Kamen1

Барух Подольский был вырван из жизни неожиданно. Многие из его работ остались оборванными буквально на полуслове. Три больших курса лекций:

которые он собирался читать в университете в 2010-2011 учебном году, пришлось отменить, потому что вдруг проявившаяся болезнь сбила его с ног 1 октября. Заменить Подольского в этих темах не мог никто. По всем трём он начал писать книги год назад – остались подробные планы, разрозненные главы, заметки на полях...

Осталось несколько недописанных статей, и среди них – набросок одной, начатой по просьбе нашего уважаемого редактора Евгения Берковича, под названием «Горе-лингвисты» – объяснение для тех, кто пытается доказать «первенство иврита». К сожалению, всего лишь набросок.

На самом деле, значительная часть ответов на многие вопросы этого сорта имеется в книжке Баруха Подольского «Беседы об иврите и о многом другом».

Эта книжка вышла в Тель-Авиве впервые в 2004 году, в 2008-м мы повторили издание, но всё раскуплено, и сегодня этой книги в продаже нет.

Зато весь её текст есть теперь в интернете, на сайте http://www.slovar.co.il. Тем, кто этими вопросами интересуется, можно рекомендовать почитать соответствующие главы. Кстати, на этом же сайте есть и форум, где есть возможность задавать вопросы и получать ответы. К сожалению, от Подольского теперь ответа не получишь. Его ответы были всегда обстоятельны и обоснованы.

Вместе с тем, мне кажется, можно косвенно дать ответ на некоторые вопросы и сомнения читателей, поместив здесь главы из этой книжки. Именно это я предложила Евгению Берковичу (с согласия администратора сайта www.slovar.co.il Леонида Короля). В ответ мне было предложено написать вступление. Я бодро взялась писать – и споткнулась на простом вопросе: а если найдутся читатели, не знающие, кто такой Барух Подольский?

Однако, среди незаконченных его работ нашлась неопубликованная версия автобиографии, с деталями, не вошедшими в другие его рассказы о себе. Так как я всю жизнь редактировала (с его согласия) всё, что Барух писал по-русски, то я взяла на себя смелость отредактировать и этот текст, снабдила фотографиями и примечаниями, и теперь предлагаю этот рассказ читателям журнала вместе с публикацией в этом номере журнала глав из книжки «Беседы об иврите».

Мои родители приехали в Москву в 30-е годы из еврейских местечек – мама[1] из Белоруссии, а папа – из Украины. Революция открыла им двери университета, и они, получив высшее образование, стали учителями. Не только по профессии, но и по призванию. При этом сохраняли любовь к родной еврейской культуре, к языку идиш. Ходили в ГОСЕТ – еврейский театр Михоэлса, читали еврейские книги, любили еврейскую поэзию, еврейские песни. А во всём остальном были вполне советские люди, как большинство молодёжи в начале тридцатых годов: верили в равноправие наций, в будущее счастье человечества – социализм.

В 1941, в первые же дни войны отец был мобилизован в Красную армию, прошёл войну простым солдатом, пулемётчиком, был ранен несколько раз, а в 1944 ранение сделало его инвалидом. Выжил чудом. Мама с началом войны увезла меня годовалого, вместе со своей сестрой и матерью, в Орск. В 1944 мы вернулись в Москву, и мои родители снова стали учителями в московских школах.

Родители: Семён Подольский и Дора Кустанович, 1949 г.

Конец сороковых и начало пятидесятых были тяжелыми годами для советского еврейства. Еще свежи были раны страшной войны, унесшей жизни шести миллионов евреев, а давление государственного антисемитизма возрастало с каждым днём, вдобавок к антисемитизму уличному. В январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс; к концу того же года были ликвидированы все еврейские культурные учреждения, все члены Еврейского Антифашистского комитета арестованы, а позже расстреляны. Аресты продолжались. Исчезали целые семьи. Всё это сопровождалось отвратительной газетной кампанией. 12 августа 1952 года расстреляны многие еврейские писатели, артисты, поэты.

Подогреваемый сверху, антисемитизм очень чувствовался и в быту. Злобные высказывания в адрес евреев слышались повсеместно. Дети во дворе и в школе обзывали жидом и постоянно провоцировали драки. Почти не проходило дня, чтобы я вернулся домой с неразбитым носом.

Хотя в нашей семье в эти годы от власти никто не пострадал, мои родители уже понимали, что государственная власть намеренно уничтожает цвет еврейского народа, и тяжело переживали это. Еврейская культура составляла важнейшую часть жизни и личности моих родителей. Отказаться от своей национальности, от своего народа они не могли и не хотели.

Наша семья тогда состояла из 6 человек: с нами жили бабушка – мамина мама, младшая сестра мамы и сын старшей маминой сестры, погибшей в 1943 г. Все мы жили в одной комнате коммунальной квартиры.

По-русски я научился читать в 4 года, просто стоя за спиной Гарика, когда тот дома делал свои уроки. Гарик, мой двоюродный брат, на 3 года старше меня, жил в нашей семье с 1942 года, с тех пор как погибли его родители.

В 8 лет я уже бегло читал по-русски. Дома на книжной полке стояли рядом русские, еврейские, немецкие книги. Я любил их разглядывать и листать. Когда мне было лет девять, мама показала мне немецкий и еврейский алфавит, а затем научила меня читать на языке идиш. Правда, я не знал тогда идиш, но с интересом пытался читать Шолом-Алейхема. Часто я выходил во двор нашего многоэтажного дома (а жили мы в рабочем районе Москвы, где на сотню семей было только три еврейских) с томиком Шолом-Алейхема на идише и на глазах у всех демонстративно читал «Дос месерл» («Ножичек!). Это был мой ответ антисемитам.

Может быть, это раннее знакомство с несколькими видами алфавитов и привело к тому особому любопытству, с каким я потом всю жизнь относился к буквам разных языков. Недалеко от нашего дома в газетном киоске продавались газеты – не только русские, но также из республик СССР. Однажды я купил за 2 копейки газету на армянском языке.

– Что ты будешь с ней делать? – насмешливо спросил Гарик.

Объяснить, что там интересно, я не мог. Гарик убежал к своим друзьям, а я стал рассматривать незнакомые буквы. Рядом с заглавием что-то напечатано жирным шрифтом. Ну, одно я уже точно знал: во всех советских газетах вверху напечатан лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Слово «пролетарии» звучало, наверное, так же и по-армянски? Так я в первый раз в жизни расшифровал буквы незнакомого мне алфавита. Через неделю я купил газету грузинскую и тем же способом расшифровал буквы грузинского алфавита. Процесс расшифровки и сравнения доставлял мне несказанное удовольствие.

Интерес к языкам и письменностям постепенно стал преобладающим в моей жизни. Спустя ещё года два-три я начал самостоятельные походы по Москве, и вскоре освоил московские книжные магазины, где имелись книги на разных языках. Находил учебники, грамматики, разговорники. В четырнадцать лет я выучил грузинское и армянское письмо, в пятнадцать пытался учить китайский и корейский. Меня привлекало само разнообразие языков, их красочный мир со всем богатством звуков, слов, грамматических конструкций.

Однако, еврейские языки уже тогда вызывали наибольший интерес: это было моё, родное. Отец, пользуясь бабушкиным молитвенником, научил меня читать на иврите. Отец не был религиозным, но для него иврит был частью нашей древней культуры, и он не хотел, чтобы я был совсем от неё оторван. Отличный знаток истории как всемирной, так и еврейской, отец часто рассказывал мне целые отрывки из Библии, эпизоды из еврейской истории. Постепенно он передавал мне крупицы еврейской учености: библейские истории, рассказы о еврейских обычаях. Немало ивритских слов и выражений, услышанных от него, осталось в моей памяти с тех пор.

Вечерами я нередко садился к приёмнику, ловил разные станции и пытался догадаться, что это за язык. Однажды мне послышались, сквозь шум и помехи, знакомые слова. Это оказался идиш – передача из Израиля. Родители стали регулярно слушать эту волну, ведь никаких иных источников информации о еврейской жизни не было.

Стремление подчеркивать своё еврейство проявлялось у меня постоянно. В десятом классе, приводя в сочинении известное высказывание «Если не я за себя, то кто же за меня», я указал его источник: «Из древних еврейских мудрецов». Учительница литературы сказала мне:

– Горький сам указал, что взял его из еврейских мудрецов, – возразил я.

Позже, уже учась в МГУ, я написал сочинение по-английски о Шолом-Алейхеме и прочитал его на уроке английского языка.

В юности я очень любил бродить по Москве, заглядывая в незнакомые улочки и переулки. Однажды – это было в августе 1955 года – я увидел красивое здание с колоннами. Подошел поближе и к своему величайшему удивлению увидел на фронтоне надпись на иврите. Вытащив записную книжку, стал копировать надпись, чтобы дома спросить у отца. Проходившая мимо старушка посоветовала мне зайти внутрь и спросить там. «А что это за здание?» – спросил я. «Синагога», – ответила она. Я зашел внутрь, поговорил со служкой-шамесом, и узнал, что приходить нужно в пятницу вечером или в субботу утром, когда идет богослужение.

Это оказалось интересно. Ивритские надписи на стенах, непривычное канторское пение, наконец просто евреи, приходившие помолиться – всё было для меня внове. На праздник Рош а-Шана, еврейский Новый год, в синагогу пришло много народу. У восточной стены, отдельно от всей публики, стояла группка людей, заметно отличавшихся от всех. «Это сотрудники израильского посольства», – прошептал мне стоявший рядом старый еврей.

Подошел весёлый праздник Симхес-Тойре, или Симхат-Тора. Евреи в синагоге пели и плясали. Я пробрался поближе к сотрудникам посольства и оказался рядом с молодой девушкой. Она держала в руках книжку. Я попросил посмотреть. Попросил по-английски, иврита я тогда не знал. Девушка протянула мне молитвенник. Шамес выхватил его из моих рук и вернул девушке. Тогда стоявший рядом человек из посольства протянул мне молитвенник и сказал, что это для меня. Я поспешил выйти из синагоги, чтобы у меня не отняли драгоценный подарок. Дома я рассказал родителям о встрече в синагоге, и тогда мама сказала, что очень хотела бы встретиться с кем-нибудь из сотрудников посольства. Я взялся договориться о такой встрече.

Спустя неделю встреча состоялась, и с тех пор я стал раз в месяц приносить домой литературу об Израиле. Почти всё – на языке идиш, так что я читать всё это не мог, читала и переводила для меня моя мама. Родители также давали это всё нескольким близким друзьям, знавшим идиш достаточно, чтобы читать. Потом мама стала записывать свои переводы некоторых статей на русский, и эти рукописные переводы пошли по рукам. Так началась наша «подрывная» деятельность.

Спустя год, в 1956-м, в мой шестнадцатый день рождения, я познакомился с Лидой Камень, приехавшей в Москву из Днепропетровска, и мы подружились. Её семья входила в круг тех наших близких друзей, кому мы передавали полученную от работников посольства Израиля литературу. Через 10 лет Лида стала моей женой. Но за эти десять лет много событий произошло с нами и вокруг нас.

Десятилетку я закончил в 16 лет. К этому времени я уже точно знал, что хочу заниматься языками. При этом языки не-европейские влекли меня гораздо больше: в них я видел гораздо больше разнообразия, и это меня интриговало даже. Я решил, что хочу изучать семитские языки и буду поступать на факультет восточных языков в МГУ – Московском университете. Там было арабское отделение.

Все родственники меня отговаривали, объясняли, что и поступить невозможно, и что евреев в университет не принимают, и что работу потом не найти. Очень любившая меня папина двоюродная сестра Софья Харитоновна Гройсман уговаривала меня поступать в Рыбный институт на кораблестроительный факультет, где она, тётя Соня, преподавала математику. Но я был непреклонен! И пошёл подавать документы в МГУ, на факультет восточных языков.

Оказалось, что как раз в том 1956 году факультет преобразовали в Институт Восточных Языков – ИВЯ[2]. До вступительных экзаменов там требовалось пройти собеседование, и я его прошёл удачно, рассказал, что пробую учить арабский, китайский, показал, что знаю письменности нескольких языков. Вступительные экзамены прошли легко, и я стал студентом ИВЯ, имея в виду изучать арабский. Таких, поступавших на арабский, было ещё с десяток.

Однако, зачислив нас в студенты, нам тут же сообщили, что арабское отделение не будет открыто в тот год, и меня перевели на отделение хинди. Я учил хинди, санскрит, и самостоятельно занимался понемногу арабским и персидским. Через месяц после начала занятий в своей группе первокурсников я осмелел и стал посещать занятия арабской группы 2-го курса. Для этого мне надо было убегать с лекций по истории партии. Преподаватель арабского Габучан меня заметил, но возражать не стал, и так я всё-таки начал как бы подпольно учить арабский. Студенты в моей группе хорошо ко мне относились и покрывали мои пропуски лекций по партийной истории. Первый курс я закончил на «отлично» и получил даже повышенную стипендию, что для бюджета нашей семьи было немалым подспорьем.

Лето 1957 года. В Москве – Фестиваль молодежи и студентов. Из Израиля – даже две делегации: одна коммунистическая, другая представляла всех прочих, и в каждой – по 100 человек. Я вместе с моей подругой Лидой Камень бегал в поисках израильтян, брал сувениры, пытался беседовать. Тогда же, во время Фестиваля, я познакомился с Тиной Бродецкой и ещё с несколькими вроде меня. Оказалось, есть у нас немало единомышленников в Москве. Но и количество агентов КГБ в Москве было огромным, мы все это понимали. Поэтому сразу после закрытия Фестиваля я по совету родителей уехал к Лиде в Днепропетровск: «От всевидящих глаз подальше!» – сказала моя мама. На берегу Днепра мы приятно провели август, но к началу занятий я вернулся в Москву.

В Университете всё шло прекрасно, моя студенческая группа выбрала меня комсоргом. А дома я учил иврит с Григорием Давыдовичем Зильберманом, к урокам присоединилась и Тина Бродецкая. Мы получали литературу от сотрудников посольства, моя мама написала несколько статей о жизни евреев в Советском Союзе, и я передавал мамины статьи работникам посольства Израиля, не зная, что за нами уже идёт слежка.

25 апреля 1958 года мы были арестованы. Мы – это мои родители, я, Тина Бродецкая, её отчим Евсей Дробовский и наш учитель иврита Зильберман. Кроме того, в Днепропетровске был арестован Иосиф Маркович Камень, отец моей подруги Лиды.

На следствии выяснилось, что еще в конце ХIХ века Зильберман был членом движения «Ховевей Цион» (палестинофилов, буквально – «Любящих Сион»); он хорошо знал ТАНАХ и обучал детей древнееврейскому языку. Советская власть еще в тридцатые годы посадила его в тюрьму за то, что обучал детей ивриту; в 1948 году он был посажен вновь на десять лет, но отпущен в 1953; и вот в 1958 году – вновь арестован за то, что обучал ивриту. О связи нашей с посольством он не знал; единственная его «вина» – мы ему дали почитать газету на языке идиш из Варшавы. За это он получил год лишения свободы.

Восемь с лишним месяцев, с конца апреля до начала января, пока велось следствие, нас держали в тюрьме на Лубянке в одиночках преимущественно. Всех нас с самого начала следствия обвиняли в «антисоветской агитации и пропаганде с использованием национальных предрассудков» (статья 58-10 часть вторая) и «участии в антисоветской организации» (статья 58-11), но на самом деле ничего антисоветского в тех еврейских газетах не было: газеты эти сообщали о жизни в Израиле, а Советского Союза никак не касались.

Однако следствию этого было мало. Вдруг я читаю в деле, что моих родителей обвиняют, помимо того, также в измене родине: они, мол, знали некие военные секреты и могли передать их израильтянам. В частности, моя мама когда-то работала в техникуме при авиационном заводе в Филях, на окраине Москвы. Из этого следовало,что она знала о наличии самолетостроительного завода. Тот факт, что десятки тысяч людей знали об этом авиазаводе в Филях, что кондукторши в трамвае объявляли остановку «Авиазавод», – всё это никого не интересовало.

Кроме того, утверждало следствие, мой двоюродный брат Гарик, росший с 1942 года у нас (его родители умерли во время войны), в это время служил в какой-то части под Москвой и время от времени бывал у нас. Мои родители могли (!) узнать, где находится его часть (им и в голову не приходило спросить его об этом), и могли передать эти сведения в израильское посольство.

В результате этого буквально высосанного из пальца обвинения в «измене родине» наше дело было передано в военную прокуратуру, и в марте 1959, через 11 месяцев после ареста, нас судила Военная коллегия Верховного суда СССР. Суд длился две недели за закрытыми дверьми.

Приговор: по обвинению в измене родине – оправдать, а за антисоветскую агитацию и пропаганду мои родители получили по семь лет, я пять, Тина Бродецкая – три года, её отчим Дробовский – полтора и Зильберман, которому было тогда 82 года, получил один год тюрьмы.

Суд в Днепропетровске над Иосифом Камень состоялся несколько раньше. Ему дали сначала три года «за хранение антисоветской литературы с использованием национальных предрассудков»; потом прокурор опротестовал приговор, и срок увеличили до 7 лет; однако после суда над нами была подана кассация, и ему вернули прежний срок – три года лишения свободы.

После 8 месяцев на Лубянке и еще 6 месяцев в Лефортово нас отправили в лагеря. Женщинам – моей маме и Тине Бродецкой – досталось особенно тяжело. Их отправили этапом в Кемеровскую область, где тогда находился женский политический лагерь. Затем, в самый разгар сибирских морозов, всех женщин перевезли в Тайшет, откуда Тина освободилась по отбытии срока. Маму же вместе со всеми прочими женщинами-политиками перевезли в Мордовию, где мы наконец-то смогли увидеться: нам с отцом изредка давали свидания с ней.

Мужчин с самого начала привезли в Мордовские лагеря (Дубравлаг) и разбросали по разным зонам. Я попал в лагпункт номер 11.

Барух Подольский, Давид Хавкин, Феликс Красавин

Условия в лагерях тогда были, правда, не столь суровые, как в сталинский период: не расстреливали, от голоду мы не умирали. Вместе с тем тяжелая работа, скудное питание и само отсутствие свободы – все это было не просто. Я переносил лагерные условия сравнительно легко: уверенность в своей правоте не давала повода к душевному надлому, а к физическим трудностям я относился спокойно, как исследователь в тяжких полевых условиях. Мой интерес к языкам мне в этом помогал: в лагере рядом со мной оказались люди самых разных национальностей и различного происхождения, я познакомился с целым рядом новых для меня языков, пытался говорить по-литовски, занимался туркменским, арабским, эстонским. Даже для занятий ивритом представилась неожиданная возможность.

Авраам Шифрин – офицер, участник войны, ставший затем юрисконсультом одного из министерств, был арестован в 1953 г. как «израильско-американский шпион», приговорен к расстрелу, который был заменен 25 годами лишения свободы. Позже срок сократили до десяти лет – уж больно шитое было дело, шпионажем там и не пахло.

При первой встрече Авраам задал мне вопрос: «Немецкий язык знаешь?» – «Знаю». –«Тогда вот тебе работа, переведи на русский». Авраам протянул мне вышедшую в ГДР на немецком языке научную грамматику иврита. Это стало началом моих занятий ивритом, и ко мне потом присоединились другие евреи.

Старый еврей Ошри Юдилевич, знаток как иврита, так и идиш, дал мне слова израильского гимна «Ха-Тиквы». Песню «Хад-Гадья» (козленок), которую евреи много веков поют в конце пасхального седера, Ошри Юдилевич записал для меня в подлиннике – на арамейском языке – и тут же перевел на иврит и русский. Одно время мы с отцом находились в двух соседних зонах: отца, как инвалида, держали в лагерной больнице, я же находился в рабочей зоне. Отец познакомился со старым евреем из Киева, Меиром Дразниным, тоже осужденным за сионизм. Дразнин прекрасно знал иврит, и мой отец стал с ним заниматься, даже составил рукописный иврит-русский словарь, который хранится у меня до сих пор.

Время от времени мне давали свидания с отцом: его приводили в нашу зону, где я мог с ним общаться. Отец приносил мне свои записи по ивриту, и я смог заниматься самостоятельно.

В лагере я впервые заговорил на иврите. Незадолго до освобождения я хотел обсудить с отцом (мы тогда находились в одной зоне), как жить дальше: профессии у меня нет, жить негде. Но разговаривать с отцом о личных делах в присутствии прочих заключенных, в большинстве бывших полицаев, мне не хотелось, а уединиться не было возможности. И тогда я заговорил с отцом на иврите. Оказалось, что нашего с ним знания иврита достаточно для такого разговора.

Прошли пять лет, «прозвенел звонок», и я вышел из лагеря. Нет ни профессии, ни жилья; вернуться в Москву я не мог: людям, отбывшим заключение, запрещалось жить в столице и её окрестностях «до 100 км». Родителям еще предстояло находиться в заключении два года.

Поехал я тогда в город Александров Владимирской области – это была ближайшая к Москве точка, где я имел право поселиться. Но нужно было устроиться на работу, а для этого нужна была «прописка» по какому-то адресу.

С большим трудом, дав взятку начальнику, я получил «прописку», т. е. право проживания в общежитии ремонтно-строительного управления и начал работать чернорабочим. Заработка едва хватало на еду. Общежитие очень напоминало лагерную «секцию» (жилое помещение для арестантов): тридцать человек в одном помещении. Все тридцать уже отсидели в лагерях за разные уголовные преступления. По субботам и воскресеньям – обязательно пьянка, зачастую кончавшаяся дракой. Я стал искать чего-то иного. Поехал в РайОНО (районный отдел народного образования) и предложил свои услуги в качестве преподавателя английского языка. Оказалось, что в нескольких сельских школах не хватало учителей иностранных языков, и мне тут же предложили преподавать немецкий в деревне в десяти километрах от городка.

В течение трех лет, с 1963 по 1966, я преподавал в сельской школе немецкий и физкультуру – отнюдь не потому, что я большой ее любитель, а потому, что все остальные учителя были немолодые женщины – кому же преподавать физкультуру, как не молодому парню?!

Каждый конец недели я проводил в Москве. Вскоре на концерте Нехамы Лифшиц (тогда Лифшицайте) я встретил старых друзей Тину Бродецкую и Давида Хавкина, с которым подружился ещё в лагере. Естественно, дружба возобновилась. Хавкин свел меня с несколькими сионистами. Вскоре я уже занимался переводом частей из романа «Экзодус» Леона Юриса с аглийского на русский. В переводе тогда участвовало несколько человек. Это, конечно, абсолютно сионистская вещь, и первые годы становления государства Израиль в ней описаны романтично и живо. Перевод этот потом другие сионисты перепечатывали, размножали, распространяли вместе с другой сионистской литературой. В центре всех этих дел был мой друг по Мордовским лагерям Давид Хавкин.

В 1966 я женился на Лиде Камень, дочери нашего подельника Иосифа Камень и моей подруге ещё с 1956 года. Переехал на Украину, в Донбасс, в город Краматорск, где она работала инженером на машиностроительном заводе, и стал работать там же – в отделе переводов.

Через год вдруг на улице меня задержала милиция. На допросе появились сотрудники КГБ, приехавшие из Москвы, и потребовали, чтобы я дал показания на московских друзей, в частности на Хавкина и на Дольника, арестованного незадолго до того за сионистские дела. Я утверждал, что ни о какой их сионистской деятельности ничего не знаю. Тем не менее меня судили и отправили на два года в уголовный лагерь. Условия там были хуже, чем в Мордовии, но я и там старался заниматься языками: подружился с одним крымским греком, родной язык его был урумский (греко-татарский). С его помощью я составил словарик и записал основы грамматики урумского языка, который мне потом удалось переправить в Израиль, и этот мой словарик с грамматическим очерком спустя 10 лет был издан в Европе[3].

Летом 1969 г. мои родители, жившие после освобождения в Житомире, получили разрешение на выезд в Израиль. Это было совсем неожиданно для меня, и очень меня обрадовало: появилась реальная надежда , что и я смогу уехать. Немедленно после моего освобождения в августе 1969 мы с Лидой и ее родителями подали заяление на выезд в Израиль. Долго нас мурыжили, пытаясь то отговорить, то запугать. В октябре мы получили отказ «за нецелесообразностью». Мой отец этого пережить не смог: в октябре 1969-го он умер в Израиле.

Началась борьба за выезд. Я написал письмо в ООН, которое было прочитано по израильскому радио и на радио «Свобода». Не теряя надежды, мой тесть Иосиф Камень засел за изучение иврита. Я тоже взялся за улучшение своего иврита: стал читать те книги на иврите, которые удавалось раздобыть. Я также вступил в переписку на иврите с поэтом Борисом (Довом) Гапоновым, переводчиком Лермонтова и Руставели на иврит, жившим тогда в Грузии. Его переводы мне очень нравились, «Выхожу один я на дорогу» («Левадад яцати эль hадерех») и «На смерь поэта» в переводе Дова Гапонова я выучил наизусть и помню до сих пор

После шумного процесса над «самолетчиками», двое из которых – Кузнецов и Дымшиц – были приговорены к смертной казни, по всему миру прокатилась волна протестов, и Советы отступили: смертные приговоры были заменены на большие срока. А затем наступил некий перелом в советской политике по отношению к евреям, пытавшимся выехать из Советского Союза в Израиль: вскоре начали давать разрешения на выезд. Я и моя семья получили визы в середине марта, и 4 апреля 1971 года мы вылетели через Вену в Израиль.

Новая страна, новая жизнь. Мне 31 год. Иврит у меня был неплохой, а вот профессии не было. Проучившись два года в МГУ и три года в заочном Пединституте иностранных языков, я не имел диплома. Здесь впервые представилась мне возможность заняться тем, что меня привлекало с юных лет: семитскими языками.

К счастью, Лида через полгода после приезда стала работать инженером на крупном заводе. Её отец, Иосиф Камень, несмотря на свои 70 лет, тоже начал преподавать – на иврите! – электротехнику в Холонском Технологическом институте. Мама моя работала в библиотеке Тель-Авивского университета. Материально мы были обеспечены, и я поступил на отделение семитского языкознания Тель-Авивского университета. Снова – на первый курс.

Теперь уже моя связь с ивритом вышла на новый уровень.

Вначале я подрабатывал переводами с иврита на русский: В 1971-м перевел для библиотеки «Алия» книгу Сарры Нешамит «Дети с улицы Мапу» (о еврейских детях в оккупированной немцами Литве), затем книгу «Через три подполья» (о халуцианском движении в Латвии) и небольшую, но очень толковую «Историю евреев» Сесиля Рота. «История евреев» была издана без фамилии переводчика и без всяких выходных данных, в «карманном» формате, поскольку предназначалась для засылки в Советский Союз. Там её распространяли весьма успешно вплоть до девяностых годов, она неоднократно переиздавалась потом как в Израиле, так и в России.

В 1973 я получил для перевода с русского на иврит документы из истории билуйцев. БИ́ЛУ – первая, возникшая в 1882 году, сионистская организация еврейской молодежи в России. Название составлено из начальных букв слов библейского стиха «Бет Я‘аков леху вэ-нелха» («Дом Иакова, вставайте и пойдем.», Исход, 2:5) – призыв к переселению в Страну Израиля. Евреев, вошедших в это движение, называют, соответственно, «билуйцы» по-русски. Читать их рукописные документы оказалось интересно не только по содержанию, но и по форме записи: во многих местах целые куски написаны на иврите русскими буквами, а кое-где и просто по-русски. Это значит, что даже для этих первых сионистов девятнадцатого века русский язык был привычнее, чем идиш, и тем более – чем иврит.

Тогда же, познакомившись с живущими в Холоне самаритянами, я стал переводить для самаритянской газеты «Алеф-Бет Хадшот hа-Шомроним») научные заметки из русских востоковедческих журналов.

Поскольку мало кто знает, кто такие самаритяне («шомроним» на иврите), расскажу здесь вкратце их историю. История достаточно древняя и интересная.

В VI веке до н. э. вавилонский царь Навуходоносор захватил Страну Израиля и угнал евреев в плен. Спустя полвека персидский царь Кир, завоевавший Вавилонию, позволил евреям вернуться на родину. По возвращении евреи стали строить в Иерусалиме новый, Второй храм, взамен разрушенного вавилонянами храма Соломона. Жители Самарии захотели принять участие в строительстве храма, однако евреи отвергли их как чужаков. С этого момента ведется история особой, очень интересной еврейской общины – самаритян.

Ортодоксальные евреи считают их чуждым народом, который был переселен Навуходоносором из Мидии (Северный Иран). Сами же самаритяне считают себя потомками двух колен Израиля: Эфраима и Менаше, и убеждены, что Навуходоносор отправил в плен только жителей южной части страны, Иудеи, а жители горных деревень Самарии остались на месте. Когда-то самаритяне были большим народом. Но арабские завоеватели вынудили многих из них принять ислам, другие были уничтожены, и к началу ХХ века их осталось около 150 человек, живших в большой нужде в городе Шхеме.

Сегодня самаритян насчитывается около 500 человек, половина из них живет в Шхеме, а вторая половина – в городе Холон, в 10 километрах к югу от Тель-Авива. Тут я с ними и познакомился.

В середине ХIХ века богатый караим из Крыма, Авраам Фиркович, путешествуя по Ближнему Востоку, скупал древние рукописи. Самаритяне, буквально умиравшие с голоду, продали ему много рукописей, которые позже у Фирковича купила Петербургская Публичная библиотека. Таким образом, Ленинград стал обладателем богатейшей коллекции самаритянских рукописей. Ленинградские семитологи время от времени публикуют в научных журналах материалы из этой коллекции – по-русски, разумеется. Я стал переводить для самаритян ленинградские публикации на иврит.

Учиться в университете мне было очень интересно. Через полтора года после начала моей учёбы, в марте 1973 года, мне предложили вести практические занятия по фонетике, и так началась моя карьера преподавателя.

В том же 1973 году, в июле, я прошёл месячный курс молодого бойца в Армии Обороны Израиля, и после этого каждый год ходил на резервистскую службу («милуим» это у нас называется).

Служил то в сердце Синая, то на границе с Иорданией, а в 1982 году, во время кампании «Шлом а-Галил» («Мир Галилее»), которую теперь называют Первой Ливанской войной – два месяца был в Ливане, служил радистом в боевой части. И после того «ходил в милуим» каждый год вплоть до своего 50-летия в 1990-м.

Университетская жизнь шла своим чередом. Сделав первую степень, я поступил на вторую; затем последовал докторат. Я преподавал в Тель-Авивском Университете – не иврит, а разные семитские языки: амхарский, древнеэфиопский. Писал статьи, выступал на конференциях. Прибыла эфиопская алия, и я по просьбе работников министерства абсорбции составил маленький иврит-амхарский словарь.

Тем временем приехавший из Москвы после долгой борьбы профессор физики Вениамин Файн создал амуту (добровольное товарищество) «Тарбут» с целью «содействовать еврейскому просвещению в России» и предложил мне в этом участвовать. По его инициативе профессор Арон Долгопольский, Александр Большой и я подготовили самоучитель «Живой иврит». Самоучитель этот был издан карманным форматом, нам удалось переправить его в СССР, и там он завоевал огромную популярность. Его копировали многократно, фотографировали там, где к копировальным аппаратам не удавалась добраться. Повсюду, от Прибалтики до Биробиджана, начинали учить иврит с этой маленькой книжки.

Спустя три года я написал краткую «Практическую грамматику языка иврит», которая тоже нашла себе дорогу за железный занавес. В те годы советская власть не допускала в Советский Союз никакой литературы на иврите и об иврите. Единственный путь, которым можно было переправить грамматику иврита, – издать её карманным форматом, чтобы туристы могли провезти в кармане.

Поэтому я писал свою грамматику предельно кратко, за что мне позднее предъявляли претензии люди, не имевшие понятия, как и почему грамматика оказалась такой маленькой. Однако, в эту маленькую книжечку мне удалось вместить основной материал, необходимый изучающему иврит.

Позже очень многие говорили мне, что своему знакомству с ивритом они обязаны этим двум книгам.

После самоучителя и грамматики пришла пора заняться иврит-русскими словарями. Я давно мечтал об этом; на полях большого словаря Эвен-Шошана писал русский перевод, выписывал на листках слова, которых у Эвен-Шошана не было.

Правда, имелись три неплохих словаря: вышедший в Москве в 1963 г. иврит-русский словарь Ф. Шапиро, иврит-русский словарь М. Дрора и русско-ивритский И. Керена. Но все они были составлены еще в пятидесятые годы, содержали много устаревших слов, а новых там не было. То, как в них были поданы слова, меня тоже не удовлетворяло. Так, в иврит-русском словаре глаголы помещены по корню. Такая система хороша для человека, отлично знающего ивритскую грамматику, но не подходит массовому читателю, который не учился в ивритской гимназии. Тем более это не годится для новичка, совсем не знающего язык.

В 1988 г. ко мне обратилась Эдна Лауден, с которой я в 70-х годах учился на отделении лингвистики в Тель-Авивском университете. Мы с ней с тех пор не раз обсуждали некоторые вопросы лингвистики.

А тут она рассказала, что вместе с Лиорой Вайнбах разработала особый учебный иврит-английский словарь, который они назвали «2000+». Словарь получился удачным, имеет успех среди англоязычных учеников в ульпанах, и они – Эдна Лауден и Лиора Вайнбах – решили сделать на той же основе русскую версию «2000+». Эдна предложила, чтобы я отредактировал иврит-русский словарь «2000+», из которого в дальнейшем вырос «Супер-словарь», опять-таки под моей редакцией.

Позже, в 1993 г., для недавно привезенных из Эфиопии новых иммигрантов была издана амхарская версия словаря «2000+», которую я сделал совместно с Мати Элиасом. Мати Элиас был привезен из Эфиопии в возрасте 12 лет и вырос в кибуце «Нецер Серени». Он достаточно хорошо знал иврит и неплохо помнил амхарский язык, который он учил в детстве в школе в Эфиопии. Но лингвистической базы у него не было. Поэтому к составлению амхарско-ивритского словаря «2000+» Эдна Лауден опять привлекла меня. И эта работа оказалась успешной. На сегодня в Израиле пока что это единственный иврит-амхарский словарь, в прошлом 2007 году вышло 7-е издание «2000+ иврит-амхарский».

Барух Подольский в классе с эфиопскими учениками,

В 1990 году мне предложили взяться за редактирование двух больших словарей – иврит-русского и русско-ивритского. Условия работы были очень тяжелыми: персональные компьютеры были тогда еще редкостью, вся работа выполнялась людьми на карточках. Каждую карточку, а их было около 55 тысяч, требовалось проверить, снабдить научным аппаратом, огласовкой. После набора приходилось два или три раза корректировать, а издатель нажимал со сроками. Платил он тем людям копеечные зарплаты, а мне – и вовсе ничего. Всю работу я делал в свое свободное время, ибо оставлять работу в университете не мог и не хотел. Тем не менее, словарь получился неплохой и вышел в свет в двух томах в 1992 году.

В том же 1992 году меня пригласили в Институт стран Азии и Африки (ИСАА) при Московском Государственном университете[4] (бывший ИВЯ, тот самый, в котором я учился в 1956-58 годах, откуда со 2-го курса я был арестован и отправлен на 5 лет «исправляться» в Мордовские лагеря).

Мне было предложено прочесть курс ивритской грамматики для группы иврита, тогда входившей в состав арабской кафедры. Преподаватели иврита там были, но, как заметил заведующий арабской кафедрой – тот самый Габучан, к которому на уроки арабского я ходил в 1957 году, – «они прекрасно знают язык, но они же не ученые». Как я догадываюсь, эти знатоки обучались ивриту в системах советских шпионских школ.

Да, изменилась Россия! В мое время об иврите в МГУ нельзя было и подумать. Теперь же я в течение месяца 5 дней в неделю читал в Институте стран Азии и Африки при МГУ научную грамматику иврита. Кроме студентов, на занятиях присутствовало несколько вольнослушателей – евреев из Биробиджана, планировавших позднее ввести преподавание еврейских предметов в Еврейской автономной области. Куда они делись потом, мне неизвестно.

Зато с уверенностью могу сказать, что каждый шаг моего месячного пребывания в Москве прослеживался «хвостами» из КГБ – то есть теперь уже ФСБ. Зачем им это было нужно, не знаю, но ходили они за мной весь тот месяц неотступно.

Когда я вернулся домой, в Израиль, «большая алия» шла огромной волной. Десятки, а может быть, и сотни тысяч человек в Израиле учили иврит. Открылись всевозможные курсы и школы, а на радио были организованы часовые консультации по языку иврит с открытым микрофоном: любой человек мог позвонить и задать вопрос. Я стал одним из консультантов. Работа на радио отнимала много времени и сил, но я понимал, что людям это нужно. Три раза в неделю я приезжал в радио-студию и отвечал на вопросы, давал консультации, лекции, советы.

А в университете я теперь читал лекции не только по семитологии и семитским языкам, но и такие курсы как «Языки мира», «История письма», «Лексикография». Новые курсы требовали, разумеется, большой подготовительной работы, но и доставляли мне огромное удовольствие. Это было настоящее воплощение моей мечты детских лет.

Вышедший из печати в 1992 году двухтомный словарь, содержащий по 26 тысяч слов в каждом томе, расхватывали, как горячие пирожки. На его основе тот же издатель выпустил уменьшенные версии словаря.

С тех пор прошло 15 лет. Словарь этот и до сих пор пользуется большим успехом, однако меня он не удовлетворял. Где-то вкрались ошибки, какие-то слова переведены недостаточно точно. А главное: язык постоянно обогащается, и многих новых слов там просто не было. Считается, что словарь нужно дополнять каждые десять-пятнадцать лет. И потому я сел писать новый иврит-русский словарь. На сей раз работал я один, но зато – на компьютере.

Новый словарь я назвал ИРИС – «Иврит-Русский-Иврит Словарь». Он содержит примерно 50 тысяч слов и выражений. В компьютерной версии, изготовленной энтузиастами из фирмы ОЛАН, к нему добавили русско-ивритский словарь-индекс, а также все словоформы: спряжение глагола, формы женского рода и множественного числа для прилагательных и существительных, сочетания предлогов с местоименными суффиксами. Компакт-диск с этим словарём был выпущен в свет фирмой ОЛАН в 2005 г. В режиме On-Line www.slovar.co.il он доступен в интернете каждому с 2006 г., а в книжной форме словарь ИВРУС вышел в Тель-Авиве в 2007 году.

Теперь я занялся составлением нового идиш-русского словаря. Немало людей интересуются этим языком, которым в течение тысячи лет пользовалось ашкеназское еврейство и на котором создана прекрасная литература.

В плане еще грамматика иврита, амхарско-ивритский словарь. Несколько лет назад я было занялся горско-еврейским языком; обилие срочных дел заставило меня отложить эту работу, но я не теряю надежды вернуться к ней.

Ещё я надеюсь написать учебник по курсу «Мир языков и языки мира». План учебника я уже написал...

Подольский Б.; Долгопольский, A.; Большой, A. (ред.) Современный иврит [учебник]. Иерусалим: Амута Тарбут, 1982.

Podolsky, B. A Greek Tatar-English Glossary. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1985, 51 p.

Подольский Б. Практическая грамматика иврита. Тель Авив: Амута Тарбут, 1985, 139 p.

Podolsky, B. A Small Hebrew-Amharic Dictionary. Jerusalem: Beta-Israel, 1985, 77p.

Podolsky, B. "Notes on the Urum language." Mediterranean Language Review, vol.2, 1985, pp.99-112.

Podolsky, B. (ed.). Liora Weinbach & Edna Lauden. 2000+. Иврит-русский словарь. Tel Aviv: AD, 1988.

Podolsky, B. (ed.). Liora Weinbach & Edna Lauden. 2000+. Иврит-амхарский словарь. Tel Aviv, 1991.

Подольский Б. (ред.). Шломо Кацман. Глаголы и существительные [ивритские]. Тель Авив, 1991.

Podolsky, B. "The problem of word accent in Modern Hebrew." In: Proceedings of the Fifth International Hamito-Semitic Congress, vol.2, Wien, 1991, pp.277-281.

Podolsky, B. Historical Phonetics of Amharic. Tel Aviv [published by the author], 1991.

Podolsky, B. "The Schwa vowel in Amharic." In: Semitic Studies in Honor of Wolf Leslau, vol.2, Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991, pp.1220-1225.

Подольский Б. Иврит-русский словарь, 26,000слов. Tel Aviv: Rolnik ,Moscow: Russki Yazik, 1992.

Подольский Б. Русский-иврит словарь, 26,000 слов. Tel Aviv: Rolnik;Moscow: Russki Yazik1992.

Подольский Б.; Uval, E.; Prokofyev, D. Иврит-русский, русско-ивритский словарь с ивритской транскрипцией русских слов. [3000 слов]. Rolnik Publishers, Israel 1992.

Подольский Б. Современный иврит-русский и русско-ивритский словарь, 24,000 слов. Tel Aviv: Rolnik & Hakibbutz Hameuhad, 1993.

Podolsky, B. (ред.). Liora Weinbach & Edna Lauden. Супер-словарь: иврит-русско-английский учебный словарь, примерно 50,000 слов. Tel Aviv, 1993.

Podolsky, B. (ред.). Шломо Кацман. Глаголы, существительные, прилагательные. Tel Aviv, 1994.

Mel'chuk, Igor and Podolsky, B. "Stress in Modern Hebrew nominal inflection." Theoretical Linguistics 22, No. 1/2, 1996, pp.155-194.

[1] мама – Дора Борисовна Кустанович, папа – Семён (Шимон) Моисеевич Подольский. Подробнее историю семьи можно прочитать http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer3/Kamen1.php

[2] Вообще, на самом деле, это был институт «для избранных». Так же, как знаменитый Московский Институт Международных Отношений, который назывался «МИМО». В группе вместе с Подольским учились племянница Микояна (дочка авиаконструктора Микояна), сын писателя Улуг-задэ, сын академика Рыбакова – вот такой был подбор. «Этих» принимали, конечно. Вероятно, поэтому кроме обычных вступительных экзаменов в ИВЯ надо было пройти "собеседование".

[3] Very little has been published on the Urum language. There exists a very small lexicon (Baruch Podolsky, A Greek Tatar - English Glossary, Harrassowitz 1985 ISBN 3447002999), and a small description of the language (Baruch Podolsky, Notes on the Urum Language, Mediterranean Language Review vol. 2, 1986, pp. 99-112). /Wikipedia/

[4] "когда я получил визу на выезд из СССР, тот гэбист – ну, официально он был работник ОВИРа, но я-то знаю, кто он был такой – сказал: «Но обратно не просись». У меня есть такое нехорошее свойство: если я что-то сказал, я помню это и держусь этого. Я сказал: «Обратно я проситься не буду!». И, хотя многие друзья мои уже побывали в России, и говорили: «Почему ты туда не едешь?», я знал: я обратно проситься не буду!

И только когда меня попросили от имени Московского Университета, где я когда-то начинал учиться, – профессор Габучан (которого тогда я знал как молоденького преподавателя, а тут он стал уже зав. кафедрой) предложил мне прочитать курс ивритской грамматики, тогда – по их предложению, по их просьбе – я готов был поехать. Я действительно поехал на месяц, хотя мне предлагали целый учебный год преподавать. Я сказал: «У меня есть свой университет, я хочу преподавать в Тель-Авиве!».

Я поехал в Россию на месяц, прочитал курс в Московском Университете, съездил с лекциями в Ленинград и в Днепропетровск. И лишний раз убедился, что я был прав, и что жить нужно в Израиле!" /из интервью для Радио РЭКА http://www.slovar.co.il/index-73.html/ .