Альманах "Еврейская Старина"
2011 г.

Давид Паташинский

Я пел Вертинского

Стихи

***

Если на мост – по обе руки – река,

так ли я прост? Trust me, почти как Frost.

Вот тебе крест любишь ты чудака.

Вот тебе wrist. Думаешь, это мост?

 

Пруст моих мыслей Сван, но глаза сухи.

Гессе моей игры попадает в бис

серого воздуха. Пряный ковыль в степи

прямо-таки припал пригибаясь вниз.

 

Пальцев моих не бить. Голосов не жечь.

Писем не открывать. На росу не звать.

Ты принеси мне пить. Донимает желчь.

И не давай мне спать.

 

***

Светлое небо ночью говорит о недавнем дожде.

А я любил тебя очень. Невежде положено жить в нужде.

Дождь закончился, ночь запустила луну в черные луговья.

А я любил тебя очень, хотя не годился тебе в мужья.

 

Светлое небо легче, чем осень, правильнее, чем весь,

чем весь наш прочий обман, вся наша манная глубина.

Мы все давно уже терпкая плесень, хотя мы все еще здесь.

Любимы, забыты, выжили из ума.

 

Ночью дороги черная полоса. Ночью положено звать, глядя в ее тепло.

Только водки ледяной костыль забиваешь глубже в горб свой берестяной.

Что же ты, мать? Я ведь и так хрупок уже, что твое стекло.

Если опять засну, ты присмотри за мной.

 

***

Я живу за стеной, только шепот иной

раздается тугими ночами.

Там ребенок больной, там всегда выходной,

там звенят, но совсем не ключами.

 

Там играют смешную простую игру,

слышишь падает мелочь густая?

Если вдруг я сегодня под утро умру,

я, наверное, просто растаю.

 

Так-то, друг если вдруг. Все бывает тогда.

Даже водка бывает колючей.

Даже, будешь смеяться, сухая вода,

что в коробке на всякий случай.

 

Я читаю свое, ты читаешь свое,

остальное осталось за кадром.

Ты бы знал, кто сегодня меня узнает,

кто поет в этом мире цикадном.

 

Я живу у стены. Все углы неравны.

Все собаки скулят об одном.

И не знают цены старики пацаны,

выключая рассвет перед сном.

 

***

Последнее время стало холодно жить,

последние песни поет молодой рассвет.

А ты держи меня, спать уложи.

Не говори, что состоим в родстве.

 

Это родство душ убивает хуже любви.

Жена, муж. Вареные соловьи

пустых сердец уже не дают дрозда.

Такая судьба. Оказалась тоже пуста.

 

Если горит, это горит звезда.

Как правило, на самом конце креста.

Последнее время ляжет на горло сну.

Если воем, значит, зовем весну.

 

Если холодно, значит, ложимся спать.

Знаешь, куда во сне придем умирать,

в какую страну, где нас забыли все,

в густой траве, на речной золотой косе.

 

***

я отмою от цветов твое страшное лицо

поцелую черный лоб обниму тебя навзрыд

где глаза твои сейчас где чудесный вкусный рот

почему не говоришь нам так нужно говорить

 

ты не помнишь как любил гладить волосы твои

пел тебе читал тебе приносил тебе попить

не осталось ничего кроме неба и любви

как теперь прикажешь жить как теперь прикажешь жить

 

***

Я пел Вертинского, мне было хорошо.

Мне было неожиданно понятно,

что находили в нем другие.

 

Я пел его матросов. Стало тихо

в моей обеспокоенной душе.

Так тихо, что услышал за стеной

себя, поющего, плетущего слова.

 

Что остается нам, когда уходим

в чернильную упругую мишень,

а за окном клубятся голоса

оставленных, но верных, но любимых.

 

Я пел Вертинского. Беззвучно. Наизусть.

Весна сегодня, теплая трава.

Но яблоневый цвет уже летит.

 

***

проходило лето живым енотом

журавель не вынес но волк не съел

каракум кудрявилась как по нотам

березовый робеспьер

 

улыбался тревожно просил папирус

папирусские резкие селювя

ты уже не вспомнишь как сильно пилось

из разбитого хрусталя

 

***

 Муа устала, она говорит, муа устала.

Садится на пол, как маленькая.

Приношу апельсиновый сок.

Такие жаркие дни.

 

Вчера, когда солнце, совсем оранжевое,

над деревьями горизонта.

Огромное, оранжевое,

быстро опускалось.

 

Мир становится тише,

если мы становимся старше.

Мы хуже слышим,

он меньше нас замечает.

 

***

Суматоха на дворе. Пьет вино Пуанкаре

Синий свет издалека льет ленивая река

Колокольня чуть дрожит. Хочется еще пожить.

 

Мне в Венецию пора. Там густые колера.

Упаду с ее моста, где вода, как береста.

Где студеный упокой. Где я стану никакой.

 

ложная память

 

Оставь меня, мне плохо, мне душно, мне дурно.

Воздух рычит, как собака, ночь молчит, как собака.

Луна пожелтела и упала в пустую урну.

Дождь прошел и заплакал.

 

Иду посередине дороги, голова седа, как молодая сталь.

Созвездие Браги. Мокрая дорожная полоса.

Зачем просить? Я бы сам, скорее всего, перестал.

Дай еще полчаса.

 

Говорят о ком бы то ни было, но говорят.

Молчат всегда об одном.

У фонарей развелось детей-фонарят.

Горят маленькие под окном.

 

Никогда не узнать, когда время пришло,

когда промолчу о ком бы то.

Бэтах ше ло.

Одиночество это такая комната.

 

Глина ли, супесь ли, чернозем.

Все одно много в карманах не увезем.

Странное было место ссср.

Тяжелое, но дорогое.

 

Сам помнишь, поди, как прокуренный офицер

вечером пришел за тобою.

Сам знаешь, у кого болело запертое внутри.

У фонарят были родители-фонари.

 

болезнь

 

Листья горькие, кофейные паузы,

близорукая лунная неурядица.

Но я поправлюсь, мне кажется.

Мне бегать нравится.

 

Голос холщовый не отдается в комнате.

Взгляд этиловый не отражает облако.

Помнишь, когда мы ходили по воду.

Мы никогда не ходили по воду.

 

Холод лучше, если ухватишь за руку

Холодное, багряное, осеннее зарево.

Помнишь, когда мы гуляли заполночь.

Мы никогда не гуляли заполночь.

 

Оглуши, заруби молоденького меня,

красивого такого смородинного.

Только в огонь не толкай, в котел не прилаживай.

Возьми другой каравай. Его замолаживай.

 

Плеск воды означает стакану полно.

Затылок знает, что ты его не тронешь.

Страсть как хорошо, только холодно.

Так холодно, что наступил Воронеж.

 

***

Молоко по новым ценам. Кто ушел, остался целым.

Не пристало офицерам, даже если кто привык.

Танцы дело молодое. Все зависит от удоя.

Царскосельской бородою подметая мостовых,

 

я иду тебе навстречу, обниму тебя за плечи,

я тебя очеловечу, кукарача отомщу.

Не удержишь мне осанки. Выпадая, как осадки,

лошадь вижу, где же санки, вдоль по снежному плащу.

 

Гомерические стансы. Мы готовы, может статься.

Приводи хмельного старца. Сотворим ему назад.

Как причалим, крикни Ноя, чтобы шел за бороною.

Жизнь занятие больное. Занимаемся в слезах.

 

***

Где олово, чтобы залить нам в глотку,

где курево, чтобы смешить нам сердце,

а холодом нам не унять молодку,

а горечью нам не понять утрат.

Уходим мы, и каждый шаг последним нам

все кажется, но все не становится.

На Родине все из любви нашей слеплено,

мерзкой кашицей, мерзлой околицей.

 

Канальи мы, негде выжечь клейма нам.

Безжалостны. Сноровисты, подлы, жилисты.

У нас по карманам одни обидные шалости.

Да и сами никогда не решались просить о милости.

Утром выходим из своего отрочества,

но свет удержать не можем до ночи свой

И не видать нам иного отечества,

чем безнадежное одиночество.


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2093




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Starina/Nomer2/Patashinsky1.php - to PDF file

Комментарии:

Б.Тененбаум-Е.Майбурду
- at 2011-06-21 04:45:28 EDT
Евгений Михайлович, тут у меня накладка получилась. Стихи было обруганы неким хорошо известным народу выпускником Литературного Института. Я и написал - и чему только там, в Литинституте, учат ? Однако не уследил, что отзыв, с которым я так сильно разошелся в оценке стихов (прекрасных), оказывается, был помещен только в Гостевой. Так что признателен вам - ошибка обнаружилась.
Е. Майбурд
- at 2011-06-21 04:16:52 EDT
А я не успел попасть под благодарность автора - только сейчас прочитал подборку.
Согласен со всеми отзывами вместе и сразу (кроме Б.Тененбаума - сам виноват, Борис Маркович, надо быть внимательнее с помещением постингов).

Но добавлю и от себя. Многие состишия напоминают мне о японской поэзии.

Я пел Вертинского. Беззвучно. Наизусть.
Весна сегодня, теплая трава.
Но яблоневый цвет уже летит.


По краткости, насыщенности, ассоциативности - чем не хокку?
Извините, Давид, может это для вас не комплимент. У вас свой язык, свое лицо.

Пруст моих мыслей Сван, но глаза сухи.
Гессе моей игры попадает в бис
серого воздуха. Пряный ковыль в степи
прямо-таки припал пригибаясь вниз.


Оказывается то, что когда-то звали пижонством, может быть прекрасным, глубоким, уместным - когда пишет Мастер.

Слава Творцу, сколько же у нас первоклассных поэтов...
Пошел перечитывать.

Давид
Muncie, IN, USA - at 2011-06-21 01:45:05 EDT
Спасибо большое всем за добрые слова. Польщен и признателен.
Aschkusa
- at 2011-06-14 22:54:20 EDT
"Если вдруг я сегодня под утро умру,

я, наверное, просто растаю."

Прекрасная поэзия.

Б.Тененбаум
- at 2011-06-14 21:21:41 EDT
Вообще говоря, существует некое общее правило - в Архитектурном Институте учат архитектуре, в Медицинском Институте - медицине. Чему учат в Литераттурном Институте ?
V-A
- at 2011-06-14 20:37:14 EDT
Давид Паташинский. Я пел Вертинского. Стихи
Бесподобно.
Думаю, Саша Избицер как-то повлиял.
http://www.izbitser.info/russian/?dir=Music%2FAlbums
http://www.stosvet.net/5/woolf2/index.html
http://www.lebed.com/2004/art3611.htm

Юлий Герцман
- at 2011-06-14 20:27:59 EDT
По-моему, поэзия самой высокой пробы.
Виктор Каган
- at 2011-06-14 19:48:57 EDT
Успел перечитать раз пять, Давид... Рад стихам - и каждому в отдельности, и иногда нескольким строчкам, которые сами по себе произведения, и тому, как искусно подборка составлена.
Елена Минкина
Израиль - at 2011-06-14 19:26:40 EDT
Совершенно немыслимые стихи! За пределами всех оценок.