, чтобы это описать. Действительно, эту страну Бог держал на руках. Очень хочется писáть (я имею в виду красками), но пока нет денег на картонки и разбавитель. Я бегаю по всяким организациям и требую с них всяких разных шекелей, за то да за другое, а они мне на это отвечают своё знаменитое: савланут, т.е. терпение. В этой стране это так же существенно, как и бетахон – безопасность. На экскурсию мы ездили исключительно с собственным бетахоном – мужик с автоматом «Гилель», у которого при этом на лбу написан Гарвард (у мужика, естественно, а не у автомата)...

...Если у тебя возникли какие-нибудь неприятности с власть предержащими... вставь знаменитую среди русских фразу «Ани оле хадаш, ани иврит катан», что в переводе означает примерно «Я эмигрант новый, я иврит маленький»... Главное не расколоться и не начать общаться по-английски – они сразу проймут, что ты не такой идиот, каким прикидываешься, и понимаешь человеческую речь, и тут же и пошлют тебя на этой человеческой речи так далеко, как только можно в этой маленькой стране...

...Я поначалу в своей горячке залетела в Бецалель (это их Академия Художеств), но в разговоре выяснилось, что «ложиться надо завтра», как в анекдоте, т.е. документы сдать на следующий день, а экзамены в начале апреля. Кроме того, только для того, чтобы твои документы приняли к рассмотрению, надо заплатить 200 шекелей, а у меня их всего 220 на данный момент. И если ты не поступил, деньги не возвращаются (если поступил – тоже). Дело не в том, что жалко денег, которых всё равно нет, и потому не жалко, а в том, что не хочу делать опрометчивых шагов...

Привет Рапопортам и примкнувшему к ним гою Вайсбергу.

Жисть моя нормально, без особых происшествий, то устроюсь на работу, то уволюсь, то страдаю от комаров, то от обжорства. Последний раз страдала от обжорства как раз вчера, когда объелась орехами в шоколаде... У меня вообще нет денег, чтобы эти орехи покупать, но в здешних магазинах можно брать на пробу и, как видите, не сложно допробоваться до поноса... В Израиле опять подорожание, в связи с этим решила перейти на режим строгой экономии и покупать только те продукты, максимальный объём которых при максимальной питательности стоит минимальных денег. Наиболее отвечающими этим параметрам мне показались кошачьи консервы из крольчатины... Говно эти консервы!!! Их не то что Афанасий, а даже никакой уважающийся бродячий кот не взял бы в рот! Все мои попытки их облагородить путём пережаривания с перцем, солью и луком окончились крахом. Короче, как его не перчи, дерьмо всегда останется дерьмом...

...Что касается жизни вообще и ваших вероятных вопросов в частности: работала я как-то графиком в газете; работа – скучная, газета – русская (со всеми вытекающими последствиями. Платят мало, а пахать надо много). И тут опять зародилась мысль об Академии, но чтобы получить там стипендию, надо представить новые работы, а я уже почти год не писала маслом. Взялась я тут было писать портретик – глянула и аж заколдобилась. Таких кривых рож даже Ван Гог не писал! Короче, решила уйти с работы и посвятить себя служенью муз, которое, как известно, не терпит суеты...

Еврейско-арабский конфликт пока не решился, но Саддам Хусейн грозится его решить в ближайшем будущем.

В аккурат сегодня меня поймала на улице какая-то чокнутая американка-христианка и стала уговаривать верить в Бога. Она начала меня убеждать, что Израиль – Святая Земля, и хотя злые вороги мусульмане хотят её уничтожить, им это не удастся, т.к. господь нашлёт на них своё воинство небесное, и они все перепугаются дó смерти, потому как божии ангелы в гневе ужасны. Вот вам, пожалуйста, ещё один взгляд на решение палестинской проблемы... Кроме того, они все здесь, и христиане и иудеи, ждут Машиаха; как сказал мэр Иерусалима, разница между евреями и гоями в этом вопросе заключается в том, что гои считают, что Мессия придёт, а евреи знают, что он уже идёт... В общем, мы все здесь не в своём уме. Вопрос: а в чьём?

Привет! Пишет Вайсберг В.А. Прости за некоторое молчание. Но о чём напишешь так, сходу? Слог у меня скудный, фантазия небогатая. Да ещё твой отъезд, да ещё сборы и отъезд Натальи... В общем, скажу тебе, психологическая нагрузка не для слабых...

...Нечто новое после отъезда Натальи осталось в квартире: кроме обычного бардака, Наталья оставила после себя небольшую иносемейку. Она – «славная баба», англичанка по национальности, рубит по-русски. Он – «замечательный парень», подданный США, непечатающийся писатель, религиозный протестант (не путать с «диссидент»), первую неделю пребывания в Москве искал протестантскую (не путать с диссидентской!) церковь, чтобы справить свои религиозные потребности, по-русски – ни слова. Наконец, двое «прелестных малюток» трёх и пяти лет. Как ты можешь сообразить, в ванную я больше не вхож: там всё время моются или стирают; в кухне – или готовят или едят; в туалете – или писают или какают. Правда, в туалет мне иногда удаётся заскочить, но успеваю только убрать за Котом и не более того. Кстати, я кажется сообразил, почему писатель непечатающийся: он и не пишущий!..

Так что у нас весело, и длиться это будет столь же неопределённое время, как оккупация Вашим Государством исконных арабских земель. Вроде бы «славная баба» собирается устроиться на работу в какое-то издательство (представляешь, приехали ловить счастье в Советской России!!!) года на два...

Твои два письма получил. Идут примерно месяца полтора. Первое, написанное на третий день после приезда, немного сумасшедшенькое, но это и понятно. Во втором уже мелькают отдельные здравые мысли. Я полностью согласен с тем, что надо осмотреться как следует, прежде чем принимать какие-либо решения. Давать советы с другого континента бессмысленно...

...Свобода и демократия в нашем обществе продолжают расти на глазах у изумляющейся публики. Легализуются самые разнообразные движения, от простых до конституционных демократов и от анархистов до монархистов. И все друг другу противостоят и властям тоже противостоят. Сорганизовались уцелевшие дворяне-аристократы и предводителем Советского Российского Дворянства избрали простого советского, кажется, художника – Голицына (помнишь, «Подайте патроны, поручик Голицын...»). А недавно по телевидению показывали сборище молодых и не очень молодых людей, в том числе и баб, которые объявили себя «офицерами Его Императорского Величества Лейб-гвардии какого-то полка». Они все были в соответствующем прикиде и со знаками отличия – чёрт знает, где достали. Намерены бороться за возрождение дореволюционных традиций русского офицерства, а заодно монархии.

На наглый вызов тов. Саддама Хуйсейна всему мировому сообществу мы ответили новым дефицитом на хлебобулочные изделия и табачные тоже. Странно: женщины, мечтавшие не есть хлеба, теперь, когда реально представляется такая возможность, очень возмущаются. Про курильщиков и не говорю. Некоторые из них – очень несознательные и возбуждённые – уже переворачивали автомашины, в том числе и «03», распознав в них, по-видимому, виновников дефицита. Пришлось вмешаться «спецназам». Такие вот дела. Лично я, как и прочие, буду получать теперь талоны на 2 (или 5?) пачек сигарет в месяц. Как ты понимаешь, мне, некурящему, этого должно хватить...

...Кот Афанасий с 1-го мая отдыхает на даче в Расторгуево под присмотром Марии Николаевны. Он большую часть времени загорает на крыше над крылечком. Выглядит вполне прилично. И не удивительно: жрёт больше меня и ничего не делает...

Пишет Вайсберг. Расстроенный и раздосадованный. Позвонила Татьяна Соколинская и сказала, что румынские ворюги спиз… у Ирины Соколинской мою передачу к тебе (впрочем, вместе со всем её багажом). Мне не так жалко всего багажа и даже книгу, которую я тебе послал, хотя книга была хорошая и тебе нужная – по искусству. Но письмо... Оно было на четырёх листах, содержало всяческую информацию и вообще было от души. Рукописи не горят – их воруют. Или, может быть, письмо было отдельно от багажа и не пропало? Ты мне при случае дай знать, а то я уж и не знаю, что писать, чтобы не повторяться.

Я твоё письмо с описанием орехово-шоколадного поноса и кошачьих консервов получил. Вика! Понос всегда был моей прерогативой, так что ты это брось! Иначе я буду считать это нарушением моего суверенитета. Суверенитет – это у нас сейчас очень модно. Что касается консервов, то ты абсолютно права. Послушай, что было. Наталья, после своего посещения Земли Обетованной, привезла Коту в качестве лакомства банку названных консервов. Банка выглядела шикарно: вся расписана какими-то словами с изображением лихой кошачьей рожи на фасаде. Наталья сказала, что в какой-нибудь большой праздник мы угостим Афанасия этим лакомством. Но всё как-то забывали, и праздника не было, и Наталья снова уехала, так и не облагодетельствовав Кота. Тут недавно, когда минтай и прочая рыба окончательно уплыли в голубую океанскую даль, я показал Афанасию изображение на банке и дал прочесть текст, чтобы он не сомневался, после чего вскрыл банку и выложил порцию деликатеса на ресторан. Кот рванул к ресторану, сунул нос к яству и вдруг отпрянул! Обернулся ко мне в полном смятении, посмотрел ошарашенно и стремглав бросился вон из кухни. После этого Кот три дня на кухню не ходил, несмотря на мои уговоры, что я, дескать, пошутил. Так что нисколько не удивляюсь, что кошачьи консервы тебе тоже не понравились. Следующий раз попробуй собачьи – их очень рекомендуют сов. загран. командированные – может быть, это вкусней. А ещё лучше, оставь кошачье своим израильским кошкам, собачье – собакам и, как у нас говорят, не экономь на собственном здоровье. Иначе – никакой разницы с Soviet Union. У нас ведь теперь свободы тоже хоть отбавляй, и постреливают иногда кое-где, и жрём чёрт знает что. Не стоило уезжать так далеко, чтобы иметь точно то же самое.

Ну, у нас в общем всё в порядке – демократия шагает по стране, евреи продолжают разъезжаться (говоря словами классика), благосостояние падает (по официальным данным), конец непредсказуем...

Других твоих за последнее время что-то не было слышно. Это не удивительно: время такое, что не до лирики, все заняты решением своих проблем, которых хоть отбавляй. Я, втравленный Натальей, пятый месяц учусь на курсах автоводителей и конца не видно, т.к. все курсовые машины на приколе из-за отсутствия запчастей и горюче-смазочных материалов.

Письмо пошлю почтой, потому что оказиям что-то больше не доверяю, поэтому получишь ты его не слишком скоро.

Виктоша! Я думаю, что в этом письме будет в самый раз поздравить тебя с четвертьвековым юбилеем. 20-го декабря, ровно в 22:00 по Московскому времени, я подниму большой бокал за твоё здоровье, счастье и удачу. И делай свою карьеру без кошачьих деликатесов.

Дозвониться до вас невозможно – это доступно только заслуженным пенсионерам и то только ночью... Ограничиваюсь горячим отцовским приветом и самыми наилучшими пожеланиями.

О погоде:... дождь от небольшого до кратковременного почти целый день... Ты скучаешь без дождя, посылаю его тебе в конце этого письма. На этом кончаю.

Привет, привет, о Великий Знаток и Толкователь Каббалы и Торы!

Намедни получил твоё письмо, вернее – целый пакет писем, написанных, судя по событиям, которые в них излагаются, где-то в октябре месяце. Конверт, в котором всё это находилось, был сильно посявканный и кое-как склеенный, со штампом: «Вынуто из почтового ящика в повреждённом виде». Но, вроде бы, все тексты целы. Я не нашёл твоё письмо слишком пессимистичным, как ты предупреждала, и считаю, что по крайней мере на тот момент всё было у тебя в порядке – нормальная жизнь. Однако, прошло уже больше двух месяцев, и что у тебя теперь, не знаю и беспокоюсь: вдруг соседи не выбросили свой старый холодильник. Или ещё что. У меня просьба: пиши по возможности регулярно, хотя бы раз в месяц. Можешь не мучаться над формой и содержанием, достаточно кратенького отчёта по форме: 1. Где живёшь (если поменяла жильё); 2. С кем живёшь (например, кто таков Лёнька-художник, я о нём первый раз слышу; 3. Что поделываешь (не вообще, а род занятий); 4. Как живёшь (это в свободной форме); 5. Каковы планы на ближайшее и более отдалённое будущее (при наличии); 6. Разное (по усмотрению).

Наша жизнь идёт по-старому, т.е. что ни день – что-нибудь новенькое. То талоны на что-нибудь введут, то цены на что-нибудь повысят, то литовцев или ещё кого маленько побьют и т.д. Голода, однако, нет, ты совершенно напрасно беспокоишься. Но народ злой, вроде ваших палестинцев.

Пользуясь оказией, я посылаю тебе эти несколько строк и два фото, чтобы ты убедилась, что я действительно тол. и гл. Это я еду спасать «небывалый урожай картофеля».

Все тебя помнят и передают приветы. Жду сообщений, обнимаю, целую.

Виктоша! Это опять пишет Вайсберг. От себя лично и от деда Якова Львовича. Это грустно, но он стал совсем плохо видеть и не может ни читать, ни писать. Почему я и представительствую от Я.Л. Никакие средства не помогают, даже те, что Наталья присылает из Штатов. К сожалению, процесс необратим. Между тем, дед ещё полон жизни и активно всем интересуется, особенно твоим житьём. Ему (и мне) хочется представить и твою повседневную жизнь, и твоё окружение, и ближайшие планы и более отдалённую перспективу. Не поленись, напиши большое письмо с подробностями – всё интересно... Ты только не подумай, что все эти вопросы преследуют цель вывести тебя на чистую воду, или, тем паче, давать руководящие и направляющие советы – это просто желание представить себе ощутимо, как ты там живёшь. Это же всем интересно и важно, а деду в особенности: ведь у него нет шансов когда-нибудь увидеть это собственными глазами.

Я уже два месяца веду жизнь пенсионера, т.е. не служу и получаю 132 р. в месяц. С некоторым удивлением отметил, что на работу меня не тянет, хотя пропахал 40 лет и, казалось бы, трудно будет отвыкать. Как вспомню, на кого всю жизнь пахал. Не подумай, что имею в виду тебя. Во-первых, на тебя приходится только полжизни, а во вторых, твой уровень потребления не сравним с потреблением Нашей Партии и её прихлебаев....

Не помню, писал или нет, что в июне прошлого года я поступил на Госавтокурсы. Так вот, я их всё ещё не закончил! Все учебные машины вышли из строя, а запчастей, конечно, ёк. Конца не видно. Сейчас собираюсь поступить на экспресс-курсы английского, но это так, от безделья.

Афанасий в сортире уже полчаса скоблит свой туалет. Можно подумать, что закапывает яму метровой глубины. Пойду выгоню.

Напиши, не нужно ли тебе прислать кое-что из твоих книг и альбомов. Я теперь на досуге и имею возможность это сделать.

Привет, толст., глуп и др! Живём нормально, несмотря на происки американской администрации. Они, сукины сыны, договорились с нашим атаманом Шамиром новеньких из страны не выпускать. Наталья развила бешеную деятельность – пишет письма от лица сенаторов и чуть что не президента, я тоже накатала скромное письмецо на страничку, застенчиво намекнув, что мои права человека и гражданина грубо нарушают вопреки американской конституции[4]. Но это, так сказать, борьба, происходящая на задворках. На переднем крае мы ведём борьбу за святое искусство. Предложили мне тут сделать иллюстрации для антологии детской еврейской поэзии. Господи, в жизни своей не испытывала таких творческих мук. Думала – морда у меня треснет пополам. Для начала нарисовала им иллюстрации к теме «Царица Суббота» (посылаю предварительный чёрно-белый вариант наброска). Что такое «шаббат» для еврея, думаю, даже вы, гои, знаете. Чисто религиозный праздник (в день седьмой ОН отдыхал). Заказчик посмотрел и не одобрил – слишком много религиозности. Убрать свечки, таинственность и т.п. Нарисовать маму, деток, накрытый стол. Я согласилась, нарисовала. Заказчик остался недоволен. «Да, - сказал он, - религиозность вы убрали, но посмотрите, какие вы сделали еврейские лица! Уберите эту еврейскость (это в антологии еврейской поэзии!!!). Я засела за работу и честно заменила всем еврейские морды на нижегородские. Заказчик посмотрел и остался недоволен. «Послушайте, что это вы мне безотцовщину изобразили?! Мама, дети – а где же папа? Где их еврейский папа»...

Это я описала только один момент работы над одним эскизом. А я молчу про другие... Ушла рисовать кибуцников на фоне железного коня, который пришёл на смену крестьянской лошадке... Но приходится терпеть – надо деньги зарабатывать. Мишка смеётся над лёгкостью, с которой я меняю свою политическую окраску. Сам он никаких окрасок не меняет, потому что устроился работать в охрану – это организация аполитичная. Там работают «дети разных народов» и еврей с арабом – братья навек. Очень часто можно увидеть сцену, как на входе в какой-нибудь учреждений сидит вооружённый до зубов араб и проверяет у проходящих евреев сумки на предмет наличия бомб – это он нас от интифады охраняет. У Мишки такой сменщик – огромный пузатый арабище. Без перерыва курит кальян и приглашает нас выпить с ним кофе в старом городе (в арабском квартале, конечно). Мишка вежливо отказывается, ссылаясь на то, что много работы...

Недавно у нас была выставка в центре Иерусалима. Мы, правда, проявили себя не с лучшей стороны на её открытии – пришли очень усталые и голодные после трудового дня, а там бесплатно раздавали сухое вино – так всегда на открытии выставок. Короче, через полчаса мы уже были в такой кондиции, что поняли, что лучше не ждать фотографа (он хотел сделать снимки для прессы), и прямиком рванули домой – закусывать. А в остальном всё хорошо...

Вайсберг! Пиши! Я хочу знать, что же дальше случилось с раком бабокером!

...Привет, Вайсберг, опять... Возможность увидеть тебя в США окончательно отпала[5]. Зато, похоже, нам с Мишкой привалит куча денег (тьфу, тьфу) и мы сможем съездить в Союз. Дело в том, что я заканчиваю заказ на книгу – а это несколько тыщ шекелей, а Мишка сторожит какие-то трактора на оккуп. терр. Ему даже недавно выдали форменную голубую блузу, на что его приятель, презрительно скривившись, заметил: «Мент – он хуже козла». Кроме блузы, что более существенно, есть автомат «Узи», из которого мы садили по консервным банкам (патронов здесь не считают). Недавно Мишке вообще выдали новую точку – недалеко от Иерусалима сторожить колодец. С одной стороны – лес, с другой – горы. Там так здорово, что мы почти переехали туда жить – сидим в теньке, рисуем, пищу готовим на костре, спим в спальниках. По ночам в горах воют гиены. Мишке все завидуют. Говорят: «Классика – пустыня, баба, автомат!». По соседству живёт очень милый бедуин. У нас с ним уже возникли дружественные отношения – вместе жарим шашлык, пьём чай и т.д. По поводу этого бедуина Миша мне признался, что впервые разговаривал с человеком, который никогда не видел глобуса. Кроме того, Нур вообще умеет задавать красивые вопросы: «На каком языке говорят в Европе?». Зато он – эксперт в повадках гиен и дикобразов. Так и живём – как на даче. Как вы? – спрашиваю ещё раз. Привет!

...Только что вернулись из Эйлата. Это гордость Израиля, наш зимний курорт, самый южный кончик нашей родины. В Европе на каждом углу плакаты, призывающие вас окунуться в пляжные восторги Эйлата. Сидя на пляже перед своим бунгало, можешь небрежно окидывать взглядом пять государств зараз. Тридцать метров влево – Иордания. Вот они, домики – рукой подать. Эйлатские олимы ходили наниматься на работу в Иорданский порт – он от этого места ближе, чем Израильский. Пограничники, конечно, повеселились. Ну, вправо, разумеется, Египет, неподалёку Саудовская Аравия, Синай тут же примостился, ни ваш, ни наш. А позади – Израиль, так что, как говорил политрук Клочков, отступать некуда.

...Кабан трудится день и ночь – делает картины раз в 20-30 лучше тех, что послали с Натальей. Все от них балдеют, но куда их девать, пока не понятно. Мы тут прикупили с Кабаном эквипмент (что в переводе с вашего государственного языка на наш государственный язык означает оборудование. Оборудование состоит из машинки для резки паспарту (150 шекелей) и пилы для багета (можно делать скос под любым углом, 250 шекелей). Кабан уже шикарно оформил наши работы – даже аккуратней, чем в мастерской – руки у него золотые. Сейчас ищем заказчиков... Но тут проблема в том, что если вы не существуете как конкретная фирма – то есть у вас нет своего бланка, счёта и т.д., вас очень легко наеб… с деньгами. Так что на днях идём регистрировать фирму. Гордись, Вайсберг! Породнишься с крупными фирмачами!

В общем, время в Эйлате провели неплохо. Жили у друзей в бунгало – это вроде чума или вигвама, но, слава богу, есть электричество. В тридцати метрах от иорданской границы. Друг Илья работает в аэропорту – чистит самолёты. Очень забавно рассказывает. Говорит, когда прилетают немцы, впечатление такое, что самолёт пришёл пустой, только чуть окурков в пепельницах. Когда французы – кажется, что весь салон от Парижа до самого Израиля кидался апельсиновыми шкурками. Англичане очень смешные – грязные, патлатые, босые – выглядят как настоящие подонки общества. Спят в спальниках на пляже, обкладываются для тепла бродячими собаками. Псов в Эйлате до чёрта и у них с англичанами пакт: англичане их кормят, а собаки их греют. Самое забавное, конечно, то, что все эти заросшие полу-хиппи через месяц возвращаются домой, скидывают с себя рвань, моются, одевают серые двубортные костюмы, берут в руки кейсы и отправляются на службу в какой-нибудь банк или контору – как и положено скромному лондонскому клерку. Больше всего нас, как аборигенов, поражали финны. Они рассекали по набережной в майках и пляжных шортах, некоторые даже купались, психи, в то время как все порядочные люди ещё носили куртки и шерстяные носки. Шутка ли: + 22 °С!

В общем, погуляли три дня и вернулись в Иерусалим... Меня от биржи труда послали наниматься на работу в гостиницу (не знаю уж кем). Завтра пойду отмазываться, Думаю, это будет не сложно. Я ещё не встречала работодателя, который бы меня хотел[6].

...Из крупных событий нашей жизни была ещё перекраска меня и Мишки в блондинов (3 шекеля всё удовольствие). Мишка целый день ходил в эйфории и всем хвастался: сегодня у меня будет блондинка. Мне он потом заявил, что я – первая блондинка в его жизни.

...Ближе к лету планируем тебя, Вайсберг, пригласить. Билеты оплатим, так что ты не волнуйся. Живём мы сейчас прямо в самом центре, центральней не бывает. По московским понятиям это была бы даже не улица Горького, а Красная площадь. Хорошо, что окна выходят во двор, а не на улицу. А то совсем спятить можно. Вдоль всей Бен Яхуды через каждые 15-20 метров стоят русские музыканты и лабают. Кто во что горазд – кто про Яр с цыганами, кто про Крокодила Гену, кто арии из Годунова. Короче, несут культуру в массы.

Чувствую, что пора закругляться, а то ты устанешь читать. Кроме того, у меня уже три ручки кончились на этом письме. А ты сам пиши – продолжай свой опус про рака бабокера. Я буду ждать.

P.S. Привет Наталья! Это письмо адресовано и тебе тоже, ты же понимаешь. Так что читай на здоровье. Вайсберга не обижай, люби. Кабан шлёт тебе тысячу приветов и пожеланий. Всем хвастает, что у него тёща – высший сорт! Очень тобой гордится.

Те, кто читал мою книжку «То ли быль, то ли небыль», знают, что я была дружна с американским миллиардером Джимом Соренсоном. Я сопровождала Джима в Россию, где мы имели массу приключений, описанных в главе «Визит Джима». После Викиного письма я приведу эту главу здесь в слегка отредактированном виде. Джим умер несколько лет назад, и, к моей великой печали, настоящее время, характерное для публикации 2004 года, пришлось заменить на прошедшее.

По данным журнала «Форбс», в списке четырёхсот самых богатых людей мира Джим был на уровне семидесяти-восьмидесяти. Он получал ежедневно сотни писем с просьбами о сотнях, тысячах, сотнях тысяч, а то и миллионах долларов. Откликался он на эти просьбы редко и неохотно, поскольку страшно не любил расставаться с деньгами, даже небольшими.

Так случилось, что мне пару раз пришлось – и удалось – вытащить Джима из серьёзных неприятностей, грозивших ему большими материальными и моральными потерями. Он был мне очень благодарен, но считал слегка не от мира сего, поскольку я не просила за это денег. Зато отношения у нас были самые простые. Я бывала у них в доме на семейных праздниках и просто в гостях, бывала на симфонических концертах, организуемых его женой Беверли в «подвале» их дома (!), бывала в их «cabin» (по нашему – на даче) – мне было очень интересно прикоснуться к их жизни.

Джим жил очень просто. Мы с Вайсбергом как-то встретили жену Джима Беверли в дешёвом супермаркете. Она везла тележку с таким же набором продуктов, что был и в нашей. Я сразу написала папе в Москву: за нас не беспокойся, живём хорошо, питаемся, как миллиардеры.

...Однажды Джим сообщил мне, что летит в Израиль как гость мэра Иерусалима Тэдди Колека. Я попросила его передать от меня Вике и Мише кое-какие подарки, и дала их телефон. Что произошло дальше, вы узнаете из Викиного письма.

Поскольку мистер Соренсон обещал дать вам подробный отчёт о посещении Иерусалима и нашей встрече в верхах (в прямом смысле – встречались мы на горе) – то мы считаем своим долгом тоже осветить события, чтобы вы имели информацию с двух сторон. Должна сказать честно, что нас очень позабавило Натальино заявление, что мистер «С» по приезде сразу же нам позвонит.

- Да, - мрачно сказал Миша, - прямо из аэропорта.

Надо отдать мистеру «С» должное – он не заставил себя долго ждать и в 6:30 утра в воскресенье (как у них, миллиардеров, принято) обрадовал нас телефонным звонком. Мы были официально приглашены на обед в четверг 19-го ноября в 19:30 в мормонский центр (BYU Center). Нам это очень польстило. Миша с уважением заметил, что тёща его «серьёзная женщина». Кажется, он не жалеет, что женился.

Надо сказать, что с момента получения приглашения перед нами встала маленькая дилемма – как одеться? Со мной проблем нет, т.к. я женщина и мне достаточно надеть красивое платье и наштукатурить харю, но с Мишкой вопрос серьёзнее. Израиль, как известно, страна «демократическая» и анекдот о «вшивом парламенте, в котором Рабинович может сидеть без пиджака» имеет-таки под собой основу. Наш сосед Тёмка имел как-то продолжительную беседу на эту тему с австрийским дипломатом (дипломат подобрал Тёму в Австрии на шоссе). Так вот дипломат (одетый, кстати, в безукоризненный чёрный костюм и тонкий чёрный галстук) заявил, что его любимой политической фигурой является Моше Даян – наш национальный герой – так как никто никогда не видел его в галстуке! «Подумать только, – восторгался дипломат, – нет ни одной фотографии в галстуке!». Другой наш друг, попавший как-то случайно на обед с министром труда, сказал, что министр хоть и был в белой рубашке, но галстука тоже не носил (и пиджака, кажется, тоже).

В конце концов, после долгих дебатов и Мишкиных заявлений, что давно пора купить ему галстук за счёт фирмы[7], мы остановились на белой рубашке с пиджаком (но галстук всё же решили когда-нибудь включить в бюджет). Дело в том, что мы недавно обнаружили забавную вещь. Степень гибкости мелкого бизнеса зависит от размера разрешённого минуса в банке. Объясню, чтобы вы не пугались. Не знаю, существует ли такая система в Штатах, но в Израиле так живут все. Пример: у меня на счету есть 1500 шекелей. Я получаю срочных заказов на 4000 шекелей. Мне нужно срочно вложить материалов на 1300 шекелей. Я вкладываю, делаю работу, но платят мне только через две недели. То есть на две недели я остаюсь с 200 шекелей на счету фирмы. В этот момент мне приносят ещё один срочный заказ, скажем, на 1500 шекелей. Для него надо вложить материалов, скажем, на 600 шекелей. У меня этих денег нет, и я вынуждена от заказа отказаться. В таких случаях, как правило, заказчика теряешь навсегда. Если же у меня есть разрешённый минус – то и проблем нет. В Израиле серьёзность бизнеса определяется глубиной минуса. Когда человек с минусом в 20 000 входит в банк, ему навстречу выбегает директор и секретарша подаёт кофе, так как ежу понятно, что у такого человека в руках единоразово может оказаться 40 000 шекелей!

Нам сначала разрешили только минус 300, а теперь уже 2 000 – фирма растёт.

В том, что банк идёт нам навстречу, играют роль не только наши финансовые отчёты, но и Мишкин «внешний выгляд». Собираясь в банк, он всегда надевает пиджак. На израильтян это производит неизгладимое впечатление. Встречая Мишку на улице в таком виде, наши знакомые всегда спрашивают: «Лама ата бэхалифа? Ата олех лаасот?» - «Почему ты в пиджаке? Идёшь делать бизнес?». Короче, пиджак – это круто, а галстук – высший пилотаж. Мишка уверяет, что если купить ему галстук за 50 шекелей, в банке дадут минус 3 000, и это выгодное вложение.

В свете открытого нами экономического закона, мы задумались, какой минус у мистера Соренсона. Вопрос, однако, разрешился сам собой. Мистер «С» в беседе в шутку упомянул случай, как он зашёл в банк положить на счёт двадцать миллионов долларов. Директор его спросил: «Хотите купить банк?» – на что мистер «С» ответил – «Нет, я в этом ничего не понимаю». Тут Мишка наклонился к моему уху и прошептал: «По-моему, у него нет минуса!». Потом подумал и добавил: «Если он, конечно, не взял в соседнем банке минус сорок миллионов».

Самого Тэдди Колека – нашего мэра – на обеде не было, но встреча нам суждена, я это чувствую, так как мы уже с месяц неотвратимо к нему подбираемся. Буквально за последние две недели мы успели оформить выставку старинных гравюр с видами Иерусалима для одного его заместителя и поприсутствовать на встрече со вторым его заместителем (выставка проходит в ЦДХ Иерусалима). Встреча была с деятелями культуры из среды олим. Мы представляли группу художников. От всех остальных деятелей культуры мы отличались тем, что денег не просили, а наоборот, ставили вопрос так: «Иерусалим, мол, очень много для нас сделал. Теперь и мы хотим что-нибудь для него сделать. Монументальную роспись какую или детскую площадку или чего ещё». Начальство вроде бы заинтересовалось, но конкретных результатов пока нет.

Да, кстати, ещё один штрих. Мы подарили мистеру «С» картину и Тэдди Колек подарил мистеру «С» картину. И я подозреваю, что обе картины (Мишкин офорт и шелкография Колека) были напечатаны в одном и том же месте – в печатном центре Иерусалима у Арика Лемника – к кому же Колеку обратиться, как не к Арику... Офорт нашли единственный маленький, Мишкин, так как мои сейчас все 50х70 – у меня период монументализма. И золотые работы – тех же размеров. Никак не соберёмся их переслать – я давно хочу, да всё времени нет.

Да, так теперь о самом обеде. Мы встретились с мистером Соренсоном в отеле «Шератон» в 19:00 вечера. Он был в сопровождении двух сыновей и каких-то официальных лиц из Израиля. Официальные лица поделились с нами в кулуарах, что мистер «С» доволен визитом и собирается раскошелиться. Все лица как один были в строгих чёрных костюмах с галстуками (Мишка меня сожрал, что я не дала ему купить эту деталь туалета) и вообще всё вместе было похоже на мизансцену из фильма про сицилийскую мафию. Мужчины говорили размеренно и веско и хором смеялись шуткам. Даже не смеялись, а произносили этак округло: «Ха-Ха-Ха». Мы с Мишкой тоже присоединились к этой игре. На вопрос, чем мы занимаемся, ответили, что у нас своё «дело». Акулы бизнеса очень заинтересованно начали расспрашивать, приносит ли оно доход. Мы сказали: «О да, оно приносит доход». И дяди в чёрных костюмах жали нам руки и желали успеха в бизнесе (а недавно продавец художественных товаров в Доме художника сказал нам: «Горохов[8] – это фирма!»). Потом мы все сели в авто и поехали на обед в – знаешь куда? В Мормонский центр! Ну и оху… же у них Центр, я тебе скажу! Один орган стоит полмиллиона! Кругом английский дуб и итальянский мрамор. На столе свечи и скатерть кружевная с салфетками и араб весь в белом, вышколенный как негр, подаёт яства и проч. и проч. И кто-то тоже весь в чёрно-белом рассказывал об обеде у миссис Тэтчер, где она была так остроумна, а мы в это время наворачивали овощные закуски. Кстати, за столом нас представляли дольше всех. Начали издалека – с 1952 года, а потом, постепенно, перешли на современность. В конце представления опять упомянули, что у нас свой бизнес, и весь стол хором сказал: «О-о-о!». В общем, всё прошло нормально.

Мы с Мишкой не перестаём восхищаться Натальей. Редко у кого хватило бы нахальства использовать финансового воротилу-миллиардера в качестве посыльного с гостинцами для детишек. Огромное, кстати, спасибо за подарки. Все пришлись очень кстати. Мишка очень любит разглядывать зверюшек с футболки у меня на груди. Сосед Тёма тоже очень интересуется. Плащ и свитер – замечательные, а что касается золотого костюма – просто нет слов. Даже непонятно, куда его здесь можно одеть. Почаще присылайте миллиардеров – буду носить костюм на приёмы.

О Визите в Россию Американского Миллиардера Джима Соренсона

Когда я уехала в Америку, папе было девяносто два года. Катя, наша «мачеха», замечательно о нем заботилась, и сестра моя Ляля, наш «ангел-хранитель» от медицины, была с ним рядом, но всё равно сердце моё разрывалось от вины и тоски. Я ловила каждую, самую эфемерную возможность навестить папу и чудесным образом претворяла её в жизнь. Так однажды, тёплым осенним днем девяносто третьего года я появилась на нашей даче, когда меня там никто не ждал. На этот раз я была не одна – я приехала с американским миллиардером Джимом Соренсоном.

История была такая. За несколько лет до этой поездки меня познакомил с Джимом солт-лейкский раввин Фрэд Вэнгер, духовный наставник местной еврейской общины и хороший саксофонист. Кусок земли, на котором была построена синагога, евреи купили у Соренсона. Соренсон сделал свои миллиарды, начав с нулевой отметки, мальчиком на побегушках в крупной фармацевтической компании. Сейчас он властелин огромной империи биомедицинской аппаратуры.

Я искала, кого бы заинтересовать некоторыми своими идеями, и раввин Вэнгер позвонил Соренсону. Соренсон принял меня немедленно: у него было неуёмное детское любопытство ко всем новым людям. Русская учёная дама вызвала особый интерес. У мормонов женщина традиционно имеет только одно назначение – рожать, рожать и рожать. Когда я приехала в Юту, шестнадцать детей в мормонской семье не были редкостью. Сейчас эта цифра катастрофически упала до четырёх-шести, а тогда, два десятка лет назад, семья с четырьмя детьми считалась бы малодетной. Поэтому я со своими тремя научными степенями и одной-единственной дочерью была насекомым редкой породы. Джим рассматривал меня с нескрываемым энтомологическим интересом и дал тогда университету на мои исследования пять тысяч долларов. Деньги не бог весть какие, но очень пригодились мне на старте американской карьеры.

Мы стали видеться. Джим познакомил меня со своей очаровательной женой Беверли и девятью детьми, а впоследствии и с сорока двумя внуками. Он жил довольно скромно, был прост в обращении, одевался, как ковбой, обожал своё ранчо на юге Юты и с удовольствием ездил туда навещать коров, которых у него были тысячи. Красота в тех местах необыкновенная, и ему принадлежал там кусок земли величиной с небольшое скандинавское государство.

Я написала, что Джим был прост в обращении. В обращении - да, но вообще-то он был очень непрост. Не всякий, согласитесь, начав с нуля, будет к семидесяти годам стоить два миллиарда, к восьмидесяти – четыре. Джим уверял, что он пошёл в своего прапрапрадедушку. Легендарный Джимов прапрапрадедушка, согласно семейной легенде, был в Санкт-Петербурге сборщиком налогов у русского царя. Прапрапрадедушка был еврей, на что Джим обычно особенно напирал – он очень гордился своими еврейскими корнями. Итак, прапрапрадедушка собирал налоги для русского царя, а потом вдруг сбежал из России и купил себе остров в Норвегии. Если так оно и было, выходит, прапрапрадедушка собирал налоги не только для русского царя… На новой родине он женился на местной девушке, поменял религию на лютеранскую, а еврейскую фамилию на более благозвучную для норвежского уха – Соренсон. У него родились сыновья. Одного из них – прадедушку Джима – сманили добравшиеся до тех краёв мормонские миссионеры, и он переехал в Юту. Этот прадедушка женился на дочери местного раввина и родил с ней много детей, один из которых оказался Джимовым дедушкой. Так, по отцовской линии, генетическая линия Соренсонов пересекла океан и протянулась от Петербурга до Солт-Лейк-Сити.

Купленный прапрапрадедушкой норвежский остров до сих пор существует и принадлежит сейчас бывшему гитлеровскому офицеру, осевшему там после войны. В архиве острова хранятся сведения о бывших владельцах – Соренсонах. Джим их видел.

Когда Джим путешествовал, ему во всех странах оказывали императорские почести. В Ватикане его принимал Папа Римский, в Израиле – премьер-министр и мэр Иерусалима… Поэтому я была совершенно ошарашена, когда, узнав, что после конференции в Швейцарии я собираюсь в Россию, Джим заявил:

– Замечательно! Я еду с тобой! Мой прапрапрадедушка был в Санкт-Петербурге сборщиком налогов у русского царя, и я хочу там побывать: хочу посмотреть места, где зарыты мои корни! Ещё я хочу познакомиться с твоим папой.

– Джим, Россия – не Ватикан и даже не Израиль, тебя там не будет встречать у трапа господин Ельцин, зато вполне может встретить русская мафия. Не хочу я брать на себя ответственность за жизнь американского миллиардера! Вдруг тебя похитят, и американская биомедицинская промышленность останется без босса!

Но миллиардер на то и миллиардер, что уж если он чего решил…

Осознав, что сопротивление бесполезно, я попыталась по крайней мере свести риск к минимуму. Я тщательно проинспектировала туалеты, которые Джим собирался взять с собой. Забота моя состояла в том, чтобы он не выделялся из русской толпы. Я уже писала, что одевался Джим очень скромно, но это была скромность по-американски: джинсы лучших американских фирм, серебряная булавка-галстук с великолепно вычеканенной мордой коня или американским орлом, ковбойские сапоги на высоких каблуках… Всё это к случаю никак не годилось. Я выбрала неброский серый костюм и пару рубашек, и галстук тоже не от Версаче, и попыталась втиснуть американского миллиардера в образ скромного совслужащего. Как показали дальнейшие события, ничего из этого не вышло.

…Самолёт авиакомпании «Дельта» летал тогда в Россию через Франкфурт. Мы с Джимом договорились встретиться во Франкфуртском аэропорту: он прилетал во Франкфурт из Парижа, я – из Швейцарии. Дальше мы летели вместе; в Москве приземлились около десяти вечера. Чинная американо-немецкая очередь медленно-медленно продвигалась к таможенному контролю. Мы стояли около часа. Джим сбегал в туалет – я с интересом наблюдала, как он отреагирует на Шереметьевские удобства начала девяностых – ничего, не дрогнул. Медленно, медленно двигалась наша очередь… Скучно, утомительно, и время позднее… Тут приземлился самолет «Аэрофлота» из Дубая (Арабские Эмираты). Оттуда, как горох, в наше замкнутое пространство высыпались «челноки» с огромными, закрученными в полиэтилен тюками, на которых красовались начертанные фломастерами опознавательные знаки: Таня, Зоя, Люба, Зина. Все как один раскалённые, весёлые, пьяные. «Челноки» выстроились клином, враз разметали нашу чинную очередь и влезли вперёд. Два совсем почти голых мужика, всех туалетов – одни только семейные трусы да башмаки без шнурков, да у одного ещё гармошка – орали песни и приплясывали. Западная публика наблюдала эту вакханалию в немом ужасе. Джима, однако, заинтересовало другое:

– Какая замечательная идея нанять этих развлекателей. Кто им платит – «Дельта» или «Аэрофлот»?

Одобрив пляшущих мужиков, Джим активно заработал локтями, решительно оттеснил «челноков» и встал на своё прежнее место: единственный из всей западной очереди. И я в очередной раз поняла, почему он миллиардер, а остальные, вероятно, нет.

Мы остановились в гостинице «Метрополь». Впервые в жизни я жила в Москве как туристка, было странно, шикарно и грустно. Завтрак стоил двадцать восемь долларов, обед – сорок восемь. Бродя, как потерянная, «средь различных рыб и мяс», я думала о папе и друзьях, которые давно забыли об их существовании…

Днём мы пошли в Кремль. И тут выяснилось, насколько бесплодными были мои попытки создать Джиму русский «имидж». В России билеты в музеи имели тогда две разных цены, одна – для русских граждан, другая, раз в двадцать дороже – для иностранцев. Я купила нам билеты по «русской» цене. Не из соображений экономии – платил за всё Джим, он не разорился бы от покупки «американских» билетов. Я купила «русские» билеты, чтобы не привлекать к Джиму внимания, и велела ему не открывать рот, пока мы в Кремле. Но первая же старушка, проверявшая билеты у Архангельского собора, грудью преградила Джиму дорогу, потянула его за рукав в сторону и обнародовала обвинительное заключение:

Джим ничего не понял, глянул на меня обескураженно, я пожала плечами и пошла покупать «американские» билеты. Объяснить ему, почему билеты в один и тот же музей имеют разную цену для «своих» и иностранцев, оказалось довольно сложно. Джиму очень понравилось в Оружейной палате, он всё пытался прицениться к карете Екатерины Второй…

На следующий день мы заказали в «Интуристе» машину и поехали на дачу к моему папе. Джим читал папину книгу о «деле врачей» (её издали в Америке в 1991 году) и очень хотел с папой познакомиться. Он рассказывал о папе своим друзьям и родственникам с неожиданным для него трогательным уважением и восхищением – чертами, которых я раньше за ним не замечала.

Мы ехали по Ново-Рязанскому шоссе. По этой дороге я за пятьдесят лет жизни намотала столько километров, что если вытянуть их в одну линию, можно было бы, наверное, опоясать экватор… Местность сильно изменилась. Уже начиналось большое подмосковное строительство дворцов для «новых русских»; Джим его заметил и одобрил – строят, значит, имеют деньги и хотят красиво жить; когда у всех будут деньги и все захотят красиво жить, Россия станет правильной страной, как Америка.

Наконец мы приехали. Папа построил нашу дачу полвека назад, к моему рождению; я здесь выросла, здесь выросли мои племянники и моя дочь. Дача была моей ровесницей, частицей меня самой, и я нежно её любила; мы с ней старились вместе, почти незаметно для моего глаза. Но вот мы приехали сюда с американским миллиардером, и меня резануло по сердцу: боже, какое всё ветхое и убогое! Туалет в доме размером со скворечник, мы только лет пятнадцать назад его построили и были тогда очень счастливы, потому что теперь у нас был туалет в доме, а не за тридевять земель в углу участка, куда так страшно бежать ночью в дождь и грозу. Ванны или душа в доме до сих пор нет. Телефона тоже нет – что вы, какой телефон! И всё забито вывезенным сестрой из Москвы ненужным хламом – авось, на что-нибудь когда-нибудь пригодится… Я взглянула на всё это убожество глазами Джима и ужаснулась. Но Джим держался молодцом. Не дрогнув, воспользовался «скворечником». Похвалил участок – он у нас был действительно замечательный, большой, заросший высокими стройными соснами, тут так хорошо было строить шалаши и играть в прятки…

Поскольку телефона на даче нет, я не могла никого предупредить о нашем с Джимом приезде, и папа не знал, что я прилетела в Москву. Мы подошли к террасе. Папа дремал в старом плетёном кресле, закутанный в «мантильку», которую я помнила с детства. Он был такой старенький, маленький, слабый, что я не могла сдержать слёз. Ему было девяносто пять лет. Папа встрепенулся от нашего появления. Он уже плохо видел, но сразу меня узнал, скорее, почувствовал. Это был для него замечательный сюрприз! Я наскоро объяснила папе, почему приехала не одна и кто такой Джим Соренсон. Джим стал рассказывать папе, что читал его книгу, что мечтал с ним познакомиться и сейчас очень рад этому знакомству. И папа в очередной раз меня поразил: он заговорил с Джимом по-английски! По-английски! Папе было девяносто пять лет, он никогда не был ни в какой англоговорящей стране, в силу жизненных обстоятельств редко общался с иностранными коллегами, и английский был для него мёртвым языком учёных книг. Но когда я начала переводить Джима, папа раздражённо оборвал меня: не надо, я всё понимаю. Я не поверила своим ушам: сама-то я долгое время, беседуя с Джимом, бывала в поту и мыле, силясь понимать его не то калифорнийский, не то какой-то ковбойский акцент. А папе не понадобился переводчик! Больше того – он вступил с Джимом в беседу, и я убедилась, что он действительно полностью улавливает смысл разговора и довольно свободно общается, демонстрируя изрядный словарный запас. Воистину папа был велик во всем… Джим ничуть не удивился и принял как должное, что папа говорит по-английски: такой человек, крупнейший профессор – на каком же ещё языке ему говорить!

То, что Джим миллиардер, не произвело на папу ни малейшего впечатления. Джим, хоть и не понимал по-русски, этот момент уловил: очень тонкий и зоркий человек был этот Джим. Он распушил хвост и стал рассказывать папе свою биографию: как он, сын бедного фермера, вышел в миллиардеры, как правильным воспитанием вывел в миллионеры старшего сына, а теперь пытается наставить на путь истинный младшего, склонного больше к мечтаниям и искусствам, чем к бизнесу. Папа слушал внимательно, а в заключение сказал:

– Джим, я только сейчас понял, что неправильно прожил жизнь. У меня две дочки, и я ни одну из них не вывел в миллионерши… Возможно, ещё не всё потеряно. Но мне трудно было сразу уловить все детали техники этого дела. Вы не могли бы приезжать каждый год давать мне уроки? Я думаю, лет через пять я достаточно овладею искусством, чтобы сделать миллионершей старшую, а потом можно приняться за Наташку…

Джим остался очень доволен визитом. О папе и говорить нечего: я обещала, отправив Джима обратно в Америку (он улетал из Ленинграда), вернуться в Москву и несколько дней пожить с папой на даче.

Поездка моя с Джимом была организована «Интуристом» и рассчитана на неделю. Приключения начались на третий день. Мы стояли перед входом в «Метрополь» в ожидании такси. Подъехала какая-то машина, из нее выскочили двое в камуфляжах с автоматами наперевес и пронзили нас с Джимом зверским взглядом. Реакция у Джима была мгновенная. Я даже испугаться не успела, как он схватил меня и уволок обратно в вестибюль. Через несколько мгновений вошли эти двое, а между ними – очень представительный седовласый господин с красивой большой головой, по виду – интеллигентный грузин. Они быстро прошагали через вестибюль к лифтам. Я почему-то посмотрела вверх – у балюстрады второго этажа стояли ещё двое с автоматами, направленными вниз, в вестибюль. Седовласый господин с четырьмя телохранителями был, по-видимому, очень непрост, не чета нам с Джимом. А может, и в самом деле, по сравнению с теми, кто сейчас хозяйничает в России, Джим со своими жалкими двумя миллиардами был просто голытьбой?!

Так или иначе, но после этого инцидента Джим совершенно утратил интерес к ночной Москве, и мне удалось вытащить его из номера только для поездки на вокзал.

На Ленинградском вокзале, как на всех вокзалах, было шумно и бестолково. Толпа толкалась и материлась, и только около нашей интуристовской «Стрелы» царил образцовый порядок: вдоль поезда непрерывно курсировали вооружённые патрули. Не успели мы войти в вагон и расположиться, как к нам в купе явился проводник и безошибочно обратился ко мне по-русски:

– Ну как же! Надо же закрутить дверь, – и проводник сделал руками в воздухе восьмерки, показывая, как надо «закрутить» проволокой дверь.

– Зачем? Она же запирается на два замка, тут и тут, – продолжала удивляться я. – Её же невозможно открыть, если она так заперта.

– Кому это невозможно открыть? Очень даже возможно открыть! Откроют, войдут, опрыскают вас из баллончика (проводник показал руками и сделал ртом, как будто опрыскивал нас из баллончика) и ограбят.

– У нас и взять-то нечего, – на всякий случай предупредила я проводника.

– Так ведь патруль ходит по поезду всё время!

– Патруль пройдёт, а они как раз вслед за патрулем!

Джим, хоть и не понимал ни слова, уловил суть беседы.

– Предлагает проволоку, чтобы сделать дополнительный запор на двери.

Полиглот-проводник понял вопрос и отреагировал мгновенно:

Проводник принёс проволоку, ещё раз показал, как ею пользоваться, получил свои пять долларов и удалился. После этого всю ночь бедный Джим ждал нападения бандитов, но они так и не появились…

Мы прибыли в Ленинград ранним утром, а в гостиницу «Астория» могли поселиться только после трех часов дня. Изнурённый бессонной ночью, Джим готов был заплатить сколько угодно, чтобы его поселили немедленно, но гостиница была битком набита, и максимум, что нам удалось выторговать, было обещание подготовить один номер к полудню. «Ты не в Чикаго, моя дорогая…»

В ожидании гостиничного номера мы пошли завтракать. Завтрак в «Астории» стоил тогда всего десять долларов, а не двадцать восемь, как в «Метрополе». Примерно через полчаса выяснилось, что если ты хочешь, чтобы тебя не отравили, надо платить двадцать восемь… Остаток ленинградских дней Джим провел в туалете. Ему было очень плохо, я вызывала врача. Пожаловалась уборщице, что вот, гостя отравили. Она ответила:

– Так у полгостиницы понос! Я знаю, я же убираюсь в туалетах!

Почему-то от этого сообщения Джиму легче не стало… Он слабел на глазах, я была в ужасе, не знала, чем его кормить, чем поить – петербургская вода, как оказалось, не годится даже для железных желудков американских ковбоев, а ведь вся ресторанная еда была приготовлена на ней. В конце концов я позвонила близкому другу Алику Блюму, профессору Института культуры, жена которого Мила работала на телевидении, в «Пятом колесе».

– Привет, дорогой, я в Питере! Да не радуйся, я не одна. Нет, ты меня не понял, я с американским миллиардером. Да не поздравляй, он у вас здесь концы отдаёт. Какая-то холера. У вас есть курица? Есть?! Скажи Милке, пусть поставит варить, мы сейчас приедем.

Я вызвала такси, и мы поехали на Васильевский остров. Только въехав в Аликов двор, я вспомнила, что он жил на седьмом этаже без лифта… Отступать было поздно и некуда.

– Джим, нам сюда. Ты знаешь, мой друг живет на самом верху, и нам придется туда подняться. Мы пойдем медленно, будем останавливаться и отдыхать на каждом этаже, и потихоньку поднимемся.

– А почему мы не поедем на лифте? – удивился Джим.

– Дом старый, когда его строили, лифтов ещё не изобрели.

– Но теперь их уже изобрели, почему же в этом высоком доме нет лифта?

Я разволновалась. Может ли быть, что Джим даст денег, и в следующий свой приезд в Петербург я буду подниматься на седьмой этаж к Алику в новом роскошном лифте?! Да нет, химера…

Между тем мы незаметно одолевали этаж за этажом. Наконец, мы у цели. Крохотную отдельную квартирку на седьмом этаже без лифта Алик приобрел недавно, переехал сюда из коммуналки и был совершенно счастлив. Алик только что опубликовал книгу, которую перевели и издали в Германии. Его пригласили туда почитать лекции и подарили маленький компьютер лэп-топ; у него завелись кое-какие деньги, и он купил себе новый холодильник «Розен Лев». Словом, сегодняшний Алик был богат, как Крез. Пока Мила суетилась в столовой (она же спальня), Алик в миниатюрной кухоньке хвастался перед Джимом своими обновками. Показывал компьютер, открывал холодильник (он оказался абсолютно пуст) и приглашал Джима восхищаться вместе с ним. И Джим заплакал.

– Не печалься, Джим, – сказала я. – Посмотри - он счастлив! Я не знаю, кто из вас счастливее. У него есть любимое дело, которым он поглощён, он не замечает бедности, в которой живёт, и ему не надо беспокоиться о судьбе миллиардного состояния. Призадумаешься, кому из вас лучше…

Мила объявила, что обед готов, и мы перешли в «столовую». На столе в большом блюде лежала синяя от худобы птица – кожа да кости. У Джима глаза на лоб полезли.

– Это курица, – объяснила я. – Редкая разновидность. Выведена в России.

– Да, и, как видишь, живы-здоровы. Ну хорошо, хорошо, не ешь курицу, но поешь хотя бы бульон, он очень полезный, ты от него сразу выздоровеешь, – умоляла я Джима. Он не имел во рту маковой росинки два полных дня, а надо было как-то продержаться ещё два, и в конце концов не для светского же общения мы пёрли пешком к Алику на седьмой этаж!

Мне удалось уговорить Джима, он выпил бульон и повеселел. Ему очень понравилась Мила, и он тут же стал строить планы, как им с Аликом помочь. Забыл о них, конечно, как только вернулся домой.

Кульминация этого путешествия наступила в день отъезда. Джим улетал из аэропорта «Пулково». Это далеко от города, и за нами заблаговременно приехала машина «Интуриста». Не знаю, как сейчас, а в те времена в гостинице при регистрации отбирали паспорт и визу и возвращали только в момент выписки. То есть предполагалось, что возвращали…

Мы спустились в вестибюль с вещами. Джим пошел за документами, а меня попросил сбегать в гостиничный киоск за американской газетой – он не мог жить без новостей с биржи, пусть хоть и позавчерашних. Когда я вернулась, он протянул мне мой паспорт и сообщил:

– А мои документы мне не отдали. Утверждают, что я их уже забрал! Пойди, объясни им, что они ошибаются!

Джим сказал все это совсем спокойно – видно было, что он не представляет себе, чем это пахнет. А я похолодела. В памяти мелькнули истории об украденных сотрудниками КГБ американских паспортах – я знала их из вполне достоверных источников, от самих пострадавших. Утрата паспорта грозила несколькими днями задержки и большой суетой, а Джим и так был едва живой и мечтал только об одном – скорее домой! Ленинград он, в сущности, видел в основном из гостиничного сортира; лишь накануне отъезда ему стало чуть легче, и мы немного погуляли по городу и прокатились по Неве.

Сидящая за стойкой тётка, сдобная блондинка с «вшивым домиком» на голове, не поднимая на меня глаз, пробубнила:

– Расписался?! Где расписался?! Никто ни за какие документы не расписывается, вы их выдаёте без расписки!

– А он забрал и расписался, – продолжала издеваться тётка, всё так же не поднимая на меня глаз.

– Отойдите и не мешайте работать, – ответила тётка.

Всё это время по вестибюлю метался красный от волнения шофёр «Интуриста», у которого день был расписан по минутам. Мы сбили его расписание уже минут на двадцать.

До Джима, наконец, начало доходить, что происходит. В глазах появился ужас.

– Говорит, что ты забрал документы и за них расписался.

– Я ничего не забирал и ни за что не расписывался!

– Немедленно отдайте документы мистера Соренсона! – благим матом заорала я на тётку.

– Тогда немедленно соедините меня с американским консулом! – продолжала орать я.

В это время подъехал автобус с испанскими туристами. Они выгрузились и столпились в вестибюле, ожидая, чтобы их расселили. Я легла грудью на амбразуру:

– Я не дам вам работать, пока вы не вернёте документы мистера Соренсона или не соедините меня с американским консулом!

Джим, со своей стороны, кричал испанским туристам:

– Уезжайте отсюда, пока не поздно! Не останавливайтесь в этой гостинице! Они меня отравили! Они украли мой паспорт! Они украли мою визу! Бегите отсюда, бегите, пока не ушёл ваш автобус!

Испанцы внимали Джиму в немом ужасе. Кое-кто пытался отыскать свои чемоданы в брошенной в вестибюле общей куче. Я продолжала блажить так, что слышно было у Исаакиевского собора:

Сейчас мне очень стыдно, что я сразу не поняла, что вся эта комедия была разыграна ради одного – взятки. КГБ был абсолютно ни при чём. Но «меня там не стояло» несколько лет, и я жила устаревшими представлениями о мире. Если бы я сообразила, что от нас хотят взятку, в той, близкой к катастрофе ситуации я бы её дала (здоровье дороже и деньги не мои). Но я ничего не поняла и продолжала блажить:

По вестибюлю метался в полной прострации шофёр «Интуриста».

– Может, поедем в аэропорт? – предложил Джим.

– Какой смысл? Кто тебя без документов выпустит?!

– Всё-таки ближе к Америке, – жалобно сказал Джим…

Неожиданно в стене за стойкой открылась дверь и оттуда вышла некая матрона:

– Они хулиганют, – указала на меня тётка за стойкой. – Сами потеряли документы, теперь требуют с нас и хотят вызывать американского консула, а надо бы вызвать милицию.

– Вы украли документы мистера Соренсона. Немедленно верните!

– У нас нет его документов. Можете пройти со мной и сами в этом убедитесь.

Тётка провела меня в комнату за стойкой. Мы были там один на один. Это был момент, предусмотренный сценарием для взятки, но я всё ещё ничего не понимала.

– Вот ящик с паспортами, – указала мне матрона. – Можете просмотреть паспорта и сами убедитесь, что его документов здесь нет.

Я принялась проглядывать паспорта. Американских паспортов там действительно не было – ни одного. Я была в отчаянии. В этот момент матрона как бы случайно подвинула металлический ящик, и я увидела под ним краешек синего паспорта.

– Вот он! – заорала я. – Вот его паспорт! Матрона живо накрыла паспорт рукой:

– Его! Его! Здесь нет других американских паспортов! Отдайте сейчас же!

– Как не имеете права?! Вы только что показали мне две сотни паспортов!

Я человек миролюбивый, меня не так-то легко вывести из себя, но в этот момент я уже себя не помнила. Что есть силы я толкнула мерзкую бабу, она отлетела, я схватила паспорт и вылетела с ним из комнаты. По дороге открыла – паспорт Джима! И виза тут же!

Неслись мы так, что чудом уцелели. Я была всё ещё невменяемая и не в состоянии членораздельно объясняться, хотя Джим сгорал от любопытства:

В аэропорт мы примчались в последнюю секунду. Оказалось, мистера Соренсона несколько раз вызывали по радио. Его пропустили без досмотра, кто-то из «Дельты» помчался с ним бегом к самолету, подхватив его чемодан. Ворота уже закрыли, но трап ещё стоял у самолета. Ворота открыли, и Джим скрылся в проходе. Я дождалась, пока самолет взлетел, и тут мне стало плохо. Я сменила Джима в ленинградском туалете…

Три незабываемых дня с папой на даче подняли мой дух, восстановили здоровье и компенсировали все пережитые волнения.

Примечания

[2] Я всякими правдами-неправдами навестила Вику в Израиле через несколько месяцев после её туда переезда.

[3] Здесь - аллюзия на семейные анналы. Вайсберг как-то под Новый год стоял в ГУМе в гигантской очереди за осетровыми головами. Ему, конечно, не досталось. Очередь была на несколько часов, и один из его соседей вдруг спохватился: «Почему они одни только головы продают? А тушки-то где?» На что другой сосед ответил: «Ты разве не знаешь? Тушки у них - несъедобные!»

[4] Вика получила стипендии от факультетов искусств трёх ведущих американских университетов, но американский консулат в Иерусалиме упорно отказывал ей в студенческой визе, несмотря на письма от директора Нью-Йоркской академии художеств и влиятельного сенатора.

[5] Американский консулат окончательно отказал Вике в студенческой визе.

[6] Отмазаться» Вике не удалось и она четыре года, вплоть до отъезда в Америку, работала уборщицей в гостинице и нянечкой в доме престарелых.

[7] Вика с Мишей только что открыли свой крохотный бизнес - рамочную мастерскую.

[8] Горохов – Мишина фамилия до её обрезания в «Горо».

[9] Впервые опубликовано в книге Натальи Рапопорт «То ли быль, то ли небыль», изд-во «Феникс», 2004 г.