Испорченный отдых
Угнетён не тот народ, который
беден, необразован, социально
неуспешен, а тот, который вынужден
стыдиться своего имени.
Александр Мелихов. Из книги
"Биробиджан - земля обетованная"
Учась на 2-3
курсе исторического факультета университета я провела почти месяц в
студенческом доме отдыха в Зеленогорске, ленинградском пригороде на Карельском
перешейке.
Я любила сидеть с книгой на берегу залива. Возле меня играли и возились дети из соседнего оздоровительного лагеря. Я привыкла к обычному их шуму и не обращала на него внимания. Но вдруг вздрогнула от неожиданности. Звонкий голос совсем рядом несколько раз крикнул: - Лёвка – еврей! Я быстро оглянулась. Голос принадлежал голубоглазому круглолицему мальчишке лет восьми. Он прыгал на одной ноге, хлопал в ладоши и выкрикивал, как дразнилку, в такт:
- Лёвка – еврей! Лёвка – еврей!
Слова эти относились к веснушчатому мальчику постарше, который что-то мастерил, сидя на корточках, и изредка сердито бросал:
- Да отстань ты!
Я вдруг сообразила, что совсем не знаю, как реагировать. Я совсем не умела обращаться с детьми. А что оставаться посторонним наблюдателем нельзя, было для меня очевидно.
- Эй, пацан, - нерешительно сказала я, привстав с места и дернув за рукав футболки голубоглазого мальчика, - Чего ж ты дразнишься – еврей? Не всё ли равно – еврей, русский? Какая же тут дразнилка?
- Было бы всё равно, он бы не обижался, - убеждённо возразил мальчик. Подумав, рассудительно добавил: - Если он мне будет кричать Витька – русский, я ведь не обижусь!
Логика ребенка меня обезоружила. Конечно, я могла бы объяснить, что исторически сложившиеся условия… Но ведь не это сейчас нужно! А кто его знает, что нужно, чтобы убедить этакого пацана! И как его убеждать, когда он явно говорит с чужого голоса и, если бы Лёвка не обижался на “еврея”, распевал бы что-нибудь другое (“Лёвка-дурак”, например…)
- Видишь ли, - начала все-таки я, совсем не зная, что сказать. Но пока я раздумывала, Витька удрал. В самом деле, не дожидаться же, пока незнакомая большая девчонка прочтёт тебе нотацию!
Я растерянно оглянулась. Лёвка, до сих пор молча слушавший наш с Витькой разговор, оторвался от своих палочек и сказал, обращаясь ко мне:
- Всё равно он зря меня дразнит. Потому что я не еврей вовсе! – Помолчав, добавил: У меня только мама еврейка, а отец – русский.
- Ну, а был бы еврей, не всё ли равно, неужели ты не понимаешь? – с отчаянием воскликнула я.
- Почему? Я понимаю, - ответил Лёва. И повторил: - Но я-то не еврей всё-таки…
Я, чувствуя свое бессилие, опустошённая и расстроенная, с остервенением захлопнула книжку и побрела к берегу.
Я вышла на взморье. Берег был пуст. Тяжёлой четырёхугольной громадой возвышался гранитный памятник[1]. Я невольно остановилась. Я знала – на этом месте в 1906 году купленный черносотенцами бандит Сашка Половцев убил члена Государственной Думы Герценштейна. Господи, что мне за дело до какого-то кадета! С неприязнью оглянувшись на памятник, я пошла прочь. Спустившись к самой воде, села на камень и стала смотреть вдаль. Я люблю неяркое, почти лишённое красок Балтийское море, когда в ясный солнечный день оно почти белой гладью расстилается перед глазами, а где-то на горизонте, как мираж, встаёт силуэт кронштадтского собора. Этот поднимающийся из моря призрачный город в детстве казался мне волшебным, я мечтала о чудесных путешествиях туда, а теперь это видение всегда вызывало во мне не то что воспоминание о детстве, а – детское настроение – лёгкое и счастливое. Но на этот раз чудесный город потерял свои чудесные свойства. На душе было скверно…
Написано в конце 1950-х годов (а может быть и раньше).
Стихи 1960 годов
Не хочу, чтоб душа моя тлела
Головёшкой в костре погасшем.
Не хочу, чтобы вмиг сгорела,
Ярким пламенем вспыхнув
однажды.
Пусть огнём неспокойным и
ярым
Постоянно горит пожаром.
Чтобы стало кому-то светлее,
Чтобы стало кому-то теплее,
Чтоб далёко летели искры
И в полёте гасли не даром,
А – подобны молнии быстрой –
Зажигали в душах пожары.
***
Ты не бойся белого каленья,
Жгуче-золотой огня короны,
Красного костра не бойся жженья,
Берегись одной тоски зелёной.
Не страшись ударов синих молний,
Черноты густой ночного мрака,
Не пугайся белого безмолвия,
Только серость избегай со страхом.
Берегись ползучей этой серости,
Власть её всесильна и вязка.
В пустоте бесцветной повседневности
Родилась зелёная тоска.
***
В глухие давние столетья,
Когда на души пали цепи,
По всей Руси, как откровенья,
Нерукотворно встали церкви.
По воскресеньям пред иконами,
Созданьем гениальной кисти,
Стояли люди, преклонённые
Перед величьем чувств и мыслей.
Вчера дрались, за деньги вздорили
И грязли в грубом кутеже.
Сегодня - в радости ли, в горе ли,
Но каждый думал о душе.
Святою музыкой пронзённый,
Неся в себе пресветлый лик,
Высоким чувством потрясённый
Из церкви уходил мужик.
Так в каждой деревеньке русской,
Где с древле божий храм стоял,
Мужик душою заскорузлой
Азы искусства постигал.
***
Я слышу странные ритмы,
Отзвук давних событий.
Быть может, это молитвы,
Которые были забыты?
Может быть, мне неведом,
Из векового забвенья
Далёкий безвестный предок
В меня проник откровеньем?
Его призывы пойму ли?
Постигну ли внутренним слухом?
Наши души давно уснули,
К чуду стали слепы и глухи.
Чудеса теперь рукотворны,
Лишь тогда признаются нами,
Если мысли людской покорны,
Если можно потрогать руками.
Не прислушиваясь к неуловимому,
И не глядя ему в глаза,
Мы спокойно проходим мимо,
Равнодушные к чудесам.
***
Есть в жизни великая тайна,
А в ней – непонятная сила.
Однажды я будто случайно
Той тайны покров приоткрыла.
Её я понять не сумела –
Немногим такое по силам,
Но тайна мне душу задела –
Я рада, что так это было.
***
То, что днём считалось прочным,
Исчезает в мраке ночи.
То, что нам казалось снами,
Остаётся вечно с нами.
Душ неясные движенья
В снах находят выраженье.
***
В сердце скрыт
Нелепый усилитель.
Тихий шелест –
Громом отдаётся.
И какой-нибудь ничтожный случай
Может вызвать взрыв землетрясенья.
Но – в груди осколки остаются,
И снаружи ничего не видно.
Так и лучше.
Люди бы смеялись,
Вдруг узнав причину потрясенья.
***
Лагери и расстрелы.
Государево слово и дело.
Пусть прошло уже много лет –
Не за всё ещё дан ответ.
Мы тех, кто погиб, не забыли,
Но и долга всего не отдали.
Вспоминаем, как они жили,
Забываем – как умирали.
Кто-то ведь их предавал,
Кто-то ведь их убивал.
Отчего молчим мы о тех,
Что были подлее всех?
Почему наши речи лживы?
Почему палачи ещё живы?
Не молчите, опомнитесь, люди!
Вдруг такое ещё раз будет?
***
Узнав однажды правду жуткую,
Мы растерялись – кто в ответе?
Вопросы ставили суровые
Отцам обманутые дети.
К ошибкам их непримиримы,
Не соглашаясь на уступки,
С непогрешимости мерилом
Мы подходили к их поступкам,
Не понимая – средь гонений
И казней деспотичной власти
Порой достойно уваженья
Простое было неучастье.
Прошли года. Не стало ближе
То, что нам в юности засветило.
А мы всё виноватых ищем,
Хотя давно уже не дети.
Застывши в позе обвинителя –
Не за вину, а за бездействие,
Мы забываем непростительно,
Что нам настало время действовать.
В чём назначенье поколения,
Явившегося на рассвете?
Себе найдём
ли извинение?
Ведь мы теперь за всё в ответе.
***
Хочу, чтоб знала ты –
Понятна и близка мне
Нелёгкая судьба народа твоего.
Мои душа и сердце – не из камня,
Их потрясла трагедия его.
Мне эта боль давно
Осколком в грудь попала.
И рана с той поры всегда кровоточит.
Евреев боль
Моею болью стала,
Их вековая скорбь в моей душе горит.
***
Это было давнего давнее.
Проиграв неравную борьбу,
Потеряли родину евреи,
Получили тяжкую судьбу.
Разбрелись по свету пилигримы,
Разошлись по всем краям земли,
И, тоской по родине томимы,
Новые отчизны обрели.
Прошли века. Влился еврейский гений
В народную культуру многих стран.
И стал поэтом немцев Генрих Гейне,
И стал певцом России Левитан.
Но в сердца потомков тех скитальцев
Иногда врывается печаль,
Оттого, что исчезает память,
Отступая в призрачную даль.
Нельзя забыть народ, забыть его свершенья,
Но не звучит у нас его живая речь.
Всё меньше хочет наше поколенье
О прошлом думать и его беречь.
***
Как все мы разны,
Как все мы розно,
И всё же в сердце друг другу врезаны.
И всё не слажено,
И очень сложно,
И неуместна в оценках трезвость.
***
От усталости,
От застылости,
Этих взрослых недугов сердца,
Жду – не малости,
Жду – не милости,
А иду на свидание с детством.
***
Утро раннее.
Просыпаюсь – раненой.
Отболевшей болью,
Заботой избытой
Воткнуты колья,
Гвозди вбиты.
За окном – серое небо.
На душе – странная небыль.
Впереди – день долгий, длинный.
За окном – колокольный звон,
Древний, былинный.
Из былинности, из странности –
В дневную трезвость.
Как бы справиться, как бы спрятаться
В двойную крепость.
***
Иногда мне поделиться не с кем,
И тогда, рассудку вопреки,
Сыну, не расставшемуся с детством,
Я читаю взрослые стихи.
***
Человек ведёт себя странно.
Он приходит то поздно, то рано.
Говорит всегда невпопад,
И никто ему как-то не рад.
Он живёт в обычной квартире,
Но в совсем необычном мире.
И, для многих нелеп и странен,
Часто ими бывает ранен.
Впрочем, все мы могли стать такими,
Только мы поступили иначе –
Свои души крепко закрыли
И об этом даже не плачем.
***
М.К.К.
Человек идёт по полю.
Человек идёт по полю среди цветов.
Человек идёт по полю,
Где между цветов лежат кости убитых.
Кости сотен солдат.
Человек этот был с ними.
С ними ел из одного котелка
(вот котелок лежит в траве – ржавый).
Он был с ними, когда они умирали.
Это было двадцать лет назад,
А ему кажется, что – вчера.
Что знаю я об убитых?
Что знаю я об этом человеке?
Любой из тех, чьи кости белеют в поле,
Ближе ему, чем мы –
Люди, не знавшие войны.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2797
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer10/Juhneva1.php - to PDF file
Комментарии:
Маша Кац
- at 2011-10-18 09:39:23 EDT
Удивительно светлые строки. Автор - замечательный, тонко чувствующий человек. Побольше бы таких!