©"Заметки по еврейской истории"
Июль  2010 года

Ион Деген

По собственным следам

 

Всему приходит время. Стал наводить порядок среди сотен фотографий, сваленных в большую картонную коробку. Честно говоря, я бы до этого не додумался. Но жена приказала. А приказ начальника – закон для подчинённого. Приучен с армии. Куда денешься…

Серенькая любительская фотография. Напечатана почему-то шиворот-навыворот. Шрам на левой щеке, а не на правой, планка орденов и медалей справа. И я на костылях. Тут уже неважно, какой правый, а какой левый. Поверх гимнастёрки – какая-то куртка, не добавляющая мне элегантности. Не помню этой жалкой одёжки. Волосы растрёпаны. Похоже, давно не стригся. К фотографии вполне подходит название «Побег с каторги». Фиолетовыми чернилами наискосок микроскопическим почерком два четверостишия.

Удрученно не смотри на мир.

Отрешись от злобы и от гнева.

Струны чуткие душевных лир

Перестрой на бодрые напевы.
 

И найти прекрасное сумей

Не в одной лишь неба голубизне,

А в цепи голодных мрачных дней

Молодой, но многотрудной жизни.

6 мая 1946 г.

 

 

Ион Деген, 1946 год

Удивился. Давно уже не имел об этих строках ни малейшего представления. Забыл напрочь. А сейчас, глядя на серую фотографию и поблекшую едва прочитываемую надпись, до мельчайших подробностей вспомнил, нет, не стихи, а тот день – 6 мая 1946 года. И почему написал эти стихи.

Приближалась годовщина со дня Победы. И летняя экзаменационная сессия на первом курсе. Не помню, по какой причине после занятий оказался в административном корпусе института на Театральной площади. Помню только, что был голоден. Впрочем, этого и вспоминать не надо. Голодным в ту пору был постоянно.

Зашёл почему-то в институтский спортзал на первом этаже. Пусто. Ни души. В дальнем конце зала разглядел штангу. На грифе «блины». Опытным глазом засёк вес – 65 килограммов. Ещё несколько «блинов» валялись рядом.

Подошёл. Положил на пол костыли. Взял гриф, как обычно, обхватив обеими ладонями, и потянул на грудь. Подлая штанга отказалась подняться. 65 килограммов! Это же для меня не вес! Что случилось? С подозрением осмотрел «блины». Всё правильно. В каждом – по 20 килограммов. В чём же дело? Правда, в последний раз, незадолго до ранения, в начале января 1945 года я поднимал, не штангу, а двухпудовую гирю. Штанга там среди спортивных снарядов отсутствовала. Прошло всего лишь шестнадцать месяцев с того дня, когда в помещении немецкого офицерского клуба в Восточной Пруссии демонстрировал своим друзьям-танкистам, как эта двухпудовая гиря легко взлетает в моей правой, а потом и в левой руке. Руки вскоре были перебиты. Правая тремя, а левая четырьмя пулями. Но ведь кости уже давно срослись. И 65 килограммов для меня не вес. Что же случилось?

Неподвижно стоял над штангой. Костыли мне пока не нужны, потому что не сделал ни шага. Горечь и обида навалились так, что чуть не заплакал.

Оказалось, что за мной наблюдал старший преподаватель физической подготовки. Заметил его, только когда он коснулся моего плеча. Молча поднял костыли и вручил мне. Кажется, я, студент, даже не поблагодарил старшего преподавателя. Трудно было сразу придти в себя, глотая невидимые слёзы.

– Занимался штангой? – Я утвердительно кивнул.

– Какой вес у тебя? 70?

– 68.

– А жал сколько?

– 105.

– А толчок?

– 125.

– Рывок?

– 105.

– Что же это ты так отстал в рывке?

Я неопределённо пожал плечами и ничего не ответил. Не хотелось ворошить старые обиды, связанные с моим спортивным несовершенством. Дело в том, что ещё до начала занятий тяжёлой атлетикой я удивлял сослуживцев тем, что, без усилий делая на турнике силовую склёпку, не мог сделать обычную, с размахом, которую запросто делал каждый слабак.

А заниматься тяжёлой атлетикой начал благодаря случаю. В то утро в училище наш взвод занимался в классе боевого восстановления танка. Нам, трети взвода, оставалось установить бортовую передачу. А таль занята на соседнем танке. Мы уже опаздывали на завтрак.

– Ребята, – обратился я к своим товарищам – нас восемь человек. Дерьмовая передача весит всего лишь 240 кило. Неужели мы не подымем её без этой… тали?

Действительно, легко подняли и понесли передачу к танку. У корпуса машины по два курсанта с каждой стороны должны были отойти, чтобы дать возможность продвинуть передачу в углубление под кормой. В конце концов, нас осталось трое. А когда внутренний конец почти стал на своё место, носок передачи удерживал я один. Хотя вес, безусловно, поубавился от 240 килограммов, но чего мне стоило удерживать ещё не ставшую на место эту проклятую бортовую передачу, не стану объяснять. Так мне и надо! Ведь только я мог затеять такую глупость.

Оказывается, за нами наблюдал старшина роты Саша Степанян. Блестящий спортсмен, до войны, кажется, работал тренером у себя в Армении. После завтрака Саша подошёл ко мне и предложил заняться боксом.

Спустя какое-то время, ощутив всю глубину моей бесталанности в этом виде спорта, Саша сказал:

– Ты не спортсмен, ты драчун. У тебя только злость, а не техника. Только желание – убить противника, или хотя бы дать ему посильнее по морде. Займёмся штангой.

Саша стал моим тренером по тяжёлой атлетике, и заодно – по самбо. Но и тут ни он, ни я нечего не могли сделать с рывком. Не получалось у меня.

Старшему преподавателю я ни о чём не рассказал. Назвал те результаты, которых добился перед окончанием танкового училища.

В нескольких метрах от штанги на полу валялись маты. Старший преподаватель велел мне лечь. Снял «блины», положил мне на грудь гриф штанги и велел выжимать до усталости.

В тот вечер и родилось это восьмистишие, как невыплаканные слёзы над не поднятой штангой. А вот когда перенёс его на фотографию, не помню. И не помню, когда и кто фотографировал.

Старший преподаватель тренировал меня до середины августа. Занимались мы только жимом. О толчке и рывке не могло быть и речи, – я стоял на одной ноге. Да и жим пока был далёк от училищного. Но тут обострилось одно из ранений. Снова попал в госпиталь. Осенью думы были уже не о штанге, а о ещё одном потерянном годе. Настроение соответствующее. Стихотворение, которое появилось в дождливый ноябрьский день, в отличие от того, майского, я помню.

Шесть грустных коек…

Скупо светит

Одно окно. Напротив дверь.

В каштанах голых воет ветер –

Холодный ненасытный зверь.

Смутны в палате полутени,

Как в жиже колеи колёс.

Стучит по крыше дождь осенний.

Текут по стёклам тропы слёз.

Шесть коек.

Шесть похожих судеб.

Шесть пар сосновых костылей.

И шесть желаний:

Жить без судей,

Опекунов,

Поводырей.

Но хромота…

Чернее тучи,

Придавлен болью и тоской.

Считался на войне везучим.

Действительно ли я такой?

Продлится ль цепь моих везений?

Смогу ли на своём пути

Прижать щеку к траве весенней

И, не хромая, жизнь пройти?

Из госпиталя после операций выписался через восемь с половиной месяцев. Щеку к траве весенней подставил и в будущем подставлял. А вот пройти жизнь, не хромая, увы, не получилось. Вероятно, тогда, осенью, я написал не только о хромоте физической. Вернее, не столько.

Но к спорту продолжал тянуться. Иногда моя тяга приобретала странные формы. Я обзавёлся пятикилограммовой палочкой, которую на вытянутой руке поднимал в горизонтальном положении. Одним из первых в Киеве занялся подводным плаванием. Ни масок, ни ластов в ту пору не достать. Сам соорудил. И ружьё для подводной охоты смастерил. Но от охоты вскоре отказался. Получал удовольствие, наблюдая за жизнью под поверхностью. Надоели мне убийства. Установил в квартире турник, а в комнате сына ещё и шведскую стенку.

Отрицательные же эмоции, связанные с инвалидностью, пошли мне на пользу. Научили кое-чему.

В ту пору работал в детской костнотуберкулёзной больнице. Нелегка работа врача-ортопеда. Не говорю уже о бессонных ночах, о многочасовых стояниях за операционным столом, о слесарной и столярной работе на человеческом теле, об общении с родственниками умершего пациента. Ох, как это трудно! Представьте себе, что в дополнение ко всем подобным тяготам чувствует врач, днём и ночью находящийся рядом с увечными детьми, страдающими не только от боли, но и от тех самых мучительных мыслей, которые породили мои майское и ноябрьское стихотворения?

Но я ведь был закалён и обкатан четырьмя годами войны. А каково несчастным детям в тяжёлых гипсовых повязках от груди до кончиков пальцев ног после сложных операций на костях и суставах? А каково детям, неподвижным, прикованным к гипсовым кроваткам? А сколько среди них по-настоящему талантливых и тонко чувствующих!

Вспоминаю четырнадцатилетнего Витю, замороженного в росте восьмилетнего, с двумя горбами – на груди и на спине, со спичечками рук и ног. Какие чудесные скульптурки он ваял из пластилина! И это лёжа в гипсовой кроватке. Ко всему ещё страдая от уколов стрептомицина, которым пытались остановить туберкулёзный процесс. Мне было нестерпимо больно, когда игла вонзалась в его тощее тельце.

Мучительно обдумывал каждую предстоящую операцию. Каждую свободную минуту вкладывал в пополнение своих скудных знаний. Бережно оперировал, стараясь до предела уменьшить инвалидность. Был счастлив, когда узнал, что дети прозвали меня Доктор-не-болит. Не получал в жизни большей награды. Будни нашей профессии. Поступал так, как должен поступать каждый врач. Но перед любым врачом у меня имелось преимущество. Моя инвалидность. Она ставила меня на одну доску с маленькими пациентами.

Маленькими!.. Больница одновременно была и школой, в которой уже появился девятый класс. Возраст – шестнадцать лет. Несколько даже семнадцатилетних. Возникали взаимные симпатии и любови. Прикованные к кроватям Ромео и Джульетты общались с помощью записок. Утром начиналось перемещение кроватей на колёсиках, чтобы совместить в соответствующих классах детей из разных палат. В школе работали очень хорошие учителя. Но хорошие для обычного контингента учеников, а не для таких, как в этой больнице-школе. Тут без врачебного терпения при общении с тяжёлым пациентом не обойтись.

Стоял тёплый майский день. Сосновый лес, в котором располагалась больница, опьянял запахом хвои. Хоры птиц исполняли программы всех майских праздников. Девятый класс свезли на террасу. До окончания урока оставалось минут двадцать, когда в ординаторскую, она же учительская, влетел учитель математики. По щекам мужчины средних лет текли слёзы. На уроке алгебры девятый класс почему-то устроил ему обструкцию.

Слёзы математика упали на уже взрыхлённую почву. Только что я пришёл из операционной после довольно сложной операции на коленном суставе. Я кипел от злости. До каких пор буду оперировать инструментами, которые надо было бы выбросить по меньшей мере ещё при Петре Первом? А тут математик с жалобой на безобразное поведение девятого класса.

Вскочил я в бедлам террасы, где каждый старался перекричать каждого. С моим появлением внезапно обрушилась тишина. Нарушал её только серебристый свист синицы на сосне. Как я их ругал! Какими только словами не обзывал по очереди каждого и всех вместе! Умудрился при этом следить за механизмом, тормозившим матерные выражения, которые соответствовали моему состоянию. После довольно продолжительной атаки прибег к самому обидному и чувствительному для сжавшихся на кроватях отроков.

– Подонки – это самое нежное определение, которым я мог бы вас обозвать. Но вы хуже. Вы инвалиды. Инвалид это не человек с деформированным телом, не с нарушенной функцией опорно-двигательного аппарата. Такого человека я не считаю инвалидом, если у него нет инвалидности в душе. У любимой мною Леси Украинки был горб такой же, как у Вити. У неё был так же поражён тазобедренный сустав, как у Оли. Но читатели не имеют представления о недугах поэта. Меня не просто восхищают строки её стихотворения « Да, я буду сквозь слёзы смеяться, Средь несчастий петь песни свои. Без надежды с надеждой остаться. Буду жить. Прочь, несчастья мои!». (Мой перевод, увы, на порядок ниже оригинала). Леся Украинка не была инвалидом. У меня есть друг Толя Шпаков. Мы жили вместе в Черновцах в одном студенческом общежитии. В бою Толю очень тяжело ранило. У него короткая культя правого плеча и короткая культя правого бедра. От левой кисти остался только большой палец. А кисти нет. Я восхищался, видя, как Толя ловко прыгает с помощью костыля. Сделать протез ноги не удавалось. Короткая культя. А вот чего я просто не мог понять, как Толя с помощью одного пальца застёгивает пуговицы. До ранения Толя мечтал стать художником. Но… Ни единого слова по поводу несбывшейся мечты. На лице постоянная добрая улыбка. Толя вскоре перевёлся в Ленинград, окончил искусствоведческий факультет университета. Он инвалид? Ни в коем случае! Инвалиды те, кто устраивает обструкцию своему учителю, вкладывающему душу, чтобы сделать из вас людей, а не инвалидов.

Говорил я долго. Уже закончился урок алгебры. Уже закончилась перемена. Уже пришла учительница истории. Попросил у неё прощение и продолжал гневную речь. В то, что слова мои действуют, убедился, увидев слёзы в глазах девятиклассников.

Речь действительно проняла отроков. Ребята рассказали мне об этом, когда пригласили на встречу по поводу двадцатилетия со дня окончания школы. Это был замечательный праздник солидных женщин и мужчин. Большинство собравшихся преуспели в жизни. Вот тогда один из них, заместитель министра, напомнил о том, как я их назвал инвалидами и объяснил, что, не взирая на несчастья и увечья, можно не быть инвалидом. Жаль только, что я оказался единственным приглашённым на двадцатилетие. Но ведь, кроме меня, в персонале больницы не было инвалидов. Я находился среди равных.

Кстати, о Толе Шпакове. Мы расстались с ним в Киеве. Кандидат искусствоведческих наук Анатолий Шпаков работал в музее Украинского изобразительного искусства. Слегка раздобрел, но светился всё с той же доброй улыбкой на красивом лице. От изящества прыгающего на костыле юноши не осталось следа. Толя тяжело переваливался на протезе, который для него всё-таки с трудом соорудили. Относительно недавно я получил от Шпакова письмо из Москвы, где он сейчас живёт и работает. Да, работает старик. Перевалил все границы удивления невероятным. Толя не только рисует, он делает макеты к театральным постановкам. Я ведь врач-ортопед. Я основательно знаю биомеханику. Но убейте меня, не понимаю, как это возможно при Толином состоянии.

Конечно, он не инвалид, хотя справедливо числится инвалидом Отечественной войны первой группы.

Забавно, сколько написал, собираясь рассказать только о случайно обнаруженной фотографии и нацарапанном на ней стихотворении. Ассоциации. Вероятно, признак старения.

Май 2010 г.


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3166




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer7/Degen1.php - to PDF file

Комментарии:

Ринат
Астана, Казахстан - at 2011-05-12 11:12:49 EDT
Ион Лазаревич! Вас разыскивает однополчанин Букин Николай Матвеевич. Если вы живы, напишите мне brg_r@mail.ru
Роберт Азарьев
Нью Йорк, Нью Йорк, США - at 2010-07-26 14:48:39 EDT
Уважаемый Ион Лазаревич!

Каждый раз, когда я открываю этот журнал, я первым делом просматриваю имена авторов публикаций в надежде найти Ваше имя и в очередной раз прочитать что-нибудь новое, созданное Вами. И вот опять удача, прочитал Ваш очередной рассказ и как всегда получил удовольствие. Спасибо Вам. Кстати, неделю назад прилетел из Киева, где зашел в тот самый Пассаж, что идет перепендикуляно Крещатику и нашел мемориальную доску, посвещенную Виктору Некрасову, о которой Вы писали в одном из своих рассказов.
Обычно произведения авторов, которые мне полюбились я люблю держать под рукой и рекомендовать их и давать читать друзьям и знакомым, а также выделять и подчеркивать то, что понравилось. Поэтому, очень хотелось бы купить Ваши книги, дабы иметь возомжность читать не только в электронном формате. Не подскажете как и где это можно сделать. Спасибо.

Михаил Бродский
Днепропетровск, Украина - at 2010-07-25 12:29:43 EDT
Ион Лазаревич!
Читаю все ваше у Берковича. Вы - для меня, 80-летнего - пример и объект восхищения и подражания. Киевской еврейской общине пора организовать воспитательно-исторический тур "Киев И. Дегена". Очень полезно было бы для все еще немалочисленной общины! Киев - не чужой для меня город: на Коммунистическом кладбище (теперь парк возле Мариинского)в 1920-м был похоронен брат моей маы Илья Гордон, на Саксаганского, 47, в деревянном флигеле жила семья дедушкиного брата Ц. Цибульского (портной, получивший при царе право на жительство) - врачи, инженеры, военные...
Извините - несколько сумбурно... Мы, ваши читатели, желаем вам долгих творческих лет.

Акива
Кармиэль, Израиль - at 2010-07-23 05:45:00 EDT
Дорогой Ион Лазаревич. Вы написали очередной прекрасный рассказ. Присоединяюсь к откликам на него. Когда я даю приятелям для прочтения написанные Вами книги, самое интересное наблюдать, когда они эти книги возвращают. Реакцию трудно передать словами. Среди тех, кто брал у меня эти книги не было ни одного кто ограничился бы прочтением одной или двумя. Не успокаиваются пока не прочтут все шесть.
Ион Лазаревич, Вы лишите радости многих, если хотя бы в заметках или других изданиях не опубликуете всего написанного Вами. Всего Вам доброго

Ион Деген
- at 2010-07-18 04:53:34 EDT
Дорогой Петя!
Простите, что отвечаю с таким опозданием. Я сейчас бескомпьютерный.
Спасибо за добрые слова. Других за долгие годы нашей дружбы от Вас не слышал. Отлично помню тот день. Помню даже, что не стал читать «Историю государства Российского», увидев, как утомил Вашу дочку «Сном Попова».
Историю исключения меня из партии описал. В 1979 году представители Еврейского университета в Иерусалиме обратились ко мне с просьбой рассказать, как человек с биографией «советского ангела» оказался в Израиле. В течение 11 месяцев ежемесячно я отсылал им рассказ (?) на тему моего постепенного прозрения и превращения из «ангела» в нормального еврея. Получилась книга, о публикации которой я даже не думал, а профессор Этингер, заведующий отделом восточно-европейского еврейства, посчитал это произведение антисоветским, хотя я не ставил пред собой такой цели. Терпеть подобные пакости бывший член коммунистической партии Израиля, а в то время самый крайний представитель левого лагеря, естественно, не мог. Меня даже потрясает его терпимость: как это он не предал огню такую крамолу. Правда, когда в 1986 году книгу по собственной инициативе опубликовало издательство «Мория», а социалистическое издательство «Кибуц меухад» решило издать её на иврите, профессор Этингер и его бывшие партайгеноссе сделали всё возможное, чтобы не отравлять ивритоязычного читателя описанием результатов победы социализма. Главу, в которой описаны некоторые рассказанные Вам события, я мог бы предложить «Заметкам», если многоуважаемый Редактор сочтёт их достойными опубликования.


ПМ
Сан Диего, Калифорния, США - at 2010-07-15 12:50:07 EDT
Дорогой Ион, что сказать? Продолжайте вспоминать. Почему бы Вам не вспомнить и не записать, например, эпизод Вашего убытия в эмиграцию, который Вы вдохновенно пересказывали мне в канун отъезда из Киева, когда я, потрясенный Вашим отъездом, приехал прощаться - о столкновении в верхах с доктором исторических наук и о Вашей отповеди этому господину с упоминанием количества написанных диссертаций? Мы бродили тогда по Киеву в сопровождении моей четырнадцатилетней дочери, а Вы после этого потрясшего меня рассказа замечательно прочли от начала до конца "Сон Попова". Помните ли Вы этот эпизод? Быть может, я что-то пропустил, он где-то описан? Если нет, он того стоит!
Хаим Соколин
Израиль - at 2010-07-14 06:14:34 EDT
Дорогой Ион! Спасибо за замечательный рассказ.

Сухая проза - вот моя стихия,
Но в Вашу честь сложил стихи я...

Мы все подобны некой дроби,
Числитель у которой хобби,
А знаменатель специальность,
И в этом вся оригинальность.

Но с Вашей дробью в математике
Не обойтись без акробатики,
Иду с вопросами ва - банк:
К примеру, что такое танк?
Он Ваше хобби или профессия?
А может - новая конфессия?
Как в армиях водилось встарь,
Передвижной он был алтарь?
С него глаголили снарядами,
И украшалась грудь наградами...

Теперь перо в руке у Вас,
Слова стреляют, как фугас,
И вызывают сочинения
У нас прекрасные мгновения.

Не скуп, однако, был Создатель...
И всё же - где тут знаменатель?
Обрисовали мы орнамент,
Но в каждой дроби есть фундамент.

Лирический оставлю тон -
У Вас он прочен как бетон!
Поправьте, если я не прав -
Вы врач от Бога, костоправ.
И в этом дроби красота!
Всё остальное - суета...


Ион Деген
- at 2010-07-13 04:37:09 EDT
Дорогой Артур!
Доброе слово музыканта о рассказе дорогого стоит. Доброе слово музыканта-виртуоза, музыканта Вашего уровня – бесценно. Музыка единственное искусство, в основе не имеющая аналога. Поэтому у настоящих музыкантов есть дополнительные рецепторы для восприятия элементов любого искусства. Мне кажется, что я не тщеславен. Возможно, потому, что считаю себя только врачом. Но, поощрение, безусловно, стимулирует. Спасибо Вам за всё!
По-видимому, Вы упомянули рассказ «Палочка». Он опубликован в 78 номере «Заметок».
Доброго здоровья Вам и счастья.

Игрек
- at 2010-07-13 01:36:44 EDT
" Не без оснований предполагаю, что в её основе моя биография"

Дорогой Ион Лазаревич, так ведь как раз Ваша биография - вплоть до сегодняшнего дня - включающая Ваше творчество и как врача и как литератора, и дает мне основание не видеть и не даже не чувствовать, что Вы уже примирились со старостью. Это после всего, что было отдаться какой-то старухе?
Так что не вижу противоречия. И потом: всем нам нужны положительные примеры для проживания своей собственной жизни. Не вижу причины, почему бы таким примером не выбрать Вас.
У Вас, я так думаю, это не последняя фотография в альбоме?

Соплеменник
- at 2010-07-13 01:04:24 EDT
Счастливый воин, литератор,
Хирург, спортсмен, мистификатор,
Любимец дам и ... сем"янин!
Кто ж он в одном лице един?
Секрета нет, сей феномен -
Герой легенд,
ИОН ДЕГЕН!

A.SHTILMAN
New York, NY, USA - at 2010-07-12 14:22:08 EDT
Дорогой Ион Лазаревич!
Каждая Ваша работа читается с волнением.Потому что она рассказана сердцем.Не знаю, как описать это воздействие - я не литературный критик. Но воздействие их всегда благородно и благотворно - это воздействие на наши души, которые,казалось бы,уже довольно трудно "пронять".
Я всё время вспоминаю Ваш рассказ - первый, который мне удалось прочитать - в журнале "Алеф". Было это в середине 80-х. И рассказ был о том, как какой-то хам пытался выбросить из такси Вас с женой. И как Вы слегка зацепили его своей прогулочной палочкой, и как он с ужасом узнал Вас наутро в палате Вашей же больницы! Нельзя ли его снова опубликовать уже здесь? Тема антисемитизма,конечно не нова, а напротив, но рассказ настолько врезался в память, что,думается, многие читатели "Заметок" будут за него благодарны. Искренне Ваш Артур Штильман

Ион Деген
- at 2010-07-12 04:35:24 EDT
Дорогой Виктор!
При всём при том, что я преклоняюсь перед твоим интеллектом и талантом, похвалу в мой адрес воспринимаю cum grano salis. Не без оснований предполагаю, что в её основе моя биография. В этом же подозреваю глубоко уважаемого мною Игрека. Добрые слова многоуважаемого Марка Фукса, мировоззрение которого, мне кажется, совпадает с моим, очень приятны. Спасибо!

Игрек
- at 2010-07-12 02:53:43 EDT
Спасибо, Ион Лазаревич.
Марк Фукс
Израиль - at 2010-07-12 00:19:00 EDT
Ион Лазаревич!
Я согласен с ВЕКом.
Старость, во многом - состояние души. А здесь у Вас все в полном порядке.
Нам бы всем Вашу мудрость, энергию и волю.
Всего. Марк Фукс.

ВЕК
- at 2010-07-11 16:21:35 EDT
Дорогой Ион! Какие признаки старения? Как ты ребятне сказал об инвалидности, дело не в теле. Со старостью - то же. Она тебе не угрожает. Спасибо за рассказ. У всех твоих рассказов есть замечательное свойство: они заставляют мысленно поставить себя на твоё место и спросить себя: "Ну, а ты, парень, как и что смог бы ты на его месте?". И, если себе не лгать, то многое открывается, на что в обыденной жизни часто закрываешь глаза.