II. Война
(1941-1942 годы)
(первая часть воспоминаний Иосифа Хибника опубликована в "Заметках", №8(99) за 2008 год)
II.1. Киевское артучилище
Утром двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок
первого года я спал крепким сном, после хорошо проведенного школьного
выпускного вечера, когда услышал взволнованный Саррин голос: «Иося, вставай
быстрее! В небе летают самолеты и слышны выстрелы». «Это, наверное, маневры» –
ответил я и повернулся на другой бок. Но когда в двенадцать часов дня выступил
В.М. Молотов (вот когда пригодилась всегда включенная «черная тарелка»),
всем стало ясно – доигрались.
Собственно, стало ясно, что доигрались, не тогда,
а гораздо позже. Тогда, когда мы увидели, что два безответственных игрока
(Сталин и Гитлер) пытаются обыграть весь мир, причем Сталин надеется
использовать для этой цели Гитлера. Веря в свою исключительность, он считал,
что даже в коварстве ему нет равных. Но, увидев, что и в этом недостойном для
порядочного человека качестве Гитлер его переиграл, Сталин был повергнут в
такой шок, что, забросив все дела, уединился на даче, и в течение десяти дней
никого не принимал.
Только третьего июля, когда Сталин, думая, как
всегда, в первую очередь о себе, сообразил, что в доме, который, как и во все
времена, защитит сам народ, для него может не оказаться места, заставил себя
обратиться к Народу. Его обращение началось словами: «Братья и сестры!», подняв
тем самым народ, который он всегда считал быдлом, как бы к своему уровню.
Если до войны Сталин, считая народ быдлом, никогда
не говорил об этом вслух, то после войны, на приеме в честь Победы, он назвал
советский народ винтиками (более подходящее слово в период научно-технического
прогресса), понимая, что отвертка от этих винтиков опять же в его руке.
О том, что Сталин всегда в первую очередь думал
только о себе, говорит то, что в двадцатых-тридцатых годах он сначала уничтожил
почти всех политических деятелей, участвовавших в Революции семнадцатого года,
а затем уничтожил весь командный состав Красной Армии, имеющий опыт боёв в
первой мировой и гражданской войнах. Для него более важным было не здоровье
страны и её народа, а его, Сталина, место в ней и в мировой истории.
Сталин понимал: чтобы спастись, необходимо
привлечь для победы над врагом все здоровые силы, имеющиеся в стране, невзирая
на политические разногласия, национальность и другие факторы. С этой целью он
даже привлек к делу победы такого своего политического противника, как
Войно-Ясенецкий.
Войно-Ясенецкий – всемирно известный хирург (его
книга «Гнойная хирургия» выдержала много изданий и долгое время была настольной
книгой многих хирургов нашей и других стран), в период, когда начались гонения
на служителей церкви, принял сан Архиепископа. После принятия сана вся
последующая жизнь его протекала в ссылке.
Так вот, Сталин в войну назначил Войно-Ясенецкого
главным хирургом всех военных госпиталей Сибири (благо Войно-Ясенецкий
находился в ссылке близко, тут же в Сибири), присвоил ему генеральское звание и
наградил высокими орденами. Для справки сообщу, что после войны опять начались
гонения на Войно-Ясенецкого, особенно при Хрущеве.
Этого подхода к подбору кадров Сталин
придерживался до того периода, пока положение на фронте ещё вызывало тревогу. А
как только запахло победой, он мгновенно вернулся к старому своему стилю
руководства. Сталин повел атаку на весь народ, пытаясь вернуть его в состояние
быдла. Каждый, кто мог быть заподозрен в сопротивлении этому, уничтожался или
изолировался от общества.
В кадровой политике стали придерживаться старых
приоритетов. Например, начиная с сорок третьего года, не было присвоено высшее
генеральское звание ни одному военачальнику еврейской национальности, а после
окончания войны были уволены из армии почти все боевые генералы – евреи, причем
некоторые из них даже не достигли ко времени увольнения сорокалетнего возраста.
Пишу я это не потому, что евреи военачальники
могли резко изменить боеспособность армии такой огромной страны, как наша, а
потому, что отход от единственно правильного принципа подбора кадров, при
котором приоритетными являются только деловые качества работника, какую
должность бы он ни занимал, в конечном счете приводят к тому, к чему пришла
наша страна и наша армия. Это происходит потому, что каждый выдвиженец обычно
подбирает и растит кадры себе подобных. Следовательно, в дальнейшем развитии
всегда усиливаются как позитивное, так и негативное начала.
Но это было потом. А тогда мы понимали, что
началась война, но не могли представить себе, что это будет такая долгая и
такая кровопролитная война.
На второй день после начала войны я уже был
курсантом 2-го Киевского Артиллерийского училища. Таким образом, я ни одного
дня во время войны не жил на гражданке. Демобилизовался я через год с лишним
после окончания войны.
В это училище попал также мой товарищ Миша
Шустерман. Миша жил со своими родителями, тремя братьями и сестрой на втором
этаже Гостиницы.
Мишин отец был по специальности пекарем. Мы часто
ходили к нему на работу, где покупали свежие бублики.
Пекарня-булочная, в которой он работал, находилась
на площади Калинина. Посетители булочной могли видеть, как за стеклянной
перегородкой работает пекарь. Как он нанизывает на длинную палку кольца из
теста, посыпает их маком и заводит все это в горячую печь. Через некоторое
время он вынимает палку из печи и сбрасывает готовые, горячие, хрустящие
бублики на прилавок. В булочной всегда стояла очередь за этими бубликами.
На фронте Миша был ранен в голову и вернулся домой
инвалидом. У него случались припадки, он часто терял сознание прямо на улице.
Но, несмотря на инвалидность, Миша продолжал учиться в институте.
Старший его брат Сева закончил военное училище, но
на фронте не был, так как служил в запасном полку.
О судьбе младшего брата Фимы и сестры Веры я
ничего не знаю. Но после войны они были живы.
Итак, мы курсанты военного училища.
Первым делом нас постригли. Когда видишь
постриженными под нулевку своих товарищей, возникает странное ощущение. Они
выглядят совсем другими – непохожими на прежних. Но когда впервые видишь в
зеркале постриженным себя, то испытываешь шок. На тебя смотрит совершенно чужой
человек. Ты не узнаёшь самого себя. Постепенно ты, конечно, привыкнешь, но в
первую минуту… Это как если ты привык к хорошо обставленной комнате с красивой
люстрой, и вдруг заходишь в эту комнату, а люстры нет. Все становится некрасивым
и пропадает прежний уют.
Примерно такой же шок я испытал в
одиннадцатилетнем возрасте. В этот период, я, как и большинство мальчишек,
начал придавать значение своему внешнему виду. Прическа, как вы понимаете,
играет в этом не последнюю роль. Я стал растить волосы и зачесывать их наверх.
Прическа становилась предметом моей гордости, и вдруг – шок. Что же произошло?
Я пошел в парикмахерскую в надежде, что мастер сделает мою прическу ещё
красивее. Но парикмахер, не заметив моих стараний, выстриг машинкой полосу
через всю голову. Ничего не оставалось делать, как постричься наголо. Мне
пришлось собрать всю свою волю, чтобы не заплакать.
Но это было в детстве. А сейчас такие красивые
ребята стали похожи на общипанных цыплят.
Мы стали ещё смешнее, когда надели военную форму.
Военная форма, которая обычно делает солдат стройными, нас превратила в какие-то
странные существа. А пилотка вообще уродовала нас. Кроме того, пилотка не
хотела сидеть на голове. Она скользила по голове, как корова по льду. Конечно,
через короткое время все стало на свои места, и мы выглядели вполне «прилично»,
а некоторые даже красиво. Но в первое время мы выглядели не очень. Оказывается,
все надо уметь делать, даже носить военную форму.
После того, как нас постригли, помыли и одели в
военную форму, мы строем пошли в курсантскую столовую.
Столовая располагалась в большом зале. Каждый
столик был сервирован на четырех курсантов. Мы зашли в столовую и после команды
«садись» сели за столики. Обед состоял из трех блюд. Увидев, что на первое
подали гороховый суп, мне срочно необходимо было решить следующий вопрос: есть
или не есть гороховый суп, так как я очень не любил горох и никогда его не ел.
А тут мне подали целую тарелку горохового супа. Затем я стал рассуждать
примерно следующим образом. Взять в рот этот суп страшно, но если я сейчас его
не съем, то до ужина никто меня не накормит.
Пока я рассуждал и ел суп, послышалась команда –
«Встать! Выходи строиться!». Не доев второе и не притронувшись к третьему, я
побежал строиться. На следующий день я обед начал есть с третьего.
После обеда старшина привел нас в туалет и
скомандовал: «Двадцать секунд оправиться». Затем последовали команды «Выходи
строиться» и «В казарму шагом марш!».
Следует сказать, что в дальнейшем тех, кто не
успевал стать в строй через двадцать секунд после команды «оправиться»,
старшина наказывал. В данном случае в его ассортименте было два наказания:
двести метров по-пластунски или двести метров гусиным шагом. По-пластунски это
значит ползти на животе, прижимая его к земле так, чтобы самая выступающая
часть «спины» не перемещалась в вертикальной плоскости, всегда оставаясь на
постоянном расстоянии от земли.
Гусиным шагом – это значит присесть на корточки и
шагать в такой позе, ни разу не поднявшись. Если поднимешься – начнешь
выполнять наказание сначала.
Я никогда не подвергался этим наказаниям потому,
что не выходил из строя по команде «оправиться», а отпрашивался в туалет только
после прихода в казарму.
После ужина нас привели в кинотеатр и приказали
смотреть кинофильм (не помню какой, а может быть и не знаю, потому, что спал).
Это делать было нетрудно, так как я быстро научился «смотреть кино» с закрытыми
глазами.
Через несколько дней старшина решил проверить наши
карманы. Тем курсантам, у которых он обнаружил в карманах крошки от еды или табака,
приказал зашить карманы.
Нас учили быстро вскакивать по команде «Подъем» и
ложиться в постель по команде «Отбой».
При этом команда «Подъем!» означает: встать с
постели, надеть брюки и сапоги, намотав предварительно портянки, и заправить
койку. Причем научиться правильно заматывать портянку – довольно трудная наука.
Ведь плохо замотанная портянка – причина многих бед.
При команде «Отбой!» все следует проделать в
обратном порядке.
Старшина с секундомером в руке проверял, как
быстро мы выполняли эти команды. Курсанты, которые не укладывались в норму
времени, отведенного на выполнение этих команд, или выполняли их некачественно,
повторяли их до тех пор, пока результаты не становились удовлетворительными.
Нас также учили шагать строевым шагом (не очень
легкая наука), разбирать и собирать автомат, и многому другому.
Однажды мы пошли в поход на три километра. Три
километра, кажется, не такое большое расстояние, но с полной выкладкой да ещё
без предварительной подготовки пройти его не очень легко. Мы, конечно, шли с
большим напряжением. А когда один курсант по фамилии Фалькович, которого нагрузили
стереотрубой, сказал командиру роты капитану Трошину, что ему тяжело, капитан
остановил колонну, нашел второго курсанта со стереотрубой и приказал ему
передать его стереотрубу курсанту Фальковичу. Стереотруба – это довольно
тяжелый оптический прибор, находящийся в специальной коробке с лямками для
ношения на спине. Так вот капитан Трошин повесил вторую стереотрубу Фальковичу
на грудь. Этот щуплый паренек должен был нести такой тяжелый груз. До войны и в
начале войны я не различал, кто какой национальности. Естественно, что и в
данном случае я подумал только о нечеловечности капитана. Но дальнейшее его
поведение заставило меня немного задуматься.
Как-то нас привели на озеро и приказали плыть на
противоположный берег, прыгнув предварительно с вышки. Я немного умел плавать,
но не так хорошо, чтобы переплыть озеро. Но когда повторили приказ, я прыгнул и
поплыл. Через какое-то время, когда я стал терять силы, подъехала лодка и
подобрала меня.
Прыгать в воду боялись и другие курсанты, но
только Фальковича, который совсем не умел плавать, капитан Трошин приказал
насильно сбросить с вышки в воду, и плюс к этому дал ему четыре наряда вне
очереди – «за трусость».
Такой метод обучения в Красной Армии существовал
давно. Например, во время Финской кампании так обучали красноармейцев ходить на
лыжах. Приводили их на высокую гору и приказывали спускаться на лыжах вниз, вне
зависимости – умели или не умели они ходить на лыжах. Касалось это всех
пришедших на гору. В случае с Фальковичем это было похоже на обучение с пристрастием.
Запомнился мне капитан Трошин и в связи со
следующим. В один холодный дождливый день нас вывели в поле на занятия по
тактике. Вид у нас, конечно, был не очень бравый. Мы замерзли, т. к.
хлопчатобумажная форма не очень грела. Пришел капитан Трошин в шинели, поверх
которой ещё была плащ-палатка, и стал высказывать недовольство нашим видом. А
когда один курсант сказал, что по сравнению с ним мы просто раздеты, он заявил
следующее: «Когда командиру холодно – курсанту должно быть тепло, а когда
командиру тепло – курсанту должно быть жарко».
Пока наш первый курс находился на зимних
квартирах, курсанты второго курса охраняли летний лагерь училища в Браворях. Но
когда немцы подошли к Киеву, всех старшекурсников сняли с охраны летних лагерей
и перебросили под Ирпень для организации линии обороны.
У командования училища не было иного выхода, как
перебросить на охрану лагеря нас – первокурсников.
По закону солдату нельзя выдавать оружие, пока он
не примет присягу.
И вот мы, необученные, не умеющие стрелять, не
знающие устава и не прошедшие курса молодого бойца, почти дети, приняли присягу
и выехали в лагерь на охрану его.
В первый же день нас поставили на охрану главного
здания, склада боеприпасов, склада горюче-смазочных материалов и других важных
объектов.
Мы охраняли эти объекты днем и ночью и, конечно,
было нам страшно, особенно ночью. А бояться действительно было чего. В
окрестностях Киева действовало множество немецких диверсионных групп. И просто
чудо, что с нами ничего не произошло. Мы ведь ничего не знали и ничего не
понимали.
Так как в первую ночь на дежурстве мой пост
оказался рядом с постом Миши Шустермана, мы встретились и стали решать очень
важный для нас вопрос – можно ли курить на посту. В результате – закурили.
Тогда мы ещё не знали, что на посту нельзя разговаривать, есть, курить, спать,
дремать и ещё многое нельзя. Можно и нужно только охранять объект.
Запомнилось мне одно событие тех дней, которое я
вспоминаю все прошедшие с того времени годы и не могу понять, что же тогда
произошло. В один из дней нас вывели в поле, построили в каре, в середину
поставили незнакомого человека, зачитали приговор, выстрелили в него, он упал,
нас развернули и увели в казарму. Осталось в памяти только жуткое ощущение вида
падающего замертво человека. Как убирали его, мы не видели. Впоследствии, на
фронте, я видел множество смертей, но такого не видел больше никогда.
Однажды, после войны, в Киеве проводилась
публичная казнь (через повешение) предателей. Я не пошел смотреть.
Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня возникла
мысль: а может быть, это было просто дьявольское представление, поставленное
для воспитания нас в патриотическом духе или для устрашения? Не знаю, что тогда
произошло в действительности, но я никогда не забывал этого эпизода.
Наконец, наступил долгожданный день, и мы
погрузились в эшелоны.
Сам переезд не оставил в моей памяти никакого
следа, кроме одного хулиганского, но смешного эпизода.
Кто-то ночью справил малую нужду в сапог одного из
курсантов. Утром командир взвода провел расследование, построил курсантов,
скомандовал два шага вперед подозреваемым и затем произнес следующее: «Тебе за
то, что подстрекал, тебе за то, что подавал, тебе за то, что держал, а тебе за
то, что с…л, четыре наряда вне очереди, каждому».
Конечно, командир взвода правильно сделал, что
наказал этих курсантов за хулиганство. Но в этом плане существовала большая
общая проблема.
Проблема была в том, что теплушки, в которых
перевозили солдат да иногда и гражданских лиц, не были оборудованы туалетами, а
железнодорожные составы порой могли идти без остановки по многу часов. Тогда
даже появился анекдот на эту тему.
На некоторых станциях, в то время, строились
большие уборные, стены которых были выполнены в виде цилиндра. Внутри, по
центру, находилось круглое возвышение для «посетителей», не имеющее перегородок
между «посадочными местами». «Посетители» могли заходить внутрь и выходить из
уборной, перемещаясь между возвышением и стеной.
Однажды в такую уборную вбежал пассажир с
подошедшего поезда. Левой рукой он держался за живот, а правая была поднята.
Видя, что все «вакантные места» заняты, он стал обращаться к занятым своим
прямым делом, глядя на них заискивающим взглядом и перемещаясь по проходу:
«Тов’арищи», более энергично – «Тов’аарищи», на пределе срыва – «Тов’аааарищи,
затем внезапно остановился, сник, опустил правую руку и медленно, ни к кому не
обращаясь, произнес «Эх товарищ’ииии…». Больше ничего интересного моя память не
сохранила. Я не помню, как мы грузились в эшелон, как и сколько времени
перемещались на новое место расквартирования нашего училища.
Первый проблеск памяти высветил мне здание, в
котором разместилось училище. Это, по-моему, трехэтажное здание, в огромном
зале которого были установлены трехэтажные кровати. Кровати были расположены в
три или четыре ряда во всю длину зала.
Позже мы узнали, что находимся в поселке
Разбойщина, Саратовской области. Но никакого поселка я не видел, а видел лишь
одно здание в центре большого участка непролазной грязи. Эту грязь нам
предстояло месить своими рваными сапогами много месяцев. Кроме того, эту же
грязь, занесенную курсантскими сапогами в казарму, нам предстояло смывать с
пола также в течение многих месяцев.
В этой казарме мы не только спали, но занимались
ещё самоподготовкой. Так как помещений не хватало, мы выполняли домашние задания
каждый на своей кровати. Моя кровать находилась на третьем этаже, и вы можете
себе представить условия, в которых мне приходилось готовить уроки. А если ещё
представить концентрацию «воздуха», которым я дышал, то картина будет почти
полной.
Однажды, занимаясь в этих «комфортных» условиях, я
уснул. Сколько времени я проспал, не знаю, но знаю, что в ту ночь, после отбоя,
мне предстояло мыть пол в казарме. Так повелел старшина, сказав: «За сон во
время самоподготовки приказываю курсанту Хибнику сегодня после отбоя помыть
полы во всей казарме».
Я понимал, что это невыполнимая задача. Грязь на
полу скопилась за несколько месяцев, и стоит её только развести водой, как
появится такое количество жидкой грязи, что до утра её не вынести. Поэтому я
принял решение – смочить пол небольшим количеством воды, достаточным для того,
чтобы пол начал блестеть, и показать его разбуженному мной старшине. Глянув
полусонными глазами на «вымытый» мной пол, старшина разрешил идти спать.
Вечной нашей (курсантов) проблемой было, где бы
достать чего-нибудь поесть. Несмотря на то, что нас как будто кормили неплохо,
мы всегда были голодны. Особенно некоторые из нас. Никогда не забуду голодные,
жадные глаза моего соседа Фетисова, смотрящего на кусок хлеба, который я доедал
с обедом. Мне было просто страшно есть под его, Фетисова, жадным взглядом. Он
свою порцию обычно съедал мгновенно. После окончания обеда Фетисов долгое время
крутился возле раздачи, выпрашивая добавку. Когда после окончания училища мы
ехали в пункт назначения, на какой-то станции Фетисов купил шесть килограммов
коврижки, сразу съел её и с заворотом кишок попал в госпиталь.
Не могу не вспомнить, как делил еду наш
помкомвзвода. На второе бачок, обычно каши с мясом, выдавался на четырнадцать
курсантов. Было очень интересно наблюдать, как он это делает.
Помкомвзвода всегда становился у торца стола перед
сидящими с двух сторон курсантами, ставил перед собой бачок с кашей и начинал
делить. Миски курсантов находились на столе, а свою он держал на уровне своего
лица, чтобы никто не мог видеть содержимого его миски. Однажды, когда ему
пришлось на минуту поставить свою миску на стол, курсант, сидящий рядом, сменил
миски. После этого у них произошел следующий диалог:
– Кто тебе разрешил менять миски? – спросил
помкомвзвода.
– А я думал, что во всех мисках находится
одинаковое количество каши – ответил курсант.
Как оказалось, разница была большой. Пообедал этот
курсант в тот день как никогда. Он съел полную миску мяса.
Вспомнил я эту историю потому, что тогда я думал о
нечестном помкомвзвода, а теперь думаю, что это прекрасная иллюстрация
практического воплощения идеалов социализма в масштабе одного, отдельно взятого
взвода.
В конце декабря сорок первого года наша учеба в
училище внезапно закончилась. С утра я заступил на охрану склада боеприпасов,
который находился далеко от училища. Мы любили этот пост, потому что он
находился на большом расстоянии от основных служб, и его редко посещало
начальство, особенно зимой и в большой мороз. А для охраняющих это было то, что
им надо: мы могли прекрасно поспать. На морозе в теплом тулупе очень хорошо
спится, даже стоя.
В училище мы научились спать стоя, а на фронте мы
часто спали, двигаясь по дороге в пешем порядке и держась за ствол пушки. Это
было очень опасно, особенно когда колонна внезапно останавливалась. Но
преодолеть сон порой просто было невозможно.
Когда я вернулся в казарму, все курсанты
переодевались в старое, застиранное обмундирование. Я не мог понять, в чем
дело. Оказалось, что в связи с тяжелым положением на фронте поступил приказ
Верховного Главнокомандующего о досрочном выпуске курсантов и отправке их на
фронт. Всем выпускникам присвоили звания младших командиров.
На следующий день мы отправились в город Саратов
для следования к месту назначения.
сентябрь 2000
II. 2. Харьковское артучилище
Основной причиной досрочного выпуска из училища
недоучившихся курсантов было почти катастрофическое военное положение под
Москвой. В этот период из Москвы эвакуировалось множество заводов и
государственных учреждений. Результатом увеличения количества эвакуированных
явилась перегрузка железнодорожных вокзалов всех тыловых городов.
Прибыв на вокзал города Саратов, мы впервые с
начала войны оказались среди гражданского населения. Обстановка на вокзале нас
поразила. Мы не могли себе представить, что такое может быть.
Для солдата задача номер один – это заправиться,
что значит у цивильных людей поесть, а задача номер два – это обеспечить себе
ночлег. Кроме того, у командированного солдата есть ещё задача номер три – это
получить в кассе по проездным документам билеты на поезд.
Первым делом мы приступили к выполнению задачи
номер три, потому что в зависимости от того, на какой поезд мы достанем билеты,
будет зависеть направление решения задачи номер два. Так как мы достали билеты
на поезд, уходящий в этот же день, необходимость в поиске ночлега, к нашему
счастью, отпала. Почему к счастью, вы узнаете чуть позже.
После выполнения третьей задачи, а следовательно,
и второй, мы приступили к выполнению первой задачи.
Зайдя в ресторан, чтобы отоварить наши продовольственные
документы, мы увидели поразившую нас картину. Всё пространство вокруг каждого
стола было занято обедающими и спящими людьми. Т. е. за столами сидели ещё
обедающие посетители, а под столами спали уже пообедавшие. Кроме того, люди
спали на лестницах и в туалете. Теперь, я думаю, вам ясно, почему «к нашему
счастью».
Надо заметить, что спящих на полу вокзалов людей я
видел через много лет после окончания войны. Недаром один известный советский
писатель, путешествуя в конце девяностых годов по бывшему Советскому Союзу, с
возмущением констатировал: «Мне кажется, что люди в России рождаются специально
для того, чтобы спать на полу аэропортов и железнодорожных вокзалов.
Хотя мы избежали ночлега на полу саратовского
ресторана, но первую порцию вшей мы получили сразу же, переночевав в поезде.
Я задел эту неприятную тему, потому что вши
причиняли нам больше страданий, чем фашисты.
Когда меня спрашивают о войне, о том, что,
очевидно, там страшно, так как могут убить, я всегда отвечал, что убить могут
только один раз, после чего ты хотя бы избавишься от вшей, которые мучают тебя
круглосуточно. Правда, они мучили не только нас, но и немцев тоже (слабое
утешение). Мы это хорошо знаем, т. к. после захвата вражеских позиций,
видели, что творилось в немецких блиндажах. Спать в этих блиндажах я никогда не
решался.
В первые годы войны спать в свежевырытых блиндажах
я не решался потому, что в тепле очень активизировались паразиты. А спать в
немецких блиндажах, кишащих ими, было просто страшно.
Зимой я обычно спал на снегу, вызывая как бы МОРОЗ
на себя. Подмораживая себя, я снижал активность и паразитов. Нам было чуть
легче, чем немцам потому, что мы, в отличие от них, могли себе позволить
раздеться на морозе и потрусить одежду над костром, на что они решиться не
могли.
На одной станции мы купили пирожки, о которых я бы
давно забыл, если бы за этим не последовало продолжение, которое невозможно
забыть.
Из-за отсутствия денег все ребята купили по
несколько пирожков, а Петр купил полный мешок. Через какое-то время ребята проголодались
и начали просить у Петра пирожки.
Я к нему не обращался с такой просьбой не потому,
что не был голоден, а по принципиальным соображениям. В начале моих
воспоминаний я писал, что никогда не просил из-за боязни отказа. Это правда, но
не полная. Полная правда состоит в том, что если ты просишь у
недоброжелательного человека, то можешь получить отказ или милостыню и не более
того. У доброжелательного человека я также воздерживаюсь просить по совершенно
другой причине.
Когда я не могу выполнить просьбу симпатичного мне
человека, то очень переживаю. Вот я и воздерживаюсь просить у доброжелательных
людей, чтобы не ставить их в неловкое положение. Я решаюсь просить только в том
случае, если твердо знаю, что человек, к которому я обратился, хочет и может
выполнить мою просьбу. И даже будет иметь от этого удовольствие.
Наши глаза зачастую способны определить, что можно
получить от данного человека. Но ребята были так голодны, и им так хотелось
чего-нибудь поесть сейчас же, что им было не до физиономических исследований.
Петр, конечно, никому ничего не дал, отвечая, что
у него остался только один пирожок. Чувствуя полную бесполезность, ребята со
временем перестали просить его. Но стоило Петру на минуту отлучиться, как они
мгновенно открыли мешок и извлекли из него гору пирожков. Ребята реквизировали
все пирожки, кроме одного, того самого, на который Петр ссылался в своих
ответах.
Когда Петр вернулся и увидел свой «похудевший
мешок», он не проронил ни единого слова.
Но самое интересное, что все пирожки, которые
ребята извлекли из мешка, были надкусаны. Петр, очевидно, предвидел такое
развитие событий и заранее подготовился. Но он не учел, что ребята прекрасно
съедят и надкусанные пирожки.
Запомнилась также пересадка в городе Челябинск.
Несмотря на очень сильный мороз, мы решили немного
ознакомиться с городом. Прогуливаясь, обратили внимание на магазин, у дверей
которого стояла длинная очередь. Зашли внутрь, конечно, без очереди (военных в
то время пускали во все магазины без очереди) и выяснили, что дают мороженое по
пятьсот или шестьсот граммов в «одни руки». Мы купили мороженое по максимуму,
вынули из сапог свои ложки и тут же в магазине съели его. Должен сказать, что в
магазине было так же холодно, как на улице, т. к. окна в нем были разбиты.
Я вспомнил этот случай как иллюстрацию тому, что к
нам в то время не приставали никакие хвори. Все люди в то время меньше болели,
а особенно военные на фронте.
Помню бои под Оршей в сорок третьем году. Конец
октября – начало ноября, мы стоим в траншеях по колено в воде много дней
подряд. Вечером чувствуешь, что уже невмоготу. Думаешь, что, наверное, ты уже
заболел и завтра, к счастью, попадешь в госпиталь. Хоть бы на пару дней. Но
утром атака или контратака противника – и ты уже забыл о всяких болезнях.
Больше ничего не запомнилось из происходившего в
период движения к городу Кокчетав, кроме как непрерывная борьба с паразитами.
Наконец, после месяца «ожиданий» мы встретили наш
полк. На второй день после прибытия полка все курсанты получили назначения. Я
был назначен командиром отделения связи взвода разведки.
Вскоре поступил приказ Верховного
Главнокомандующего о том, что всех курсантов, не закончивших курс обучения в
своих училищах, отправить в соответствующие училища для окончания курса
обучения. Это произошло в феврале сорок второго года, после того, как тяжелая
военная обстановка под Москвой немного разрядилась.
Нашу группу направили доучиваться в Харьковское
противотанковое артиллерийское училище, расквартированное в городе Фергана.
На вокзале города Ташкент обстановка ничем не
отличалась от обстановки на всех предыдущих вокзалах, за исключением того, что
здесь было намного теплее. Так как приехали мы в Ташкент к ночи, то, наверное
(не помню точно), перекусили и приступили к поиску свободного места на полу для
ночлега, и сразу же уснули.
Не знал в ту ночь я, что проспал последнюю возможность
встретиться с моим братом Мосей.
Так как поезд на Фергану отправлялся поздно
вечером, мы решили, что после «хорошего отдыха» неплохо бы с утра принять душ
(очевидно, уже тогда у нас были американские замашки).
По дороге в баню я решил навести справку о месте
проживания моих родителей. Можете представить моё потрясение, когда через
положенных два часа я явился за ответом, и у меня в руках оказался ташкентский
адрес Хибника Наума Соломоновича. В маленькой комнатке я застал только маму, т. к.
папа был на работе. Маму трудно было узнать: она очень изменилась, похудела. А
ведь до войны она была очень красивой женщиной. Прошло только восемь месяцев,
как мы расстались, и такая перемена. Вскоре пришел папа, вызванный с завода
соседями. Наша радость встречи была омрачена сообщением родителей о том, что
прошлой ночью, когда я спокойно спал на полу вокзала, они провожали с этого же
вокзала моего брата Мосю в армию.
Мама тут же приготовила еду, и мы несколько часов
побыли вместе. Ведь мы не виделись с двадцать третьего июня сорок первого года,
а сейчас был февраль сорок второго. Столько произошло событий за это время,
столько пережито! Они расстались со школьником, а сейчас перед ними сидел
«служивый» с папиросой в зубах. Между прочим, при этой встрече я впервые
решился закурить при папе. Я узнал подробности их отъезда из Киева с заводом
«Транссигнал». Как было трудно в пути, как они голодали. Узнал, как на одной из
станций, когда папа вышел из вагона для покупки чего-нибудь съестного, его
задержал военный патруль и не отпускал, пока не получил от папы взятку –
именной портсигар. В то время было очень опасно связываться с комендатурой, т. к.
несмотря на бронь, могли отправить папу в маршевую роту, а оттуда – прямо на
фронт. И никто не стал бы разбираться в твоих документах. Каждый начальник имел
свой план, в том числе и командир маршевой роты. К месту разрешите маленькое
отступление.
Как-то на фронте в мою батарею попал
пятидесятипятилетний грузин, который не то что воевать, а просто ходить мог с
трудом. К тому же и понимал по-русски он плохо. Солдаты сажали его в машину и
снимали, как ребенка. Он очень долгое время числился в моей батарее, т. к.
я не мог его никуда деть. Я поинтересовался, как он мог попасть на передовую, и
знающие люди мне популярно объяснили.
Схема перемещения всех попавших в сферу интереса
военных следующая: всех, кто попадал в эти сети (строевых, нестроевых, после
госпиталей, захваченных военными патрулями и других, случайно оказавшихся в
поле зрения военных комендатур), отправляли в запасные полки. В запасных полках
формировались из прибывших солдат и офицеров маршевые роты, которые
отправлялись на фронт для пополнения военных подразделений, выполнявших боевую
задачу. Совершенно очевидно, что в запасных полках скапливалось наряду со
строевыми офицерами и солдатами большое количество людей, неспособных тянуть
солдатскую лямку. Моему грузину ещё повезло, т. к. наша батарея была на
механизированной тяге, а я встречал солдат из новоприбывшего пополнения в
пехотный полк. Эти солдаты говорили, что в обороне они будут стоять насмерть –
не побегут, просто не смогут бежать, а как им быть в наступлении – они понятия
не имели.
Вот и должен был командир запасного полка решать
сложную задачу: отправить ли в маршевую роту молодого здорового солдата,
способного решать в запасном полку многие задачи, или оставить себе хорошего
помощника, а в маршевую роту послать более старого и менее сильного солдата.
Зачастую второй вариант оказывался для командира полка более предпочтительным.
Но вернемся в комнатку моих родителей.
Папа работал по своей специальности на заводе
«Транссигнал», а вечерами изготавливал зажигалки и другие бытовые приборы,
которые менял на хлеб или другие продукты.
Мама, которая до войны была домохозяйкой, работала
в литейном цехе разнорабочей, т. е. переносила тяжести. Конечно, такая
работа не могла не сделать с ней того, что она с ней и сделала.
Вскоре после приезда в Ташкент Мосю призвали в
армию.
Между прочим, Мося был последним на этом заводе,
имеющим броню, кого призвали в армию. После этого призыва ни один человек,
имеющий броню, с завода взят в армию не был.
Мося попал в пехоту во взвод огнеметчиков и вскоре
был отправлен на фронт. Через несколько месяцев на запрос родителей командир
части ответил, что Хибник Ш Н. был ранен и отправлен в госпиталь.
Надо сказать, что после тех условий, в которых мы
находились с первых дней войны, жизнь в Фергане нам показалась раем.
Во-первых, тепло.
Во-вторых, более сытно – дешевые фрукты, особенно
урюк.
В-третьих, хорошие жилищные условия.
Харьковское артиллерийское училище располагалось в
здании педагогического института, в центре города Фергана. Вход в здание
института находился напротив входа в городской парк, а территория института
утопала в зелени.
Но военная служба легкой не бывает даже в таких
райских условиях. Ранний подъем, поздний отбой давались нелегко. А уйти от
этого было невозможно.
Начальник училища подполковник Чернов (не уверен,
что правильно назвал его фамилию) был помешан на прыжках через «коня». Сам он
прыгал через коня, не прикасаясь к нему руками. Так вот, он приказал, чтобы
всех курсантов, которые не могут перепрыгнуть через «коня», поднимать на час
раньше и разрешать идти спать только через час после отбоя.
Так как некоторые курсанты не смогли преодолеть
этот снаряд и после дополнительных тренировок, он приказал поставить этот
снаряд перед столовой с тем, чтобы только перепрыгнувшие через него могли
«насладиться» обедом. Кончились эти эксперименты трагически: один отчаявшийся
курсант разогнался так сильно, что перелетел через коня, не коснувшись его
руками, но коснуться пола ногами тоже не смог, так как упал на землю плашмя.
Как вы понимаете, обеда в тот день он не получил, так как его тут же унесли.
Иногда я пытаюсь вспомнить своих товарищей по
училищу, беседы с ними, мечты. Но ничего из этого не получается. Просто не могу
вспомнить ни одного имени, тем более содержания разговоров. Я думаю, что, так
как мы после школы сразу попали в экстремальную ситуацию, совершенно незнакомую
нам среду, в которой все наши личные интересы и пристрастия были отодвинуты на
задний план, нами овладели только две основные задачи: подчиниться высшей силе,
т. е. подготовить себя к грядущим боям, и естественной задаче всего живого
на земле – выжить. Ничего, кроме этого и фактов, резко отличавшихся от
привычного для меня, память не сохранила.
Конечно, в нашей стране мы всегда подчинялись
высшей силе, т. е. партийному руководству, но позже, работая на заводе или
в конструкторском бюро, двигаясь к общей цели, я выбирал свое направление,
развивал его и считал смыслом жизни на данном этапе работы. Ничего подобного я
не ощущал ни в училище, ни на фронте. В армии я чувствовал себя только
исполнителем чужой воли с минимальными элементами творчества, и то на очень
коротком отрезке времени, и в основном в период завершения задания. Отсутствие
творчества, я думаю, является основной причиной того, что память ничего не
сохранила.
В начале мая сорок второго года, после трех
месяцев учебы нам присвоили звания лейтенантов и распределили по воинским
частям. В основном, выпускники попали на фронт в части противотанковой
артиллерии, где многие из них вскоре погибли. Но некоторым, в том числе и мне,
немного повезло, мы попали в запасной полк, а затем в дивизионную артиллерию.
Дело в том, что в противотанковой артиллерии
огневые позиции пушек находятся на самой передовой, т. е. на прямой
наводке, а в дивизионной артиллерии на передовой находятся только командир
батареи, командир взвода разведки, наблюдатель и связист. Огневые позиции пушек
находятся в тылу (несколько километров от передовой в сторону тыла). Правда я,
как командир взвода разведки, а затем командир батареи, все равно всю войну
находился на передовой.
Причиной того, что я попал в запасной полк,
явилась моя фамилия, так как распределяли курсантов по алфавиту, и лейтенантам
с фамилией, начинающейся с букв Ф, Х, Ц, Ч и т. д., места на фронте не
хватило. В результате, мы попали на фронт на три месяца позже и вместе с
сформированным полком, а не с пополнением в уже воюющий полк, что очень
существенно. В моем случае мы во время формирования полка успели притереться
друг к другу, изучить друг друга и немного окрепнуть.
Во время выпуска не обошлось без курьеза. Когда мы
надели новое обмундирование и уже прикрепили по два кубика в каждую петлицу,
пришел приказ, согласно которому курсантам, не воевавшим до поступления в
училище, присваивается звание младший лейтенант. Оказалось, что кубиков с одной
петлицы может хватить на две.
Меня направили в запасной полк, на базе которого
вскоре начала формироваться Первая Сибирская Сталинская дивизия Добровольцев
Сибиряков. Располагалась эта дивизия на станции Юрга 3.
Не могу вспомнить, гостил ли я в Ташкенте у
родителей, когда ехал к месту службы, но помню, как прощались мы на ташкентском
вокзале. Три месяца назад они проводили Мосю в армию. Во время моего прощания с
родителями он ещё был жив, но осталось ему жить только два-три месяца.
Я всегда вспоминаю, как Мося любил жизнь. Он был
настоящий охотник до всего хорошего, красивого, вкусного. Например, когда Мося
приходил домой, то в отличие от своего брата, т. е. меня, которого для
утоления голода мог устроить кусочек хлеба, он резко втягивал воздух через нос
и восклицал: «В доме пахнет чем-то вкусным!» Он тут же приступал к поиску и
через короткое время мы с ним уже лакомились. Мосю отличало тонкое обоняние и
редкое обаяние.
Перед отходом поезда папа пожелал мне вернуться с
победой и, желательно, с наградой. Такое было воспитание.
Папа, по наивности, думал, что для получения
ордена нужны смелость, отвага и удача. До войны и в начале войны так и было. Но
в разгар той войны все изменилось. Ты мог совершить любой подвиг, но если твоя
дивизия или другое воинское подразделение поставленную задачу не выполнили, никто
награду не получит. Или наоборот: если дивизия поставленную задачу выполнила,
командир дивизии получает некоторое количество орденов и медалей (в зависимости
от масштаба операции), которые делит, как в колхозе. В этом случае командир
дает команду, на кого следует заполнять документы и на какую награду, сам
утверждает их и сам вручает её. Никакого риска, и никому не нужно доказывать
правильность твоего решения.
Кроме того, при такой системе награждения
укрепляется «командная вертикаль». Как вы понимаете, солдаты и офицеры, имеющие
свое мнение и отстаивающие его, и вообще излишне самостоятельные не имеют
большого шанса быть достойно награжденными. Многое зависит от общеполитических
и просто честных человеческих качеств командира.
Очень показательно, как получали награды в
штрафных ротах. Так как штрафные роты, обычно, поставленную задачу выполняли, а
тех, кто выполнял эту задачу, к концу боя оставалось мало, то большинство
наград доставалось ЧМО (так на фронте называли обслуживающий персонал, т. е.
поваров, сапожников, кладовщиков, парикмахеров и др.) и, конечно, штабным
работникам (благо, они сами писали реляции).
Но если ты действительно совершил подвиг (хотя бы
скромный), то, для того, чтобы тебя наградить, требуется, как минимум, заметить
совершенное тобой, правильно оценить его, разобраться в мотивации исполнителя и
определить характеристики совершившего подвиг.
Приведу только один пример. В первом бою часть
нашей дивизии попала в окружение, а моя батарея погибла. Вместе с батареей
погиб и мой комбат Жердев. Перед началом боя он приказал мне свернуть связь и
двигаться к огневым позициям батареи, а в случае невозможности выполнения
этого, двигаться к штабу дивизиона. Сам он поехал на батарею, которая
находилась на расстоянии семи километров от передовой, т. к. немцы
окружили наши войска и вышли в тыл к батарее.
Я сумел вывести свой взвод из окружения и
сохранить весь личный состав, конную повозку и все снаряжение. Вместо награды я
имел много неприятностей, т. к. некоторые нечестные люди решили спасти
других за счет меня. Но подробнее об этом я расскажу позднее.
А пока я отправляюсь в город Новосибирск для пересадки
на поезд Новосибирск-Юрга.
ноябрь 2000
II. 3. Юрга 3
Я прибыл в город Новосибирск и на вокзале
неожиданно встретился с Григорием Новаком. Да-да, не удивляйтесь, с тем самым
легендарным чемпионом Советского Союза и мира, обладателем многих мировых
рекордов в жиме двумя руками в среднем весе, Григорием Новаком. Мы не были
представлены друг другу, но были визуально знакомы давно. Много лет я встречал
проходившего мимо моего дома в сторону Крещатика Григория Новака (он жил,
очевидно, недалеко от меня). Этого в войну было достаточно, чтобы мы
встретились как старые друзья. Григорий Новак уделил мне целый день. Повел в
новосибирский Дом Офицеров, где служил или работал (не помню), познакомил со
многими своими товарищами, накормил обедом в офицерской столовой и проводил на
поезд, идущий в Юргу 3.
Запасной полк располагался в большом лесном
массиве. Когда я туда приехал, запасного полка как такового уже не было. А
застал я, в начальной стадии формирования, Первую Сталинскую Сибирскую Дивизию
Добровольцев Сибиряков.
Назначили меня командиром взвода разведки в
батарею старшего лейтенанта Жердева.
Жердев был кадровым офицером, очень серьезным и на
вид даже суровым. Лет ему было, как мне сегодня кажется, не больше тридцати. В
то время, мне, девятнадцатилетнему, он казался взрослым мужчиной.
Характеризует Жердева как командира и как человека
то, на какие мои достоинства и недостатки он обратил внимание в аттестации, написанной
им на меня: «…младший лейтенант Хибник И.Н. грамотный волевой командир,
делу партии Ленина-Сталина предан, требовательный к себе и подчиненным, ЛИЧНО НЕДОСТАТОЧНО
ДИСЦИПЛИНИРОВАН».
Жердев очень много времени и сил потратил на то,
чтобы воспитать во мне черты настоящего командира. Помню, как учил он меня
преодолевать препятствия на лошади и как расстраивался, когда я не мог их
преодолеть.
Несмотря на то, что старший лейтенант Жердев был
строгим человеком, и я даже немного боялся его, он оставил у меня теплые
чувства на всю жизнь.
Формирование Первой Сибирской Сталинской Дивизии
Добровольцев Сибиряков отличалось от обычного тем, что в неё мог попасть любой
желающий, в том смысле, что всякая бронь теряла силу, и никто на работе не мог
задержать добровольца, желающего уйти на фронт. Могли пойти на фронт и некоторые
категории заключенных.
Благодаря этой привилегии, различная мотивация
могла быть причиной прихода людей в нашу дивизию. Даже случалось, что в дивизию
попадали люди, желающие выехать на фронт с целью перебежать к немцам.
При формировании нашего полка начальство решило
комплектовать разведывательные подразделения из бывших заключенных. Мой взвод
разведки был укомплектован, в основном, из бывших заключенных. Я не был в
претензии к начальству за это, т. к. мне нравилось работать с бывшими
заключенными. Большинство из них были старше меня, и только один, самый
профессиональный вор, Веденский, оказался моим ровесником. В свои девятнадцать
лет он уже сумел заиметь двадцать пять лет судимости.
Мои подчиненные были исполнительными солдатами, но
не любили, когда на них повышали голос. Ко мне они относились хорошо –
выполняли все указания, но всегда просили: «Начальник, только не шуми. Мы все
сделаем, как ты сказал». И обычно выполняли все распоряжения.
Если честно признаться, командиром я был не очень
хорошим, с профессиональной точки зрения. Я много бегал, суетился, стараясь
успеть повсюду, а подчиненные в то же время оставались пассивными. В
дальнейшем, то ли я сам сообразил, то ли мне подсказал Жердев, но я сменил
тактику, после чего все встало на свои места. Я перестал суетиться и стараться
поспеть везде, а стал давать указания и проверять их исполнение. Подчиненные
при таком поведении командира стали двигаться намного быстрее.
Кроме того, я заметил, что если ты наблюдаешь, как
подчиненный выполняет порученное задание, то как бы снимаешь с него
ответственность. Он, выполняя поручение, зачастую обращается к тебе с вопросом
или замечанием по поводу возникающих в процессе выполнение задания трудностей.
В результате, он этим освобождает себя от объяснения причин неудачного
выполнения задания или просроченного времени, отведенного на выполнение данного
задания.
А если ты даешь задание с указанием срока
выполнения его, то, как правило, оно выполняется качественно и в срок.
В дальнейшей жизни я старался придерживаться с
подчиненными и с моими детьми правила, при котором каждый человек, вне
зависимости от возраста, полностью отвечает за результаты своего труда. В этом
случае, выполняя любую работу, он полностью включает мозги и волю. Он как бы
переходит из категории подчиненного или воспитываемого в категорию
соисполнителя.
Между прочим, когда я обращался и сейчас обращаюсь
за помощью к кому-нибудь, то никогда не прошу его помочь, а, объяснив ситуацию,
как бы предлагаю стать соратником в решении данной проблемы. Как правило,
добиваюсь желаемого. Мне кажется, что людям интереснее включиться в решение
проблемы, даже не своей, чем просто помочь. В данном случае они становятся
активными соучастниками, а не просто исполнителями чужого желания.
Много лет спустя, когда я работал начальником
конструкторского бюро кожзавода, для внедрения изобретения мне потребовалось
изготовить сложный инструмент. Обратился к начальнику инструментального цеха
Могилевского автомобильного завода, Райкову Федору Николаевичу, как обычно, ознакомив
его с моей проблемой.
Райков, будучи много старше, проэкзаменовал меня
на предмет возможной технологии изготовления этого инструмента. Оставшись
довольным ответом, он согласился выполнить требуемую работу.
Этот визит положил начало нашей многолетней
дружбе. Федор Николаевич многие годы бескорыстно помогал мне в творчестве. Но
помогал мне не только он, а и рабочие его цеха.
Однажды командир полка сообщил мне, что завтра
колхозы соседних областей приведут лошадей для передачи их Красной Армии. Он
приказал мне с утра прибыть к штабу дивизии для приема лошадей, предназначенных
для нашего полка. Далее он добавил, что для помощи мне туда будет направлен
взвод солдат.
Когда утром следующего дня я прибыл к штабу дивизии,
где шла передача лошадей, работа шла полным ходом. Нашему полку уже были
переданы несколько лошадей. Так как никого из полка здесь не оказалось, я тут
же включился в работу и начал принимать и привязывать лошадей. Хочу заметить,
что обещанный командиром полка взвод прибыл, когда я уже заканчивал прием
выделенных нам ста лошадей.
За время приема я чуть не сошел с ума. Лошадь –
это не вещь, которую можно положить в повозку, а очень даже живое и подвижное
животное, которое хочет бегать, брыкаться, кусаться, кушать и делать многое
другое. Мне одному, тем более не имеющему опыта ухода за лошадьми, было очень
трудно справиться с этой работой. Некоторые лошади отвязались и убежали. Их
нужно было ловить. В это же время необходимо было принимать новых лошадей. В
общем, настоящий сумасшедший дом. Если вы спросите, как же мне все-таки удалось
справиться с этим, я вам расскажу один старый анекдот.
Следователь спрашивает одного еврея:
– Какая у вас зарплата?
– Сто двадцать рублей в месяц.
– А сколько вы тратите в месяц на содержание
семьи?
– Четыреста-пятьсот рублей в месяц.
– Как же все-таки вам это удается?
– Вы знаете, гражданин следователь, таки трудно.
Как говорил один мой знакомый: «не важно, как
болела; важно, что умерла». Пришедшие к концу «базара» солдаты увели в полк все
сто лошадей.
Прибытие в полк лошадей полностью изменило нашу
жизнь. Появились новые задачи – научиться ездить верхом самому и научить
подчиненных.
Жердев вручил мне вороного жеребца по кличке
Тучный, сказав, что это очень смирный конь и что мне будет хорошо ездить на
нем. Я действительно полюбил этого коня.
Конь, как правило, вызывает у человека теплое
чувство, а если к тому же он покладистый и чистый, то привязывает к себе очень.
Конь не только вызывает теплое чувство у наездника, но излучает и реальное
физическое тепло, т. к. его нормальная температура (по Цельсию) выше
человеческой почти на полтора градуса. Это обстоятельство не может быть
незамеченным.
Чувства чувствами, но надо было учиться ездить
верхом. В первый же вечер, придя в конюшню, я спросил у дежурного, умеет ли он
седлать коня (не мог же я сказать, что сам понятия не имею, как это делается).
После утвердительного ответа я попросил его оседлать Тучного и выехал на нем в
поле. Много вечеров подряд я таким образом овладевал искусством езды верхом.
Искусство это, надо сказать, не из легких. (Правда, овладев верховой ездой,
получаешь от неё огромное удовольствие). Особенно трудно научиться ездить
рысью.
В один из дней командир полка решил провести
штабные учения в поле. Мы верхом проскакали двадцать километров и там провели
учения. В расположение части мы возвращались очень быстро (галопом), и когда
вернулись, то обнаружили, что одна лошадь вернулась без наездника. А наездник
(из городских жителей) только вечером пришел пешком в казарму.
С этими занятиями связан ещё один забавный случай,
который показывает, какими мы все же были ещё детьми, хоть и в офицерском
звании. После завтрака, перед самым выездом в поле, нам сообщили, что всем
офицерам следует подойти к раздаче и получить по килограмму мёда. Мёд мы
получили, а что делать с ним, не знали, т к. оставить его негде, хлеба мы
не имели, потому что съели его с завтраком, и времени на размышления оставалось
минут пятнадцать. Вот и поступили мы согласно принципу наших дедов: «чем добру пропадать,
пусть лучше живот лопнет». Вы не поверите, но пронесло. Вернулись после учений
в расположение полка и нормально поужинали.
Однажды мне сообщили, что какой-то мужчина ищет
меня. Когда мы встретились, я не мог поверить своим глазам. Передо мной стоял
родной брат моего отца – дядя Ишика. Он, оказывается, служил в пехотном полку
нашей дивизии.
Мы с ним провели вместе пару часов. Я был горд
тем, что, как старший по званию, сумел накормить его обедом в офицерской
столовой.
Больше мы с ним в войну не встречались. Он был на
фронте тяжело ранен и вернулся домой инвалидом второй группы. Дядя Ишика,
единственный из трех родных и одного двоюродного братьев моего отца, кто
вернулся с фронта домой. Следующий раз мы встретились с ним уже в Киеве после
войны.
Особых воспоминаний из жизни этого периода моя
память не сохранила. Опять же, рутинная работа без элементов творчества в
памяти не задерживается.
В армии, обычно, творчество противопоказано по
определению. Действительно, если командир грамотный, толковый, умный и
ответственный человек, и его приказы, как правило, разумны и взвешены,
подчиненный должен выполнять их неукоснительно. А если командир не имеет этих
качеств (таких командиров на фронте хватало), и приказ его глупый или даже
вредный для дела, что должен в этом случае делать подчиненный? Выполнять этот
приказ, не проявляя инициативы и тем самым нанося вред делу, или проявить
инициативу и нарушить при этом военную дисциплину? Забегая вперед, приведу один
пример.
Однажды командир батареи капитан Анисимов, в
батарею которого я попал после гибели Жердева, приказал мне оборудовать
наблюдательный пункт. При этом сказал, что приступить к оборудованию пункта я
должен немедленно. Изучив обстановку на месте и необходимые сроки готовности
наблюдательного пункта, я сказал Анисимову, что немедленно приступить к
оборудованию наблюдательного пункта мы не можем, т. к. в этом случае
потеряем всех разведчиков, а задание все равно не выполним. Место, выбранное
для наблюдательного пункта, находилось на высотке, открытой и просматриваемой
противником со всех сторон. Я предложил начать работы с наступлением темноты и
гарантировал выполнение её в срок. В ответ услышал знакомое: «Р-расстреляю!»
Мне пришлось проявить инициативу, нарушив при этом
приказ командира, что могло для меня плохо кончиться.
Зная, что капитан Анисимов из-за своей трусости
никогда днем из блиндажа не выйдет, я отвел своих разведчиков в затишное место,
где они могли отсидеться до вечера. С заходом солнца мы приступили к работе, и
утром наблюдательный пункт был готов.
На следующий день, придя на наблюдательный пункт
до восхода солнца, Анисимов был очень доволен нашей работой. Я, правда, не
преминул ему сказать, что если бы мы послушали его, то не имели бы уже ни
наблюдательного пункта, ни разведчиков.
Конечно, победителей не судят, но жизнь себе я
этим высказыванием не улучшил. Что делать? Молодой, горячий, не всегда думал о
последствиях. Но это было потом, уже на фронте.
Как-то перед выездом на фронт меня вызвал командир
батареи Жердев и предложил перейти в запасной полк. Он сказал, что я грамотный
офицер и принесу больше пользы, обучая новое пополнение, а на фронт я смогу
поехать позже. На что я ответил, что война может скоро закончиться, и я не
успею попасть на фронт. Не согласился я и с командиром полка, который также
пытался уговорить меня остаться.
Началась подготовка к выезду на фронт. Нам выдали
новое обмундирование, личное оружие, выдали даже холодное оружие – клинки (на
гражданке их называют шашки), противогазы и многое другое. Надо сказать, что
ходить с клинком мне не очень нравилось, т. к. при ходьбе клинок болтается
и часто попадает между ног, что небезопасно, особенно на скользкой дороге.
На фронте, как только стало возможно, я, как и
большинство солдат и офицеров, избавился от клинка, как и от противогаза.
Перед выездом на фронт нам выдали все положенное,
кроме пушек. Пушки мы получили под Москвой в городе Люберцы.
Наконец, настал день отправки на фронт. Подали
железнодорожные вагоны и платформы для погрузки личного состава полка, лошадей
и техники. У меня был выбор: ехать с личным составом батареи в теплушке или с
лошадьми моего взвода в специальном вагоне. В теплушке помещается не менее
пятидесяти солдат и офицеров, а в вагоне для лошадей восемь лошадей (по четыре
лошади с каждой стороны) и четыре сопровождающих, располагающихся на полу в
середине вагона. Я решил ехать с лошадьми.
Больше никаких событий за время движения к Москве
не запомнилось, за исключением проделок разведчиков, ехавших в моем вагоне.
Обычно лошади в дороге худеют, а наши поправились. В чем же причина? А причина
в том, что они съедали овса гораздо больше нормы. Разведчики натаскали полный
вагон овса. Однажды, когда состав стоял на каком-то полустанке, открылся вагон,
и разведчик Веденский втащил в него мешок с овсом. Я спросил его, зачем он это
сделал, ведь у нас и так в вагоне овса больше, чем необходимо. На что Веденский
ответил: «Понимаете, я вышел, осмотрелся вокруг и ничего стоящего не заметил. А
вы же знаете, что возвращаться с пустыми руками я не умею. Вот и взял мешок
овса».
Надо сказать, что с моими подчиненными скучать не
приходилось. Перевоспитать я их не мог, потому что перевоспитать их не мог
никто, даже тюрьма, а тем более я, хоть и командир, но много моложе их по
возрасту. Да и условия были неподходящими для воспитания. Единственное, что я
мог сделать, это немного придерживать их воровскую активность.
Но они не только воровали, но и не держались за
своё. Например, когда нам потребовалось оборудовать свой первый на фронте
наблюдательный пункт, оказалось, что весь шанцевый инструмент пропал. На мое
возмущение они ответили: «Не шуми, начальник, скажи, что и когда нужно сделать
и можешь идти по своим делам». Я так и сделал. А когда вернулся, все было в
полном порядке, и рядом лежало много всякого инструмента. Правда, вскоре он опять
пропал.
Из этого периода запомнился проезд по улицам
Москвы. Я, в конном строю, впереди взвода, гордо восседал верхом на лошади, с
шашкой на боку и шпорами на сапогах, а старушки, стоявшие вдоль дороги, молча
смотрели нам вслед и плакали.
Когда наш состав подходил к городу Калинин, в
вагоны пришли политработники и рассказали, как Советские войска разгромили в
этих местах немецкие дивизии, как освобождали город Калинин и окрестные села. В
общем, вселяли в нас боевой дух.
Через несколько дней пути мы ночью выгрузились на
станции Селижарово и сразу же двинулись в путь своим ходом.
После длинного и трудного перехода мы, наконец,
достигли цели – прибыли на фронт. Это был октябрь-ноябрь тысяча девятьсот сорок
второго года.
ноябрь 2000
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3902
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer9/Hibnik1.php - to PDF file
Комментарии:
Марк Бакунин
Миннеаполис, Миннесота, сША - at 2010-10-13 21:23:35 EDT
С большим интересом прочитал воспоминания Иосифа Наумовича Хибника. Человек незаурядный , талантливый, он смог передать важные штрихи своей военной жизни и того тяжкого времени. Будем ждать продолжения.
Игорь Мандель
Fair Lawn, NJ, USA - at 2010-09-23 09:58:52 EDT
Такое впечатление, что уважаемый Ион Деген судит слишком строго, на научной, так сказать, основе. Конечно, пиши я воспоминания, я бы полностью воздержался от комментариев каких-то широко известных событий, по поводу которых мое личное мнение ничего не добавит; в этом смысле И. Хибник несколько раз делал обобщения, с которыми я тоже совершенно не согласен (включая те, на которые ссылается И. Деген). Но ценность воспоминаний все-же в другом. Есть тысячи книг и статей о войне, в том числе воспоминаний ее участников, но редко когда удается увидеть в них наблюдения над какой-то общей закономерностью, тот штрих, который вдруг обьясняет многие вещи. Здесь же я увидел целых два.
1. "Причиной того, что я попал в запасной полк, явилась моя фамилия, так как распределяли курсантов по алфавиту, и лейтенантам с фамилией, начинающейся с букв Ф, Х, Ц, Ч и т. д., места на фронте не хватило. В результате, мы попали на фронт на три месяца позже и вместе с сформированным полком, а не с пополнением в уже воюющий полк, что очень существенно."
Насколько ято было широко распространено? Неужели была какая-то закономерность в отправке на фронт в связи с алфавитом? Если да - то это очень любопытно и неожиданно. Или это просто случайно было в той части?
2. "Папа, по наивности, думал, что для получения ордена нужны смелость, отвага и удача. До войны и в начале войны так и было. Но в разгар той войны все изменилось. Ты мог совершить любой подвиг, но если твоя дивизия или другое воинское подразделение поставленную задачу не выполнили, никто награду не получит. Или наоборот: если дивизия поставленную задачу выполнила, командир дивизии получает некоторое количество орденов и медалей (в зависимости от масштаба операции), которые делит, как в колхозе." (и далее, особенно про штрафные роты, где награды получали повара).
Насколько все так и было? Выглядит очень правдоподобно, соответствует моему личному опыту службы в армии. Частично об этом писал В. Астафьев в "Прокляты и убиты". Если так, то представляете насколько вся система награждения искажена? Или все же не совсем так было? Все же получали же награды люди и всамые первуе месяцы войны, когда все отступали.
Что думают по этим вопросам ветераны войны? Те, кто занимается ее историей? Спасибо И. Хибнику за его наблюдательность - уж чего говорить за его, так сказать, вклад в Победу.
Ион Деген
- at 2010-09-21 06:01:02 EDT
Начал читать. Прочитав о профессоре Войно-Ясинецком, даже книга которого названа неправильно, понял, что не стоит тратить времени. Но по привычке продолжил до нижеследующего: «В кадровой политике стали придерживаться старых приоритетов. Например, начиная с сорок третьего года, не было присвоено высшее генеральское звание ни одному военачальнику еврейской национальности, а после окончания войны были уволены из армии почти все боевые генералы – евреи, причем некоторые из них даже не достигли ко времени увольнения сорокалетнего возраста». Sapientis satis. Действительно не стоит тратить времени на такого автора.
Виталий Гольдман
- at 2010-09-11 02:36:01 EDT
Очень интересные воспоминания, полные запоминающихся деталей. Сама устная история, собственной персоной. Спасибо!