©"Заметки по еврейской истории"
Май 2009 года

Виктор Гопман


Краткая история одной еврейской семьи

 

Сложилось так, что наша семья, а также семья родного брата матери и двоюродного брата отца жили практически по соседству (ну, по московским понятиям – то есть полчаса ходьбы, или несколько остановок на трамвайчике). Общались, таким образом, довольно часто: не только в дни рождения, но также по поводу различных праздников, и общенародных, и сугубо национальных. К числу последних относился и Песах, который отмечали, как я сейчас понимаю, не по совсем полной программе – но уж маца-то на столе была. А также, разумеется, куриный бульон, к которому подавались мандлех из мацы, фаршированная рыба с домашнего изготовления хреном, алым от свеклы и доводящим своей крепостью до слез, жареная курятина и к ней перья зеленого лука – по всей видимости, эквивалент марора, то есть вполне горькой зелени. И еще бабка смешивала толченые в ступке грецкие орехи с мелкорубленым изюмом и тертыми яблоками и капала туда буквально пять капель вишневой наливки – внуки ели эту смесь ложками, не очень вникая в библейские аллюзии. А потом наступал черед торта: пять или шесть пластинок мацы дня за три до праздника прослаивались жидким сладким вареньем пополам с тертой на мелкой терке антоновкой, и пропитавшаяся этой начинкой маца становилась мягкой, а уж о вкусовых качествах, что и говорить!

Время от времени в Москву приезжали родственники из Питера, Воронежа, Курска, Ташкента, и тогда собиралась более многочисленная компания, с участием еще каких-то дальних родичей, живущих на другом конце города, с которыми по этой (а может и не только по этой) причине виделись не часто. После форшмака, рубленных крутых яиц с жареным на курином сале луком и тертой редьки с луком аналогичного приготовления, печеночного паштета, тертой свеклы с чесноком и орехами, мясных пирогов и непременной фаршированной рыбы начинались разговоры мемуарно-мемориального характера – а поскольку к тому времени на скатерти оставались только чайные чашки, торт и обязательная коробка шоколадного ассорти «Олень», то место на столе освобождалось. И тогда из нижнего ящика комода (или с нижней полки платяного шкафа) доставалась коробка толстого коричневого картона, в которой хранился семейный фотоархив. И на дне которой лежали фотографии, относящиеся к временам «мирной жизни». В каждом доме их было (а точнее, оставалось) немного – по причинам более чем очевидного характера. По этим самым причинам у меня имеется лишь десяток фотографий «тех лет» – а у жены вообще одно-единственное, чудом сохранившееся фото любимой бабки, поскольку весь остальной архив был уничтожен бдительно-осторожной тещей. Включая фотографии братьев этой бабушки (тещиной матери), которые, не имея возможности поступить в российские университеты, вынуждены были получать образование в Германии и Швейцарии – да там и остались. По-своему теща была права: скажите на милость, кому нужны на двадцатом году Советской власти (впрочем, и во все последующие годы, как юбилейные, так и неюбилейные) фотки студентов Геттингенского или Марбургского университета, в чьих лицах явно прослеживаются семейные, да к тому же вызывающе семитские черты?

Но вернемся к чаепитию, в процессе которого присутствующие вспоминали полузабытые имена запечатленных на фотографиях родственников. И, разумеется, рассказывали связанные с ними памятные истории. В нашем семействе было что порассказать. Как вам понравится такой, например, сюжет. В поколении на уровне бабушек-дедушек (то есть, 1880-1890 гг. рождения) жила-была некая М., старшая дочь многодетного семейства, которая, как водится, помогала своей матери следить за младшими детьми, один из которых – Н. - родился в 1910 годы, за несколько лет до того, как сама М. вышла замуж. До появления своих детей она относилась к Н. просто по-матерински, да и потом ее чувства ничуть не переменились. Где-то в 1930 годы Н. женится, обзаводится детьми и все такое, а лет через десять старший сын М. – вы только подумайте! – уводит жену у своего дяди. Уводит, вступает с ней в официальный брак, и она рожает ему ребенка. Представьте себе чувства М. и согласитесь: ведь это едва ли не «ах, Гамлет, сердце рвется пополам!». С одной стороны, такая драма в семействе любимого младшего брата, а с другой – главным виновником, покрывшим все семейство позором, стал ее не менее любимый старший сын. Которого глаза бы не видели, вместе с подлой разлучницей – если бы не плод этой любви, то есть, самый первый внук М., к которому она, естественно, питает чувства, свойственные нормальной еврейской бабушке, а чувства эти в известном смысле посильнее, чем даже те, что характерны для идише мамы.

Оставим, впрочем, семейные сплетни и обратимся к заявленным в заголовке фотографиям «мирного времени» – замечательный, кстати, эвфемизм, не правда ли? Впрочем, иногда вместо него использовалась развернутая и вполне издевательская формулировка: «проклятое доброе старое время» (типичная еврейская фига в кармане). Так вот, фотографии. Добротные, на плотных паспарту, украшенных витиевато исполненными названиями фотостудий – самый их вид создавал впечатление солидности, уверенности. Столь же солидно уверены в себе и люди, изображенные на этих… нет, не на фотографиях, а именно что на фотопортретах (о чём, кстати, свидетельствует и гордая французская надпись "Cabinet Portrait", то есть портрет кабинетного формата, украшающаяся многие паспарту). Крахмальные воротнички, пристойные костюмы, непринужденные позы. Хотелось бы особо подчеркнуть, что на фотографиях – не какие-нибудь эмансипированные подданные Австро-Венгрии, а угнетенные (уж это мы точно знаем, из исторических записок и художественной литературы) российские подданные иудейского вероисповедания на рубеже XIX и XX веков. А ведь судя по некоторым, чисто внешним признакам, не так уж плохо им жилось при царском режиме. Революций, во всяком случае, они устраивать не собирались. Говорю это со всей уверенностью, потому что знаю их достаточно хорошо. Ведь это оба моих деда

 

Фото 1                                                  Фото 2

Они и внешне похожи, так что я поясню для тех, кто недостаточно знаком с нашей мешпохой: дед по отцу – это который сидит на бамбуковом стуле. Я, кстати – по всеобщему мнению – похож на них на обоих сразу.

А вот еще один фотодокумент, свидетельствующий о вполне сносном существовании лиц иудейского вероисповедания при царизме. На балюстраде, искусственно (и вполне искусно) сооруженной в фотоателье, сидят рядком шестеро барышень-сестер.

Фото 3

Опять-таки, судя по внешним признакам (выражение лиц, одежда, разные там рюшечки, бантики и все такое) девушки вполне довольны жизнью. Вторая справа – это моя бабка по отцу. Их отец Зиновий, мой прадед, был управляющим дровяного склада в Курске. Всем шестерым дочерям смог дать вполне пристойное образование (фармацевт, дантист, бухгалтер) – заметим при этом, что в семье было еще двое сыновей.

Достаточно одного беглого взгляда, брошенного на следующую фотографию, чтобы понять: на ней изображены члены любительского театрального кружка.

Фото 4

Такие фотографии, насколько я понимаю, являются непременной принадлежностью большого семейного альбома, в бархатном переплете и с бронзовыми застежками. Блаженные годы «серебряного века». Кто же тогда не участвовал в любительских спектаклях! «Публики не было. Все были актерами. Все играли!» – фраза Власа Дорошевича, российского короля фельетона и блистательного театрального критика, относится именно к этому времени. Итак, на фотографии – жрецы Мельпомены города Курска, то есть, не жрецы, не профессионалы, а скромные служители музы театра, приносящие ей посильные жертвы в свободное от других занятий время. Крайние справа: отцовские мать и отец. Обратим внимание на композицию – уж не знаю, сознательно она выстроена или бессознательно, в смысле, подсознательно: бабка поставила стул таким образом, чтобы отгородить, отсечь деда от остальных актрис-любительниц, причем спинка стула служит дополнительной труднопреодолимой стеной; стало быть, на долю остальных четырех барышень остался один-единственный юноша в студенческой тужурке и при неизбежном пенсне на плотном семитском носу, вокруг которого они и сгрудились… нет, «сгрудились» – нехорошее слово, скажем лучше: расположились. Не знаю, какие пьесы могла ставить эта труппа столь малыми силами, при всего лишь двух исполнителях мужских ролей – хотя, наверное, это и не столь важно. Потому что (продолжим цитировать Дорошевича) – «вы понимаете, – тут главное дело было, конечно, в репетициях».

Эти фотографии – лишь часть привезенных мною в Израиль. Они мирно лежали себе в толстом альбоме, на нижней полке книжного стеллажа и извлекались на свет Божий в редких случаях, дабы удовлетворить любопытство тех гостей, которые проявляли интерес к подобного рода материалам. Но вот, в один прекрасный день, захожу я в интернет. Скачиваю почту и начинаю отшелушивать дневную порцию от предложений о бесплатной поставке виагры и гарантированных на 97 % выигрышах в суперлотерею. Я вообще-то очень строг к входящей почте – например, если в послании не указана его тема, и уж тем более если мне неизвестно имя корреспондента, то удаляю его без сожаления и без раздумий. И вот вижу письмо от незнакомого человека, со странной на первый взгляд темой: «Родословная». Ну, вроде бы через вирусный контроль оно прошло – ладно, открываю. Пишет, оказывается, прежде неслыханный американский родственник, причем сразу берет быка за рога: «Вашу маму звали Ида (Юдит) Семеновская. Ее отец – Яков Семеновский. Его отец – Мордехай Семеновский. Этот Мордехай – родной брат моей бабушки Ханы. Их отец – то есть, отец вашего прадеда и моей бабушки – Пинхас Новаминский». Следующей почтой пришла фотография Пинхаса, будто бы сделанная не век тому назад, а сегодня, в Меа-Шеарим: борода на грудь, черная кипа, стопка старых книг на столе…

Фото 5

Вот так я познакомился с американской ветвью нашего семейства. Пинхас Новаминский родился в 1826 г. и умер в 10-е годы 20 – то есть, уже прошлого – века. После волны украинских погромов потомство Пинхаса разделилось на две части: кто уехал в Америку, а кто перебрался в Среднюю Азию, преимущественно в Ташкент. Где Яков Семеновский женился на Малке Фриман, и у них родилось трое детей, младшая из которых – моя мама. Вот эта вполне идиллическая семейная фотография 1912 года: годовалая мама сидит в креслице, которое фланкируют (как принято высказываться в искусствоведческих трудах) ее братья – старший, естественно, возле отца, младший – возле матери.

Фото 6

На обороте фотографии – стандартный текст, сообщающий Шмуэлю и Хаве, что их дочь Малка и ее муж Яков шлют свои самые сердечные пожелания, к которым присоединяются внуки Пинхас, Иосиф и Юдит. Весь фокус, однако, в том, что текст написан на иврите, выцветшими за эти годы фиолетовыми чернилами, хотя и вполне различимо. Помнится, как наши учителя – и Ривка, и Адина, и директор ульпана, рав Нисан – читали и перечитывали эту короткую надпись, явно не веря своим глазам, но при этом с выражением невольного почтения на лице.

А на этой фотографии 1936 года запечатлены адресаты этого послания, мой прадед Шмуэль и прабабка Хава; он в непременном картузе, она в чепце. Все как положено.

Фото 7

Получив из Америки подробнейшее и детально расписанное родословное дерево, я внимательно изучил его. И обнаружил несколько семейств, живущих в Израиле достаточно давно…

Сделаем здесь небольшое отступление и вернемся во вторую половину 90-х годов прошлого века, когда мы с женой, войдя (пусть и в первом приближении) в колею повседневной израильской жизни, предприняли первые попытки отыскать своих родственников в Эрец-Исраэль. Нам достоверно было известно, что брат моей бабки по матери, равно как и брат бабки жены по матери (то есть, в высшей степени галахическое родство) еще до 1917 года приняли мудрое решение уехать в Палестину. Попытки найти хоть какие-то концы самостоятельно кончились неудачей: ведь и Фриманов, и Офштейнов в Израиле – ну, буквально как в Бразилии пресловутых Педров. В смысле, не сосчитать. Что касается поиска по официальным каналам, то он не мог увенчаться успехом по определению – если учесть, что первый вопрос, заданный пакидшей, звучал так: «Тебе зачем это? На наследство претендуешь?» Ежу ясно, что при таком подходе ни о каких серьезных генеалогических изысканиях и речи идти не могло…

Так вот, насчет тех ветвей нашего родословного дерева, которые давно уже зеленеют и плодоносят в Израиле. Скажем прямо, что, наученные горьким опытом десятилетней давности, мы даже и не пытались налаживать контакты. Впрочем, копии родословного дерева в pdf получили, причем одновременно, все потомки Пинхуса Новаминского, и кто-то из них мог бы самостоятельно поинтересоваться, какого такого родственника они заполучили в соседство в рамках Закона о возвращении. Благо, что в многочисленных графах родословной таблицы указаны и год приезда на новое место жительства (в нашем случае – в Израиль), и все координаты, включая электронную почту, и краткие биографические сведения, исходя из которых можно сделать вывод, что ни в той, ни в этой жизни ничем таким мы себя не запятнали и в принципе хоть кого не опозорим за семейным столом (как пелось в любимой народом песне, «За столом никто у нас не Лифшиц…»). Ладно, переживем и это.

Счастье с привкусом беды

Название – строка из Вознесенского. Разумеется, я объясню, почему именно эта строчка. Только сначала два слова о том, про что нижеследующий текст. Он, в сущности, ни о чем и не про что. Так, разговоры вокруг старых фотографий. Это, наверное, тоже фотографии родственников. Говорю «наверное», потому что и сам того не знаю. Собираясь перед отъездом из Москвы, мы проводили очень тщательный отбор – из соображений веса багажа, в первую очередь, ну, и вообще… Что взять с собой, для продолжения жизни, а что оставить, отбросить, вычеркнуть из памяти, выбросить из сердца. Когда рылись в картонной коробке с семейными фотографиями, то обнаружили некоторое количество снимков, не поддающихся идентификации. По всей вероятности, чьи-то кузены с отцовской стороны и двоюродные тетки. А то даже и троюродные. Бабушка или мать, несомненно, смогли бы объяснить, кто эти люди. Но жизнь распорядилась так, что ко времени отъезда объяснять было уже некому. И мы решили взять этот десяток фотокарточек с собой, в Землю Обетованную. Ведь не исключено, что кто-то из изображенных на них мечтал – или думал, или собирался, или намеревался – уехать в начале века в Палестину. В начале XX века, разумеется. Но не уехал. Не сложилось. А через каких-то пару десятилетий и сама мысль о подобного рода поездке стала невозможной. Ну, так пусть восторжествует какая ни на есть историческая справедливость. Пусть они поднимутся вместе с нами в Иерусалим.

Еще раз повторю: я не знаю имен этих людей. Не знаю степени нашего родства – впрочем, все евреи родственники (так мы, во всяком случае, были приучены думать, там и тогда, на доисторической родине и вне зависимости от времени, будь то культ, оттепель, застой, перестройка…)

Но обратимся, наконец, к иллюстрациям. Начнем с этих двух фотопортретов, сделанных в российских фотоателье в конце позапрошлого или в начале прошлого века.

 

Фото 8                                                         Фото 9

Судя по декорациям, на фоне которых позируют дамы, это все-таки конец XIX века – поскольку чуть позже подобного рода изысканные провинциальные заведения уже оформлялись в стиле новомодного модерна, он же «ар нуво», он же «югендстиль», предусматривающего не почти настоящие кусты и цветы, а стилизованный растительный узор. Ладно, оставим фон и перейдем к переднему плану. Две дамы, платья с тренами – не какие-нибудь там «макси» семидесятых или юбки до полу, свойственные иерусалимкам из религиозных семей, а именно что самые настоящие трены, они же шлейфы, которые волочатся по полу. Ну, естественно, шляпки, причем с вуалью, перчатки и все такое… Впрочем, не в этом суть. Вы только посмотрите, сколько достоинства во взглядах, сколько уверенности в себе, в своем положении – семейном, общественном, каком хотите. Губы плотно сжаты – ну, тогда не принято было улыбаться во время фотографирования, ведь позировали для вечности. Так что никаких "say cheese", в смысле, «скажи изюм». Та, что в белом, даже чуть опустила кончики губ, вольно или невольно изображая – ну, не пренебрежение, так, во всяком случае, снисходительность. А вот носики у обеих – как полагается, ясное дело, что мои родственники.

По причине, мне самому не очень понятной, глядя на эти два снимка, минимум вековой давности, припоминаешь стихи Андрея Вознесенского почти сорокалетней давности:

Оправдались суеверия.

По бокам моим встает

горестная артиллерия –

ангел черный, ангел белая –

перелет и недолет!

Строчка же, взятая в качестве названия, как раз предшествует этой строфе. Ведь согласитесь: и в самом деле, жили эти дамы, что в черном, что в белом, счастливо. Во всяком случае, для этого имелись все основания. Лучший период российской истории: страна переживает промышленный подъем и в экономическом смысле благоденствует, на дворе Серебряный век, дома уже строят со всеми удобствами, до революции 1905 года еще, кажется, целая вечность. А что касается привкуса беды – да, состоялся в 1898 году первый съезд РСДРП, объявивший о создании Российской социал-демократической рабочей партии – ну, так это где-то в Минске собралось аж девять делегатов от неких неясных шести организаций, тоже мне событие; все же, что произойдет в 1917 году и тем более впоследствии, никому в горячечном бреду привидеться не может – даже помощнику присяжного поверенного Вл. Ульянову, который, кстати, в тот момент как раз находился в сибирской ссылке, в селе Шушенском.

А пока – рубеж веков. Народ, в массе своей, полон оптимизма. Возьмем хотя бы эту пару молодоженов.

Фото 10

Они, кстати, тоже вроде бы не улыбаются – ну, раз не принято на фотокарточках, да только вот поди скрой счастье медового месяца, и потому улыбка таится в самых уголках губ. Посмотрите на молодую, которая с явным трудом удерживается от хохота: «Это я? Замужняя дама? Еще вчерашняя барышня, маменькина дочка – и нате вам! Да нет же, этого не может быть…» Однако – может. Солидные, «взрослые», жемчужные серьги, каракулевая шубка, муфта. Муж в распахнутой на груди шубе и меховой шапке, чуть сдвинутой на ухо – тогда многие молодые люди бессознательно подражали великому Шаляпину: элегантность, небрежность, белоснежный пластрон сорочки, контрастирующий с темным мехом воротника.

Следующая фотография – пара, чей медовый месяц, судя по всему, пришелся на 1860 годы, когда в России царствовал просвещенный монарх. Александр II в 1861 г. не только отменил крепостное право, но и позволил принимать на государственную службу евреев, имеющих университетское образование, а с 1864 г. евреи могли быть адвокатами и судьями.

Фото 11

Впрочем, господин с почтенной бородой, запечатленный на фотографии, более походит на врача; во всяком случае, эта солидная дама – типичная «докторша»: доброжелательное выражение лица, гипюровая кофта (ох, не из дешевых!), да к тому же заколотая у горла бриллиантовой булавкой, платье также отделано солидной кружевной тесьмой, и в нагрудном кармашке – пенсне, на черном шнурке вокруг шеи. Присмотримся, однако, повнимательнее и поймем, что даме этой хорошо если исполнился «полтинник»; и тут начинаешь задумываться: а ведь в наши дни ее сверстницы щеголяют в шортах и маечках, причем не только на морском побережье в часы досуга, а и среди бела, что называется, дня. Уточним: рабочего дня (во всяком случае, в наших-то палестинах – это уж точно).

Небольшой экскурс в еврейскую историю. В 20-е годы XVIII века в Европе, а точнее, в Берлине, зародилось идейное и культурное общественное течение, получившее название Ħаскала (буквально: «просвещение»), которое уже на раннем этапе своего развития представляло попытку возродить внутренне присущие еврейскому народу культурные традиции, что позволило бы наладить новые связи с европейской культурой. До России идеи Ħаскалы дошли с опозданием примерно на столетие; впрочем, выразителям идей Ħаскалымаскилим («просвещённым») удалось как повысить свой правовой статус, так и обеспечить доступ в культурные и интеллектуальные круги вне пределов общины. Вот мы видим вполне типичного представителя маскилим, судя по всему, адвоката.

Фото 12

Из тех, с устоявшейся репутацией в масштабах как минимум своего города, а то и уезда, которые на протяжении последних трех десятилетий своей жизни неизменно повторяли (как про себя, отходя ко сну, так и вслух, произнося торжественные речи на юбилеях и прочих торжественных мероприятиях): «В надежде славы и добра // Гляжу вперед я без боязни…» И действительно, жизнь удалась – вряд ли могли даже мечтать родители при его появлении на свет в конце двадцатых, когда еще не закончились все процессы по делам декабристов, что их сын достигнет такого положения в обществе. Обратим внимание на то, как он сидит в этом кресле, на фоне гипсовой балюстрады и рисованных деревьев, созданных фантазией дорогого и модного фотографа: расправив плечи, с горделиво поднятой головой и взором, действительно устремленным вперед и без боязни.

А вот и его сверстник – в смысле, не одногодок, а человек тех же лет.

Фото 13

Вроде бы и поза та же – левой рукой опирается на стол, да ведь и столик неплох, на резных ножках, и ваза на нем причудливой формы, с неким отзвуком статуи Свободы, причем все это не бутафория фотостудии, а предметы обстановки его родного дома. Но посмотрите, как сгорблены его плечи, как понуро он опустил подбородок на грудь… Отчего же? В чем разница между этими двумя фотографиями? В том, что между ними около пятидесяти лет, и какие полвека! Если адвокат на Фото 12 родился вскоре после восстания декабристов, то человек на Фото 13 (допустим, врач) родился примерно в восьмидесятые годы XIX века, немногим позже человека, изображенного на картине, прикнопленной над его головой. «Утро Родины нашей розовое…» – или как там еще называлась эта поневоле любимая всем народом картина, на которой тов. Сталин обозревает колхозные поля. А над букетом чуть увядших роз – другая, столь же любимая народом фотокарточка: два вождя размышляют, как сделать лучше жизнь всего советского народа. Вот из-за таких дум и сгорбил плечи этот интеллигентный еврей. Потому что у него свои думы: чем может кончиться сегодняшний день, обычный день начала 1950-х годов? не приедут ли этой же ночью исполнители воли великих вождей с фотокарточки? а если не сегодняшней ночью, то что станет с ним и его близкими через неделю? через месяц? «Русь, дай ответ. Не дает ответа».


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2469




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer9/Gopman1.php - to PDF file

Комментарии:

Виктор Гопман
Иерусалим, Израиль - at 2009-05-26 15:49:08 EDT
А картина называется "Утро нашей Родины"

Разумеется. Но цитируемое в тексте "Утро Родины нашей розовое" - это парафраза Александра Аркадьевича Галича

Соплеменник
- at 2009-05-19 21:50:08 EDT
Горестные строки...
А картина называется "Утро нашей Родины".

Соплеменник
- at 2009-05-19 21:23:45 EDT
Горестные строки...
А картина называется "Утро нашей Родины".