Барух или Бенедикт
Два диалога
Б а р у х из первого диалога и Б е н е д и к т из
второго диалога – один и тот же персонаж. Д р у г в первом и втором диалогах –
разные лица.
Диалог
первый
Бедно
обставленная комната. Барух пишет, сидя за столом
Д р у г (вбегает
в комнатку). Барух, ты не должен отчаиваться, я все уладил. Почему ты не
запираешь двери? Удивительная, совершенно непростительная беспечность для
человека в твоем положении. Неужели ты не понимаешь, что сейчас тебе надо
соблюдать все меры предосторожности?! Почему ты молчишь?
Б а р у х. Жду, пока ты успокоишься. С человеком,
охваченным волнением, или гневом, или страхом, беседовать бесполезно.
Д р у г. Тебе было бы приятней, если бы я оставался
равнодушным, когда речь идет о твоей судьбе? Хорошим бы другом я был, если бы
мог сохранить спокойствие и рассудительность в такой момент! В такой момент!
Б а р у х. Что же с тобой стряслось?
Д р у г. Со мной? Со мной ничего не стряслось.
Б а р у х. Вот и прекрасно. Сядь, пожалуйста! Стоящий
и размахивающий руками человек выигрывает в выразительности своей речи, но
проигрывает в ее убедительности.
Д р у г. Вот я сел. Вот успокоился. И совершенно
спокойно говорю тебе: я все уладил. Тебя не отлучат от общины. Некоторые члены Большого
совета были непреклонны: «Спиноза должен быть подвергнут обряду по всем
правилам!» За что они тебя так ненавидят? Но я сумел договориться с раввинами.
Главный раввин – очень разумный человек, он тоже хотел бы все уладить миром. Он
был в добрых отношениях с твоим отцом и отзывался о нем с большим уважением.
Мол, ради такого благочестивого и праведного человека готов многое простить… К
тому же я официально заявил о том, что ты серьезно болен, и представил свое
медицинское заключение. Кстати, как ты себя чувствуешь сегодня?
Б а р у х. Спасибо, лучше. Мне просто неловко, что ты
так много хлопотал ради меня.
Д р у г. Пустое! Тебе достаточно сделать формальное
заявление. Мол, я верую полной верой в религию отцов наших и во все, во что
должен верить добропорядочный иудей. А если не посещал синагоги и не принимал
участия в делах общины, так исключительно по слабости здоровья. Дай-ка я
осмотрю тебя. Пульс учащен, как обычно, лихорадочный румянец, легкий жар… Нет,
я не нахожу ни малейшего улучшения… Ах, я, осёл! Чуть не забыл за всеми
треволнениями: один знакомый врач-христианин рекомендовал мне новейшее средство
для укрепления груди. Попробуем, ведь прежние снадобья помогают мало. Принимать
по четверти стакана в день. Выпей при мне, чтобы я был спокоен. Ты ведь
преступно равнодушен к своему здоровью, вечно забываешь принимать лекарства.
Б а р у х. Слава Господу, у меня есть такой друг, как
ты. (Наливает, пьет.) Надо же, какая
гадость!
Д р у г. Да, этот христианин предупредил, что настойка
горькая, но заверил, что она полезна… Во всяком случае, безвредна. В нее входят
тинктура…
Б а р у х. Любопытно знать, была бы она столь же
полезной, если бы не была такой горькой?
Д р у г. Не будем терять время – тебе надо написать
заявление, и я сегодня же отнесу его главному раввину. Я тут кое-что набросал…
Вот, посмотри.
Б а р у х (читает).
« Я, Барух д’Эспиноза, настоящим чистосердечно свидетельствую и подтверждаю… Я
выражаю глубокое сожаление, если некоторые мои публичные высказывания и
писания, будучи недостаточно обдуманными или плохо изложенными, могли быть
неверно истолкованы в том смысле, будто я сомневаюсь в истинности учения,
преподанного нашими мудрецами… Я отрекаюсь от высказываний, которые, согласно
определению раввинов и мужей совета, противоречат заветам и установлениям… »
Это не заявление. Это явка с повинной. Или, лучше
сказать, признание преступника, данное под пыткой. А еще точнее, капитуляция на
милость победителя. Но зачем каяться в грехе человеку, который этого греха не
совершал? Зачем признавать себя виновным человеку, который не считает себя
преступником?
Д р у г. Если тебя называют грешником, ты вынужден оправдываться.
Если тебя обвиняют в преступлении, ты должен защищаться. Если на тебя нападают,
тебе приходится обороняться.
Б а р у х. Но в этих случаях ты преследуешь благую
цель – восстановить истину либо сохранить свою жизнь, имущество, честь. Если же
я соглашусь с тем, что ты предлагаешь, это будет несомненным злом, а именно, не
только ложью, то есть сознательным отступлением от истины, но и обманом, то
есть может принести вред тому, кто в это поверит.
Д р у г. Кому принесет вред, если ты подпишешь эту
пустую бумажку? Кому будет хуже, если ты избавишь и себя, и своих близких, да,
в конце концов, и раввинов от всех этих неприятных процедур?
Б а р у х. Я принесу вред тем людям, которые прочитали
мои труды и задумались над ними. Возможно, я способствовал тому, что они
отказались от заблуждений и приблизились к истине. Если я отрекусь от своих сочинений,
это может привести к тому, что истина отступит, а заблуждение восторжествует.
Если я знаю, что должен сделать, чтобы произвести нечто хорошее или помешать
чему-нибудь дурному, но не делаю этого, это будет малодушием, другими словами,
трусостью. Трусость же человека науки компрометирует всю науку. Я родился в тот
самый год, когда Галилео Галилей перед судом инквизиции отрекся от своих
убеждений. Это имело самые тяжкие последствия. До сих пор большинство людей
думает, что Солнце вращается вокруг Земли, хотя неопровержимо доказано
обратное.
Д р у г. Да, мне говорили, что Земля вращается вокруг
Солнца. Может быть, может быть… Почему бы и нет? Да и в Книге Иова сказано, что
Господь подвесил Землю над бездной ни на чем… Вам, философам, виднее, хотя
поверить довольно трудно. Но какое это имеет отношение к нашим повседневным
делам? Солнце или Земля стоит в центре Вселенной – для вас, ученых людей, это
очень важно. А для нас, простых людей? Мы точно также работали бы, влюблялись,
растили детей, страдали, радовались и огорчались, болели и умирали, даже если
бы Земля вращалась вокруг Луны или вокруг Венеры. Допустим, все вокруг
исповедуют религию, которая требует верить, что дважды два пять. Если от этого
зависит мой собственный покой, покой и благополучие моей семьи и моих друзей, я
готов сто раз подтвердить, что дважды два – пять. Обладать истиной – это
прекрасно. Но истина должна помогать, а не мешать людям жить.
Б а р у х. По существу против этого ничего нельзя
возразить. Я полагаю, что желание составляет самую суть человека, и жить - значит
желать. Но тут надо бы уточнить, какое значение вкладывается в понятие «помогать
жить» и «мешать жить». По мнению большинства людей, помогает жить то, что
приближает удовлетворение и, соответственно, мешает жить то, что препятствует
удовлетворению их желаний, возникающих из страстей.
Д р у г. А разве желания могут возникать из чего-то
другого?
Б а р у х. Ну, конечно! У человека разумного желания
должны рождаться из разума! И такие желания не могут быть ни порочными, ни
чрезмерными, ни пагубными. Для кого-то истина - то, что помогает добиться цели
и обрести счастье. А по мне, познание истины есть высшая цель и само по себе дает
счастье.
Д р у г. Приносит счастье – кому? Тебе и десятку
таких, как ты? Обычные люди живут не разумом, а страстями. И, если честно, в
этом отношении я не отличаюсь от всех. Жить, руководствуясь только разумом, для
кого-то, может быть, очень здорово, но разве это жизнь? Я имею в виду, жизнь,
достойная свободного человека? Разве не в том свобода, чтобы идти навстречу
своим страстям и желаниям, коль скоро это не противоречит законам и желаниям
других людей?
Б а р у х. Как странно, что свободой ты считаешь как
раз то, что я считаю рабством. Да, неспособность обуздать свои страсти я
называю рабством, а .господство над страстями - свободой.
Д р у г. Извини за прямоту, но ты не знаешь, на первый
случай, что такое супружеская любовь и, стало бы, не можешь судить об этой
немаловажной стороне человеческой жизни. У тебя почти нет плотских желаний и
потребностей. Но это не значит, что и другие обязаны сводить их к минимуму. Кто
тебе дал право поучать других и предписывать им правила поведения? Кто поставил
тебя над нами? Пусть ты мудрец, а все остальные – глупцы и невежды, но ты так
превознес себя над окружающими, что это вызвало ответное отчуждение и
неприязнь. Опомнись, Барух! По-моему, ты плохо представляешь себе, ЧТО случится,
если тебя отлучат от общины. В формуле проклятия есть такой пункт – я привожу по
памяти, ты поправь, если ошибусь: « Мы повелеваем, чтобы никто не общался с ним
ни устно, ни письменно, не оказывал ему никаких услуг, не оставался с ним в
одном доме…»
Б а р у х. Не совсем так: «… под одной крышей».
Д р у г. Твоя память, как всегда, безупречна. Да,
конечно - «под одной крышей» Я продолжу: «… и не приближался к нему ближе чем
на десять локтей…»
Б а р у х. Ну, и что из этого следует?
Д р у г. У тебя отличная память, но я все же позволю
тебе напомнить, чтО из этого последует. Булочник, мясник, зеленщик, как бы они
тебя ни уважали в глубине души, вынуждены будут, как лояльные члены общины,
закрыть перед тобою двери своих лавок. Портной, сапожник, шляпник, кузнец,
плотник и все другие ремесленники, как бы они тебя ни уважали в глубине души,
вынуждены будут не пускать тебя в свои мастерские… Уриэль Акоста – тебе ничего
не говорит это имя?
Б а р у х. Я читал его книгу. Там есть много дельного.
Д р у г. Уриэль Акоста умер лет сорок назад и предвосхитил
твой путь. Его предупреждали о последствиях, так же как предупреждали тебя. Он
хорохорился, так же как ты. Он был проклят и отлучен. Но его хватило ненадолго.
Он приполз в общину на коленях и молил о прощении. Потому что от него
отвернулись все. Буквально все. Он остался совершенно один. Как в пустыне. А
человек не может быть один. Он должен прощать слабости других людей и мириться
с их пороками, ибо сам нуждается в прощении собственных слабостей и пороков.
Как бы и тебе не пришлось, по примеру Уриэля Акосты, совершить завтра, испытав
многие мучения и позор, то, что сегодня можешь сделать без особых хлопот.
Б а р у х. Если не ошибаюсь, все это ты говоришь для
того, чтобы объяснить, почему ты решил оставить меня после того, как я буду
отлучен. Надо ли тратить для этого так много слов?
Д р у г. Да, я тебя оставлю. Можешь считать это
предательством, но у меня не будет другого выхода. Увы, но даже я, твой друг и
твой врач, как бы я тебя ни любил, не смогу навещать тебя и лечить…
Б а р у х. Я знаю, какое это принесет тебе страдание.
Д р у г. Да уж! Ты это знаешь теоретически, а я буду
страдать на деле. И не надо улыбаться. Разве это не страдание – видеть друга в несчастье,
не иметь возможности ему помочь и ощущать себя предателем?! Ты прекрасно
понимаешь, как невыносимо тяжело чувствовать себя достойным презрения, но не иметь
возможности поступить иначе. Ведь если я буду, как ни в чем не бывало, вести
себя, как подобает истинному другу, я лишусь всех пациентов. И как я буду
кормить мать-старуху и четырех детей? Как я буду объяснять им, почему в доме
нет еды и дров для очага? «Ваш сын и ваш отец поставил верность Баруху Спинозе выше
сыновнего и отцовского долга?»
Б а р у х. Не надо ни в чем оправдываться, никто не
имеет права тебя упрекать, и прежде всего ты сам себя. Я уже давно пришел к
выводу, что стремление к самосохранению есть первое и единственное основание
добродетели.
Д р у г. Барух, умоляю тебя, говори, как все! Довольно
этих изречений и афоризмов! Это, в конце концов, раздражает!
Б а р у х. Прости, я не нарочно. Я говорю так же, как
думаю. Ты же знаешь…
Д р у г. Да, Барух, я знаю, ты не выпендриваешься, не
хочешь превознести себя над другими, просто у тебя такой способ мыслить. Помнишь,
в какое замешательство ты приводил нашего учителя ребе Шимона? При обсуждении
какого-нибудь каверзного вопроса ты так и сыпал изречениями. А он, бедняга, все
никак не мог вспомнить, кого из великих мудрецов ты цитируешь – Акиву, Гилеля, Рамбама?
А когда старенький ребе Шимон немного привык к твоей манере мыслить и говорить,
он стал повторять: «Помяните мое слово, из этого мальчика вырастет муж совета,
который составит славу и гордость Израиля!» Да, если бы ребе Шимон дожил до
сего дня и узнал, что его любимцу грозит проклятие и отлучение… Если б он
только мог вообразить, что из маленького Баруха вырастет человек, которого назовут
еретиком и отступником…
Б а р у х. Он не воспитывал из нас, как говорится,
талмудистов, догматиков, покойный ребе Шимон. Он учил нас думать
самостоятельно. Он говорил, что вера в существование Бога не только не
противоречит нашему разуму, но и прямо вытекает из его требований. Он говорил,
что свободное и непредвзятое изучение законов природы и вопросов метафизики не
отвращает от Бога, но ведет к нему и, следовательно, Бог хочет, чтобы мы Его
исследовали. Я всегда стремился следовать тому, чему учил нас ребе Шимон.
Д р у г. Барух, о чем мы говорим? От тебя не требуется
ничего особенного. Ничего такого, о чем ты впоследствии пожалел бы или
устыдился. Не надо выступать с заявлениями. Не надо каяться и отрекаться от
своих убеждений. Пиши в своих трактатах все, что хочешь. Доказывай истину без
всякой опаски. Я все беру на себя, я обо всем договорюсь. Ни раввинату, ни
совету общины, ни, смею надеяться, тебе самому, не нужен скандал. На
вольнодумцев у нас всегда смотрели сквозь пальцы, лишь бы не пропускали
субботнюю молитву и не раскуривали бы в этот день трубку прямо на улице. Единственное,
что тебе придется сделать, - заглянуть как-нибудь в синагогу, посидеть
скромненько на заднем скамейке – ты же не заплатил за более достойное место – и
в положенных местах произнести «амен». Ну, конечно, и в дальнейшем надо будет появляться
в синагоге. Хоть изредка. Хоть два раза в год – на Судный день и Пасху. Не
хочешь выказывать уважения к нашей общине – дело твое. Но, по крайней мере, не
демонстрируй так открыто свое презрение к своему народу, свое пренебрежение к
вере отцов наших и дедов наших. Заклинаю тебя, Барух, не бросай своим
поведением вызов своим ближним! Не жалеешь себя, не жалеешь меня, сжалься хотя
бы над моими детьми! Ты ведь прекрасно знаешь, что я тебя никогда не брошу, а
это означает для меня потерю врачебной практики и разорение.
Б а р у х. Неужели ты думаешь, что я поставлю тебя и
других моих близких перед таким выбором? Голландия большая страна, есть города
и кроме Амстердама. Как ты знаешь, у меня очень скромные потребности, и на
кусок хлеба с сыром я всегда заработаю, в Гааге или Утрехте, Лейдене или
Роттердаме...
Д р у г. Шлифованием стекол? Это занятие тебе
противопоказано, говорю как врач. Сгибаться над столом, вдыхать стеклянную пыль
– для твоих легких это поистине губительно.
Б а р у х. Пустяки! Послушать вас, докторов, так
ничего нельзя, всё вредно.
Д р у г. Благословен ты, Господь наш, даровавший
мудрецам столько простоты, чтобы они не слишком презирали обычных людей, и
наградивший глупцов и невежд достаточной хитростью, чтобы они не стали легкой
добычей мудрых… Объясни мне, пожалуйста, Барух, почему ты не хочешь жить, как
все? Что страшного случится, если ты разок помолишься в синагоге? Неужели наши
отцы и деды, все наши предки не имели ни грана ума и верили в сплошные бредни и
нелепые выдумки? Неужели быть иудеем – стыдно? Да, конечно, у тебя есть свой собственный,
не совпадающий с общепринятым взгляд на то, что есть Бог, какова его природа и
как люди должны ему служить и угождать. Твоему Богу не нужно человеческое
поклонение и всякие обряды. Но твой Бог не обидится, если ты будешь поклоняться
Ему и совершать обряды так, как это делают твои ближние, твои соплеменники.
Пусть обряды нелепы, пусть молитвы бесполезны, но ведь и вреда никому не
приносят. А если есть хоть один шанс из тысячи, что именно наша религия –
истинна? И что мы, евреи, избраны и любимы Господом? Подумай, велика ли жертва
– соблюдать правила и установления нашей религии? Правила, замечу, привычные и
потому не слишком обременительные. И какая тебя ждет награда в случае, если все
же Господь Бог окажется не твоим Богом, а нашим - Богом Авраама, Исаака и Иакова?
Ставка, надо признать, совсем не большая. А выигрыш
может оказаться огромным. Игра стоит свеч! Да, откровенно тебе скажу, у меня
как у врача некоторые места в Священном Писании вызывают… Скажем так, они не
очень понятны. Например, рецепты лечения от проказы. Но подумай только, через
сотни поколений нам передавались Тора и Талмуд как родовое достояние. А ты готов
отказаться от этого наследства, как от кучи старого тряпья, хотя очень может
быть, это сокровище стоит больше, чем драгоценности обеих Индий. Разумно ли
это? Не считаешь ли ты, что все, кто жил до тебя, веря в Вечного Единосущего и
поклоняясь ему по обрядам и обычаям предков,- все они заблуждались? Не слишком
ли низко ты ставишь разумность наших отцов и дедов и не преувеличиваешь ли силу
своего собственного разума?
Б а р у х. Конечно, древние и новые еврейские мудрецы
были мудры. Многое из написанного ими радует глубиной, тонкостью и верностью
суждений. Многое, как мы сегодня видим, является ошибочным. Если же ошибочное мнение
передавалось из поколения в поколение на протяжении двадцати или тридцати веков,
оно не становится более верным и убедительным, как ведро воды, передаваемое из
рук в руки тысячу раз, не становится ведром оливкового масла или ведром меда.
Если бы ты увидел, как древние афиняне в храме приносят жертвы идолу как богу,
ты ведь не усомнился бы в нелепости их верований, хотя среди этих язычников
были умнейшие люди, как Эвклид и Платон, и обычай идолопоклонства жил у многих
народов на протяжении многих веков и дожил до наших дней. Вот так же и я не
могу принять участия в синагогальных богослужениях, ибо они посвящаются хоть и
единому, но ложному богу. Богу, который занимается делами людей, следит за ними
и попечительствует им. Богу, расположение которого можно заслужить определенными
действиями, сознание и чувства которого подобны человеческим, которого можно
разжалобить и выпросить у него чудо. Но поклоняться такому богу было бы для
меня в той же мере постыдным и кощунственным делом, как для тебя – мазать после
еды жиром губы какого-нибудь дикарского истукана. Для меня Бог воплощается в
естественном порядке вещей. Необходимость, неизбежность, предопределенность –
вот Его истинное имя. Только такой Бог мог бы быть принят всеми народами.
Только такой Бог может всеми считаться истинным, и вера в него была бы благом,
ибо способствовала бы сближению и согласной жизни всех людей, тогда как
существующие религии служат одной из причин войн и других видов разобщения
людей, то есть несут вред и зло под видом добра и спасения.
Д р у г. Ты равняешь веру своего народа со всеми
другими? Но ведь только эта вера скрепляла и скрепляет духовными скрепами все
еврейство, от Португалии до Польши, от Швеции до Персии. Когда раввины
напоминают, что мы избраны Господом для некой высшей цели и любимы Им, свободомыслящему
еврею полагается смущенно пожать плечами и махнуть рукой. Но ведь если задуматься,
разве не свидетельствует об избранничестве и особом пути уже одно то
обстоятельство, что мы сохранились как народ? Мы живы, и мы исповедуем ту же
веру, что и двадцать пять веков назад, хотя это противоречит логике и здравому
смыслу. Мы живы, тогда как от наших врагов-современников, всех этих амалекитян,
филистимлян и египтян вместе с их богами, давным-давно не осталось и следа. Мы
живем - одни во враждебном мире, но мы живем! Разве это не доказывает
покровительство неких Высших сил, называй их как угодно?
Б а р у х. Нет, ничего это не доказывает или
доказывает только то, что те люди и те народы, которые считаются особенно
приниженными и презираемыми, обычно бывают самыми честолюбивыми, обуянными гордыней
и духом соперничества.
Из природы Бога вытекает, что у Него не может быть
народов-любимчиков, или, если угодно, любой народ с полным правом может назвать
себя любимцем Бога. Это, по крайней мере, более разумно, чем верить в
существование бога Земли Английской, бога Земли Французской и так далее –
своего бога-покровителя для каждого народа.
Д р у г. Барух, Барух, так нельзя! Если твоему Богу
нет дела до нас, это чужой бог. Нам такого не нужно. Ты хочешь заменить своим
Богом нашего Господа, отнять у нас веру в приход Мессии - но что тогда от нас останется?
Кучка людей, растворенных среди других народов, как горстка соли в море. Барух,
были в еврействе мудрецы почище тебя, были вольнодумцы не хуже тебя. Но,
рассуждая о Боге, природе и всяких высоких вещах, никто не переходил границы,
за которой мудрствование становится угрозой самому существованию народа. То
есть бывало, что и раввины переходили в католичество и даже становились
епископами. Но предательство и есть предательство, оно очевидно и несет соблазн
только для слабых и бесчестных. Настоящая опасность – это когда дух народа
подрывается изнутри, одним из наших. Если твой народ одержим предрассудками и
не хочет от них отказаться, как бы страстно ты его ни убеждал в своей правоте,
перед тобой рано или поздно встает выбор: остаешься ли ты со своим народом или
со своей правотой. Барух, если ты равнодушен к религии отцов, не лучше ли
равнодушно соблюдать ее внешние требования, чем равнодушно их нарушать, к
соблазну всей общины? Барух, друг мой, ведь ты остаешься евреем? Если община не
отвергнет тебя, ты ведь сам не отречешься от нас, от своего народа?
Б а р у х. Для начала стоило бы четко определить
понятие «народ» и проанализировать его. Легко убедиться в том, что это понятие
– пустое, и каждый волен в меру своего разумения наполнять его своим
содержанием. Народ – это совокупность людей, объединенных не общим языком, не
общим проживанием, не общей историей, верой, культурой, укладом и обычаями.
Легко привести примеры, когда наличие всех или большинства этих признаков не
делает людей единым народом, тогда как, напротив, под именем народа
объединяется люди с разными наречиями и обычаями, едва способные понимать друг
друга. Ибо сплачивает в нацию общее безумие, общий фантом, общие галлюцинации.
Это фиктивная, выдуманная общность...
Однако я устал от разговора с тобой, у меня нет сил
развивать и доказывать это положение, поэтому я излагаю только выводы. Итак, к
фикции, именуемой народом, взывают правители, когда требуют от людей жертв, вводят
новые подати, отнимают имущество и самое жизнь. Простые же люди утешаются этим
пустым призраком, ибо он позволяет существу ничтожному возвыситься в своих
иллюзиях путем причащения к чему-то великому, имеющему с ним некий случайный
признак. У нас вызвало бы смех, если бы бедняк утешался удачами богатого
человека почти как своими на том основании, что они оба высоки ростом, или оба
любят слушать игру на лютне, или происходят из одной местности, или получили
при рождении одно и то же имя. Почему же мы считаем обычным делом, когда
человек без заслуг и достоинств как бы присваивает себе заслуги и достоинства
знаменитых мудрецов, поэтов, праведников и полководцев, поскольку они говорили
на том же языке, пели те же песни, соблюдали те же обряды и вели происхождение
от тех же дальних предков. Если обратить взгляд к еврейскому народу, достойным внимания
следует признать не столько то, что малый народ рождал великих людей, сколько то,
как долго гордость за своих великих соплеменников поддерживала в малом народе
великую иллюзию.
Д р у г. Иди к англичанам, французам, испанцам и
объяви им, что их богатые и сильные нации – всего лишь фантом. А еврейский
народ оставь в покое.
Пусть не только наша вера, но и наша нация - это
иллюзия, фикция, мираж, но мы не откажемся от них ради твоей истины. Мало ли
было в прошлом иллюзий и фантомов, за которые люди и целые народы шли на гибель,
не считая это слишком большой жертвой! Греки и арабы, испанские инквизиторы и
немецкие бароны предлагали нашим соплеменникам выбирать между смертью и
отречением. И большинство избирали смерть.
И вот теперь пришел Барух д’Эспиноза и объявил, что
нет смысла держаться за нашего Бога, за нашу Тору, за нашу веру. Более того, заявляет
Барух д’Эспиноза, нет более смысла в самом существовании еврейского народа. Он
ничем особым не отличается от прочих, и если целиком перейдет в христианство,
поступит вполне разумно. Ведь если наша религия такое же заблуждение, как и все
прочие, удобнее и проще принять веру народа, среди которого евреи живут. Помяни
мои слова, Барух: ты еще ужаснешься, увидев, в какую пропасть катишься, да еще
и других влечешь за собою! При всей своей гордыне, Барух д’Эспиноза, ты поймешь,
какую роковую ошибку совершил. Даже если тебе не хватит мужества покаяться и вернуться
к нам, ты будешь лить горькие слезы наедине с собой.
Б а р у х. Друг мой, я знаю, ты искренне хочешь мне
блага. Все дело в том, что наши представления о благе стали сильно разниться.
Мне тоже хотелось бы, чтобы ты стал счастливым, но у меня хватает жизненного
опыта, чтобы не навязывать тебе свои представления о счастье и не давать тебе
советов, пока ты их не просишь. Может быть, в этом и выражается мое доброе к
тебе отношение. Что касается сожалений о горькой ошибке… Ну уж нет, каяться я
не буду. Желание покаяться свидетельствует скорее о неразумии. Тот, кто
раскаивается в каком-либо проступке, вдвойне жалок или бессилен.
Д р у г. Теперь я вижу, что ты заслуживаешь проклятия,
Барух д’Эспиноза. Ты был моим другом, но сейчас я тебя ненавижу. Нет, ты для
меня умер. Умер и не будешь оплакан! Прощай. (Уходит).
Б а р у х. Самое скверное, что могут нам сделать люди,
это не их гнев и ненависть, а то, что они заражают и наши души ненавистью и
гневом.
В темноте слышен монотонный голос, читающий текст
проклятия:
«Мы давно уже знаем о ложных мнениях и неправильном поведении Баруха
д’Эспинозы. Мы пытались использовать разные средства и увещевания, дабы
отвратить его от порочных путей.
Но мы не добились никакого
улучшения , а напротив, получали ежедневно все новые сведения об ужасающих
ересях, которым он подвержен и которым он учил, и о чудовищных деяниях, которые
он совершал. Посему мы решили, что упомянутый Эспиноза должен быть отлучен и
отделен от народа Израиля, и ныне отлучаем его посредством нижеследующего
проклятия:
Да будет он проклят днем, и да будет он проклят ночью. Да будет он
проклят, когда ложится, и да будет он проклят, когда встает. Да будет он
проклят, когда выходит из дому, и да будет он проклят, когда входит в дом. Господь
не простит его, гнев и ярость Господа возгорятся против него и навлекут на него
все проклятия, которые записаны в Книге Закона. Господь уничтожит само его имя
под небесами.
Мы приказываем, чтобы никто не общался с ним, ни письменно, ни устно, ни
письменно, не оказывал ему никаких услуг, не оставался с ним под одной крышей,
и не приближался к нему ближе, чем на 10 локтей и не читал ничего из того, что
он сочинил или написал...»
Диалог второй
Б е н е д и к
т сидит за столом, рассматривает небольшой стеклянный сосуд и тихонько смеется.
Д р у г (вбегает).
Бенедикт, победа, полная победа! Ура!
Б е н е д и к т. Сядь, пожалуйста. Ты же знаешь, я не
люблю, когда передо мной кто-то бегает.
Д р у г. Хорошо, хорошо… Сейчас я скажу тебе, какое
письмо получил, и ты сам забегаешь и запрыгаешь от восторга! Ты хорошо сидишь?
Б е н е д и к т. Да.
Д р у г. Так вот: ты получишь кафедру философии в
Гейдельбергском университете!
Б е н е д и к т (спокойно).
В самом деле? Да, это приятная новость.
Д р у г. Пока это, конечно, неофициально, но мой
приятель из Вюртемберга сообщает, что вопрос решен. Приглашение по всей форме
ты получишь, наверное, следующей почтой.
Б е н е д и к т. Поистине, нет пророка без чести,
кроме как в доме своем и в отечестве своем. По правде говоря, я бы хотел, чтобы
с таким предложением ко мне обратился Лейденский университет – моя alma mater.
Там помнят меня, там родные стены.
Д р у г. Как ты можешь, Бенедикт, сравнивать Лейден с Гейдельбергом!
Лейден – это, в сущности, дыра, а Гейдельберг – всемирно известный научный центр.
И климат там гораздо лучше. Что при твоей чахотке далеко не маловажно. Не
говоря уже о материальной стороне дела. Знаю, знаю, вы. философы, не обращаете
внимания на такие пустяки, как размер платы, которую должны вносить ученики гейдельбергского
профессора, и на возможное количество этих учеников. Но ты бы хоть для приличия,
хоть из вежливости полюбопытствовал! Уверяю тебя, в Гейдельберге у тебя будет
возможность завести слугу и снять неплохой домик. Представь себе, домик с
тремя-четырьмя большими светлыми комнатами, обставленный по твоему вкусу. Через
несколько лет ты мог бы купить его. Помнится, ты говорил, что тебе нравятся
картины Рембрандта. Кстати, сейчас они упали в цене. У тебя появится достаточно
денег, чтобы купить несколько полотен для украшения и кабинета, и столовой, и
спальни… А путешествия! По-моему, это одна из самых высоких и чистых радостей,
доступных человеку. Париж! Венеция! Лондон! Вена! Рим! Только захоти – все
мировые столицы откроются перед тобой – профессором философии Гейдельбергского
университета. А встречи с известными учеными и писателями – разве это не
чудесно! По-моему, всего интереснее тебе было бы поговорить с французским
поэтом Расином. Вы оба по праву считаетесь лучшими знатоками человеческой
природы, уверен, у вас нашлось бы много тем для обсуждения… Что же ты молчишь?
Даже обидно…
Б е н е д и к т. Ты говоришь с таким жаром, что
заставляешь меня заподозрить, не скрыт ли в этом лестном предложении из
Гейдельберга какой-то подвох.
Д р у г. Черт возьми! Я так за него радовался, думал,
и он проявит немного позитивных эмоций. Ну, можно ли быть таким бесчувственным,
Бенедикт? Я месяцами вел переписку, прямо скажем, интриговал ради него, и вот,
наконец, в его руки падает спелый плод. Бери и кушай! Вместо этого, он брезгливо
морщится, обнаружив на кожуре крохотное пятнышко. Его слава признана, ему предложили
кафедру в знаменитом университете, ему обеспечено достойное существование, у
него будут десятки учеников, которые разнесут его учение по всей Европе. Я
радуюсь за него, я радуюсь больше него. Нет, он не показывает ни малейшего
признака радости. Он не только сохраняет равнодушный вид, но и, кажется, только
ищет предлог, чтобы отказаться.
Б е н е д и к т. Значит, я прав. Чтобы занять кафедру
в Гейдельберге, я должен выполнить некое предварительное условие. Чего же они от
меня требуют?
Д р у г. По совести, условие совсем не
обременительное. Ты не должен нападать на христианскую религию и подвергать
сомнению законность существующих властей. Вот копия письма, которое по
поручению курфюрста Пфальцского Карла Людовика написал тебе профессор
богословия Фабрициус:
Б е н е д и к т. Датировано 16 февраля 1673 сего.
Быстро передали, однако… «Вы будете пользоваться совершенной свободой
философствования, его августейше надеется только, что Вы не злоупотребите этой
свободой для подрыва и нанесения вреда господствующей религии…».
Д р у г. Это дежурное условие, его не специально для
тебя придумали, а ставят перед всеми профессорами.
Б е н е д и к т. Это не играет роли.
Д р у г. Ты не можешь отказаться от такого
предложения.
Б е н е д и к т. Почему же?
Д р у г. Потому что такие предложения делаются только
один раз. Может быть, ректоры Сорбонны, Оксфорда, Гейдельберга стоят в очереди
у твоих дверей и дерутся за право пригласить тебя?
Б е н е д и к т. Я очень благодарен тебе за все
хлопоты, дружище, и хорошо понимаю, как тебе обидно. Но пойми и ты меня. Не
нападать на христианскую или какую-нибудь другую религию – это условие
унизительное и поэтому неприемлемое.
Д р у г. Но почему, почему? Если бы тебя пытались
заставить говорить то, что противоречит твоим убеждениям, я бы первый сказал:
не соглашайся, Бенедикт, такого рода компромиссы – позорны. Но ведь речь идет о
том, чтобы всего лишь воздержаться от резких высказываний. Что тут
унизительного? Обычаи, традиции, законы накладывают на нас массу такого рода
ограничений. Например, пребывая в женском обществе, не принято касаться
некоторых тем, вполне допустимых в мужской компании. Ты, как и любой воспитанный
человек, выполняешь это условие без всякого насилия над собой. Так что
постыдного в том, чтобы из вежливости к пригласившей тебя стране не критиковать
ее верования и законы?
Б е н е д и к т. Свобода мысли – это нечто иное, это
такая вещь, от которой нельзя отрезать самый маленький кусочек, не попав в
самое сердце. Запрети философам касаться какой-нибудь, пусть самой
незначительной проблемы, и тут же окажется, что в ней-то и сосредоточена самая
суть и без ее рассмотрения невозможно всерьез говорить ни об одной другой.
Легко сказать: «Не нападай на государственную религию»! Если четко не
определено, что значит «нападать»,- а это в принципе не поддается четкому
определению,- нападками можно объявить всё, что угодно. И читая лекции, я буду
вынужден думать не о том, как наилучшим образом развить свои идеи, а о том, как
бы не ляпнуть что-нибудь лишнее и не потерять из-за этого выгодной должности. Не
лучше ли отказаться от нее заранее? Скажу тебе еще об одной причине для отказа:
по моему убеждению, именно свобода философствования наилучшим образом охраняет и
господствующую религию, и покой во всем государстве. И мне не хотелось бы жить
в стране, где этого не понимают.
Д р у г. Свободомыслие служит религии и порядку? Это
звучит парадоксально. Многие князья церкви и светские владыки уверены в
обратном. Снова и снова ты заставляешь меня восхититься той ловкостью, с
которой находишь возвышенные аргументы для оправдания довольно неказистых своих
желаний. Признайся, тебе просто не хочется менять привычный уклад жизни и
пускаться в путешествие, хлопотать, утомляться, встречаться с новыми людьми и
вступать с ними в отношения. Ты предпочитаешь прозябать в этой жалкой грязной
каморке…
Б е н е д и к т. Неправда! Я всегда считал, что
неопрятность обстановки или одежды должна быть отвратительна для настоящего
философа. Сознательная небрежность - признак ничтожной души, с мудростью она
ничего общего не имеет. Где ты увидел грязь или непорядок?
Д р у г. А что это за гадость – вот здесь, на столе?
Б е н е д и к т. Это банка с пауками. Меня забавляет
зрелище их драки. Наверное, что-то похожее испытывают испанцы, глядя на бой
быков. Посмотри, паук победитель высосал все содержимое своего незадачливого сородича,
оставив от него только труху пустой оболочки. Правда, наш гладиатор и сам
потерял в сражении ногу. Согласись, это не слишком большая жертва. Как тебе
нравится этот прообраз всех человеческих конфликтов? Чем, в сущности, схватка
этих насекомых отличается от войны Юлия Цезаря с Помпеем? Карла Великого с мавританским
калифом? Французского короля с английским? Во всяком случае, философское значение
и практическая ценность войн между народами вряд ли намного больше, чем драка
пауков…
Д р у г. Господи, если я скажу кому-нибудь, что
величайший философ нашего времени занят тем, что ловит пауков, сажает их в
стеклянную банку и созерцает их междоусобицы… Мне же никто не поверит! Итак,
теперь я убедился: достойная и обеспеченная жизнь в Гейдельберге, почетная публичная
должность тебе не нужны, потому что тебе уже неловко будет устраивать паучьи
бои. Многие умиляются твоему смирению и скромности, но я-то вижу, что твое
жалкое и униженное положение стало для тебя источником гордыни: пусть, мол,
будет хуже этому времени, этой стране, если великий мудрец вынужден жить в
нужде. Твоя нищета – напоказ, это вызов всему окружающему миру. В глубине души
ты опасаешься того, что, став благополучным и почитаемым, ты потеряешь право
жалеть себя и презирать все человечество.
Б е н е д и к т. Что ж, твои упреки не лишены
оснований. Действительно, мой отказ от лестного предложения можно объяснить и
леностью, и страхом перемен, и своего рода гордыней. Вообще, каждый из нас,
покопавшись в себе, должен будет признаться, что его решения и поступки редко
имеют причиной одну определенную причину, одну цель или одну страсть. Как
правило, в наших делах, как и в наших мыслях, бывает перемешано множество
разных элементов, возвышенных и постыдных, выступающих на первый план и
спрятанных в глубине. Благородный человек видит в себе и в других прежде всего
благородные помыслы, человек с низкой душой ищет в окружающих те же низкие
побуждения, каковые обнаруживает в самом себе. Оба бывают правы, быть может, в
равной мере.
Д р у г. Бенедикт, друг мой, твоя манера изъясняться
афоризмами может довести до белого каления. Так и кажется, что ты даже в
обычнейшей нашей приятельской беседе хочешь выказать свое умственное
превосходство и мое ничтожество. Говори по-человечески, заклинаю тебя!
Б е н е д и к т. Но ты же знаешь, я говорю, как думаю!
Я просто думаю более последовательно, чем некоторые другие.
Д р у г. Я знаю одно: ты не умеешь просто получать
удовольствие от жизни и разных приятных вещей. Ты обожаешь отравлять
существование и себе, и близким людям. Между прочим, Декарт был философ не хуже
тебя, но он не чурался ни бокала вина, ни хорошего обеда, ни прочих плотских
утех. И он не отказывался от дружбы с сильными мира сего… Ты хочешь меня
уверить, будто главная причина твоего отказа – нежелание поступиться свободой
мысли. Так вот: тебе не надо ею поступаться. В письме из Вюртемберга мне дали
знать, что запрет нападать на господствующую религию может стать чисто
формальным. На самом деле ты сможешь говорить на лекциях все, что хочешь. Осмеивай
святые обряды, глумись над церковными догматами и так далее – на это будут
смотреть сквозь пальцы…
Б е н е д и к т. При условии…
Д р у г. Да, ты правильно догадался, и тут есть одно условие.
Одно маленькое условие. Надо будет официально перейти в христианство. Евреи
тебя изгнали, и многие уважающие тебя люди удивляются, почему ты не довел до
логического конца свой разрыв с ними.
Б е н е д и к т. Почему ты так уверен, что для меня
это сущий пустяк?
Д р у г. А разве не так? Кто же не знает, как ты
относишься ко всем на свете религиям! В своих ученых трудах ты с важным видом
толкуешь о Боге, но любой проницательный читатель поймет, что все это не более
чем благовидное прикрытие для атеизма или пантеизма, я не вижу между этими
терминами большой разницы. Что касается религий, не ты ли писал, что ни одна из
них не обладает исключительным преимуществом перед другими и среди
последователей каждой есть свои лжецы, негодяи и корыстолюбцы.
Б е н е д и к т. И ты считаешь, что после таких
высказываний мой предполагаемый переход в христианство не опозорит меня как
лжеца и лицемера?
Д р у г. Люди глупые, которых большинство, никогда не
сочтут лицемером человека, который решил в каком-то отношении уподобиться им
самим, приняв их религию. Немногие же умные люди поймут и одобрят тебя. Ведь
каждому проще и удобнее жить, не выделяясь среди других. Коль скоро это не
противоречит твоим убеждениям, надо соблюдать обычаи и обряды того народа,
среди которого существуешь. Это нормально… Тем более в твоем, не обижайся,
неопределенном положении. Иудаизм – это высохшая ветвь на древе человеческого
духа, которая дала жизнь плодоносной ветви христианства и вредоносной ветви
мусульманства. При всех своих многочисленных недостатках, которые я вижу не
хуже тебя, христианство все-таки развивается, болеет ересями, мучительно спорит
и борется само с собой, тогда как другие религии давным-давно зашли в
умственный тупик и остановились, Разве не доказывает внутренней силы и гибкости
нашей церкви заранее обещанная снисходительность ко всем твоим будущим
критическим выпадам? Я думаю, на твоем примере они хотят склонить просвещенных
евреев к принятию Христа. Креститесь, сыны Израиля, – и вы не только
освободитесь от всех стеснений и неудобств, но и обретете преимущества, которых
не имеют иные прирожденные христиане!
Б е н е д и к т. Вот это мне и не нравится. Я не хочу
становиться евреем, который хорошо устроился, предав веру своих предков. Я не
хочу подавать просвещенным и свободомыслящим евреям пример того, что
просвещение и свободомыслие ведут к ренегатству, то есть к предательству. Если
я не считаю истинной ту религию, в которой я был рожден, я не могу принять
другую, такую же неистинную, только потому, что это сулит те или иные выгоды. Даже
такую выгоду, как возможность беспрепятственно распространять свое учение. Это
было бы непорядочно. Непорядочным было бы перейти в другую веру, и еще более
непорядочным было бы, едва успев перейти в христианство, выступать с критикой
христианства. Нет, это не для меня. Итак, я думаю, что не смогу стать хорошим
профессором Гейдельбергского университета. А если человек думает, что он не
может сделать что-нибудь, - он не может этого сделать.
Д р у г. Что ж, дело твое… Впрочем, нет. Это и мое
дело! Я твой друг, я не могу видеть, как ты губишь себя, подрываешь свое
здоровье этой дурацкой шлифовкой стекол. Ты отказываешься от денежной помощи
друзей. Ты отказываешься посвятить свою книгу какому-нибудь королю, хотя это
дало бы тебе приличную пенсию. Ты отказываешься от профессорской должности и возможности
вести безбедную жизнь. И ради чего? Ради каких-то химер, иллюзий. Кому и что ты
хочешь доказать? Что все кругом дураки и приспособленцы, а ты один познал
истинный смысл жизни? Может, у тебя мания величия? Почем ты знаешь, что ты всегда
прав? Это даже нескромно. Ты ведь не пророк, устами которого говорит сам
Господь.
Б е н е д и к т. Было бы нескромно, если бы я объявил
себя изобретателем лучшей и единственно верной системы. Я же говорю иное: любое
выдвигаемое мною положение доказывается логическим путем, доступно проверке и предполагает
проверку. Я говорю не то, что я открыл истину, а то, что истина открыта всем
мыслящим людям. Например, сумма углов треугольника составляет 180 градусов, а
его площадь равна половине произведения основания на высоту. Таким создал наш
мир Бог, и эту истину можно вывести с помощью логики. Я попытался всего лишь
исследовать человеческие страсти и желания таким же образом, как геометр
изучает линии, плоскости и фигуры.
Д р у г. Ну, сравнил! Геометрические фигуры – это
отвлеченности. Треугольник – он и в Амстердаме треугольник, и в Новом Свете, и
в Африке. Кто станет спорить о гипотенузе и катетах? Кто станет воевать за
математические формулы? А человеческие страсти и желания – это совсем другое.
Теперь я вижу, что ты и вправду слишком высоко себя превознес. Надо иметь уж
очень большое самомнение, чтобы устанавливать законы, по которым живет
человеческая душа. Даже звери и птицы иногда действуют неожиданно, и верный пес вдруг ни с того ни с сего
бросается на хозяина, а уж люди.. Неопределенность, непредсказуемость лежит в
самом их существе . На основании того, как вел себя человек в одном случае,
никогда нельзя сказать, как он поведет себя в другом, очень похожем, случае. Трус
может оказаться смелым, а прославленный храбрец - робким, жестокий – добрым, а
кроткий – изувером… Попробуй хотя бы дать определение, я уже не говорю
«объяснение», таким чувствам, как ревность, зависть, стыд, сострадание!
Попробуй объяснить, почему человек сегодня напивается до потери сознания, хотя
знает, что наутро его будет выворачивать наизнанку и он будет проклинать час,
когда родился?
Б е н е д и к т. Дать определение - это далеко не
самая трудная задача. Зависть есть такое состояние, когда чужое несчастье
причиняет удовольствие и, наоборот, чужое счастье причиняет неудовольствие. Если
мы воображаем, что кто-либо получает удовольствие от чего-либо, владеть чем
может только он один, мы будем стремить сделать так, чтобы он не владел этим.
Ревность есть стремление одному наслаждаться
достигнутым и удержать его. Стыд возникает в человеке, когда он видит, что его
поступки презираются другими, не имеющими в виду какой-либо выгоды или цели.
Сострадание есть неудовольствие, сопровождаемое идеей зла, приключившегося с
другим, кого мы считаем себе подобным. Сострадание возникает из свойства
человеческой природы мысленно ставить себя на место другого и проникаться его
предполагаемыми мыслями и чувствами. По той же причине, по которой люди
являются сострадательными, они бывают также завистливыми и честолюбивыми. Я
могу также строго логически доказать, что желание, возникающее из удовольствия,
при прочих равных условиях сильнее, чем желание, возникающее из неудовольствия.
Поэтому пьяница забывает о завтрашних страданиях ради сегодняшнего удовольствия...
Как видишь, законы нашей души не так уж неуловимы. Иначе человеческое общежитие
было бы невозможным.
Д р у г. Ловко! Я поставил слишком легкие задачи –
забыл, с кем имею дело. Но твои интеллектуальные фокусы ничуть не опровергают
той простой истины, что интеллектуальные фокусы не годятся для обычной жизни.
Несколько лет назад в Лондоне я видел театральное представление о каком-то
принце, довольно нелепое и бессвязное, с привидениями и безумцами, но одна
фраза оттуда мне запомнилась: «На земле и в небесах есть много вещей, в которых
никогда не разберутся наши мудрецы». Друг Бенедикт, ты придерживаешься высокого
мнения о могуществе разума в познании природы, и здесь ты, наверное, прав. Но
ты очень переоцениваешь возможности разума в роли руководителя человеческого
общества и человеческого поведения. По-твоему, люди - рабы своих страстей и
освободиться могут только с помощью разума. Но поди спроси своих сограждан,
хотят ли они стать свободными – ценой избавления от страстей. Если их желания
неразумны, уверяю тебя, они скорее откажутся от разума, чем от желаний. Им
легче и приятнее оставаться рабами. На фундаменте разума никому еще не
удавалось и вряд ли кому-нибудь удастся построить здание человеческого
общества, а если бы тебе это и удалось, то простоит оно недолго – пока
одному-единственному тупоумному озорнику не взбредет голову испытать его на
прочность. Без цели, без смысла, себе и другим во вред, назло мудрому
создателю. Люди легче готовы терпеть страдание, чем скуку. Будущему вечному
блаженству они предпочитают удовлетворение сегодняшних прихотей. Разум дан не
для того, чтобы держать в узде наши аффекты, а для того, чтобы их обслуживать. Разум
подыскивает объяснения и доводы в пользу неразумных решений и поступков. Нет,
милый мой Бенедикт, не разумом руководствуются люди, По меньшей мере, каким-то
другим разумом, не тем, о котором ты пишешь. Людям свойственно вообще избегать
умственных усилий, если без них можно обойтись и если эти усилия не связаны с
развлечением. Разум, как ты его понимаешь, имеет самое отдаленное отношение к
повседневному существованию человечества, к обычной жизни обычных людей, со
всеми ее треволнениями, вызывающими смех, слезы, благословения и проклятия…
Б е н е д и к т (как
бы сам с собой, не обращаясь к собеседнику) Треволнения жизни пробуждают во
мне не смех, не слезы, а желание осмыслить то, что вызывает смех, слезы, гнев,
жалость.
Д р у г. Смех, слезы, гнев, жалость… Но ведь вся наша
жизнь состоит из этого. Если нет ни слез, ни смеха, ни сострадания, ни ярости –
значит, нет и самой жизни!
Б е н е д и к т. Да, это правильная формулировка: не
смеяться, не плакать, не проклинать, но - понимать.
Д р у г. Понимать – это удел богов и полубогов, а нам,
обычным людям, наши маленькие радости и горести, наша любовь и наша неприязнь
гораздо важнее обладания истиной.
Б е н е д и к т. Разве я недооцениваю значение чувств
для нормального человеческого существа? Разве я отрицаю, что стремление к
радости и счастью – естественно и заслуживает уважения? Напротив, я утверждаю:
чем больше мы испытываем радости, тем более совершенными становимся, другими
словами, тем более приближаемся к божественной природе. Весь вопрос в том, что
считать радостью и счастьем. По-моему, высшее, истинное блаженство состоит
только в познании истины. Познать и принять необходимость всего свершающегося в
мире. Вот что называется смыслом и радостью жизни. Во всяком случае, в этом
лично я обрел смысл и радость своей жизни.
Д р у г. Бедный Бенедикт… Может быть, он познал
истину, но ему не было дано познать самое жизнь. Он говорит о радости и
счастье, но сойдет в могилу, не испытав ничего подобного. А в могилу он сойдет
скоро. Увы, очень скоро…
2007 - 2011,
Мюнхен
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2510
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer9/Havchin1.php - to PDF file
Комментарии:
Маша Кац
- at 2011-09-12 00:32:23 EDT
Удивительно, как в художественной форме можно сказать больше и точнее, чем в форме обычной статьи.
Националкосмополит
Израиль - at 2011-09-10 12:35:24 EDT
История Спинозы, изложенная автором на нашем обывательском уровне натолкнула меня на обывательскую мысль, что Спиноза стал объектом подражания у многих евреев Европы к аналогичному поведению в Синагогах.
Я думаю, что случаи такого поведения насчитывались сотнями.
НО НИКОГО ИЗ ПОСЛЕДУЮЩИХ СПИНОЗОПОДРАЖАТЕЛЕЙ ИЗ ЕВРЕЕВ НЕ ВЫГНАЛИ.
Это говорит о том, что руководство Европейского Еврейства поняло свою ошибку, по умолчанию разумеется, как это водится.
При этом даже в связи с воскрешением Израиля, президентом которого должен был стать «человек Бога Спинозы» - Эйнштейн раввины Израиля не удосужились реабилитировать не по Талмуду, и не по Торе, и не по Галахе – незаконно изгнанному из еврейства Великого еврея.
Даже антисемита Маркса, родители которого перешли в Лютеранство из евреев не изгнали, а Спинозу изгнали!