©"Заметки по еврейской истории"
Январь 2009 года

Александр Мелихов


В защиту юдофобии

Памфлет Эллы Грайфер «В защиту ксенофобии» настолько проникнут логикой и убежденностью, что опровержению не поддается. Ибо опровергнуть можно только то, чем не слишком дорожат, а в точном смысле слова доказанных или опровергнутых суждений просто не бывает – бывают лишь психологически убедительные. То есть достаточно похожие на то, что мы и раньше знали, и не приходящие в слишком уж резкое противоречие с тем, чего мы страстно хотим.

Иными словами, всякое мышление есть подтасовка, развертывание предвзятости в пользу мечты. И самое трудное – применить этот принцип к себе: наш эгоцентризм настолько автоматически выстраивает аргументы и факты в нашу пользу, что пробить его броню можно единственным способом – искать недостающую часть истины у противников.

Тем более что мне неизвестны какие-либо критерии истины, кроме социальных: что порождает согласие данной социальной группы, то и есть истина этой группы. А потому классифицировать истины можно не по степени приближения к несуществующему абсолюту, но лишь по широте и долготе – по обширности и долговечности порождаемого ими согласия. Логика же или самые что ни на есть авторитетные писания используются при этом в качестве орудий поддержания единства – возвышения «своих» и принижения «чужих».

И когда речь идет о чужих мнениях, Э. Грайфер это прекрасно понимает: «Священные книги, как известно, на то и священные, что в них каждый выбирает, что приглянется, а что не нравится – перетолковывает с точностью до наоборот либо считает за позднейшую вставку». Однако после этого грустного диагноза она все-таки надеется произнести нечто более бесспорное, нежели священные книги: «С одним, однако, не поспоришь: "обнимитесь миллионы" – действительно всеобщая вековая мечта человечества». Уж прямо-таки «действительно»…

«И как-то эдак выходит всякий раз, – сама же пишет Э. Грайфер, – что мечта о всемирном единении мягко и незаметно перетекает в мечту о мировом господстве...» – откуда же берется уверенность, что в основе лежала именно мечта о единении, а не мечта о господстве искавшая для себя психологически комфортабельной маски? Что считать целью, а что всего лишь средством – дело личного или группового произвола, или, проще говоря, поиска личного или группового психологического комфорта, чему главным образом и подчинена наша духовная деятельность.

А потому, если это почему-либо желательно, вполне возможно и промежуточную фазу процесса объявить его итогом: «…Уподобление друг другу вражду и соперничество не уменьшает, а вовсе наоборот. Покуда не стремились евреи к ассимиляции – никак в русской армии не хотели служить, отлынивали, откупались, курвырколлегии всякие устраивали… Но стоило только уломать их окончательно, чтоб русским уподобились и захотели того же, что они, как… тут же захотел один Лёва главнокомандующим стать. Представьте, с каким восторгом приветствовали русские подобную инициативу!»

Частичная ассимиляция, когда чужаки уже начинают претендовать на лидирующие функции, но все еще ощущаются чужаками, действительно обостряет неприязнь к ним (немцы при российском императорском дворе). Однако если они начинают служить объединяющим национальным грезам, чуждость им обычно прощается: Леву Бронштейна революционная масса обожала – зато десятикратно ненавидела масса монархическая. В наш относительно рациональный век чуждая национальность чаще всего не создает самое вину, но лишь используется как отягчающее вину обстоятельство. Вот и Жириновскому сегодняшние патриотические массы уже давно простили его отчество – над ним больше потешаются враждебные ему либералы, сами в глазах масс подозрительные по части отчеств. Влияние политика определяет идея, которую он несет, считал Лейба Троцкий-Бронштейн: покуда эта идея желанна, тебе простят все; но когда она станет неугодной, тебе припомнят и то, чего не было.

Такова человеческая справедливость: разбил стекло наш сынишка – он озорник, разбил чужой – хулиган. Мы все таковы, и если бы мы не научились в поисках согласия скрывать свои пристрастия, делать вид, что наш любимчик такой же, как все, то мир был бы еще в тысячу раз ужаснее. Однако лицемерие не только помогает нам мириться друг с другом – оно же дает возможность на словах одобрять нежелательные для нас чужие цели и делать вид, что осуждает лишь ведущие к ним единственно возможные средства.

И в тех случаях, когда подобное лицемерие обращено на дорогие Э. Грайфер предметы, она ничуть не обманывается на его счет: «Нынче уже общим местом стало утверждение, что культуры разные нужны и всякие важны, только вот относится широкая общественность к этому разнообразию прямо как к государству Израиль: существовать ему дозволяется, но не дозволяется защищать себя. Потому что главным способом защиты любой культуры от века является ксенофобия, т.е. отторжение чужого».

Именно так. И в своей «Исповеди еврея» я назвал особо бдительных индивидов, наиболее обостренно озабоченных поиском и отторжением культурно чуждых элементов, фагоцитами национального организма. Имя не очень почтенное, но функция, как считает Э. Грайфер, необходимая для сохранения многообразия культур. Однако, если мы в каких-то пределах готовы мириться с этой функцией, не означает ли это, что мы должны мириться и с какими-то формами антисемитизма, который является частным случаем ксенофобии?.. А вот и нет – нашего любимого сынишку ни в коем случае нельзя подводить под общую классификацию: «Юдофобия на самом деле к ксенофобии никогда не сводилась».

Запомним: юдофобия не есть частный случай ксенофобии. Ибо любимчикам закон не писан! Законы, как известно, на то и законы, что в них каждый выбирает, что приглянется, а что не нравится – перетолковывает с точностью до наоборот либо старается дискредитировать пренебрежением, не пускаясь в софизмы.

И Э. Грайфер прекрасно знает цену чужим софизмам: «Теоретических баз под это дело подводят уйму – от "неправильной" веры до "неполноценной" расы, все они не стоят, как водится, выеденного яйца, но опровергать их бесполезно, потому что в основе их не теоретические изыски, а инстинктивное отторжение чужого, они не причина ксенофобии, а ее следствие. Если человек иной расы воспринимается как носитель иной культуры, его будут отторгать, причем, как сторонники, так и противники дискриминации будут равно уверены, что именно расовые различия тому причиной. На самом-то деле все наоборот».

Выразительный пример: «Вот, известен нам человек, что родился и вырос среди носителей определенной культуры, многие из них ему были родня, другой культуры у него не было. Все (и он в том числе) знали, что был у него расово чуждый предок, как и почему он в свое время сюда попал, но интерес к тому предку наш герой проявлял разве что как к чистой экзотике – повстречайся он с ним – тем общих для разговора было бы у него не больше, чем оказалось бы у соседа справа или соседа слева. Никакого инокультурного сообщества, с которым можно было бы идентифицировать его «чуждую» внешность, в пределах досягаемости не обнаруживалось. И жил себе наш герой, не подвергаясь никакой дискриминации, и хотя неприятностей у него хватало, но все – совершенно на другой почве. Известен вам такой человек? Безусловно известен – Пушкин, Александр Сергеевич».

Нельзя, правда, сказать, что ему вовсе не поминали его происхождения: решил Фиглярин, сидя дома, что черный дед мой Ганнибал был куплен за бутылку рома и в руки шкиперу попал... Однако, по нынешним временам, это мелочи – «ныне, полтораста лет спустя, в той же России, в том же Питере жизнь его определенно сложилась бы иначе. Потому что человек африканской внешности однозначно ассоциируется с живущими в России приезжими из Африки, людьми другой культуры, привычек и мировоззрения, и отторгается, даже если сам он к ним никакого отношения не имеет. Тут вам и весь расизм».

Хотелось бы думать, что действительно «весь», что причины неприязни целиком заключаются в культурных различиях. Но вот страхи, которые порождает появление чужаков, на мой взгляд, перечислены не самые главные: «Человек другой культуры не тем опасен, что непременно агрессивен или его культура чем-нибудь хуже собственной. Опасен он проблемами коммуникации, непредсказуемостью реакций, помехами в налаживании взаимодействия: он привык иначе. И этой своей привычкой автоматически ставит под вопрос, как минимум, "единственноправильность" господствующей традиции и стереотипа поведения». Все это так, но покуда чужак не покушается на социальную территорию, которую мы привыкли считать своей, покуда он не претендует на равенство с нами, мы вполне можем любоваться эбеновой кожей арапа на запятках нашей кареты или даже гордой осанкой горца, покуда он согласен служить в Дикой дивизии и не помышляет сам сделаться хозяином тех гор, которые представляются нам частью нашего национального достояния. Тут уж и его вспыльчивость, и его акцент разом перестанут быть предметом добродушной насмешки, граничащей с умилением…

Интересно, кстати, многих ли сегодня умиляет фильм «Мимино»? Сильному, а потому опасному конкуренту всякое лыко пишется в строку удесятерено жирным и крупным шрифтом… Ибо причиной всякой вражды является конкурентная борьба, и чем выше ставки в этой борьбе, чем выше предполагаемый риск оказаться проигравшим, тем выше и ненависть – которая сумеет найти для себя тысячи оправданий.

Но когда исчезнет главная причина – понемногу ослабеют и ее следствия, – преувеличенные и даже вовсе вымышленные пороки конкурента. Сегодня многие русские люди утратили уверенность в своем доминировании не только в регионе, но и в собственной стране – и вместе с ощущением исторической неудачи обрели свойственную всем неудачникам национальную мнительность. Когда они вновь ощутят себя сильными и удачливыми – они сделаются благодушными, как все победители.

Сделаться успешными в конкурентной борьбе – это, на мой взгляд, единственный рецепт обретения национальной толерантности. Э. Грайфер, к сожалению, с этим не согласна: «Ничего, кроме путаницы, не создает А. Мелихов, объявляя причиной ксенофобии «конкуренцию» как таковую. Разумеется, процесс, описанный нами выше, можно определить как «конкуренцию культур», но это – частный случай. Конкуренция бывает отнюдь не только в области культуры, а эта последняя, в свою очередь, далеко не всегда предполагает совместное житие. Ненависть западноевропейцев к удачливой Америке несомненна, но ксенофобией ее называть не имеет смысла».

Можно, конечно, и не называть, если это почему-либо неприятно – для любимой женщины ее обожатель всегда сумеет найти словечко поласковей: худа – так никого нет легче и стройней, толста – величие осанки видно в ней, будь хитрой – редкий ум, будь дурой – ангел кроткий… Не может ведь просвещенная Европа страдать ксенофобией, хотя ненависть к удачливому конкуренту именно ею и является, где бы этот конкурент ни проживал – лишь бы его воздействие ощущалось здесь и сейчас. И в какой бы сфере поражение ни ощущалось – хоть в культурной, хоть в антикультурной, хоть в хозяйственной, хоть в бесхозяйственной. Или ненависть арабского мира к преуспевающему Западу тоже не имеет смысла называть ксенофобией? Тогда уж лучше прямо определять ксенофобию не через универсальные признаки, а просто списком, составить который поручим…

Во всяком случае, не мне: «И уж никаким боком не относится сюда то, что именует Мелихов "мнимым лидерством". Определение это – не точное. На самом деле речь идет о приписывании евреям ответственности за проблемы, которых они не создавали и даже при всем желании создать бы не смогли. (А желания такого у них, естественно, быть не может, поскольку они и сами не меньше антисемитов страдают от этих проблем). Проблемы создаются либо самими антисемитами (например, проигранная Германией Первая мировая война), либо возникают вообще независимо от воли и действий человека (эпидемии, стихийные бедствия)».

Иными словами, по отношению к другим народам недовольство какими-то реальными качествами чужаков создает устрашающие фантомы («теории»), но евреям этот закон не писан: они никак и никогда не задевают чужих интересов, но им приписывается ответственность за проблемы, которых они не создавали и даже при всем желании создать бы не смогли. Ну, целиком создать какую-либо серьезную проблему типа поражения в войне никому в отдельности не под силу, но принять участие в каком-то раздражающем массы процессе, причем на бросающихся в глаза постах, особо пассионарным личностям типа Левы Бронштейна вполне под силу. Почитайте хотя бы исследование национально благонадежного Юрия Слезкина «Эра Меркурия: Евреи в современном мире» (М.: НЛО, 2005) – евреи очень даже отличились на всех путях разрушения традиционных укладов – и на революционном, и на эволюционном. Ошибка антисемитов заключалась только в том, что, по их представлениям, без евреев не было бы ни революции, «всадившей фронту нож в спину», ни мировой финансовой системы, разрушавшей концентрацию капитала в руках традиционных элит. Но преувеличить, даже многократно, и создать фантом просто из ничего – все-таки не одно и то же.

И в ХХ веке вину за эпидемии и ураганы никто на евреев уже не возлагал. За капитализм и большевизм, за пацифизм и нагнетание международной напряженности – это да, возлагали. Но сказать, что евреи в этом вовсе не участвовали… Или участвовали в качестве незаметных шестерок…

Зачем уж нас так обижать? Моя национальная гордость нашептывает мне, что какому бы богу – коллективистскому или либеральному – мы ни примемся молиться, мы не пощадим ни своих, ни чужих лбов, мы везде выбьемся в первые ряды! И тем самым породим фобию, которая превратит в козлов отпущения даже тех, кто ни на минуту не отлучался от своего скромного рабочего места.

Моей оппонентке участие или неучастие евреев в мировых катаклизмах представляется мелочной придиркой: «Разумеется, "чужак" имеет, при прочих равных, больше шансов стать жертвой, но вообще-то реальная личность избираемого большой роли не играет и может даже оставаться вовсе неизвестной большинству обвинителей. Юдофобия наблюдается у множества людей христианской и мусульманской цивилизации, которые ни разу в жизни не видели еврея, и даже если случайно встречали, как такового не идентифицировали». И это так же верно, как то, что подавляющее большинство арабов ни разу в жизни не видели американца. Но значит ли это, что свое цивилизационное поражение они приписывают прежде всего Соединенным Штатам Америки исключительно в силу неизвестно откуда взявшейся предвзятости? Да и сами американцы во времена холодной войны видели русских в большинстве своем только по телевизору… Вот только означает ли это, что они по совершенному произволу приписывали России роль потенциального противника? Наиболее беззаветные русские патриоты в этом свято убеждены: русских ненавидят без малейшей связи с какими бы то ни было их реальными делами – русофобия не имеет ничего общего с ксенофобией. Тем более что у относительно «ассимилированной» России возникло больше конфликтов с Западом, чем их было у «неассимилированного» Советского Союза (логика Э. Грайфер).

Им тоже кажется, что признать у ненависти к ним какие-то реальные причины означало бы признать хотя бы самую микроскопическую правоту своих врагов. А между тем, юдофобия лестна для нас – нас боятся потому, что видят в нас сильного финансового, идеологического и культурного конкурента. Но Э. Грайфер более заинтересована в том, чтобы принизить наших врагов, нежели в том, чтобы возвысить нас самих, она предпочитает настаивать на том, что юдофобия и ксенофобия не имеют между собой ничего общего: «Ксенофобия имеет тенденцию ослабевать по мере ассимиляции чужака – с юдофобией, как известно, дело обстоит как раз наоборот».

Кому это, спрашивается, известно? Лично мне известно ровно обратное: когда «чужой», будь он евреем или негром преклонных годов, начинает стремиться к тем же целям, что и «свои», конкуренцию обостряет именно культурная чуждость – повышенный скепсис по отношению к господствующим иллюзиям, пониженная привязанность к традиционному укладу... Или Э. Грайфер готова утверждать, что отпадавшие от собственной традиции российские евреи действительно массами обращались в православие, начинали верить в батюшку-царя, брались за соху и не стремились к образованию за пределами приходской школы?

Нет, так нас еще никто не оскорблял! Разумеется, по всем своим ценностям и стремлениям «продвинутые» евреи принадлежали к модернизированному меньшинству. Этому меньшинству они, пожалуй, действительно более или менее уподобились, но оно и само было чужим (хотя и в меньшей степени) для традиционной массы.

«Еврей» антисемитизма, утверждает Э. Грайфер, – не чужак, от которого хочется отгородиться, а мифический персонаж, не имеющий ни обличия, ни культуры, ни вкуса, ни запаха, ни границ – средоточие мирового зла. Что ж, среди пациентов психиатрической клиники, по-видимому, можно найти и таких юдофобов, чтобы, использовав их в качестве живого щита, отгородиться от понимания реальных мотивов своих врагов. Однако имеющий уши прекрасно слышит, что нормальная антисемитская пропаганда приписывает евреям черты вполне определенные: в эпоху Гражданской войны это был большевистский комиссар, враг церкви, царя и дворянства, в эпоху Гитлера это был еврейский большевик и еврейский плутократ, в эпоху позднего Сталина – космополит-западник, сегодня – либерал-западник…

И, по данным ВЦИОМ, отношение к евреям сегодня примерно такое же, как к другим преуспевающим народам – к немцам, американцам, японцам… В целом неплохое.

А на самом деле нам что же – действительно ничуть не свойственно повышенное желание влиться в западную культуру и западную цивилизацию? Если так, я в нас разочарован… И вообще, существовать значит неизбежно с кем-то сталкиваться и кого-то раздражать. А если мы и впрямь не даем ни малейшего повода нас не любить, то мы просто не существуем. И тогда у нас и в самом деле нет ни обличия, ни культуры, ни вкуса, ни запаха, ни границ.

И это очень грустно.

Утешительно лишь последнее заключение Э. Грайфер: «Окончательное решение ксенофобского вопроса в рамках западной цивилизации приведет неизбежно к окончательному уничтожению этой самой цивилизации. Антисемитизм же ее, скорее всего, переживет, даже если ее не переживут евреи». Если образ Еврея действительно переживет реальное существование еврейского народа, как это случилось с образами Спартанца, Римлянина, Афинянина, Египтянина, это будет означать, что чем-то мы все-таки это заслужили. Значит, у нас все-таки было свое обличье, свой запах и своя культура.

Разумеется, мои рассуждения тоже подтасовка, – речь идет не о том, кто из нас – я или Э. Грайфер ближе к истине, а о том, чья подтасовка способна породить более широкое и прочное согласие. И мне кажется, что если мы хотим, чтобы нашу точку зрения разделял кто-то еще, кроме нас самих, мы и должны в наших самооправданиях использовать максимально всеобщие понятия. То есть не давать повода обвинять нас в том, что мы даже не хотим сделать вид, будто мы такой же народ, как и все, и тем самым признать, что и юдофобия порождается теми же причинами, что и любая ксенофобия: всякая сила порождает восхищение и страх, всякое бессилие – сострадание и презрение.

Можно, конечно, принять и ту версию, что мы не обладаем никакими качествами, способными вызывать восхищение, а следовательно и ненависть, что мы заслуживаем лишь сострадания и презрения, – можно. Но этим блюдом нам придется лакомиться в одиночестве.

И притом без особого аппетита.

 
К началу страницы E iaeaaeaie? iiia?a

Всего понравилось:0
Всего посещений: 1706




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Melihov1.php - to PDF file

Комментарии: