©"Заметки по еврейской истории"
сентябрь  2011 года

Михаил Цаленко

Эпизоды жизни

Воспоминанья сильно давят плечи...

Марина Цветаева

И пока еще жива

Роза красная в бутылке,

Дайте выкрикнуть слова,

Что давно лежат в копилке.

Булат Окуджава

В Америке часто повторяют фразу: «Каждая жизнь имеет свою историю». История жизни – это индивидуальная человеческая судьба, состоящая из цепочки неожиданных, непредсказуемых, счастливых или несчастливых событий, необратимо меняющих привычный уклад жизни. На первый взгляд судьбы людей кажутся абсолютно непохожими, однако более глубокий их анализ выявляет общие причинно - следственные связи, характерные для определенного периода социальной истории. Человеческая память - ненадежный исторический источник, однако рассказы о переломных моментах индивидуальной человеческой жизни в совокупности представляют важный «экспериментальный материал» для изучения социальной истории. Последнее соображение явилось стимулом для написания воспоминаний о некоторых переломных моментах моей жизни, в которых добрая воля многих выдающихся людей и случай шли рука об руку и за одним исключением обеспечили успешный исход непредвиденных, хотя и закономерных, личных столкновений с антисемитской политикой руководства бывшего Советского Союза. Одновременно эти воспоминания выражают мою глубокую благодарность всем тем, кто на протяжении двадцати лет приходил на помощь мне и моей семье.

ЛЕТО 1964 ГОДА – КОНЕЦ УЧЕБЫ

15 мая 1964 года я успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук на заседании Ученого совета механико-математического факультета Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова. Тем самым закончился восемнадцатилетний период моей жизни, в котором учеба занимала основное место. Я учился легко, с интересом, без напряжения, практически всюду: в школе, в музыкальной школе, в университете, в аспирантуре, получал только пятерки. Поэтому ни золотая медаль после окончания средней школы, ни именные стипендии имени Н.Е. Жуковского, И. Ньютона и В.И. Ленина не были предметом моей гордости. Правда, Ленинская стипендия размером в 80 рублей оказалась в 1960 году существенным вкладом в семейный бюджет, поскольку была больше маминой зарплаты. Аспирантская стипендия оказалась меньше – только 72 рубля.

Однако сразу же после защиты произошла первая непредсказуемая перестройка моей жизни, и я перестал быть баловнем судьбы. Через несколько дней мой научный руководитель профессор Олег Николаевич Головин, большой любитель поэзии и музыки, сказал мне: «Миша, Вам надо искать место работы. Партбюро факультета четыре часа рассматривало заявку кафедры на Ваше оставление в университете и в конце концов ее поддержало, но места Вам не дадут.» Я не стал задавать лишних вопросов, поскольку мы оба знали, что еврею почти невозможно остаться на педагогической работе в МГУ. Нужна была чрезвычайно высокая протекция, а ее у меня не было.

Буквально через пару дней мой второй научный руководитель всемирно известный алгебраист заведующий кафедрой высшей алгебры профессор Александр Геннадиевич Курош отправил меня с рекомендательным письмом к профессору Борису Абрамовичу Фуксу, создававшему в то время кафедру математики в Московском институте электронного машиностроения (МИЭМ). После короткой беседы Фукс пообещал отправить в МГУ заявку на мое распределение к нему на кафедру, что он и сделал без промедления.

В начале июня состоялось распределение аспирантов, заканчивавших трехлетний срок обучения. Я был уверен, что заявка Фукса будет удовлетворена, но ошибся. Аспирантов вызывали по алфавиту, и я оказался в числе последних. Когда я вошел в аудиторию, где заседала комиссия по распределению, меня спросили о выбранном мною месте работы. Я сказал, что согласен работать в МГУ или в МИЭМ. «Мы уже удовлетворили заявки этих вузов. У нас заявок больше, чем выпускников, и мы должны учитывать интересы других вузов», – услышал я. Неподготовленный к такому ответу, я отказался изучать список неудовлетворенных заявок, не подписал распределение и вышел из комнаты.

Вслед за мной вышел профессор Лев Абрамович Тумаркин, читавший нам курс математического анализа на первых двух курсах университета. Он догнал меня, остановил и сказал: «Мой хороший знакомый Б.С. Солоноуц, доцент физико-технического института, хочет создать современную кафедру математики в Пищевом институте. С сентября он становится заведующим этой кафедры и очень заинтересован в привлечении способных математиков. Я рекомендую Вам с ним встретиться.» Наша встреча состоялась на следующий же день. Солоноуц пообещал, что заявка на меня будет оформлена на должность доцента, что в институте я буду занят три дня, что смогу продолжить преподавание в университете и буду иметь достаточно времени для продолжения научной работы. Приняв его приглашение, я подписал распределение и получил направление на работу в качестве доцента.

Лето 1964 года было теплым и солнечным, мы впервые вывезли нашу полуторагодовалую дочку на дачу, снятую на станции «Отдых» Казанской железной дороги, напротив города Жуковский. Дачу сняли вместе с нашими друзьями Славой и Юлей Гвухманами, дочка которых была на год младше нашей. Конечно, мы не жили «как боги», вопреки известной песне Высоцкого, большинство удобств находилось во дворе, детские вещи регулярно стирали руками, но мы были молоды, жили весело и не «питались жесткими, как щепка, пирожками» в отличие от молодого В. Луговского, хотя денег у нас было немного. В июле я принимал третий и последний раз вступительные экзамены в МГУ, а моя жена Маша, тоже заканчивавшая аспирантуру по математике в Центральном государственном педагогическом институте им. В.И. Ленина, стала искать себе место работы по распределению.

Гром, как всегда, грянул среди ясного неба. Лев Абрамович разыскал меня на факультете и сказал, что Солоноуц не пойдет работать в Пищевой институт, поскольку ректор не выполняет данных ему обещаний, и никто не будет нести ответственность за обещания, данные мне. Поэтому мне надо попробовать найти замену Пищевому институту.

Искать замену в середине лета было почти невозможно – это было время отпусков в институтах. Я решил не появляться в Пищевом институте до октября, так как формально срок аспирантуры заканчивался в октябре. Тем временем Маша получила приглашение на работу в престижный Московский инженерно-физический институт (МИФИ).

Ее внешность и девичья фамилия Вагуртова хорошо скрывали ее национальность до заполнения учетной карточки в отделе кадров. Дальше отдела кадров ее дело в МИФИ не продвинулось. Гораздо дальше Маша продвинулась в Медико-биологическом институте, где ее даже включили в расписание занятий с первого сентября. Однако 31-го августа в нашей квартире появилась заведующая кафедрой математики замечательная женщина и прекрасный математик Елена Валерьевна Гливенко и со слезами на глазах сообщила, что ректор института отказался подписать приказ о принятии Маши на работу. Помнится, что нам пришлось успокаивать плачущую Елену Валерьевну.

Таким образом, первого сентября мы оказались у разбитого корыта. И вдруг все завертелось – закружилось... . Дней через пять я получил странную открытку без подписи, в которой мне предлагалось явиться в Министерство высшего образования СССР в 10 часов утра в какую-то комнату. Несмотря на странный вид написанной от руки открытки, ничего не понимая, в назначенные день и час я открыл дверь в указанную комнату. В комнате за одиноким столом сидела одинокая молодая женщина, по-видимому, секретарша. Растерянно я сообщил, что появился перед ней согласно полученной мною открытке. «Покажите открытку», - сказала женщина. Я протянул открытку, и она мгновенно спрятала ее в стол. «Приходите завтра сюда в то же время», - сказала секретарша, и я вышел. На следующий день в тот же час та же неразговорчивая женщина протянула мне Приказ Министерства о моем распределении на работу в Военную инженерную академию имени Ф.Э. Дзержинского в качестве ассистента кафедры математики и попросила расписаться в получении приказа.

По прошествии многих лет очень трудно описать сюрреализм случившегося. Человек, от рождения непригодный к военной службе, направлен преподавать математику офицерам в одну из ведущих военных академий, среди профессоров которой много выдающихся ученых. В частности, кафедрой математики заведовал лауреат Ленинской премии профессор МГУ Борис Моисеевич Левитан, а сама кафедра еще до войны была создана Л.А. Тумаркиным.

В это же время Машины дела также приняли неожиданный оборот. Ей на помощь пришел известный геометр заведующий кафедрой дифференциальной геометрии МГУ профессор Петр Константинович Рашевский, написавший несколько рекомендательных писем, адресованных разным заведующим кафедрами математики московских институтов. Для одного из них Петра Евгеньевича Дюбюка рекомендация Рашевского оказалась столь существенной, что он немедленно представил Машу ректору своего института и получил согласие принять ее на работу по распределению. Так как педагогический институт находился в ведении Министерства просвещения, то чиновники этого министерства отказались выдать Маше направление в институт другого министерства. В результате этой бюрократической зацепки Маше нашли место в Московском заочном педагогическом институте, где она и проработала более тридцати лет. В этом институте работали такие известные математики как Н.Я. Виленкин, М.И. Граев и А.С. Солодовников, другие преподаватели были учениками выдающихся математиков и образовывали дружный и высоко профессиональный коллектив.

Первого октября 1964 года мы оба вышли на работу, но я так и не знал, каким образом я получил перераспределение. Только через год мне стало известно, что Л.А. Тумаркин обратился к начальнику академии им. Ф.Э. Дзержинского генералу армии Георгию Федотовичу Одинцову с просьбой добиться моего перераспределения в академию. Не знаю, какими словами Тумаркин охарактеризовал меня, но он точно знал, что Одинцов старается привлекать на работу в академию талантливых ученых. После беседы с Тумаркиным Одинцов приказал начальнику учебного отдела полковнику В.Н. Бугаеву добиться моего перераспределения. Приказ есть приказ, но Бугаев прекрасно знал, что выполнить его, отправив письмо в Министерство высшего образования, невозможно. Он выяснил, что любимая женщина одного из поступавших в тот год в академию офицеров работает в Минвузе. Поступление в академию офицеру было гарантировано при условии, что мое направление в академию будет оформлено. Обе договаривавшиеся стороны выполнили свои обязательства, а я, наконец, понял, почему меня считали протеже начальника академии.

Наше первое столкновение с антисемитизмом советской системы кончилось благополучно не в силу нашей предприимчивости или изобретательности, оно окончилось благополучно потому, что нам сочли необходимым помочь выдающиеся люди, умудренные огромным опытом, бывшие подлинными носителями человеческой доброты и порядочности. К сожалению, их уже нет в живых, и я не смог в полной мере выразить им свою благодарность при их жизни.

1971 - 1977 ГОДЫ – ЗАЩИТА ЗАЩИЩЕННОЙ ДИССЕРТАЦИИ

Семь лет пролетели незаметно, и 2 апреля 1971 года я защитил докторскую диссертацию опять на заседании Ученого совета мехмата МГУ. Осенью предыдущего года совет начал работать с большим опозданием, вызванным проволочками с утверждением нового состава. До моей защиты совет успел провалить диссертации Б. Вайнберга, доцента кафедры дифференциальных уравнений, С. Альбера, работавшего в Черноголовке.

Диссертации доцентов факультета Э. Винберга и Е. Горина прошли «на двух третях в пользу диссертанта». Например, если в голосовании участвовали 34 члена совета, то две трети от этого числа – 22 и 2/3. Диссертация считалась защищенной, если за ее утверждение проголосовали 22 члена совета.

На этом фоне мой результат 32 «за» и 2 «против» оказался возможным только благодаря усилиям А.Г. Куроша, Л.А. Тумаркина и других сотрудников факультета, обеспокоенных складывающейся ситуацией на мехмате. Конечно, у меня были выдающиеся оппоненты: один из первых лауреатов Ленинской премии по математике профессор Михаил Михайлович Постников, работавший в Математическом институте имени В.А. Стеклова Академии наук СССР (МИ АН) и в МГУ, автор многочисленных монографий по самым разным разделам математики, один из наиболее известных и энциклопедически образованных алгебраистов профессор Борис Исаакович Плоткин и знаменитый Александр Геннадиевич Курош, который в середине пятидесятых годов начал пропагандировать новую область алгебры – теорию категорий. Именно этой теории и ее приложениям к решению задач современной алгебры была посвящена моя диссертация. В день защиты тяжело больной А.Г. Курош находился в больнице и его заменил профессор кафедры высшей алгебры Лев Анатольевич Скорняков.

Защита была омрачена мало кем замеченным, но многозначительным инцидентом. Постников принес на заседание три экземпляра своего отзыва без вписанных формул и попросил меня вставить формулы. Я разложил экземпляры перед собой и начал вставлять формулы во время выступлений оппонентов, поскольку после заседания их надо было отдать секретарю Ученого совета. Я не успел закочить работу до объявления результатов голосования. Мне пришлось, как принято, произнести речь благодарности и принять многочисленные поздравления. Вернувшись на свое место, я не нашел ни рукописного экземпляра, ни машинописных копий; они были попросту украдены. Мне пришлось просить Постникова написать отзыв еще раз. «Как жаль», - сказал Михаил Михайлович. «Мне будет трудно снова написать такой хороший отзыв».

Я был молод и легкомыслен, полагая, что Высшая аттестационная комиссия (ВАК) не сможет отклонить диссертацию, успешно защищенную в Ученом совете МГУ. Следующие шесть с половиной лет Эрнест Борисович Винберг, выдающийся математик и педагог, профессор МГУ, главный редактор международного журнала «Группы преобразований», и я, каждый по своему, вели ожесточенную борьбу с антисемитской группой И.М. Виноградова - Л.С. Потрягина, выполнявшей государственные указания по очищению советской науки от морально неустойчивых и политически незрелых элементов. В конце концов мы проиграли из-за трагической гибели тогдашнего ректора МГУ Р.В. Хохлова, но не оказались сломленными. Наше сопротивление было бы невозможным без человеческой солидарности в противостоянии государственной системе насилия и лжи, которая называлась советская власть.

Радоваться мне пришлось недолго: в мае у моего отца произошел первый инфаркт, в том же месяце умер А.Г. Курош, научивший меня любить алгебру и оказывавший постоянную поддержку, в сентябре мама перенесла онкологическую операцию. Прохождением своей диссертации через ВАК я начал интересоваться только поздней осенью. Сразу стало ясно, что в ВАКе хотят получить отрицательный отзыв. Диссертацию отправили на дополнительный отзыв, в принципе необязательный, несмотря на пять имевшихся положительных отзывов. Она была послана члену-корреспонденту АН СССР Михаилу Ивановичу Каргаполову, провалившему докторскую диссертацию Алисы Самойловны Пекелис, получившей лучшие в то время результаты в трудном разделе теории групп. Однако мою диссертацию Каргаполов вернул без отзыва, сославшись на некомпетентность в теории категорий. Замечу, что Каргаполов работал в Институте математики Сибирского отделения Академии наук, который тоже «прославился» провалами диссертаций, представленных математиками – евреями. Затем диссертация была направлена снова в Новосибирск другому члену-корреспонденту АН Анатолию Илларионовичу Ширшову, который также вернул диссертацию без отзыва. Ширшов до переезда в Новосибирск работал на кафедре высшей алгебры МГУ, хорошо ко мне относился и в 1963 году приглашал на работу в Новосибирск после окончания аспирантуры. В 1969 году после моего доклада на Всесоюзном алгебраическом симпозиуме, посвященном памяти академика А.И. Мальцева Ширшов пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что поддерживает мою защиту и рекомендует в качестве одного из оппонентов Ю.Л. Ершова. Однако в 1973 году Ширшов предпочел не вмешиваться, поскольку как заместитель директора Института математики хорошо знал сложившуюся ситуацию в математике. Затем диссертация была направлена директору института математики Молдавской академии наук профессору Владимиру Александровичу Андрунакиевичу, приславшему положительный отзыв. Однако отзыв решили не засчитывать, вдруг вспомнив, что Молдавский институт математики уже давал отзыв в качестве ведущего учреждения. Диссертацию отправили на четвертый отзыв профессору Марку Иосифовичу Граеву, снова получили положительный отзыв, и попытались его скрыть. Узнав об этом, я отправил в ВАК мое первое письмо с указанием на нарушение сроков, предусмотренных для прохождения диссертаций через ВАК. Вместо ответа я получил вызов на заседание экспертной комиссии ВАК (ныне экспертный совет). На заседании комиссии после моего рассказа о содержании диссертации единственный вопрос был задан С.И. Адяном, ставшим впоследствии академиком. Он спросил, действительно ли приложения результатов диссертации доведены до новых теорем в теории конечных групп. После положительного и развернутого ответа меня отпустили, но решили снова отправить диссертацию на отзыв. В тот момент члены комиссии уже знали, что предстоит реорганизация ВАК с последующим погромом в советской науке.

ВАК был преобразован осенью 1975 года. Работа новых экспертных советов началась с массового отклонения уже защищенных еврейскими учеными диссертаций, в частности, на заседания экспертного совета по математике каждые две недели вызывали порядка десяти человек, 90% которых оказывались евреями. Практически все диссертации отклонялись. Через нашу московскую квартиру прошло много молодых алгебраистов из разных городов страны, оставшихся без ученой степени. Трудно описать их потрясение после отклонения диссертации. Они ждали от нас совета, а мы старались их утешить и поддержать, но были бессильны им помочь.

Наконец дошла очередь и до меня. Сначала я получил долгожданный отрицательный отзыв. Он был написан Ю.И. Мерзляковым из Института математики СО АН, некомпетентным в теории категорий, но уже получившим известность как антисемит и как похититель чужих результатов. Тот же самый Мерзляков, который в 1969 году положительно писал о моих результатах в «Успехах математических наук», прислал крайне вульгарный текст с очевидной подтасовкой фактов. Он писал, что, занимаясь теорией категорий, я «торгую видом на малахитовую лужу». Замечу, что в современной математике теория категорий играет роль, сопоставимую с ролью теории множеств. Возмутительный отзыв позволил мне наконец вступить в яростную схватку с ВАК. Эта схватка была бы невозможной без постоянной помощи и поддержки многих выдающихся ученых, друзей и просто хороших знакомых. Очень часто полезная и необходимая информация поступала от мало знакомых или незнакомых людей, и я впервые по-настоящему почувствовал, как много людей осознает несправедливость существовавшего порядка вещей.

Копии отзыва Мерзлякова были немедленно отправлены академикам А.Н. Колмогорову, П.С. Александрову, С.Л. Соболеву. Ответил только Колмогоров, написавший, в частности, что подобным отзывом ВАК позорит себя. По моей просьбе профессора А.Л. Шмелькин и А.Х. Лившиц написали в ВАК письма, в которых отрицались утверждения Мерзлякова о плагиате их результатов в моей работе. Отдел науки газеты «Известия» отправил в ВАК запрос о причинах задержки утверждения моей диссертации – ведь в моем деле уже имелось семь (!) положительных отзывов. Запрос был послан благодаря усилиям Эммы Зиновьевны Шуваловой, работавшей вместе со мной в Военной академии и имевшей друзей в редакции «Известий».

Экспертному совету потребовалось два с половиной месяца для подготовки заседания, на которое меня вызвали. Обычно диссертанта вызывали в совет через две – три недели после отправки отрицательного отзыва. Более того, от всех членов совета потребовали обязательной явки. После моего выступления мне не задали ни одного вопроса. Я знаю только две детали того, что произошло затем за закрытыми дверями. Председатель экспертного совета академик В.С. Владимиров заявил, что его пугает подобный уровень абстракции и на этом удивительном для математика основании предложил отклонить диссертацию. Неожиданно для председателя профессор Г.А. Любимов потребовал закрытого голосования, результат которого 17 за предложение Владимирова и 8 против оказался неожиданным для председателя совета, ставшего впоследствии преемником известного антисемита И.М. Виноградова на посту директора МИ АН. Заслуги не остались неоплаченными.

Президиум ВАК не утвердил решение экспертного совета, несмотря на то, что газета «Правда» хвалила совет по математике за хорошую работу. Было решено направить мою диссертацию на т.н. коллективный отзыв в другой Ученый совет. Другой означало не в МГУ, а коллективный по существу означало новую защиту, но без оппонентов. В то время все Ученые советы также реорганизовывались для улучшения их политической зрелости.

В перерыве очередного заседания экспертного совета В.С. Владимиров сказал своему заместителю А.А. Гончару: « Я не знаю, как сообщить совету о решении Президиума по делу Цаленко. Мы должны найти совет, который примет нужное нам решение». Говоря это, он, конечно, не подозревал, что его слова станут мне известны в тот же вечер от одного из членов совета, позвонившего все той же Эмме Зиновьевне.

 Большинство членов экспертного совета так никогда не узнало о решении Президиума ВАК. После утверждения нового состава Ученого совета МИ АН Владимиров и компания отправили мою работу себе в МИ АН, записав соответствующее решение в протокол, не известив об этом членов совета.

Узнав об этом, я обратился к известным западным специалистам по теории категорий, в том числе к создателям этой теории С. Маклейну и С. Эйленбергу, с просьбой прислать отзывы о моих работах. В отличие от советских академиков зарубежные коллеги сочли своим долгом направить письма в МИ АН. По-видимому, такой резонанс оказался неожиданным для членов Ученого совета. Колмогоров был удивлен поддержкой Хилтона, Адян пытался принизить значимость отзыва известного алгебраиста Ламбека, Понтрягин публично заявлял, что вокруг диссертации Цаленко начался международный шантаж. О Понтрягине рассказал знаменитый академик Яков Борисович Зельдович.

Готовясь к обсуждению моей диссертации, руководство Ученого совета объявило соответствующее заседание закрытым. Моя письменная просьба о приглашении оппонентов и известных математиков, знакомых с теорией категорий, даже сотрудников МИ АН, была отклонена. Тогда я решил не участвовать в подобном «междусобойчике». Собравшиеся тринадцать человек тайным голосованием приняли нужное Владимирову решение, но кто- то испортил им праздник, проголосовав против. В МИ АН начались поиски «отступника», но я, к сожалению, не знаю результатов поиска.

Казалось, что все кончено: получив отрицательный отзыв МИ АН, экспертный совет ВАК повторно принял решение об отклонении моей диссертации и передал дело в Президиум. Но тут одновременно в игру вступили великие люди и случай. Сначала я получил указание от Израиля Моисеевича Гельфанда передать ректору МГУ Рэму Викторовичу Хохлову список цитирований моих работ, составленный по филадельфийскому «Индексу цитирований». Я ничего не знал об этом издании, но оно имелось в библиотеке им. Ленина. Составленный список содержал порядка сорока ссылок и был передан Хохлову. Буквально через несколько дней я столкнулся в автобусе с В.В. Москвитиным, работавшим тогда начальником отдела ВАК и ранее бывшим секретарем партбюро мехмата. В автобусе он сказал, что мое дело на следующий день будет рассматриваться Президиумом ВАК. Эта информация была немедленно передана Гельфанду, и вечером того же дня мне было велено придти к ректору МГУ на следующий день в десять часов утра.

 Первый и последний раз в жизни я разговаривал с Рэмом Викторовичем. Разговор происходил стоя. Хохлов сразу спросил о замечаниях в отзыве совета МИ АН. Я ответил, что отзыва не видел, но одно из известных мне замечаний весьма необычно: «Приложения результатов диссертации относятся не к той области, из которой возникла теория категорий.» Раньше такое замечание было бы большой похвалой. В ответ мне было сказано: «Я уже договорился с Кирилловым-Угрюмовым. Ваше дело будет отложено. Передайте свою диссертацию Николаю Николаевичу Боголюбову так, чтобы она не попала к Яблонскому. Готовьтесь к новому этапу борьбы.» Кириллов – Угрюмов был тогда председателем ВАК, Боголюбов – академиком-секретарем отделения математики, а Яблонский – секретарем того же отделения. После этих слов мы попрощались, и я вышел. Стало ясно, что игра пошла ва-банк.

Президиум ВАК второй раз не утвердил решение экспертного совета по математике. Моя жена взяла диссертацию и поехала в приемную президиума Академии наук. В окне приемной она увидела свою студентку, которая сразу же пообещала выполнить инструкцию Хохлова. Так закончилась весна 1977 года. Но в августе все рухнуло – в расцвете сил погиб Хохлов. Его гибель имела самые неблагоприятные последствия и для МГУ, и для советской науки в целом. В моем деле она означала крах всех достигнутых им договоренностей и соглашений. В декабре 1977 года моя диссертация была отклонена Президиумом ВАК. Тогда же была отклонена и диссертация Винберга. Много лет спустя нам пришлось защищать снова докторские диссертации.

Мои приключения в эти годы не исчерпывались историей с диссертацией. Весной 1973 года по приказу министра обороны СССР А.А. Гречко началось массовое увольнение евреев из военных академий. Из Военной академии им. Дзержинского, в которой я работал, сначала сократили профессоров Б.М. Левитана, Л.А. Тумаркина и Б.П. Демидовича как «полставочников»: их основным местом работы был мехмат МГУ. Затем из академии вынужден был уйти профессор А.А. Юшкевич из-за связей с «иностранцами»: его жена была гражданкой дружественной Болгарии. Следующим оказался я. Меня решили уволить «по сокращению штатов»: мне было сказано, что молодому способному математику легче найти работу, а работа в военном заведении ограничивает мои международные связи. Вооруженный блестящей характеристикой, летом 1973 года я начал снова искать работу. Поиски оказались безуспешными, но недолгими. В конце августа меня разыскал неизвестный мне в то время Владимир Макарович Савинков, тоже работавший в академии и уволенный из армии по возрасту. Благодаря своим связям он стал заместителем директора Всесоюзного государственного проектно-технологического института ЦСУ СССР (ВГПТИ). Институт был большой и имел филиалы во всех республиках, но по уставу не мог иметь научно-исследовательских подразделений. Тем не менее директор института Олег Викторович Голосов и Савинков решили создать в институте научно-исследовательскую лабораторию по теории и методологии проектирования баз данных. Тогда слова «база данных» и «банк данных» были мало кому известны, в том числе и мне. Савинков предложил мне создать такую лабораторию, самому подобрать сотрудников и самому определять время их работы. Ввиду отсутствия альтернатив я принял его предложение.

Узнав о полученном предложении, два молодых талантливых математика Г.Л Литвинов и В.Н. Туловский, также работавшие в академии, захотели уйти со мной. Это был настоящий подарок судьбы: из незаконно созданной лаборатории вышли впоследствии известные профессора Ю.П. Размыслов, Е.М. Бениаминов, А.Ю. Вайнтроб, В.Н. Туловский и академик В.А. Васильев.

 Однако сентябрь, первый месяц нашей новой работы, оказался непростым. Начальник отдела кадров ЦСУ СССР, который должен был завизировать приказы о приеме на работу, подписал только приказ на меня и отказался подписывать два других приказа из-за однородного национального состава сотрудников. Тогда я сказал Голосову, что не выйду на работу без Литвинова и Туловского. После трехнедельных колебаний Голосов подписал прикз о приеме на работу без визы начальника отдела кадров. Лаборатория была создана, и вскоре получила широкую известность.

Все хорошо, прекрасная маркиза. Жизнь продолжается.

ЛЕТО 1979 – ПЕРВОЕ ПОСТУПЛЕНИЕ НА МЕХМАТ

В 1979 году наша старшая дочь Лиля окончила математическую школу №7 с золотой медалью, а за год до этого добилась большого успеха, заняв первое место на Московской математической олимпиаде. Лиля много занималась дополнительно с известным педагогом доцентом Г.Б. Хасиным, так как решила поступать на механико-математический факультет МГУ. Напомню, что во второй половине семидесятых годов на мехмат практически перестали принимать евреев. В 1978 году А.Н. Колмогоров не выезжал на дачу до тех пор, пока на мехмат не приняли одного из победителей Международной олимпиады по математике Виктора Гальперина. Забегая вперед, отмечу, что в 1979 году на мехмате, вопреки приказу Министерства высшего образования, пытались не принять чемпиона мира по математике Илью Захаревича, победившего на Международной олимпиаде в Лондоне.

В попытке добиться беспристрастного отношения к своей дочери я пошел на прием к декану мехмата А.И. Кострикину, известному алгебраисту и сотруднику МИ АН, который заведовал кафедрой высшей алгебры после смерти А.Г.Куроша. Кострикин знал меня много лет: я участвовал в работе его семинара по теории конечных групп и был внештатным сотрудником кафедры до осени 1976 года. Моя попытка предотвратить новую схватку оказалась безрезультатной: Кострикин ничего не пообещал и ничего не сделал для предотвращения конфликта.

За письменную работу по математике Лиля получила двойку. Прежде всего ей не засчитали правильно решенную пятую геометрическую задачу, которая специально придумывалась настолько сложной, что ее обычно решали только несколько человек из тысячи абитуриентов. Задачу не засчитали по той причине, что в письменном объяснении использовалась буква О, которой не было на чертеже. Странным образом на чертеже вместо О появилась буква Q. В первых двух задачах были найдены погрешности, за которые обычно незначительно снижали оценку. Лиле их практически не засчитали. Варианты составлялись таким образом, что решение первых трех простых задач обеспечивало тройку и позволяло на устном экзамене отделять нужных абитуриентов от ненужных. Правильное решение двух последних задач гарантировало четверку. Поэтому пятая задача не была засчитана.

После письменного экзамена было подано много апелляций. Когда наш друг заглянул в аудиторию, в которой абитуриенты писали апелляции, он был потрясен увиденным: аудитория была полностью заполнена, в основном там сидели евреи, среди них было много победителей Московской и Всесоюзной олимпиад. Разумеется, большинство апелляций было отклонено. «Счастливчики», сумевшие добиться тройки на апелляции, получили двойки на устном экзамене.

Лиля забрала свои документы из МГУ и уехала на дачу, а мы стали искать доказательства сознательной подтасовки результатов экзаменов. Это удалось сделать довольно быстро. Принимавшая вступительные экзамены на биологическом факультете Лена Головина рассказала, что аспирантам, проверявшим письменные работы, было велено проставлять плюсы и минусы простым карандашом, а окончательные результаты выставлял старший экзаменатор после дешифровки всех работ, зная, кому надо повысить, а кому понизить оценку. Нам осталось только убедиться в том, что та же практика применялась на мехмате.

Среди поступавших школьников было много знакомых детей. Мы попросили некоторых из них во время устного экзамена посмотреть на свои письменные работы и проверить, нет ли в них исправленных отметок красным карандашом. Конечно, от естественного волнения многие ребята забыли это сделать, но Таня Новосельцева, самая близкая Лилина подруга, не забыла просмотреть свою работу и обнаружила, что красный карандаш улучшил ее результат.

На следующий же день моя жена, геометр по узкой математической специализации, читавшая все геометрические курсы в одном из московских педагогических институтов, пошла на прием к Кострикину как председателю приемной комиссии мехмата с заранее заготовленным заявлением. В нем, в частности, было сказано, что задача по геометрии считается решенной, если объяснение правильно независимо от наличия или отсутствия чертежа. На этом бесспорном основании она потребовала изменения оценки Лилиной работы. Я не знаю мотивов реакции Кострикина, но он сказал, что Лилины документы примут в приемной комиссии.

Утром следующего дня я привез Лилю с дачи в приемную комиссию, где мгновенно приняли ее документы, и я отправился в апелляционную комиссию. В присутствии членов комиссии со мной разговаривал старший экзаменатор профессор А.Б. Шидловский. Явно желая сократить время неприятного разговора с человеком, к которому много лет назад проявлял симпатии, он сразу сообщил, что оценка письменной работы моей дочери изменена с двойки на тройку. Однако я не согласился с этим решением и потребовал сравнения Лилиной работы с работой из того же варианта, получившей оценку пять и содержавшей ошибки, пропущенные проверявшим. Естественно, что мне было отказано. Шидловский добавил, что факультетская апелляционная комиссия не имеет права изменить оценку сразу на два балла и что остается мало времени до завершения вступительных экзаменов. Оставив за собой право на новую апелляцию, я вышел из аудитории. Шидловский вышел вслед за мной и тихо сказал: «Успокойтесь, мы все загладим». В ответ я выразил возмущение беззаконием, царящем на мехмате, и после этого мы никогда не встречались.

Тем временем Лилю вызвали сдавать устный экзамен и быстро отпустили, поставив пять. Через день Лиля писала сочинение, и снова мы увидели, что рано терять бдительность: за сочинение была получена четверка, хотя была отмечена только одна стилистическая и две синтаксические ошибки, и согласно официально объявленным правилам полагалось поставить пять. Осталось сдать физику. Физический факультет МГУ гораздо раньше мехмата стал проводить антисемитскую политику на вступительных экзаменах и всегда оказывал помощь мехмату в отсеве нежелательных абитуриентов. Но в 1979 году случилось непредсказуемое: мехмат сообщил физфаку, что они сами справились с поставленной задачей. Мы узнали об этом от профессора физфака Левшина, бывшего в свое время секретарем партбюро физфака. За год до этого мы снимали у Левшиных дачу в Кратово, и у нас сложились, хорошие отношения, хотя в разговорах мы были достаточно осмотрительны. Накануне экзамена по физике мы встретили его у главного здания МГУ. Он поинтересовался тем, что привело нас в разгар лета сюда. Получив объяснение, он сообщил обнадеживающую информацию. И действительно, Лиля получила пять по физике и поступила на мехмат. Она оказалась первой еврейской девушкой, принятой на мехмат в те годы, за что ее прозвали чудо-юдо. За пять лет учебы она получала только пятерки.

Еще трое еврейских юношей были приняты на мехмат, и в каждом случае родители проявили изобретательность и смелость. В отдельных случаях эта борьба кончилась трагически, поскольку схватка была не с МГУ, а с государственной системой, опиравшейся на КГБ.

ВЕСНА 1983 ГОДА – ВИТЯ ГАЛЬПЕРИН И КГБ

Через три с половиной года я снова принял участие в борьбе против руководства мехмата, хотя на месте мехмата могло оказаться любое советское учреждение, поскольку реальным противником оказалось КГБ. В феврале 1983 года мне стало известно, что на мехмате началась кампания по исключению из МГУ студента пятого курса Виктора Гальперина, занявшего в 1978 году второе место на Международной математической олимпиаде в Белграде. Так как никаких формальных оснований для исключения не было, то на мехмате пошли на беспрецедентный шаг: сданный Гальпериным экзамен по выбору по механике был отменен без согласия экзаменатора профессора В.А. Мясникова, а взамен от Гальперина потребовали сдать экзамен по дискретной математике заранее подобранной исполнительной паре в составе Алешина и Подколзина, преподавателей кафедры дискретной математики. Заведовал этой кафедрой декан мехмата О.Б. Лупанов.

Повод для таких экстраординарных мер был весьма серьезный. В декабре 1982 года Виктора вызвали в кабинет заместителя декана мехмата, где два сотрудника КГБ, предъявив свои документы, предложили ему сотрудничать с КГБ в слежке за семьей Елены Полонской, молодой жены Гальперина. Их свадьба состоялась осенью того же года. КГБ пыталось выяснить, каким образом брат жены Петра Полонского, известного еврейского активиста и преподавателя иврита, сбежал из Советского Союза и оказался в Швеции. В случае отказа Вите пригрозили серьезными последствиями. Витя отказался, и угроза приняла реальный характер.

Драматизм заключался в том, что над Витей нависла угроза попасть в тюрьму: после исключения из университета следовал призыв на службу в армию, служить в которой Витя не мог по религиозным причинам.

Первая попытка сдать дискретную математику окончилась ожидаемой двойкой, и тогда возник тандем - мама Вити Лариса Гальперина и я. Лариса ходила на приемы к О.Б. Лупанову, в Московский городской комитет КПСС, в Министерство высшего образования, приносила полученные ответы и даже магнитофонные записи своих разговоров, а я сочинял очередное обращение. Во всех инстанциях сначала говорили, что происходящее с Витей невозможно. Но после контактов с МГУ везде отказывались вмешиваться во «внутренние дела университета». МГУ был «государством в государстве».

 Несмотря на бесплодность Ларисиных походов, я решил, что шум поднят достаточно большой и можно попробовать сдать требуемый экзамен. Витя попробовал и снова получил двойку от той же пары. Пришла моя очередь обсудить сложившуюся ситуацию с людьми, способными дать полезный совет. Сначала я встретился с широко известным математиком Роландом Львовичем Добрушиным. Еще в 1956 году, когда я был первокурсником, он произвел на меня сильное впечатление публичной яркой защитой своего дипломника Михаила Белецкого, которого тоже исключили из университета с пятого курса. За это Добрушина долго не избирали доцентом, хотя он быстро стал доктором наук. Он расценил дело Гальперина как безнадежное. Затем я встретился с Софьей Васильевной Калистратовой, прославившейся на всю страну своей защитой известных диссидентов. Во время нашей беседы она непрерывно курила, подробно расспрашивая обо всех деталях. Ее вердикт был категоричен и неутешителен – дело безнадежно.

Не получив совета, я составил письмо, адресованное Ю.В. Андропову, в котором после изложения сути дела сделал акцент на морально-этической стороне предложения, сделанного Гальперину и закончил обвинением сотрудников КГБ в злоупотреблении служебным положением. Это письмо Лариса отправила телеграммой с Центрального телеграфа в Москве. Она рассказывала, что у телеграфистки, печатавшей текст, глаза полезли на лоб. Письмо было отправлено 30 апреля 1983 года.

Через десять дней без десяти одиннадцать вечера в моей квартире раздался телефонный звонок. Перепуганная Лариса звонила из телефонной будки: «Миша, мне только что звонили из КГБ. Они вызывают меня на завтра на 10 часов утра в приемную на улице Дзержинского. Что мне делать?» Тут я должен сказать, что все эти месяцы Лариса поразительно точно все запоминала и безукоризненно выполняла все инструкции, несмотря на то нервное напряжение, в котором была все это время. Я ответил: «Не вступайте ни в какие дискуссии и повторяйте то, что написано в письме, поскольку сотрудники КГБ предъявили свои документы». Обычно посетителей приемной КГБ принимали на первом этаже, но Ларису сразу отправили на второй этаж, где ее встретили два чиновника в штатском. Представившись только по имени и отчеству, без званий и должностей, они пригласили ее в кабинет и стали убеждать в том, что КГБ не имеет никакого отношения к делу ее сына и что это внутреннее дело университета. Она же продолжала настаивать на том, что именно КГБ реализует свою угрозу. Беседа продолжалась часа полтора и закончилась без каких бы то ни было договоренностей. Однако через день мне стало известно, что два полковника КГБ длительное время провели в кабинете декана мехмата, и тогда я разрешил Вите предпринять третью попытку сдать навязанный ему экзамен. Он сдал дискретную математику с оценкой, которую за прошедшие с той поры годы никто не сумел угадать: в отрывном листке было написано «удовлетворительно с минусом». Но все-таки мы победили.

За дипломную работу, написанную под руководством выдающегося математика Юрия Ивановича Манина, Гальперин получил пять, за итоговый экзамен по математике тоже пять, а за экзамен по научному коммунизму, к которому его не допустили в феврале, тройку. Затем его исключили из комсомола, но распределили на работу в Кардиоцентр, куда его не приняли опять-таки из-за национальности.

Замечу, что все время Витя чувствовал поддержку своих однокурсников, его студенческая группа проголосовала против исключения Вити из комсомола. Пострадавшими в этой истории оказались Манин и его лучшие ученики: к Манину перестали брать в аспирантуру.

ЛЕТО 1986 И 1988 ГОДОВ – МЕХМАТ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПЕРЕСТРОЙКИ

Наша вторая дочь Аня тоже решила поступать на мехмат, окончив в 1986 году известную математическую школу № 57. Несмотря на замечательные успехи своих учеников, в школе установилась странная традиция не выдавать медалей. Аня не была исключением, но в ее аттестате зрелости по основным предметам стояли пятерки. По-видимому, в тот год была изменена технология отсева нежелательных абитуриентов, что позволило Ане получить одну из 13 пятерок, выставленных на письменном экзамене по математике. Общее число абитуриентов было порядка 1000 человек. Казалось, что самое страшное позади.

Однако еще многие годы на мехмате нельзя было расслабляться до объявления результатов приема. На устном экзамене Аня провела в аудитории, в которой шел экзамен, более шести часов, войдя туда одной из первых и уйдя последней, Все это время я ожидал свою дочь в вестибюле главного здания МГУ. Прождав часа четыре, я попросил нашего друга Юрия Николаевича Тюрина, ныне профессора кафедры теории вероятностей, заглянуть в аудиторию и выяснить, что происходит с Аней. Выполнив мою просьбу, Юра удрученно сообщил, что Аню экзаменует известный специалист по «отсеву» Пасиченко, сотрудник кафедры первого проректора МГУ В.А.Садовничего. Вопреки правилам приема устных экзаменов Пасиченко отпустил Аню только тогда, когда она не решила очередную задачу, и поставил тройку, добавив при этом, что и письменная работа не так уж хороша.

На подачу апелляций абитуриентам было предоставлено время до пяти часов. Так как у нас оставалось минут сорок, то мы в спешке сочинили текст, не оставивший никакого следа в моей памяти, и успели подать протест. В пять часов апеллирующих абитуриентов заперли в небольшой аудитории, закрыв дверь снаружи стулом, вставленным в наружные дверные ручки. В коридоре была выставлена комсомольская охрана, члены апелляционной комиссии спрятались от негодующих родителей, тогдашний секретарь парткома МГУ И.И. Мельников лично проверял, что к запертым абитуриентам нет доступа. В результате мы с ним столкнулись около аудитории, в которой находились апеллянты. Мельников сердито спросил меня, что я тут делаю. В ответ я в резких выражениях объяснил ему, что как член Московского математического общества имею право наблюдать за творящимся на глазах родителей, студентов и абитуриентов беззаконием. Изумленная комсомольская охрана наблюдала за побежавшим от меня Мельниковым.

После пяти часов вечера мы с Борей Гуревичем, бывшим моим сокурсником, стали разыскивать В. Оселедца, сын которого учился с Аней в одном классе и получил двойку на устном экзамене, поскольку на мехмате не любили не только евреев, но и выпускников школы №57. С трудом отыскав Оселедца и вызвав его в университет, мы объяснили ему его задачу – втолковать членам апелляционной комиссии, что его сын не является евреем. Сын Оселедца тоже был принят.

В 1986 году Гуревич и Оселедец уже были известными математиками, ныне оба являются профессорами и недавно вместе со Степиным получили премию Колмогорова Российской академии наук (РАН).

Рассмотрение апелляций началось только после девяти часов вечера. Анину апелляцию отклонили, но сыну Оселедца поставили тройку вместо двойки. За сочинение Аня получила четверку, но в тот год выпускникам математических школ добавлялось, два балла и с 14 баллами из 15 возможных она поступила на мехмат. В 1986 году много нежелательных абитуриентов получили двойки за сочинение. В эту группу попал еще один выпускник школы №57 - сын моего самого давнего друга, а ныне члена-корреспондента РАН Роберта Гольдштейна. Мама, работавшая на филологическом факультете МГУ, постеснялась заступиться за собственного сына.

Последний раз я оказался вовлеченным в события, связанные с поступлением на мехмат евреев, в 1988 году. О них достаточно подробно рассказано в моей статье «Факты, о которых предпочитают не вспоминать», опубликованной в «Заметках», №7, 2011. Поэтому здесь я ограничусь описанием дополнительных деталей. В мае 1988 года в бывшем Советском Союзе отмечалось тысячелетие крещения Руси, и в Москве поползли слухи о возможных погромах и поджогах синагог. Обеспокоенная этими слухами, Светлана Алексеевна Ганнушкина, известная правозащитница, ныне руководитель гуманитарной организации «Гражданское содействие» и обладатель международных премий за гуманитарную деятельность, написала письмо в Московский горком КПСС с призывом принять необходимые меры предосторожности, чтобы избежать возможных проявлений националистического экстремизма. В ответ ее пригласили в горком партии, и она предложила мне пойти вместе с ней. Во время беседы с инструктором горкома С.Е. Моргуновым мы говорили о том, что проявления шовинизма и неонацизма во многом вызваны многолетней дискриминационной политикой в отношении евреев и некоторых других национальных меньшинств. Наиболее наглядно эта дискриминация проявляется на вступительных экзаменах в вузы, поскольку она принимает массовый характер. Мы отметили, что в зарубежной прессе опубликовано много статистических данных о вступительных экзаменах на мехмат МГУ, и предложили проверить эти данные. Разумеется, что Моргунов не имел ни желания, ни полномочий предпринять какие бы то ни было конкретные шаги, и наша встреча оказалась бесполезной. Тогда мы отправили коллективное письмо секретарю ЦК КПСС А.Н. Яковлеву и в Государственный комитет по народному образованию с просьбой предотвратить повторение дискриминации при приеме в вузы и, в частности, на мехмат. Опять наш голос не был услышан, опять появились апелляции, и впервые в МГК состоялась встреча представителей горкома и Ленинского райкома КПСС, ректората МГУ, родителей, подавших апелляции, и их защитников В.А. Сендерова, проведшего шесть лет в лагерях за борьбу против дискриминации евреев, А.А. Шеня, известного специалиста по математической логике, много лет работавшего в школе №57, Ганнушкину и меня. В начале Шень подверг критике существовавшую систему приема в вузы, позволявшую фальсифицировать результаты экзаменов. Принимающая сторона проявила готовность рассматривать предложения по совершенствованию системы приема, но категорически отказывалась признать факт проведения дискриминационной политики. Тогда я кратко рассказал историю поступления на мехмат моей старшей дочери и попросил Максимова, бывшего в то время помощником Садовничего, дать объяснение этой истории. Максимов слова не получил, поскольку встреча была немедленно прервана.

Через несколько дней была написана упомянутая выше статья, но российские средства массовой информации отказались ее публиковать, сочтя ее несвоевременной. Я не знаю, когда в России не будет места ни великодержавному шовинизму, ни агрессивному местному национализму, и проблема защиты конституционных прав граждан потеряет свою актуальность.


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 6039




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer9/Calenko1.php - to PDF file

Комментарии:

Борис
Москва, Россия - at 2019-05-24 15:22:42 EDT
"придти к ректору МГУ"... ЗДОРОВО! поколение ЕГЭ?
Баркова
Москва, - at 2012-01-29 19:18:00 EDT
Ну вот об этом же и интервью профессора Мехмата МГУ и Корнельского университета (Cornell University, США), главного редактора «Московского математического журнала» Юлий Сергеевич Ильяшенко.

«Черное 20-летие» мехмата МГУ

http://www.polit.ru/article/2009/07/28/ilyashenko2/

Б.Тененбаум-В.Янкелевичу
- at 2012-01-29 18:10:04 EDT
В базисе лежала гнилая идея, иная внутренняя политика могла сделать смену формации менее (или более) болезненной, но когда мозги в банке, то выжить сложно.

Что сказать, дорогой друг ? Вы совершенно правы.

М. Аврутин
- at 2012-01-29 17:58:52 EDT
Литературным талантом и феноменальной памятью создан бесценный документ эпохи. Помимо всего прочего, о чем написали коллеги, в этом документе показано отличие советского государственного антисемитизма от нацистского. Закамуфлированность советского позволяла с ним бороться. И люди, которым удавалось освободиться от ощущения своей "ущербности" пускай и редко, но добивались успеха.

Через многое, описанное в этой статье, прошел и я сам. Даже год распределения - 1964 - совпал, и результаты те же: не подписав, ушел, хлопнув дверью и выразившись в адрес комиссии. Боролся три года и победил. Вот только не могу никого назвать, кто мне помогал, кроме Всевышнего.
Но не была ли та победа пировой? Другие, осознав бессмысленность этой борьбы, принимали решение сматывать удочки.

Янкелевич - Б. Тененбауму
Натания, Израиль - at 2012-01-29 17:44:01 EDT
Дорогой Борис, Вы пишете, что "что СССР сломался как проект примерно по тем самым причинам, которые тут описаны так детально - целенаправленное и систематическое "выпалывание" способных людей, и даже на столь раннем этапе, как поступление в институт."
Это напомнило мне однуисторию из сборника историй американской юридической практики примерно год назад бродивший по сети. Там был такой диалог между адвокатом и свидетелем-патологоанатомом.
- Перед вскрытием Вы проверили ему пульс?
- Нет.
- Перед вскрытием вы измерили ему давление?
- нет.
- Тогда вполне может быть, что он был еще жив!?
- Нет.
- Но почему?
- Потому, что его мозги лежали на моем столе в банке.
Вот так примерно и мог существовать этот загнувшийся проект. В базисе лежала гнилая идея, иная внутренняя политика могла сделать смену формации менее (или более) болезненной, но когда мозги в банке, то выжить сложно.

Б.Тененбаум
- at 2012-01-29 16:52:28 EDT
Наверное, не будет преувеличением сказать, что СССР сломался как проект примерно по тем самым причинам, которые тут описаны так детально - целенаправленное и систематическое "выпалывание" способных людей, и даже на столь раннем этапе, как поступление в институт. Это просто сага ...
Елена
Москва, - at 2012-01-29 11:17:31 EDT
Я не совсем полно написала, потому что в шоке от того, что творилось)
Вот так правильно будет-
Передайте вашей дочке Анне, что ее мучитель( и не только ее, а многих детей и их родителей) окочурился на днях.

Елена
Москва, - at 2012-01-29 10:49:30 EDT
Передайте вашей дочке Анне, что ее мучитель окочурился на днях

Деканат, профком, Совет ветеранов войны и труда с глубоким прискорбием сообщают о кончине Заслуженного преподавателя Московского Университета, доцента кафедры математического анализа, начальника 3 курса

Петра Ивановича Пасиченко (23.VI.1936 - 25.I.2011)

и выражают глубокие соболезнования родным и близким покойного
http://www.math.msu.ru/news/?nid=bab82573beb038f9f35c10e9be283229

Гарри
Иерусалим, Израиль - at 2011-12-22 22:14:35 EDT
http://www.berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=22&t=1812
Алла Пилатовская (Абрамович)
Boston, MA, USA - at 2011-12-19 01:06:00 EDT
Здраствуй,Миша! Я вышла замуж за врача-психиатра Валерия Абрамовича в 1977 году. Мы выехали в 1987 в Бостон по вызову моего бывшего мужа и отца моей дочери Юли Димы Рогинского. Мы были в отказе с 1981 года. Наш сын Давид родился в отказе. Сейчас он в его выступлениях c DJ называет себя "refusnik".
Я бы очень хотела пообщаться с тобой лично. Пожалуйста, если это взаимно, пришли твой е-майл to vabramo2@yahoo.com.
Привет, Алла

Александр
Ришон Ле Цион, Израиль - at 2011-09-29 21:20:15 EDT
В институте со мной учился один РУССКИЙ парень, Костя.
Он родился в Биробиджане, что и указывал в анкетах, кроме того, в детстве он перенёс какую-то болезнь горла и из-за этого безобразно картавил. Этих двух обстоятельств оказалось достаточно, чтобы при всех этапах продвижении по жизни его принимали за еврея. Он вкусил все "радости": распределение в институте, устройство на работу, продвижение по службе... и, в этом смысле, прожил жизнь еврея, будучи русским...

Пётр
Москва, Россия - at 2011-09-13 18:49:12 EDT
Читал и плакал.
Жалко автора, ТАК мучился, живя в Москве.
Ведь в каждой еврейской (московской особенно) семье есть кто-то кого антисемиты не приняли в МГУ.
Вот принимали бы на мехмат по справедливости, не было б там ни одного не еврея наверное.
Надеюсь автор теперь нашел место под солнцем где нет антисемитов и счастлив.

Gregory
Westport, CT, USA - at 2011-09-12 21:45:09 EDT
Dear Michael,
Unfortunately Victor had gone of cancer appr.12 years ago. He was my closest friend.We both lived in the same building in Trexprudniy pereulok,his family on the 3rd floor,myself on the 2nd floor right beneath of Eventovs´ room. He was born on August 6th, I am 2 months younger October 9th.Our mothers shared carriage to walk us one after another.
Victor´s first wife Masha lives in Baltimor and i call her sometimes. Their daughter Lena lives in CA. Victor´s last wife Liuba is still in Moscow.
Apart from you and Gurevich some other names of his university mates remaining in my memory: Karmazin, Tilkin, Ratner Marina.
My cell phone# 917-825-8743. You are welcomed to call.Greg.

Михаил Цаленко
Сан-Франциско, КА, США - at 2011-09-12 04:49:41 EDT
Дорогой Григорий,

во время учебы на мехмате мы дружили с Витей, однако после окончания университета и его женитьбы я потерял его след. Что Вы о нем знаете?

Михаил Цаленко.

Михаил Цаленко
Сан-Франциско, КА, США - at 2011-09-12 04:43:29 EDT
Дорогой Юрий Герцман,

спасибо за Ваш теплый отзыв и добрые слова в мой адрес.

Мичаил Цаленко.

Gregory
Westport, CT, USA - at 2011-09-11 22:19:12 EDT
Dear Mr. Tsalenko,
Did you know Victor Eventov, my closest friend? It seems to me that I remember your and Mr B.Gurevich names,Victor mentioned.

Леонид Ейльман
Сан Франциско, Калифорния, США - at 2011-09-08 06:12:06 EDT
Уважаемый господин Михаил Цаленко. Я хотел бы добавить к Вашим эпизодам еще один. Мой эпизод дополняет Вашу правдивую ситуацию, которая сложилась в МГУ. Я работал в лаборатории физики твердого тела. Руководитель лаборатории послал меня в МГУ на собрание представителей организаций, которые подали заявки на приглашение выпусников физического факультета МГУ к себе на работу.
Просторный кабинет декана физического факультета Василия Степановича Фурсова. На его столе стопка листов белого картона. Вошел в кабинет невысокий пожилой человек- хозяин кабинета. Василий Степанович раздал нам эти картонки:-"Давайте начнем работу.Пусть по очереди входят наши выпусники...
Приглашается в кабинет Новлянский.Куда намечен Новлянский?" Вдруг вскочил майор и предложил взять Новлянского к себе.
Фурсов раздраженно повторил фамилию: "Нoвлянский!" Но майор не уступал. Тогда Фурсов предложил майору выйти из кабинета и поговорить с его секретарем. Я взял у майора бeлый картон. Это была анкета Новлянского: круглый отличник, национальность матери и отца- русские. Ага! Вот что не понял майор!

Семен Л.
Россия - at 2011-09-07 20:41:40 EDT
В 60-70-е годы началась массовая разработка различных автоматизированных систем управления (АСУ), банков данных, и многие окончившие мехмат люди оказались вовлеченными в эту деятельность. С одной стороны, это часто означало для них конец занятиям чистой математикой, к которым они стремились, а с другой - их математическая культура положительно влияла на развитие этих прикладных областей. Так, главный идеолог СУБД в ВГПТИ ЦСУ Феликс Леонидович Фридлендер особенно ценил сотрудников-математиков. Да и Вы, видимо, нашли возможность применить свои математические идеи в концепции реляционной базы данных.
И еще характерная черта того времени - страстное желание многих молодых людей посвятить жизнь математике. Такого теперь уже нет и вряд ли когда будет.

Юлий Герцман
- at 2011-09-07 20:03:34 EDT
Дорогой Михаил Шамшонович! Я-то все время усиленно вспоминал, почему фамидия Цаленко кажется мне знакомой... Я работал главным конструктором проекта в Эстонском Филиале ВГПТИ, где мы сделали некую модель, основанную на дискриминантном анализе, и В.М., до того, как выпустить нас на Совет, велел доложиться в вашей лаборатории. Столько лет прошло, а до сих пор помню Вашу доброжелательность и ясную оценку работу. Спасибо за интереснейшие воспоминания.