©"Заметки по еврейской истории"
январь 2010 года

Виктор Гопман

Реалии и реальность

Реалии – это названия предметов материальной культуры, государственных институтов, политических структур, а также исторические факты и события, которые свойственны лишь какому-либо одному определенному народу (и зачастую лишь на определенном отрезке его истории).

Все мы путешествуем во времени – следуя за движением секундной, минутной, часовой стрелки, изо дня в день, из года в год. Правда, путешествуем в одном лишь направлении – от нулевого года до сто двадцатого… Ну, или кому как суждено. В ходе этого путешествия привычные реалии окружающей действительности и окружающей среды неизбежно меняются, и вот, в один прекрасный момент, мы с удивлением или изумлением (а то и с потрясением) осознаем, что подзабыли чьи-то имена, лица, события, обстоятельства, случаи или факты, причем из числа тех, которые были напрямую связанными с нашей биографией. А уж что говорить о людях, которые знакомы с прошлыми годами или другими странами лишь понаслышке!..

Вспомним проходной эпизод «Попытки к бегству» братьев Стругацких, когда один из главных героев, структуральный лингвист XXII века, распевает песенку, с неожиданной строкой «И дрожит как банный лист». А на прямой вопрос «Что такое "банный лист"?» он небрежно отвечает: «Есть такая архаическая идиома: "дрожать как банный лист". Банный лист – это такая жаровня. Ее устанавливали в подах бань, и, когда поддавали пару, то есть обливали жаровню водой, раскаленный лист начинал вибрировать». Любопытно, что уже и в наше время далеко не каждый носитель русского языка представляет себе, как выглядит парная, она же парильня, то есть отделение русской бани, где парятся. И уже сейчас плохо воспринимается смысл тех двух выражений – «дрожать как осиновый лист» и «липнуть как банный лист» – которые, смешавшись в голове героя повести, легли в основу этой «архаической идиомы». А ведь на дворе у нас – всего лишь начало XXI века.

Или вот другой пример: тоже отчасти проходной эпизод из «Недоросля». Эта главная комедия Д.И. Фонвизина была написана в конце XVIII века, и потому целый ряд реалий нам уже не понятен – если бы не комментарии. Эпизод же вот каков: Митрофанушка жалуется матери, что плохо спал ночью, потому что его «после ужина схватило». И на естественный вопрос о том, что же было съедено за ужином, отвечает как бы между прочим: «Солонины ломтика три, да подовых не помню, пять, не помню, шесть». Современный зритель обычно пропускает эту реплику мимо ушей, тогда как аудитория XVIII и даже XIX века реагировала на нее громовым хохотом. А суть дела прекрасно разъясняет нам Вильям Васильевич Похлебкин в своей удивительной книге «Кушать подано!», посвященной «репертуару кушаний и напитков в русской классической драматургии». «Ломтик», а точнее, «ломоть» – это была вполне официальная кухонная мера: кусок толщиной в палец, то есть, два с половиной сантиметра, и весом 200-250 грамм. «Подовый пирог» – это пирог с мясом и луком, причем тесто замешивалось на говяжьем сале; каждый такой пирог был размером примерно 10 на 20 сантиметров и весом более 400 грамм. Итого: порядка 600-750 грамм солено-копченого говяжьего мяса, плюс еще около двух с половиной кило жирных пирогов, которые ели обычно с пылу, с жару. Даже дядя его, Тарас Скотинин, замечает по этому поводу: «Да, видно, брат, поужинал ты плотно». Ко всему прочему ночью Митрофана мучила жажда, и он «квасу целый кувшинец выкушать изволил». Кувшин – это сосуд определенного объема, три или пять литров; так что залить всю эту тяжелую и неудобоваримую пищу пятью – а пусть даже и тремя – литрами хлебного кваса… Одним словом, хохот зрителей был вполне оправданным.

Трудности, связанные с пониманием реалий, могут возникнуть не обязательно столетие спустя – иногда бывает достаточно и нескольких десятилетий, особенно при коренном изменении социально-экономической или культурной среды. Вот неплохой пример. Мы привезли в Израиль стандартную ресторанную табличку «Стол не обслуживается» – так, для смеху. И также для смеху поставили ее на письменный стол в кабинете. И вот как-то сидит у нас в гостях московское семейство; старшие ведут застольную беседу за чашкой кофе, а деток выпроводили в кабинет, чтобы они не мешались под ногами. Детки, надо оговориться, с очень приличным русским, который родительскими усилиями поддерживается на достойном уровне. И вот пятнадцатилетний сыночек вызывает маму в коридор и что-то ей смущенно шепчет. Та – в хохот. И объясняет: «Он говорит: как же так, все слова на этой табличке вроде бы понятны, а в чем же все-таки смысл надписи?» А ведь, если всерьез, то и в самом деле: что это за стол такой, который не обслуживается? Как это объяснить человеку, не знающему советской действительности?

Довелось мне тут переводить на английский мемуары, автор которых описывал жизнь в СССР, начиная с середины прошлого, то есть, XX века. В процессе работы я, естественно, сталкивался с различными реалиями советской действительности, причем всего лишь полувековой давности – и даже менее того. Интересно, что в процессе чтения такого текста мы машинально скользим глазами по строчкам, воспринимая все сказанное на уровне подкорки, с учетом своего жизненного и культурного опыта. А вот при переводе начинаешь крепко задумываться: каким образом передать то или иное слово либо понятие, чтобы не впасть в утомительное разъяснение (или, того хуже, разжевывание) и вместе с тем чтобы не осложнить восприятие текста – для читателя, не имеющего опыта жизни там и тогда.

Вот ниже мы и рассмотрим, для примера, несколько слов и словосочетаний, которые все еще ясны нам, родившимся в СССР и в первой половине XX века, хотя люди, рожденные в конце XX века, пусть даже и на территории бывшего Советского Союза, столкнувшись с ними, уже испытывают определенные затруднения.

Начнем, к примеру, с простенького словосочетания «черная "Волга"». Рядовой советский гражданин на автомате понимал, что речь идет о служебной машине для привилегированного слоя населения страны: человек, разъезжавший на черной «Волге», и тем более с водителем – это либо начальник не из маленьких, либо сотрудник госучреждения, общение с которым зачастую ничего, кроме неприятностей, не предвещало. Иными словами, это не просто легковой автомобиль марки ГАЗ-24, чей кузов типа седана покрашен в черный цвет – это, безусловно, статусный символ. Хотя для начальства покруче и транспорт был посерьезнее: «Я возил его, падлу, на «Чаечке» - // И к Маргошке возил, и в Фили… // Ой вы, добрые люди, начальнички - // Соль и слава родимой земли!» Впрочем, эти строчки Галича еще худо-бедно воспринимаются нашими современниками – чего не скажешь про следующую строфу Пастернака, описывающую съезд советского «бомонда» на премьеру «Марии Стюарт» во МХАТе (1957 г.): «Зимы», «зисы» и «татры», // Сдвинув полосы фар, // Подъезжают к театру // И слепят тротуар».

 Тут уже необходимо разъяснить, что речь идет о легковых автомобилях высшего класса, предназначавшихся для советской верхушки на разных этапах развития отечественного автомобилестроения. «ЗИМ» – это первая представительская модель, выпускавшаяся в 1950-е гг. Горьковским автозаводом, который носил в те годы имя Вячеслава Михайловича Молотова (кстати, на смену этой модели, «ЗиМ-12», как раз и пришла «Чайка»). Аббревиатура «ЗИС» означала Московский автомобильный завод им. Сталина, ставший – в процессе торжества демократических норм в советской внутренней политике – заводом им. Лихачева, который (Лихачев) в соответствующее время занимал должность директора завода им. Сталина. «ЗИС-110» был самым первым советским послевоенным автомобилем высшего (представительского) класса; его производство закончилось в 1958 г., и ему на смену пришел «ЗИЛ-111». Интересно, что внешнее декоративное оформление ЗИСа практически буквально имитировало американский «Паккард» модели «180». Как отмечает Википедия, внешнее сходство с иностранной моделью было придано ЗИСу намеренно, по пожеланию не только высшего руководства страны, но и Сталина лично. Что же касается чешского (строго говоря, чехословацкого) автомобиля «Татра», то его можно считать едва ли не первой иномаркой, принятой и одобренной в кругах советской номенклатуры (в послевоенный период, разумеется – поскольку в первые годы советской власти и Ильича возили, если я не ошибаюсь, на «Паккарде»).

Что же касается чешского автомобиля «Татра», то его можно считать едва ли не первой иномаркой, принятой и одобренной в кругах советской номенклатуры (в послевоенный период, разумеется – поскольку в первые годы советской власти и Ильича возили, если я не ошибаюсь, на американском «Паккарде»).

А вот пример, более сложный для восприятия: «Тогда я написал в "Правду"»…

Для начала – что такое «Правда»? Эта газета, основанная лично Лениным В.И. в 1912 г., была флагманом советской печати, притом, что советская печать являлась «мощным орудием социальной и политической борьбы, просвещения, распространения научных знаний, формирования мировоззрения» (Советский энциклопедический словарь, 1979 г.). Таким образом, все напечатанное в «Правде» не просто имело вид директивных материалов, а, по сути дела, и являлось таковыми – вне зависимости от сферы человеческой деятельности, в которой давались указания, будь то сельское хозяйство, добыча угля или языкознание.

И не удивительно – ведь была «Правда» органом ЦК КПСС, главным рупором коммунистической партии. Их было немало, этих партийных органов, располагавшихся в иерархическом порядке, по убывающей: «Правда Украины», «Правда Востока», затем «Московская правда», «Ленинградская правда», и далее, далее, далее… Впрочем, вне зависимости от географического местонахождения, правды на страницах каждой из этих газет было одинаковое количество. Нет, почему же – «ни капли»? Начиная с первой полосы, где обозначалась правдивая дата выхода газеты в свет, и далее, вплоть до последней, где сообщалась вся правда о счете вчерашнего футбольного матча; не искажалось также и время выхода телепередач в эфир (если, разумеется, газета печатала телепрограмму)…

Каждый из партийных органов имел полное право публиковать то, что считала нужным, полезным и правдивым его вышестоящая организация – то есть, партия. Именно партия – а не всякие там вроде бы всенародно избираемые советы народных депутатов – держала в своих руках безраздельную власть над всей страной.

Но что означало слово «партия»? Или, точнее, «политическая партия» (ведь есть же еще «геологическая партия», или «партия товаров», или «партия Лизы из оперы «Пиковая дама»). Для разгона обратимся к словарю Даля: «Партия – сторонники, общество, защитники, одномышленники, соумышленники, собраты, товарищи по мнениям, убеждениям, стремлениям своим». Согласно Большому энциклопедическому словарю (1999) – это «политическая организация, выражающая интересы социальных групп, объединяющая их наиболее активных представителей», а также (как справедливо дополняет Большой толковый словарь русского языка, 1998), «защищающая их интересы и руководящая ими в достижении определенных целей и идеалов». Заметим также, что «защита интересов» в ряде случаев заходила достаточно далеко: недаром еще Владимир Даль отмечал, что партия – это еще и «союз одних лиц противу других, у коих иные побуждения», тогда как Владимир Маяковский был куда более категоричен: партия – это «рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак». Ведь КПСС, как без тени смущения указывалось в ее Уставе, являлась «руководящей и направляющей силой советского общества», а также – чтобы уж вовсе не оставалось никаких сомнений – «высшей формой общественно-политической организации». Ну, эта позиция нам хорошо известна: все животные равны, но некоторые свиньи равны в особенности.

С «КПСС» мы вроде бы разобрались – теперь пару слов про «ЦК», то есть, про Центральный комитет, формально являвшийся высшим органом партии в промежутках между ее съездами. Ведь когда говорилось «ЦеКа», то ежу было ясно, что речь – по умолчанию – идет о Центральном комитете КПСС. То есть, о структуре, единоличное властвовавшей в стране. Были, разумеется, и другие ЦК – ну, например, ЦК различных профсоюзов (скажем, Центральный комитет профсоюза работников машиностроения или работников культуры). В профсоюзных кругах тоже говорили: «Я подниму этот вопрос в ЦК» – но все понимали, что речь идет о несопоставимо менее значительном уровне. Впрочем, возможна была и такая угрожающая фраза: «Что ж, наш ЦК не в состоянии [или, что еще хуже: не хочет] решать этот вопрос – таким образом, я вынужден переадресовать его в ЦК

Поговорим теперь о том, что такое означает слово «партийный». И, соответственно, словосочетание «член партии».

Понятие «партийный» очень хорошо трактует мой любимый словарь английского языка, Scribner-Bantam (в старые доинтернетовские времена эта книга была непременной принадлежностью всех редакций и издательств англоязычного мира, причем авторитет ее был непререкаем). Словосочетание "party liner" объясняется там как «человек, неукоснительно придерживающийся политических принципов тоталитарной партии». В принципе совсем неплохое определение, хотя мне как-то довелось слышать кое-что получше – пусть и не из уст лексикографа. (Оговорюсь в скобках: сам я по узкой специальности – лексиколог; научным руководителем всех моих курсовых работ и диплома была Ирина Александровна Ершова – в трехтомном Англо-русском словаре на ее долю приходятся буквы F и O, а также, в соавторстве, буквы G, H и T). Но вернемся к нашему рассказу. Дело было где-то в начале второй половины 1960-х – я даю временные рамки даже не для установления общественно-политического контекста, а скорее чтобы показать, на какой стадии технологического прогресса находилось общество. Шариковые ручки уже стали основным пишущим инструментом советского народа, но при этом еще не была достигнута та стадия – то ли развития, то ли благосостояния, на которой они делались разовыми. То есть, исписал стержень – и выбрасывай всю ручку. Кстати, и стержней в продаже тоже практически не бывало. И потому шариковые ручки подлежали заправке. В городе было некоторое количество будочек, в которых сидели специалисты и при помощи нехитрого устройства нагнетали пасту в опустошенный (то есть, в исписанный) стержень. Причем паста могла быть, по желанию клиента, синей, фиолетовой, черной, красной или зеленой. Не у каждого заправщика она бывала всех пяти основных цветов, не у каждого она была и хорошего качества. Один из лучших заправщиков сидел в вестибюле научных залов Библиотеки Ленина – что логично, потому что сливки советской научной интеллигенции, безусловно, заслуживали самых лучших орудий труда. Так вот, все это присказка, а далее следует и сказка про «партийных». Стою я в этом самом вестибюле, в очереди на заправку (ручки, разумеется, а не машины); передо мною обслуживается такой элегантный мужик, явный аспирант из какой-то братской, но вполне развитой страны. А день – накануне не то Парижской Коммуны, не то какого-то аналогичного «малого» праздника. И этот самый аспирант, будучи иностранцем, спрашивает заправщика: что же это за праздник и какова его идеологическая ценность. Заправщик (седовласый такой, весьма достойного вида) отвечает ему, что называется, на голубом глазу: «Это серьезный праздник. Оно, конечно, не выходной, но все же… Во всяком случае, партийный человек в такой день и… трахаться не станет…» Ну, прямо скажем, глагол «трахаться» тогда еще не вошел в общенародный обиход, потому употреблено было другое, более точное и однозначное слово, из числа тех, что выучивались иностранцами в самую первую очередь, на протяжении первых же недель их пребывания в СССР.

Мне могут возразить, что данное определение, при всей его познавательности, было скорее косвенным, описательным. Не спорю, согласен. Но ведь главное здесь – контекст, из которого со всей очевидностью следует: слово «партийный» означало благонамеренность, понимание того, что надо следовать, в большом и в малом, идеологическим принципам, установленным свыше – и уж во всяком случае, не переть против рожна.

Вернувшись немного назад, оговоримся, что в контексте советской действительности слово «партия» означало, всегда и неизменно, лишь одну-единственную партию – коммунистическую – как бы она ни называлась на различных этапах исторического развития страны: РСДРП, ВКП(б), КПСС. Отчего же? Да потому, что – как справедливо указывал В.В. Маяковский, «у нас один вожатый – товарищ ВКП!» Поскольку (и мы постигали это в рамках соответствующих учебных дисциплин, преподаваемых как в средней, так и в высшей школе) компартия и необходима, и достаточна для того, чтобы отражать все интересы всех слоев общества – ибо (как указывают те же источники), оставаясь партией рабочего класса, КПСС в результате победы социализма стала партией всего советского народа. (Напомнить, что такое «советский народ»? – Это новая общность людей, имеющая своей целью построение коммунизма.) Впрочем, этот самый народ в мудрости своей предложил еще одну причину такой единственности: «У нас однопартийная система потому, что две партии нам не прокормить».

Но вот только не надо заявлять, будто бы сама по себе идея партийности – это чисто советская штука, внутренне присущая исключительно странам социалистического лагеря и неизвестная в так называемых странах свободного мира. Сошлюсь на небольшой эпизод из книги моего любимого Лена Дейтона (родился в 1929 г. в Лондоне, автор лучших – из всего читанного мною – книг «про шпионов»: напряженный сюжет, неожиданные повороты, тонкое знание реалий, да к тому же блестящий английский юмор). Итак, беседуют два разведчика (они же шпионы) – советский и английский. Оба занимают в своих службах достаточно высокое положение и могут позволить себе роскошь время от времени быть достаточно откровенными – тем более что разговор идет с глазу на глаз и на нейтральной территории. «Кто получает огромные зарплаты и повышения по службе? Да все те же чинуши, партийные ублюдки. Ваше счастье, что у вас нет такой партийной системы, которая не дает простому человеку и шагу ступить…» На это англичанин возражает: «Есть у нас такая система – только она называется по-другому: Итон и Оксбридж». Поясним: Итон – это одна из девяти старейших мужских привилегированных средних школ, в списке выпускников которой числятся практически все премьер-министры Великобритании; Оксбридж – контаминация названий двух крупнейших и старейших университетов страны, Оксфорда и Кембриджа, символ первоклассного престижного образования, доступного далеко не каждому.

Итак, вырисовывается следующее определение слова «партийный»: это человек, имеющий (в рамках соответствующей системы) права на всё; соответственно, «беспартийность» становится синонимом «бесправности». Значит, «член партии» – это не столько человек, придерживающийся коммунистических (они же марксистско-ленинские) идеалов, сколько физическое лицо, чьи права на совершение любых поступков безусловны и оправданны в глазах «властей предержащих». Если, разумеется, такие поступки не выходят за рамки соответствующей идеологической системы и образа мыслей. И если при этом данное физическое лицо не просто занимает достаточно высокое положение в соответствующем социуме, но и постоянно стремится упрочить свое положение и подняться еще на одну (хотя бы) карьерную ступеньку. То есть, растет над собой, пусть даже прибегая к средствам отчасти сомнительного характера.

На этот счет даже имеется анекдот… Правда, в прежние времена, еще при гегемонии КПСС, такие анекдоты рассказывались совершенно свободно, а вот теперь… Могут начаться вопросы: почему про Грузию? Нет ли намека на известные события? Нет ли националистического духа? Или, не приведи Господь, душка? Так вот, уверяю вас – никаких намеков, никаких аллюзий или ассоциаций. Ведь помните, как там у Горина, в рассказе про повязку, которая сползла с головы на ногу: «А, может, он был Рабинович?» – «Это в каком смысле?» – «Ну, в каком смысле Рабинович… В смешном…» Так вот, анекдот.

Гоги, дорогой, хочешь у меня завод купить? Хороший завод, на доске почета в министерстве, два Героя Соцтруда работают…

Знаю я твой завод, Валико. Очень хороший завод. Зачем продаешь?

Тебе, как брату, скажу: деньги нужны. Обком собираюсь купить.

И правильно рассуждает Валико. Играть – так по существующим правилам. Если областной комитет КПСС является реальным хозяином в рамках данной области, то им надо завладеть. Как? Ну, не брать же его, наряду с вокзалами, почтой, мостами и прочими известными объектами – это сложно и может быть связано с неприятностями. Значит – проще всего: купить.

Но продолжим рассмотрение магической формулы: «Тогда я написал в "Правду"»… Действительно, существовал в Советском Союзе народный обычай: писать письма в газету. Но только не для того, чтобы душу излить, а чтобы пожаловаться. Что, дескать, трамваи плохо ходят и кефир несвежий. Самое интересное, что эффективность таких обращений была поразительно высока – особенно на общем фоне практически полного безразличия к так называемым «жалобам трудящихся», подаваемым, также в письменном виде, в соответствующие инстанции. Оговоримся: если человек писал, что трамваи вообще безобразно ходят или что кефир всегда несвежий, то его называли клеветником и злопыхателем – по той простой причине, что не может быть в Стране Советов все из рук вон плохо. Но если он указывал, что нерегулярно ходят трамваи пятого маршрута, причем в период со 19:20 до 20:15, или же что несвежий кефир бывает в магазине «Молоко» по такому-то адресу обычно каждый понедельник, то он становился человеком, радеющим об интересах трудового народа. Почти «рабкором». Это сложносокращенное слово означает «рабочий корреспондент»; рабочие и сельские корреспонденты («селькоры») вместе образовывали могучее рабселькоровское движение, представлявшее собой (цитируя «Советский энциклопедический словарь») «одно из проявлений трудовой и политической активности советских людей».

Воистину непредсказуемые последствия этой политической активности в общем виде могли быть уподоблены пресловутой «русской рулетке», когда в барабан револьвера закладывался лишь один боевой патрон. Также и здесь десятки, если не сотни, писем проскакивали «холостыми» выстрелами, но вдруг одно попадало в масть, оказывалось созвучным текущему моменту, начальство вострило уши, фельетонист получал указание подготовить материал – и будьте любезны. А стать героем фельетона кому же приятно: мало того, что по партийной линии вздрючат, так еще и перед своими, перед номенклатурщиками, неловко: со стыда сгоришь: не потому, что нашкодил, а потому, что попался. Ведь боязнь показаться смешными – это очень серьезно. Мой приятель в свою бытность катался по всему Союзу в качестве внештатного корреспондента разных изданий, вплоть до могущественных «Известий». И от «Труда» он ездил, и от «Учительской газеты», и от «Литературки», то есть от газет нехилых… Приезжал он, стало быть, в тот или иной населенный пункт с командировочным удостоверением для проведения журналистского расследования, шел в горком партии, или в горисполком – по обстоятельствам… «И ты знаешь, чье командировочное удостоверение вызывало самое большое уважение, чтобы не сказать – страх?» – спрашивает он меня как-то в ходе откровенной беседы. – «Ну, известинское…» – пытаюсь угадать я. – «А вот хрена! Крокодильское!» То есть, стать героем критической статьи аж в «Известиях» (напомним, в органе Верховного Совета, он же советский парламент), что не могло не повлечь весьма серьезные последствия и оргвыводы, советский начальник боялся меньше, чем попасться на зуб «Крокодилу». Выходит, всенародный смех для него был страшнее перспективы оказаться привлеченным к административной, партийной или уголовной ответственности.

А кстати: за что именно партийный человек мог быть привлечен к партийной ответственности? Ясный и недвусмысленный ответ дает нам Устав КПСС: нарушение партийной морали – это обман партии, нечестность и неискренность перед партией, клевета, бюрократизм, бытовая распущенность и т. п. Думается, что последняя позиция – пресловутое «и т. п.» – была чревата в наибольшей степени: ведь нет такой вещи (темы, вопроса, деяния, проступка), которую при желании нельзя было бы отнести к этой зловещей и загадочной категории. Уличенный же в том или ином проступке мог схлопотать от рук своих товарищей одно из следующих взысканий: сначала ему ставили на вид, затем объявляли выговор (или строгий выговор), далее же следовал выговор (или строгий выговор) не простой, а с занесением в учетную карточку. Как любили говаривать в народе: закатили строгача с занесением. И, наконец, крайней мерой наказания являлось исключение из рядов партии. А вот быть исключенным из рядов – это хана, облом и абзац… Ведь одно дело не состоять в КПСС – это «всего лишь» означает, что человек недостоин такой чести. Впрочем, как понимать это «всего лишь»? А понимать надо так, что человек этот – беспартийный. А раз так – он не вправе занимать посты, начиная с того определенного уровня, который сам по себе обеспечивает доступ к кормушке, подразумевающий приличную зарплату плюс прочие блага и льготы, причем самого разного рода, включая, скажем, и право поехать в заграничную турпоездку. И это, разумеется, не говоря уж о загранкомандировках. Потому-то, собственно говоря, и брали в партию далеко не каждого.

Так вот, не будучи членом КПСС, человек не мог даже претендовать на пристойное (или, прямо скажем, хлебное) место в советской иерархии. Неприятно, разумеется, но, в общем, терпимо. Жить, в принципе, можно – правда, постоянно ощущая себя при этом человеком второго сорта. А вот не быть комсомольцем… Ведь в члены ВЛКСМ (Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи) затаскивали всех поголовно, еще в школе, как только человеку исполнялось 14 лет, и человек пребывал в этом качестве до 28 лет, пока членство в ВЛКСМ не прекращалось автоматически – это называлось «выбыть по возрасту» Собственно говоря, само по себе членство в ВЛКСМ не давало никаких особенных преимуществ и не значило практически ничего, кроме обязанности платить членские взносы. А вот если НЕ состоять в этой славной когорте… Трудно сказать, что хуже: то ли тебя не сочли достойным, и тогда ты, выходит, человек совсем уже дрянь с точки зрения коммунистического социума, то ли ты сам того не захотел, каковое нехотение является деянием едва ли не криминальным. Ну, а коли ты состоял, а потом тебя исключили – значит, на тебе вообще негде пробы ставить. Потому что из комсомола вылететь можно было лишь в крайнем случае: скажем, за фарцовку полагался всего лишь выговор, но если фарцовщик переходил пределы социалистической морали и оказывался в сфере действия уголовного кодекса – тогда, конечно… Поскольку не отдавать же комсомольца под наш гуманный советский суд, а вот исключенного из комсомола выродка – самое оно. Вообще, насколько я понимаю, «партийных» не судили – их сначала вышвыривали из партии, а потом уже отдавали на растерзание правоохранительным органам. Пункт 13 Устава КПСС, принятый на XIX съезде (октябрь 1952 г.), так и гласил: «В тех случаях, когда член партии совершил проступок, наказуемый в судебном порядке, он исключается из партии с сообщением о проступке административным и судебным властям». Интересно, что я не нашел этого или аналогичного пункта в Уставах более поздней редакции.



К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3822




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer1/Gopman1.php - to PDF file

Комментарии:

Майя
- at 2012-04-01 20:20:54 EDT
Ещё забавнее читать переводы на русский язык произведений из американской или английской жизни, когда автор мало знаком с реалиями. Тут такое получается, что нарочно не придумаешь
Самуил
- at 2010-01-27 01:06:50 EDT
Спасибо автору. Эх, как быстро реалии твоей жизни становятся прочно забытым (а новым поколениям — вовсе неведомым) прошлым. Увы-увы! То есть, что советская действительность сгинула — это замечательно. Мое «увы» относится к факту быстротечности нашей жизни... Но не будем о грустном... О машинах. Вспомнился стишок Маршака:

Писательский вес по машинам
Они измеряли в беседе:
Гений — на «зиме» длинном,
Просто талант — на «победе».
А кто не сумел достичь
В искусстве особых успехов,
Покупает машину «москвич»
Или ходит пешком. Как Чехов.

А еще (помните?) магические числа, знакомые всему мужскому населению эсэсэсэрии: 4.12, 3.62, 2.87, 1.49. Даже возраст можно достаточно точно вычислить, если человек, к примеру, жил при "3.62", а эпоху "2.87" не застал. И много, много чего еще. Сейчас уже мало кто вспомнит, что такое головной убор «бескозырка». А уж «бескозырка» применительно к таре горячительных напитков... :)

Правда - Правда
- at 2010-01-27 00:00:31 EDT
Для начала – что такое «Правда»? Эта газета, основанная лично Лениным В.И. в 1912 г.

Поразительное незнание нашей истории! Газета Правда была
основана величайшим сыном еврейского народа Львом Троцким.
http://en.wikipedia.org/wiki/Pravda
The original Pravda was founded by Leon Trotsky as a Russian social democratic newspaper aimed at Russian workers. The paper was published abroad to avoid censorship and was smuggled into Russia. The first issue was published in Vienna, Austria on October 3, 1908. ... A comprehensive agreement to re-unite the party was worked out and tentatively agreed upon. As part of the agreement, Trotsky´s Pravda was made a party-financed central organ.


Victor-Avrom

Б.Тененбаум
- at 2010-01-26 22:51:18 EDT
Превосходная статья - в которой, кстати, обьяснено и происхождение, и смысл псевдоидиомы: "Дрожать как банный лист" :)
В.Ф.
- at 2010-01-26 22:30:25 EDT
Вообще-то говоря, выражение "как банный лист" употребляется обычно совсем в другом смысле, чем у вас написано.
Вот, например:
"...приклеился, как банный лист к N-му месту..."
"Мужчина - как банный лист: сначала он к женщине пристает, а потом смывается..."

И так далее, но всегда в смысле - пристал, приклеился.
Я не встречал выражения "дрожал, как банный лист", бывает дрожит (трясётся) "как осиновый лист".
Да и сам банный лист обычно понимается как лист от веника, которым в бане хлещутся, а не как железный лист.

Майя
НЙ, - at 2010-01-26 20:55:47 EDT
В какой гнусной стране мы жили!