28 капель корвалола
Одиночество – странная штука...
Ты – вовне, где ни мир, ни война.
Тетивой робингудова лука
в перепонках дрожит тишина;
тишина, наделенная весом,
обделенная даром любви...
Не гулять ли вам Шервудским лесом,
телефон и компьютер с ТиВи?!
Ты – дошедший до истины странник.
И с находкою этой сполна
ты сроднился, как мертвый «Титаник» –
с барельефом холодного дна.
Время – жалкий нескошенный колос,
перегнивший от влаги и стуж,
просто путь, разделённый на скорость,
просто формула.
Физика.
Чушь.
Время кончилось. Птица кукушка
замолчала и впала в тоску,
и часов пунктуальная пушка
не пaльнёт непременным «ку-ку»,
и реальность поставлена к стенке
вкупе с вечным «люблю-не люблю»,
вот и память теряет оттенки,
асимптотой склоняясь к нулю.
Неподвижность.
Не мука.
Не скука.
Может, только начало пути...
Одиночество – странная штука,
идентичная счастью.
Почти.
28 капель корвалола
Перебои жизненного соло лечатся испытанным плацебо: 28 капель корвалола и дождём сочащееся небо... Памяти незримая петарда россыпью колючих многоточий выстрелит в районе миокарда и отпустит на исходе ночи...
Сочиненье стихов... Зачем?!
И на кой совершенство слога?! –
недоказанных теорем
остаётся не так уж много.
Слишком хожена эта гать
и протоптаны эти стёжки...
Унизительно – подбирать
со столов опустевших крошки.
Мне б исчезнуть в мельканьe лиц,
в шевеленьe житейской пены,
но невидимый миру шприц
мне стихи загоняет в вены...
Ночью всё так выпукло и чётко делится на дебет и на кредит; только сердце, шалая подлодка, глубиной непознанною бредит... Стая истин, спаянная в узел, ставшая докучливою ношей, острыми рапирами иллюзий тычется в предсердья и подвздошье...
Сочиненье стихов... К чему?!
Что изменится в мире этом?! –
всё из света уйдёт во тьму,
чтобы вновь обернуться светом.
И за краткий житейский миг,
напоённый мечтой о чуде,
я не стану скопленьем книг,
что до дыр зачитают люди...
Ночью так враждуется с собою! И от изголовья до изножья время захудалою арбою тянется по мраку бездорожья. Нет стихов, шрапнельных многоточий; только холод стен да холод пола. Всё, что я хочу от этой ночи – 28 капель корвалола...
Уходит жизнь – по капельке, по шагу,
как в октябре – усталая листва,
задумчиво роняя на бумагу
сомненья, воплощённые в слова.
Уходит жизнь – по строчке, по катрену,
песочком из разомкнутой горсти...
Азарт ушёл. А мудрость, что на смену
ему придёт, пока ещё в пути.
И остаётся, выверяя гранки
прошедших лет, поступков и трудов,
дрожать на завалящем полустанке,
забывшем расписанье поездов.
Философ
Бредёт по планете Неспорящий, землю не роющий,
тропинками еле приметными, мохом поросшими,
вдали от хайвэев, ведущих гаврошей к Сокровищам,
и встречной дороги, до «пробок» забитой гаврошами.
Его наблюдательность – мера познания Сущего.
Отведав из рваной котомки нехитрой провизии,
он будет смотреть, как дорога осилит идущего,
и будет свидетелем каждой дорожной коллизии.
Как выгодно быть в этом клане – Не Ищущих Выгоды,
как здорово просто сидеть и на солнышко щуриться,
поскольку давно уже сделаны главные выводы,
и только неясно, что раньше: яйцо или курица.
В глазах утомленных – ростки непредвзятого Знания,
а мимо несутся спешащие, злые, охочие...
Удачи им всем! А ему – всё известно заранее.
Спокойная мудрость.
Усмешка.
Пикник на обочине.
Вакансии
Вакантно. На душе поют ваганты про власть вина, про глупый политес, про то, как дистрофичные Атланты страдают недержанием небес, про аховые цены на сосиски, про чайку по прозванью Ричард Бах, про урожай бобов в Ханты-Мансийске, который всех оставит на бобах, про то, как Сивку горки укатали, и впереди экзамены опять. И что-то есть в нестройном их вокале, так явно оставляющем желать...
Вакантно. Вместо Гегеля и Канта в душе – сквозняк и тонны чепухи. И в стены слепо тычутся стихи – ублюдочные отпрыски таланта, никчемного значением своим, незримого порою самым близким в преддверии ухода по-английски в безличностный и тусклый прах и дым...
Мне истины милей с обратным знаком, которые не мажутся на хлеб... Я сам себе и житница, и склеп, дожив до сорока с изрядным гаком... И смысла жизни так и не познав, пересчитав потери и убытки, включаю вместо Малера и Шнитке бесхитростный мотивчик “What Is Love?”.
«Вакантно» (словно вывеска в мотеле –
мол, есть места, недорого совсем)...
Всё меньше средств для оправданья цели.
Всё меньше жизни. И всё больше тем.
Мы все, Сизифы, камни в гору тащим,
а для меня, вдобавок ко всему,
Придуманное стало Настоящим,
и очень близким сердцу и уму.
В душе с комфортом селятся пустоты,
создав вeб-сайт с названьем «Счастья.net».
A на вопросы: «Что ты?» или «Кто ты?»
пожатье плеч – единственный ответ.
Когда-нибудь, пробыв в небесном трансе,
и на судьбу ничуть не ополчась,
займусь я заполнением вакансий,
но не сейчас.
Простите.
Не сейчас.
Облади-облада
Холода у нас опять, холода...
Этот вечер для хандры – в самый раз...
В магнитоле – «Облади-облада»,
а в бокале черной кровью – «Шираз».
И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам...
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!
И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз...
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.
Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.
Ничему ещё свой срок не пришел,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.
Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк...
(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).
Sentimental
Мы – в людском и птичьем гаме, словно в море – острова.
Всё – как в глупой мелодраме, лишь трудней найти слова.
Нет банальнее сюжета, хоть с каких смотри сторон:
убывающее лето, ускользающий перрон.
Наше время, наша Мекка, наш закат и наш рассвет...
До конца больного века целых двадцать долгих лет.
Между нами столько света в предзакатный чуткий час!
И Ромео, и Джульетта ненамного младше нас.
Рвется люд к пустой плацкарте. Знать, планида такова;
и застыл на низком старте скорый поезд «Минск-Москва»,
и звучат пустые речи: мол, пиши, мол, будь здоров...
Я тебя уже не встречу в этом лучшем из миров.
Кто – в желанный отпуск в Сочи, кто – к отеческим гробам...
Из динамиков грохочет нечто бодрое про БАМ.
В горле – ком. Заплакать, что ли, компромисс найдя с тоской?
Я не знал доселе боли, а тем более – такой.
Что ж, прощай, моя царевна, счастья первого исток...
Поезд обло и стозевно мчится к чёрту, на восток.
Остается лишь устало поискать ответ в себе:
«А» упало.
«Б» пропало.
Что осталось на трубе?!
Саманта
Одного только цвета клавиши. Ни господ тебе, ни холопов.
Сэр Андропов болеет, знаешь ли, и зачем тебе сэр Андропов?!
Вот, смотри, на столе вареники; вот, смотри, золотые рыбки...
На каком заграничном тренинге учат деток такой улыбке?!
Понимаешь, с тобою легче и как-то больше дышать охота...
Вечно рядом квадратноплечие, но такая у них работа.
А тебе безразличны ранги и ты становишься первой леди
на пространстве от Новой Англии до страны, где везде медведи.
Мы простились, носами хлюпая, отделившись в другую касту...
Ну зачем же ты села, глупая, в самолет, что летел в Огасту?!
Силы тяжести, силы трения – ждите новых реинкарнаций.
Остановлены стрелки времени на досужем числе «13».
Прапраправнуки По и Пушкина нынче ближе и так, и этак:
эфэсбэшнику с цэрэушником вместе весело на фуршетах,
в их ладонях компáс и вёсла и нет им равных на белом
свете...
Не играйте в войнушки, взрослые; в них всегда побеждают дети.
16, или Девчонка с собакой
Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться
румяным, завидным et cetera,
чем-то вроде клубка, из пушистейших ниточек времени
свитого?!..
А она выходила из дома напротив
выгуливать сеттера,
и кокетливо ветер
касался ее новомодного свитера.
аккорды тревожного птичьего клёкота –
второпях отходили отряды пернатых
на юг, к Малороссии.
А девчонка по лужам неслась, аки по суху –
тонкая, лёгкая,
совместив территорию памяти
и
территорию осени.
Сентябрило.
И время подсчета цыплят
наступало, наверное.
И была, что ни день,
эта осень то нежной, то грозною – всякою...
Шли повторно «Семнадцать мгновений весны»,
но до города Берна я
мог добраться быстрей и верней,
чем до этой девчонки с собакою.
И дышала душа невпопад, без резона,
предчувствием Нового,
и сердчишко стучало в груди
с частотою бессмысленно-бойкою...
А вокруг жили люди,
ходили трамваи.
Из врат продуктового
отоваренно пёр гегемон,
не гнушаясь беседой с прослойкою.
Занавеска железная...
Серое.
Серое.
Серое.
Красное.
Кто-то жил по простому наитию,
кто-то – серьезно уверовав...
Над хрущевской жилою коробкой
болталась удавка
«Да здравствует...»,
а над ней –небеса
с чуть заметно другими оттенками серого.
А вокруг жили люди –
вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая,
освещая свое бытие
то молитвой, то свадьбой, то дракою...
Но в 16 – плевать,
совершенно плевать, что там станет с эпохою,
лишь неслась бы по лужам,
по мокнущим листьям
девчонка с собакою.
Космополит
В тихом омуте водится гомеостаз. Неизменная сцепка времён и событий. И статичное солнце застыло в зените. Никаких перемен. Никаких выкрутас. В недрах каждой души – тишина камышей, безмятежности свет в каждом встреченном лике. Никого не клянут и не гонят взашей, и давно как упали до шепота крики. Гарнизонная служба – балы да балы; никаких тебе стрельб, ни муштры, ни учений... Лишь привычная мягкость подводных течений да вконец отупели прямые углы. Безгранично растет совокупный продукт; нет причин для тревоги в большом или в малом... Ну а если мерещится: воздух протух, всё, что нужно – слегка помахать опахалом. Постоялый дворец под названием “Ritz” принимает гостей с византийским комфортом. И застыли улыбки, как маски post mortem на холодном безжизненном мраморе лиц. На хиты разошелся двухстопный хорей, тешит нёба согражданам жвачная мята... А словечко «несчастье» из всех словарей королевским указом навеки изъято.
А в соседней стране морок, глад и война, продуктовые карточки, вопли с трибуны... Здесь азартно вкушают грядущие гунны животворную кровь молодого вина. И клянут здесь соседей, погрязших во зле, и поют только то, что не может не петься... И несет ароматом немыслимых специй, беззастенчиво смешанных в общем котле. Здесь на подвиг зовёт героический стих, здесь задумчиво бредят травою у дома; здесь уравнен в правах каждый sapiens homo, но одни ненамного равнее других. И под залпы орудий летит конфетти, и проходят года в беспросветной надежде под волнующий трёп об особом пути, ни единым народом не хоженном прежде. На пространстве, сроднившем и пальмы, и льды, где везде тупики и поди да пойми-ка, кто сегодня сильней: Аввакум или Никон под крылатою тенью извечной вражды. И в раздумьях мудрец и духовный урод: кто извечно фальшивит в той горестной гамме? – то ли это вождям не везёт на народ, то ль народу всегда неуютно с вождями.
Ну а где-то, с историей времени слит, но давно не служа обстоятельством места, проживает повсюду – от Иста до Веста – незлобивый насмешливый космополит. Да, с каких-то позиций ему повезло: он возможность имел выбирать – вот и выбрал, чтобы просто дышать, никому не назло, и себя выражать в гибких рамках верлибра. Без восторженной нежности к тем и другим, не храня в себе ненависть к тем или этим – он живет не в стране, он живет на планете, где давно упразднен государственный гимн, где пронырливый страх не вселяется в сны: сны, в которых бои, старики и калеки; на планете, где нормы всё так же важны, но границы прозрачны, как горные реки. В остальном он как все: есть друзья и родня, есть успехи, ошибки, метанья и муки, и мятежный безжалостный ветер разлуки, и улыбчивый гомон весеннего дня. Но вдогонку ему шепоток, шепоток: мол, разрушен костяк, мол, негоже без Родин...
Подведет ему совесть последний итог.
От нее лишь одной он всегда несвободен.
Назовём это жизнью. Хотя бы с приставкою «полу-».
Назовём миноносцем лениво плывущий «Кон-Тики».
А девица с обложки лелеет в руке «Кока-Колу»
с выраженьем оргазма на томном младенческом лике.
Никогда не поймёшь, что тебе набормотано свыше.
Дон Кихот испарился. Ты сам по себе, Санчо Панса.
Назовём это счастьем, покуда живые и дышим,
заполняя собою безмерно чужое пространство.
На летучем голландском, тобой зафрахтованном судне
все подобны тебе. Каждый кажется братом и сватом...
Но, как кадры в кино, улетают во тьму беспробудни,
а оставшимся – счет невелик. Назовём это «фатум».
Ты не вышел в герои, Атланты и первопроходцы...
Чёрно-белая скука в житейской твоей киноленте...
Если верить Некрасову, стон этот песней зовётся,
хоть писал он совсем о другом
на другом континенте.
Ты не дрейфь. Мы всего лишь дрейфуем. Мы вовсе не тонем.
Как любые другие, мы любим, смеёмся, страдаем...
Назовём это жизнью. Поди отыщи-ка синоним
этой божеской милости
в дебрях Брокгауза с Далем.
Эндшпиль
Пальцы времени я ощущаю на собственном горле,
что привычно, хотя и чревато гремучей тоской...
Но терпенье и труд, как положено, всё перетёрли,
и всё реже и реже себя вопрошаю «На кой?!»
Влажный воздух вокруг ядовит, словно ведьмино зелье.
Дело к эндшпилю. Дело к размену ладей и ферзей.
Ариадна остаток клубка зашвырнула в ущелье –
лишь бы к легким дорогам тебя не тянуло, Тезей.
Я отнюдь ни на что не ропщу. Я, скорей, благодарен,
что немного еще – и объявит судья результат...
И несет от небес ароматами мирры и гари.
Жаль, что оба они до сих пор обонянью претят.
Вечный поиск пути – не такая простая наука;
и пускай никогда мне небес не познать благодать,
но всего-то и хочется – света. Прозрачного звука.
И уменья принять всё, как есть, не пытаясь понять.
Между Кембриджем и Бостоном
Между Кембриджем и Бостоном
мостик, птички, стар и млад...
Как бы к месту было пó сто нам –
да законы не велят.
Мы смешались с этой гущею,
как с заваркою вода...
Улыбнитесь нам, бегущие
от инфарктов в никуда.
Между Кембриджем и Бостоном –
гладь речная, как стекло...
Как же раньше было просто нам,
как же нынче тяжело.
И не то чтобы пробоины,
и не то что белый флаг...
Просто мы с тобой устроены
чуть неправильно. Не так.
В этом сне, не нами созданном
век проходит, словно час...
Между Кембриджем и Бостоном –
мир, счастливый и без нас.
Кража
Какой из него пророк... из нее – пророчица...
Куда приведёт горячая поступь августа?!
Не знают они, когда это всё закончится.
Не знают они, как карты на стол улягутся.
А жизнь всё летит – мопед по дорожке гаревой –
и солнечный диск глазуньей висит над крышами...
Вопросы гудят, как мошки, в туманном мареве,
ответы на них – невидимы и неслышимы.
Куда им идти? – поди-ка, спроси у Броуна.
Какие находки дивные им завещаны?!
Все встречи у них и вся их любовь – ворованы,
зато по законным жизням змеятся трещины.
Они ведь давно в зубной порошок размолоты,
давно уже плоть от плоти – от быта сонного...
Но что же с того, что оба не так и молоды,
когда от касанья пальцев – разряд озоновый?!
Не надо, не тщись им небо измазать сажею,
их грех обличить земной в передаче «Новости» –
ведь так им и жить – случайной и странной кражею,
считая любовь
презумпцией
невиновности.
Эквилибриум
I
в метель и круговерть, от зла, от сверхзадачи,
туда, где к водам твердь прильнула по-собачьи,
туда, где скрыла ночь и первый план, и фон.
В припадке провода. Растерзанный картон.
Ночь пишем, день в уме. Сроднись со снежной пылью...
Дыша в лицо зиме планктонной волглой гнилью,
скандалит, как всегда, похмельный Посейдон.
Скрипит земная ось, затертая до дыр...
Лишь только ночь и ты, и свист печальный, тонкий...
Вот так же – с пустоты, с мальмстримовой воронки –
так всё и началось, когда рождался мир.
Найди одну из вер. Осталось два часа;
придумай волшебство, торя пути надежде...
И, право, что с того, что это было прежде –
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
II
Когда монета встанет на ребро,
ты пораскинешь лобной долей львиной
и перечтешь «Женитьбу Фигаро»,
и пересмотришь «Восемь с половиной»,
вдохнешь сквозняк из затемненных ниш,
зимой предвосхитишь дыханье мая,
простишь друзей, врагов благословишь,
при этом их местами не меняя.
Держа судьбу, как сумку, на весу,
ты пыль с нее стряхнешь и счистишь плесень.
Баланс сойдется с точностью до су,
небесным восхищая равновесьем.
Растает снег, и опадет листва,
дождётся всё законного финала...
А от тебя останутся слова –
не так уж много.
И не так уж мало.
Бостонский блюз
Вровень с землей – заката клубничный мусс.
Восемь часов по местному. Вход в метро.
Лето висит на городе ниткой бус...
Мелочь в потёртой шляпе. Плакат Монро.
Грустный хозяин шляпы играет блюз.
Мимо течёт небрежный прохожий люд;
сполох чужого хохота. Инь и Ян...
Рядом. Мне надо – рядом. На пять минут
стать эпицентром сотни луизиан.
Я не гурман, но мне не к лицу фастфуд.
Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт
только в края, где счастье сошло на ноль...
Пальцы на грифе «Фендера» ест артрит;
не потому ль гитары живая боль
полнит горячий воздух на Summer Street?!
Ты Би Би Кинг сегодня. Ты Бадди Гай.
Чёрная кожа. Чёрное пламя глаз.
Как это всё же страшно – увидеть край...
Быстро темнеет в этот вечерний час.
На тебе денег, brother.
Играй.
Играй.
Мантра
Пробьется солнце сквозь туман, подбросит золота в карманы...
Храни меня, мой талисман, хоть я не верю в талисманы.
Рвану, как прежде, по прямой, лучом из полдня в вечер поздний...
Ах, год две тысячи восьмой! Прошу, не строй мне високозни.
Не дай мне бог сойти на нет, утратить ощущенье цели,
когда вползает беспросвет в сквознячные дверные щели,
когда большая цифра 0 итогом кажется угрюмо,
когда затягивает боль в воронку черного самума.
Дай бог, не вверясь февралю, остаться в теплокровной касте.
Дай бог всем тем, кого люблю – одни лишь козырные масти,
не слышать траурную медь, себе и всем давать поблажки...
Ну а врагу – вовсю сопеть в рукав смирительной рубашки.
К чему ворочать в ране нож, ломиться в занятые ниши?! –
былого больше не вернёшь, черновиков не перепишешь.
Пять нá пять вечно двадцать пять. На пике. И на дне колодца.
Порой легко предугадать, чем наше слово отзовется.
Я – так уж вышло – не змея, и сбросить кожу не судьба мне...
Осталось лишь смягчить края, собрать разбросанные камни;
и пусть печаль горит огнём и тает наподобье снега.
Храни меня, мой метроном, не останавливая бега.
Бостон, США
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2436
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer4/Gabriel1.php - to PDF file
Комментарии:
Б.Тененбаум
- at 2011-03-31 20:27:22 EDT
Что и говорить - Ю.Герцман прав. Александр, видел сегодня ваше фото в Свампскоттской библиотеке. Горжусь соседством :)
Юлий Герцман
- at 2011-03-31 20:01:34 EDT
Пропустил отличные стихи. Спасибо редактору за то, что надоумил их найти. Ну и автору - само мобой - отдельное спасибо.
Редактор
- at 2011-03-31 19:30:35 EDT
Игрек
- Thursday, March 31, 2011 at 15:33:41 (EDT)
Некоторые стихи - "Жили-были дед да баба", "Игра будущего", "Из окна.." - на мой вкус больше, чем просто талантливые. Замечательный, глубокий, классический русский поэт.
Вторая большая удача Редактора (после Юлии Драбкиной) в поиске молодых авторов.
Спасибо за высокую оценку. Справедливости ради скажу, что она, как принято, немного запоздала. Первые стихи Александра в наших изданиях появились в "Старине" №4/2010. Но справедливость оценки не зависит от времени ее появления: Александр, действительно, замечательный поэт.
Удачи!
Вера Денисова
Москва, Россия - at 2010-12-18 07:09:01 EDT
Александр, первый раз читаю Ваши стихи (спасибо за ссылку В.Е.Кагану). Согласитесь, странно писать автору, что Вы хорошо, точно, интересно... пишете, что мне близки многие мысли. "Каждый пишет, как он дышит."
Спасибо Вам! Пусть Вас хранит Ваш метроном!
Алла Туманова
Лондон Онт., Канада - at 2010-12-14 16:24:11 EDT
Спасибо, Александр, за прекрасные, с глубокими мыслями стихи.
Виктор Каган
- at 2010-12-13 09:54:58 EDT
Отличная подборка, Саша, - тугая, сочная. С хорошим почином - а другим он быть и не мог - здесь!