О моем учителе - Абраме Григорьевиче Гольдберге
Семён Абрамович Гольдберг попросил меня записать мои воспоминания о его отце Абраме Григорьевиче Гольдберге. Приступая к этим записям, я осознал, что личные воспоминания – трудный литературный жанр. Трудно определить и стиль, и содержание, и степень подробности. Трудно отобрать запомнившиеся эпизоды. Трудно ввести себя самого, как персонаж этих воспоминаний, хотя ясно, что это нужно сделать, ибо воспоминания тем живее, чем читателю яснее, кто он, собственно говоря, этот воспоминатель. Надеюсь, тут хорошим примером для меня послужат личные воспоминания как самого Семёна Абрамовича, так и нашего с ним дяди Исаака Ефимовича Вильница.
Для краткости я часто пишу ниже вместо имени Абрама Григорьевича его инициалы А.Г.
Я родился в 1944 году. В 1945 я переболел тяжёлой формой полиомиелита с обширным поражением ног, рук и мышц брюшного пресса.
С 1956 года, мои родители перевели меня из обычной школы в специальную школу-интернат, организованную (с большим участием моих родителей) в этом году для подобных мне детей. Её я и заканчивал.
В этом интернате-десятилетке одновременно обучалось примерно полторы сотни детей, в разные годы у меня было 7-10 одноклассников. Подавляющее большинство детей в интернате происходили из малообеспеченных семей (напомню, что в то послевоенное время далеко не во всех семьях вообще были отцы). Семья не в состоянии была обеспечить своим плохо передвигающимся детям учёбу в нормальной школе, именно поэтому и был создан интернат.
В моём случае дело обстояло по-другому: наша семья была относительно хорошо материально обеспечена. Мой отец, морской офицер, по своей военной службе кочевал из города в город вплоть до своей демобилизации в 1960 году, когда мне оставался только год до окончания интерната. Мать работала старшим научным сотрудником, кстати, в том же самом подразделении военно-морской оборонки, что уже упомянутый мной её двоюродный брат Исаак Ефимович Вильниц. Рабочий режим в воинских частях был весьма строгим, мама всегда работала с увлечением, и у неё не оставалось ни времени, ни сил полноценно заниматься двумя детьми и хозяйством. А, поскольку в интернате, помимо учёбы проводились ещё и кое-какие лечебные мероприятия, то мои родители решили перевести меня туда из 6-го класса нормальной школы.
Малая подвижность и развившиеся с ней мечтательность и лень – плохие помощники в учёбе. Правда, память у меня была неплохая, и, благодаря ей, я мог успевать в школе, особенно на фоне моих одноклассников, память и умственные способности у многих из которых были, вследствие болезни, ослаблены. Одним словом, первые семь классов тогдашней школы (они составляли в те времена объём школы-семилетки, второй ступени среднего образования в СССР) дались мне сравнительно легко. Но с восьмого класса начиналось преподавание предметов физико-математического цикла, прежде всего – математики, т. е., собственно, школьных алгебры и геометрии (а с девятого класса – тригонометрии). К ним я совершенно не был готов, я не ощущал правил этой «игры». Говорят, в одарённых детях это ощущение заложено от природы…
Так или иначе, моя успеваемость, особенно по геометрии, неуклонно падала. Пошли тройки, мои родители были обеспокоены. Мой папа даже в случае, когда мой брат или я получали в школе не то, что тройки-четвёрки, имел обыкновение уединяться с нами и, проникновенным голосом спрашивать: «Скажи, что помешало тебе получить пятёрку. Не торопись, подумай, поищи…», но ответа требовал обязательно. Если папы не было в городе, он задавал эти вопросы в письмах. Я был правдивый мальчик, во всяком случае, не врал без особой надобности, и со всей откровенностью объяснял, что не способен к математике, но родителей это не удовлетворяло.
И вот, чтобы выправить положение, решено было просить помощи у нашего близкого родственника Абрама Григорьевича Гольдберга, мужа маминой двоюродной сестры Ривочки.
Тётю Риву, Ривочку, я помню с раннего детства, с дома на углу Невского и Восстания, где наша семья проживала до 1951 года. Хорошо помню, что она приходила к нам со своим тогда ещё грудным сыном Сёмой, будущим Семёном Абрамовичем Гольдбергом. Моя мама очень её любила, в нашей семье принято было приписывать отчасти маме заслугу знакомства Ривочки с Абрамом Григорьевичем.
Самого же А.Г. я начинаю помнить только с того момента, когда родители с помощью Ривочки уговорили его, человека очень занятого по работе в школе, позднее – по работе в Институте Усовершенствования Учителей, и всегда – собственным математическим творчеством. Они уговорили его каждое воскресенье отрывать два часа от дел и семьи для занятий не с одарённым ребёнком, а с ребёнком, неспособным к математике, – со мной. Здесь следует подчеркнуть, что А.Г. не то что с родных, – ни с кого не брал ни копейки за частные уроки по математике, таковы были его принципы, а своим принципам он не изменял никогда.
И, кстати, нелишне будет напомнить, что воскресенье был тогда единственный выходной день в неделю у всех советских людей, значит и у А.Г.
И у меня! Да, воскресенье был единственный день на неделе, который я мог проводить дома, вне провонявших тухлой капустой интернатских стен, свободный от казарменного режима. Поэтому, понятно, я не был в восторге, от своих новых обязанностей, тем более что премудрость давалась мне плохо, я всё не мог чего-то почувствовать.
Итак, я был плохой ученик у А.Г., тупой и нерадивый, а А.Г. к тому времени уже был известен в Ленинграде, как один из лучших учителей математики в городе и, во всяком случае, сильнейший «решатель» из учителей. Международные Математические Олимпиады школьников ещё только начинали проектироваться. Лишь через несколько лет, когда они появились, и тем самым возник престижный для Советского Союза аспект, понемногу сложился корпус «решателей» нового поколения, тренеров олимпиадных команд. А в те годы, Ленинграде, за решением трудной задачи по школьной математике нужно было обращаться к двум-трём известным всем учителям, прежде всего – к А.Г.
Но ведь не зря речь идёт об «Олимпиадах», ведь в деле решения трудных школьных задач имеется соревновательный, спортивный, азартный момент, а я с детства не был лишён азарта. И вот этим-то азартом решателя и «заразил» меня Абрам Григорьевич, и как только это произошло, положение с математикой у меня стало выправляться.
Наши занятия с А.Г. проходили по такой схеме. Я приезжал (точнее, – меня привозили) к нему домой на Большую Московскую (позднее – на Коломенскую) с утра в воскресенье. Если А.Г., тётя Рива и Сёма в это время завтракали, меня сажали со всеми за стол. Семья жила бедно, питались просто, я запомнил: А.Г. ел картофельное пюре с молоком, да пил чай.
Начинались занятия. Я показывал А.Г. заданное мне в предыдущее воскресенье домашнее задание. На первых порах это были задачи из стандартных школьных задачников: Ларичева, – по алгебре и Рыбкина – по геометрии.
Замечу, что в те годы без стандартных, стереотипно переиздаваемых задачников преподавание математики, что в школе, что в техникуме, что в ВУЗе, – не мыслилось. Сейчас в России это уже не так, а за границей, например в Германии, где я сейчас живу, – там уже давно нет никаких задачников. Благодаря этому и другим усовершенствованиям, ученики и многие учителя!!!, а также студенты и многие преподаватели!!! ищут значение синуса нуля в своём калькуляторе или в компьютере. Вообще, в области математики оскудение после войны «сумрачного германского гения» просто шокирует живущих в ФРГ бывших советских математиков, привыкших считать Германию математической столицей мира, как это и в самом деле было примерно с 1870 по 1935 гг. Школьное преподавание общеобразовательной математики сильно деградировало вообще на Западе. Но не на Востоке: в Китае, Индии, Иране и других восточных странах, ставших победителями Международных Математических Олимпиад последних лет, постановка школьного преподавания, по-видимому, иная. И сдаётся мне, у них таки есть задачники…
Но это мимоходом.
Итак, сначала Ларичев и Рыбкин. Потом из того и другого некоторые задачи «со звёздочкой», но подчёркиваю – лишь некоторые, а основная масса – обычные, чтобы набить руку (всего мне задавалось от 15 до 30 задач в зависимости от их трудности). Кстати, А.Г. любил повторять: «Хочешь поднять пуд – тренируйся с фунтом». Потом стал использоваться Моденов, – задачник повышенной трудности. Потом подоспели так называемые олимпиадные задачи, т. е. предназначенные для подготовки = тренировки к Олимпиаде, очень часто это были задачи прошлых Олимпиад.
Эти задачи, как правило, были не на школьный материал, а на «идею», и потому особенно разжигали азарт.
Наконец, когда я уже оканчивал школу, мы перешли к экзаменационным задачам на математические факультеты за прошлые годы.
Обсудив моё домашнее задание и показав мне решения тех задач, которые у меня не получились (сначала таких было большинство), А.Г. либо давал мне элементы теории, либо, если времени уже не оставалось, переходил к новому домашнему заданию.
Он много рассказывал о математике, и о математиках, и передо мной выстраивался ряд славных имён. Его кумиром был Леонард Эйлер, юбилей которого мы недавно отпраздновали в Санкт-Петербурге, почти родном городе великого швейцарца.
А.Г. не любил выходить за пределы того, что он считал областью своей компетенции, он никогда не говорил о «высшей» математике и не давал по ней каких-либо советов, хотя позже мне довелось убедиться в том, что знал и умел он во многих её (особенно «классических») областях очень и очень немало.
Последний год учёбы в школе, кроме прежних занятий у А.Г., раз в неделю я еженедельно посещал ещё математический кружок при Дворце Пионеров, и два раза в неделю (геометрия и алгебра) – Юношескую Математическую Школу (ЮМШ) при мат.-мех. ф-те ЛГУ, организованную как раз в том году. Геометрию там вёл Арон Рувимович Майзелис, сильнейший учитель и решатель, удивительно мягкий и душевный человек. Другого поколения, лет на 15-20 моложе А.Г., он был, тем не менее, одним из ближайших его друзей.
С А.Г. я занимался вплоть до сдачи экзаменов на мат.- мех. Он поставил меня на путь профессионального математика.
Прошу заметить, что профессиональный совсем не означает гениальный и даже талантливый; особых лавров в науке я не стяжал. Но благодаря А.Г. и его работе со мной в мою жизнь вошли удивительные люди, как математики, так и не математики, которых иначе я бы никогда не узнал. Вы можете считать это корпоративной спесью, но я, прожив на свете не мало в разном окружении, числю за математиками некоторые особенные человеческие качества, среди которых главное – интеллектуальная честность. Профессиональный математик никогда не станет других и себя (главное – себя!) сознательно обманывать, выдавая несделанное за сделанное, непонятое за понятое. И вообще, ни одна другая интеллектуальная деятельность не сосредоточена так на этом императиве «ПОНЯТЬ!»
По-моему, ничто не приносит человеку большей радости, чем достижение этой цели, когда что-то, хотя бы частично, понято. Всякий человек, ставящий эту цель и честно её достигающий, – всякий такой человек есть математик; поистине «его призвали Всеблагие как собеседника на пир». Но дело в том, что только в математике, в системе знания, основанной на отношении тождества, эта цель вполне осмыслена…
А.Г. был математиком «без страха и упрёка». Он открыл собой целый ряд личностей, общением или даже простым знакомством с которыми я могу гордиться.
По моим воспоминаниям А.Г. был человеком исключительно духовной жизни, его редкие высказывания на «практические» темы, которые мне запомнились, носили всегда несколько отвлечённый, умозрительный характер. Например, он как-то в разговоре о личном автомобиле заявил, что, не стал бы обзаводиться им, даже если бы это было ему по средствам. «Пользуясь трамваем, – сказал он, – я не только попадаю в нужное мне место, но и выполняю свой гражданский долг, способствуя развитию общественного транспорта».
Вообще, он был укоренён в некую ортодоксию, очень жёстко придерживаясь таких принципов, которые позволяли ему заниматься любимым делом, – решением школьных задач. К чему-либо вне этого дела он бывал равнодушен, довольно сухо говоря всякий раз, когда его пытались переубедить: «Меня это не интересует». Иногда это даже выглядело как косность, в которой некоторые его обвиняли. Но в основе этой ортодоксии лежали глубочайшая порядочность и бескорыстие, за которые его уважали все, кому приходилось иметь с ним дело. Я могу предполагать, что его догматика не всегда была удобна даже и его домашним, и более всего – тёте Риве, его жене, но она и сама обладала в избытке этими двумя качествами – порядочностью и бескорыстием. Вообще, те, кто у них бывал, всегда чувствовали в атмосфере их дома помимо обычных в семье заботы, любви и пр., ещё и глубочайшее взаимное уважение, что бывает совсем не так часто.
В высшей степени характерна для А.Г. была эта способность, – уважать людей, замечать в разных людях черты, заслуживающие уважения. В нём напрочь отсутствовало высокомерие к людям, свойственное очень многим педантам и догматикам. Полная терпимость ко взглядам других при абсолютной непоколебимости своих собственных. И тут уместно напомнить, что А.Г. был фронтовик, артиллерийский офицер, прошедший (как и тётя Рива) войну, раненый в голову под Сталинградом, – на его черепе отсутствовал кусок кости. Это был человек большого жизненного опыта, умеющий командовать и подчиняться. Это был сильный человек.
Я никогда не слышал, чтобы он заявлял какие-либо политические взгляды или предпочтения, но как еврея его не могла оставить равнодушным трагическая судьба еврейства. Своё еврейство он никогда ни от кого не скрывал (как это делали многие евреи), по-видимому, он мог говорить на идиш и с детства помнил куски молитв на иврите, но религиозным человеком не был. Л. Фейхтвангер и Арнольд Цвейг были одними из его любимых писателей, от него я впервые услышал имя Михоэлса и историю Советского Еврейского Комитета.
Если я не ошибаюсь, у него было начальное, а может быть даже и среднее музыкальное образование.
В заключение хочу рассказать о нашем с ним совместном почти месячном (по два срока) пребывании в доме отдыха им. Воровского под Лугой в июне-июле 1960 г. Скажу сразу, в те годы этот дом отдыха был отнюдь не для элиты, в маленьких палатах на четверых койки стояли вплотную, удобства были аскетические, баня раз в 10 дней, но мы оба были люди не гордые... Лето выдалось прохладное, дождливое, в озёрах никто не купался.
А.Г. объявил, что первые три дня он только отдыхает и не касается задач. Так он и сделал, а потом он занимался задачами, по крайней мере, всю первую половину дня до обеда. После обеда он мог заниматься, а мог и гулять, соглашался быть кому-нибудь партнёром в домино, учил меня играть в преферанс, вечером мог посмотреть фильм.
В этом доме отдыха произошёл один забавный эпизод. Мой дядя, брат отца, перед тем как мне туда ехать сказал: «В Луге живёт мой старинный приятель и бывший сослуживец Х. Зайди к нему и передай от меня привет. У него там свой дом, а при нём огромный возделанный участок, с которого он об эту пору снимает урожай клубники и крыжовника. Да и вишня вот-вот начнёт подходить. Он закормит тебя ягодами, и свозит купаться на озеро на своей "Победе". И, вообще, приветит… Главное – скажи, что ты мой племянник». И дал мне адрес.
Об этих великолепных перспективах я поведал А.Г., но не обнаружил, чтобы тот ими воодушевился. Оба срока в доме отдыха я, опасаясь того, что клубника отойдёт, всё время тянул А.Г. посетить тороватого Х. А.Г. морщился, отнекивался, но, наконец, уступил.
Мы поехали в Лугу на автобусе и не без труда разыскали дом Х. Нам повезло, хозяин как раз сидел в палисаднике перед калиткой и ощипывал хвостики у ягод крыжовника. Толстая женщина орудовала черпаком в стоящем на примусе медном тазе, над которым витал кружащий голову запах свежего клубничного варенья.
«Здравствуйте, – произнёс я робко из-за решётки калитки. – Вам просил передать привет мой дядя, такой-то».
Дядин приятель поднял голову и взглянул на меня. «А-а, спасибо, спасибо. Ну, как он там?» «По-моему, нормально». «Ну, так и ему от меня привет».
И, опустив голову, продолжил ощипывание. Я ещё потоптался немного и двинулся назад к поджидавшему меня А.Г. Мы прошли на пустынную автобусную остановку и уселись на скамейку в ожидании автобуса на дом отдыха. Мы сидели молча, вдруг А.Г. посмотрел на меня искоса и упал спиной на скамейку, сотрясаемый хохотом. Он в буквальном смысле слова катался от смеха по скамье, слёзы текли по его лицу, до прихода автобуса он не мог успокоиться.
Я полагаю, без этой сцены мой образ моего покойного учителя не был бы полным.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2771
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer1/Mekler1.php - to PDF file
Комментарии:
Ася Палей
Рочестер, NY, - at 2012-04-21 18:18:09 EDT
С глубочайшим волнением и интересом прочла проникновенные воспоминания о светлом человеке А.Г.Гольберге. Мне довелось знать его и даже пользоваться его гостепреимством. Мой отец- Абрам Моисеевич Палей был близким другом А.Г.Гольдберга. Он как и А.Г. был математиком. Когда я училась заочно в Ленинградском Инженерно экономическом институте приезжая на сессии я всегда останавливалась в этой такой радушной семье. Мой отец в своих вомпоминаниях тоже пишет об А.Г. Гольдберге
своём однокашнике и своём близком друге. очень приятно что память об А.Г. Гольдберге жива. Спасибо
Инна
Арад, Израиль - at 2011-12-17 19:17:56 EDT
Абрам Григорьевич Гольдберг замечательный учитель учителей, я имею ввиду его работу в Ленинграде, в Институте
усовершенствования Учителей.
Спасибо.
moriarti
- at 2011-06-25 08:07:23 EDT
Замечательно!
Василий Рабинович
Жмериенка. , Украина. - at 2011-06-25 06:28:56 EDT
Черт побери, талантливо! Меклер написал плохой, но занятный очерк. С нетерпением жду выхода на русском языке романа "Слава". На немецком языке я роман прочесть не смог. Остается надеяться на русский перевод.
Васятка.
Карский Максим
- at 2011-01-07 06:28:58 EDT
Славный рассказ о математике и человеке. С юмором и тепло. Узнаваемо, этот тип учителя мне не раз встречался. Спасибо!