©"Заметки по еврейской истории"
Май 2009 года

Виктор Фишман


Формула жизни


Посвящается моей маме

Фишман-Вайсбанд Софье Гершковне

Научно-художественный роман

(Издание второе, дополненное и исправленное)

(Продолжение. Начало в №1(104))

 

Глава 5

1.

Эмма, не торопясь, рассматривала вещи, разложенные на кровати, на стульях и на письменном столе. Что взять с собой, а что оставить здесь, в квартире, до лучших времён? В том, что такие времена наступят, она не сомневалась. Её уверенность не поколебало даже объявление, которое висело у входа в университет. Эмма не знает точно, когда его повесили, так как уже дней десять не появлялась в своём институте.

Это произошло два дня назад. Она обнаружила в ящике своего письменного стола старую учебную программу, неизвестно как и почему попавшую сюда. Скорее всего, программа уже никому не нужна, но Эмма решила отдать её в библиотеку. У самого университета её остановил знакомый студент. Наверное, она о чём-то задумалась, потому что сама не заметила его. А он громко поздоровался и спросил:

– Госпожа профессор, мои друзья интересуются, почему вас не видно в стенах института?

Эмма не смогла быстро ответить. Её взгляд зацепился за значок со свастикой, которым был заколот галстук молодого человека. А тот сам пришёл ей на помощь.

– Я понимаю, что вы как еврейка не имеете права читать нам лекции и задавать вопросы. Но ведь вас никто не лишил права проводить свои семинары?

При этом он говорил так прямо и открыто, что Эмма не могла понять, издевается он или просто высказывает свои мысли.

– Спасибо, что вы помните обо мне, – ответила она. – Я уезжаю в Америку, и свои лекции буду читать там. Возможно, в следующем году мы продолжим здесь наши занятия.

Она кивнула на прощание и пошла к университету. И тут, у входной двери, её внимание привлёк лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком:

«Если еврей пишет по-немецки – он лжёт, он имеет право писать только по-еврейски. Еврейские книги по-немецки должны считаться переводом: так должно быть обозначено на титульном листе...»

Первым её желанием было прекратить чтение, но потом она решила всё же дочитать текст до конца. В конце стояло предписание еврейским студентам сделать желтые матрикулы. В скобках было указано, что немецкие студенты должны иметь зачётные книжки с коричневыми обложками.

«Всё же это сильно смахивает на детские игры, – думала Эмма по пути домой. – Ребёнок вырастет, и детские игрушки ему не понадобятся. Разве цвет книжек важнее отметок, которые стоят в ней?»

Намеченное время отъезда неумолимо приближалось. Не признаваясь себе самой, она каждый день ожидала какого-то неожиданного сообщения, которое перечеркнёт её планы и оставит всё по-прежнему. Эмма ощущала неизвестную ей раньше тяжесть принятия решения. Она испугалась даже, не распространится ли это чувство на её научные изыскания? Ведь решение задачи предполагает волю, а вот её-то она в своей душе последнее время не обнаруживала. В эти дни спасала только детерминированность действий. Именно так про себя обозначила Эмма всю последовательность шагов, которые она сама должна была совершить. Не сделать, а совершить, так как каждый шаг давался ей с большим трудом.

Сначала она связалась по телефону с Гамбургом. Там ей ответили, что в ближайшие две недели из этого порта в Америку рейс не планируется. Затем позвонила в Бремен. Ей предложили каюту туристского класса на пароходе «Бремен», отплывающем в Америку 31 октября.

На вопрос, что это за пароход, любезный информатор заверил её, что комфорт будет обеспечен, что «Бремен» делает остановки в Шербуре и Ливерпуле и через две недели после отплытия из Бремена она будет в Нью-Йорке.

После этого пришлось оформлять визовые документы в Берлине. В американском консульстве сначала никаких проволочек не было, но потом оказалось, что Брун Мавр не подтвердил оплату визы. Для ускорения процедуры ей предложили самой выплатить эту сумму.

– Так сколько я должна уплатить? – спросила Эмма чиновника, сидевшего по другую сторону деревянного барьерчика .

– Двести долларов.

– Такую сумму я при себе не имею.

Ответ соответствовал истине лишь наполовину. Такой суммы не было у Эммы не только с собой, но и вообще.

Чиновник увидел её растерянность.

– Вы можете прийти к нам завтра? Мы ещё раз запросим Брун Мавр или Рокфеллеровский фонд.

Эмма задумалась. В гостинице останавливаться она не предполагала. Во всяком случае, денег у неё в обрез. Но уезжать из Берлина, а затем снова сюда возвращаться совсем не хотелось. Придётся сократить расходы и не покупать того, что она себе наметила.

– Да , на один день я могу ещё задержаться.

Недалеко от посольства она нашла дешевую гостиницу, заплатила сразу же за одну ночь и из ресторана позвонила Рихарду Мартину фон Мисес. Сначала тот не понял, кто с ним говорит, а потом обрадовался и начал настойчиво звать в гости.

– Боюсь, что не найду вас, – привела последний довод Нётер. – Мы, провинциалы, теряемся в столице.

– Тогда сидите в номере и никуда не уходите. Я приеду за вами...

Через полтора часа они уже сидели в уютной квартире берлинца и пили чай.

– Хорошо, что позвонили, – хвалил Эмму Рихард Мартин. – В кои веки вы попали в Берлин, а мы могли не встретиться.

– Так встретились бы в другой раз, – не согласилась с ним Нётер. – Я уезжаю в Америку не надолго.

– Вот как раз другого раза может не быть.

– Это почему же?

– А вот поэтому...

Мисес протянул ей бумагу.

– Почитайте. Здесь всё написано.

– Если вам не трудно, передайте мою сумку. Мне нужно взять очки.

Прочитав первую строку, Эмма удивлённо спросила :

– Здесь стоит дата «12 октября», а сегодня только пятое. Что это означает?

– Это означает, что 12 октября я положу это письмо на стол ректора Берлинского университета.

Она продолжила чтение.

«В философский факультет Фридрих-Вильгельм университета, Берлин.

Ваше превосходительство, позволю себе этим уведомить Вас, что я получил приглашение в университет в Стамбуле и сегодня же подал господину Министру заявление о своём увольнении из прусской государственной службы...»

Эмма оторвала глаза от бумаги и посмотрела на берлинского математика. Тот в одной руке держал чашечку с чаем, а другой стряхивал пепел с сигареты в пепельницу. Взгляд его был устремлён куда-то вбок, на книжные полки. Он не замечал , что пепел просыпается на ковер...

«..В связи с этим мне представляется необходимым высказать благодарность факультету, членом которого я был 27 семестров, за нашу общую работу. Я заканчиваю это письмо с искренним пожеланием факультету такого же достойного будущего, каким было его прошлое.

Преданный Вашему Превосходительству, профессор доктор Рихард Мартин, фон Мисес».

– Значит, они уволили Вас, государственного профессора?

– Они мне предложили подыскать себе другую работу.

– И за это Вы желаете им прекрасное будущее ?

– Скорее не им, а себе. У меня ведь за мой факультет сердце болит...

Поздно вечером Мисес проводил её до гостиницы. Они попрощались и пожелали друг другу скорой новой встречи.

Эмме пришла идея написать письмо Джону Кавалису в Париж. Если он сможет встретить «Бремен» в Шербуре и передать ей окончательный вариант своего предисловия к совместно подготовленному ими к изданию переписки Георга Кантора с Рихардом Дедекиндым, то она за три часа успеет его прочесть и вернуть. Именно столько длится остановка в Шербуре.

Утром в американском консульстве Эмма получила все необходимые документы. Чиновник, как оказалось, проявил настойчивость и всё выяснил. Письмо Кавалису она бросила в почтовый ящик на вокзале Zoo и двенадцатичасовым поездом вернулась в Гёттинген.

2.

Процедура проверки билетов, виз и документов заняла почти весь день. Когда, выстояв длинную очередь, Эмма подошла к окошку паспортного контроля, чиновник внимательно посмотрел на Эмму, затем на фотографию в паспорте и спросил:

– Цель вашей поездки?

– Буду читать лекции в Брун Мавр.

– Так и напишем: Брун Мавр...

И чиновник застучал на пишущей машинке, впечатывая в широкий лист пассажирского учета полученные сведения. Затем он проставил в билете порядковый номер регистрации и вернул всё Эмме. Она мельком взглянула и пошла искать свою каюту. Случайно или нет, но номер её каюты совпал с регистрационным номером 59. Когда Эмма попала, наконец, в свою каюту, она заснула, едва успев раздеться. Пароход «Бремен» отчалил в 15-00.

Ей снился их двор на Нюрнбергштрассе 32. Она, школьница, слышит крики продавца картофеля. Он расхваливает лучший зимний сорт, режет ножом клубни и демонстрирует белоснежную мякоть. А Эмма явственно ощущает запах картофельной ботвы. Он плывёт над двором, по улице. Он заполняет весь дом. Она видит себя на картофельном поле рядом с Юргеном. Они вынимают картофельные клубни из вспаханной борозды. Ей приходится распрямиться, так как Юрген движется сзади и ей не хочется, чтобы он смотрел на неё в таком ракурсе... Потом она увидела себя на берегу Балтийского моря. Фритц зовёт её поплавать. Она решается, хотя вода довольно холодная. Фритц плывёт впереди, она – за ним. Берег уже далеко. Она уверена, что вернуться назад сил уже не хватит, но плывет всё дальше и дальше. Вот уже и Фритца нигде не видно. Она совершенно одна в сером холодном море...

Эмма проснулась. Ей потребовалось не менее минуты, чтобы осознать, где она находится. А потом она долго лежала в темноте с открытыми глазами. Никогда раньше не вспоминала она про единственный в её жизни случай уборки картофеля. Вот уже двадцать лет прошло после последней встречи с Юргеном, но и его она не вызывала в своей памяти. И если бы вчера у неё спросили, как пахнет картофельная ботва, она, скорее всего, ответила бы, что не знает. И никогда она не заплывала так далеко, как во сне...

Эмма думала об удивительных свойствах человеческой памяти. Плавала ли она когда-либо раньше на пароходе? Кажется, нет. Впрочем, почему бы не считать таковой поездку на кораблике по каналам Венеции? У неё в багаже тот львёнок, который подарил Александров. Львёнок или тигрёнок? Когда она разберёт вещи, нужно внимательно посмотреть. Получил ли Александров её последнее письмо? Как у него обстоят дела? В последнем номере «Математических Анналов» она видела его небольшую статью. Этот номер вышел в свет практически уже без её участия. Конечно, они её обидели. Она столько лет работала бесплатным редактором, что можно было бы как-то отметить её работу. Некролог обо мне они, конечно, поместят...

Эта неожиданно пришедшая мысль ей не понравилась. Она решила переключить себя на приятные воспоминания. Эмма перебирала в памяти последние дни с Фритцем, разговоры с племянниками, скалу на берегу Балтийского моря, так поразившую её наглядным примером принципов коммутативности и некоммутативности в природе, и незаметно вновь уснула.

 Теперь она увидела милого Пауля Гордана. Но почему-то не в ранге известного всем математикам короля инвариантов и руководителя её докторской работы, а чудаковатого соседа и друга отца. Воскресенье. Маленькая Эмми стоит в коридоре и ждёт, пока Ида откроет двери. Входит Гордан и спрашивает Макса Нётера. От Гордана исходит крепкий запах табака, смешанный с запахом пива, чеснока и водки. Видно, что по дороге к другу он уже успел заглянуть в одну или две пивные.

– Я надеюсь, что наш затворник чувствует себя хорошо, – говорит Гордан, обращаясь скорее к Иде, чем к Максу.

– В общем, о моем самочувствии сегодня можно сказать, что оно приближается к максимально благоприятному, – ответил Макс, – но ты, чувствую, куда-то клонишь?

– Ты угадал. Почему бы нам с тобой не пойти в соседний бар и не сыграть там в кегли?

Отец недоумевает: с предложениями пойти погулять или выпить пива Пауль приходил не раз, но вот кегли были чем-то новым. И всё же сегодня Макс не расположен к спортивным занятиям. Однако обидеть друга студенческих лет и коллегу по математическому факультету ему тоже не хотелось. Он вопросительно смотрит на жену.

– Господин Гордан, Макс преувеличивает свои сегодняшние возможности. Но мы были бы рады принять Вас у нас сегодня в шесть часов вечера. Если Вам это удобно, господин профессор, то приходите с женой...

– Прекрасное предложение. Я им обязательно воспользуюсь.

Гордан поцеловал руку Иде, кивнул головой Максу и вышел.

– Какой интересный человек, и совсем не похож на профессора, – высказала своё мнение Трайсда. – Такой простой, как почтальон или наш молочник.

Эмми подходит к окну. Она видит, как Гордан переходит на другую сторону улицы. Остановившись у здания скорой помощи, он вынимает сигару из кармана белого сюртука, прикуривает её и, выпустив первую струю дыма, бодрой походкой шагает в сторону вокзала.

Эмме лет семь. Рядом с ней Фритц и Альфред. И снова в их квартире появляется Гордан, но уже не один, а с Гильбертом. Увидев троих детей, Гильберт повернулся к Гордану и, как бы продолжая давно начатый разговор, говорит:

– Ну, вот вам поле для будущей деятельности. В такой семье кто-нибудь из детей обязательно станет математиком.

– Совсем не обязательно, – возражает Макс, – у Георга Кантора четыре сына и, кажется, ни один из них не стал математиком…

– Я вас понял, – сразу же отреагировал Давид Гильберт. – Даю слово, что в течение сегодняшнего вечера не скажу более ни слова о математике. Тем более для фрау Нётер это, по-видимому, неинтересно…

Эмму и детей отправили спать. Гордан на правах друга семьи потрепал девочку по голове и тихонько сказал Максу:

– Договорим завтра.

На следующий день отец взял её в университет, и она стала свидетельницей продолжения разговора. Дело происходило в кабинете отца.

– Мне необходимо с тобой поговорить, – сказал Гордан.

– Заходи Ты сам видишь: студентов, как ветром сдуло.

Они уселись рядом, и Гордан вынул какие-то бумаги.

– Гильберт приезжал, чтобы сказать мне...

– Я знаю, ты говорил...

– То, что я говорил, было «в общем», а сейчас – конкретно...

– Хорошо, я слушаю.

– Как ты знаешь, двенадцать лет назад в теории инвариантов я своим методом доказал базисную теорему. Теперь Давид отказался от теории инвариантов, он считает, что это – вчерашний день, и сам послал в «Математические Анналы» своё новое доказательство.

– А что тебя не устраивает? Форма работы или её смысл?

– Он приезжал потому, что экспертом в этом журнале в части инвариантов состоит Пауль Гордан...

– И какую рецензию ты решил написать?

Гордан вынул из папки один лист и передал Нётеру.

– Я изложил Феликсу Клейну свой взгляд на сей предмет.

Макс Нётер внимательно читал заключение, адресованное Клейну как главному редактору журнала. Вернув лист Гордану, он сказал:

– Не буду говорить о сути дела, но письмо написано в весьма взволнованном тоне. Мне даже кажется, что ты не отрицаешь революционного значения работы Гильберта, но в то же время не хочешь согласиться с его формой. В конце концов, ты ставишь нашего Клейна в неловкое положение...

– Почему ты так думаешь?

– А как же иначе? С одной стороны, ты эксперт журнала и его старый друг. С другой стороны, Клейн пригласил Гильберта к себе работать и не может ставить ему палки в колёса...

– Ты высказал своё мнение. Спасибо.

– Ну и как же ты поступишь? – попытался уточнить Макс Нётер.

– В своём письме я не изменю ни слова...

Как давно Эмма не слыхала этот ворчливый голос! Ей хотелось, чтобы сон длился бесконечно. Но она сознавала, что проходящие перед глазами картины – всего лишь мимолётный подарок, что вот-вот она проснётся и былое исчезнет навсегда. Она хочет вмешаться в разговор отца с Горданом, предупредить их о том, что известно только ей, но рот будто забит ватой…

На следующий день, под вечер, когда до шербурского причала оставалось часа полтора, Эмма вышла на палубу. В руках у неё был конверт. Весь день она провела в каюте за небольшим столиком. Некоторые комментарии к переписке Кантора и Дедекинда, смутно бродившие в её голове ранее, обрели реальные формы, и она хотела передать их Кавалису. Набросок занял три страницы. В конце концов, пришлось всё переписывать начисто, так как она опасалась, что многочисленные поправки могут вызвать недоразумения.

Две женщины, облокотившись на поручни, беседовали на французском языке. Эмма с благодарностью вспомнила свою учительскую подготовку: оказалось, что она понимает буквально каждую фразу, произнесённую соседками. Женщины прощались. Одна из них выходила в Шербуре, а вторая плыла до Ливерпуля. Та, что оставалась на пароходе, убеждала другую выходить замуж за какого-то молодого человека. Она видела письмо, написанное этим человеком, и по почерку определила, что он умён и самостоятелен, умеет руководить своими желаниями и эмоциями, и хотя достаточно замкнут, характеризуется как преданная и постоянная натура.

«Интересно, что сказала бы она обо мне», – подумала на секунду Эмма.

Шербурский порт показался ей значительно меньше Бременского, а самое главное, он, что называется, был открыт всем ветрам. Пассажирам разрешили выйти в приморский вокзал. Нётер шла по трапу вслед за француженками, которые на ходу прощались.

«Наверное, они знают, где здесь обычно встречают приезжих», – думала Эмма. – Эту даму кто-нибудь обязательно встречает. Там же может оказаться и Кавалис».

Даму действительно встречали два человека. Мужчина чем-то отдалённо походил на неё. Он мог быть братом или отцом, так как относился к людям, чей возраст трудно определить. Его спутница была явно старше. Она бросилась обнимать приехавшую и затем долго что-то шептала ей на ухо.

Кавалиса нигде не было видно. Эмма ходила по широкому вестибюлю морского вокзала, вглядывалась в лица людей, поднялась на верхний этаж и с балкона попыталась заглянуть на площадь перед вокзалом. Там тоже не обнаружила она знакомой фигуры. Ещё оставалось время, чтобы выпить кофе. В буфете, куда зашла Эмма, свободных мест не было. Она уже хотела повернуться и выйти, когда услышала обращённые к ней слова:

– Вы ведь с «Бремена»? Садитесь, здесь есть одно место.

Дама-графолог пила чай. Перед ней на тарелочке лежало несколько кружков миндального печенья. Два официанта носились между столиками и были так заняты, что у Эммы не оставалось надежды получить задуманное.

– Вы встретили, кого ожидали? – спросила дама.

Нётер совершенно не удивилась вопросу. Графологи – люди наблюдательные. Да и любой другой человек, наблюдавший за ней, мог понять, что она кого-то высматривала. Правда, для этого нужно было именно наблюдать.

И всё же официант оказался перед Нётер. Он быстро выполнил заказ и снова исчез. Крепкий черный кофе вернул Эмме хорошее настроение. Она улыбнулась и решила поговорить с дамой. Но та её опередила.

– Мне показалось, что вы хотите меня о чём-то спросить?

– Как вы догадались?

– Догадываться – это моя специальность. Но это не мои слова: так говорят обо мне люди.

– А что говорите вы сами?

– Сама я говорю лишь то, что точно определяю.

– Я случайно слышала, что вы по почерку определяете характер... Извините, я не подслушивала, но так уж получилось...

– Ничего страшного не случилось. Кстати, вы, конечно, не француженка. У вас сильный немецкий акцент.

– Да, я из Германии.

Дама отогнула рукав вышитой блузки и посмотрела на миниатюрные золотые часики.

– Если Вы ничего не будете больше заказывать, пойдёмте ещё раз в морской вокзал. Может быть, вы встретите там того которого ожидали...

Нётер уже ничему не удивлялась. Они походили по вестибюлю, дама купила газету. Пора было возвращаться на пароход.

«Наверное, Кавалис не получил ещё моего письма, – подумала Нётер. – Отправлю ему мои записи по почте».

– Вы не знаете, где здесь почтовое отделение? – спросила она даму. – Придётся мне отправлять это письмо по почте.

Дама показала на стеклянную дверь рядом с буфетом.

– Если вам интересно, я могу по почерку рассказать о вашем характере, – сказала она, указав на письмо в руках Эммы. – При условии, конечно, что там нет ничего секретного.

Эмма рассмеялась. Она вынула из конверта листики и передала даме.

– Пожалуйста, смотрите. Я пока напишу адрес.

Уже на палубе парохода, когда они уселись в стоящие под навесом кресла, дама показала рукой на удаляющийся французский берег и сказала:

– Германия удивляет нас, французов. Вы представлялись нам самой трезвой и реалистичной нацией в мире. А сегодня в ваших газетах всё время пишут о каких-то победах в невидимом, метафизическом мире. Чего стоят слова вашего Гитлера: «тот, кто видит в национал-социализме лишь политическое движение, мало что знает о нём».

Нётер удивилась смелости, с какой говорила эта женщина на борту немецкого парохода.

– Однако вы не плохо осведомлены о наших делах, – сказала Эмма как можно мягче.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Да, я действительно слежу за развитием всех событий. Дела в Германии мне не безразличны. Мой духовный учитель Моргенштерн был выходцем из вашей страны.

– Моргенштерн? – переспросила Эмма.

– Неужели вы никогда не слышали этой фамилии? Он считается корифеем психографического анализа. Однажды ему прислали образец почерка. В своей характеристике он написал, что автор – талантливая женщина, художница, что в её крови две расы. Он указал также её возраст, внешность и определил, что письмо написано ногой. Оказалось, что почерк принадлежал нашей известной художнице Эме Рапен, которая родилась без рук, а писала и рисовала ногами.

– Это не сказка?

Дама не обиделась.

– Это настолько прекрасно, что действительно похоже на сказку.

– Можете ли вы что-либо подобное сказать по моему почерку?

– Я ожидала, когда вы сами об этом попросите. Но о вашей профессии говорить не буду – в письме об этом всё сказано. Кстати, не скрою, это и позволило мне с вами говорить столь откровенно.

– За откровенность – спасибо. Так что же о моём характере?

– У вас мелкий и плотный почерк. Буквы будто наезжают одна на другую. Можно сначала подумать, что у вас мужской характер. Но это не совсем так. Вас раздражает жесткий грубый напор, педантизм, категоричность суждений. Мышление у вас весьма образное, но, извините, не вполне последовательное. Вы умеете самоограничивать себя, но совсем не против комфорта. Вы любите удовольствия, хотя в жизни имели их не так уж много...

Дама внимательно посмотрела в глаза Нётер.

– Я могу продолжать?

– Нет, хватит, большое спасибо. Я провожу вас, когда прибудем в Ливерпуль.

3.

Путь от Ливерпуля до Нью-Йорка занял девять с половиной дней. Когда «Бремен» швартовался у причальной стенки острова Эллис, все пассажиры стояли у поручней правого борта. Казалось, что корабль не выдержит их нетерпения и перевернётся.

Эмма смотрела на причудливое здание из красного кирпича с башенками наверху. Это строение ничем не напоминало знаменитые небоскрёбы, которые ей предстояло ещё увидеть. Похожие дома можно обнаружить в немецких, австрийских или голландских городах. Разве что белые карнизы и экеры на углах не соответствуют европейским стандартам конца прошлого века.

У входа в здание поток людей разделялся на две неравные части. Тонкий ручеёк из американских граждан уходил в правые двери. Остальные двигались прямо, а затем поворачивали к левой лестнице и поднимались на второй этаж. Перед подъемом на лестницу люди оставляли багаж, получая взамен квитанцию с номером. Стойка паспортного контроля. Стойка визового контроля. Врачебный осмотр. Нётер проходила все эти процедуры с такой же покорностью, с какой больной проделывает необходимые анализы перед операцией. Она подготовила себя к этому и старалась казаться спокойной.

Одну ночь пришлось переночевать здесь же, в тесном гостиничном номере на двух человек. Второй была женщина из Польши, ни одного слова не понимавшая ни по-английски, ни по-немецки.

«Вот кому придётся здесь нелегко, – думала про неё Эмма, укрываясь с головой одеялом. – Как была бы счастлива эта женщина, если бы её ждали здесь так, как ожидают меня, если бы у неё здесь было столько друзей, сколько у меня...»

Утром со всеми необходимыми документами она уже стояла на пристани, поджидая катер. Лишь вторым рейсом удалось добраться до берега. В небольшом парке, что подходил к самой воде, стояла кучка встречающих. Из неё к Эмме направилась молодая девушка.

– Вы профессор Эмма Амалия Нётер, – спросила она.

– Да, я Нётер.

– А я Мария Вайс, ваша будущая аспирантка. Как вы добрались?

– Гораздо легче, чем я предполагала. А у вас здесь довольно холодно... В Европе теплее.

– Завтра будет лучше. Только что прошёл небольшой дождик, поэтому похолодало.

– Как мы будем добираться до места? – уточнила Нётер.

– Электричкой до нью-йоркского вокзала, а затем поездом до Брун Мавр.

Вайс взяла в одну руку чемодан Нётер и хотела ещё подхватить баул с мягкими вещами. Но Нётер воспротивилась.

– Две недели я ничего не делала, лежала в каюте. Мне просто необходимо размяться.

– У вас прекрасный английский. Если бы я так же знала немецкий, мне легче было бы разобраться в немецкой математической литературе.

– А мне кажется, что математика на всех языках читается одинаково, – рассмеялась Нётер.

«С ней будет легко, напрасно я боялась», – подумала Мария Вайс, когда они погрузили багаж в вагон и уселись на жесткие диванные подушки.

– Расскажите мне о вашем знаменитом колледже, – попросила Нётер. – Там действительно только одни женщины?

За непринуждённым рассказом Вайс быстро пролетели три часа. На вокзале Брун Мавр их поджидала автомашина. Когда они подъехали к колледжу, было уже четыре часа дня.

– Вещи оставьте в машине, – предложила Мария Вайс. – Я должна представить вас Анне Пелл Веелер. А потом мы отвезём вас на вашу квартиру.

– Это руководитель колледжа?

На минуту Эмма Нётер усомнилась, правильно ли помнит она фамилии руководителя колледжа и руководителя математического факультета. Лучше переспросить, чем оказаться в неловком положении.

– Госпожа Пелл Веелер является заведующей нашим математическим факультетом. Она же читает лекции по линейным функциональным преобразованиям.

Эту фразу Мария закончила уже на лестнице, по которой они поднимались на второй этаж.

Она постучала в двери с табличкой «Доктор Анна Пелл Веелер» и приоткрыла её.

– Входите, входите, мы вас ждём, – услышала Эмма прежде, чем увидела того, кто это говорил.

Навстречу ей из-за стола вышла элегантно одетая женщина высокого роста, лет сорока, может быть, сорока пяти. Тёмно-синий костюм в белую полоску, белая кофточка с отложным воротничком и кружевом на груди, белый кружевной платочек в верхнем кармане костюма.

– Как добрались, дорогая Эмма Нётер? Не очень устали? Как Вам показалась наша Америка?

«Дежурный набор вопросов, – подумала Эмма. – Но, с другой стороны, о чём говорить с новым человеком?»

Анна Пелл пожала руки Нётер, дотронулась до её плеча и затем усадила в кресло. Эмма не успевала отвечать на вопросы. Она не привыкла к столь открытым отношениям. Там, в Геттингене, это могли счесть даже вульгарным. Наверное, здесь всё по-другому. Но это даже ближе её характеру.

– Конечно, мы все сейчас пойдём обедать, – говорила в это время Анна Пелл. – Затем вас отвезут на квартиру. Вы там осмотритесь. Если чего-то не хватает, завтра скажите, не стесняйтесь.

Уже в столовой, когда подали еду, Пелл закончила:

– Завтра, пока вы ещё не осмотрелись, мы за вами пришлём машину. Нам ведь нужно с вами составить расписание лекций и занятий. Завтра же я представлю вас директору колледжа Марион Парку...

После обеда Пелл вышла к машине проводить Нётер.

– У вас ещё не стоит телефон. Его подключат завтра. И завтра же я жду вас к нам в гости.

С этими словами Пелл мягко захлопнула двери автомашины. Она стояла, пока машина не скрылась за поворотом.

Рассматривая через стекла машины проносившийся мимо пейзаж, Эмма невольно искала совпадения с привычными ей немецкими городами. Нет, всё же что-то совершенно особенное существовало здесь, в этой новой стране, где ей теперь придется жить. Это новое было и в одежде людей, и в окраске домов и даже в запахе улиц. А небо казалось ей таким высоким, каким оно бывает только в горах…

4.

Эмма Нётер довольно быстро разобралась с системой обучения студентов в Брун Мавр колледже. Местным студентам, вернее, студенткам, математического отделения предлагалось шесть с половиной часов семинарских занятий в неделю. Все они должны были заниматься оригинальными научными исследованиями. Темы этих исследований каждый год менялись. За три года наиболее продвинутые студенты могли подготовить работу на соискание докторского звания.

Эмма Нётер вместе с Анной Пелл и доктором Гедлунгом договорились о следующем распределении семинарских занятий. Анна Пелл продолжит чтение своего курса о линейных функциональных преобразованиях, Гендлунг исключит из своего семинара алгебраические вопросы и будет читать только дифференциальную геометрию, а Эмма Нётер подготовит семинар по алгебре. Уже на следующей неделе этот план висел на стене у главной аудитории колледжа. Рядом с каждой фамилией математиков стоял один и тот же титул – доктор философии. Всё это вполне устраивало Эмму Нётер. Главным же для неё были прекрасно складывающиеся отношения с молодыми аспирантками и самой Анной Пелл.

Анна Пелл предложила Нётер на первых порах взять под свою опёку не более пяти молодых девушек. Трое из них уже заканчивали третий год обучения. Одной была Мария Вайс, встречавшая профессоршу в нью-йоркском порту. С другими Нётер познакомилась на первом же своём семинаре.

Девушка, назвавшаяся Грасе Совер, занималась идеалами под руководством принстонского математика Мака Дуффи. Они сразу же договорились, что Нётер не будет вмешиваться в её взаимоотношения с Дуффи, и ограничит своё участие в подготовке её диссертации только консультационными советами. Совсем по-другому с самого начала складывались отношения с милой Рут Штауффер. Уже через месяц Рут рассказывала Нётер все свои тайны и однажды призналась, что не уверена в своих силах.

– У нас с вами всё должно получиться, – успокаивала её Эмма. – Мы договоримся с Брауэром о докторском экзамене. Вы уже начали заниматься нормальными полями, вот и продолжайте. Давайте наметим срок, чтобы в очередной бюллетень американского математического общества попала ваша статья...

Эта милая молодая женщина чем-то напоминала Эмме Нётер героиню из пьесы Шиллера «Вильгельм Телль». Ей даже захотелось спросить Рут, нет ли в её роду швейцарских корней, но она постеснялась.

Все девушки различались своими характерами. Самая старшая из них, Мария Вайс, была и самой уравновешенной и спокойной. Любые замечания она воспринимала так, как будто они относятся не к ней лично. В разговоре с ней не нужно было подбирать особые слова или выражения, чтобы, не дай бог, не задеть её самолюбие. Грасе Совер казалась Эмме весьма закрытым человеком. Трудно было понять, что именно думает она в эту минуту. Полной противоположностью этим двоим была Рут. Живая и подвижная, с быстро меняющимся настроением, она была для Нётер одновременно и дочкой, и подругой.

Обычно по понедельникам все трое приходили на семинар по нормальной теории поля. Эмма, не стесняясь, сразу же сказала им, что в основу занятий кладёт лекции профессора Гассе из Марбурга. Это имя девушкам ничего не говорило, как и суть рассматриваемого материала. Уже через месяц Эмма заметила полное отсутствие понимания в глазах своих слушательниц.

– Мы недостаточно знаем теорию алгебраических чисел, – спокойно сказала после одного из семинаров Мария Вайс. – Нам бы не помешало прослушать несколько вступительных лекций.

– Если все такого же мнения, то мне это не составит большого труда.

Эмма посмотрела на Совер и Рут.

– Конечно, конечно, – ответила за всех Штауффер.

В этот же день Эмма рассказала Анне Пелл о предложении учениц.

– Ну и прекрасно, – сразу же согласилась Веелер. – Я сама с удовольствием приду на эти лекции. Уверена, что узнаю много интересного.

Эта женщина очень нравилась Эмме Нётер. Её американская непринуждённая манера общаться выдавала доброе сердце, открытое людям. С того вечера, когда Анна пригласила Нётер к себе в гости, они стали настоящими подругами. Пелл ненавязчиво знакомила Нётер с условиями американской действительности, советовала, что лучше покупать и как следует одеваться. Нётер, для которой эти вопросы никогда не были главными, легко поддавалась советам, скорее для того, чтобы угодить Пелл, нежели по своей личной необходимости.

Но было между ними и нечто общее, хотя внешне они казались полной противоположностью друг другу. Обстоятельный разговор возник у них, когда обе на кухне у Пелл готовили встречу Дня независимости. Пелл помыла большой пучок свежего салата и передала его Эмме. Та большим ножом начала его кромсать.

– Режьте помельче, милая Эмма. Мой второй муж говорил, что крупно порезанный салат характеризует негативное отношение хозяйки к лицам мужского пола.

– А как обстояло это на самом деле?

– Если вы имеете в виду меня, то я никогда не ставила свою профессию выше семейных интересов.

– И тем не менее вы расстались и со вторым мужем.

– Поверьте, я даже не могу припомнить сколько-нибудь серьёзных оснований для этого. Во всяком случае, инициатором развода была не я.

– Я никогда не была замужем, но мне кажется, что женщины очень редко стремятся к разводу. Или я ошибаюсь?

– Всё зависит от материального состояния. Ведь до сих пор большинство из нас материально зависят от мужчин.

Эмма могла бы рассказать кое-что из опыта своей личной жизни, но сказала лишь следующее:

– Я прихожу к мысли, что свободные места в университетах и институтах нужно в первую очередь предоставлять мужчинам. Совсем не потому, что они умнее нас с вами.

Тут Пелл улыбнулась, забрала у Эммы нож и салат и попросила её помыть яблоки. Подставив сетку с яблоками под струю теплой воды, Эмма продолжила свою мысль:

– Мужчины, конечно, не умнее нас, но они гораздо лучше, чем мы, умеют обеспечивать свою семью всем необходимым. Это очень важно для жизни. Эмма закрыла кран, встряхнула сетку с яблоками и оглянулась, ища для них место.

– Поставьте сюда, – сказала Пелл.

– Это важно для жизни и для хорошего настроения, – сказала Эмма скорее для себя, чем для собеседницы.

– Для жизни важно многое, – подтвердила Анна Пелл. – Мне казалось, что мы с мужем прекрасно дополняли друг друга. Но когда мы расстались, я не почувствовала никакой растерянности. Оказалось, что свобода важнее привязанности...

– Относительно свободы мы можем поспорить, – возразила Эмма. – Но это только между нами. Сейчас придут наши девушки, и мы им должны говорить совершенно другое. Марии Вайс уже более тридцати лет, а она ни с кем не встречается. Женский колледж – не самое лучшее место для женщины её возраста.

– Сегодня здесь будут Веблен и Вейль. Мы можем поговорить с ними о каких-нибудь совместных семинарах, – предложила Пелл.

– Хорошая мысль, – поддержала Нётер. – Кстати, я ещё не сказала вам, что Вейль передал мне предложение Саломона Лефшеца, чтобы с первого вторника после рождественских каникул я начала в Принстоне читать лекции по современным проблемам алгебры. Я присмотрюсь там, чем мы можем помочь нашим девушкам.

Раздался звонок. Пелл передала Нётер деревянную лопатку, которой переворачивала котлеты на сковородке, сняла фартук и пошла открывать. Эмма услышала шум и радостные возгласы из передней. Среди женских голосов она различила хорошо знакомый ей баритон Вейля.

– Веблен сказал, что немного задержится и просил не раскрывать причину, – говорил Герман Вейль, помогая снять пальто своей жене и Марии Вайс. – Я могу только предупредить хозяев, что к столу нужно поставить ещё два стула.

Эмма перевернула все котлеты на сковородке, выключила плиту, вытерла руки и вышла к гостям. Вейль и его жена расцеловались с ней, после чего Герман глубоко втянул носом воздух, прислушался и произнёс:

– То, что я слышу, совсем не напоминает мне запах традиционного нётеровского пудинга. Это свидетельствует о том, что, во-первых, сегодня нас будут угощать не тополого-алгебраическим семинаром, а чем-то повкуснее...

– А во-вторых, – подхватила Нётер, – мы покончили с засильем мужчин, ибо теперь нас подавляющее большинство.

Она подмигнула Анне Пелл и подошла к жене Вейля:

– Хочу познакомить вас с госпожой Анной Пелл Веелер. Она заведует математическим факультетом в Брун Мавр колледже и является самой выдающейся американской математичкой.

– В первый раз слышу из уст профессора Нётер такое определение, – сказала Анна Пелл, протягивая руку госпоже Вейль. – Как хорошо, что существуют праздники, когда можно услышать такое из уст друзей.

Мария Вайс уже несла к столу салат.

– Я вам помогу, – одновременно произнесли Анна Пелл и Герман Вейль.

Звонок заставил всех повернуться к дверям.

– Я открою, – сказала Анна. – Накрывайте на стол. Посуда – в буфете.

Пришли Грасе Совер и Рут Штауффер. Первая передала Анне коробку с тортом, а вторая – корзинку, из которой торчали палка колбасы, горлышко бутылки с золотой головкой и две длинные французские булки.

– Зачем так много, – недовольно сказала Анна, – или вам некуда тратить деньги?

Девушки не ответили. Они поцеловали хозяйку и поздравили её с наступающим праздником.

– Пальто вешайте сюда и проходите.

– Ой, уже все собрались, – затараторила Рут. – Мы хотели бы помочь...

Но не успела Пелл ей ответить, как снова зазвонил звонок. Когда Анна открыла дверь, перед ней оказались Веблен и ещё одна незнакомая ей пара. Увидев растерянное лицо хозяйки, Веблен спросил с улыбкой:

– Мы можем войти?

– Разумеется, – Пелл уже овладела собой. – Мы вас всех ждём.

Веблен пропустил вперёд Рихарда Брауэра и Ильзу и вошел вслед за ними.

– А вот и наш сюрприз, – воскликнул Герман Вейль, когда увидел вошедших. – Я уговорил Брауэров не уезжать в Кентукки, а встретить с нами День независимости. Надеюсь, хозяйка на нас не сердится?

Первое слово попросили сказать хозяйку, потом затараторила Рут. Шампанское в бокалах светилось и пенилось. Все хвалили еду и с аппетитом закусывали. Произносили тосты за Америку и за Германию, за математику и за женщин. А Нётер смотрела на Брауэра и его жену.

Ей казалось, что ничего не изменилось с того рождества, которое они встречали у Брауэров в Бларикуме. Никто не постарел. Те же лица за столом, и те же темы разговоров. Не хватало только, чтобы открылась дверь, и вошел Павел Александров. Но это было бы настоящим чудом...

5.

В первый вторник нового 1934 года Эмма Нётер рано утром села в поезд, который шел в Филадельфию. Там ей предстояла пересадка в экспресс до Принстона. В портфеле лежали исписанные листики с тезисами первой лекции и письмо от Фиттинга.

Фиттинг рассказывал о своих делах и просил совета. У него заканчивался срок кратковременной стипендии и, как поняла Нётер, он не мог найти себе подходящего места в каком-либо немецком университете. Несколько раз Фиттинг подчёркивал свою политическую нейтральность и отсутствие неарийских членов в семье. Здесь, в Америке, это звучало по меньшей мере как несуразность. Но ему, конечно, виднее, что и как писать. Эмма решила спросить совета у Брауэра, притом, не откладывая. Она сделает это завтра же вечером. Но сейчас нужно сосредоточиться на предстоящей лекции. В такой аудитории ей ещё никогда не приходилось выступать.

На вокзале в Принстоне Эмма посмотрела на часы. Было без пяти минут десять. Приехала она заранее, так как не была уверена, что быстро найдёт нужное здание. Однако оказалось, что это не так уж трудно. Прохожие без труда показывали ей дорогу.

У входа в большой зал математического института Эмму встречали Веблен и Вейль. Как видно, стояли они здесь довольно долго, потому что ежились от холода. «Не могли надеть пальто, – подумала Нётер. – Зачем в такую погоду стоять в пиджаках? Не такие уж они молодые, чтобы фасонить...»

Когда Эмма Нётер подошла к трибуне, в зале раздались дружные аплодисменты. Ей казалось, что хлопали не ей лично, а той знаменитой математической школе, которую она самовольно вызвалась здесь представлять. Такой неуверенности, как сейчас Эмма Нётер давно уже не испытывала.

В первых рядах она увидела много знакомых лиц. Если бы сейчас у неё спросили их фамилии, она, скорее всего, не смогла бы назвать. Но Эмма помнила этих людей если не с Болонского, то уж точно с Цюрихского конгресса. Их глаза внимательно смотрели на Нётер, и это её немного успокоило.

– Сегодняшняя лекция открывает цикл моих сообщений о новых подходах к проблемам некоммутативной алгебры, в которой отвергается закон коммутативного умножения. К этому вынуждают совершенно конкретные потребности математики...

Эмма вздохнула полной грудью и быстро глянула в дальний конец зала. Теперь она знала, как заинтересовать слушателей. Нужно сразу же рассказать им, что уже сделано и что ещё предстоит сделать.

– К сожалению, искусство построения абстрактно-алгебраической теории нельзя продемонстрировать на наглядных примерах. Да и успехи, которых достигла, например, топология в умелых руках Римана или униформизация, покорившая нас достижениями Клейна, Пуанкаре и Кёбе, сегодня ещё недосягаемы для алгебраических методов. И всё же сегодня имеется масса математических проблем, которые решаются исследователями с помощью грубой силы. Но ведь вместо того, чтобы напрягаясь до изнеможения и сбивая руки в кровь, ломиться в двери, можно исхитриться и изготовить такой ключик, который позволит открыть её без особого труда и шума. Именно в этом видим мы возможности некоммутативной алгебры...

До самого конца лекции Нётер ощущала пристальное внимание зала. А когда она закончила, её просто оглушило громом оваций. Нётер стояла на трибуне, не зная, прилично ли ей прямо сейчас уходить. Помог Лефшец. Он вышел вперёд и громко известил всех о том, когда состоится следующая встреча с Нётер.

Люди встали с мест и потянулись к выходу. А она всё ещё стояла, перебирая в уме сказанное и отмечая про себя некоторые оплошности изложения.

– Мы хотим пригласить вас поужинать, – услышала она слова Германа Вейля за своей спиной.

Нётер обернулась и увидела дверь в стене, из которой вышли Вейль и Веблен.

– Но я не успею на мой поезд.

– У нас есть машина, – ответил Веблен. – Мы вас доставим прямо домой.

Уютное кафе вблизи от административного здания института Продвинутых технологий напомнило Эмме Нётер ресторан возле «зацелованной девушки» в Гёттингене, куда она ходила со своими докторантами после каждой защиты. Здесь тоже было много молодёжи, и Эмма вспомнила о своём обещании Анне Пелл позаботиться о будущем девушек из Брун Мавр.

– Какой ближайший молодёжный праздник будет здесь, в Принстоне? – спросила она Вейля, когда принесли холодные закуски.

– Ей богу, я не знаю, – ответил Вейль. – Но если вам это интересно, то нетрудно выяснить. Завтра же спрошу у студентов на своём семинаре.

Потом разговор зашёл о Германии. За истекшие полгода в Принстон, Нью-Йорк и Филадельфию приехало столько немецких учёных, что Герман Вейль располагал теперь подробнейшими и самыми свежими сведениями об университетах Берлина и Лейпцига, Кенигсберга и Дрездена, Штуттгарта, Ганновера и Гамбурга. Разговор об этом шел целый вечер. Говорили, в основном, Вейль и Нётер. Лефшец и Веблен только слушали, изредка вставляя свои замечания.

От мороженого Нётер отказалась. У неё всегда от холодного першило в горле, а ведь от лекций её никто не освобождал.

До Клифтона, где жила Эмма, они доехали за полтора часа. Когда машина Лефшеца остановилась у её дома номер 14 по Элиот авеню и Нётер вышла из машины, её покачивало от усталости. Она с трудом попала ключом в замочную скважину. «Слава богу, я уже дома», – думала она, открывая дверь.

6.

От Клифтона до колледжа Брун Мавр Эмма добиралась на школьном автобусе. Иногда подвозила соседка на своём автомобиле. Муж соседки как раз работал водителем на этом автобусе. Ровно в восемь пятнадцать он останавливался у их дома. Нётер к этому времени уже стояла у заборчика. Если же он её не видел, то давал слабый сигнал, и она выскакивала из дверей, на ходу застегивая свой всегда распухший портфель.

Школьный автобус тормозил почти на каждом перекрёстке и в него с визгом и смехом вваливалась новая порция стремящихся к знаниям. Глядя на них, Эмма мысленно сравнивала этих мальчишек и девчонок с их немецкими сверстниками. При всей схожести последние казались ей более сдержанными и дисциплинированными. Хотя прошло столько лет, и она вполне могла ошибаться.

Дорога от дома до принстонской школы, расположенной совсем рядом с колледжем, занимала не менее получаса. Этого было вполне достаточно, чтобы лишний раз обдумать намеченное на сегодняшний день.

После первой лекции в Принстоне прошло два дня. Нётер никак не могла найти время, чтобы написать письмо Рихарду Брауэру. Теперь она твердо решила, что сделает это в колледже сразу же после того, как они с Рут Штауффер решат все вопросы.

Сегодняшний семинар касался использования биномиальной теоремы. Вычисления Нётер не любила, они всегда давались ей с трудом, но в конце концов она справилась с задачей и гордо посмотрела на своих девочек.

– Думаю, на сегодня достаточно, – сказала она. – В прошлый раз мы договаривались, что Мария Вайс расскажет на семинаре про основные моменты своей работы о фундаментальных системах в нормальных полях. Вы готовы, Мария?

– Я попробую.

Сообщение Марии заняло не больше пятнадцати минут. Нётер высказала несколько замечаний. После этого она посмотрела на часы и удовлетворённо кивнула головой.

– Время пить кофе. Рут, вы можете сегодня задержаться? Мы бы с вами обговорили наши проблемы за чашкой кофе.

Нётер взяла кофе с молоком и бутерброд с сыром. Рут пила черный кофе без сахара. Она хрустела солёным галетным печеньем, поглядывала по сторонам и болтала ногами, как шаловливая девчонка. Однако вопросы её были весьма дельными. Эмма поняла, что Штауффер значительно продвинулась в своей докторской работе. Нётер даже пришла в голову мысль сузить рамки рассматриваемого вопроса. Диссертацию можно назвать «Конструкция нормальных оснований в нормально расширяющихся полях». Так будет меньше претензий и оппоненты не смогут упрекнуть докторантку в неполном раскрытии темы.

Рут вынула из сумочки свою записную книжку, сделала в ней несколько пометок и заказала ещё одну чашечку черного кофе.

– У вас прекрасный цвет лица, – заметила Нётер, – а черный кофе делает человека бледным. Не советую вам злоупотреблять этим.

– Спасибо за совет. Когда мы с Вами беседуем, мне всегда кажется, что это моя мама наставляет меня...

Рут пожала Эмме руку, вскочила из-за стола, подхватила свою сумочку и выпорхнула из помещения. Нётер проглотила последний кусок бутерброда, запила остатком кофе и отодвинула тарелочку, освобождая место на столе. Она вынула приготовленный заранее лист бумаги, согнула его пополам, чтобы было удобнее писать. Так как с Брауэром они не так давно виделись, о себе рассказывать не стоит. Поэтому она решила начать прямо с сути дела.

«12.01.1934.

Милый господин Брауэр!

Фиттинг просит у меня совета по поводу того, что в апреле у него заканчивается его краткая академическая стипендия. В настоящее время он работает в математическом институте в Лейпциге...»

Тут Нётер задумалась. Может быть, стоит написать о том, что у молодого человека слабое здоровье. Фиттинг одарён редким математическим талантом. Не то, что её теперешние ученицы ... Ему нужно расходовать свои силы на математику, а не на поиски места работы. Но замечание о слабом здоровье может сослужить Фиттингу плохую службу. Нет, об этом лучше не писать. Она ещё минуту подумала и наклонилась к бумаге.

«Не думаете ли Вы, что его можно порекомендовать в Кёнигсберг. Кто, как не Вы, знает тамошние обстоятельства. Сразу же скажу, что в части специфических требований он абсолютно чист: Фиттинг ариец и политически нейтрален...»

Она снова остановилась. В этих вопросах нужно быть до конца откровенным. То, что рассказывал ей Герман Вейль за ужином в Принстоне – не домыслы. Ведь все эти невероятные сведения он почерпнул из рассказов приехавших сюда её несчастных соотечественников. Эмма открыла скобки и написала: «в браке он приобрёл неарийскую тётю».

Перечитав, она улыбнулась и быстро закончила письмо: «По человеческим качествам он действительно немного неповоротливый, но очень математически одарён. Его работы посвящены теории автоморфических абелевых групп при некоммутативных условиях. Возможно, Вы могли бы спросить у своих знакомых. Может быть, у Вас даже уже шла с кем-нибудь речь о нём? В любом случае, я ничего не буду ему писать, пока не получу от Вас какого-либо сообщения. С профессором Гассе я уже советовалась. Он помнит Фиттинга и пишет, что его все помнят в Геттингене и в Кёнигсберге. Ведь это мой докторант, и поэтому мне особенно приятно.

С дружеским приветом, Эмми Нётер».

Перечитав, она ругнула себя за ненужное хвастовство. Однако марать письмо или, не дай бог, переписывать не было желания. Чтобы исключить сомнения, она быстро написала на конверте «Проф. Р. Брауэру, Университет Кентукки, Департамент математики», сложила листик вчетверо, засунула в конверт и лизнула языком клейкий край. По дороге домой она зайдёт на почту и, заодно, спросит корреспонденцию на своё имя. Что-то слишком давно не было писем от Фритца. Получил ли он приглашение из России, как обещал Александров?

7.

Нётер не считала себя суеверным человеком, однако, получив через две недели письмо от Фритца, она подумала, что тот услышал её мысли. Впрочем, американские газеты и журналы были полны сообщений о людях, читающих мысли на расстоянии. В них рассказывалось даже об экспериментах, проводимых в этом плане серьёзными научными учреждениями.

Эмме запомнилось одно такое сообщение. На подводной лодке, погрузившейся на большую глубину, человек вынимал из сумки различные предметы и показывал их находящейся там же комиссии. А на континенте, в здании какого-то университета, экстрасенс угадывал не только очередной, вынутый из сумки, предмет, но и называл его цвет и размер.

Опубликованное чуть ли не на той же странице сообщение о первых промышленных испытаниях телевизионной техники поразили её воображение меньше, чем опыты на подводной лодке. Передача изображений на расстоянии у неё почему-то ассоциировалась с запомнившейся с детства картинкой. Она сидит на скамейке в своём дворе на Нюрнбергштрассе 32. Вечереет. А на втором этаже соседнего дома, окна которого выходят в их двор, она видит старика и старушку. Подложив под локти подушки, чтобы удобно было сидеть, старики рассматривают окружающий их мир, не выходя из квартиры...

Письмо Фритца было датировано январем. Он писал, что получил из России приглашение в Томский институт математики и механики. Марина Регина категорически отказывается ехать, но сыновья не против, и он надеется убедить жену. Было бы замечательно, пишет Фритц, если бы Эмма смогла летом приехать в Европу. Они обговорили бы все свои дела. Когда ещё бог даст увидеться?!

Обдумывая это предложение Фритца, Нётер призналась сама себе, что мысль о поездке в Европу давно уже созревала в её сознании. Кафедра алгебры в Гёттингене, которой она отдала столько сил и здоровья, не в тех руках, что ей хотелось бы. После первой же лекции в Принстоне она написала письмо Гассе. В нём были слова: «с этого года в Принстоне впервые начали заниматься алгеброй». На что Гассе ответил: «зато в Геттингене ею кончили заниматься». Вот если бы ей удалось убедить руководство университета пригласить в Геттинген Макса Дойринга! Но об этом в письмах не напишешь. Нужен личный разговор...

Нётер вернулась мыслями к письму Фритца. Если она приедет в Германию, ей удастся убедить Марину Регину в необходимости отъезда. В конце концов, это ведь не на всю оставшуюся жизнь. Они ещё соберутся все вместе. Мальчики женятся, и у Нётеров будет большая дружная семья. Хорошо, что у Фритца родились сыновья. Фамилия «Нётер» получит своё продолжение...

Хорошо зная свою склонность тянуть с ответами, Эмма заставила себя сесть за письмо, и в тот же день отправила его брату в Бреслау. Она писала, что приложит все усилия для приезда в Европу в конце июня.

8.

Эта первая для Эммы американская зима наконец-то закончилась. Она так замучила её ветрами и холодом, что яркое апрельское солнце показалось прекрасным подарком судьбы.

Дела в Брун Мавр шли более чем успешно. И у Марии Вайс, и у Рут Штауффер в «Бюллетене американского математического общества» вышли большие статьи. Анна Пелл Веелер объявила Эмме, что хотя контракт у них подписан лишь на год, с нового семестра они постараются добиться для Нётер постоянного места с гораздо бóльшим окладом.

Сообщение о планируемой Эммой поездке в Европу Анна Пелл приняла спокойно. Она лишь посетовала, что финансовые возможности колледжа не позволяют ей оформить служебную командировку. Но Нётер об этом даже не помышляла. На вопрос, не рискует ли Нётер ехать в фашистскую Германию, Эмма ответила, что судьба брата ей важнее любого риска.

Всеми мыслями она была уже за океаном. Вольно или невольно, но Нётер не могла не подвести некоторые итоги её короткой эмигрантской жизни в Америке. Чего она здесь достигла и что она потеряла? В первый миг такого анализа Эмма ужаснулась: ей показалось, что она ничего не достигла, а потеряла всё, что имела.

Но потом она заставила себя успокоиться. Эмма присела на край кровати, положила руки на колени (точно так делала Ида, когда нужно было принять какое-то важное решение!) и принялась заново перелистывать в памяти недавние события. Действительно, за прошедшие семь месяцев она не написала ни одной новой серьёзной работы. Вопрос «почему?» Эмма не рассматривала: ведь она решила анализировать только факты. Итак, новых работ у неё не появилось. Она в связи с этим ни разу нигде не выступала с докладом. Сообщение в Принстоне не в счет. Такого в её «европейской» бытности не бывало.

Приобрела ли она здесь новых друзей? Комфортно ли ей здесь живётся? Америка и американцы олицетворяются для неё в лице милой Анны Пелл Веелер. Ведь не корректно считать Лефшеца или Веблена новыми знакомыми! На первый взгляд, не так уж много новых приобретений. Но разве не видит она стараний Вейля, Веблена и Лефшеца, пытающихся восполнить вакуум, возникающий вокруг любого эмигранта?

Раньше в её жизни никогда не было подруги-женщины. Могла ли она подумать о том, что на другой стороне планеты ходит человек, столь близкий ей и по профессии, и по жизненной позиции. О житейском опыте она уже не говорила. Анна Пелл научила её здесь такому, о чём Нётер сама и не догадывалась. Сейчас в её шкафу висят наряды, каких она не имела даже в молодые годы! Как говорят американцы, она теперь выглядит на сто долларов! И учениками Б-г её не обидел. Милые девушки стараются изо всех сил. Конечно, среди них нет равных по таланту Дойрингу или Фиттингу, но разве это самое главное?

С английским языком у неё нет особых проблем. Некоторые специально едут в Англию или Америку для языкового совершенствования, а у неё это получается попутно. Если писать статьи так, как их писал незабвенный Гордан – на сто формул десять слов – то для этого её английского более чем достаточно. На лекциях в Принстоне никаких языковых затруднений она тоже не чувствовала. К тому же почти все математические термины немецкие!

В конце концов, не столь важен баланс положительного и отрицательного, сколь личное ощущение своего места в новом мире. С того момента, когда она сошла с борта «Бремена» на американскую землю, она ни разу не ощутила чувства потерянности. Значит, по большому счёту всё в порядке.

Этот анализ для Эммы был необходим. Она хотела понять, в каком качестве предстанет она перед бывшими сослуживцами и знакомыми в Европе: как несчастная беженка или как уважаемый учёный и человек, уверенный в себе. Последнее представлялось ей более обоснованным.

После последнего весеннего семинара она заказала билеты на пароход, отправляющийся в Европу в первой декаде июня.

(продолжение следует)


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2804




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer9/VFishman1.php - to PDF file

Комментарии: