Альманах "Еврейская Старина"

№4(67)

октябрь-декабрь 2010 года

Джеймс Кэрролл

Меч Константина

Церковь и евреи. История

Перевод Игоря Юдовича

Часть седьмая « Церковь и Гитлер»

(окончание. Начало в №9(81) и сл.)

Чем века подходят ближе,

Тем трудней о них писать»

А. Городницкий

От переводчика:

Седьмой главой Джеймс Кэрролл заканчивает историческую часть своей книги. В последней, восьмой части – «Призыв к Ватикану III», он обращается к католикам с программой будущего. Обращается к простым католикам, явно через голову церковной бюрократии, совершенно очевидно не веря в возможность реформы сверху. Реформа, по его мнению, должна положить конец христианской традиции презрения к иудаизму, как религии, и к евреям, как онтологически другим. Такая двухтысячелетняя традиция Церкви, превратившаяся в культурную особенность людей Западной цивилизации, стала одной из важнейших причин, приведших к Холокосту, и покрыла Церковь несмываемым пятном позора. Хуже, что, согласно Кэрроллу, в сегодняшней политике и теологии Церкви по-прежнему не искоренены корни будущих холокостов. Реформа – по Кэрроллу – должна предусмотреть:

Исключение антииудаизма из Нового Завета;

Исключение идеи непогрешимости папы и радикальное ограничение власти понтифика;

Разработка новой христологии;

Первичность демократических подходов, включая религиозный плюрализм;

Честное изучение своей истории, искреннее признание вины и покаяние.

Восьмая глава адресована католикам.

Седьмая глава адресована католикам и евреям. Может быть, к евреям, в первую очередь.

Вся седьмая глава посвящена совсем недавним событиям, приведшим к гибели шести миллионов евреев. Русскоязычный читатель достаточно хорошо знаком с европейской историей 1933-45 годов. Но позволю предположить, что внимательного читателя в предлагаемой главе ожидает много неожиданного. Взгляд на Холокост глазами честного христианина, открывающего нам незнакомые страницы соучастия и поддержки нацистского режима Германии католической Церковью, как ее иерархией, так и миллионами рядовых католиков, дает нам возможность увидеть это страшное время с новой, неизвестной нам стороны. С весьма и весьма неприглядной стороны.

От христианского антииудаизма к антисемитизму «окончательного решения»

История, рассказанная в этой книге, достигла своей кульминации в Германии, где в двадцатом столетии был сыгран последний акт пьесы, написанной на тему европейской ненависти к евреям. Нет никакого сомнения, что католическая Церковь виновна в своем молчании во время осуществления «окончательного решения» и в молчаливой поддержке злобного нацистского антисемитизма, который питал механизм геноцида. Но наше расследование должно пойти глубже, найти ответ на вопрос, каким образом выбранная Церковью политика привела к последствиям, которые поставили само существование евреев к риску как евреев, к каким последующим выборам Церкви привели эти последствия и каким образом это сказалось на судьбе евреев как евреев?

Современные ученые-гуманитарии серьезно относятся к различию между «строгой» и «слабой» причинностью, понятиям, которые исходят из философского различия между необходимым и достаточным. В этой книге я пытаюсь показать, что утверждение о том, что Гитлер был обязательным порождением христианства было бы слишком большим упрощением. Ничего не было абсолютно детерминированного в приходе нацизма, как если бы это был единственно вероятный результат развития событий, начиная с обвинения в богоубийстве и дальше через крестовые походы и инквизицию – вплоть до трагического смешения антимодернизма с антисемитизмом. Без этих прядей в ткани европейской истории нацизм, фашистское движение, организованное вокруг ненависти к евреям, конечно же, не был бы тем, чем он стал, но история не сводится к простому эффекту домино. Мы в этой книге не один раз показывали вполне вероятные повороты истории.

Специфическое зло Адольфа Гитлера не только не исходило из религиозный предсказаний, но и христианство не было его единственным источником. В одинаковой степени он впитал в себя как идеи нерелигиозных расистов, создателей колониальных империй, предшествующих ему на мировой сцене, так и идеи религии, в которой он был рожден и которую извратил; обе составляющие были одинаково важными в его идеологии.  Но, если придерживаться правды, нельзя не сказать, что расисты-колонизаторы, во всяком случае в период начальной экспансии, маршировали по далеким континентам под знаком креста. Когда с «Церкви как таковой» в противовес ее «грешным прихожанам» снимается вся вина в отношении нацизма или когда сквозь зубы признаваемая вина сводится к греху недосмотра, как если бы единственным преступлением было молчание, тогда действительный смысл истории оказывается существенно искаженным. Каким бы в результате не оказался современный нацизм, его корни произрастали из земли, веками хорошо удобренной антиеврейской позицией Церкви и почти непрерывной цепью поддерживаемого Церковью прямого насилия против евреев. Каким бы языческим не оказался нацизм, он был вскормлен на отравленной пище наиболее важной части церковной идеологии – ее теологии.

В нашем рассказе мы видели, как противоречивое отношение к евреям времен Августина со временем превратилась в смертельную паранойю, страх перед тем, что еврейская кровь незаметно, но верно разлагает христианское общество. Это привело, в свою очередь, к попытке общества очистить себя от «чужого» и заведомо паразитирующего элемента, как, например, случилось с conversos. Так возник новый – и гораздо более кровавый – вид ненависти, чем простая ненависть к «чужакам», к которой обычно сводят христианский антииудаизм. То, что эта дьявольская ненависть к евреям обычно пряталась под поверхностью «нормальной» ненависти никоим образом не опровергает тот факт, что она была существенной частью наследства, которое нацизм получил от Церкви. Именно поэтому попытка оправдать «Церковь как таковую» или свести вину к тому, что Церковь не сделала между 1933 и 1945 годами не только бесчестна, но и аморальна.

Существующие попытки представить католическую Церковь дрожащей от страха перед угрозами Гитлера, не сопротивляющейся из трусости не выдерживают никакой критики. Достаточно вспомнить совсем недавнюю победу в ожесточенной борьбе Церкви против Kulturkampf времен Бисмарка (этой борьбе в книге посвящена следующая глава. – Примечание переводчика). Нет, эту Церковь трудно обвинить в трусости. Не было причиной и то, что непримиримо жесткое отношение Церкви к большевизму привело к более мягкому отношению к естественному врагу большевизма нацизму. Другие обычные объяснения, как, например, то, что Церковь была так поглощена заботой о сохранении своей власти и своего положения, что не могла рисковать из-за евреев, тоже не объясняют случившееся. Нет – нацизм, присосавшись к глубокому и всегда свежему резервуару христианской ненависти к евреям, сумел вовлечь католическую Церковь в дичайшее преступление истории, сделать ее, по существу, соучастником преступления. То, что Церковь сознательно никогда этого не хотела, не отменяет того факта, что она это сделала.

Совершенно очевидно, у Гитлера были предшественники в осуществлении геноцида. Сталинский террор и организованный голод на Украине 1932-33 годов, истребление армян турками во время Первой мировой войны, массовое убийство европейцами коренного населения дальних колоний, начиная с Канарских островов в 1478-м и продолжая в Америке, Австралии, Азии и, наконец, в Африке в начале двадцатого столетия. То, что начало геноцида народов Нового Света совпало по времени с изгнанием евреев из Испании не должно остаться незамеченным. Религиозное рвение в обоих случаях было решающим. Вся история европейского империализма, начиная с пятнадцатого столетия, является последовательным движением, в котором сначала чужих объявляли проклятыми после их смерти, потом – проклятыми при жизни; сначала, не заслуживающими сравнения с «людьми» наконец, не заслуживающими называться людьми. Церковь на заре колониальной эпохи была совершенно уверена и уверяла других, что в новых землях некрещеные принадлежали к окружению дьявола.

Эпоха Просвещения и передовая наука того времени, безусловно отказавшись от религиозного объяснения окружающего мира, тем не менее, добавила свое «подтверждение» старым предрассудкам Церкви. Чарльз Дарвин (1809-1882) распространил свои идеи «выживания сильнейшего» на расовые, этнические и национальные группы людей. Подобно определенным сортам трав, способным выжить в изменяющейся окружающей среде, некоторым расовым группам – по Дарвину – суждено выжить и развиваться, в то время как судьба других – захиреть и исчезнуть. «В некоторый момент в будущем, не очень удаленный, если говорить о столетиях, – писал Дарвин в "Происхождении человека", – цивилизованные расы почти определенно уничтожат и заменят на земле расы варваров».

Шведский писатель Свен Линдквист, говоря о наследии европейского колониализма, замечает: «Мы бы хотели, чтобы геноцид начался и закончился с нацизмом». Но это не так. Гитлер в огромной степени был типичным продуктом религиозных и расовых представлений, берущих начало, возможно, в антиеврейских проповедях святого Иоанна Златоуста или святого Амвросия и, определенно, в паранойи Торквемады, борющегося за чистоту христианской крови. Арка, соединяющая эти две основополагающие колонны, достигла своей высшей точки во время «германизации» Дарвина в работах Ницше, во всяком случае, в представлении нацистов. Гитлеровская всеохватывающая расистская идеология была «вульгарной версией» – по словам одного ученого – социального дарвинизма, который был весьма популярен в то время как среди интеллигенции так и среди толпы. Это была общепринятая культурная и политическая идея времени. «Воздух, которым Гитлер и все остальные люди западного мира дышали во время его детства, был пропитан убеждением, что империализм был биологически необходимым процессом, который согласно законам природы приведет к неминуемому уничтожению низших рас. Это было убеждение, стоившее жизни миллионам людей еще до Гитлера, который добавил в дьявольский котел свое крайне персональное видение проблемы».

Хотя Гитлер максимально исказил в нужном ему направлении «достижения» предшественников, тем не менее, в большой степени он явился их наследником. Такое искажение было доведено им до абсолюта в отношении евреев. Когда нацизм определил евреев, как отрицательных других, противопоставляя им стоящих на другом полюсе арийцев, он лишь следовал давней европейской традиции, без всякого сомнения существующей до рождения Гитлера. Сегодня нам абсолютно ясно, что такая традиция, такое представление о сути вещей основаны на представлениях христианства, являющихся фундаментом христианства. Определение евреев как «отрицательных других» служило цели самосохранения Церкви, было её “modus operandi” на протяжении всей истории, начиная с Евангелия от Иоанна до проповедей Лютера, от святого Амвросия до преследователей Дрейфуса. Антисемитизм являлся непрерывно задействованным организационным принципом, основой протестантского и католического самоопределения личности (выделено переводчиком). Для подтверждения этого принципа время от времени на жертвенный алтарь приносились отдельные евреи и целые еврейские общины. Мы видели это много раз. И мы также видели, что происходило, когда в очередном вывороте больного европейского воображения евреи из простых ненавистных чужаков превращались в евреев-паразитов, подрывающих основы общества изнутри.

Мы должны наконец задать вопрос, который подразумевался на протяжении всей этой истории. Поскольку мы прослеживаем не простой поток безличной силы провидения, а последствия свободного, пусть даже ограниченного в возможностях человеческого выбора, мы должны показать, как последовательный выбор пути католической Церковью привел к кульминации, в которой была уничтожена Маделин Дрейфус Леви вместе с миллионами других. В поисках ответа мы должны вернуться в девятнадцатый век и увидеть, как древняя ненависть к евреям была использована и многократно усилена борющейся за само свое существование католической Церковью, как выбор Церковью такого пути привел непосредственно к Холокосту.

Уровень отсчета: Церковь против Бисмарка

Карл Маркс умер в 1883 году в возрасте 64 лет. К тому времени его имя широко отождествлялось с социальными конфликтами в Европе. Революционное столетие, совпавшее по времени с жизнью самого Маркса, смертельно напугало многих европейцев. Со страхом – и не без основания – они ожидали дальнейшего социального ожесточения. «Люди сами делают свою историю, – еще раз повторим слова Маркса, – но они её делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых». Мы говорили раньше, как умершие поколения его предков-раввинов могли тяготить самого Маркса, но вполне вероятно, в этом случае он мог говорить о тягости – лично для него – всех тех сил религиозного анахронизма, которые противостояли практически всему, что он надеялся привнести в мир. Маркса особенно раздражало то, что эти силы, «вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освящённом древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории». Возможно, самые страшные персональные кошмары в конце его жизни были как раз связаны с тем, с каким успехом его враг, римско-католическая Церковь, добилась именно этого.

«Религия – это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа». Последующие поколения революционеров сведут это острое наблюдение к бездумному лозунгу, с помощью которого будут убеждать в бесполезности использования религиозной веры в борьбе за политические изменения. Но подобно, скажем, польскому коммунистическому режиму, который совершенно не понял знáчимость многомиллионного митинга на окраине Кракова в 1979 году во время проведения мессы Каролем Войтыла, более известным как папа Иоанн Павел II, эти революционеры не смогли оценить влияние на мир вырвавшейся на свободу религиозной мысли.

Девятнадцатое столетие было столетием национализма, и обычно католическую Церковь того времени представляют его главным врагом. Но, наверно, правильнее будет сказать, что вместе с яростным сопротивлением национализму Церковь одновременно реформировала саму себя вокруг националистической идеи. Начиная практически с того времени, когда Маркс высказал свой религия-как-опиум тезис, Церковь начала успешную контрреволюцию. Под маской иступленной приверженности обрядам, культу и предрассудкам Церковь незаметно вовлекла свою паству в чистосердечное использование важных символов, лозунгов, митингов и демонстраций – свою собственную версию «имен, боевых лозунгов и костюмов», которые подтолкнули, придали новую энергию новым национальным движениям во Франции, Италии и Германии. То, что Маркс высмеивал как уход от действительности в другой мир – все эти массовые молебны, поклонение чудесам и «средневековую» догосударственную отсталость – станет в последние годы столетия удачным примером успеха коварной политики, очевидные достижения которой только усиливались полным отрицанием Церковью самого утверждения, что новое религиозное движение было хотя бы в самой малой степени политическим.

Мы уже видели предпосылки этого в карьере Пия IX, который после избрания папой в 1846 году выглядел лидером прогрессивного движения. Но в 1848 году он был вынужден бежать из Рима после захвата города итальянскими националистами. Он смог вернуться только в 1850 году при поддержке французских и австрийских штыков, опрокинувших республиканцев. Пережитое сделало его постоянным врагом итальянского национализма и, как следствие, всех сил так или иначе связанных с модернизмом. Пий IX остался в памяти автором двух яростных манифестов, написанных в его поздние годы. Первым был «Syllabus Errorum» (1864), в котором он осудил все идеи, лежащие в основании теории демократического плюрализма, начиная со свободы совести и кончая принципом терпимости. Вторым – доктрина папской непогрешимости, как она была определена на Ватиканском соборе 1870 года. Желаемым результатом этих двух манифестов было сделать папу центральной фигурой жесткой и однозначной католической идентичности, подобно тому, как националистические движения определяли себя вокруг жестких и непреклонных лидеров: Наполеона, Гарибальди или Бисмарка. Парадоксально, но по мере того, как враждебные Церкви национально-государственные силы разных стран на протяжении десятилетий отбирали церковную собственность, дробили и ликвидировали аббатства и епископства, одновременно они способствовали усилению власти папы и укреплению ультрамонтанства, тому, что все больше и больше французов, австрийцев и немцев направляли свой взгляд «поверх гор» в направлении Рима в расчете на поддержку и указание направления деятельности. Широкую, хотя и не всеобщую поддержку католиками доктрины папской непогрешимости нельзя понять в отрыве от ее защитного характера, по существу политического решения, принятого для оказания поддержки находящемуся в осаде главе римско-католической Церкви.

Как мы видели, «Syllabus Errorum» и догма непогрешимости вызвали быструю и острую реакцию врагов Церкви во Франции. Но то же самое произошло и в Германии. «Сколько воинских дивизий у папы?», – с издёвкой спрашивал Сталин. Но как узнали последующие советские лидеры, особенно после краковских событий, у папы существовали другие возможности показать свое влияние. (Наверно, не зря существует высказывание: «Никогда не забывайте о легионах Марии»). Вспомним, что задолго до ««Syllabus Errorum» и доктрины непогрешимости Пий IX принял решение, возможно, стратегически более важное, хотя и не замеченное в то время противниками папы. В 1854 году он декларировал догму «непорочного зачатия» как важнейший элемент католической веры. Это событие большинство католиков считает первым формальным действием, основанным на догме непогрешимости: оно было декларировано против воли епископов, обсуждавших этот вопрос на Генеральной ассамблее. Не всем католикам понравилась такая решимость папы.

Сама идея, что непорочная дева Мария была зачата вне «первородного греха» (догма не относится к зачатию Иисуса девой Марией), уже довольно долго была весьма популярна в католицизме, но папа выделил и придал ей особое значение для усиления культового и теологического значения образа Марии. Это проталкивание Марии на новое, гораздо более высокое место в иерархии священных символов совершенно очевидно служило главной цели: связать образ Марии с образом папы. Возвышение Марии, конечно, способствовало возвышению папы, но гораздо важнее, что отныне Девственница превратилась из образа в символ, вокруг которого могли объединиться неуверенные, обиженные, беззащитные католические массы.

То, что внешне религиозный акт провозглашения догмы был одновременно простым политическим ответом на оскорбление, которому подвергся папа только четыре года назад, стало ясно через четыре года, когда Девственница сама «позаботилась» это подтвердить. 11 февраля 1858 года мать Иисуса явила себя крестьянской девочке Бернадетте Собиро (Бернарде Субиро, в другой русскоязычной традиции. – Примечание переводчика) во французском городке Лурд. В дальнейшем стало известно, что в течение следующих шести месяцев святая Мария общалась с девочкой еще семнадцать раз. В следующие несколько недель после первого явления до 20 тысяч истовых католиков прибыли в городок, хотя никому из них, кроме девочки, Девственница так и не явилась. Существенно, что, по словам Бернадетте, во время своего самого первого явления дева Мария открыла свое имя словами: «Я – непорочное зачатие». Пий IX немедленно объявил, что он видит в этом «знак, оправдывающий его провозглашение» и подтверждение его права на абсолютный авторитет в Церкви. Католики хлынули в Лурд в неисчислимых количествах; даже в наше время до двух миллионов человек в год совершают паломничество в Лурд и к небольшому ручью поблизости, с которым связывают чудесные излечения. (Пятьдесят восемь «чудес» – случаев излечения – официально признано Церковью). Последний случай произошел в 1987 году: в 1999 году Церковь объявила его «вмешательством нашей Лурдской святой».

Обновленный и широко воспетый акцент на чудеса в середине девятнадцатого столетия можно понять только в контексте жесткого ответа Церкви на научно-естественный натурализм современного мира. Католики ответили на насмешливое либеральное отрицание их религии как примитивного суеверия поднятием на недоступно высокую ступень именно того, что люди вне религии видели как суеверие. Явления девы Марии внезапно стало важнейшей составляющей католической жизни в Европе. Очень скоро сотни ее явлений были отмечены в Европе. Для того чтобы удержать народную эйфорию под контролем и направить ее в нужное русло служения церковным социальным и политическим целям прелаты Церкви были весьма осторожны в утверждении определенных стандартов достоверности феномена. Это позволило сохранить контроль над мощным проявлением нового типа католицизма.

Кроме Лурда и в примерно то же самое время началось продолжавшееся несколько десятилетий официально утвержденное явление девы Марии в Ла Салетт и Понтмейне во Франции, Помпеях в Италии, в нескольких городках Ирландии – если назвать только самые популярные. «Чудо» везде сопровождалось многотысячным движением паломников. То, что такой фон социальной возбужденности, спровоцированный политическим решением, был важнейшей составляющей тенденции наиболее отчетливо проявилось во время явления девы Марии в Фатиме, в Португалии в 1917 году. Пророчества Марии, открытые трем девочкам-пастушкам, о том, что Россия «вернется в лоно религии» после того, как ее «ошибки» распространятся по всему земному шару, стали важным инструментом в объединении католиков в борьбе с тогда еще только возникающими силами коммунизма. По повелению «фатимской» Марии каждая католическая месса с тех пор включала специальную молитву за возвращение России в лоно веры, традиция просуществовала до конца 1960-х. Не более чем случайностью было то, что покушение на папу Иоанна Павла II 13 мая 1981 года на площади святого Петра совпало с днем празднования Нашей Девственницы из Фатимы, годовщины ее первого явления. Но папа не преминул послать важный политический сигнал, связав еще один раз свою судьбу со святой Марией: он объявил, что именно ее чудодейственное вмешательство является истинной причиной его спасения. После этого его усилия «вернуть Россию» обрели новую силу.

Начиная с середины девятнадцатого столетия и до его конца, главными врагами Церкви были многочисленные националистические движения с их собственными «именами, боевыми лозунгами и костюмами», если еще раз вспомнить фразу Маркса. Согласно гарвардскому историку Дэвиду Блэкборну, (на его исследования развития религиозной ситуации в бисмарковской Германии мы будем широко опираться в этой главе), «паломнические знаки, гимны в честь Марии и исцеляющие чудо-ручьи стали для католической массы, постоянно ожидавшей сверхъестественного, новым набором символов». Еще важнее, что само чувство набожности особой сверх интенсивности, ставшее для католиков определительным признаком, по которому они могли отличать себя от других – врагов Церкви – соответствовало патриотизму особой интенсивности граждан вновь образованных стран. И хотя эта новая набожность формально была сосредоточена на образе Марии, непосредственный политический выигрыш от нее получил папа, связавший свое имя с именем Марии. Папа сумел воспользоваться религиозным движением масс для усиления своей политической цели. Как сказал по этому поводу Блэкборн: «Понтификат Пия IX показал, что Церковь смогла успешно направить мощное течение набожности масс в нужное ей русло; что использовав страхи и незащищенность рядового католика, так ярко проявившие себя в явлениях девы Марии, Церковь смогла придать им смысл новой церковной формы. В период, ограниченный антицерковными вызовами 1848 года и общеевропейским государственным антиклериканским противостоянием 1870-х, явления девы Марии стали важным признаком мироощущения католических масс; одновременно они стали потенциально важным оружием в руках Церкви».

Говоря о деле Дрейфуса, мы отмечали, что одной из групп, высоко поднявшей знамя антисемитизма во Франции, были священники религиозного ордена успения, издававшего La Croix. Мы также отмечали, что именно эти священники были среди самых активных организаторов рекламы и паломничества в Лурд. Они учредили Французский комитет паломников, под опекой которого более трех миллионов человек посетили Лурд в одном только 1873 году. Вполне возможно, что такой подъем набожности у католиков стал прямой реакцией на убийство коммунарами парижского архиепископа и – вспомним заодно – прославлением этого события Карлом Марксом.

То, что массивная программа «новой» набожности, связанная с девой Марией и не менее массивная антисемитская программа во Франции были осуществлены одними и теми же людьми далеко не случайно. В основании и той и другой был антисемитизм. Вместе с тем, подобно тому, как Ватикан в целях борьбы с модернизмом в течение столетия неоднократно восстанавливал стены римского гетто, а французская церковь эксплуатировала древние страхи и новые предубеждения в борьбе за души своей уклоняющейся паствы, так и все движение ультрамонтанства, направленное на укрепление и утверждение особой роли папы в католическом воображении, использовало антисемитизм как часть своей стратегии. От Жака Корнберга, профессора истории Торонтского университета, я узнал, что первым реально осознал и осудил такую стратегию ведущий теолог германской католической церкви Иоанн Игнац Дёллингер (1799-1890). Дёллингер, профессор церковной истории университета в Мюнхене, первоначально приобрел репутацию как ярый критик Лютера и Реформации. Позже, в статьях и выступлениях, особенно в разгар компании Пия IX против модернизма, Дёллингер категорически отверг кавалерийский наскок на евреев и навешанное на них обвинение в «ошибках» модернизма, на борьбу с которыми папа направил всю силу Церкви. Дёллингер тщательно изучил и проанализировал взаимосвязь между антисемитизмом и борьбой христианства за власть. «Судьба еврейского народа, возможно, является самой волнующей драмой в истории человечества». Как человек своего времени, Дёллингер одновременно противостоял двум направлениям, полностью поглотившим жизнедеятельность Церкви: борьбе с революцией, определяемой еврейским социализмом и борьбе с материализмом, определяемым еврейской жадностью.

Дёллингер резко осудил решение Пия IX в 1867 году причислить к лику святых одного из самых одиозных испанских инквизиторов шестнадцатого столетия дона Педро де Эпилае. Корнберг говорит: «Дёллингер был уверен, что канонизация инквизитора служит прямым целям компании папы против католиков-либералов. Папа выделил человека, который санкционировал принудительное крещение евреев, после чего юридически обосновал пытки новообращенных для доказательства их искренности. Дёллингер считал, что сама суть инквизиции заключалась в усилении института папства в целях «подтверждения узаконенного владения... жизнями и частной собственностью людей». В этом смысле, доктрина о папской непогрешимости была логическим продолжением и кульминацией инквизиции». Не удивительно, что Дёллингер открыто высказал несогласие с решениями Ватиканского собора, за что в 1871 году был отлучен от церкви. Но позиция Дёллингера была абсолютно ясной. По словам Корнберга, «Дёллингер связал средневековую антиеврейскую враждебность с политикой насилия и папским принуждением в мирской и религиозных сферах, таким образом указав на тот простой факт, что у евреев и католиков-либералов один общий враг. Ненависть к евреям в Средние века произрастала из тех же корней, что и победа ультрамонтанства, «Syllabus Errorum» и доктрина непогрешимости – из веры, что «только нам дано владение правдой спасения», усиленной полным отсутствием уважения к «праву других на независимые действия».

Корнберг пишет – и это возвращает нас к теме возможного развития событий по совершенно другому пути – что немецкий католик-теолог «не считал, что антиеврейская враждебность Церкви в девятнадцатом столетии исходит из официальной католической доктрины, но скорее являлась результатом защитного ультрамонтанского мышления. Виновата не «сущность» католицизма, но те, кто в желании защитить католицизм от «загрязнения» идеями современности, пошли на позорный союз с антисемитизмом».

В 1881 году Дёллингер был главным докладчиком на собрании ведущих немецких католических теологов-интеллектуалов мюнхенской академии. Тема его выступления – «Евреи в Европе» – и его главная цель, как он сказал в самом начале, была в том, чтобы «показать, как моток пряжи [евреененавистничества] постепенно раскручивается в направлении, которое сегодня никто не может предугадать». Но он сам сделал именно эту попытку – предсказать будущее. После подробного изложения истории, во многом рассказанной нами в данной книге, Дёллингер вернулся к фундаментальному источнику христианского антисемитизма: «Ложная и отталкивающая заповедь, утверждающая, что человечество призвано бесконечно мстить невинным наследникам за грехи и ошибки их отцов, слишком долго владела миром, запятнала все европейские страны неисчислимыми мерзкими и отвратительными делами, от которых мы в ужасе отворачиваемся». Как историк, он поставил себе ту же цель, что я пытаюсь провести в этой книге: показать «как История, путеводитель нашей жизни, указывает нам в своем зеркале отражение прошлых ошибок, чтобы предупредить от принятия новых, надвигающихся на нас».

Но и он не понимал в полной мере, куда все катится.

Дёллингер был большим исключением из правил.

В гораздо большей степени оппозиция абсолютизму Пия IX шла из внешнего секулярного мира и нигде она не проявилась более воинственно, чем в Германии. Эта оппозиция не имела ничего общего с церковным антисемитизмом. В истории Германии девятнадцатое столетие началось в 1805 году, во время наполеоновских войн, когда австрийский император Фрациск (Франц) II отказался от короны императора священной Римской империи. На этом практически закончилась историческая линия династий, которая, пусть и не без временных разрывов, исходила от средневековых германских королей, начиная с Фридриха Барбароссы около 600 лет назад. По мере продвижения столетия, различные немецкие государства то противостояли, то заигрывали друг с другом, пока окончательная победа Пруссии над Францией в 1870 году не привела канцлера Отто фон Бисмарка к реальной возможности объединения немецких государств в новую Германскую империю. Бисмарк, рожденный в 1815 году, решающий год Венского конгресса, был сыном прусского аристократа. Он был циничным провидцем, для которого восстановление германской славы было абсолютным приоритетом. 18 января 1871 года, после сложных манипуляций Бисмарка, прусский король Вильгельм I был коронован как германский император. Коронация произошла в Зеркальном зале Версальского дворца. В Берлине был созван новый Рейхстаг, избираемый народом парламент, представляющий более чем две дюжины государств, королевств, княжеств и свободных городов, отдельные лоскуты, которые Бисмарк начал сшивать в единое национальное государство.

Для того чтобы объединить столь различные силы в единое целое нужна была национальная идея, объединяющая всех. Такой главной объединяющей идеей для различных политических и региональных фракций он выбрал борьбу с «внутренним врагом». Этим врагом была католическая Церковь. Вспомним, что религиозные войны Реформации закончились мирным договором 1555 года, который определил четкие и ясные границы между католическими и протестантскими государствами в рамках германского мира, и все время границы строго соблюдались. Пруссия была центром протестантской части, а Австрия – католической, но Бисмарк предусмотрительно не включил Австрию в новую империю, чтобы придать католикам статус явного меньшинства в Германии. Соотношение было две трети к одной, причем католическое население было в основном сосредоточено в пограничных регионах: Саарской области, Рейнских землях, Эльзасе и Лотарингии – все они находились в постоянном территориальном споре с Францией, и в Силезии, в культурном отношении более связанной с католической Польшей. Германский патриотизм католиков пограничных районов находился под сомнением и, надо честно признать, многие из них ненавидели Пруссию. Бисмарк контролировал протестантские церкви и понимал, что для полного контроля империи необходимо контролировать и католиков.

Бисмарк был консерватор и по своему духу защитник старого порядка против «декадентства» либерализма, но ему совершенно необходима была поддержка либералов в новом Рейхстаге. Для этого надо было найти способ привлечь их на свою сторону, что было еще одной важной причиной назначить общим врагом именно католическую Церковь. Так как в свое время Пий IX совершенно ясно предназначил Церкви лидирующую роль в борьбе с модернизмом, то такой политический трюк был сравнительно легким делом. Либералы, в свою очередь, изо всех сил пытались ограничить диктаторские замашки Бисмарка и, несмотря на многочисленные нарушения им базовых либеральных принципов терпимости, больше всего хотели, чтобы Железный канцлер направил свою доминирующую волю на кого-нибудь другого. Таким образом, либеральные и консервативные элементы новой Германии объединились в совместной борьбе против католиков.

Атака началась с закрытия в середине 1871 года католического бюро в Прусском министерстве образования, а затем принятия Рейхстагом в конце года так называемого «Закона церковной кафедры». Это положение, направленное против католических священников всех рангов, объявляло незаконным любую критику государства с церковного амвона. После этого на всех уровнях началась массовая антикатолическая истерия, включавшая высылку священников и монашенок из страны, компанию по лишению епископами их мест, закрытие школ, конфискацию церковного имущества, разгон католических собраний и церковных служб, запрет на католические светские организации и открытая вражда с Ватиканом. Кампания, в общем, называлась Kulturkampf, слово было изобретено, как ни странно, прогрессивным политиком и означало – борьба культур, или, как консервативный американский политик Патрик Бьюкенен мог бы сказать – война культур. Kulturkampf продолжалась с 1871 по 1887 год и охарактеризована одним из живших тогда католиков, как «репрессии Диоклетиана». Мы будем исследовать это время во всех деталях для того, чтобы показать как римско-католическая Церковь, столкнувшись с безжалостной, рассчитанной и систематической попыткой ее уничтожить, смогла организовать и поднять на борьбу католические массы. Попутно важно отметить, что в эту борьбу были вовлечены католики на всех уровнях: от простых мирян, до Ватикана. В этом смысле, борьба Церкви против Бисмарка позволяет определить уровень, относительно которого мы позже будем оценивать поведение Церкви в ответ на вызовы Гитлера.

В 1871 году коварный Бисмарк назначил первым послом имперской Германии в Ватикане аристократа Густава фон Гохенлоэ. На первый взгляд, назначение было разумным политическим шагом, поскольку Гохенлоэ был кардиналом католической Церкви. Но папа был в ярости – назначенный посол был одним из самых решительных противников догмы непогрешимости на Ватиканском соборе всего лишь год назад (Дёллингер был отлучен от церкви в том же году за подобные мысли). Папа не принял верительные грамоты и, после последующего резкого протеста Ватикана, Бисмарк в 1872 году разорвал дипломатические отношения со Священным престолом. «Мы не пойдем в Каноссу», – сказал он, недвусмысленно показывая этим хорошую историческую память немцев: в 1076 году Генрих IV (германский король. – Примечание переводчика) был унижен папой Григорием VII в снегу у замка в Каноссе. Именно после этого антикатолическая компания приобрела особый размах. В 1872 году священникам и монахиням было запрещено преподавать в школах; все иезуиты были высланы из Германии.

В следующем году за иезуитами последовали представители других католических орденов, и, наконец, в мае прусским парламентом были приняты так называемые «Майские законы». Эти законы давали право государству контролировать систему религиозного обучения, назначать священников и поставили епископов под прямой контроль государства. Практически все католические священники Пруссии категорически отказалось подчиняться новым законам. Ответ государства был жестоким: последовали аресты, осуждение на тюремные сроки и высылка священников и даже епископов. Более 1800 священников были посажены в тюрьмы или высланы из страны, огромное количество церковной собственности было конфисковано в пользу государства. В абсолютном большинстве простые католики поддерживали своих священников и во многих городах прошли массовые демонстрации протеста в то время когда полиция или солдаты уводили настоятелей приходов в тюрьму.

В 1875 году Пий IX издал энциклику, которой начал контратаку против Kulturkampf. Содержание документа было поразительным. Папа декларировал «майские законы» недействительными, «так они абсолютно противоречат законам, данным церкви Богом». Он убеждал католиков Германии включиться в компанию «пассивного сопротивления». И, что было самым резким во всей энциклике, своим декретом он отлучил от церкви всех священников, которые сотрудничали с германским государством в проведении «майских законов» в жизнь, так называемых государственных священников. «Многие миллионы» немецких католиков, по словам одного из современников, сделали именно то, к чему их призывал папа; пассивное сопротивление стало решающим ответом на эскалацию Kulturkampf.

Очень скоро девять из двенадцати германских епископов были в ссылке, но, возможно, самый известный акт сопротивления со стороны епископов произошел – еще одно сверхъестественное совпадение – в Трире. В этом городе, главном епископате Северной Европы (статус был дан городу еще во времена святой Елены), образовался центр сопротивления произволу Бисмарка. По приказу властей в 1873 году была закрыта известная трирская семинария. Двести пятьдесят городских священников предстали перед прусскими судьями, и многие бежали «переодетыми в простых крестьян, речными капитанами и в одном случае – под видом еврея-торговца; другие по утрам добирались до ближайших деревень и проводили службу нелегально». Их епископ, Матис Эберхард, открыто не признавал «майские законы» и в марте 1874 был арестован. Но полицейским никак не удавалось увести его из собора – вся площадь была заполнена протестующими католиками. По словам биографа Эберхарда, «люди падали на землю, рвали на себе волосы, везде был слышен плач и жалобы, которые разрывали душу». Епископ вышел на ступени собора, поднял руку и благословил свою паству. После этого эмоциональный накал достиг своей кульминации, «возбуждение толпы стало непереносимым; крики, стоны и плач нельзя было вынести; эмоции, поглотившие даже самых стойких людей, были настолько сильны, что всю сцену было просто невозможно описать». Епископ провел в тюрьме девять месяцев.

Трирский кафедральный собор, как мы уже говорили, находился в Liebfrauen-kirche, готическом памятнике архитектуры, посвященном святой Марии. После освобождения из прусской тюрьмы Эберхард говорил о Трире, как о городе «находящемся под защитой» Девственницы. Через несколько месяцев он умер. Можно себе представить разочарование его паствы и последователей, тем более, после того как стало известно, что правительство блокирует назначение нового епископа.

Одним месяцем позже, 3 июля 1876 года, в тот самый день, когда 100 тысяч французских католиков собралось в Лурде на торжествах посвященных открытию статуи Марии, три восьмилетние девочки пошли собирать ягоды в лес в окрестностях Марпингена. Эта деревушка находилась недалеко от Трира и относилась к трирской епархии. «Больше всего, – замечает Блэкборн, – стремление католиков к божественному, в реальном мире полном тягостей и проблем, выражалось в душевной привязанности к святой Марии». В этот день их стремление нашло практическое выражение. Три девочки, как сообщалось, увидели прекрасную женщину, облаченную во все белое. «Кто ты?», – спросили они. «Я – непорочное зачатие», – ответила женщина. Когда это явление девы Марии стало известно, тысячи паломников хлынули в Марпинген. В течение недели, как утверждает Блэкборн, их число достигло двадцати тысяч. Соседняя речушка быстро обнаружила свое чудодейственное свойство, и очень скоро о Марпингене говорили как о германском Лурде.

Все это случилось в разгар Kulturkampf.

Опираясь на исчерпывающие свидетельства Блэкборна, вот что произошло вскоре. 13 июля прусские солдаты силой заняли деревню. Среди домов для постоя солдат был занят и дом местного священника. Солдаты были встречены с откровенной враждебностью. Когда солдаты штыками пытались очистить место сбора паломников, местные шахтеры ответили открытым сопротивлением и солдаты были вынуждены ретироваться. Паломники, тем временем, прибывали во все большем количестве. Явление девы Марии продолжались. В первые три дня сентября более 30 тысяч паломников добралось до Марпингена и 3 сентября Мария явилась девочкам в последний раз. Прусские чиновники изо всех сил пытались ограничить паломничество и каким-то образом принизить значение всего события. Они конфисковывали религиозные образа, непрерывно оскорбляли набожных католиков, всячески препятствовали физическому продвижению людей. Естественно, католики в рамках «пассивного сопротивления» отвечали внешней враждебностью и упрямством. Осенью представители правительства забрали трех девочек под свою опеку, безжалостно их допрашивали и после на месяц отправили в протестантский детский дом.

Все эти меры привели только к еще большему сплочению германских католиков вокруг девочек и более широкому признанию явления девы Марии. В Трире по-прежнему не было епископа (и не будет следующие пять лет); большинство священников были по существу нелегалами, так что роль руководства Церкви в организации сопротивления в данном экстраординарном случае была не существенной. Даже католики первоначально настроенные весьма скептически к чудесам Марии, после последовавшей за ними массовой экзальтации не могли оставаться равнодушными и не оказаться вовлеченными в движение. То, что жертвами государственной политики оказались малолетние дети и то, что в Марпингене многие стали свидетелями многочисленных актов жестокого обращения с рядовыми католиками, не могло не стать поводом, с одной стороны – для осознания германскими католиками собственной правоты, и, с другой – все большего смущения и досады в рядах либералов и протестантов. Блэкборн пишет: «Символы явления девы Марии – кресты на местах, где она обнаружила себя, цветы и зажженные свечи, распеваемые гимны в ее честь – стали одновременно важными символами несогласия и противления диктату государства. Снова и снова католики в Марпингене находили возможность показать свое моральное преимущество и поставить официальные власти в уязвимое и даже смешное положение. «Невинные дети» стали символом морального превосходства против оружия солдат и жандармов». Конечно, Марпинген никогда не стал германским Лурдом. В 1950 годах моя набожная мать обязательно бы там побывала, если бы место было по-прежнему известным. Существовали причины, по которым она, как и большинство католиков, никогда не слышали о Марпингене.

В течение какого-то времени городок стал местом встреч многочисленных организаций германских католиков. Различные общины, католические братства, юношеские клубы всячески подогревали интерес к культу Марии. Либералы и протестанты видели в этом еще одно доказательство примитивного характера католической религии, но для католиков вся подобная деятельность была источником сохранения коммунальной общности, идентификацией, средством существования, религиозным обязательством – всем тем, что государство пыталось разрушить. Шахтеры-католики, буквально несколько лет назад не поддавшиеся влиятельным социалистическим организаторам, желающим объединить их в профсоюзы, сами создали серьезные рабочие ассоциации вокруг культа Марии. (Шахтеры-католики региона организовали всеобщую забастовку в 1871 году. Но их требования не имели ничего общего с улучшением условий работы или с зарплатой, они требовали восстановления права на дневную молитву). В общем, со всем основанием можно сказать, что события в и вокруг Марпингена был важной причиной неожиданной силы, с которой германские католики не только сопротивлялись режиму, но подняли свою общинную и духовную жизнь на новый уровень.

Много позже, молодая девушка, одна из трех девочек, которым явилась дева Мария, призналась, что их заявление о событии было «одной большой ложью». Со временем стало совершенно ясно, что с намерением или без оного, но достаточно серьезная предварительная работа с девочками была проведена до сообщения о «явлении»; девочкам, определенно, подсказали, что надо было сказать. Но ко времени, когда у католиков появились серьезные основания подвергнуть сомнениям все случившееся в Марпингене, Kulturkampf давно стала воспоминанием истории. Марпинген сыграл свою важную роль. После восстановления католической иерархии в районе, Церковь спустила на тормозах общественное возбуждение вокруг городка и рядом расположенного ручья и не утвердила его аутентичность, как это было сделано для Лурда и некоторых других мест. Если бы Марпинген был «узаконен» церковной бюрократией в ранге чудодейственного места, то он мог бы конкурировать с самим Триром, уникальное значение которого, как места паломничества к бесшовному хитону Иисуса (хотя и очень редко демонстрируемого), Церковь хотела сохранить при любых обстоятельствах.

Напомним читателю, что мы интересуемся сопротивлением католиков режиму Бисмарка только для того, чтобы установить уровень, относительно которого мы будем рассматривать сопротивление католиков режиму Гитлера. Далеко не всё сопротивление Kulturkampf было мистическим по своему характеру. Ожидая атаку на Церковь, католики в 1870 году сформировали партию Центра, оппозиционную политическую организацию, которая немедленно выдвинула своих кандидатов на выборы в новый имперский Рейхстаг. Бисмарк, сразу оценивший угрозу, пытался перехитрить Ватикан, пообещав некоторые послабления католикам в обмен на роспуск партии, но Ватикан решительно отказался от сделки.

У партии Центра была только одна задача – защита католического населения Германии. (Не институционные интересы Церкви, что станет главным в политике Святого престола в следующем столетии и что приведет к конфликту Ватикана и партии Центра). На выборах в Рейхстаг в 1874 году партия набрала 83% голосов католиков, но все равно осталась в парламентском меньшинстве. Являясь одной из политических оппозиционных партий, она начала искать союзников в различных географических регионах и среди других партий. Например, партия Центра объединилась с другими в попытке ограничить власть централизованного государства Бисмарка, борясь за создание федерального государства. Поскольку практически все консервативные и социалистические партии были едины в ужесточении законодательства в рамках Kulturkampf, то партии Центра оставалось только протестовать, но в данном случае, протест был громким. Умелое и видимое участие в политических дебатах оказывало сильное впечатление на инертные католические массы, подталкивало их к активной политической борьбе. Партия Центра стала важнейшим инструментом в организации боевой католической прессы. Значительный рост в количестве и тираже газет и их высокое качество привели к тому, что все большее число рядовых католиков понимало нюансы политических маневров и знало людей, готовых отстаивать их интересы. Когда в 1875 году правительство запретило публикацию в газетах энциклики папы, осуждавшей «майские законы», представитель партии Центра зачитал ее полностью в Прусском парламенте, таким образом воспользовавшись статьей конституции, гарантирующей перепечатку всего, что произносилось в Парламенте.

История партии Центра освещает один из удивительных моментов Kulturkampf.

После того, как католики оказались в положении угнетаемого меньшинства их отношение к другому осажденному меньшинству в новой Германии – к евреям – вылилось в формы, которые вряд ли предполагают читатели этой книги. В 1873 году в Германии случилась экономическая депрессия, перекинувшаяся затем на остальную Европу. Вместе с финансовыми потерями резко увеличилась безработица. Предсказуемо, что многие немцы инстинктивно обвинили во всем «еврейских жуликов». Эмансипация евреев в Германии началась только в 1860-х и официальная поддержка властями участия евреев в жизни страны оказалась весьма шаткой. Экономическое давление, перемешанное с расизмом новой школы псевдонаучной евгеники, имевшей огромную поддержку среди интеллектуалов, воспламенило антисемитизм рационального, вольтеровского типа. На другой стороне культурного и социального спектра быстро распространялся растущий народный национализм, определявший евреев как негативных других. Вспомним, что в 1879 году было изобретено само слово антисемитизм. Эта «честь» принадлежит немецкому расисту Вильгельму Марру, чья популярная книга «Победа иудаизма над германизмом» станет боевым оружием следующего поколения. В то время приобрела популярность Антисемитская Лига, ставшая базой последующей Антисемитской партии, которая выиграет места в Рейхстаге в 1882 году. В том же году в Рейнских землях вспомнят позабытое обвинение евреев в ритуальном убийстве. Дополнительное топливо в костер национальной ненависти подливала стратегия Бисмарка, с помощью которой он объединял и контролировал оппозицию, подбрасывая ей в качестве пищи общего врага. Столкнувшись с сопротивлением Kulturkampf, Бисмарк перенес давление на евреев.

В определенной мере, в ненависти к евреям католики ничем не отличались от остальных немцев. Для крестьян был характерен животный антисемитизм, с их представлением о евреях как о «денежных мешках», в то время как средний класс предпочитал «респектабельный» антисемитизм, представляющий евреев «космополитами», окончательными аутсайдерами и разносчиками революций. В 1871 году, в начале Kulturkampf, католический священник Август Рохлинг начал распространение клеветнического произведения «Талмудический еврей», повторявшего все старые обвинения. Когда в начале Kulturkampf католики искали пути восстановления связей с протестантской культурой большинства, многие из них, как их религиозные братья во Франции во время дела Дрейфуса, старались превратить до того не самое главное в жизни Церкви движение антисемитизма в основополагающее. Это не должно показаться неожиданным. Удивительно другое: по мере роста давления прусского государства на католиков в 1870-х среди самих германских католиков возникло противоположное по направлению проеврейское движение, социальный эквивалент теологических предпосылок Дёлингера. На самом деле, это движение подчеркнуло позитивную сторону католического противоречия в отношении евреев, проявившееся в ответе Августина на угрозы Амвросия и в папской традиции Sicut Judaeis. Защита евреев, в конце концов, тоже была католической традицией.

Ни в коей мере не свободные от предрассудков, германские католики покажут себя куда меньшими антисемитами в дофашистский период, чем германские протестанты и либералы или католики Австрии и Франции. Разница объясняется наличием притеснения со стороны государства. В имперской Германии католики и евреи в одинаковой степени были обвинены политической верхушкой в декадентстве. Лояльность католиков Ватикану была приравнена к еврейскому интернационализму; и те и другие не считались патриотами. Довольно неожиданно для обеих сторон их политическая судьба оказалась тесно связанной – одна из политических партий, например, опубликовала «исследование», согласно которому восемь пап фактически были евреями.

Многие католические политики партии Центра не стеснялись пользоваться антисемитскими стереотипами во время предвыборной борьбы, особенно конкурируя за голоса с Социал-демократической партией, но партия в целом отличалась тем, что никогда не поддерживала законодательные и политические акты, направленные против евреев, особенно предложенные Антисемитской партией. Члены Рейхстага от партии Центра всегда голосовали против различных предлагаемых антиеврейских «законодательных ограничений», даже после того, как Kulturkampf давно закончилась. Исследуя различные конституционные предложения, исходящие от партии Центра, историк Эллен Эванс показывает, что партия, часто, сжав зубы, выступала защитником других. «Защищая сначала определенные меньшинства, Центр вскоре стал партией требующей расширения гражданских прав всех меньшинств: поляков и эльзасцев, которых дискриминировали в большей степени как чужих, а не католиков; протестантских групп, таких как датчане и ганноверцы; и даже марксистов и евреев, всегда находившихся под угрозой законодательных ограничений. Таким образом, консервативная в своей основе партия неожиданно стала ведущей силой в отстаивании либеральных свобод и гражданских прав». Позицию партии Центра лучше других определил Эрнст Либер, ее лидер с 1893 по 1902 годы: «Мы, как меньшинство в Рейхе, не забыли то, что случилось с нами. И уже только по этой причине, даже без более высоких рассуждений и более фундаментальных мотивов, мы не можем позволить оттачивать оружие, которое сегодня используют против евреев, завтра – против поляков, послезавтра – против католиков».

По мере того как шли годы Kulturkampf, все большее число немцев понимало, что католики не уступят. Это означало и то, что большинство католиков не отстранятся от Ватикана. Наоборот, чем дольше продолжалась борьба против репрессивного Прусского государства, тем предание и ближе становились отношения немецкой католической церкви и папы. По мере развития конфликта стихали голоса даже самой ограниченной критики в отношении Ватикана. Что касается остальных немцев, то партия Центра обращалась к их разуму, указывая на истинно германскую традицию недоверия к государственному абсолютизму, пыталась разрушить уверенность протестантов и либералов в том, что государственные репрессии никогда не коснуться их самих, таким образом постепенно размывая нерушимое антикатолическое единство в Рейхстаге. На надежды некоторых в правительстве, что примирение с католиками может произойти после неких «актов доброй воли» со стороны Ватикана, заместитель лидера партии Центра Людвиг Виндтхорст ответил в Рейхстаге следующим образом (1875): «Князь Бисмарк является единственным человеком, который может восстановить мир, и в один из дней он его восстановит. Это произойдет тогда, когда он поймет, что он ошибся (смех в зале). И он обязательно поймет, поверьте мне, коллеги, даже если он еще и не подозревает об этом».

Бескомпромиссный папа Пий IX умер в 1878 году и в Берлине надеялись, что новый папа с пониманием отнесется к некоторым ограничениям для Церкви, принятым правительством Германии. Лев XIII, папа, которому, рассчитывая на поддержку, писала Люси Дрейфус, был прагматиком в сравнении со своим предшественником. Желая как можно быстрее покончить с Kulturkampf, он, тем не менее, поддержал немецкую церковь в требовании полного восстановления ее прав. В то же время, не менее прагматичный Бисмарк обнаружил, что во все большем количестве законопроектов и бюджетных вопросов ему необходима поддержка партии Центра, голоса которой могли склонить решение в его пользу. И постепенно Бисмарк стал уступать. Церковь успешно противостояла человеку, которого, согласно Генри Киссинджеру, большому почитателю Бисмарка, «никому никогда не удавалось обвести вокруг пальца».

Антикатолические законы постепенно были отменены, высланным епископам и священникам разрешили вернуться в Пруссию, церковную собственность в основном вернули, права Церкви в области богословского образования и назначения епископов были восстановлены и все вакантные места заполнены. В 1881 году Михаэль Корум, яростный защитник папства, был назначен епископом Трира. В конце, после эффективного католического сопротивления на всех уровнях, а также из-за исходной внутренней несправедливости, Kulturkampf оказалась, по словам Блэкборна «неудобством как для прусского государства, так и для либерализма. В результате, католическая Церковь вышла из конфликта не согнувшейся под давлением и с морально окрепшей репутацией». В 1882 году Ватикан и Берлин восстановили дипломатические отношения. Когда в следующем году умер Карл Маркс – вспомним, что его всеевропейская известность началась после прославления им событий Парижской коммуны и что в том же году началась и Kulturkampf – направление исторического процесса, казалось, окончательно повернулось в сторону Церкви, хотя в Германии должно будет пройти еще лет пятнадцать, пока будут отменены последние антикатолические ограничения.

К 1891 году католическая Церковь в Германии была в безопасности. По этому поводу в Трире под руководством епископа Корума состоялось грандиозное празднование. Престиж Трира был очень высок: только два из 12 немецких епископов были заключены в тюрьму (вторым был епископ Кельна). Торжества вызывали воспоминания о прежней славе северной столицы императора Константина. Всего во второй раз за все девятнадцатое столетие бесшовный хитон покинул свое хранилище Heiltumskammer, скрытое помещение над главным алтарем кафедрального собора, и был открыт для обозрения. Когда последний раз реликвия была показана в 1844 году, то около полумиллиона человек прибыло в Трир. В 1891 году паломников было в четыре раза больше. Все пережитое Церковью, весь ее триумф придали поклонению культа бесшовного хитона совершенно особый смысл. Торжество вылилось на улицы и площади Трира и под руководством одного из самых больших сторонников папы превратилось в политическую демонстрацию, незабываемое напоминание всем, что Церковь, когда она хочет, может противостоять любому давлению.

Эудженио Пачелли и капитуляция германского католицизма

Эудженио Пачелли родился в 1876 году, на следующий год после энциклики Пия IX, протестующей против антикатолической программы Бисмарка. Он рос в семье близкой к Ватикану, и хотя юношей поступил в семинарию, но специализировался не в теологии, а в юриспруденции. Он принял сан в 1899 году, на следующий год после суровой критики ереси «американизма» папой Львом XIII. Критика была последним по времени залпом против того, что виделось как коррупция современного мира. Льва XIII мы помним как социального либерала (его энциклика 1891 года Rerum Novarum была направлена на поддержку рабочего движения). Кроме того, он успешно противостоял антиклерикальной компаниям, подобным Kulturkampf, но на его взгляд Церковь была «совершенным сообществом», а Ватикан, соответственно, был образцом совершенства. Исходя из таких соображений, он управлял Церковью как жесткий властелин. Он посвятил себя усилению показного духовного и теологического доминирования Ватикана, возможно, чтобы возместить временную потерю Папских штатов. Юный Пачелли будет играть роль в следующей фазе этих усилий.

Лев XIII умер в 1903 году. Пришедший после него Пий X (1903-1914) продолжал укреплять политику духовного суверенитета папства над религиозной жизнью католиков в любой части мира. Но еще в большей мере он стремился к буквально тоталитарному контролю над всей бюрократической активностью Церкви, начиная с выдачи разрешений на открытие католических школ и заканчивая назначением епископов. Такая политика требовала от независимых государств осуществлять как дипломатические, так и любые хозяйственные и культурно-социальные взаимоотношения не через местные национальные католические институты, но непосредственно через Ватикан. (Надо заметить, что многие внутригосударственные католические институты были значительно ослаблены отчуждением церковной собственности и изгнанием священников, что было «нормой» во взаимоотношениях национальных государств и Церкви в течение девятнадцатого столетия). Ключевым элементом программы Пия X по централизации власти Церкви стали новые церковные законы (Code of Canon Law), которые дали самому папе беспрецедентную власть над каждым элементом церковной жизни. Конечно, и другие папы, например, Иннокентий III, добивались статуса абсолютного владычества, но они никогда не претендовали на регулирование ежеминутных нюансов литургии, католических ритуалов и хозяйственной практики. Пачелли был одним из двух ватиканских клириков, которые в течение десяти с лишним лет разрабатывали новые законы, официально утвержденные в 1917 году. Свод новых законов определял власть папы как «высшую и окончательную юридическую власть в Церкви как в вопросах веры и морали, так и в аспектах дисциплины и управления делами Церкви во всем мире».

В Европе, где традиционно не было жесткого разделения власти Церкви и государства, где всегда существовало пересечение государственных и религиозных интересов, практическое применение новых законов не могло произойти без кооперации со стороны правительств европейских государств. Для этого совершенно необходимы были серьезные дипломатические усилия Ватикана и Пачелли оказался нужным человеком в нужном месте. Джон Корнвелл, биограф Пачелли, пишет, что задача ведения переговоров и заключения конкордатов (Конкордат – правовой договор, регулирующий отношение государства и католической церкви в какой-либо стране. – Примечание переводчика), которые бы признавали свежие претензии папства, легла на Пачелли. В 1917 году, сразу после посвящения в епископы и после успешного заключения договоров с Сербией и другими странами, Пачелли прибыл в Мюнхен в статусе папского нунция (Нунциатура – посольство Святого Престола. Нунций – посол папы. – Примечание переводчика). Корнвелл пишет, что его «главной задачей в Германии было – ни больше ни меньше – на основе Code of Canon Law навязать верховный папский авторитет епископам, клириками и рядовым католикам». Для этого ему надо было пересмотреть существующие конкордаты со всеми региональными германскими государствами. Окончательной целью было заключение конкордата с самой Германией, который позволит узаконить авторитет Ватикана, особенно в «скользком» вопросе назначения епископов, который омрачал отношения пап с германскими государствами, начиная с одиннадцатого столетия.

Антикатолические подозрения протестантов и либералов Веймарской республики (1919-1933) были не единственными препонами на пути достижения цели. Даже учитывая долгую традицию ультрамонтанства, сами немецкие епископы отнюдь не горели желанием во всем подчиняться папе. Католическая партия Центра, которая вскоре станет одной из самых влиятельных в Веймарской республике, всегда определяла себя защитницей католического населения, а не просто проводником интересов Церкви. Это различие не очень вписывалось в политику Ватикана, опирающуюся на новые законы.

Начиная со времен Kulturkampf, партия Центра выросла в настоящую успешную политическую организацию. В 1919 году с 6 миллионами голосов она уступила только социал-демократам. Твердо придерживаясь центристских позиций во все возрастающем хаосе Веймарской эпохи, партия дала республике пять канцлеров в десяти правительствах 1919-1933 годов. Увы, такой рост влияния и успехов в политическом маневрировании при формировании коалиционных правительств сопровождался потерей интереса к непосредственным нуждам партии, к которым надо отнести связь с другими уязвимыми группами населения, прежде всего, к евреям. Политические решения партии в этот период не однозначны. С одной стороны, партия Центра никогда не поддерживала законодательные акты, направленные против евреев, и лидеры партии резко протестовали против махрового антисемитизма, который по мере ухудшения состояния немецкой экономики все больше заражал общественное мнение. В этом, кстати, партия Центра получала поддержку из Ватикана, который также выступал с критикой слишком очевидных антисемитских проявлений (подобная критика никогда не будет звучать после 1933 года).

С другой стороны, на местном уровне в критические 1920 годы политические деятели партии не стеснялись эксплуатировать антисемитские предубеждения избирателей, действуя точно так, как и их политические противники. Пресса партии Центра все больше обращалась к антисемитским инстинктам своих читателей, акцентируя внимание, скажем, на евреях-ростовщиках. И все же, на протяжении двадцатых годов партия Центра оказывала отрезвляющее влияние на германскую политику, а католики, сосредоточенные в основном в сельской местности и небольших городах, сохраняли дистанцию от демагогов, все больше насаждающих низменный антисемитизм в больших городах подобных Берлину. Но одновременно с этим все большее число рядовых католиков, особенно среди крестьян, рабочих и мелкой буржуазии начинало видеть в евреях козлов отпущения, а все больше местных католических священников обвиняло во всех грехах евреев во время проповедей. Популярность таких проповедей стала, по словам Блэкборна «серьезным препятствием» для лидеров партии Центра. По мере того, как явно антисемитские партии приобретали все большую народную популярность, они начали искать поддержку немецких католиков, тем самым подрывая фундамент самой партии Центра. И все же, подчеркнем еще раз, в течение критических двадцатых годов партия Центра сохраняла свою независимую центристскую позицию. Рвущийся к власти Адольф Гитлер и его партия до того, как они получили власть, вряд ли могли рассчитывать на голоса католиков.

Лидеры партии Центра 1920-х не были склонны уступать и Пачелли, несмотря на все его усилия. Например, они постоянно игнорировали требование Пачелли и самого папы не вступать в коалицию с социал-демократами. Такое неподчинение прекратится только после того, как законы Code of Canon Law при поддержке германского государства будут навязаны немецким католикам. Таким, в общих чертах, выглядело положение дел до того, как на сцене появился Адольф Гитлер, получивший власть в 1933 году, и до того, как он начал переговоры с Эудженио Пачелли, к тому времени всесильным кардиналом и Государственным Секретарем Ватикана.

Сейсмический сдвиг в отношениях католиков и нацистов только частично связан с тем, что Гитлер возглавил правительство. Не менее важным было стремление Ватикана как можно быстрее поладить с фюрером. Уже через неделю после первого заседания нового кабинета в начале марта 1933 года Гитлер получил дружественное послание от Пачелли, который, не теряя времени, хотел воспользоваться давно ожидаемым случаем заключить Reichskonkordat. В послании была, по словам самого Пачелли, «непрямая поддержка акций канцлера и его правительства против коммунизма».

Но даже «непрямая» поддержка значила очень много для Гитлера, который хотел придать законный вид своим действиям как дома, так и за рубежом. В те ранние месяцы 1933 года в позиции католических лидеров произошла внезапная трансформация от яростной оппозиции к близкому союзу. Такая трансформация ярко видна на следующем примере: в 1932 году Епископальная конференция в Фулде, где собралась вся католическая иерархия Германии, запретила членство католиков в нацистской партии и запретила священникам приводить к причастию любого, на одежде которого присутствует свастика; но уже 28 марта 1933 года, через две недели, после того как Пачелли протянул Гитлеру руку в знак примирения, та же самая конференция отменила все запреты. Епископы выразили свое отношение следующим образом: «Мы выражаем определенное доверие новому правительству, оставляя за собой право на несогласие с некоторыми религиозными и моральными ошибками». Свастика отныне перестала быть помехой причастию. Корнвел пишет: «Подчинение немецкого народа нацизму не может быть понято во всей полноте без рассмотрения длинного пути, начавшегося в начале 1920-х и закончившегося Reichskonkordat в 1933; без критической роли Пачелли в нем; без понимания причин, по которым Гитлер его подписал. Переговоры велись по поручению папы исключительно самим Пачелли и в обход мнения католиков, клириков и германских епископов».

Конечно, переговоры Пачелли необходимо рассматривать в контексте блокады, в которой в предыдущие десятилетия оказалась Церковь в Европе, но нельзя упускать из виду и принципиальное различие в подходе и в целях переговоров между защитой католической церкви Германии и защитой интересов Ватикана. Нельзя, к примеру, не отметить не только явное стремление не вовлекать местную церковь в переговоры, но и готовность игнорировать и даже вводить в заблуждение ключевые фигуры в иерархии германской церкви (Напомню читателям, что в оригинальном тексте Кэрролл дает ссылки на источники. – Примечание переводчика). Как бы официально не декларировалась цель переговоров, на практике последствия маневрирования Пачелли никак не улучшили положение католической церкви в Германии. «После того, как Гитлер стал партнером Пачелли в переговорах, – замечает Корнвел, – конкордат стал важнейшей самостоятельной целью двух авторитарных лидеров, в то время как те, ради которых формально переговоры велись, принимались в расчет все меньше и меньше».

Первым и главным победителем дипломатического сражения стал сам Гитлер. Reichskonkordat, подписанный 8 июля 1933 года, явился первым двухсторонним договором с иностранным государством и в таком качестве дал Гитлеру так нужную интернациональную респектабельность, вне зависимости от того, хотел того Ватикан или нет. (Ватиканская газета L’Osservatore Romano в редакционной заметке от 2 июля заявила, что конкордат не должен рассматриваться в качестве моральной поддержки нацизма; сам Пачелли позже повторил это высказывание). Тем не менее, цена, которую потребовал Гитлер за свою подпись была чрезмерно высокой: полное прекращение политической деятельности и, как следствие, прекращение любой оппозиционной борьбы против нацизма всех католиков, как католиков. Во время переговоров с германской делегацией Пачелли предложил в качестве образца Латеранский договор 1929 года между Италией и Ватиканом, и нет сомнения, что Гитлер прекрасно знал, что папа во время переговоров уступил требованию Муссолини о немедленном прекращении деятельности антифашистской католической политической партии Partito Popolare и ее самороспуске. Бисмарк в свое время тоже требовал от Ватикана роспуска партии Центра, но Ватикан не уступил. Гитлер сделал подобное требование ключевым, и Ватикан на этот раз поддался. 4 июля, во время окончательного согласования текста, лидер партии Центра Генрих Брюнинг, который был канцлером Германии с 1930 по 1932 годы, согласился «с горечью в сердце распустить партию». Гитлер требовал исчезновения партии, поскольку она представляла последнюю потенциальную угрозу его программе. Откровенно говоря, Пачелли хотел ее исчезновения по той же причине – она была препятствием его собственной программы. Но есть свидетельства, что невероятно быстрая самоликвидация партии оказалась неприятной неожиданностью для Пачелли и даже, возможно, обидела его. Партия перестала существовать даже раньше, чем был подписан конкордат.

Гитлер был не Бисмарк. Как стало ясно очень быстро, нацисты были готовы не останавливаться ни перед чем для достижения своих целей. Очень скоро на улицах прольется кровь, оппозиционная пресса будет разгромлена и конституция будет отброшена за ненадобностью. Но в 1933 году Гитлер даже близко не был тем, кем он станет позже, и потворство римско-католической церкви в эти первые, полные неопределенности месяцы, оказалась важной ступенькой на его пути восхождения в диктаторы. Католики – в юношеских католических организациях было куда больше членов, чем в Гитлерюгенде – были последним препятствием на этом пути. Гитлер сам был крещеный католик и несомненно знал о храбрости и мудрости католического сопротивления, приведших к победе во время Kulturkampf. Но вместо призыва Церкви и самого папы к «пассивному сопротивлению», к чему в свое время были призваны их родители и дедушки, католикам на этот раз предложили найти по возможности общие интересы с нацистами. И они их быстро нашли.

Reichskonkordat фактически изъял немецкую католическую церковь из политической оппозиции Гитлеру. Более существенно, что, как сам Гитлер говорил на заседании своего кабинета 14 июля, договор создал условия, которые будут «особенно важными в настоятельной борьбе против мирового еврейства». Скрытые до поры до времени в глубине обыденной жизни живительные родники католического антисемитизма будут задействованы и использованы во всю силу в общем потоке ненависти в Германии. Позитивная сторона исторического противоречия, которая так много раз была основой защиты евреев, будет полностью ликвидирована, отрицательная же сторона в этом вакууме даст многочисленные метастазы. «В этом заключалась реальность, – замечает Корнвел, – моральной бездны, в которую Пачелли, будущий понтифик – он станет папой Пием XII – столкнул когда-то бывшую гордой и великой Германскую католическую церковь».

Бесшовный хитон в 1933 году

В голливудском культовом фильме «Хитон» (“The Robe”) римский центурион Марселий выигрывает тунику Христа бросая кости. Одежда Христа для него «первый военный трофей после победы над царем евреев». Именно с этого момента начинаются неудачи Марселия. Позже, греческий раб Деметрий предупреждает его: «Ты думаешь, что проклятие, преследующее тебя, связано с хитоном, но всему виной твое сознание». В конце фильма целомудренный Ричард Бартон, играющий Марселия, обращается к хитону со словами: «Ты изменил мою жизнь. Придет время, и ты изменишь весь мир».

Традиция утверждает, что бесшовный хитон привезла в Трир Елена, мать императора Константина. Это случилось после ее паломничества на Святую землю в поисках Животворящего креста. Хитон, как трофей игрока в кости, восходит своим обоснованием к Псалмам: «делили одежды Его, бросая жребий». Мы видели, как этот эпизод превратился из воображаемой детали, отраженной в истории «Страстей», в феномен, определенный Джоном Кроссаном как «пророчество историзированное», а не в «историю, послужившую основанием пророчества», как такие детали обычно понимают. Однажды вплетенная в нарратив «Страстей», история бесшовного хитона использовалась последующими поколениями как доказательство всем очевидного мессианства Иисуса, доказательства, используемого против «евреев», которые, несмотря на источник в их собственном священном писании, тем не менее умудряются это отрицать. Именно эта незначительная деталь – хитон, с самого начала, сразу после разрушения Храма, превратился в символ разногласия между последователями Иисуса и евреями, придерживающимися традиционной веры.

Наличие хитона в Трире придало определенную остроту многим событиям: во время Первого крестового похода привело к первому еврейскому погрому в Европе, случившемуся, как известно, в Трире; к средневековому изгнанию евреев, некоторые из которых перенесли название города на свои фамилии; во время яростной борьбы, определяющей культуру Европы в объединении вокруг императора Священной римской империи, которого избирали в Трире и где епископ был одним из влиятельнейших избирателей; во время восхода секулярной эпохи Просвещения, политическим проповедником которой был Карл Маркс, родившийся буквально в нескольких кварталах от места хранения хитона.

Все эти столетия мистика хитона непрерывно усиливалась тем, что его крайне редко показывали. Только по случаю важных юбилеев трирский епископ распоряжался доставать изношенную рубашку из драгоценной ниши. За все двадцатое столетие хитон показывали всего три раза. Напомню, что однажды, в свои шестнадцать лет, я стал свидетелем этого события. Именно тогда меня посетили первые сомнения в достоверности самого хитона, сомнения, которые останутся запрятанными в подсознании моей искренней набожности на многие годы. Это было в 1959 году, в конце послевоенной оккупации, когда католики Трира таким образом высказывали благодарность за восстановление города, включавшее восстановление древних церквей. Одновременно с этим торжественно отмечалось восстановление чести Западной Германии, особенно в контексте великой борьбы с демоническим коммунизмом. Я до сих пор вижу тунику грубой вязки, зажатую как лабораторное насекомое между двумя плоскими стеклами, и висящую в воздухе над макушками голов – мужских без головных уборов и женских, покрытых шарфами и накидками – как раз напротив балкона, отведенного для важных американских персон, которые в тот день включали меня и мою потрясенную событием мать. Возможно, что тогда меня больше всего удивил размер хитона, больше подходящий ребенку, чем взрослому человеку.

Предыдущий показ хитона, как я узнал из рассказа нашей гидессы во время моего последнего посещения Трира, состоялся в 1933 году. «Немецкие католики, – сказала она, слегка вздрогнув, – надеялись, что все как-то обойдется». Мое посещение Трира выпало на июль, и я впоследствии узнал, что торжественный показ хитона в 1933 году состоялся тоже в июле. Причиной, по которой произошли торжества, первые после показа хитона в 1891 году – в честь окончания Kulturkampf, было подписание Reichskonkordat. Соглашение, достигнутое 8 июля, было формально подписано 20 июля. Под соглашением стояли подписи глав делегаций, они же были главными участниками переговоров: от Ватикана – Эудженио Пачелли, от Берлина – Франц фон Папен, вице-канцлер Германии, человек, которые менее чем семь месяцев назад уговорил дряхлого президента Веймарской республики Пауля фон Гинденбурга назначить канцлером Адольфа Гитлера. Папен был католик-аристократ, ставший жертвой своего собственного снобизма, так как он определенно надеялся управлять простаком-политиком из австрийских низов.

Епископ Трира, Франц Борневассер, был одним из главных католических лидеров, поддерживающих Гитлера. На решающих выборах в марте 1933 года он призывал свою паству голосовать за католиков представителей национал-социалистической партии, а не за кандидатов партии Центра. Борневассер, надо отметить, был искренним союзником Гитлера. К своим политическим взглядам он пришел давно; само его избрание епископом в 1922 году было политическим актом, направленным на сдвиг политики Церкви в сторону германского национализма. После Первой мировой войны Франция формально управляла регионом вокруг Трира, который был в почти в такой же мере галлическим, как тевтонским. В Париже он был известен как “Rive Gauche du Rhin”, и когда в 1921 году место трирского епископа оказалось вакантным, то Париж хотел назначения человека, который поддерживал бы территориальные претензии Франции в Рейнских землях и Сааре, угольно-добывающем районе с населением в 800 тысяч. Так случилось, что в то же время оказалось свободным место епископа в Кельне, и Франция пыталась надавить на Ватикан и в этом назначении. Ватикан же в это время больше занимали проблемы России, где к власти пришли большевики... и Франции, которая хотя номинально была католической страной, являлась колыбелью антиклерикального либерализма, все еще залечивающей раны «дела Дрейфуса». Святой престол, другими словами, имел основания уравновесить претензии Франции возрождающимся национализмом Германии, пусть даже формально доминирующе протестантской.

После хаоса Веймарской республики католики, составляющее абсолютное большинство населения Рейнских земель, были политически разделенными. Некоторые предпочитали объединение с Францией, другие – с Германией, но большинство, как, например, региональный лидер партии Центра Конрад Аденауэр, предпочитали независимость. Аденауэр был обер-бургомистром (мэром) Кельна. Он считал себя сначала рейнцем, а потом уже германцем. Такая нелояльность принесет ему много неприятностей в дальнейшем. То, что католические лидеры Аденауэр и епископ Трира находились на противоположных политических полюсах все ужесточающейся политической борьбы, являлось частью традиционной политики Ватикана, который всегда пытался одновременно сидеть на двух стульях, но относительно устойчивое равновесие было быстро утрачено после решающего сдвига политики Ватикана в одну из сторон. И рычагом, который помог сместить центр тяжести, явился, как всегда, антисемитизм. Для примера того, как сильна была исконная махровая ненависть католиков к евреям и как многие из них только ждали пока Гитлер сможет придать ей атмосферу законности, можно вспомнить, что католическая крестьянская ассоциация Трира (общественный союз) за период между 1884 и 1918 годом подала 13500 жалоб против различных еврейских торговцев, продавцов и банкиров, обвиняя всех их в ростовщичестве. Ассоциация в своих стратегических целях явно пользовалась крестьянской неуверенностью и необразованностью для усиления смертельного стереотипа, связывающего евреев и деньги.

Важность в основном спрятанной от посторонних глаз политической борьбы католиков в районах вокруг Трира стала очевидной в 1935 году, когда Гитлер неожиданно заявил права на контроль Рейнских земель. Сегодя всем понятно, что это был первый решительный шаг в направлении войны, но тогда он был почти единодушно поддержан в регионе именно потому, что местные сторонники Гитлера подготовили для него почву. Одним из таких сторонников был епископ Борневассер, пример которого показывает, какой огромный путь прошли германские католики со времен его предшественника, епископа Эберхарда, заключенного в прусскую тюрьму, что, скорее всего, стоило ему жизни. Этот пример показывает, почему поддержка Борневассером нацистских кандидатов в марте 1933 года – а не кандидатов партии Центра – была такой важной. После прихода Гитлера к власти поддержка католиками нацистов стала еще более единодушной. Выступая в трирском соборе перед католической молодежью, епископ провозгласил: «С высоко поднятой головой и твердым шагом мы вступаем в новый Рейх, которому мы готовы служить со всей мощью нашего тела и самоотдачей души».

Именно в этом контексте надо понимать разницу между целью епископа Корума, который пригласил католиков в 1891 году в Трир отпраздновать победу Церкви в борьбе с государством, и целью епископа Борневассера, который устроил торжества по случаю союза с государством. Епископ придал максимальный смысл событию пригласив на показ хитона самого Гитлера. 20 июля, в день подписания договора в Риме, Гитлер прислал письмо, в котором выразил свое сожаление в том, что он не сможет присутствовать на торжестве. Вполне возможно, что отказ Гитлера был связан с его нежеланием показать слишком большую персональную близость к католической Церкви, которая, не надо забывать, стремилась подписать конкордат все тринадцать лет Веймарской республики. Германские католики, прекрасно осведомленные о католических корнях Гитлера, имели все основания предполагать, что слишком долгое время, в течение которого они ощущали себя гражданами второго сорта – начиная с Kulturkampf, наконец-то закончилось.

В Трире, тем не менее, католики были разочарованы отказом Гитлера. Вместо себя он послал местного фаворита, человека, который подписал Reichskonkordat. «Вице-канцлер Франц фон Папен был среди пилигримов, посетивших кафедральный собор в Трире, – писала местная газета, – где священная одежда Спасителя была показана в конце июля в присутствии 25 тысяч других пилигримов со всех концов страны. Полковник фон Папен официально представлял в Трире президента фон Гинденбурга и канцлера Гитлера». Епископ Борневассер и Папен 24 июля послали Гитлеру совместную телеграмму, подтверждающую их «непоколебимую решительность в строительстве возрождения германского Рейха».

Важность конкордата в это критическое для Гитлера время невозможно преувеличить. «Постоянные упреки в атеистическом направлении движения нашей партии сейчас сняты авторитетом Церкви», – писала одна из нацистских газет. «Это событие имеет громадное значение для усиления национал-социалистического правительства». Мы видели, что L’Osservatore Romano отрицала, что конкордат означал признание Церковью нацизма, но германские епископы видели это по-другому. Наиболее отчетливо всю важность договора с Третьим рейхом, вполне возможно, выразили те же самые епископы во время формальной встречи в Фулде двумя наполненными событиями годами позже. 20 августа 1935 года прелаты защищали Пия XI (1922-1939), осмеливаясь напомнить Гитлеру, что Его Святейшество «обменялся рукопожатием доверия с Вами через конкордат – самый первый договор с суверенным государством в то время.... Папа Пий XI всегда говорил о Вас с величайшим уважением... Миллионы людей в других странах, католиков и не католиков, преодолели свое начальное недоверие только благодаря доверию папы и после выразили доверие Вашему правлению». Мюнхенский кардинал Михаэль Фаульхабер в проповеди в 1937 году заявил: «Во время, когда люди в важнейших странах мира смотрят на новую Германию с сомнением и определенным подозрением, католическая Церковь, величайшая моральная сила на земле, подписав конкордат, выразила полную уверенность в новом германском правительстве. Конкордат стал договором неизмеримой важности для репутации нового правительства за рубежом».

У Гитлера были и другие причины приветствовать конкордат, как связанные с его военными планами, так и с его планами в отношении евреев. «Секретное приложение» к договору, окончательно оговоренное через несколько месяцев и неопубликованное, гарантировало католической иерархии (начиная с рядовых священников) освобождение от призыва в армию в случае объявления обязательного призыва. Поскольку в это время рост германской армии был категорически запрещен Версальским договором, то Гитлер справедливо считал такую «уступку» Ватикану важным фактором накануне пропагандистской компании по отмене положений Версальского договора. Этим было куплено молчание Ватикана. Или, как писал Папен Гитлеру, эта уступка была важна Германии в меньшей степени «как конкретное содержание договоренности, чем то, что Святой престол вступил с нами в отношения, касающиеся государственной военной службы». Папен, обращаясь к Гитлеру, написал на полях секретного соглашения: «Я надеюсь, что это дополнение доставить вам удовольствие».

Мы уже говорили, что статья от 2 июля 1933 года в L’Osservatore Romano утверждала, что конкордат не является основанием для поддержки Ватиканом нацистской идеологии, но Гитлер считал иначе. Договор со Святым престолом имел для него религиозный резонанс и важные политические последствия, так как, во-первых, явился ответом всем тем, кто обвинял его в антирелигиозной политике, и, во-вторых, стал первым дипломатическим признание со стороны известного своим традиционным нейтралитетом Ватикана во время, когда остальные страны все еще смотрели на него с недоверием.

Задним числом защитники Ватикана утверждают, что поспешность заключения договора с Гитлером была не более чем обычным дипломатическим шагом, направленным на обеспечение гражданских и политических прав германских католиков во враждебной к католикам атмосфере, попыткой урезонить нацистские перехлесты к пользе всех окружающих. Согласно такому подходу, все время подчеркивается необычайная активность самого Пачелли во время переговоров. Но можно ли представить такую заботу Пачелли о рядовых католиках, если бы речь шла о заключении договора с большевиками в Москве? Гордон Зан, американский исследователь германского католицизма времен нацизма, пишет, что кардинал Фаульхабер и другие епископы были не согласны с таким взглядом и видели в конкордате прежде всего акт поддержки Церковью нацистского режима. Защитники Пачелли говорят, что он хотел использовать договор, как фундамент, для будущих протестов против нацистских эксцессов, и, надо сказать, что такие протесты со стороны Церкви последовали. Но для католиков в Германии, включая таких лидеров как Борневассер, в это критическое время конкордат был и останется душой болезненного католического сознания, который расчистил дорогу для поддержки Гитлера и его планов. Даже когда то, что в действительности стояло за такими планами стало совершенно очевидным, когда многочисленные параграфы договора были грубо нарушены, Ватикан никогда не денонсировал конкордат. Очень многие епископы и рядовые клирики уже во время кошмара войны ссылались на не отмененный договор как обоснование законности Третьего рейха, разрешая, вернее – требуя от германских католиков выполнения всех предписаний и законов нацистских властей.

Несмотря на явное противоречие политике прежних прелатов города, никого не должна удивлять та поддержка Гитлера, с которой выступил епископ Трира в 1933 году. Обладая долгой исторической памятью, многие католики видели в Ватикано-Берлинском соглашении обещание возврата к Sacrum Imperium (Священная [римская] империя. – Примечание переводчика), идея которой впервые была выражена именно в Трире еще императором Константином, и которая достигла своей максимальной значимости во времена священных римских императоров, которых избирали в Трире. Тень Константина никогда не оставляла Трир. Aula Palatina, огромный тронный зал его полуразрушенного дворца, был полностью восстановлен, и, как мы уже говорили, был превращен в лютеранскую церковь. Золотой крест, висящий в пространстве огромной имперской базилики, приобретал все больший смысл. In hoc signo: виденье Константина навсегда преобразовало как религиозное воображение, так и воинственный дух.

Католическое братство «Крест и орел» – о котором мы будем говорить в дальнейшем – состояло из епископов, священников, теологов и политиков, включая Папена. В приходе Третьего рейха они видели знак свыше, дающий возможность осуществить средневековый идеал объединения трона и алтаря. Этот идеал был почти утерян в ненавистном для католиков времени либерализма эпохи Просвещения, которое, по мнению Церкви, расчистило дорогу безбожникам-большевикам. Разве, после всего, Гитлер не был врагом их врагов?

В лето после подписания конкордата эйфория католиков была всеобщей. Te Deum (Славься, Господь!) распевался во всех германских церквях. После официальной ратификации договора в сентябре папский нунций торжественно отслужил папскую мессу в переполненном кафедральном соборе Берлина. Над участниками торжества рядом друг с другом развевались папские флаги и флаги с нацистской свастикой. Большой путь был пройден за очень короткое время, совсем еще недавно было запрещено показывать в церквях нацистский символ «изломанного креста». В проповеди в берлинском соборе в этот день восхваляли Гитлера, как «человека, отмеченного преданностью Богу и искренне заботящегося о благосостоянии немецкого народа». По крайней мере, один епископ в этот день записался в SS.

Совершенно очевидно, что эти служители церкви были обмануты Гитлером и обманывали самих себя. Очень скоро давление Гитлера на католические молодежные организации, его нападки на религиозные семинарии и вмешательство в прерогативы Церкви, теоретически защищенные конкордатом, приведут к критике со стороны немногих епископов, включая мюнхенского кардинала Фаульхабера, который выступил с серией кардинальских посланий, осуждающих оскорбление «еврейских священных книг». Некоторое количество священников-героев, таких как Альфред Делп и Бернард Лихтенберг, будут открыто протестовать против политики нацистов. Делпа повесят в Берлине, а Лихтенберг умрет по пути в Дахау. Но за все время войны слишком немногие германские католические священники – около полутора процента – будут арестованы и посажены в тюрьмы или отправлены в концлагеря. Около тысячи священников погибнут в Дахау, но почти девятьсот из них будут поляки, почти наверняка отправленные в лагерь в рамках компании против польской интеллигенции. Если во время Kulturkampf только из одной Пруссии было выслано девять из двенадцати епископов, то общее количество германских епископов, смещенных со своих постов за все двенадцать лет власти нацистов, равнялось... трем.

Дух сопротивления, который достих невероятного размаха во время событий в Марпингене, никогда не повторился в прежнем размере даже после того, как католики почувствовали себя зажатыми в гитлеровских тисках. Количество пилигримов несколько увеличилось, но не более того. Наконец, в 1937 году в энциклике “Mit Brennender Sorge” («С глубокой обеспокоенностью») Гитлера осудил сам папа Пий XI. Гитлер сделал все возможное, чтобы об этой энциклике не стало известно в Германии, особенно – католикам. Впрочем, речь в этом документе шла в основном о нарушении Гитлером положений конкордата.

Только задним числом возможно понять все дьявольские направления гитлеровских амбиций. И вполне возможно видеть в ранней поддержке Гитлера попытку, пусть наивную, повлиять на ход его движения. Но очень важно признать, что, по крайней мере, в одном – в реальных планах в отношении евреев – его намерения были очевидны с самого начала. Объявление войны «не арийцам» было заявлено со всей определенностью. Не только риторика его ранних работ и выступлений была построена на борьбе с евреями, но и самая первая публичная акция национал-социалистического государства – первого апреля 1933 года, меньше чем через месяц после победы на выборах и за неделю до принятия закона об отмене всех конституционных ограничений – была открытым нападением на немецких евреев. Выборочная нацистская жестокость случалась и раньше, особенно под завесой партийной частной армии SS и SA, но на этот раз так называемый бойкот еврейских бизнесов был официально предпринят на всей территории Германии. Еврейские частные предприятия и сами евреи стали объектами жестокого и часто насильственного притеснения. Нацисты отпраздновали долгожданное объединение партии и государства совместным и согласованным нападением на евреев. Магазины не только бойкотировали, но и сжигали. Евреи подвергались не только оскорблениям, но и прямому насилию. Это была «генеральная репетиция», используя фразу Арендт, страшных событий «Кристальной ночи» через пять лет.

Ответом католической Церкви на санкционированную государством расправу было стыдливое молчание и попытка защитить католиков, в первую очередь – католиков-новообращенцев из евреев, за счет евреев. Один кардинал, оправдывая молчание Церкви в связи с событиями 1 апреля, объяснял это «экономическими причинами, мерами, направленными против определенных торговых интересов, близко не связанных с Церковью». Не существует никаких свидетельств о протестах со стороны Церкви и во время следующего акта антиеврейского насилия, случившегося месяцем позже, когда переговоры о конкордате вступили в свою завершающую стадию. По мере того, как режим пытался осуществить контроль над всеми сторонами жизни в Германии (так называемая «политика координации», Gleichschaltung), работы писателей не арийцев, в очень свободном понимании этого определения, стали следующей мишенью. Еврейские авторы – Брехт, Кафка, Гейне, Гессе и десятки других (внимательный читатель заметил, что Брехт и Гессе не были евреями. – Примечание переводчика) – объявлялись «дегенератами». В начале мая началось массовое сжигание книг, включая тома Талмуда, которому было не привыкать гореть на площадях Германии в течение многих столетий. В Кельне жгли книги 5 мая, в Берлине – 12 мая. Сжигание книг сопровождалось гигантскими оргиями нацистских маршей, радостно приветствуемых толпой обывателей. Профессора объединились с коричневорубашечниками, проклиная авторов книг. Некоторые рядовые немцы протестовали. Их быстро арестовали. К концу сентября свыше 26 тысяч «полицейских заключенных» сидело в камерах полицейских участков, тюрьмах и в первых, еще «любительских» концлагерях, которые срочно обносились траншеями и колючей проволокой.

Я говорил раньше о кардинале, который не захотел протестовать после событий 1 апреля; его звали Адольф Бертрам. Он был архиепископом Бреслау, города к востоку от Берлина, сейчас польского Вроцлава. Он был одним из шести архиепископов Германии, одним из только трех кардиналов и как глава Епископального собора в Фулде формально являлся главным католическим прелатом всей Германии. После подписания конкордата в начале июля Бертрам начал открыто беспокоиться о статусе и безопасности «католиков не арийцев», которые были обычной мишенью нацистских штурмовиков, как будто крещение не изъяло их из сообщества евреев. Хотя Церковь времен инквизиции охотно допускала двойное толкование и скорее склонялась к расовому определению евреев, а некоторые христианские братства – иезуиты, в первую очередь – до сих пор требовали доказательств чистоты крови, но первоначальное католическое представление о главенстве религиозного отличия было официально подтверждено Церковью. Альтернативой было бы отказаться от надежды привести евреев, как общность, к конверсии, ибо если крещение не смывает иудаизм с еврея, то зачем еврею оно вообще нужно? Если конверсия онтологически и религиозно не признается и не превращает еврея в христианина, то в Конце Времен обращение евреев не станет признаком прихода Мессии. Важнейшее теологическое положение ожидания Мессии оказывается бессмысленным. Исходя из этого, многие религиозные лидеры, включая Бертрама, видели в биологическом антисемитском расизме Гитлера смертельную угрозу в большей степени христианству, чем иудаизму. Определение еврейства по религии, а не по расе решительно и бесповоротно разделит взгляды Церкви и нацистов. Крещеный еврей, по мнению Церкви, становится не евреем, но был ли смысл разговаривать на таком теоретическом смысле с членами Гитлерюгенд?

Кардинал Бертрам хотел, чтобы все это было объяснено Гитлеру, и хотел, чтобы религиозный принцип был четко отражен в конкордате. 2 сентября 1933 года Бертрам пишет Пачелли: «Было ли бы возможным, чтобы Святой престол замолвил доброе слово за тех, кто обращен из иудаизма в христианство, ибо сейчас они сами, их дети и внуки находятся в преддверии блеклого будущего из-за отсутствия арийских корней?» Срочность послания кардинала совершенно очевидно показывает, что он четко понимал опасность неопределенности для евреев в новой ситуации Gleichschaltung. Пачелли согласился с кардиналом и действительно поставил этот вопрос в переговорах с Берлином. В письме в защиту «католиков не арийцев» он очень аккуратно выражает свои мысли, признавая, что Ватикан не интересует судьба других «не арийцев». Письмо начинается словами: «Святой престол ни в коей мере не собирается вмешиваться во внутренние германские дела». Этим Святой престол признает, что судьба не арийцев находится за пределами интересов Ватикана, с одним только исключением. «Святой престол, – пишет дальше Пачелли, – пользуется случаем замолвить слово за тех немецких католиков, что сами пришли из иудаизма в христианскую религию, или их потомков в первом поколении или тех из них, кто в более отдаленных поколениях пришли в католическую веру и кто, по причинам известным правительству Рейха, вероятно, страдает из-за социальных и экономических трудностей».

Таким образом, в самом начале нацистского режима и уже после того, как после первых дикостей антиеврейского насилия антисемитское направление политики Рейха стало совершенно очевидным, католическая Церковь на самом высоком уровне послала сигнал и Гитлеру и немецкой католической церкви о том, что евреи в преддверии «блеклого будущего» могут рассчитывать только на самих себя. Церковь заявила свои права на крещеных евреев, судьба которых периодически будет темой для протеста против нацистского «расизма», в противоположность «антисемитизму», но это было все, что она сказала. И – сделала. Очевидно, что Гитлер не видел особой важности такого сигнала в осуществлении своих планов в отношении евреев, но он не мог не увидеть, что на пути его планов убрано одно из серьезных препятствий. Церковь, в свою очередь, пришла к решению и не изменит его в течение войны, что почти без всяких исключений «блеклая судьба» евреев не имеет ничего общего с судьбой Церкви или чьей-либо другой.

Такое решение стало результатом невозможности и нежелания видеть евреев иначе как через замутненные линзы религиозной ненависти, что мы пытаемся показать в этой книге. Это решение одновременно является высшей точкой нашего нарратива, оно объясняет и придает смысл нашему возвращению в Трир епископа Борневассера. История Трира открывает нам суть: все дороги действительно ведут в Трир, начиная с интерпретации в первом столетии сложной истории Бесшовного хитона, к претензиям Елены на хитон, к епископу города, который показывал его для Адольфа Гитлера. Для Марселия хитон был боевым трофеем, доказательством римской «победы», как он выражался, над «царем иудейским». В 1933 году хитон был вынут из секретного хранилища для Гитлера и секрет самого хитона отныне был открыт, даже если Гитлер и не пожелал приехать его увидеть. Хитон, в извращенной истории стал боевым трофеем христиан. Гитлер, другими словами, не начал войну против евреев, даже если его главной задачей стало ее закончить.

Мариа Лаах и Reichstheologie

Мгновенный сдвиг официальной Церкви в сторону поддержки нацистского движения, от отрицания к доходящему до эйфории признанию, определенно отражает древнюю католическую традицию подчинения власти. После окончания Kulturkampf желание немецких католиков доказать свою лояльность государству еще более усилилось. Но существовали и другие, не такие очевидные причины. Конкордат, подписанный Пачелли, как и «примирительный» Латеранский договор с фашистской Италией в 1929 году, родились на почве смертельного страха официальной Церкви, исходящему к 1870 годам: Гарибальди в Италии, Парижской коммуне во Франции, Kulturkampf в Германии.

Но и это не всё. Уже в течение столетия Церковь не могла найти свое место в мире все более распространяющегося либерализма и модернизма, во времени, которое наступило после эпохи Просвещения, давшей развитие политическим революциям, интеллектуальному скептицизму и культурному секуляризму. На своих ранних стадиях фашизм и затем национал-социализм выражали то, что один немецкий теолог-католик признал «фундаментально родственным» католической Церкви, поскольку и тот и другой противостояли большевизму. С убийства парижского архиепископа, а затем после убийства десятков епископов и тысяч священников республиканцами в Испании, коммунисты превратились – и останутся на протяжении почти всего двадцатого столетия – архиврагами Церкви. Фашисты и национал-социалисты были против и других форм либерализма, например, парламентаризма, феминизма, декадентства современной культуры. Католики могли видеть в Латеранском договоре и Kulturkampf первые шаги, пусть очень неопределенные и неуверенные, в направлении восстановления до модернистских европейских идеалов. Взгляд на общество у фашистов и национал-социалистов был во многом похож, обе идеологии проповедовали корпоративную общность – Volk в Германии (вспомним «Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer» – Примечание переводчика) и восстановление империи в Италии – которые казались католикам противодействием свирепствующему индивидуализму наступившей эпохи. Кроме всего, католикам все еще мерещилась возможность залечить раны, нанесенные Реформизмом, причем не признанием, а вытеснением последнего.

Свирепое требование тоталитарного единства, как единственной возможности противостоять всем разбродам, откровенно звучавшее в риторике Муссолини и Гитлера – Totalitatsanspruch – было нацистским вариантом старой религиозной максимы «Claim of the Whole» (термин возник во времена раннего христианства и означал, что на территории подвластной королю [или любому другому правителю], этот правитель одновременно является помазанником Божьим. – Примечание переводчика). Безусловно, такой призыв находил понимание у многих католиков, надеявшихся на возврат средневековых идеалов единства государства и Церкви. Либеральная доктрина разделения церкви и государства была в равной степени неприятна двум диктаторам и папе. Вопрос о том, что искренний равноправный союз был не реален из-за вероятного требования подчинения Церкви, искусно обходили стороной.

Если подвести итог, то многие католики воспринимали Дуче и Фюрера прирожденными союзниками в борьбе с модернизмом и ожидали от них согласованных с католиками действий. Например, ответ Ватикана на трагедию оккупации Рима армией Гарибальди, которая была беспрецедентным унижением папской власти в Новейшей истории, по мнению одного германского теолога, Роберта Гроше, был предзнаменованием требования Гитлером неограниченной власти после поджога Рейхстага в 1933 году. «Когда в 1870 была подтверждена непогрешимость папы, – писал Гроше, – это означало на уровне духа то же, что на политическом уровне должно означать историческое решение, принятое сегодня: для папы – против суверенитета конклава кардиналов, для Фюрера – против парламента». Германский Рейх, провозгласивший себя тоталитарным государством в области политики, был аналогом папы, который добился в 1870 году того же в области духовного авторитета. Или, как Гроше сказал в 1934 году: «Рейх является секулярной версией царства Божьего».

Тяжело читать эту фразу сегодня, не чувствуя всей её бессмысленной глупости, но в 1934 году немецкие католики, как сказала мне в 1998 году гидесса в Трире, «надеялись, что все как-то обойдется». На самом деле, они прошли стадию своего собственного положительного опыта в следовании лозунгу Народ, Отечество, Почва (слово Heimat, переведенное мной – Почва, не имеет точного перевода. Это и народная ментальность [немецкоязычных народов Германии, Австрии, Швейцарии], и любовь к родной земле, и кровная связь с землей, в том числе и в смысле передаваемом нацистским выражением «земля и кровь» – Примечание переводчика). Этот лозунг был отражением народного идеализма, который питал нацизм. В 1920 годах католическое литургическое движение в Германии переживало явный подъем. Во главе его был Романо Гуардини (1885-1968), великий теолог двадцатого столетия, чья работа 1918 года «Дух литургии» как никакая другая произвела огромное влияние на модернизацию Церкви, приведшую к Ватикану II. Мы уже говорили об этом. Вместо того чтобы видеть в Причастии священный акт, совершаемый недоступно высоко стоящим священником перед конгрегацией слушателей, движение предложило альтернативу, видя в Причастии религиозный акт самой общины. Священник как бы уступал свое «высокое» место простому проповеднику, служителю общины. Христос являлся Церкви не через посредство посвященного в сан бюрократа, но через совокупную мистерию всех прихожан во время молитвы. Церковь, согласно энциклики 1943 года, становилась «Мистическим телом Христа». Священник мог заработать свой авторитет только погружением в дела и заботы общины. Новая идеология изменила представление Церкви о самой себе, и в многом это произошло благодаря изменению литургии. Когда через двадцать лет после энциклики, уже в мое время, священник поворачивался от алтаря в сторону людей – «видеть лица» – он как бы спускался со ступеней средневековой лестницы, традиционного места его пребывания в течение столетий. Местом священника стала не лестница, а круг [людей].

В Америке новое литургическое движение под названием «народная месса» стало известным в форме свежего, часто неожиданного любительского участия слушателей в пении народных песен взамен высокопрофессионального пения моцартовской мессы, низводящей посетителей церкви до... просто посетителей. Но в контексте оригинального движения – религиозной версии имевшей место в Германии в то время – слово «народный» (volkisch), как определение «народная месса», было далеко не таким безобидным. Или, вернее сказать, что у либерального и человеческого подхода к литургическому обновлению мог быть – если бы volkisch движение дьявольски не использовал Гитлер – совсем другой результат.

Даже если власть фашистских диктаторов могла выглядеть возвратом к имперской системе – а именно так абстрактно это представлял Муссолини – реальность была сложнее. Сам Муссолини несомненно понимал, что его власть была дана не богами, не правом наследства, но одобрением, согласием с ней со стороны массовой культуры. В этом была причина того, что нацистские и фашистские ритуалы – вспомним массовые шествия в Нюрнберге и перед палаццо Венеция – требовали коллективной истерии, в которой личность окончательно уступала место всепоглощающей общности группы. Диктатор получал всю мыслимую и немыслимую власть, поскольку эта группа признавала в нем не короля, но вождя – Дуче или Фюрера.

Литургическое движение представляло сравнительно безобидную версию такого феномена, даже если помнить, что на абстрактном уровне католической доктрины Церковь оставалась верной монархии, авторитету приходящему сверху, а не снизу. Литургическое «новое мышление», таким образом, можно представить неким демократическим противостоянием официальной Церкви, что объясняет, почему с самого первого момента нового движения церковная иерархия смотрела на него с подозрением. Традиционная форма мессы, застывшая как муха в янтаре со времен контрреформации, была неизменна в каждом слове и жесте. Возможно, что изменение ритуала, то есть, свершение революции, открывало возможность для изменения самой Церкви. Традиция «подпольной» мессы началась в подполье – в буквальном смысле: в криптах церквей, где проходили первые нестандартные службы. Поскольку монастыри с их независимостью от диаконского контроля и их относительно демократическими традициями всегда были в некотором роде исключениями из обычного феодального ритуала, то никого не должно удивить, что первые зачатки нового литургического движения начались именно в монастыре. Конечно, странно, что таким монастырем стало аббатство Мариа Лаах, паломнический центр Рейнских земель, куда совершенно по другому поводу меня привезла мать, когда я еще был ребенком.

Раньше в этой книге я описывал свое последнее посещение бенедиктинского монастыря, находящегося примерно на равном расстоянии от Кельна, Майнца и Трира. Я рассказывал, что мать любила это место и что, слушая хоровое пение монахов, я впервые почувствовал склонность к религиозной жизни, к жизненным основам католицизма. Я говорил, что мистический идеал затворничества близок мне до сих пор. Внимательный читатель, возможно, помнит, что на волне западноевропейского обновления католицизма монахи в 1093 году заложили новый монастырь, как филиал монастыря в Клуни. Монастырь, наверняка, был известен святому Бернару из Клерво, основателю теории обоюдоострого меча – идеи о слиянии церкви и государства. Мариа Лаах, вполне возможно, было местом стоянки Бернара во время его «рабочего визита» в Рейнские земли, когда он призывал участников Второго крестового похода не трогать евреев, переживших Первый поход. Церковь аббатства, с ее канонической колоннадой и романскими башнями, была построена в 1156 году. Вместе с более чем десятком других зданий монастырь расположен в центре живописных зеленых и лесистый холмов прямо над кратером одноименного озера, которое дало название монастырю. Общая площадь монастырских угодий превышает 400 гектаров. Плавные изгибы Айфелевых гор обрываются на востоке, в то время как западные отроги мягко спускаются к долине Рейна, километрах в пяти ниже. Сама церковь, со своей возвышающейся центральной колокольней и многочисленными нишами, сложена из грубо обработанного песчаника, округленные формы которого прерываются только отверстиями для окон, круглыми или аркообразными.

Как я уже говорил раньше, во время моего первого посещения я, не знаю почему, сразу же подошел к одному из окон на западной стороне церкви. Я увидел на витраже надпись: «Доктор Конрад Аденауэр, Bundeskanzler, 1956». Мать объяснила, что Аденауэр был спонсором, заказавшим витраж, который был установлен только год назад. Ассоциация монастыря со Стариком (der Alte), как его все звали тогда, сделала это место вдвойне значительным, учитывая совершенно особый послевоенный символ Аденауэра, как героя сопротивления Гитлеру. Не только католики, но и все немцы старались укрыться под покрывалом доблести Старика, регулярно усиливаемой постоянными напоминаниями, впрочем без всяких деталей, о том, что он встретил конец войны в одном из гитлеровских концлагерей. Во время моего последнего посещения я обратил внимание на то, что на витраже изображены Адам и Ева на фоне коварного искушающего змея. На самом деле, Аденауэр был одним из первых, кто критиковал иерархию римско-католической Церкви за ее отказ стать в оппозицию нацизму. «Я полагаю, – говорил он в 1946 году, – что если бы все епископы в один согласованный день сделали совместное заявление с амвонов церквей, они могли предотвратить великое зло. Это не случилось, и этому нет прощения. Было бы совсем неплохо, если бы в результате все епископы были заключены в тюрьмы или концлагеря. Но ничего из этого не случилось и лучше об этом не вспоминать». И, оставаясь верным своим словам, так Аденауэр и поступил. Его жесткие слова были написаны в частном письме и в 1956 году католики, например, мои родители, ничего не знали о его мыслях.

Возле аденауэрского окна есть ступеньки, ведущие вниз, в крипт. Это темная комната с низкими арочными потолками, подпертыми дюжиной карликовых колонн. Несмотря на подушечки для молящихся и алтарь, комната больше похожа на тюремную камеру, чем святилище. Но именно здесь в 1920-х несколько десятков человек впервые праздновали то, что после назвали «мессой-диалогом» или «диалогической мессой». Литургический текст был по-прежнему латинским, но миряне повторяли его не в унисон со священником, что было первым важным шагом в развитии нового идеала совместного участия, ставшего сегодня католической нормой. Мы больше не посещаем мессу как собрание совершенно изолированных друг от друга людей, каждый на коленях с лицом закрытым ладонями, с которых свисают четки. Мы больше не предстоим перед Богом в одиночку, но как члены возносящего молитвы сообщества, части группы – a folk.

Пророком нового движения был монах из Марии Лаах, Одо Касел (Odo Casel, 1886-1948), чья книга «Теология мистицизма» оказала громадное влияние на Церковь, особенно в Америке. Монастырь, который монахи из Мария Лаах открыли в Миннесоте (святого Иоанна, в Колледжвилле), стал, в свою очередь, главным центром литургического движения в Соединенных Штатах. Важнейшим американским представителем нового движения был настоятель монастыря Годфри Дикманн, многолетний редактор журнала “Worship”. Я часто видел отца Дикманна во время учебы в колледже св. Павла Католического университета. В ранние 60-е он часто посещал университет и своей мощной энергичной комплекцией, огромной копной белых волос и красным румянцем на лице как бы подчеркивал новых дух, витающий в Церкви. Его журнал был местом серьезной борьбы и оказал огромное, часто решающее влияние на католиков моего поколения. (В следующем абзаце автор описывает конкретные изменения в литургии, связанные с Г. Дикманном, и его роль, как теолога-революционера, в середине двадцатого столетия. Я опускаю это описание. – Примечание переводчика)

Нам было неизвестно, что революционная роль Годфри Дикманна в «folk» реформе литургии возникла не на пустом месте. Как студент-теолог он жил в «материнском» монастыре Мария Лаах с 1931 по 1933 годы. В те годы он стал апостолом Одо Кастеля и там он заявил себя продолжателем его дел. Но Дикманн оказался свидетелем всего происходящего в те годы в Германии. Его биограф, Катлина Хюс, публикует письмо (весна 1933 года) юного отца Дикманна своему аббату в Миннесоте: «Сегодня в Германии выборы», то есть, письмо написано 5 марта. Два дня назад был подожжен Рейхстаг в Берлине, поджог, который нацисты успешно спихнули на коммунистов. В письме Дикманна представляет интерес взгляд на антикоммунистическую истерию, которая прокатилась по стране, не избегнув даже стен монастыря. «Все виды самых нелепых слухов носятся в воздухе по поводу "раскрытия" заговора коммунистов. Мария Лаах был официально предупрежден полицией, что красные имеют злодейские намерения и что мы должны выставить ночную стражу. Соответственно, каждую ночь патрули из четырех или более человек несут вахту, наши пожарники постоянно тренируются, огромные электрические лампы установлены по периметру монастыря, чтобы в случае ночной атаки осветить все вокруг. Все перевозбуждены: в прошлую среду аббат предупредил всех о приближающемся конце света».

Аббата монастыря звали Илдефонс Гервеген (в некоторых источниках его фамилия пишется – Хервеген. – Примечание переводчика) и ощущаемая паника в его действиях может быть частично отнесена к его всеобъемлющей поддержке той весной пронацистского католического движения. Аббат Гервеген признан отцом всемирной католической литургической реформы. Но не только. Возможно, в нем, как ни в ком другом отразилось «фундаментальное родство» между католиками и германскими настроениями того времени: отец Гервеген был также отцом Reichstheologi.

В эту школу, от названия которой мурашки пробегают по коже, входили некоторые из величайших немецких католиков-теологов. Они продвигали не только сосуществование с национал-социализмом – если бы только, но и тесный союз, основанный на самой сути религиозного сознания. Такой инстинктивный пронацистский энтузиазм части католической интеллигенции окажется в большинстве случаев короткоживущим. В течение нескольких лет, когда станет очевидной жестокая действительность гитлеровских преступлений, прекратятся все разговоры о «фундаментальном родстве». Но мы не должны забыть важность интеллектуальной и духовной близости, заявленной в этот критический ранний период, основанной на совместной тяге к тотальному обществу. Reichstheologie явилась теологическим эквивалентом прагматизма «реальной политики», который свел вместе Пачелли и Гитлера.

Наш интерес в Reichstheologie не ограничивается его важностью, как одного из источников «мирного» сосуществования католиков и нацизма. В этом исследовании мы постараемся не столько выяснить источники не сопротивления Церкви нацизму, как попробуем найти источники нацизма в фундаментальных основах католического сознания. Reichstheologie дает нам блестящую возможность сделать именно это. Ну, и конечно, параллельно раскопать корни оправдания католиками своих действий. Политическое замирение католицизма с нацизмом во время раннего фашизма остается так и не разрешенной проблемой морального выбора потому, что с самого начала всем участникам процесса было абсолютно ясно, что «тотальное» общество, как бы его религиозно или политически не определяли, по самому своему определению не будет включать евреев. Нацисты были предельно откровенны, выделив евреев в группу отверженных, в противопоставлении которой «тотальность» определяла себя. Если Церковь не была оскорблена этим, то только потому, что христианство определяло себя совершенно аналогично.

Протестантская теология имела свою собственную историю, как инкубатора нацистской идеологии. Такие ее деятели, как Поль Альтаус, Эмануэль Гирш и Герхард Киттель, достаточно хорошо известны своими нацистскими взглядами. Как сказал Роберт Эриксон: «Протестантская теология, которую они унаследовали и которая обрела определенную форму в их время, позволила им с энтузиазмом поддержать восхождение Гитлера и признать без каких-либо оговорок изъятие евреев из жизни Германии». Самым известным из дружественных к нацизму католиков-теологов был Карл Адам из Тюбингена. Его «Дух католицизма», опубликованный в середине 20-х был важной книгой во время моей собственной учебы через сорок лет. В ней была пророчески предсказана идея Церкви, как сообщества. Этот Адам был, пожалуй, самым признанным теологом своего поколения и поэтому важно отметить, что именно он сказал, что католическая Церковь и нацистское движение дополняют друг друга, как «Природа и Благодать». Что касается Гитлера, то Адам писал в 1933 году: «Сейчас он стоит перед нами, он, в котором выразились мысли наших поэтов и мудрецов, освободитель немецкого гения. Он снял повязку, закрывавшую наши глаза, и через все политические, экономические, социальные и конфессиональные покровы дал нам возможность снова видеть и любить самое главное: наше единство по крови, наше германство, Homo Germanus». Мой семинарский профессор, представляя мне работы Адама, не обмолвился ни единым словом о такой стороне деятельности известного теолога.

Другим важным католиком, сторонником Reichstheologie, – исследователь Майкл Люкенс назвал его «наиболее значимой фигурой» – был Йозеф Лортц, издатель “Reich und Kirche”, серии небольших книжек, утверждающих идею сочетаемости нацизма и католицизма. Лортц, священник и теолог из Браунсберга, в 1933 году даже вступил в нацистскую партию. Яснее других он выражал мысль о наличии интеллектуальной базы нового союза. Он убеждал, что «решение поддержать национал-социализм всем сердцем должно быть подсказано католикам их совестью». (Я опускаю длинную цитату из книги Лортца, в которой он обосновывает свое убеждение философскими, этническими, политическими и религиозными соображениями. – Примечание переводчика). 

В связи с его формальными связями с нацизмом Лортц после войны был судим союзниками и отстранен от любого вида преподавания. В 1950 году он был назначен директором института Европейской истории в Майнце (как оказалось, в те же годы я жил в нескольких километрах от этого места). Он полностью восстановил уважение к себе и оставался директором института до своей смерти в 1975 году.

Историческая конференция сторонников Reichstheologie, под предводительством аббата Гервегена, состоялась в Мариа Лаах 3 апреля 1933 года. Это произошло через два дня после общегерманского бойкота еврейских бизнесов, события, от которого Церковь формально отстранилась. Группа участников включала католиков-интеллектуалов, журналистов и профессионалов, организованных вокруг вопросов теологии. Группа называла себя «Крест и Орел» (еще один случай, когда слово «крест» использовалось в контексте, который был бы совершенно не понятен Иисусу и его последователям). Очевидно, что Мария Лаах к этому дню уже освободился от страхов, вызванных ожиданием нападения на монастырь коммунистов и паники «приближающегося конца света». Во всяком случае, аббат не вспоминал об этом, предпочитая сосредоточиться на попытке соединить, как сказал Лортц, Рейх и Церковь. Один из лидеров «Орла и Меча» представил необходимость поддержки Третьего рейха, как «христианскую контрреволюцию 1789 года».

В июле 1933 года, через три месяца после конференции «Орла и Меча», в аббатстве состоялась всегерманская конвенция Ассоциации католических ученых и исследователей, с участием известных католиков-теологов. Одним из них был Роберт Гроше, о котором я упоминал, как о человеке, проведшем параллель между декларацией папской непогрешимости и Ermächtigungsgesetz 1933 года (закон, давший Гитлеру диктаторские полномочия. Принят Рейхстагом 23 марта 1933 года. – Примечание переводчика). Встреча вылилась в праздник в честь подписания Reichskonkordat между Ватиканом и Берлином. Праздник превратился в торжество после приезда в Мария Лаах Франца фон Папена, только что вернувшегося из Рима, где он и Пачелли подписали договор. Мы видели, что «Славься, Господь!» распевали в соседнем Трире, где Папен представлял Гитлера на торжественном показе бесшовного хитона.

Английский перевод конкордата, опубликованный в то же время организацией, называющей себя «Друзья Германии», подчеркивает его значение для Германии цитатой из Аугсбургской газеты “Postzeitung”: «Никакой другой документ не привлек такого широкого внимания, как текст Reichskonkordat, истоки и содержание которого вице-канцлер фон Папен разъяснил пригласившим его участникам конвенции Ассоциации католических ученых и исследователей, состоявшейся в Мария Лаах. Это было историческое заседание, которое никогда не забудут собравшиеся там представители германского католицизма со всей Германии... Папен угостил аудиторию множеством пикантных деталей на фоне которых проходили переговоры, например о реакции папы». Там, в Мария Лаах, 22 июля Папен показал логическую связь между роспуском партии Центра и конкордатом. Его Святейшество, сказал Папен, особенно обрадовало обещание уничтожить большевизм. Мы знаем, что папа согласился на договор «в признание того, что новая Германия стала участником решающей битвы против большевизма и атеистического движения».

Франц фон Папен посетил Мария Лаах далеко не в первый раз. Он был близким другом аббата Гервегена, который во время этого «исторического» заседания в честь союза между Церковью и Рейхом выступил с наиболее четким объяснением на чем основан такой союз. «То, чем является литургическое движение в религиозной сфере, фашизм является в политической. Сейчас рядовой немец живет и действует под властью, под руководством, не следующему примеру загнивающих обществ. Скажем чистосердечное «да» новой форме тотального государства, которое воскрешает себя подобно воскрешению Церкви. Сегодня наша позиция в мире такая же, как позиция Германии в политике».

Папен, должно быть, был рад услышать такие слова от такого важного человека, но аббат имел кое-что в загашнике. Его секретом был Конрад Аденауэр. Напомню, что во время моего с матерью посещения Мария Лаах никто не упоминал имя Папена. Мы понятия не имели, что он был католиком. Для нас он был одиозным военным преступником, осужденным в Нюрнберге. За его роль в нацистском движении он был осужден к восьми годам тюрьмы, что означает он наверняка был на свободе во время нашего посещения монастыря. Сейчас я знаю, что в 1959 году, человек, который уговорил Пауля фон Гинденбурга назначить Гитлера канцлером Германии, втихую получил признание Ватикана и был возвышен до роли папского советника. Мы, американцы, живущие в Германии в то время, ничего об этом не знали.

Вместо этого мы все время слышали от немецких католиков упоминание о der Alte, Старике, спонсоре витража, который в должности мэра Кельна отказался поднять флаг со свастикой в день приезда Гитлера в город; о том, как вместо себя он послал мелкого служащего встречать Гитлера в аэропорту; как в результате Гестапо преследовало Аденауэра. Все это случилось в конце февраля – начале марта 1933 года. Герман Геринг потребовал немедленно – в качестве примера – наказать непослушного мэра. Аденауэру в то время было 57 лет; он был отцом четырех малолетних детей. Собрав семью, он пустился в бега. Вскоре, не желая рисковать семьей, он стал скрываться в одиночку. Сначала он прятался в Берлине, но там было невозможно оставаться надолго. «В отчаянии, – как пишет его биограф Чарльз Вайтон, – он менял одно место за другим». В конце концов, как последний шанс, он написал письмо своему старому приятелю еще с детских времен Илдефонсу Гервегену. Ответная телеграмма, согласно Вайтону, пришла немедленно: «Я буду рад видеть тебя». Таким образом, пронацистски настроенный монах предоставил убежище антинацистски настроенному политику. Местом убежища стал монастырь Мария Лаах. Поскольку политические симпатии руководства монастыря были хорошо известны, лучшего места для убежища придумать было трудно. Аденауэр жил в монастырской келье с конца марта или начала апреля 1933 года по апрель 1934 года, пока местные нацисты не стали подозревать, что что-то неладное творится у них под носом.

Это значит, что во время обеих конференций (апрель и июль 1933 года) Аденауэр уже был в Мария Лаах. Когда фон Папен праздновал подписание Reichskonkordat в главной столовой монастыря, мэр-беглец ел свой монастырский хлеб всего в нескольких метрах от него. Папен и Аденауэр были старыми врагами. Аденауэр обвинял Папена в предательстве рейнских интересов в пользу общегерманских. То, что Аденауэру не была близка идея тотального общества, подтверждает малоизвестный факт: одним из первых людей его скрывавших был еврей. Заточенный в свою келью, Аденауэр оказался на «неправильной» стороне не только истории, но и своей родной католической веры.

Зная более детально историю Аденауэра в Мария Лаах, мы можем по-другому увидеть смысл витражного окна, в рисунке которого змей-искуситель соблазняет Адама и Еву. Странное соседство Папена и Аденауэра в решающий момент становления Третьего рейха дает нам яркий пример противоречия, так характерного в течение длительного времени в отношении католиков к евреям, когда некоторые католики их спасали, а другие – убивали. Такое противоречие было исторической нормой для официальной Церкви, отказывавшейся поддержать насилие, пока в определенное время баланс не был нарушен и авторитетное заявление Августина о том, что существование (а значит, сохранение) евреев соответствует божеской цели, было отринуто радикальным мнением о необходимости обращения евреев в христианство и ликвидации иудаизма как конкурирующей религии. Превращение Гитлером этого постулата в конкретную программу ликвидации евреев как народа было беспрецедентным, но не возникшим на пустом месте.

Первого апреля 1933 года, приказав организовать бойкот еврейских бизнесов, Гитлер был предельно откровенен в осуществлении своего плана «Евреи, вон!», даже если реальное насилие последовало немного позже. Но в те ранние дни даже Гитлер, не говоря о его многочисленных католических поклонниках, не могли знать, к какой бездне приведет осуществление этого плана. В конце 1938 года, после резкой критики мировыми лидерами погромов «Кристальной ночи», его все еще «не финальное решение» еврейской проблемы по-прежнему выражалось лозунгом «Евреи, вон!», а не «Смерть евреям!». Его предложение об изгнании евреев с территории Рейха в то время было моральным и политическим эквивалентом изгнания евреев королевой Изабеллой. Евреям предложили немедленные выездные визы, но выезд куда? Те же мировые лидеры, в первую очередь Невилл Чемберлен и Франклин Рузвельт, которые критиковали антиеврейское насилие громче других, и пальцем не пошевелили чтобы впустить еврейских беженцев.

Движение в направлении «финального решения», казалось, было непоколебимым, но это не так. Как мы много раз отмечали, было бы большим упрощением сказать, что христианский антииудаизм стал причиной кровавой политики нацистов, но моральный вопрос остается. Несостоятельность Церкви официально или частным образом осудить ранние случаи антиеврейского насилия, несостоятельность, уходящая корнями в собственный антисемитизм и официальную теологию, стала важной составляющей, позволившей антиеврейскому насилию перерасти в антиеврейский геноцид. Критическим в движении Гитлера к точке, откуда не было возврата, было открытие (в более позднее время) того простого политического факта, что мировым демократиям была абсолютно безразлична судьба евреев, и открытие (в самом начале) того очевидного морального и религиозного факта, что христианам она была безразлична в той же мере. Ничто не подчеркивает это безразличие лучше, чем нацистско-Ватиканский конкордат и Reichsteologie немецкой католической церкви – оба поддерживали восстановление цивилизации, исключающей евреев. Шаг от «Евреи, вон!» к «Смерть евреям!», от религиозного исключения к исключению физическому – от исключения к уничтожению – как оказалось, был слишком короток.

Пий XII: последние дни римского гетто

Я пересек Тибр недалеко от Мульвиевского моста, где для нас началась история Константина, и произошли события, положенные в основание этой книги. Я оказался в районе Рима, который многие по-прежнему называют «гетто», где и сегодня в торговых районах встречаются надписи на иврите. Здесь же, в одном квартале от реки находится синагога. Высокий, ограненный железными пиками забор окружает здание, построенное в чувственном мавританском стиле, отличающемся от традиционного строгого классического римского стиля или более позднего городского ансамбля времен Ренессанса. Над зданием кубической формы величественно возвышается мощный купол, напоминающий, хотя он более скромного размера, cupolone собора святого Петра. Евреи жили в Риме раньше христиан.

Когда Иоанн Павел II пришел в это здание в 1986 году – первый раз в истории папа посетил синагогу – он прямо и честно осудил антисемитизм «любого типа». В частности, он выразил свое «отвращение к законам, вызвавшим геноцид еврейского народа во время последней войны». К этому он добавил: «Еврейская община Рима тоже заплатила высокую цену своей кровью». В этих словах было прямое напоминание о событиях, о которых мы упоминали в начале этой книги, говоря о пьесе “The Deputy” и об ее авторе Рольфе Хоххуте  (Rolf Hochhuth).

«Дожили, Ваше Преосвященство! – герой пьесы Рикардо говорит кардиналу, – граждане Рима – вне закона! Охота за невинными жителями идет под окнами Его Святейшества». Все обвинения против Пия XII, начиная с его горячей готовности к заключению одобренного нацистами Reichskonkordat; в равнодушном презрении к судьбам некрещеных евреев, отраженному в «секретном приложении» к договору и других документах Церкви; в его отмене в 1939 году энциклики предшественника, осуждающей нацистский антисемитизм; в его отказе осудить вторжение немцев в католическую Польшу; в его молчаливом соглашении с нацистскими антиеврейскими законами; в его необъяснимом решении не упоминать евреев и даже нацистов в рождественском Послании в 1942 году; в его частых встречах с хорватскими лидерами усташского национального движения, включая одиозную фигуру Анте Павелича – мини-Гитлера, нашедшего безопасный приют после войны в Ватикане; в его решении не отлучать от церкви Гитлера, Гиммлера, Бормана, Геббельса и других нацистов-католиков – все эти обвинения бледнеют в сравнении с обвинением его в том, что случилось в октябре 1943 года. Или, как по этому поводу сказал со слезами на глазах вышеупомянутый Рикардо: «Ваше Преосвященство, неужели мы ничего не сделаем даже сейчас?»

Немцы оккупировали Рим в сентябре 1943 года. До этого времени евреи чувствовали себя в относительной безопасности, но 16 октября, в пять часов тридцать минут утра, шум выстрелов разорвал ночную тишину гетто. В гетто жило около четырех тысяч евреев. Все улицы, ведущие из гетто были блокированы, и за несколько часов эсесовцы выгнали из домов и арестовали более 1200 человек. Их поместили сначала во временной тюрьме, оборудованной в итальянском Военном институте, который находился примерно в трехстах метрах от Ватикана. Ответом Ватикана было полное молчание.

Через два дня заключенных загнали в автомашины, отвезли на железнодорожную станцию и затолкали в товарные вагоны. Ватикан по-прежнему хранил молчание. Евреев увезли. Через пять дней в скрупулезно ведущемся регистрационном журнале концлагеря в Освенциме появилась запись: «Транспорт, евреи из Рима. После селекции 149 мужчин, зарегистрированных под номерами 158451-158639, и 47 женщин – под номерами 66172-66218, приняты в лагерь. Остальные отправлены в газовые камеры».

Во время своего визита в римскую синагогу Иоанн Павел II вспомнил судьбу римских евреев в 1943 году, но не сказал ни слова о молчании Ватикана. После того, как в 1963-65 годах пьеса Рольфа Хоххута стала всемирно популярной, Ватикан раскрыл документы, показывающие, что многие тысячи евреев были спасены во время войны различными официальными лицами католической Церкви. Иоанн Павел II воздал должное римским священникам, монахам и монахиням, которые открыли двери «наших религиозных учреждений – церквей, католических школ, помещений, принадлежащих Священному Престолу и государству Ватикан... чтобы предложить убежище и безопасность многим римским евреям, за которыми гнались их преследователи». Папа не упомянул своего предшественника, но защитники Пия XII утверждают, что он лично стоял за многими из реальных случаев спасения евреев. В документе Ватикана 1998 года «Мы помним: в отражении Шоа» папу Пия XII отмечают за героизм, за то, что он сделал «персонально или через своих представителей для спасения сотен тысяч еврейских жизней». Конкретные действия по секретному спасению евреев, осуществленные католическими священниками разного уровня и рядовыми католиками, почему-то называются героическими действиями папы, хотя никаких документов, когда-либо подтверждающих это, никогда не было представлено.

В ответной речи в римской синагоге президент еврейской общины Рима Джиакомо Сабан согласился со многим из сказанного папой. Тем не менее, он добавил: «То, что случилось на одном берегу Тибра, не могло быть неизвестным на его другом берегу, как не могло быть неизвестным и то, что происходило на Европейском континенте».

Защитники папы настаивают, что все его инициативы во время войны, в том числе – по защите евреев, происходили за ширмой секретности. Они утверждают, что его ответом на события 16 октября было не молчание, но срочное дипломатическое вмешательство в защиту евреев. Один из его защитников говорит: «Ни в коей мере не случайно, что облавы и аресты евреев Рима проводились только один день. На следующее утро Государственный секретарь Ватикана вызвал Германского посла и выразил ему резкий протест». Адвокат Пия описывает этот случай как пример личного героизма папы в защите евреев. Что ж, это серьезное заявление, и уже поэтому требует внимательного рассмотрения.

Госсекретарем Ватикана был кардинал Луиджи Мальоне. Германским послом был Эрнст фон Вайцзеккер, который до этого (с 1938 – по 1943 год. – Примечание переводчика) занимал пост Госсекретаря министерства иностранных дел Германии (второе по значению лицо после министра иностранных дел. – Примечание переводчика) и чей сын Рихард через несколько десятков лет станет Президентом Федеративной Республики Германия. Посмотрим, что написал сам Л. Мальоне об этой встрече:

«Узнав, что сегодня утром немцы осуществили антиеврейские акции и аресты, я предложил послу Германии прийти ко мне и попросил его вмешаться и помочь этим несчастным. В разговоре я подчеркнул, что я говорю также от имени гуманности и христианской доброты.

Посол, который уже знал об арестах, но сомневался, связаны ли аресты конкретно с евреями, ответил мне искренним и доброжелательным вопросом: «Я давно ожидал, что вы спросите меня – почему я остаюсь на своей должности?»

Я ответил: «Нет, господин Посол, я не задаю и не буду задавать вам этот вопрос. Я скажу просто – у вас, ваше Превосходительство, нежное и доброе сердце, посмотрите, сможете ли вы спасти этих невинных людей. Происшедшие события очень печальны для Священного престола, бесконечно печально, что в самом Риме, на глазах у Его Святейшества такое множество людей должны страдать только потому, что они принадлежат к определенной расе».

Посол, после определенных раздумий, спросил меня: «Что будет делать Священный престол, если акции продолжаться?»

Я ответил: «Священный престол не хотел бы оказаться в ситуации, когда будет вынужден высказать свое несогласие».

Посол заметил: «В течение более чем четырех лет я с восхищением наблюдал за позицией Священного престола. Он успешно управлял судном в море, полном подводных скал всевозможного размера и вида, всегда избегая столкновения. И даже если он склонялся больше верить союзникам, тем не менее, всегда знал, как сохранить удивительное равновесие. Я спрашиваю себя, зачем именно сейчас, когда корабль приближается к порту, надо подвергать всех на корабле ненужному риску. Я думаю о последствиях, к которым может привести такой шаг Священного престола... Приказ пришел с самого верха... Ваше Преосвященство, позволено ли мне будет не сообщать по инстанциям о нашем официальном разговоре?»

Я заметил, что просил его вмешательства, обращаясь к его человеческим качествам. Я оставил на его усмотрение докладывать или не докладывать о нашем разговоре, который был таким дружественным.

Я также чувствовал себя обязанным напомнить ему, что Священный престол, как он сам заметил, был все время очень предусмотрителен в том, чтобы не создать у немецкого народа впечатление, что Священный престол что-либо сделал или когда-либо желал сделать самую мелкую мелочь против интересов Германии во время этой ужасной войны.

Но я также должен был сказать ему, что Священный престол не должен оказаться в ситуации, когда будет вынужден протестовать: если когда-либо Священный престол будет все же вынужден, то последствия будут во власти святого Провидения.

В конце я повторил: «Ваше Превосходительство заверило меня, что вы попробуете сделать что-либо для этих несчастных евреев. Я благодарен вам за это. Что касается остального, то я оставляю это на ваше усмотрение. Если вы думаете, что полезнее не упоминать о нашем разговоре, то пусть так и будет».

Каким образом этот разговор, записанный самим кардиналом в своем журнале, может быть представлен как «резкий протест», не совсем ясно. Беспокойство Ватикана за судьбу арестованных евреев не вызывает сомнения, но очевидна и бесплодность попытки найти реальное решение. В основном мы видим только беспокойство самого Маглионе.

Мы не собираемся оправдывать или осуждать решение, сделанные в тех обстоятельствах, но настаиваем, что явная неудача попытки решить вопрос дипломатически не имеет права называться героизмом. Изучая встречу Мальонеи Вайцзеккера по первоисточникам после их первой публикации, католический исследователь Джон Морлей сказал: «Там не было ни противостояния, ни критики, ни требования справедливости». Госсекретарь Ватикана совершенно определенно разрешил германскому послу считать их разговор частным делом, что никак не соответствует протесту. Послу было разрешено даже не сообщать о разговоре в Берлин. Мальоне действительно попросил Вайцзеккера «сделать что-либо для этих несчастных евреев», но не настаивал на этом ни в коей мере. Согласно Мальоне, его разговор с послом привел к освобождению многих евреев – и защитники папы сделали много шума из этого заявления – но ни одного документа это подтверждающего никогда не было опубликовано.

Другие высокопоставленные лидеры Церкви вели себя подобно Маглионе. Никого не должно удивить, что реальные действия были предприняты только для спасения меньшинства среди арестованных – крещеных евреев и евреев, женатых на католиках, в том числе и новообращенных. Успех такой стратегии был очевиден: около двухсот крещеных евреев и евреев, женатых на католиках, были отделены от арестованных и отпущены на свободу. В своем собственном донесении в Берлин, говорящем о контактах с Ватиканом, Вайцзеккер, как нам кажется, больше озабочен как бы не подставить папу и не навести на него гнев нацистов. Похоже, что Вайцзеккер действительно искал реальные возможности «очеловечить» антиеврейскую политику нацистов в Риме, но не из-за просьбы Маглионе. Есть много оснований думать, что Вайцзеккер пытался помочь евреям. Его дипломатическая переписка с Берлином опубликована, и, похоже, он вел двойную игру, в которой спасение евреев служило какой-то цели, но главным все же было сохранение хороших отношений со своим руководством. В своих сообщениях в Берлин он неоднократно указывал на свою положительную роль в ограничении у папы возможности протестовать. Например, 28 октября Вайцзеккер посылает своему начальству следующее письмо:

«Судя по всему, папа, хотя и находится под давлением с разных сторон, не позволяет себе быть вовлеченным в какой-либо демонстративный протест в связи с удалением евреев Рима. Хотя он, по всей вероятности, ожидает, что такое его поведение будет использовано нашими оппонентами против него, а также этим воспользуются в протестантских кварталах англо-саксонских стран в целях антикатолической пропаганды, но он сделал все, что мог – даже в этом деликатном случае, чтобы не разрушить отношения между Ватиканом и германским правительством или представителями правительства в Риме. Поскольку предполагается, что германские акции здесь в Риме больше не будут иметь места, то вопрос о возможных неприятностях в германо-ватиканских отношениях можно считать закрытым».

Дальше Вайцзеккер пишет:

«Мы имеем косвенное подтверждение вышесказанного с ватиканской стороны: L’Osservatore Romano 25/26 октября опубликовала полуофициальное коммюнике о любви и доброте папы, написанное в типичном уклончивом и намекающем стиле ватиканской газеты, в котором говорится, что папа распространяет его отцовскую заботу на всех людей, вне зависимости от национальности, религии или расы (выделено в тексте письма). Дальше в коммюнике говорится, что разнообразная возросшая активность папы в последнее время связана с увеличением страданий большого количества несчастных людей. Мы не собираемся высказывать свое несогласие с этой опубликованной статьей, и еще меньше – с ее текстом, поскольку очень немногие поймут, что речь идет о еврейском вопросе».

Защитники папы отмечают, что это коммюнике «использовали против папы. Но если вчитаться в его суть, то оно указывает, что папа безусловно выступил бы с формальным протестом, если бы депортации не прекратились». В любом случае, было ли вызвано прекращение массовой депортации евреев Рима результатом прямого или непрямого вмешательства Ватикана, предупреждением еврейской общины, у которой появилось время рассредоточиться и спрятаться в убежищах, предоставляемых католиками? Все известные документы говорят о том, что папа искал причину не «быть вовлеченным в какой-либо демонстративный протест» и с помощью умного Вайцзеккера нашел ее. Джон Морлей приходит к следующим выводам о событиях октября 1943 года: «Попытка Ватикана защитить евреев не удалась. Основной причиной было то, что предпринятые шаги были слишком незначительными и не соответствовали уровню совершенного преступления». Что же касается прекращения депортации «под давлением Ватикана», то более тысячи евреев было арестовано после 16 октября. Ни Пий XII, ни его Госсекретарь открыто не протестовали по поводу этих арестов, к большому удивлению высокопоставленных германских чиновников в Риме. Историк Истван Деак назвал такой провал «прискорбным». Папа, по словам Деака, «не сделал ничего».

The Deputy заканчивается зловещим и напыщенным сообщением о том, что газовые камеры «продолжали работать еще целый год», как будто Пий XII нес ответственность за это преступление. Обвинение папы, высказанное в пьесе, является крайней позицией в широком спектре отношений к его памяти. После скандала, связанного с пьесой, Морлей изучил одиннадцать томов обнародованных Ватиканом документов. В 1999 году он был выбран членом совместной католико-еврейской комиссии по изучению этих и других архивных документов. Он отвергает крайнюю позицию, выраженную в пьесе, но остается критично настроенным. Свою книгу «Дипломатия Ватикана и евреи во время Холокоста. 1939-1943» он заканчивает следующим параграфом:

«Мы должны сделать вывод, что в вопросе защиты евреев во время Холокоста дипломатия Ватикана закончилась провалом, не сделав всего возможного для их спасения. Но провалом была сама политика Ватикана, потому что, пренебрегая жизнями евреев и преследуя цель «отстранения» взамен гуманитарной обеспокоенности, она предала идеалы, заявленные ею самой. Нунциатура, Госсекретарь и – больше всех – папа должны разделить ответственность за этот двойной провал».

В одной из предыдущих глав я упоминал о встрече с кардиналом Эдвардом Кассиди, главным автором «Мы Помним». Целью встречи в 1999 году было создание атмосферы, в которой стало бы возможным дальнейшее развитие положений документа. На встрече присутствовал корреспондент Нью-Йорк Таймс, который заметил, что если The Deputy выражает одну из крайностей в искажении образа понтифика, то его канонизация будет представлять другую. Даже такой всемирно известный писатель, как Грэм Грин однажды говорил о Пие XII, как о «слуге, служащих Богу, и, вполне возможно, как многие чувствуют – святом». Грин был знаменитым новообращенцем, но никогда не был излишне сентиментальным католиком. Для него выразить такое мнение о папе Пие XII в статье 1951 года в журнале Life значило показать чисто сыновне отношение к человеку, которое папа в то время вызывал. Смерть папы 9 октября 1958 года вызвала многочисленные соболезнования, включая со стороны многих еврейских лидеров. Сейчас передо мной лежит иллюстрированная книга о жизни Пия XII, выпущенная по случаю его смерти. К книге прилагается виниловая пластинка на 78 оборотов – «Голос папы Пия XII с хором Ватикана и колоколами собора св. Петра». Фотографии показывают Эудженио Пачелли двенадцатилетним ребенком, только что получившим сан молодым священником, делегатом папы на коронации английского короля Георга Пятого, нунцием в Берлине, Госсекретарем Ватикана и, наконец, главой христианского мира. Одна из фотографий показывает его в тройной тиаре, сидящим в переносном троне, покоящемся на плечах ватиканской стражи. Рука папы приподнята в приветствии. Надпись под фотографией говорит:

«...он любит мир, как обычный человек может любить своего единственного сына. Его предшественник боролся с врагами со всей яростью, он же побеждает их оружием доброты. В его присутствии человек чувствует, что перед ним священник в терпеливом ожидании прихода момента мученичества.... Все жители Рима видят в нем человека, подобного великим папам прошлого, чьи лица мы видим на фресках стен и потолков базилики, видят в нем своего Епископа и несравненного воина-защитника, который защищал не только Ватикан, не только город, но и всех людей в их справедливых и праведных делах».

Портрет молящегося Пия XII знаком мне с детства. Человек в очках, в белой шапочке и красной, отделанной горностаем пелерине, с руками, сложенными подобно колокольне, падающей на подушечку prie-due (небольшая кафедра или даже специальный стул для индивидуальной молитвы. – Примечание переводчика) – он в самом деле казался нам святым. Перелистывая книги, подобные этой, мы не найдем в них упоминания об его неудачах во время Второй мировой и, тем более, упоминания о евреях. К 1958 году папа – прежде всего – был образом и образцом сопротивления Запада коммунизму. Единственная фотография в этой книге, на которой нет папы или собора св. Петра, изображает священников и мирян, молящихся на огромном олимпийском стадионе в Берлине. Подпись под фотографией говорит, что это «немецкие католики во время огромной мессы, в которой принимают участие молящиеся из Советской зоны». Западная Германия под руководством католика Аденауэра была оплотом антисоветизма. В этом заключалась еще одна причина, по которой вопрос о Холокосте никогда не возникал. «Католики всей Германии соединились в молитве, передаваемой по радио. Папа в Риме молился вместе с ними». Такой была последняя связь папы и Германии: неофициальная канонизация одного означала реабилитацию другой. Неискреннее и примитивное восхищение, высказанное в книге, казалось было из какого-то другого мира, упорядоченного и безвинного.

Новые попытки восстановить образ Пия XII, отраженные в fin-de-siecle (в конце столетия или эры. – Примечание переводчика) Ватикана, на всех парах проводящего процедуру беатификации (причисление к лику блаженных. Необходимая процедура перед канонизацией. – Примечание переводчика), без сомнений говорит о желании воссоздать этот другой мир. В свете даже самого благожелательного, в пользу папы чтения истории Второй мировой войны, попытка его канонизации, по словам Иствана Деака «очень странное решение». Официальным представителем Церкви, руководящим продвижением Пия XII в разряд святых, является немецкий иезуит Петер Гампел, о котором мы вспоминали раньше. В июне 1997 года он заявил в одном из интервью:

«После изучения всех показаний свидетелей в деле Пия XII я могу сказать, что очень редко до этого я видел свидетельства настолько убедительно говорящие о героической доблести... Он был человеком экстраординарного милосердия, работая без устали не только в защиту евреев, но всех, кто подвергался преследованию... Из солидарности с тяжелым положением людей он не выпил даже стакан кофе... Сестра Паскалина, его помощница, сказала, что он даже спал на рваных простынях... Он тратил все свои деньги на благотворительность... В результате, его дело продвигается вперед, и я думаю, что он имеет огромные шансы на беатификацию».

Сообщения из Рима о продвижении дела его канонизации вызвали дополнительные волны критики как со стороны еврейских организаций, так и со стороны католиков. Ватикан в 2000 году не представил, как ожидалось, дело «военного» папы на официальную беатификацию вместе с подобными делами Пия IX и Иоанна XXIII. Сегодня неясно состояние процесса, хотя отец Гампел и другие официальные лица утверждают, что ничто не остановит Церковь объявить папу Пия XII святым – скорее раньше, чем позже.

Акцентируя слишком много внимания в еврейско-католическом диалоге на папе Пие XII, мы неминуемо уходим от рассмотрения более общего вопроса о системном провале Церкви во время нацизма. Один из неожиданных вопросов был поднят в книге Даниэля Голдхагена «Добровольные помощники Гитлера» (Hitler’s Willing Executioners), вызвавшей сенсацию в 1996 году. Он дотошно расследует поведение христианских церквей Германии. Пойдя на шаг дальше работ историка Гуентера Леви, исследовавшего так называемую проблему «молчания» или то, что церкви не делали, Голдхаген рассматривает следующий вопрос: что церкви делали для поддержки нацистского режима и, в частности, для поддержки нацистского проекта «окончательного решения». Такой важной, Голдхаген говорит – решающей, помощью нацистам оказалось предоставление генеалогических документов. «Фундаментальным элементом Нюрнбергских законов была возможность режима выделить и документально доказать родственные связи человека, подозреваемого в наличии еврейской крови, то есть точно знать, кто есть еврей. Таким образом, преследование евреев опиралось на генеалогические записи в местных церквях». Леви приводит высказывание местного священника о том, что такая деятельность была «службой народу», но эта цитата относится к 1934 году. Прекратили ли церкви «служить народу» после того как стало кристально ясно к чему это ведет? Леви говорит – нет. «Сам вопрос, должна ли церковь предлагать свою помощь нацистскому государству в сортировке людей еврейской крови никогда не дебатировался». Несколько героев среди клириков, включая Анжелло Ронкалли, будущего папу Иоанна XXIII, воспользовались функцией церкви как агента по выдаче расовых сертификатов и снабжали евреев фальшивыми документами, но Церковь никогда не осудила саму практику. «Кооперация Церкви в этом вопросе продолжалась все военные годы, – пишет Леви, – когда ценой документа было уже не лишение государственной работы и потеря имущества, но депортация и прямое физическое уничтожение». Подобные факты привели к тому, что Голдхаген включил определенных деятелей Церкви в список прямых пособников режима. «Что определяет участника преступления? Участник – любой человек, знающий, что его помощь будет некоторым образом использована для массового убийства евреев... Список участников включает железнодорожную администрацию, которая знала, что транспортирует евреев в лагеря смерти. Он включает любого чиновника Церкви, который знал, что его участие в идентификации еврея как не христианина напрямую ведет этого человека к смерти».

Папа Пий XII, даже не разрушая тактику своего дипломатического целомудрия, мог втихую дать указания своим подопечным священникам в Европе уничтожить документацию о крещениях как только их дьявольская суть стала понятной. Он никогда не сделал этого.

Критики Пия XII, например Хоххут, обвиняют папу в трусости или в прямой симпатии к нацизму из-за его нежелания противостоять Гитлеру более конкретно, более видимо. Но биограф папы Джон Корнвелл доказывает, что обвинение в трусости абсолютно бездоказательно, а какая-либо симпатия к нацизму испарилась к концу 30-х. Храбрость Пия XII и его неприятие Гитлера было продемонстрировано его прямым участием в самом начале понтификата в заговоре против германского диктатора. С конца 1939 года по март 1940 Пий XII служил информационным каналом связи между группой антигитлеровски настроенных генералов во главе с Людвигом Беком и британским правительством, представленным британским послом в Ватикане Фрэнсисом д’Арси Осборном. Немецкие генералы соглашались организовать военный переворот и прекратить войну, но с условием, что Лондон даст гарантии соблюдения Мюнхенского соглашения. По каким-то причинам англичане отказались от дальнейшего участия в этих планах, но не раньше, чем вся деятельность заговорщиков, включая папу, зашла так далеко, что если бы заговор стал известен Гитлеру, то участников ожидали бы серьезные неприятности. Эти события дали возможность Корнвеллу утверждать, что в случае Пачелли «малодушие и нерешительность – черты характера, которые могли бы объяснить его молчание и отсутствие действий – вряд ли были ему свойственны».

Так что же является причиной не только молчания Пия XII, но и соглашения Эуджинио Пачелли с Гитлером в ранние годы? Эти ранние годы и дают ответ, так как именно тогда усердие Пачелли, направленное на расширение и защиту папской власти – превыше всего остального – стало для него определяющим. Превыше всего и важнее, чем судьбы евреев, что само собой, но также превыше судьбы католической церкви в Европе. «Было что-то в современной идеологии папской власти, – пишет Корнвелл, – что скорее подталкивало папский престол к уступкам перед лицом зла гитлеризма, чем к противостоянию ему». Ответ на этот неприятный вопрос кажется нам совершенно ясным, хотя вместе с тем делает еще более проблематичным стремление Ватикана канонизировать другого папу, Пия IX, чей постулат непогрешимости и чья энциклика “Syllabus Errorum”послужили основой современной идеологии папской власти.

Не надо специально подчеркивать, что Пачелли разделял общепринятый антисемитизм своей культуры, христианское неприятие иудаизма, не отринутое вплоть до Ватикана II. Но погоня пап за властью в современную эпоху всегда происходила за счет евреев, и это тоже стало частью причины, приведшей Европу к уступкам накануне «окончательного решения». Мы только что вспоминали, каким образом это отразилось на судьбе римского гетто, но все вышесказанное нашло отражение и в теологии. Когда “Syllabus Errorum” (1864) была определена ведущим католическим журналом как перечень лживых «современных идей... еврейского происхождения», когда Европейское либеральное движение в политике и образовании определялось как демонический еврейский заговор, когда главный орган Церкви взял на себя лидирующую роль в определении евреев одновременно революционерами и финансистами, и когда всё это вместе сконцентрировалось в мстительной политике Церкви в отношении римского гетто – прямо под окнами папы – создались гораздо более серьезные основания для трагедии, чем молчание одного человека. Скорее возникает вопрос: каким образом сменяющаяся череда пап создала предпосылки для молчания целой цивилизации?

«Молчание папы, – пишет отец Эдвард Флэннери, – лучше представить вершиной треугольника, который опирался на гораздо более широкие попустительство германских епископов, его ближайших соратников, которые, в свою очередь, опирались на еще более широкую апатию или даже сговор с нацистами немецких католиков – или более обще – христиан, которые, в свою очередь, из-за привычного антисемитизма, так часто обретенного и усиленного в самих церквах, оказались совершенно не подготовленными к какому-либо другому ответу. Треугольник продолжает расширяться, включая Европу и весь Западный мир, беременный безразличием и антипатией к евреям».

Если бы Пий XII сделал то, что его критики хотели бы было сделано – отлучил Гитлера, отозвал конкордат, организовал «гневный протест против убийств евреев», по выражению Леви – это все вместе было бы только вариантом того, что Пий IX сделал в 1875 году в борьбе с Бисмарком и в 1871 году в борьбе с Гарибальди, когда он отлучил от церкви всех католиков, сотрудничающих с новым итальянским государством и запретил им участвовать в выборах. В этом случае, как и прежде, католики были бы поставлены перед выбором между враждебным церкви правительством и Церковью. Но есть все основания полагать, что в 1930-х огромное количество католиков в Германии и, возможно, в других европейских странах – те, что праздновали подписание Reichskonkordat и ненавидели дрейфусаров – предпочли бы Гитлера. «Должен был я обратиться к их совести?» – спрашивал Пий XII, говоря о немецких католиках и объясняя причины своего молчания при массовых убийствах евреев. При наличии «темных символов» древней христианской ненависти к евреям и современного расизма антиеврейские программы Гитлера – даже самые зловещие – были просто не настолько враждебны широким массам католического населения. Или, как сказал исследователь антисемитизма Леон Поляков, «Молчание Ватикана только отражало глубокие чувства католических масс в Европе».

Фактически, предпочтение Ватикана бороться за свою собственную власть, согласно своему видению абсолютизма, было только составляющей предпочтения бесчисленных европейцев бороться за свое собственное благосостояние, не задумываясь о людях, которые не входили в круг их интересов – евреях.

Такой выбор подготавливался около двух тысяч лет. Это была последняя страница в длинной истории, рассказанной в этой книге: от бесшовного хитона Христа, к кресту Константина, к La Croix, к Kreuz und Adler, к кресту возле Освенцима. Эта история сама является источником и объяснением молчания папы – и его смыслом. В ней заключается моральное падение католицизма и цивилизации, которой он был центральной частью. В молчании папы лучше видеть не обвинение, но свидетельство.

Эдит Штайн и католическая память

Голландский городок Эхте лежит на реке Маас, недалеко от города Маастрихт, символического центра новой Европы, и совсем близко от германской границы. Во время своих путешествий в Рейнские земли, когда я старался освежить в памяти места, где происходили события, описанные в этой книге, я проезжал Эхте. Но сейчас сам город был целью моего паломничества. Я с удивлением нашел свою цель – задумчивую часовню – прямо на границе торгового района; сразу за крепким кирпичным фасадом пристроенного к часовне монастыря находилось кафе Апполо, с большой рекламой на английском – Dancing! Труднее была найти каменную памятную доску на стене у аркообразной готической двери при входе в часовню. На памятной доске был изображен портрет женщины в покрове монахини-кармелитки, Эдит Штайн, которая бежала в этот монастырь в 1938 году, и из которого она была депортирована эсэсовцами в 1942 году.

Было дождливое предвечернее время обычного буднего дня. Дверь в часовню была открыта, и я вошел в холодное пустое помещение, тишину которого нарушали только потрескивающие свечи в святилище. Двенадцать скамеек разделяли пространство, где, возможно, могли поместиться человек пятьдесят. Крупнозернистая фотография знаменитой монахини висела на левой стене, сразу за вазой с двумя журавлеподобными райскими птицами. Я пришел сюда со своими тремя вопросами. Первый: как история христианского антисемитизма способствовала Холокосту? Второй: как Церковь содействовала или противостояла Холокосту по мере его осуществления? Третий: как Церковь сегодня преодолевает свое многослойное прошлое – глубокое, долгое прошлое религиозного антисемитизма и недавнее прошлое Холокоста? Эдит Штайн должна помочь мне в решении третьего вопроса. В маленькой часовне, организованной вокруг ее образа, я преклонил колени в ожидании ответа.

Эдит Штайн (в русскоязычной традиции существуют разные версии ее имени, например, Эдита Штайн и Эдита Штейн. – Примечание переводчика) была рождена еврейкой в 1891 году в городе Бреслау (Вроцлав), архиепископ которого, как мы помним, хотел с помощью Reichskonkordat защитить не евреев, а католиков из евреев. Штайн молодой девушкой навсегда оставила Бреслау, но там продолжала жить ее мать, с которой у Эдит сохранились самые теплые отношения. Мать всю свою жизнь была глубоко религиозным человеком. Штайн оказалась очень одаренной женщиной, вскоре она защитила кандидатскую диссертацию по философии под руководством известного Эдмунда Гуссерля. Часто упоминаемая в качестве его ассистента, она существенно разработала идеи своего учителя, хотя об этой части ее достижений вспоминают редко. Ее диссертация «О проблеме сопереживания» (подробнее о жизни и веровании Эдит Штайн можно узнать из замечательной статьи Эллы Грайфер http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer11/Grajfer2.php – Примечание переводчика), защищенная в 1916 году, была первой из ее нескольких важных философских работ, но ее трагическая жизнь и благочестивая писательская деятельность последних лет жизни известна гораздо шире. Она ушла из иудаизма в свои студенческие годы и обратилась в католицизм в 1922 году, в возрасте тридцати лет. По ее собственному признанию, причиной явилось чтение автобиографии святой Терезы Авилльской (Тераза Авилльская была из марранской семьи. – Примечание переводчика), испанского мистика шестнадцатого столетия и реформатора кармелитского ордена. В 1933 году Штайн сама стала кармелиткой.

Среди кармелитов она была известна под именем Сестра Бенедикта Креста, но 11 октября 1998 года в торжественной церемонии канонизации на площади святого Петра папа Иоанн Павел II был первым, кто назвал ее святой Терезой Бенедиктой. Она стала святой Церкви не за свои выдающиеся философские работы, не за свой феминизм и не за свою самоотверженную жизнь религиозной католички, но потому, что через неделю после ее депортации их Эхте она была убита в газовой камере Освенцима. В торжественном молебне во время процедуры канонизации папа сказал: «Эта выдающаяся дочь Израиля и верная дочерь Церкви». И добавил: «Пусть ее свидетельство постоянно укрепляет мост взаимопонимания между евреями и христианами».

Но канонизации еврейки, обратившейся в католичество, вызвала много недовольства по обе стороны «моста». Некоторые евреи восприняли это как оскорбление. Официальная реакция Ватикана была защитной: было опять напомнено, что Церковь длительное время страдала под ударами евреев, особенно большевиков – возражение с этим конкретным словами было сделано нашим старым знакомым отцом Петером Гампелом. Но большинство католиков было удивлено и опечалено еврейской реакцией, поскольку они видели в Штайн историю невинной женщины, чей духовный голод привел ее к слиянию с крестом Иисуса Христа, и кто затем, как это виделось христианам, приняла современное распятие на кресте. Вместе со многими католиками я осознал глубину трагедии Холокоста благодаря Эдит Штайн. Я был юным семинаристом в начале 1960-х, когда случайно открыл в семинарской библиотеке книгу «Стены рассыпаются: Семь еврейских философов, открывших Христа». Одна из глав в книге Джона Оестерихера называлась «Эдит Штайн: Свидетель для любви». То, что Анна Франк сделала для общества в целом – показала вместо абстрактного геноцида реальную трагедию, дав жертве имя, лицо, голос и историю, Эдит Штайн сделала для меня и многих католиков. Но противоречивость ее свидетельства была нам недоступна.

Претензии некоторых евреев сводились к тому, что канонизацией Штайн Церковь опять популяризировала, не говоря об этом вслух, свою теологическую идею о том, что христианство вытеснило, «заместило» иудаизм. Мы видели, что католическая Церковь официально отказалась от доктрины «замещения», но когда по отношению к Штайн постоянно говорили «юная женщина в поисках правды» – фраза была произнесена самим папой Иоанном Павлом II, евреям было трудно избавиться от подозрения, что даже сейчас правда определялась строго в христианском смысле. Изначально Штайн продвигалась к канонизации в категории «духовник», то есть, согласно церковной традиции, самой ее образцовой жизни была достаточно для признания ее святой, но папа Иоанн Павел II настоял на формальном включении ее в категорию «мученик» за веру. В очередной раз дала себя знать старая христианская тенденция выдвигать смерть в качестве идентификации, но, конечно, в данном случае смысл и место смерти были решающими. Конечно, еще один фактор мог иметь значение: для того, чтобы стать святым католической Церкви кандидату должно быть зачтено два чуда, в случае же мученика – только одно. Таким образом, провозглашая Штайн мученицей, папа мог просто упростить требования для ее канонизации.

Провозглашая Штайн святой, Церковь делала упор на том, что она была убита как католик, в результате антикатолической акции после антинацистского протеста католических епископов. Но для евреев она была убита как еврейка – просто и однозначно. Если она была мученицей, то разве не были мучениками все умершие вместе с ней? И разве сама идея христианского «мученичества», открывающая жертвам утешение вечной жизни воскрешением, не подчеркивает и не усиливает насилие против евреев, для большинства которых такое утешение совершенно не мыслимо? Если смотреть на событие еврейскими глазами, то разве канонизация Штейн не является «христианизацией» Холокоста – окончательным вытеснением? Другими словами, Эдит Штайн могла быть – и была – для евреев символом теологии воскрешения, наложенная на их мертвых. Крест Освенцима, как кощунство.

Папа Иоанн Павел II сказал в своей проповеди во время канонизации, что в день мученичества Штайн, 9 августа, предполагаемый день ее смерти, «должен стать для нас днем памяти Шоа». Евреи удивленно спрашивают, почему католики не могут отмечать день памяти Шоа в конце апреля, если евреи уже давно отмечают официальный день памяти Yom Hashoah в это время? Или литургический календарь тоже стал сферой теологии замещения?

Для евреев канонизация Штайн стала еще более проблематичной и по другой причине. За неделю до церемонии на площади св. Петра папа назвал «блаженным» кардинала Алоиса Степинака, архиепископа хорватской католической церкви во время войны. Мы уже говорили о беатификации Степинака, но взгляд на нее в контексте канонизации Штайн подымает новые вопросы. После войны Степинак был осужден правительством Тито как нацистский коллаборационист, церковь, руководителем которой он был, была морально запятнана соглашательством с пронацистские режимом усташей и была обвинена во множестве преступлений, особенно против сербов. Не смягчает подозрение евреев и то, что накануне канонизации Штайн стало известно – я был человеком, сообщившим об этом – что Ватикан вел себя нечестно в отношении самого процесса канонизации, утвердив «чудо» (то самое единственное) исцеления больного ребенка, в то время, как медицинский эксперт настаивал в формальном (но секретном) докладе церковным чиновникам, что выздоровление было предсказуемым. Ребенок выздоровел не благодаря чудодейственному вмешательству, но при применении стандартных медицинских препаратов, и его выздоровление «было ожидаемым». Канонизация, таким образом, опиралась на обман, известный на самом верху церковной иерархии.

Другими словами, канонизация Эдит Штайн открыла глаза на то, что Церковь готова переписать свою собственную историю во время Холокоста и ради этого пойдет даже на подлог. История этой женщины нужна была Церкви, чтобы сообщить миру о том, что католики были жертвами нацизма вместе с евреями, для того, чтобы еще раз усилить главенство идеи мученичества в христианской вере, для того, чтобы еще раз подчеркнуть религиозное превосходство христианства над иудаизмом. Но существует другой путь рассказать историю Эдит Штайн – как предметный урок для Церкви, отрицающей свою собственную историю.

История святой, как католички, началась с прочтения автобиографии Терезы Авилльской, давшей Эдит ее новое имя. Но мало что обнаруживает болезненную сложность обращения евреев в католицизм в большей мере, чем судьба самой Терезы. Ее дедушка Хуан Санчез де Сепеда был марраном, вернувшимся в иудаизм. Уличенный в «преступлении», он в 1485 году предстал в вместе со своей женой и детьми, среди которых был будущий отец Терезы, в то время шестилетний мальчик, перед святой инквизицией в Толедо. Им был дан выбор между возвращением в лоно церкви или смертью на костре. Их выбор позволил в свое время появиться на свет Терезе. История Эдит Штайн отбрасывает католическую память во времена, когда практиковалось массовое насильственное обращение евреев в католицизм и мы хотим напомнить, что инквизиция была только одной из многих страниц такой истории.

Теперь мы можем яснее увидеть смысл провозглашения святым другого папы – Пия IX – папы-антимодерниста, автора “Syllabus Errorum”, папы, потребовавшего от Ватикана I провозгласить доктрину папской непогрешимости. Мы должны напомнить, что этот мнимый святой разрешил на своей территории насильственное крещение еврейских детей, и, как минимум, однажды сам участвовал в похищении еврейского ребенка. Дальний родственник этого украденного ребенка назвал посвящение папы в святые «заново открытыми ранами». Эти и другие действия Церкви в последнее время показывают, что, несмотря на риторику «благих намерений», Церковь еще очень далека от того, чтобы очистить себя от глубоко укоренившегося антагонизма в восприятии иудаизма как независимой цельной религии. Неудивительно, что объявление Эдит Штайн святой вызвало так много вопросов.

В 1933 году, через десять лет после обращения и только через несколько недель после того как епископальная конференция в Фулде отменила запрет на членство католиков в нацистской партии, Эдит Штайн предприняла свою первую выдающуюся инициативу в качестве католика, инициативу, которая почти не привлекла внимания во время празднования канонизации в 1988 году. Перед Пасхой 1933 года она написала письмо папе Пию XI и попросила у него частную аудиенцию, во время которой хотела лично убедить папу в необходимости энциклики, осуждающей нацистский антисемитизм. В то же самое время, ожидая ответа папы, она была уведомлена ее работодателем, католическим педагогическим институтом в городе Мюнстере, что она лишается права преподавать в институте потому, что она «не арийка», хотя католический институт, в отличие от государственного, был совершенно не обязан предпринимать какие-либо шаги в таком направлении. Этой же весной известный философ Мартин Хейдегер, отказал ей в профессорском месте в университете города Фрейбурга, во время интервью прочитав ей печально известную пронацистскую лекцию.

Мы не знаем, что все эти события значили в ее жизни, но мы знаем, что примерно в то же время ею овладели давно отложенные мысли уйти из светской жизни. В апреле она подала заявление в кармелитский монастырь в Кельне. В философии она демонстрировала, как отметила исследователь Рашель Бреннер, «тенденцию включать, а не исключать, утверждать, а не отрицать». Ее уединение, как выяснится, будет полностью в рамках такого подхода, позволит ей погрузиться в христианский мистицизм и в то же время усилит в ней ощущение своего еврейства, пусть даже она будет определять свое еврейство согласно церковным догматам вытеснения.

В том же апреле она получила ответ папы. Ее пригласили вместе со многими другими посетить Ватикан во время одной из церемониальных служб. Не было никакой возможности переговорить с папой с глазу на глаз и она отклонила приглашение, подав апелляцию, в которой она повторно требовала личной встречи. Через некоторое время вместо положительного ответа она получила письменное папское благословение. Стремление Эдит Штайн уговорить папу выступить с заявлением в поддержку евреев часто интерпретируется как попытка через папу повлиять на нацистов, что, как утверждают защитники молчания папы, зная дьявольский характер Гитлера, было невозможно. Но в 1933 году Гитлер не был еще «Гитлером». И Эдит Штайн скорее всего понимала, что в первую очередь папа должен был повлиять на своих подопечных католиков. Если однажды энциклика мобилизовала миллионы католиков на «пассивное сопротивление», то почему твердое слово папы не могло сделать это еще раз?

После Кристальной ночи в ноябре 1938 года Эдит Штайн бежала из Кельна в Эхте. 19 декабря она писала другу: «Я часто мечтаю, что мое письмо папе может каким-то образом заставит его задуматься». 6 июля 1942 года семья Анны Франк нашла убежище в тайнике амстердамского дома. Через неделю группа голландских священников послала телеграмму нацистским властям с осуждением преследований и депортации евреев из Голландии. Отдельным пунктом они просили защиты для крещеных евреев, что было ошибкой, так как дало нацистам в руки дополнительные карты в переговорах с Церковью. Нацисты заявили, что если священники прекратят протест, то крещеные евреи будут исключены из списков подготовленных к депортации. Открытые аресты евреев продолжались и по крайней мере некоторые деятели Церкви не пошли на уступки нацистам. Архиепископ Утрехта, скорее всего, с согласия остальных епископов написал пасторальное письмо католикам Голландии, включавшее текст телеграммы, осуждающий «меры уже принятые против евреев» как «противоречащие глубочайшим убеждениям голландского народа и... принципам справедливости и милости нашего Бога». Реакция нацистов была мгновенной и жестокой. Около двухсот крещеных евреев были немедленно арестованы. Среди арестованных 2 августа оказались Эдит Штайн и ее сестра Роза.

Много лет спустя, официальный голландский представитель, который встретился с кармелитской монахиней в транзитном лагере Вестерборк, расположенном на севере Голландии, вспоминал, что он спрашивал, каким образом можно ей помочь, совершенно очевидно связывая свой вопрос с ее христианским статусом и внешним видом монахини в полном облачении. Она ответила: «Почему исключение должно быть сделано для одной определенной группы? Не будет ли несправедливо крещение сделать преимуществом?» Смысл истории не в том, чтобы восхищаться сестрой Бенедиктой добровольно идущей на смерть, что было особо подчеркнуто Ватиканом, назвавшей ее мученицей. Тем более, что существуют сообщения о ее попытке получить помощь швейцарского консула. Что действительно достойно восхищения и что Ватикан никогда не подчеркивал, это то, что в конце своей жизни Бенедикта Креста, Эдит Штайн, отказалась видеть различие между крещеной и некрещеной еврейкой, как определялось католической традицией и догмой. Еще более важно, что она боролась с нацизмом единственным ей известным путем – от имени Церкви. Голландские епископы были вместе с ней, но кто еще в католической иерархии был на ее стороне?

Настоящее прозрение всей истории Эдит Штайн заключается в том, что в своем персональном, глубоко внутреннем отторжении христианской теологии она отказалась видеть второсортность еврейства перед ликом Всевышнего. В мире, где она вынуждена была умереть, она нашла силы отвергнуть плесень теологии замещения. Но нельзя забывать, что в своих ранних представлениях сестра Бенедикта возлагает вину на «неверующий народ», отражая этим типичный религиозный христианский антисемитизм. «Тень креста падает на мой народ, – говорит она в 1939 году, – если бы только они могли это видеть! Это исполнение проклятия, которое мой народ накликал на свою собственную голову». Набрасывая свое завещание за несколько лет до гибели, она, судя по всему, предлагает свою жизнь во искупление еврейского неверия. Газета L’Osservatore Romano в статье по случаю канонизации чтит ее память, вспоминая, что во время ареста Эдит сказала своей сестре Розе: «Идем. Мы сделаем это для нашего народа». Это «для» подразумевает не только искупление, но и две тысячи лет презрительного взгляда сверху вниз. Наверно, поэтому племянница святой, еврейка Сюзанна Батцдорф, настаивает, что судьба ее тети была «умереть вместе с ее народом, не для ее народа».

Эдит Штайн начала свою интеллектуальную жизнь с изучения сопереживания, возможности одного человека найти что-то общее в другом, часто очень отличном человеке. Через почти шестьдесят лет после ее смерти она остается источником спора о смысле конверсии и мученичества, и источником сомнения в мотивах Церкви. Выбор Штайн и других кандидатов и сам процесс их канонизации со всей серьезностью поставил вопрос о Холокосте и католической памяти этих страшных лет. Смерть Эдит Штайн в Освенциме подвинула членов ее кармелитского ордена основать на этом месте монастырь и воздвигнуть крест на соседнем поле, который является ясным и грубым символом всего, что и сегодня разделяет христиан и евреев.

Такие противоречия сопровождали всю жизнь Эдит Штайн. «Сейчас мир состоит из противоречий, – сказала она на пути в Освенцим, – но в конце все контрасты исчезнут. Останется только полнота любви. Как может быть по-другому?» Но мы еще не дошли до конца: крест по-прежнему стоит в Освенциме.

То, что католическая Церковь пытается изменить смысл Холокоста с помощью удобной версии о памяти Эдит Штайн; то, что Церковь с помощью Штайн пытается утвердить себя в качестве жертвы нацизма; то, что выражение соболезнования Церковью жертвам Холокоста носит явно выраженный свой собственный интерес – все это показывает, как глубоко неадекватны все добронамеренные жесты Церкви. И как эта книга показывает, продолжающийся отказ католической Церкви честно и серьезно посмотреть на длинную историю презрения по отношению к евреям делает невозможным увидеть ее собственную соглашательскую политику, отстраненность и безразличие во время Холокоста и – тем более – искренне отречься от вышеперечисленного или осудить его.

По этой причине Эдит Штайн останется святой, которая вместо улучшения еврейско-христианских отношений будет их разрушать. До тех пор, пока Церковь полностью не расплатится по долгам своего прошлого, гораздо более долгого прошлого, чем Холокост, Эдит Штайн вместо блага Церкви будет ее постоянным кошмаром.

 

---

---

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3042

Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer4/Yudovich1.php - to PDF file

Комментарии:

---

Борис Э.Альтшулер
Берлин, - at 2010-12-17 13:40:32 EDT
Замечательная книга Кэррола, прекрасная работа подвижника- переводчмка Игоря Юдовича, сумевшего сохранить отменный стиль и интеллектуализм автора. Публикация возвращает нас к недавнему прошлому, когда мы дискутировали в Гостевой фильм по сценарию Хоххута "Наместник" (Der Stellvertreter). Рад, что публикация последней главы этой книги поставила точки над i в наших спорах.
Поэтому важна, IMHO, цитата:"Несколько героев среди клириков, включая Анжелло Ронкалли, будущего папу Иоанна XXIII, воспользовались функцией церкви как агента по выдаче расовых сертификатов и снабжали евреев фальшивыми документами, но Церковь никогда не осудила саму практику. «Кооперация Церкви в этом вопросе продолжалась все военные годы, – пишет Леви, – когда ценой документа было уже не лишение государственной работы и потеря имущества, но депортация и прямое физическое уничтожение». Подобные факты привели к тому, что Голдхаген включил определенных деятелей Церкви в список прямых пособников режима. «Что определяет участника преступления? Участник – любой человек, знающий, что его помощь будет некоторым образом использована для массового убийства евреев... Список участников включает железнодорожную администрацию, которая знала, что транспортирует евреев в лагеря смерти. Он включает любого чиновника Церкви, который знал, что его участие в идентификации еврея как не христианина напрямую ведет этого человека к смерти».
Как уже заметили Зелот, Буквоед и Элла, в тексте присутствуют описки, небольшие ляпы и ошибочки, не умаляющие достоинств переводчика, например, "было опять напомнено"(?). Об озере Мария Лаах сказано, что оно находится "в кратере". Оно действительно находится в кратере, но в кратере "потухщего вулкана". Досадны описки в цитировании немецких фрагментов: «folk», Reichstheologi,- надо бы Volk (обязательно с большой буквы); ReichstheologiE и т.д. Немецкие фонемы в именах Гуентер Леви, Джон Оестерихер передаются как умляут или дифтонг: Гюнтер и, IMHO, Эстерих. Именно дифтонги являются общепризнанными для описания умляутов таких немецких слов в английском языке.
В заключение должен сказать, что получил большое удовольствие от чтения перевода этого замечательного богословско-философского текста.
Считаю, что Маркс Тартаковский, который в своё время самовольно влепил в нашу опубликованную переписку свою защиту (арикойрес!) установления Ватиканом креста в Освенциме, просто обязан также прочесть эту публикацию. А Игорю Юдовичу я советую после публикации текста положить рукопись на полочку и немного отдохнуть. А где-то через месяц ещё раз проверить только написание имен и топонимов, не играющих, в принципе, большого значения, но задевающих глаз и ухо.
В общем, замечательная публикация.
P.S. Уважаемый Игорь, думайте перед окончательной публикацией о копирайте автора и его издательства. Это стоит также денег.

---

Zealotes
- at 2010-12-16 07:08:39 EDT
Увы, бочка меда и чайные ложки дёгтя

> Имена и названия желательно бы привести в соответствие с языками их носителей...

Тоже заметил...
Альзац - Эльзас,
Густав фон Гохенлог - Густав фон Гогенлоэ,
Бюканан - Бьюкенен

римского папу звали Григорий VII (а не Георгий VII),
нет слова "понтификантсво" - есть "понтификат",
Иоанна Хризостома в русских текстах именуют, как правило, Иоанном Златоустом

---

Буквоед - Игреку
- at 2010-12-15 10:00:03 EDT
Несколько мелких замечаний, которые я бы рекомендовал учесть перед тем, как заняться бумажным изданием. Имена и названия желательно бы привести в соответствие с языками их носителей: не Рольф Хочхут, а Рольф Хоххут (он немец), не Маглионе, а Мальоне. И еще: традиционно папские буллы именуют по их латинскому названию, поэтому ИМХО было бы лучше вместо Syllabus of Errors использовать принятое Syllabus Errorum. В целом же Вы можете с полным основанием про себя сказать: "Ай да Игорь, ай да сукин сын!":)

---

Элла
- at 2010-12-15 07:48:15 EDT
Что-то тут не так. "Gleichschaltung" означает вовсе не "координация", а "стрижка под одну гребенку". Брехт и Гессе были стопроцентными арийцами.

---

Редактор
- at 2010-12-15 06:59:32 EDT
По согласованию с автором и идя навстречу пожеланиям читателей, мы решили закончить публикацию перевода Игоря Юдовича в одном номере, чтобы не ждать трех месяцев до выхода следующей "Старины". Поэтому слова "продолжение следует" убраны, а текст дополнен. Надеюсь, эта новость понравится читателям. В бумажном варианте "Старины" эта глава также войдет полностью.
Удачи!

---

Элиэзер М. Рабинович
- at 2010-12-14 11:56:23 EDT
Безусловно, очень интересное чтение. А нельзя ли рассмотреть возможность издания книжкой в России?

Это важная мысль:

Антисемитизм являлся непрерывно задействованным организационным принципом, основой протестантского и католического самоопределения личности.

Хотя, как я думаю, Холокост, скорее, вытекал из немецкой культурной традиции 18-19 вв., с большими элементами язычества, и Гитлер не очень считался с церквами, тем не менее, их твердый протест с отлучениями мог бы, возможно, остановить Катастрофу.

Сталин и Гитлер - разные случаи. У Гитлера оказался возможным успешный протест на Розенштрассе в Берлине, совершенно немыслимый в Москве.

---

Редактор
- at 2010-12-14 05:19:02 EDT
Игрек
- Tuesday, December 14, 2010 at 02:10:37 (EST)
Уважаемые читатели, благосклонно отметившие перевод седьмой главы из книги Кэрролла, не знаю, все ли заметили, что в последнем номере Старины опубликована только ПОЛОВИНА седьмой главы. Надеюсь, что Редактор в свое время опубликует и вторую половину.

Строчку "окончание следует" в конце статьи трудно толковать иначе. А Вам пора "собирать камни", т.е. главы для бумажной публикации. Мой совет (и опыт наших авторов подтверждает его действенность): издать предварительно перевод в количестве нескольких экземпляров в "Лулу" (можно через "Общество любителей еврейской старины") и предлагать их потом в издательства для "нормального" издания. Разговор с издателем получается более предметным. Да и опечатки и ошибки легче заметить и исправить.
Удачи!

---

Б.Тененбаум
- at 2010-12-13 14:39:33 EDT
Практический вопрос к авторам, публикующимся на "бумаге": кто-нибудь может попробовать помочь соединить текст перевода с издательством, заинтересованным в его публикации ?

---

Юлий Герцман
- at 2010-12-13 13:44:14 EDT
Игорь, я полностью присоединяюсь к мнению Бориса Дынина - будет очень жаль, если этот труд затеряется в журнальном архиве. Познавательно, интересно, очень хорошо переведено.

---

Буквоед - Архивариусу
- at 2010-12-13 10:45:02 EDT
Теперь уже можно г-на Юдовича номинировать в Авторы года? Если да, то считайте этот пост номинацией

---

Борис Дынин
- at 2010-12-13 10:14:07 EDT
Из моего частного письма Переводчику.

Игорь! Искренне благодарен за возможность прочитать эти страницы. Многое узнал, интересного и важного. Читается легко, и, действительно, возбуждает... И хочу сказать, что Вы должны, а то и обязаны, опубликовать перевод в России...
Осталась одна глава и эпилог. Пока будете искать издательство, переведете. Слишком хорошая книга, и слишком много труда потрачено, чтобы не опубликовать.

---

---

---