Человек с веткой оливы
Плен
колен
Арон Шнеер – историк,
писатель. Работает в "Яд ва-Шем" – Институте по изучению Катастрофы.
Автор двухтомной монографии "Плен" и повести "Из НКВД в СС и
обратно". Труды Шнеера о Второй мировой войне выходили на английском,
иврите, польском, латышском языках. Живет в Иерусалиме.
Знакомство с Ароном, уж так книги легли, у
меня началось с его стихотворного сборника. Отточенность строчек, раскованность
иллюстраций – что-то у этого человека от века Серебряного, из ребра и снега
лепящего любимую, пахнущую яблоками и морозом. Так мнилось и вычитывалось. И
вдруг, в круге последующем, – "Плен", черные тома, нечто
невообразимое, такая концентрация ужаса, до удушья, куда там Стивену Кингу!.. А
автор не выдумывает, не пугает, он констатирует – так было. Колючка под током,
бараки по линейке, душегубки на колесах, газовые камеры, печи, рвы... Короче –
сумрачный немецкий гений, орднунг и каюк, окончательное решение. И все
поколения еврейские – от сих до сих – в плену чудовищ. Читаешь – и буквы
расплываются, разбегаются, не хотят в шеренги выстраиваться на аппель-поверку.
Буквально слезы капают, поскольку человек человеку – капо, и закопают, и
сожгут, и известью загасят... М-да, никогда больше – хорошо бы!
Причем, подчеркнем, ужас концлагерей достался отнюдь не только евреям – военнопленные славяне, французы. Англичане. Американцы тоже нахлебались досыта, и не спасала ни Женевская конвенция, ни эрзац-милосердие Красного Креста с его продуктовыми посылками. Именно об этом, пожалуй, впервые так подробно и всесторонне пишет Арон Шнеер – плен как таковой, плен как ад, где люди в плену у нелюдей.
Арон Шнеер
Поговорим с Ароном Шнеером, успокоим душу.
- "Сколько всякого было..." Так
называется одна из главок вашей книги стихов. Так расскажите, пожалуйста, о
себе поподробнее: сколько всякого...
- Я родился в Латвии, в небольшом городке,
который упоминается в Киевской и Ипатьевской летописях. Русских князей сменили крестоносцы,
построив замок, в развалинах которого мы играли детьми, разыскивали клады, отмечали
выпускной после окончания школы. Смешение культур и традиций на протяжении
веков оставило свой след, немцы, шведы, поляки, русские сменяли друг друга на
протяжении 800 лет. Город славен тем, что в нем останавливались польские и
шведские короли, Иван Грозный и Екатерина Великая – «все побывали тут». Кроме того,
Лудза славилась своими раввинами из династии Дон Ихъе – выходцами из Испании.
Около двух лет у них учился основатель религиозного сионизма прославленный рав
Кук.
В Лудзе жили четыре поколения моих предков. Наш
дом находился напротив тюрьмы. Лет с четырех-пяти помню, как заключенных
выводили из тюрьмы, как они возвращались, и за ними наглухо закрывались ворота.
В 1956 году тюрьму закрыли и в ее здании оборудовали больницу и поликлинику. Кстати,
именно из этой тюрьмы в декабре 1941 года бежали советские военнопленные. Эта история тоже повлияла на круг моих интересов.
Это было особое послевоенное время со своими
приметами. На улицах было много участников войны, которых в те годы не называли
еще ветеранами. Как-то, я еще не ходил в школу, домой принесли телеграмму.
Принес ее человек без руки, что меня очень удивило. Отец объяснил, что дядя
руку потерял на войне. Я тогда толком не знал ничего о войне, но помнил, что на
войне погиб папин брат, чье имя я ношу. А в комнате висел портрет юноши с
надписью под фото: «1922-1942. Погиб во время прорыва блокады Ленинграда под
Синявино», сейчас он висит над моим столом в Иерусалиме. Помню папины погоны, портупею,
с которыми я иногда играл. Когда приезжал мамин брат, он брал меня на колени, а
я рассматривал его погоны с большой звездочкой. Его называли майор, и я этим
очень гордился.
Теперь нас называют послевоенным поколением. Как
все мальчишки, мы играли в войну. У нас было оружие: самодельные деревянные
пистолеты, автоматы, но был и заржавленный немецкий ручной пулемет, вытащенный
из груды металлолома. С этим пулеметом мы играли по очереди. Мы бегали в карьер
недалеко от города и собирали там порох, который называли артиллерийский. Это
были черные блестящие квадратики или желтые цилиндрики с пятью дырочками – у
карьера стояли во время войны пушки. Прошло 10-12 лет после войны, но она
напоминала о себе то взрывом гранаты у мальчишки в руках, то еще одной
найденной могилой горожан, убитых в 1941 году.
В школу я пошел в шесть лет, но полгода меня
не записывали в классный журнал. С удовольствием прошел все этапы: октябренок,
пионер, комсомолец. Были замечательные друзья, но была и еще одна сторона моей
жизни – еврейская: в дошкольные годы маленькие мальчик и девочка сказали нам с
сестрой, что боятся с нами играть, потому что «вы, евреи, крадете детей и пьете
их кровь»… Однажды в классе нам в тетрадях кто-то написал через всю страницу
большими буквами: «ЖИД»…
Я помню старое кирпичное здание синагоги у
озера, в которую водили в детстве. Помню праздник симхас-тейре - так называли
его на идише немногочисленные оставшиеся в живых и вернувшиеся домой после
войны евреи. Помню Песах. За несколько дней до начала праздника домой привозили
мацу – большие круглые лепешки из пресного теста, с особым вкусом, непохожим на
вкус мацы, которую я ем сейчас в Израиле.
Школа окончена и – сто путей сто дорог… Папа – инженер-строитель, и, конечно, под родительским давлением - в Политехнический институт, правда, вечернее отделение. Отучился три года, сдал даже сопромат и теоретическую механику. Работал копировщиком в проектном бюро, затем числился электромонтером в передвижной мехколонне, но работал на копировально-множительном аппарате «Вега». Был избран секретарем комсомольской организации, в 19 лет получил одну из высших комсомольских наград – грамоту ЦК ВЛКСМ и почетный знак с лавровой веткой. Все шло хорошо. Но я тяготился работой и учебой. Знал, что это не мое призвание. Я уже в 8-м классе стал победителем конкурса «Знаешь ли ты свой город?». Собирал разные материалы, свидетельства, в городском музее и библиотеке был своим человеком. И вот в 1970 году поступил в Даугавпилский пединститут. Немногие институты, да и университеты могли похвастаться таким звездным составом. В нем работали те, кому не нашлось места в период борьбы с космополитизмом в столичных вузах. Выпускники ИФЛИ и Ленинградского университета профессор И.А.Дубашинский, доцент Л.С.Левитан, латвийские ученые прославленный историк Древнего мира профессор И.П.Вейнберг, тогда преподаватель, а сегодня академик профессор Ф.П.Федоров.
За годы учебы были и археологические
раскопки, научные конференции, работа в пионерских лагерях, участие в работе уникального
студенческого клуба, подмостки институтской сцены, комиссарство в стройотряде в
Астраханской области. Там же стал лауреатом зонального конкурса чтецов, читал
Пушкина и Олжаса Сулейменова. Было много наград и… выговор с занесением в
личное дело за организацию беспорядков в общежитии. После окончания института работа
в школах, в профтехучилищах, продолжение учебы в университете…
Жизнь в Риге: участие в еврейском движении, самиздат,
нелегальная театральная еврейская студия «Мила» - «Слово». Я играл бабелевского
Гедали в спектакле «Два треугольника - звезда», затем римского наместника
Апелла из «Мои прославленные братья» по роману Феста. Много пуримшпилей,
ханукальных представлений… Спектакли играли на квартирах и снятых под
различными предлогами кафе. Перестройка… Все зарабатывают деньги. Работаю на
станции переливания крови, в мастерской по ремонту всего: от различных игрушек,
до реставрации и склейки изделий из стекла и фарфора. Таких мастерских было четыре
на весь Союз. В 1988 году избран членом правления первой в СССР еврейской
общины, созданной в Латвии. Участник Первого съезда еврейских общин в Москве в
декабре 1989 года. Был на митинге, посвященном памяти А. Сахарова. Преподавал
историю еврейского народа в 8-10-х классах в первой еврейской школе на всем
советском пространстве. Программ нет. Разработал курс из 36 уроков. Приехали из
Израиля представители Сохнута, посмотрели, одобрили. Участвовал в митингах за
независимость Латвии у памятника Свободы. Рядом собой увидел людей с
нацистскими наградами. Все. Это не мой мир. Что мне делать рядом с ними? Никогда
не забывал, что в нашей семье руками вот «таких» убито в Латвии более 60
человек. Иллюзии окончательно исчезли. А тут и жена настаивает: надо ехать, нам
здесь делать нечего. Хотя она инженер, замдиректора одного из заводов.
- Как встретил вас
Израиль? Сегодня, двадцать лет спустя, вы опять пошли бы в эту гору, выбрали бы
тот же маршрут восхождения?
- Наша абсорбция не самая
показательная. Другим было сложнее. Во-первых, папины родственники настояли на
том, чтобы мы приехали только в Иерусалим. Во-вторых, Израиль не стал для меня
откровением с точки зрения повседневной еврейской жизни. Я рос в еврейском доме,
свечи зажигались по субботам всегда. Папа до войны учился в еврейской школе,
был членом молодежной ревизионисткой организации «Трумпельдор». Свободно
говорит, читает, пишет на идише. Он русский выучил в эвакуации. То есть
еврейская повседневность в Израиле для меня не была шоком. В-третьих, с первого
дня мы не боялись никакой работы. А работать пришлось сразу, так как из-за
ошибки в компьютере, как нам объясняли в чиновники министерства абсорбции, мы
полгода не получали никакой помощи, кроме тех денег, что нам выдали в
аэропорту. Это заставило нас активно бороться за существование, зато потом
получили сразу «кучу денег». Приехали мы большой семьей. Я с женой и сыном,
папа и мама, сестра с сыном и мужем и его родители. Всего 10 человек. Тогда
репатриантов еще любили. Оказались в атмосфере удивительного тепла и помощи со
стороны израильтян, соседей по дому, в котором мы снимали квартиру.
Главный пример отношения к труду
дал мне папа – не бояться и не стесняться никакой работы. Папа и коня мог
запрячь, сам пахал, бороновал, а я ему пацаном помогал во всем. Нет транспорта,
которого он бы не знал. От велосипеда, конечно, и мотоцикла любого класса, на
которых он и меня научил ездить, а потом и машины. Он мне руль дал в 14 лет. Все
по дому сам делал. Он начал работать в 13 лет в эвакуации и не представляет
себя без работы и сегодня. Прошел путь от рабочего до главного инженера строительного
треста. Папа пошел мыть посуду в йешиве, помогал сантехнику, работал шомером. Мама
убирала квартиры и ухаживала за больными. Жена убирала квартиры, бассейн, детский
сад. Я помогал ей. А через полгода она уже работала по специальности на одном
из заводов, где изготавливалось оборудование для танков. Сегодня ее работа связана
с различной сложнейшей оптикой, используемой ЦАХАЛом. Приехали мы 29 июня 1990
года, а в сентябре я уже проводил первые экскурсии в "Яд ва-Шем" для русских
групп из ульпанов. Одновременно пошел изучать еврейскую историю в "Тур-колледж".
Закончил курсы экскурсоводов при Музее Израиля. Однажды встретил на улице Гесю
Камайскую, она работала в министерстве образования, Сохнуте, приезжала в Ригу,
проверяла работу в еврейской школе. Узнав, что я без работы, предложила работать
в школе-интернате «Хават ха-ноар» в Иерусалиме. Там появилось много
русскоязычной молодежи. Вот я и читал там историю, был ответственным за русские
группы. Судьба свела с Алексом Воловиком – поэтом и переводчиком, замечательным
педагогом. Благодаря экскурсиям, проводимым в школе, я вместе с учениками
объездил всю страну от Метулы до Эйлата. Не порывал связей с "Яд ва-Шем",
выступал на семинарах в «Лохамей ха-гетаот». Но работа в школе не позволила мне
уйти в "Яд ва-Шем", даже тогда, когда появилась возможность. После ухода
из школы вечером работал шомером в Иерусалимском театре, а днем учился на курсах
ювелиров. Руками я много чего умел делать и раньше. Даже привез с собой
сверлильный настольный станок, много различных инструментов. Уже заканчивал
курс ювелиров, когда в августе 1993 года раздался звонок из "Яд ва-Шем":
«Арон, приходи, есть место, ставка…» Думали дома: уйти на гарантированное место
на ювелирном заводе или… Вот с первого сентября 1993 года моя судьба связана с "Яд
ва-Шем".
Прошел бы этот путь заново?
Умудренный опытом, методом проб и ошибок, я бы меньше разбрасывался,
сконцентрировался бы на изучении языка. Может быть, еще кое-что изменил.
- "Яд ва-Шем",
несомненно, место уникальное и трагическое. Каково это - бывать там ежедневно,
рутинно ходить на работу?
- "Яд ва-Шем" -
это то место, где человек должен побывать хотя бы один раз. Но это вовсе не то
место, куда хочется прийти вновь. Сказанное относится к обычному посетителю. Я же
каждый день окунаюсь в бездну человеческого горя и страдания. Работаю
непосредственно с листами свидетельских показаний, в которых рассказывается о
гибели людей. Работаю с материалами ЧГК (Чрезвычайной государственной комиссии
по расследованию злодеяний нацистов и их пособников), читаю документы
судебно-медицинских экспертиз, уголовных процессов над убийцами евреев. Все это
не может оставить равнодушным. Каждый день испытываешь потрясение, к этому
невозможно привыкнуть. Несмотря на похожесть и сухость документов, не
перестаешь удивляться человеческой сущности: чаще низости и подлости, но
встречаешься и с вершиной человеческого духа, самопожертвованием, желанием
помочь и спасти того, кому угрожает смерть. Убеждаешься, что у каждого человека
всегда есть выбор между добром и злом. И каждый делает этот выбор сам. Порой
бывает чисто техническая работа, но испытываешь удовлетворение, понимая, что
твоя работа нужна людям. Война, трагедия нашего народа живет во втором и третьем
поколении. Кроме того, я много работаю с журналистами, политическими деятелями
разного уровня от парламентариев до глав государств, прибывающих с официальными
визитами в "Яд ва-Шем". Сопровождал и Путина, некоторых олигархов. Пока
не могу говорить поименно обо всех, надеюсь, после выхода на пенсию смогу себе
позволить сказать всю правду о своих впечатлениях. Могу лишь заметить, что видел
и каменные, непробиваемые лица, видел скептицизм, скрываемый за рамками
дипломатического протокола, видел неприкрытую неприязнь, а порой и просто
хамство, на которое я не мог, увы, реагировать, являясь официальным
представителем. А как порой хотелось сказать все, что думал, либо просто
прервать экскурсию. Могу лишь указать, что в одном случае речь идет о
нескольких парламентариях из Азербайджана, а в другом - о российском министре,
за поведение которого было стыдно представителям российского посольства. Однажды,
во время открытия нового музея, когда было много гостей, прождав одного известного
еврейского деятеля более часа, наконец дождавшись его, услышал его заявление,
что у него есть только 15 минут. Я сказал: «Придете тогда, когда у вас будет
больше времени». Вместе с тем, конечно, видишь, что после знакомства с
мемориалом люди уходят другими. Начинают думать, многие, не стесняясь, говорят
об испытанном потрясении, а также, и это для меня главное, признаются, что многие
отрицательные стереотипы, мифы о нас, евреях, Израиле исчезли. Нормальный
человек, а таких все-таки большинство, не может остаться равнодушным к трагедии
своего ближнего, потому что это и его трагедия, иначе он не человек. Интересно
то, что многие гости вспоминают свои различные связи с евреями от совместной
учебы или работы, до службы в армии. Кстати, самое приятное впечатление
оставляют российские военные, намекающие, что им понятны проблемы Израиля. А некоторые
из них открыто высказывались в поддержку нашей страны.
- В 2007 году вы получили
премию "Олива Иерусалима" в номинации "Связь времен" за
вклад в исследование еврейской истории. Ныне вы - свежеиспеченный лауреат
премии имени Виктора Некрасова Союза писателей Израиля. Пожалуйста, немного об
этих премиальных вещах...
- Конечно, чрезвычайно приятно,
что твой труд оценен. Хотя, сами знаете, пишешь не для этого. Писал, потому что
хотел разобраться в трагедии советских военнопленных. Это одна из самых неизученных
тем войны. В первую очередь награда именно за «Плен», хотя, если речь об «Оливе
Иерусалима», то можно говорить и о многочисленных статьях о Катастрофе в
Латвии, о напечатанных главах из все еще находящейся в работе книги о своем
городе. Мой «Плен» сегодня считается лучшей книгой о советских военнопленных. И
это мнение многих зарубежных историков от США до Японии. О моей книге был снят сюжет
в 2005 году японскими документалистами, аккредитованными в России.
Положительные отзывы дали известные историки США, Германии, Латвии, России,
Украины. По книге снята вторая серия шестисерийного российского документального
фильма «Дорога в ад».
- Я читал ваш двухтомник
"Плен". Чтение этой поразительной, казалось бы, академически
написанной книги - дело тяжкое, требующее многих душевных сил. Концлагеря,
бараки, расстрельные рвы, смертельный ужас, непрерывный кошмар цифр, дат,
судеб... Как вы создавали (и как вам дался) этот текст?
- В первую очередь хотел
избежать научного сухого изложения. Мне кажется, несмотря на обилие многих
цифр, особенно вначале, мне удалось избежать классического академизма непонятных
терминов, лженаучности. История – это человек и его поступки во времени.
Поэтому в центре всей моей работы человек. Я ведь мог издать две отдельные
книги. Условно назовем «Судьба советских военнопленных» и вторая - «Евреи-военнопленные».
Нет, я сознательно издал одну книгу в двух томах. Судьбы солдат, служивших бок
о бок, умиравших на поле боя и в плену, неразделимы. Хотел показать общность и
уникальность трагедии. И главное в этом - сам человек и его выбор, его
поведение. Поэтому много личных историй, поведанных мне, конкретных судеб,
через которые переданы события. Причем часто языком тех, кто сам прошел муки
плена и благодаря мне, как писали многие, получил возможность сказать и быть
услышанными. Писалось долго. Почти десять лет. Все вечера, выходные… продолжение
моей повседневной работы в "Яд ва-Шем" с постоянным погружением в тот
самый кошмар, о котором вы говорите.
- И напослед - о творческих
замыслах и их воплощениях.
- Тема о военнопленных,
конечно, остается приоритетной, сейчас исследую их участие в карательных
подразделениях полиции и СС. Есть несколько задумок совместной работы с российским
историком Павлом
Поляном. Не забываю историю родной Латвии. К сожалению, в силу различных причин
не всегда можно осуществить задуманное. Однако надеюсь на лучшее.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2334
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer10/Judson1.php - to PDF file
Комментарии: