Михаил Юдсон, Михаил Сидоров, Марина Мануйлова
Три взгляда, или Книга на троих
*
Михаил Юдсон
Эхолот эпохи
Безусловно, слово – это Бог, тут к Иоанну не ходи, но в начале была все-таки аннотация, прелюдия к книге, задающая ноту и тон чтения. С нее и начнем: «Александр Воронель – профессор физики Тель-Авивского университета и главный редактор русскоязычного журнала «22», один из лидеров еврейского движения в Москве 70-х, в рассказе о своей жизни касается тайн Вселенной и тайн политики, мировых трагедий и комических ситуаций. Не всякий был знаком одновременно с Андреем Сахаровым, Эдвардом Теллером и Львом Ландау. Не всякий близко общался с Андреем Синявским, Юлием Даниэлем и Александром Солженицыным. Не всякий оказался знаком изнутри одновременно с закулисной жизнью академического мира физиков и буднями так называемого «сионистского заговора» в России и Израиле».
Рефрен «не всякий» звучит здесь знаково – и дело вовсе не в графической (пятая-распятая!) избранности автора, в его поразительной жизни и судьбе. Александр Воронель, ученый с мировым именем – еще и замечательный писатель, изготовитель незаурядной публицистики, перетекающей в прозу, инстинктивный стилист, язычески молитвенно относящийся к слову – не игрища в бисер, а громовые стрелы! Внешняя неслыханная простота, чистота и прозрачность языка, ясность-доступность формы спаяны с глубинами-высотами содержания.
Редкостный дар – Воронель не столько описывает, сколько мыслит на письме. Пред нами струится некий поток сознания – классическая Река Жизни, вихревое течение от нуля до бесконечности. У меня-то лично обычно вечно мыслительная капель, как весной в нисане с галутных крыш, а у Воронеля – поток с Потомак, вдобавок логичный, выстроенный, векторный, всеохватный, где закон Стокса связуется с императивом Гилеля.
В своем «Вступлении», шлюзовом преддверии к тексту, Воронель отмечает: «Человек не может быть понят вне, почти бесконечной по объему, культурной системы взаимоотношений, в которую он волей-неволей он оказывается погружен. Поэтому моя книга не имеет ничего общего с исповедью. Перечитывая ее, я хочу лучше понять, собственно, самого себя... Пожалуй, наряду с двумя непознаваемостями, о которых говорится в книге, нулем (небытием) и бесконечностью (Б-гом), я должен признать существование еще и третьей – самого себя, то есть человека».
Сорок глав этой книги – от начальной «Дитя – отец человека» до причальной «Нулевая заповедь» соотносятся, видимо, с восемью десятками прожитых автором лет (год за две). Рожденный в 1931 году в Ленинграде, он был привезен в шестилетнем возрасте в Харьков, в отрочестве пережил одиссею от Сибири до Махачкалы. Если, скажем, у Синявского были с советской властью разногласия стилистические, то у младого Воронеля – сталинистические, а посему: колония, скитания, скиния таланта... В юности из-за анкеты был последовательно не принят в университеты Московский, Ленинградский, Киевский, но чудом попал опять же в Харьковский, на круги своя, где божьим промыслом встретился с Нелей Рогинкиной, отныне навеки ставшей Воронель. С нею вместе, через Саранск, Александр очутился в Москве, пройдя обязательные прописные мытарства и бездомные хождения по мукам. И став уже доктором наук, завлабом в Дубне, стабильным итээровским аристократом с квартирой-машиной – ощутил вдруг трепет забот иудейских, дыханье почвы и судьбы, на манер духа из машины враз создал самиздатовский журнал «Евреи в СССР», начал бороться за Исход («али я право имею?») и в декабре 1974 года был по небу вознесен в Израиль – ну, далее везде...
Невозможно, конечно, предсказать статус Воронеля, останься он у фараона (пусть даже ФИАНа), зарыв свой талант в московскую мерзлоту – академик и Герой? Или лагерный плотник-бетонщик? На нарах или на семинарах? Река истории не имеет иного русла, сослагательного наклонения – у судьбы нет «бы»... Так или иначе, молоткастол-серпастый Союз остался за шеломянем, мутируя помалешку – нынче там, за сермяжным чертополохом, уже двуглавая Русь... Да-с, судьба азартно подкидывает нас, играя в «орлянку» – выпала решка репатриантская. Шалом, терра обетованная, наш солнечный террариум, текущий молоком и медом серпентарий, плюс крокодильи заповедники по соседству! Шм-гам народов многих!..
Отмечу, что обитая на ивритской стороне почти полжизни, Александр Воронель сохранил и, пожалуй, даже преумножил свой велико-могуче-прекрасный, родимый русский язык. Истовый инок, или, скорее, коэн кириллицы! Интеллект, ирония, истинность – вот три кита, на которых стоят (и не могут иначе) его статьи. Да, да, неустанное искание истины – в расширенном, биг-бэнговом, необъятном смысле – вот задача его текстов.
Воронель данной книгой вводит понятие «нулевая заповедь» – как общая основа для соглашений людей. Он берет слова Второзакония: «Вот, Я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло, благословение и проклятие... Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое...».
Выбери жизнь! Только этот «принцип Воронеля» и способен сохранить человечий дух, цивилизационные ценности, да и просто земное существование двуногих без перьев и с мобильниками.
Пытливый ум ученого-физика, привыкшего к лабораторному эксперименту и теоретическому анализу, помогает автору «Нулевой заповеди» погружать нас с головкой в громокипящий плавильный котел культур (эх, сизифова алия!), раскладывать по неожиданным полочкам нескончаемые политические конфликты (евреи и арабы, забор и террор – чисто земля и воля, да черный передел!), разбирать по косточкам сшибку цивилизаций – о, эти битвы добра со злом, политкорректно говоря, лучшего с хорошим, культяпых с увечными, и вечный бой скифов с Кифами, война мышей и лягушек (в хорошем смысле) и прочие чижиковы кровопролития, по известному пессимисту Шпенглеру: «Жизнь есть война. Можно ли отказаться от ее смысла и в то же время сохранить ее?.. Цветной видит белого насквозь, когда тот говорит о человечестве и вечном мире. Он чует неспособность и отсутствие воли себя защищать».
Зато Александр Воронель, прямо скажем, своеобразный белый – что твоя гвардия! – сугубый интель-материалист. В очках, так сказать, но с кулачищами. Не кабинетный сиделец, а физик в прекрасной физической форме (см. соответствующие фотографии внутри книги). Павловские слюни и сеченовские рефлексы – суть содержимое «человека массового» – внушают Воронелю мало надежды на будущее. Да и к человечеству в целом он относится без особого пиетета, не говоря уж об особях-вожаках, возглавляющих стаи-страны. Либеральные камлания, закрывание глаз ладошками, идеалы под одеялом...
Хотя выход из грядущего апокалипсиса, по-моему, по-гуманитарному, вот он, на поверхности – да дать по мозгам! А ежели нет их у энтих, так хоть по кумполу! Простое решение... Апостольски-радостно цитирую Александра Воронеля: «Возможно, мировое европейское сообщество подошло вплотную к тому крайнему пределу, у которого сказывается исходно христианская (то есть диссидентская) основа его цивилизации. Ведь террор можно остановить только террором, то есть насилием. Незачем обманывать себя. Полюбить террориста, как собрата по человечеству – хорошее средство стяжать самим для себя царство Божие, но вряд ли эффективное для защиты будущих поколений. И без энергичных насильственных действий о прекращении террора можно только мечтать». Кратко, четко, конструктивно – такое вот послание к женевским мечтателям.
Признаюсь, я читал сию прозу с наслаждением. Ведь сроду мне не везло с любовью к мудрости, так и не посчастливилось перебраться через частокол философских фолиантов, вяз в ихнем жаргоне, густом валежнике. Даже стилист Шестов заставлял меня приниженно знать таки свой шесток, а милейший Бердяев деликатно отпихивал бердышом... Александр Воронель же своими текстами приютил и обогрел, наглядно и внятно показал простодушному мне (а имя мя – легион!), что все эти гегели-шлегели, хайдеггеры-кьеркегоры не просто переливали из пустого в порожнее, из ноумена в феномен – оказывается, философская проза может быть доступна, ясна, красива и доставлять удовольствие. Надо только поднапрячься чуток, подпрыгивая умишком – и вот она, отрада в высоком терему! Близка, как теоремка Ферма! Напрочь изгоняется сухой бес немецкой школы, все эти сапиенсы в сюртуках отправляются на пенсию – и возникает поистине хасидская радость бытия, причем притча разворачивается в эссе. Воронель отнюдь не прост – он понятен. Горит менора, отлетает мошкара суеты, роятся мысли. Его мемуары лишены флера и муара, форма идет под хупу с содержанием. Дуализм духа – профессор физики, и тут же – еврейский мудрец.
«Люди, будьте разумны!» – взывает «Нулевая заповедь», поэтому я, как прилежный читатель, чутко навостряю уши. Вынужденный шустро перелопачивать для потогонных рецензий кучу всякого-разного (скажу учтиво – у, чтиво!), на книге Воронеля я застрял надолго. Благость, мозги отдыхают – точнее, счастливо включаются, искрометно раскочегариваются, плодотворно тарахтят, поглощая текст. Эх, инстинктивная деятельность извилин – шевелиться!..
«Я мыслю, следовательно худо-бедно существую». Ладно. Но Воронелю снова мало, он норовит все подвергать сомнению, тормошит и тащит за собой: «С этой формулы Декарта началось победное шествие рационализма. Какой смысл в этом высказывании? Кто это «Я»? Что значит «мыслить»? И, наконец, как определяется «существование»? Современный человек уже не мог бы позволить себе такой расплывчатости».
Сам автор «Нулевой заповеди» ясно мыслит и классно излагает. Особенно нравятся мне главы о встречах и беседах-размышлениях с Андреем Сахаровым, Александром Солженицыным, Львом Ландау, Эдвардом Теллером – эдакие «семинары с великими». И повествование о дружбе с Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, писателями-оборотнями, позорящими советский народ под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак – не зря на обороте обложки дивная фотография, где Нина Воронель выпивает с Синявским-Даниэлем – процесс соображенья на троих!
А коль скоро столь недюжинные люди дарили Александра Воронеля своей приязнью и вниманием, тянулись к нему, как к своему, из одного караса – значит, в консерватории (вернее, в лаборатории) все в порядке! Сам Воронель сызмальства был лидером, харизмы ему не занимать. Взращенный им некогда подпольный журнал «Евреи в СССР», пройдя репатриантские трансмутации с журналом «Сион» (см. главу «Сион» и чувство юмора»), превратился после двух десятков номеров в знаменитый «22» – притягательный центр «еврейской интеллигенции из СНГ в Израиле». По наблюдению известного физика и публициста Эдуарда Бормашенко, «Воронель разогревает вокруг себя интеллектуальную атмосферу». Симпатичный журнал затевает варево на любой вкус – для всех, кто читает и мыслит. Символично, что имнно 22 буквы в ивритском алфавите, а заодно и двадцать второй номер таблицы Менделеева – титан!
Напослед еще цитата из Александра Воронеля: «Мы живем в среде (можно ли после Эйнштейна назвать эту среду эфиром?), которая насыщена мыслями и безответными сообщениями других людей и сама способна переносить информацию. Волнами ходят по ней настроения, моды, поветрия, но остается и бездонная глубина, основной фон, который по временам дает себя чувствовать...»
Вы, наверное, слышали, есть такой прибор – эхолот. Он ультразвуками прощупывает футы под килем и определяет рельеф дна, впадины и возвышенности, левиафановы деформации и предгрозовую ионизацию, восстания масс, упадок и разрушения, точки перегиба и великие переломы пространства-времени. Воронель – эхолот эпохи.
Михаил Сидоров
Философия физика
Если за обобщение достижений «положительных» наук берется философия, да еще «партийная», идеологически ангажированная, то могут случиться вещи, наподобие истории с генетикой и кибернетикой в Советском Союзе. Вопрос об участии самих физиков в философском осмыслении естествознания поставлен не сегодня. В минувшем веке имелось немало ярких примеров такого их участия, достаточно назвать имена Эрнста Маха и Альберта Эйнштейна, Нильса Бора и Вернера Гейзенберга, Макса Борна и Карла Вейцзеккера. Некоторые из них высказывались и по более широкому, чем успехи физических наук, спектру вопросов. Александр Воронель – профессор физики, который естественнонаучный подход применяет к анализу проблем философии, истории, социологии, психологии. Результаты его работы ценят все, кому знакомы самиздатовский сборник «Евреи в СССР», редактируемый им журнал «22», а также вышедшие в разное время книги Воронеля: «Трепет забот иудейских», «И остался Иаков один...», «И вместе и врозь», «Тайна ассасинов». Все написанное им ждет вдумчивых исследователей и обстоятельного изучения. Мы же в этой заметке поделимся своими впечатлениями о новой его книге – «Нулевая заповедь».
Когда двадцать с лишним лет назад я начинал чтение курса политологии в техническом университете, в условиях отсутствия более-менее подходящего учебника приходилось помимо собственных лекций давать студентам так называемый раздаточный материал для чтения и конспектирования. К тому времени я уже побывал в Израиле и как участник семинара по истории Холокоста в «Яд ва-Шеме» получил несколько номеров журнала «22». Содержавшиеся там материалы, в особенности статьи А.Воронеля, оказали мне неоценимую помощь в подготовке курса, и сибирские студенты-технари познакомились с его оригинальными мыслями о свободе, демократии, политической системе и т.д., сформулированными им в блестящей афористической форме.
Новая книга, как утверждает сам ее автор, не исповедь, а описание мыслей. А.Воронель видит в известной формуле Р.Декарта дополнительный смысл: «...Я мыслю, и следовательно мое существование оправдано» (с.6). Воронель пишет, чтобы понять самого себя. Но ясность не приходит, признается он! До Бога, как говорится, высоко... И автор обращается к себе подобному – читателю. А читатель – это опять же наблюдатель, свидетель. Гожусь ли я быть таким свидетелем? Наверное, да: ведь мы с автором воспоминаний уже довольно длительный период времени – современники. «Каждому поколению взгляды предыдущего кажутся наивными, а последующего – циничными», – замечает Александр Воронель (с.51). Видимо, в каком-то смысле это утверждение верно, но, как всякая остроумная мысль, оно не вполне корректно: мне, например, взгляды автора книги вовсе не кажутся наивными – и, думается, совсем не из-за дефицита моего постулированного цинизма.
Жизнь в Советском Союзе и Израиле, сионистское движение в СССР, его взаимодействие с правозащитным движением; воспоминания о встречах и дружбе с другими замечательными людьми; библейские тексты и наше время; арабо-израильский конфликт; эпистемологические, культурологические и этические проблемы – об этом и многом другом размышляет в «Нулевой заповеди» автор книги. Несмотря на такое разнообразие тем, книга составляет единое целое и воспринимается как своеобразный исторический роман. Вместе с воспоминаниями Нины Воронель («Жизнь без прикрас» и «Содом тех лет») его взгляд на события, участниками которых они были, создает «голограмму» былого. «Я – абсолютно счастливый человек. <...>Никто не преследовал меня несправедливо. Все, что я задумывал – осуществилось. Я – удачник», – говорит Александр Воронель (с.41). Немногие люди могут сказать о себе такое. Автор предвидит естественный вопрос: не помешали ли все бурные события и связанные с ними переживания, описанные им в книге, его и Нины Воронель жизни, работе и творчеству? И отвечает на него прямо и убедительно: «Нет, не помешали, потому что все это вместе и составляло нашу жизнь в 50-60-е годы в СССР. Эти обстоятельства всегда были встроены в нашу жизнь» (с.107).
Читая «Нулевую заповедь», идешь вместе с автором во времени «параллельным курсом», невольно и постоянно спрашивая себя: «А где я был тогда, что делал, что ощущал?» При этом, мысленно находясь в прошлом, как исторический фон видишь и мировые события, происходившие в 60-е годы и позднее. Время, таким образом, как в «мире Роберта Бартини», как бы получает три измерения. 9 сентября 1965 года в физматклассе 9 «Д», где я учился, проходила контрольная работа по алгебре (специально посмотрел в дневнике, который вел в школе). И в тот же день КГБ арестовал профессора физики Александра Воронеля и литературоведа и писателя Андрея Синявского (см. с.95)... Таким образом, убеждаешься, что миры, в которых живут люди, дискретны: в то время как один человек занимается рутинной деятельностью, в жизни другого происходит судьбоносное событие.
Но все же что-то формирует «исторический континуум» – нерасторжимое единство событий, происходивших в таких разных мирах с непохожими людьми. Конечно, это мироощущение автора – его мысли и переживания структурируют исторические факты, сообщают им соизмеримость с восприятием читателя. В середине 60-х годов я и мои друзья были очарованы математикой и физикой, культовым фильмом для нас был «Иду на грозу». Сегодня понимаешь, насколько тогда мы были аполитичны в нашей насквозь политизированной и идеологизированной стране – Советском Союзе! Советская власть успешно привила многим из моего поколения конформизм. А ведь еще за два десятка лет до этого пятнадцатилетний Саша Воронель со своими одноклассниками сидел в изоляторе МГБ за распространение листовок, призывавших советский народ восстать против тирании (см. с.30-36). Я и мои друзья были совсем другими. Хотя даже летом 1967 года, когда мы поступали в Новосибирский университет, асфальт перед студенческими общежитиями на улице Пирогова и стены кинотеатра «Академия» в Академгородке были исписаны лозунгами «Свободу Даниэлю и Синявскому!». Честно скажу, что я тогда вовсе не сочувствовал опальным писателям, хотя с симпатией относился к Израилю, одержавшему сокрушительную победу в Шестидневной войне. «Почему одни люди поддаются иллюзиям и коллективным психозам, а другие – нет, не знает никто. Но все же знание истории (и психологии) поставляет нам прецеденты, которые могли бы помочь вдумчивому человеку» (с.57). Эти слова профессора Воронеля, если их принять на свой счет, как-то утешают...
Рассказывая о диссидентском и сионистском движениях в СССР в 60-е годы, о своем сотрудничестве и дружбе с их участниками, А.Воронель вынужден говорить и о «проблеме доносительства». «Непогрешимо управляющая система, – отмечает он, – должна быть также всеведущей, чтобы ее управление всегда было эффективным» (с.44). Отсюда – и многочисленный аппарат органов госбезопасности, и широкомасштабная система доносительства с никому неизвестным по счету штатом «стукачей», вербовавшихся с помощью гипнотизирующей фразы: «Вы ведь советский человек?» И в итоге – исковерканные души и судьбы как жертв доносов, так и самих предателей, а также крушение «непогрешимого государства», которое, как динамическая система, осуществимо «в принципе... только при абсолютном нуле» (там же). Видимо, как раз поэтому уже пресловутая «оттепель» и стала началом ее конца. Александр Воронель, как непосредственный и активный участник борьбы с той системой, видел как ее умственную косность и моральное убожество, так и ее тяжелую организационно-правовую неповоротливость, способную однако подмять под себя и раздавить свою жертву: «бодаться» с нею было смертельно опасно!
В книге немало размышлений о вере и религии. Н.А.Бердяев в своей «Философии свободы» (1911) писал: «Человек поверивший есть человек свободно дерзнувший, преодолевший соблазн гарантирующих доказательств. Требование от веры гарантий, даваемых знанием, представляется похожим на желание пойти ва-банк в азартной игре, предварительно подсмотрев карту. Вот это подсматривание карты, эта боязнь риска, эта неспособность к дерзновению есть у всех подменяющих веру знанием, у всех согласных верить лишь с гарантией. Обеспечьте надежность результатов, гарантируйте, докажите, т.е. принудьте нас, – тогда поверим! Но тогда поздно уже будет поверить, тогда не нужно уже будет веры, тогда будет знание. В акте веры есть подвиг отречения, которого нет в акте знания; акт веры есть акт свободной любви, не ведающей доказательств, гарантий, принуждений». Академик Н.Н.Боголюбов, о котором автор «Нулевой заповеди» отзывается с большим уважением и теплотой, говорил, что нерелигиозных физиков можно пересчитать по пальцам.
А.Воронель пишет: «Философский дискурс, не включающий понятие Бога, оказывается ущербным, несмотря на то, что никакого разумного определения этого понятия заведомо невозможно предложить» (с.119-120). К проблеме Творца автор книги подходит с профессиональной позиции – в квантовой механике, например, согласно Бору и Гейзенбергу, наблюдаемый объект не существует независимо от наблюдающего субъекта, который к тому же сам влияет на объект. Еще тридцать лет назад американский физик Джон Уилер четко сформулировал так называемый антропный принцип участия: «Наблюдатели необходимы для обретения Вселенной бытия». И Воронель раскрывает нам драму безрелигиозности: человек «теряет ощущение подлинности своего существования, когда выясняется, что у него нет свидетеля, стороннего наблюдателя (лучше сказать, наблюдателя свыше)» (с.120).
Обезбоженный мир представляет для его обитателей и другие экзистенциальные опасности. На одну из них указал еще Ф.М.Достоевский, а другую, уже в советские времена сформулировал Андрей Платонов в своем «Городе Градове»: «...Мир официально никем не учрежден и, стало быть, юридически не существует». Отсюда, вероятно, – хроническое беззаконие в России, или, как пишет А.Воронель, «перманентное отсутствие в России соответствия между писаным законом и наличной судебной практикой» (с. 183).
В этом же, как видно, и источник многих проблем современного мира. А.Воронель не просто констатирует состояние кризиса, в котором находится Запад, и перечисляет его признаки, но и вскрывает идейные и «гносеологические» корни этого кризиса «библейской цивилизации»: «Опыт дает нам только индуктивное знание, но мировоззрения строятся дедуктивно. <…> Теперь то, что тысячелетиями служило предкам твердой дедуктивной опорой, в современном профанном мире (где царит опыт) как раз и подлежит доказательству (и слишком часто его не находит). Этот радикальный переворот в сознании грозит привести к крушению всю грандиозную пирамиду западной цивилизации» (с.122).
Воинствующая безбожность крайне деструктивна. Она, например, способствует настойчивым попыткам делегитимации Израиля, предпринимающимся в наше время как в арабском, так и в «цивилизованном» мире. Когда Священное Писание под разными предлогами профанируется до уровня сказок «Тысячи и одной ночи», ни о каком историческом праве евреев на Землю обетованную говорить всерьез уже не приходится. «...Наличие еврейского фундаментализма – единственное реальное основание существования Израиля в сознании народов», – считает А.Воронель (с.255).
По сути, об этом еще в 1939 году, на свой лад, говорил Герберт Уэллс, безо всякой симпатии относившийся к евреям: «Большая часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении, которое именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу евреев, возвратившихся с Эзрой и Нехемией из вавилонского плена в Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и его особом уделе. Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев и источником постоянного раздражения неевреев вокруг них». Но ведь если бы «загадочное сочинение» Ветхий завет было генератором одного лишь «еврейского самомнения», вряд ли оно стало бы основой двух мировых религий и западной цивилизации, и едва ли сыграло бы роль источника жизненной силы для еврейского народа, в том числе и его сплочения после возвращения из вавилонского плена и особенно – после Катастрофы!
На самом же деле, «пророки требовали от своего народа неизмеримо больше, чем от других», – пишет А.Воронель (с.382-383). И здесь автор «Нулевой заповеди» совершает настоящий интеллектуальный прорыв: «в склонности израильской культурной элиты к комплексу вины» он различает генетическую связь с еврейскими пророками, считавшими постигшие их народ беды заслуженным наказанием за бездушие к пришельцам, «за слезы вдов и сирот», проливаемые от притеснений «сильными в Израиле» (с.380, 383). Лестное, на первый взгляд, сравнение – даже для секуляризованных левых интеллектуалов! Однако еще Гегель заметил, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, а второй – в виде фарса, в смысле профанации. То же самое имеет место и в данном случае: «Речи пророков не потеряли своей моральной силы, но они утратили большую часть своей применимости к сегодняшней обстановке» (с.384). В наши дни слишком рьяное следование этой традиции, особенно в части героической защиты прав «пришельцев», то есть палестинских арабов, «ведет к дезориентации народа и в конечном счете к национальной аннигиляции». Истинный фарс ситуации заключается как в том, что «наиболее сочувственную аудиторию израильские интеллектуалы обрели не в своей среде, среди соотечественников, а в Европе, среди потомков многолетних гонителей своего народа», так и в том, что «пророки за свои нелицеприятные пророчества сидели в яме, а порой даже лишались головы, а израильские писатели и художники уже много лет получают за это государственные субсидии и международные призы» (с.383, 384).
Перед Второй мировой войной, когда нацисты планировали «окончательное решение» еврейского вопроса, а либеральные демократии занимались «умиротворением» Гитлера, в западном мире поднялась волна антисемитизма, на фоне которой и произошел Холокост. Сегодня, когда дехристианизированный Запад стоит с разведенными руками перед мусульманской экспансией, опять наиболее жгучую проблему для него представляют евреи, окопавшиеся в огромной империи – Государстве Израиль, третирование и бойкот которого в угоду исламистам кажутся европейским и американским либертарианцам проявлением мужества и благородства. «... Однажды такой оппортунизм уже привел к позорным Мюнхенским соглашениям, которые скомпрометировали политику соглашательства, но не предотвратили Мировую войну» (с. 357). О «провале сионистского проекта» в Эрец-Исраэль, даже о «незаконности» самого еврейского государства любят сегодня порассуждать большого ума мужи как в самом Израиле, так и за его пределами. «...Реальное существование государства для меня неизмеримо более весомый факт, чем любые обоснования его легитимности», – подчеркивает в связи с этим А.Воронель (с.325).
Много оригинальных, глубоких и, увы, не всегда утешительных мыслей о прошлом и о возможном будущем западной цивилизации находим мы на страницах книги. Похоже, замечает А.Воронель, XXI век будет несравнимо более жестоким, чем два предыдущих (см. с.401). Такой пессимизм, вероятно, имеет свои основания. М.Мамардашвили, к примеру, полагал, что свобода имеет, так сказать, рекуррентный характер (свобода есть возможность большей свободы). Но ведь и тирания, в свою очередь, может чему-то научиться из истории! Исламистский террор во имя возрождения арабского халифата – лишь одна из многочисленных проблем, стоящих перед западным миром, но проблема, пожалуй, самая острая. «Никакого общего языка, тем более общего принципа, между либеральным Западом и его радикальными противниками в сегодняшнем мире никогда не было», – такова жесткая констатация А.Воронеля (с.395). Но если новому поколению обитателей нашей планеты суждено продолжить человеческий род, оно вынуждено будет принять «нулевую заповедь»...
«Выбери жизнь!» – это требование, содержащееся в Торе (Дварим 30:19), предшествует, по мнению А.Воронеля, всем остальным и может считаться той самой «нулевой заповедью», которая способна стать общей основой для соглашения между всеми людьми, населяющими Землю (с.396). «Нулевая заповедь» – не просто эффектная максима, результат игры ума талантливого ученого, мыслителя и замечательного человека: она проходит сквозь всю его книгу; на нее нанизывается каждая его статья – о политике ли, о науке, о человеческих отношениях, о мировых ли проблемах. Думается, она, дополняя традиционный Декалог, является и главной заповедью в жизни самого Александра Воронеля.
Марина Мануйлова
Камертон
"...во всем умей находить внутреннюю мысль и пуще
всего старайся постигнуть высокую тайну
созданья."
Гоголь
"Мысль изреченная... есть... дело".
А.Воронель
Вы не поверите, но в нашем Отечестве есть мудрецы. Какое же еще дать определение человеку, с которым советовался Солженицын? Зовут его Александр Воронель. Да-да, муж мастера прозы Нины Воронель, романами которой мы с вами, дорогой читатель, зачитываемся. Вот так они и проводят рядышком время: то один книгу напишет, то другой. Но если проза Нины мила нам в нашем досуге, то новая книга Александра "Нулевая заповедь" зовет нас не к отдыху, а к труду. И хотя это не "сборник кроссвордов", а как раз "сборник ответов", Воронель не просто дает ответ, а заставляет наш мозг работать (уставший читатель, умоляю, не пугайтесь), делая это с уважением и, по израильской традиции, точечно. Нежными, но сильными, уверенными пальцами автор снимает кляп с камертона нашей души, и она отзывается просветлением. Надо ли говорить, что этот процесс приятен? Да, бывало, религии создавались на волне наслаждения мыслью, изложенной доступно. Чем больше читаешь книгу, тем больше обнажается камертон, тем звонче слышится: "Спасибо!"
На волне нарастающей, в ритме злобного пульса планеты, истерики СМИ, мы следим дотошно за суматошной шелухой подробностей, необходимых нам ежечасно с точки зрения корреспондентов, озабоченных своей зарплатой. Тогда как Воронель, следуя традиции мудрецов обращать внимание не на то, что "нужно", а на то, что важно, включает наше мышление.
Вслед за Башевисом-Зингером, который сетует на тщательное соблюдение мельчайших подробностей религиозного ритуала при привычном равнодушии к чистоте отношений между людьми; вслед за Набоковым, который восклицает: "...отполированные слова отразить душу не могут...", Воронель обращает внимание не на антураж, не на целлофановую оболочку церемонии жизни, а на значимые и знаковые детали эпохи. Его подробности рисуют события так выпукло, что и слепой прочтет.
Ум информирует, а научить может только мудрость.
В отдельной статье, рассказывая о возникновении журнала "22", автор показывает, как амбиции заводят серьезных людей в тупик (хотя, казалось бы, известно, что именно отсутствие чувства юмора открывает неограниченные возможности). В другой статье-воспоминании о предвыездной нервотрепке Александр, не найдя что ответить полковнику КГБ на допросе, спрашивает его: "А вы кто такой?" – вспомнив Паниковского. Представляете, какие мемуары он бы написал в тюрьме? Да мы бы лопнули от смеха... Или статья, посвященная разбору двух фильмов... В аннотации читателя пытаются соблазнить тем, что автор расскажет о встречах с Ландау и Теллером, и он не разочаровывает, смеясь и вспоминая сквозь грусть, и вдруг, неожиданно – блестящий разбор-сравнение двух фильмов, Триер и Гибсон. Это похоже на вальс с Плисецкой. Если бы профессора физики писали кинокритику постоянно, доходы киноконцернов устремились бы в космос.
Еще небольшое замечание, если позволите. Как правило, дурак говорит о том, что знает, а умный – о том, что не знает. Да уж, ворох дат, имен и фактов не ворохнет душу, и как часто горячие новости, которыми мы торопимся поделиться, через минуту забываются по своей сугубой никому ненужности. Как часто мы называем "умным" всезнайку, который на самом деле глуп, как дерево.
Так вот, за выводами, которыми иногда заканчиваются рассуждения автора, так и слышится интонация некатегоричности. Не вопросы (все-таки решение проблемы, в остатке, показано и доказано), но безусловно, приглашение – обсудить.
И все-таки, зачем нужно эту книгу читать?
Зачем надо эту книгу читать, а заодно, почему такое название, ответит сама книга: "По-видимому,... отсчитывание от нуля – психологическая потребность, аналогичная необходимости в ежедневной ориентации – инстинкт – определение условного начала координат в своем собственном мире".
Добавлю: также, как установление жестких дисциплинарных рамок дает возможность почувствовать уверенность в своих силах в этом зыбком и зябком мире, где все позволено, даже проклятое Торой. Не случайно русскоязычным язычникам импонирует риторика Ветхого Завета, ставящая морально-нравственные рамки: ведь наше прошлое, включая опыт дедов, как раз есть обрушивание моральных устоев, а это так неприятно душе.
Люди перестают читать в начале XXI века. Процесс пошел, и началось это сотню лет назад, когда в начале XX века из школ была изгнана словесность – дисциплина, обучающая писать, излагать мысли, а следовательно, думать. К сочинениям на уроках литературы советского периода "думание" не имеет никакого отношения. Есть мнение, что уменьшение преподавания литературы в школах приводит к массовой неспособности элементарно размышлять. В нашем мире дважды два всего лишь четыре, поэтому, будьте уверены, к концу XXI века люди разучатся думать совсем.
Воронель пишет: "Во времена Конфуция Поднебесная Империя раздиралась междоусобными войнами. И, спрошенный императором, Конфуций, чтобы достичь мира, посоветовал вернуть всем словам языка их прежний, исходный смысл... Император оказался не в силах это сделать, и Китай окончательно пришел в упадок"
Сдается мне, что наш отечественный потребитель медийной продукции быстро, зато верно сходит с ума, смыкаясь психозом с устойчивыми неврозами, осложненными сумеречным состоянием души. Мы вопрошаем, кого выбирать? Мы вопим – доколе? Мы ужасаемся, недоумеваем, но ответов масс-медиа нам не поставляет. Только продолжает заваливать нас информацией, позволяющей работникам служб новостей свести концы с концами и раз в два года сменить машину.
Книга объясняет нам нашу сумасшедшую действительность, по винтикам разбирая механизмы выборов, деятельности Сохнута, лозунгов и штампов мышления... Она написана на нашем пространстве, о-очень проблематичном, адресована "русским" израильтянам, запутанным и замотанным жизнью. Мы не такие уж несчастные, как иногда плачемся, но понять наши актуалии непросто. Алия 90-х уже нянчит внуков, расправив плечи и не смущаясь ни отсутствием общего с внуками качественного языка, не боясь ни Битуах Леуми, ни обстрелов... И все-таки, нам важно разобраться с прошлым и понять настоящее, чтобы у внуков было будущее (простите за банальность, но жизнь так банальна!). Цитируем Воронеля: "Тот из нас, кто скажет, что он с самого начала все понимал, только подчеркнет, что он и сейчас ничего не понимает".
Книга написана в невиданном доселе жанре мемуарных эссе. То, что было дорого автору как идея, как мысль, нанизано на конкретные события и личные впечатления.
Как-то раз я видела альбом фотографий семьи, где карточки (эка древность!) перемежались газетными вырезками, фиксирующими временной срез эпохи. Незамысловатый этот прием чудо как расцвечивал мозаику забытых шиньонов, рукавчиков фонариками, октябрьских звездочек на школьной форме...
Александр Воронель, профессор физики Тель-Авивского университета, дает нам возможность воспользоваться машиной времени и прогуляться по двадцатому веку в компании незаурядных людей. Причем, машина времени хитрая: погружает нас несчетное количество раз "в одну и ту же реку", а именно, в нас самих тогдашних.
Уникальность такого жанра технически легко объяснима. Кабинетный философ не вгрызается в жизнь, подобно ледоколу. Для того, чтобы размышлять, нужны условия (это мы с вами, уставший от жизни читатель, представляем себе очень хорошо). А те, кто варятся в семи котлах, крутятся в водоворотах, глохнут от золотых труб – имеют за пазухой опыт, но у них нет буквально ни минуточки свободного времени. Наш автор "играющий тренер", обладающий колоссальной памятью, цепким взором аналитика и (нам повезло!) излагающий свои мысли просто и ясно.
Итак, эта книга написана как воспоминания, сцепленные публицистическими статьями и изящными размышлениями-эссе. Израиль и Россия, Солженицын и Сахаров, расцвет и крушение империи, жизненный путь в ритме пульса чистых, честных, мудрых борцов за справедливое будущее планеты.
Вы, дорогой читатель, можете поспешно решить, что речь идет о сборнике философских эссе? Что я рекомендую вам высоколобую прозу?
Все наоборот. Я утверждаю, что, описывая события, автор реагирует на самую что ни на есть "прозу жизни", составляющую суть существования человека, то есть не на технические подробности типа: родился тогда-то, удивился тому-то, хожу в булочную туда-то – а реагируя на ткань, на молекулярный состав этих составляющих, на причину, двигающую людей именно в эту булочную; на духовную составляющую причинно-следственных связей нашей с вами, дорогой читатель, "незамысловатой" жизни, преподносящей такие результаты простых технических телодвижений, которые по закрученности сюжета не снились и романистам.
Может, кому-то не очевидно, что такой текст может увлечь. Может, мы до сих пор отшатываемся от штампа документалистики, как дубли от удостоверений личности в "Понедельнике"?.. А с другой стороны, если качественно подано? Уж наверно, фильм о львах от National Geographic интереснее сериала. Поверьте, рассказы Воронеля о львах изложены просто (по-толстовски), написаны ажурно (по-купрински), доступны – всем. Книга внятна и понятна "архаическому" нашему сознанию.
Но не это главное, и пусть оценивают книжкино нутро другие, вещающие с кафедры философии, ну, например, Хайфского университета, а для меня это непосильно. Просто попытаюсь поделиться, почему моя душа отозвалась. Что-то моей душе недодали в пионэрском детстве. При этом недовручении еще и отчекрыжили какую-то мыслительно-логическую часть души, которая должна, как камертон, отзываться отвращением на любую пропаганду. Обрубочек камертона души нашей крепко замотан мягкой тряпочкой: страхами наших родителей, воспитанных 37-м годом, детскими драками, объясняющими на уровне второй сигнальной системы, что такое хорошо и что такое плохо, советской школой и в дугу пьяным окружением развитого социализма (теперь мы восклицаем: "Зато фильмы у нас были добрые!..").
Камертон молчал, лучшая часть мозга заплывала равнодушием, оставшиеся извилины полировались алкоголем и выпрямлялись рутиной... Но где-то свербило. Всю жизнь. Иногда удавалось игрой в шахматы или решением крутого кроссворда это чесание притушить. Литература, с переходом на капрельсы, превратилась в жвачку второй производной. Приключения духа, приключения века, борьба со злом, торжество благородства – издатели не балуют нас литературой такого рода. Поэтому нам сюда, к полке в книжном магазине, где рядом с полным собранием Солженицына стоит новенькая книга нашего земляка, нашего современника – Александра Воронеля, книга увлекательная, как качественный детектив, щемящая, как роман о любви, прямая, как речь ребенка, мудрая, как сказка.
Не будем голословны. Немного цитат помогут представить, как можно скоротать с этой книгой длинный зимний вечер.
"В свободном мире оказалось достаточным, чтобы какой-нибудь взгляд поддерживался некоторой группой, чтобы его "правильность" автоматически оценивалась пропорционально силе и влиянию этой группы. А как же Истина?" (Ах, как мне дорого это самокопание!... А наслаждение от мелькнувшей догадки ответа на вопрос, почему же такой умный народ при такой свободе выбора в результате выборов имеет тот результат, который имеет...)
"Израиль представляет собой единственное демократическое общество в мире, которое ставит себе идеологическую цель." (Дорогие мои, остановитесь, подумайте над этой фразой хоть немного. Если возникнут сомнения или захочется развернутой аргументации, то пожалуйте на страницу 200.)
"...мы, как народ, опять балансируем на краю пропасти в своей характерной амбиции создать "розу без шипов", войну без ненависти, государство без принуждения и экономику без эксплуатации."
"...на Западе иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы поддержать правительственную политику, чем для того, чтобы против нее бороться."
"Вряд ли история образования других современных государств выглядит чище, чем история Израиля. Но и быть похожим на всех остальных людей не так уж стыдно, особенно если тебе не оставили выбора..."
Об антисемитизме. "Без нашего психологического соучастия, готовности "понять", он не казался бы столь оскорбительным." (За эту фразу я особо благодарна автору. Напраслина, если она напрасна, душе не опасна. Но антисемитские мифы залегают глубоко в галутных душах, и мы извиняемся, уступаем, выпускаем... Моисей, где ты? По нас плачет твоя пустыня...)
"Свободный мир стал неуправляем. Политическая жизнь стала не столько полем столкновения интересов социальных слоев, сколько полем столкновения амбиций профессиональных политиков. Моментальный успех стал единственным критерием для честолюбивого лидера."
"Невообразимая сложность современной реальности поощряет обывателя к вере в вождей. Все более слепая вера в вождей, в сочетании со столь же слепой верой в универсальные демократические процедуры формирует в "свободных" обществах необоснованную надежду на чудесные решения неразрешимых проблем. Эта вера у избалованного легкой жизнью обывателя, привыкшего вручать свои проблемы политической элите, то и дело берет верх над всякими рациональными соображениями и здравым смыслом".
Целью этих заметок ни в коем случае не является оценка этой книги. Не по Сеньке шапка. Автор всемирно известен, его любят и уважают, он мудрец современности. Интеллектуалы откликнутся на эту книгу. А я, цитируя, пытаюсь неумело передать свою личную душевную боль и возможный механизм облегчения этой боли путем инициации мыслительного процесса...
Чуть ли не во всех аспектах, которых касается автор, звучит термин "права человека". В конце концов, понятие "нулевой" заповеди сливается рефреном с "правами" и начинает казаться призывом обеспечить изначальное, до- прежде- всего, право человека – думать. Право самостоятельно думать уходит в прошлое по мере роста прибылей масс-медиа, зомбирующих нас.
Последнее эссе в книге раскрывает интригу названия. "Нулевая заповедь" по автору равняется призыву "Выбери жизнь!"
Правда, для этого, добавлю, нужно научиться думать... В том числе и мне, конечно...
Меня обуревают мои депрессивные психозы. Мне кажется любая надежда утопией. Я вижу, что миллион алии 90-х добавил не сионистов, а жлобов. Сионисты представлены во всех слоях, но штучно и также презираемы в нашей пустыне, как это было на просторах России. И все же Александр Воронель оптимист и дает нам вектор успеха:
"Сионизм впервые стал идеей большинства. Чтобы доказать свою избранность, еврейский народ должен показать теперь, что именно в большинстве он далек от общего хамства".
А еще мне очень хотелось бы развеять флер академичности, окутывающий эту книгу крепче кокона мумии. Книга живая и написана для живых людей. Если вы полны азарта до выборов и горечи – после, если Вы до сих пор покупаете русские газеты и делаете погромче телевизор, когда начинают блок новостей, то вы могли бы с этой книжкой неплохо раздавить бутылочку вечерком. Так же, как "Швейк" был обязателен к прочтению перед службой в советской армии, так и эту книгу я бы обязала прочитать всех, кто любит нашу страну, наше время и хоть немного гордится прошлым. Без этой книги мы могли бы (процитируем ее, сердешную, последний раз):
"...упустить какую-то необыкновенно важную характеристику бытия".
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3091
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer11_12/Judson1.php - to PDF file
Комментарии: