©"Заметки по еврейской истории"
август 2009 года

Виктор Фишман


Формула жизни

Посвящается моей маме

Фишман-Вайсбанд Софье Гершковне

Научно-художественный роман

(Издание второе, дополненное и исправленное)

(Окончание. Начало в №1(104))

Глава 7

1.

Поезд Москва-Берлин прибыл на вокзал Zоо в десять часов утра. Не зная, как жена перенесёт столь длинную дорогу, Фритц заранее решил, что день-два они побудут в Берлине, а уже потом поедут в Шварцвальд. Там, в небольшом городке Генгенбах жила сестра Марии. Багаж у Нётеров был невелик: два чемодана, баул с теплыми вещами для дороги и сумка с женскими мелочами для Марии. Друзья, которым Фритц перед отъездом дал телеграмму, почему-то их не встретили. Фритц взял такси, и они поехали в недорогую гостиницу, в которой он всегда останавливался во время своих столичных визитов.

Мария оглядывалась по сторонам, как запуганный зверёк.

– Ну, вот мы и в Берлине. Успокойся. Ты же так хотела ходить по немецкой земле, – уговаривал он жену, когда в лифте они поднимались в свой номер.

Он помог ей раздеться, принять душ и уложил в постель.

– Что-то на сердце у меня не спокойно. Отдохни немного, и мы вместе сходим к Мюллерам, узнаем, почему они нас не встретили.

– Я никуда не пойду, – ответила Мария. – Иди сам. За меня не бойся. Всё уже хорошо, мы ведь в Германии...

– Если так, то я вернусь очень быстро. Не скучай. Включить тебе радио?

Мария отрицательно покачала головой.

Мюллеров дома не оказалось. Фритц оставил им записку со своим адресом и сразу же вернулся в гостиницу.

На следующий день после завтрака настроение у Марии заметно улучшилось.

– Ты всегда любила зоопарки. Не сходить ли нам сегодня? – предложил Фритц.

– Погода хорошая. Тепло. Это не Сибирь, – говорила Мария, надевая кожаные низкие полусапожки, которые Фритц купил ей в Берлине почти год назад, когда оформлял выезд в Россию.

Но по зоопарку они долго ходить не смогли. Фритц увидел, что буквально через полтора часа лицо её осунулось, и она попросила где-нибудь посидеть. В кафе, недалеко от входа, он заказал себе пиво и сосиски, а ей омлет, чай и пирожное. Официант подозрительно осмотрел их, однако не сказал ни слова, выполнил заказ и тут же молча положил расчетный чек. Такая наглость возмутила Фритца. Он уже хотел громко выговорить молодому парню, но Мария схватила его за руку.

– Прошу тебя, не сосредотачивай на нас внимания...

Фритц с аппетитом всё съел. Мария же поковыряла омлет, отпила три глотка чая и отодвинула всё от себя.

В гостинице, куда они вернулись в четвертом часу, портье подал им желтый конверт. Фритц нервно начал разрывать его ещё в лифте. Плотная бумага не поддавалась. Наконец, ему удалось достать записку из вконец измочаленного конверта.

«Дорогие Регина Мария и Фритц, извините нас, но встретиться с вами мы не можем. Свяжитесь срочно с кем-либо из математиков: согласно полученной по кабелю телеграмме, Ваша сестра Эмма Нётер умерла 14 апреля в Америке после короткой болезни и серьёзной операции. Кремация состоялась в Брун Мавр. Примите наши соболезнования».

Подписи на записке не было.

– Что там пишут? – спросила Мария.

Фритц сунул конверт вместе со скомканной запиской в карман. Он знал, как жена любила Эмму!

– Это Мюллеры извиняются перед нами и приглашают на завтра к себе в гости...

– Но ведь завтра утром мы собирались уезжать из Берлина к нашим, в Шварцвальд?

– Ты совершенно права. Раздевайся и отдыхай. Я спущусь вниз и дам Мюллерам телеграмму.

– Не забудь поблагодарить их за приглашение. Какие милые люди...

Мария Регина подошла к столику и налив воды в стакан, устало опустилась в кресло…

Фритц перешел улицу и открыл дверь в почтовое отделение. Здесь он купил почтовый конверт и лист бумаги. Осмотревшись, он сел у окна, вынул свою записную книжку и переписал из неё на конверт адрес профессора Гельмута Гассе. Гассе как председатель немецкого математического Союза должен всё знать. К тому же Эмма в своих письмах очень часто упоминала эту фамилию. Подумав несколько секунд, Фритц быстро составил короткое письмо:

«Уважаемый Коллега!

Следуя только что полученной по кабелю телеграмме, моя сестра Эмма Нётер в результате операции умерла в Брун Мавр. Более подробно мне об этом ничего неизвестно, однако могу предположить, что болезнь была очень короткой, поскольку в нашей с ней регулярной переписке до самого последнего времени никаких намеков на это не было.

С товарищеским приветом. Благодарный Вам Фритц Нётер».

Фритц на минуту задумался. По какому адресу он может получить ответ от Гассе? В Генгенбахе больше недели он не может оставаться. Значит, нужно указать обратный адрес в Томске. Фритц подошёл к окошку. Миловидная девушка, что-то писавшая за своим бюро, быстро встала и мило улыбнулась.

– Я хотел бы отправить это письмо с уведомлением о вручении.

– Пожалуйста, а по какому адресу направить уведомление?

Вряд ли уведомление придет в Томск. И вообще это может вызвать сейчас осложнения.

– Я живу в гостинице напротив. Мой номер 219.

Девушка быстро заполнила какой-то бланк, дала Фритцу расписаться. Он расплатился и вышел на улицу. Идти сейчас в номер он не мог. В маленьком кафе рядом с почтой никого не было. Он заказал чашку черного кофе и сел в самом дальнем углу.

Нужно ли было уезжать из Германии, чтобы умереть в Америке? Какая чушь, о чём он думает? Могло ли это случиться с тобой, Эмма? Ты никогда и ничем не болела, называла себя крепким орешком! А может быть, я мало знал о тебе. Ты никогда не просила у меня помощи. Ты сама хоронила наших родителей и наших братьев ... А я не мог похоронить тебя... И вряд ли когда-нибудь буду на твоей могиле...

Фритцу вдруг нестерпимо захотелось закурить. Этим он не занимался уже лет пятнадцать. Ещё в Карлсруэ он почувствовал, что курение мешает ему выдержать два-три часа лекционных занятий, и отказался от него. Фритц похлопал себя по карманам и оглянулся вокруг. За стойкой бара никого не было...

Нет, я обязательно приеду в Америку и приду к тебе на могилу. Мы ещё поговорим с тобой обо всех наших проблемах. Это неважно, что ты не сможешь мне отвечать. Я ведь слышу сейчас твой громкий хрипловатый голос. Почему же я не могу услышать его столько раз, сколько мне захочется?

Он допил кофе и снова оказался на улице. И снова у него не было сил подняться в номер. «Нужно позвонить Марии и съездить на вокзал за билетами». Приняв решение, Фритц быстро пошел к остановке трамвая.

Оказалось, что на следующий день поезд в Шварцвальд отправлялся лишь в 12-30. Это означало, что на место они приедут ночью. Фритц решил выезжать сегодня же вечером. Им предстояло провести ночь в поезде, зато в восемь утра Мария уже окажется в кругу своих родных. Фритц дал телеграмму в Генгенбах и поехал за женой в гостиницу.

Первый же вечер в доме Маргарет – сестры Марии Регины – убедил Фритца, что он может быть спокоен за жену. Маргарет, её муж Густав, а также местный священник пастор Манхайм, старый друг семьи Маргарет и Густава, обещали сделать всё от них зависящее, чтобы вернуть Марии её прежнюю веселость, веру в бога и жизнерадостность.

Фритц пробыл там одну неделю. Ему казалось, что жена действительно постепенно успокаивается. Они вставали рано и, выпив парного молока, выходили гулять. Во дворах по соседству с ними хозяева выгоняли из хлева животных, чтобы почистить и освежить помещения. Фритц обратил внимание, что ни у одного из этих хозяев не было животных одинаковой масти. Он сказал об этом жене.

– Разве ты никогда не бывал в Тироле? – удивилась она. – Там у каждого хозяина не только разные масти коров, но даже бубенцы и колокольчики звенят по-разному.

– Вот поправляйся, и мы с тобой вдвоём съездим в Тироль.

Мария Регина ничего не ответила.

Дня через два после их приезда пришло письмо от сыновей из Томска. Ребята сообщали, что здоровы, справляются с хозяйством. Сотрудник отца по институту Стефан Бергман приходил к ним и спрашивал, когда вернётся отец. Фритц перед отъездом договорился с Бергманом, что в случае необходимости его срочного возвращения тот даст знать сыновьям... Значит, нужно ехать.

Через Мюнхен и Вену Фритц на следующий же день выехал в Москву.

2.

Сибирское лето красиво, но скоротечно. Уже в середине августа листья на березах и осинах пожелтели и при легких порывах ветра срывались с веток и летели на землю. Фритц Александер Нётер шел домой из своего научно-исследовательского института в хорошем настроении. Во-первых, сегодня в лаборатории похвалили его русский язык и сказали, что если так пойдёт дальше, он вполне сможет читать лекции или вести практические занятия со студентами. Во-вторых, на имя директора института пришло письмо от академика Павла Александрова, в котором Фритца Нётера приглашают на топологическую конференцию, посвященную памяти Эммы Нётер. Лев Александрович, вручая это письмо, сказал Фритцу, что институт оплатит расходы на поездку.

На Лесной улице, в двух шагах от дома, два березовых листа украсили плечи и грудь Фритца. Их бледно-желтый цвет с зеленоватым оттенком красиво сочетался с коричневым, в еле заметную полоску, пиджаком и желтым галстуком. Нужно засушить и отправить Марии в конверте. Иначе совсем забудет про Томск...

За все время разлуки с женой он получил лишь одно письмо из Генгенбаха. И то писала не Мария, а Маргарет. Тон письма был спокойный, но ничего конкретного из него невозможно было узнать. Он уже давно собирался дать телеграмму, чтобы пригласить Марию к телефонному разговору, да всё откладывал. Сегодня он решил, что сделает это в ближайший же выходной день.

Открыв дверь собственным ключом, Фритц в первое мгновение подумал, что сыновей нет дома. Из комнат не доносилось ни звука. Он разделся, повесил пиджак на вешалку в стенной шкаф, снял туфли и всунул ноги в домашние тапочки, купленные Марией в каком-то томском магазине. Тапочки имели толстую подошву и заканчивались шерстяными носками. В них даже зимой можно было выходить на лестничную площадку. Взяв в руки портфель, он хотел отнести его в свой кабинет. Проходя мимо кухни, Фритц через приоткрытую дверь увидел молчаливо сидящих там Готфрида и Германна. Что-то испугало его.

– Что случилось, ребята?

Германн молча протянул ему телеграмму. Она состояла из четырёх слов: «Регина Мария умерла. Маргарет».

Фритц сел на стул тут же в кухне. Трое мужчин долго молчали. Потом Германн сказал:

– Папа! И я, и Готфрид хотим поехать на могилу матери.

Но Фритц ответил не ему, а своим мыслям.

– Ваша мама была настоящая немка. Она не могла здесь жить и не захотела сюда вернуться...

Больше вслух он ничего не произнёс. Однако в спальне, теперь уже только его, а не их спальне, Фритц долго сидел на постели, в той же одежде, в которой пришел с работы. Почему он переносит эмиграцию легче, чем она? Не потому ли, что он – мужчина, а она – женщина? Мария была любящей матерью и прекрасной женой. Для такой женщины особенно важно, чтобы рядом с ней была вся её семья. Нет, значит, дело не в этом. А в чём же тогда ещё? У неё здесь не было работы? Но ведь и в Бреслау она очень короткое время ходила на службу...

Фритц понимал, что не хочет задавать себе тот последний вопрос, который мучил его с самого начала. Может быть, всё дело в том, что они по-разному относились к понятию «родина»? Но разве не он в числе первых пошел на фронт в 1914 году, чтобы защитить честь своей Германии?

Фритц вышел из спальни, заглянул в комнату сыновей. Они спали или притворялись, что спят. На кухне он выпил холодного чая, пожевал лежавшее на блюдце печенье. Наверное, есть граничная черта между долгом чести и зовом сердца. Она жила по зову сердца, я – жил и живу по долгу чести...

На следующее утро, за завтраком, Фритц сказал сыновьям, что средств на поездку для троих они не имеют. Поэтому он едет в Германию один, поставит там памятник, на обратном пути заедет в Москву, дня два побудет на встрече математиков, посвященной тёте Эмме, и вернётся домой.

«Вот видишь, ты им сказал – «домой», – поймал сам себя Фритц, нахмурился и, отодвинув стакан с недопитым чаем, встал из-за стола.

3.

Вечером второго сентября Фритц сел на поезд во Фрайбурге, а утром четвертого сентября уже подъезжал к Москве.

Услышанное от Маргарет он никогда не расскажет сыновьям. Перепуганное лицо пастора Манхайма подтверждало сбивчивое признание в том, что этот святой человек не справился со своей высшей обязанностью: не уберёг человека от самого страшного греха. Все вместе они пытались спасти Марию. И всё же, когда однажды Мария Регина ненадолго осталась в доме одна, она покончила жизнь самоубийством... Крюк в потолке, на котором когда-то висела колыбель племянников, Мария использовала совсем по другому назначению...

У Фритца не было времени ждать, пока уплотнится земля на могиле. Он закопал два отрезка рельса и на них поставил невысокий обелиск из темно-серого гранита. Денег на позолоту надписи тоже не было. Мастер аккуратно залил высеченные буквы хорошей белой краской. Он сказал, что лет на пять хватит. Через пять лет он или сыновья обязательно сюда приедут и всё доделают.

В последний раз, выходя из кладбищенских ворот, Фритц остановился, пропуская возвращающихся с пастбища коров. Это были те же самые животные, которых он и Мария видели полгода назад. Вначале прошли белые с черными пятнами, затем сплошь чёрные, за ними – серые с коричневыми отметинами и, наконец, чисто серые. Между ног у них мотались мощные, наполненные молоком, вымя. Глядя на них, Фритц почему-то вспомнил, что в его портфеле лежит статья, которую он собирался отдать Александрову для опубликования в московском журнале. Почему он вспомнил об этом сейчас? Почему не послал статью по почте, а взял с собой? Почему смерть Марии не выбила из него все другие заботы?

В этот же вечер он уехал во Фрайбург, но и там, и в дороге на Москву, мысли эти не давали ему покоя. Чтобы отвлечься, он достал программу московской конференции, присланную академиком Александровым. В ней указывалось, в какой гостинице забронированы номера для участников конференции.

Кажется, конференция начинается завтра. Фритц поймал себя на том, что совершенно не помнит прочитанного две-три минуты назад. Он снова полистал тоненькую программку. Действительно, международная топологическая конференция начинается 5 сентября 1935 года, поселение в гостиницу «Москва» – с сегодняшнего дня. Фритц припомнил, что видел профессора Павла Александрова два или три раза. Впервые это случилось лет пятнадцать назад, в Марбурге. Последний раз – в Геттингене, не то в 1931, не то в 1932 году. Сложив все бумаги обратно в портфель, он, не раздеваясь, вытянулся на полке и попытался уснуть.

В поездном репродукторе заиграли бравурную мелодию, поезд замедлил ход и тихо подкатил к уже знакомому Белорусскому вокзалу. На платформе царило оживление. Встречающие искали глазами своих знакомых и, обнаружив, с громкими радостными криками бросались на них с объятиями. Носильщики ловко подхватывали огромные чемоданы и укладывали на тележки. Милиционеры в белой форме гордо двигались сквозь бурлящую толпу.

«Приехать бы мне сюда с моей Марией», – подумал Фритц, сжал губы и зашагал к подземному переходу.

Когда на следующий день Фритц приехал по указанному в проспекте адресу и нашел большой зал, он с трудом отыскал свободное место в самом дальнем ряду. Видимо, он на несколько минут опоздал, так как Александров, которого он сразу узнал, уже стоял на трибуне. Возможно, он даже успел сказать несколько фраз. И всё же, услышанное Фритцем свидетельствовало о самом начале доклада.

–...в высшем расцвете творческих сил погибла самая выдающаяся женщина-математик, когда-либо существовавшая. Погибла, изгнанная из своей родины, оторванная от школы, годами ею создававшейся и бывшей одной из самых блестящих математических школ Европы...

Александров перешел к биографии Эммы Нётер. Фритц внимательно слушал его и одновременно поглядывал на лица соседей. Скучающих он не увидел. Фритц хорошо представлял себе значение математических работ сестры и её авторитет среди немецких математиков. Но он никогда не мог подумать, что жизнь и проблемы этой немецкой женщины могут вызвать такой неподдельный интерес у математиков в России.

– Именно она научила нас мыслить в простых и потому общих алгебраических понятиях – голоморфное отображение, группа или кольцо с операторами, идеал – а не в сложных алгебраических выкладках. Достаточно взглянуть на работы Понтрягина по теории непрерывных групп, на только что сделанные работы Колмогорова по комбинаторной топологии локально-бикомпактных пространств, на работы Хопфа по теории непрерывных отображений, не говоря уже о работах Ван-дер-Вайердена по алгебраической геометрии, чтобы почувствовать влияние идей Нётер...

Фритц сам был математиком и прекрасно представлял, сколько недовольных может оказаться в зале после такого перечисления. Есть некий трудноуловимый возрастной предел, до достижения которого молодые математики гордятся своим учителем. За ним, этим пределом, наступает потребность самоутверждения, совершенно естественно отвергающая чужое влияние. И наконец, достигшие высокой и заслуженной славы, вновь с удовольствием признают себя последователями выдающихся (и только таких!) личностей. В этот момент Александров заговорил о славе.

– Но когда говорят о Нётер как о математике, то имеют в виду не её ранние работы, а весь основной период её деятельности, начиная примерно с 1920 года, когда она выступает в роли создательницы нового направления в алгебре и вместе с тем руководящим и наиболее последовательным представителем некоторой общей математической доктрины, всего того, что характеризуется словами „begriffliche Mathematik“.

В этом месте Фритц улыбнулся. В мимолетной улыбке была и ирония над сомнительной необходимостью применения немецких слов в русском докладе: ведь даже с его сегодняшним запасом русских слов было понятно, что здесь можно было сказать просто – «математика понятий». Улыбка адресовалась и его давним спорам с сестрой, когда она отстаивала приоритет абстрагирования перед прикладными расчетами брата. Его всегда поражала логика её устремлений: обобщать математические понятия, не забывая при этом, для каких целей делается такое обобщение. Ведь если знаешь, для какой конкретной цели ты делаешь ту или иную математическую операцию, значит, ты не жонглируешь разноцветными шарами, как клоун в цирке.

– Вся её личность противилась стремлению, распространенному среди многих ученых, превратить математику в некий вид своеобразного умственного спорта...

Услышав эти слова Александрова, Фритц поднял повыше голову, чтобы получше рассмотреть стоящего на трибуне человека. Разве может посторонний человек так хорошо знать внутренний мир его сестры? Это граничит с фантастикой: Александров знает об Эмме то, что знает и он, её брат. А может быть, он знает даже больше! Не здесь ли скрыта тайна почти волшебного получения вакантного места в Томске? Эмма ему никогда ничего не рассказывала о своей личной жизни. Но если она не рассказывала Фритцу, то вполне определенно это означает, что она не рассказывала никому.

Мысленная дуэль между Фритцем Нётер и Павлом Александровым подошла к своему логическому завершению, когда докладчик произнёс:

– В лице Эмми Нётер ушло в могилу одно из обаятельнейших человеческих существ, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться...

Когда объявили перерыв, Фритц протиснулся к Александрову. Тот его сразу узнал и поинтересовался, всё ли в порядке:

– Я вас не видел перед началом заседания, – сказал Александров, – и не знал, приехали вы или нет? Хорошо устроились?

– Спасибо. Всё в порядке. Мне очень понравился ваш доклад...

– Не знаю, насколько он понравился другим!? – ответил Александров, будто угадав мысли Фритца.

– Меня поразило в вашем выступлении только одно место…

– Интересно, какое?

– Вы всё время говорите не «Эмма», а «Эмми». Её так называли только в детстве в нашей семье...

Александров ничего не ответил. То ли не захотел, то ли не смог, так как в это время к нему подвели Понтрягина.

– Лев Семенович, – обратился к нему Александров, – познакомьтесь: это доктор Нётер, родной брат Эммы Нётер.

Понтрягин протянул руку, Фритц её пожал. Ладонь слепого мужчины была сухой и холодной.

– Я тоже хотел сказать профессору Александрову несколько слов по поводу его выступления. Но отложим до следующего раза.

Понтрягин говорил громко, но не было ясно, кому адресуются его слова. Затем он повернул лицо к Фритцу:

– Мне говорили, что вы собираетесь на математический конгресс в Осло, это правда?

– Да, я даже привёз профессору Александрову одну статью по той теме, с которой хочу выступить.

– Значит, скорее всего, мы там с вами ещё встретимся.

Понтрягин наклонил голову в знак прощания и, взяв под руку стоящего рядом молодого человека, направился к выходу.

Наше существо диктует нам слова и поступки, – подумал Фритц. – Другой сказал бы «мы с вами ещё увидимся». Слепой Понтрягин не мог так сказать.

На следующий день Фритц приехал минут за тридцать до начала заседания. Увидев его, Александров подошел и предложил выйти в фойе побеседовать. Расспросив о Томском университете, о настроении Фритца и узнав о смерти жены, высказал ему соболезнование.

– Тяжело терять близких, – сказал Александров. – Многие по этой одной причине предпочитают всю жизнь прожить одинокими.

И чтобы переменить тему, начал рассказывать о пребывании Эммы Нётер в Москве, об их прогулках по городу и встречах с московскими математиками. Из этого сбивчивого рассказа Фритцу почему-то запомнилось название католического костёла, куда Эмма заходила вместе с Александровым и где они слушали прекрасный хор.

В этот день снова вспоминали его сестру. Но удивляло Фритца уже не это, а название городов, от имени которых выступали известные ему немецкие математики. Профессор Нойман был назван представителем Принстона, Андре Вейль говорил от имени Франции. Выступивший в конце с короткой речью американский академик Саломон Лефшец поразил Фритца не столько тем, что рассказал об огромном влиянии Эммы Нётер на современную топологию, сколько своей безупречной (насколько мог судить Фритц!) русской речью.

«Где он этому научился?» – думал Фритц, выходя после окончания заседания на улицу.

4.

Было ещё совсем светло, и он решил погулять по Москве. В качестве конкретной цели Фритц наметил тот католический собор, о котором рассказывал Александров. Люди, у которых он спрашивал дорогу, прекрасно понимали его. Очевидно, его акцент не очень мешал. Это привело Фритца в хорошее настроение. Скоро он оказался перед центральным входом в собор. Внешний вид здания не свидетельствовал о том, что его посещают прихожане.

Фритц поднялся по ступеням, так как заметил у дверей какое-то объявление. Листок из школьной тетради сообщал: «Склад пишущих принадлежностей и канцтоваров работает только по вторникам и четвергам. Отпуск товаров производится по доверенности, подписанной ...» Кем должна быть подписана доверенность, Фритц не разобрал, так как последнее слово расплылось то ли от дождевых капель, то ли от клея, которым листок приклеили к стене древнего здания...

Не поверив прочитанному, Фритц обошел собор с другой стороны. Не обнаружив ничего нового, он решил вернуться в гостиницу. На ближайшем переговорном пункте ему удалось заказать телефонный разговор с Томском. Два дня назад здесь же ему сказали, что связи с Томском нет. Сегодня, слава богу, получилось. У соседей по квартире в Томске был телефон, и они всегда разрешали пользоваться им в необходимых случаях.

Дети, к счастью, оказались дома. Их голоса успокоили Фритца. Готфрид и Германн прекрасно справлялись и с уборками в квартире, и с приготовлением пищи. Занятия в университете начались всего лишь несколько дней назад, так что по поводу учебы никаких новостей у них не было.

– О маме и о Германии я по телефону ничего говорить не буду, – сказал им Фритц. – Памятник поставил. Дня через два выезжаю домой и всё расскажу.

– Приезжай, мы за тобой скучаем.

– А я за вами ещё больше. Целую вас.

Фритц повестил трубку и пошел к себе в номер.

Александров просил позвонить ему домой вечером. Когда он набрал нужный телефонный номер, прозвучали семь или восемь длинных сигналов. К телефону никто не подходил и Фритц повесил трубку. Значит, он позвонил рано. Свою попытку он повторил ещё через полчаса: позже звонить было бы неприлично. Снова прозвучали несколько гудков, и прежде, чем он уже хотел положить трубку, запыхавшийся голос Александрова произнёс:

– Александров слушает...

– Добрый вечер, Павел Сергеевич. Это говорит Фритц Нётер. Я уже хотел повесить трубку, так как к телефону никто не подходил.

– Рад, что позвонили. У меня была непредвиденная задержка. Если у вас свободен завтрашний вечер, приглашаю в ресторан. Кроме нас будет ещё академик Саломон Лефшец. Он хорошо знал вашу сестру, общался с ней в Америке и вам будет, о чём поговорить.

– Спасибо, приду обязательно. Куда и в котором часу?

– Встретимся у ресторана «Националь». Лефшец придет к 4 часам, а вы приходите минут на 15 раньше, расскажите о Томске и о вашей работе.

На следующий день Фритц зашёл в организационный комитет топологической конференции, чтобы заказать железнодорожные билеты на Томск. Ему ответили, что, скорее всего билеты он сможет получить лишь утром. Так как поезд отходил в пятнадцать часов, Фритца всё устраивало. Он походил по центральным улицам, купил кое-какие подарки сыновьям и без четверти четыре уже стоял у ресторана «Националь». Спустя минуту подошел Александров.

– Наш столик заказан, но мы можем погулять на воздухе. Вы не возражаете?

– Погода прекрасная, почему бы не погулять...

– Расскажите, как идут ваши дела в Томске? Я вижу, что русским вы уже практически овладели. Установили ли контакты с местными математиками?

Фритцу показалось, что эти вопросы Александрова предваряют нечто, чего академик пока не может или стесняется спросить. Тем не менее он кратко рассказал о последних событиях и посмотрел на часы. Было без двух минут шесть.

– Да, да, нас уже ждёт Лефшец. Мы успеем. «Националь» здесь, за углом. А какие отношения сложились с начальством?

– Вы имеете в виду директора института Льва Вишневского?

– Учтите, что в нашей стране начальник отдела кадров столь же важен, как и директор, – странно ответил Александров.

У входа в ресторан они заметили Саломона Лефшеца.

– Ну вот, все в сборе. Заходим. – И Александром жестом хозяина пригласил в ресторан.

К выбору блюд мужчины отнеслись очень серьёзно. Когда заказ был сделан, Александров предоставил Фритцу возможность расспросить Лефшеца о последних месяцах жизни сестры. Фритц услышал много такого, о чём она в своих письмах никогда не упоминала.

– Мы все её очень любили, – закончил Лефшец свои воспоминания. – Я ведь видел её в Геттингене за год или за два до её отъезда в Америку. И могу вам твердо заявить, что у нас она выглядела гораздо счастливее, чем на своей немецкой родине. Правильно она сделала, что уехала...

Официант спросил, можно ли подавать горячие блюда. Картошку с грибами, которую заказал себе Фритц, принесли в красивом горшочке, закрытом сверху печеной лепешкой. Блюдо оказалось очень вкусным, и Фритц с удовольствием съел его полностью.

– Какие у гостей планы на конец этого года? – задал вопрос Александров, когда они перешли к сладкому. – Не хотите ли поехать с нами на юг?

– Что означает «с нами»? – спросил Лефшец, дожевав последний кусок московского пирога.

– Хейниц Хопф с женой, Алексей Колмогоров и я сразу после этой конференции едем в Крым. Могу и для вас заказать места в санатории Гаспра. Мы с Хопфом никак не можем закончить работу над книгой по топологии, которую ещё в двадцать восьмом году начали писать по предложению Куранта. Думаю, что на берегу Черного моря эта работа найдёт своё завершение. Так что приглашаю вас присоединиться к нашему математическому черноморскому месячнику.

– Компания прекрасная, – ответил Лефшец, – к тому же у меня никак не получалось побеседовать с Хопфом здесь, на конференции в Москве. Можно было бы это сделать в Крыму. Должен сказать, что очень уважаю этого математика. Прекрасно помню наши общие беседы втроём в Принстоне зимой двадцать седьмого-двадцать восьмого года.

Он налил себе вина и сказал:

– Давайте выпьем за то, чтобы такое сотрудничество между нами продолжалось и дальше.

Александров и Фритц выпили вместе с ним.

– И всё же вынужден отказаться от вашего заманчивого предложения, – сказав это, Лефшец накрыл своей ладонью руку Александрова. – Должен срочно возвращаться в Штаты.

Фритц тоже поблагодарил и отказался. Когда они покидали ресторан, Александров шепнул Фритцу, что именно здесь московские математики вместе с Эммой Нётер встречали новый 1929 год.

На Площади Революции Фритц и Саломон Лефшец попрощались с Александровым. Он ехал домой, а они – в гостиницу.

В фойе Фритц протянул руку Лефшецу.

– Счастливо вам оставаться. Завтра я уезжаю в Томск.

– Значит, до встречи в Осло, – ответил Лефшец и крепко пожал протянутую Фритцем руку.

5.

Никогда раньше Фритц, Готтфрид и Германн не были так дружны и привязаны друг к другу, как в эту осень и зиму. Фритц старался брать на дом библиотечные книги и справочники, чтобы больше времени проводить с сыновьями. Глядя на отца, точно так же поступал и Германн. У Готтфрида загрузка была побольше, чем у брата. Но и он после соревнований спешил домой, хотя друзья звали его отметить очередной успех. Готтфрид чувствовал, что русские ребята понимают его проблемы, и был им очень благодарен.

Оба высокие, голубоглазые, с красивыми светлыми волосами, Германн и Готтфрид уже давно обратили на себя внимание местных девушек. Фритц часто думал, что сыновья взяли всё самое лучшее от отца и матери. Но что их ждёт здесь в будущем?..

Как раз перед новогодними каникулами в научном журнале института вышла ещё одна статья Фритца Нётера «Ассимтотические формулы и геометрическая оптика». Эта работа очень понравилась руководителю лаборатории. Обсуждая её, они пришли к заключению, что следует представить руководству института проект большой теоретико-экспериментальной работы, которую лучше всего выполнять совместно математикам и физикам. Рассказывая об этом своим сыновьям, Фритц увидел радость в их глазах: им очень хотелось поскорее увидеть своего отца таким же уверенным в себе, каким его знали в Германии.

Тридцать первого декабря Готтфрид пришел необычно рано. Отец и брат уже развернули на кухне кипучую деятельность по поводу встречи Нового года. В неё включился и Готтфрид. То и дело слышались указания:

– Готтфрид, вынеси мусор! Готтфрид, нарежь мелко капусту! Готтфрид, передвинь стол поближе к дивану!

Втроём завершили всё необходимое к десяти часам вечера.

– Я умираю от голода, – начал просить Готтфрид, – если мы будем ожидать Нового года, вам придется встречать его вдвоём – я не доживу!

– Давайте садиться за стол, – предложил Фритц, – мы ведь тоже давно не кушали.

Жареная картошка, котлеты, салат из капусты, грибы стояли на столе и вкусно пахли.

– Германн, открывай красное вино, – сказал Фритц. – Выпьем за тех, кого нет с нами, но о ком мы помним и никогда не забудем.

Германн ел мало. Уже после второй рюмки он заговорил о планах, институте, преподавателях:

– Где-то недалеко отсюда, в Сибири, жили сосланные русские офицеры. Их называли декабристами, потому что они восстали против царя в декабре 1825 года. И среди них были немцы. Наш преподаватель истории рассказывал о декабристе Андрее Розене.

– Ты находишь общее между ним и нами? – спросил Готтфрид.

– Мне трудно объяснить. Но здесь есть некоторое сходство. И всё же нас никто сюда не ссылал, мы приехали по доброй воле.

Он вышел из-за стола, прошелся по комнате и сел на диван.

– Папа, хочешь, я поставлю твою любимую пластинку? – спросил Готтфрид.

– Нет, давайте споём мамин любимый романс.

И Фритц тихим голосом начал:

Мы рядом уютно сидели

Под сенью ольховой, молча,

Мы, радуясь, вместе глядели

На рябь озорного ручья...

Германн и Готтфрид поддержали отца своими крепкими молодыми голосами:

И месяц из черной дали

И звёзды, пестря небосвод,

Все, радуясь, вместе глядели,

На зыбкое зеркало вод?..[1]

«Наверное, их музыкальность не только от матери, но и от бабушки», – подумал Фритц. Он вспомнил музыкальные вечера, которые устраивала своим детям Ида. Если бы она могла увидеть своих взрослых внуков! Если бы она могла услышать, как красиво поют они без сопровождения музыки...

Когда часы пробили двенадцать, они выпили шампанское. Никто не сказал никакого тоста.

– Давайте выйдем на улицу, – предложил Готтфрид.

– Верно, хорошая мысль, – поддержал Фритц. – Погуляем, и ещё успеем выпить за Новый год в Берлине.

Не успели они отойти и двух кварталов, как Германн и Готтфрид встретили знакомых студентов.

– Идите, погуляйте вместе, – сказал им отец, – я вернусь домой. Для меня слишком холодно.

6.

Осло встретило Фритца ледяным ветром. «Здесь нужно одеваться ещё теплее, чем в Томске», – подумал он, перебегая от автобуса к гостинице.

На таком представительном сборище математиков Фритц присутствовал впервые. Но то, чего он боялся больше всего, а именно одиночества, он не почувствовал. Знакомые немецкие математики с иронией, но по доброму воспринимали слово «Томск», стоящее в перечне докладов после фамилии Нётер. После выступления Фритца Профессор Гассе сам подошёл к нему:

– Я получил Ваше письмо, но ответить не мог, так как не понял обратного адреса. Да и знал я не намного больше того, что вы мне написали...

– Спасибо Вам за поддержку моей сестры, – ответил Фритц. – В своих письмах она часто вас упоминала. Она к вам относилась по-доброму.

– Да, мы дружили. Её последнее письмо я получил за неделю до её смерти. В нём она ничего не писала о предстоящей операции.

Гассе извинился, так как его по громкоговорящей связи пригласили в организационную комиссию. Но тут же Фритца кто-то взял за руку сзади. Он оглянулся и увидел Лефшеца.

– Ну вот мы и встретились, – весело сказал Саломон Лефшец. – Как ваши дела, как здоровье сыновей?

– У нас всё в порядке.

– Если так, то я сейчас познакомлю вас с весьма приятной дамой...

Только сейчас Фритц заметил, что рядом с ними стояла невысокая черноволосая женщина с приятным, слегка вытянутым лицом.

– Это Ольга Таусски, одна из близких подруг вашей сестры.

В одном из писем Эммы как будто была такая фамилия. За свою память Фритц поручиться не мог: столько событий произошло с тех пор! Фритц протянул руку. Рукопожатие этой женщины было коротким и твердым. «У неё есть характер, – подумал Фритц. – Нелегко им было дружить...»

– Я вас оставлю. У вас есть о чём поговорить. Послезавтра все едут на корабле осматривать Согнефиорд. Вы примите участие в поездке? – Лефшец быстро посмотрел на них обоих.

И Фритц, и Ольга одновременно ответили, что поедут.

– А я слушала ваш доклад, – сказала Ольга, когда Лефшец ушел. – Мне было интересно, чем занимается брат Эммы Нётер.

– Ну и чем же он занимается?

– Электрические волны в проводниках для меня столь же далеки, как...

Ольга не смогла быстро подобрать сравнение и рассмеялась.

– А вы занимаетесь тем же, что и моя сестра?

– Нет, не тем, скорее, не совсем тем. Но если бы она была жива, мне было бы намного легче работать...

Ольга запнулась.

– Простите меня. Я не то хотела сказать. Многие до сих пор не понимают, что сделала Эмма Нётер в математике. Я работаю в своей отрасли её методами. И никто кроме неё не может оценить, какие красивые результаты мной получены.

– Вы до сих пор живёте в Америке? – спросил Фритц.

Ему вдруг стало трудно слушать этот рассказ.

– Нет, я сейчас работаю в Кембридже. Мы с Эммой Нётер намечали вместе съездить в Англию, чтобы прочитать там цикл лекций о современной алгебре.

Звонок известил о конце перерыва.

– Так мы с вами ещё встретимся на пароходе?

– Обязательно, – ответила Таусски.

Пароход «Norske Amerikalinie» с математиками на борту отвалил от причальной стенки столичного порта и взял курс на юг. Пароходное радио объявило, что через три часа они достигнут цели, поплавают час по фиорду и к 24-00 вернутся в гостиницу. Ужин намечен в ресторане верхней палубы.

Когда Фритц поднялся на верхнюю палубу, чтобы увидеть проплывающие по левому борту скалы, его окликнул Лефшец.

– Профессор Нётер, присоединяйтесь к нам. Вы знакомы с профессором Винером?

– Нет, – ответил Фритц. – Но много слышал о вас и был на вашем докладе.

– А чем занимаетесь вы? Не тем ли, что и ваша замечательная сестра?

– Меня все спрашивают одно и тоже... – поморщился Фритц.

– Ни в коем случае я не хотел вас обидеть, – заволновался Винер. – И всё же должен сказать, что не встречал более талантливого человека, чем она. То, что она сделала в Геттингене, трудно сравнить с чем-либо другим.

– Спасибо за теплые слова.

– Это не просто слова. Жаль, что она так поздно уехала в Америку. Там бы она давно стала академиком.

– Тут я с вами не могу согласиться, – вступил в разговор Лефшец. – В Геттингене мы как-то говорили с Эммой Нётер, что положение университетского профессора в Америке нельзя сравнить с положением его коллег в Германии. Профессор немецкого университета в чине тайного советника имеет в обществе больший вес, чем даже преуспевающий промышленник. Во всяком случае, так было до самого последнего времени.

– Думаю, что такое же положение остается и сегодня, – подтвердил Фритц.

– В этой части не собираюсь с вами спорить, – ответил Винер. – Но заметьте: то, что произошло в Германии, никогда не могло случиться в Америке.

– Почему же тогда ходят слухи, будто наш общий знакомый Хопф возвращается в Германию из вашего Массачусетского института? – спросил Лефшец и с усмешкой посмотрел на Винера.

– Прежде всего хочу сказать, что ценю Хопфа как математика, – ответил Винер. – Что же касается его гражданской позиции, то я не хотел бы её обсуждать. Знаю, что новые руководители немецкой науки предложили Хейнцу Хопфу хорошую должность в Берлинском университете. Кажется, на место умершего профессора Леона Лихтенштейна, моего дальнего родственника.

– Когда это случилось? – спросил Лефшец.

– Весной этого года.

– И Хопф согласился?

Норберт Винер посмотрел на скалы, мимо которых проплывал пароход, поднял палец, будто определял направление ветра, и, убедившись, что его собеседники внимательно слушают, продолжил.

– Коренные американцы, с которыми он советовался, высказывались о Гитлере отрицательно и не рекомендовали ему ехать в Германию. А немецкие беженцы, которых на сегодня уже не мало в Америке, заняли совсем другую позицию...

Фритц на секунду попытался представить себе, принял бы он такое предложение, не будучи евреем? Скорее всего, согласился бы, так как Гитлер и его окружение не продержатся дольше пяти-шести лет. Во всяком случае, на следующих выборах немецкий народ исправит свою ошибку. Если такие выборы состоятся...

– У них готовность Хопфа вернуться в Германию, как это ни странно, не вызвала негодования, – говорил в это время Винер. – Может быть, они не до конца были с ним откровенны. Может быть, считали, что нацисты в конце концов потерпят поражение, а родина всегда остаётся родиной. По их мнению, Хопф, который хотя и не является пламенным антифашистом, всё же не относился к убежденным сторонникам фашизма, и поэтому мог быть той частичкой, которая содействовала бы восстановлению нормальной академической жизни в новой Германии.

Винер замолчал и перевел взгляд с одного собеседника на другого. А Фритц в это время подумал: «Вряд ли когда-либо была такая неустойчивость в мире, как сейчас…»

Математикам повезло. Погода для этих широт была на редкость спокойной и теплой. Невысокая волна не оказывала на пароход никакого действия. Если смотреть на облака, то вообще не замечаешь никакого движения. Фритц перевёл взгляд на скалы. Их грозный вид внушал уважение.

«Пожалуй, по высоте они не уступают нашим Альпам», – подумал Фритц, прикидывая возможную высоту гор.

В это время на верхней палубе начал собираться народ. Люди разбились на две примерно равные группы, окружившие англоязычного и немецкоязычного экскурсоводов.

– Мы приближаемся к самому длинному и глубокому фиорду Норвегии, – услышал Фритц фразу на немецком, как эхо повторенную по-английски. – Его длина сто семьдесят шесть километров, ширина – от двух до семи километров. Наибольшая глубина – одна тысяча двести сорок четыре метра, но при входе – ровно в десять раз меньше. Вам, как математикам, должна быть интересна подоплёка такой редкой пропорции.

Народ зашумел. Одни обсуждали этот геологический феномен, другие начали волноваться, не сядет ли столь большой пароход на мель.

– Не волнуйтесь, – успокоил экскурсовод, – здесь прошел бы даже «Титаник».

Крутые горы, лишенные растительности, были очень красивы. По ним в разных местах ниспадали сотни больших и маленьких водопадов. Их серебряные ленты оживляли горный пейзаж. В разные стороны от фиорда ответвлялись большие и маленькие заливы. На высоком берегу одного из них прилепилась небольшая часовенка с ярко-красной черепичной крышей. Впервые в жизни Фритц пожалел, что не умеет рисовать. В этот момент к нему подошла Ольга Таусски.

– Любуетесь берегами? – спросила она. – Так можно остаться без обеда.

– А разве уже подошло время?

– Оглянитесь, на палубе почти никого нет...

Действительно, лишь две-три пары стояли у поручней, глядя на проплывающие за бортом удивительные скалы.

– Спасибо, что предупредили, – сказал Фритц. – Мне так много хотелось у вас спросить.

– Вот за обедом и поговорим, – ответила Ольга, и они вдвоём поспешили в ресторан.

7.

Готтфрид и Германн успешно сдали экзамены за весенний семестр 1937 года. В доме только и было разговоров о летнем студенческом лагере и намечавшейся поездке на выставку народного хозяйства в Москву. В этот день Фритц сидел на собрании, посвященном успешному завершению второй сталинской пятилетки. Докладчик, захлёбываясь от восторга, говорил, что по всем показателям план завершен досрочно – за четыре года и три месяца. Промышленность СССР произвела громадное количество машин, станков и других орудий производства. Сельское хозяйство получило первоклассные советские трактора и другие сложные сельскохозяйственные машины. А Красная Армия имеет теперь самые лучшие в мире танки, артиллерию, самолёты и корабли Военно-Морского флот.

«Трудно поверить, что всё это так и обстоит, – думал Фритц, шагая домой. – Одно дело, когда составлен единый для всей страны план, и каждый завод или фабрика его точно выполняют. Тогда всё сходится, как зубья в шестеренках. Но как работает хозяйственный механизм, если один завод выполнил, например, план по моторам за три года и три месяца, а другой завод, производящий машины, в которые устанавливают эти моторы, смог выполнить план лишь за три года и шесть месяцев? В среднем, общий план действительно выполнен за три года и четыре месяца, но никому ненужные моторы три месяца валялись на складе, не давая никакой прибыли. Кому это нужно?»

Он решил, что не будет забивать детям головы своими сомнениями. Очень не понравилась Фритцу также статья в газете «Правда», напечатанная месяц назад. В ней приводились выдержки из доклада Иосифа Сталина «О недостатках партийной работы», где вождь страны требовал повысить политическую бдительность. Сам тон статьи, как показалось Фритцу, не соответствовал мирному строительству, о котором писала газета.

Сегодня ребята собирались в студенческий лагерь. На полу и стульях в квартире были разбросаны спортивная одежда, книги, рюкзак и сумки. Готтфрид накачивал волейбольный мяч, а Германн пытался починить теннисную сетку. Фритц по дороге заглянул в почтовый ящик, но в нём ничего не было.

– Почему-то не пришла сегодня газета, – сказал он, заходя в квартиру.

– Значит, придет позже, – спокойно ответил Германн.

– Ты уже не пойдёшь в институт? – спросил Готтфрид у отца, закончив заниматься с мячом.

– Пойду, у меня ещё одно практическое занятие. Последнее в этом году. Но это часа на полтора, не больше. А когда вы уезжаете?

– Завтра вечером.

Они вместе пообедали. Германн принялся мыть посуду, Готтфрид убежал на какие-то соревнования. Фритц посмотрел на часы: пора на занятия. Он захватил свой портфель и спустился по лестнице к почтовому ящику. Как и предполагал Германн, газета «Правда» уже там лежала. Фритц развернул её и пробежал глазами первую полосу. Жирным шрифтом был набран заголовок статьи о злодеяниях троцкистско-бухаринских извергов. Внимательно прочесть у него уже не было времени. Нужно спешить в институт...

Когда практические занятия подходили к концу, в дверь заглянул начальник отдела кадров и поманил Фритца к себе.

– Звонили из районного отделения комитета госбезопасности. Просили вас зайти к ним завтра утром.

– Мне нужно взять с собой какие-нибудь документы? – заволновался Фритц.

– Мне они ничего не сказали. Но у вас нет причин волноваться. Наверное, у них какие-то вопросы по поводу вашего отчёта о конгрессе в Осло.

Начальник кадров осёкся. Ему не следовало этого говорить. Он вынул из кармана и передал Нётеру записку.

– Здесь фамилия инспектора и номер комнаты. Адрес тоже указан. Я попрошу вас после беседы зайти ко мне...

Нётер спрятал бумажку в карман и вернулся к своим ученикам. Когда студенты покинули комнату, Фритц внимательно прочитал записку. Он должен явиться в комнату номер 84 к девяти часам утра к товарищу Михайлову А.О.

Сначала он решил, что ничего не будет говорить об этом сыновьям. Но уже у самого дома принял другое решение. Готтфрид и Германн уезжают почти на месяц. Если что-либо случится, они ничего не узнают, когда вернутся домой. А случиться может всякое.

В нескольких шагах от дома Фритц остановился, как вкопанный: два года назад Александров спрашивал у него про отношения с начальником отдела кадров! Неужели уже тогда москвич что-либо знал или о чём-то догадывался? А, может быть, его тоже вызывали в НКВД и задавали какие-то вопросы о Фритце? Ведь все в Томске считали, что Нётер попал сюда не без помощи Александрова.

За ужином Фритц как можно непринуждённее сказал, что хотел проводить сыновей на вокзал, но теперь не уверен, получится ли у него задуманное.

– Почему? – спросил Готтфрид, с трудом проглотив большую порцию отправленной в рот жареной картошки.

– Мне на завтра назначили встречу в НКВД.

Готтфрид и Германн переглянулись. Фритц спокойно взял свой стакан и добавил в него молоко из литровой бутылки.

– А, может быть, я успею. Мы должны встретиться в девять часов, а ваш поезд отходит...

Он поднял глаза на Германна, и тот увидел глубоко спрятанную отцовскую тревогу.

– Наш поезд отходит в 18-30 , но мы не уйдём из дому, пока ты не вернёшься.

– Начальник отдела кадров просил, чтобы после беседы я заехал к нему.

– Нет, сначала ты приди домой, чтобы мы смогли спокойно уехать. А к начальнику можешь пойти и на следующий день.

– Ты ему можешь позвонить по телефону от соседей, – предложил Готтфрид.

Перед тем, как лечь спать, Фритц позвал Германа в свою комнату.

– На этом листике я написал тебе телефоны и адреса двух наших друзей. Один из них живёт в Швеции, другой – в Соединённых Штатах Америки.

– Зачем это нужно? – не понял Германн.

– Я сам не знаю, зачем. Просто так, на всякий случай. Только спрячь хорошо.

– Папа, скажи мне прямо: тебя в чём-нибудь подозревают? Ты чего-то боишься?

– Меня ни в чём не подозревают, и я не имею повода чего-то бояться. Но вон там, на столике, лежит сегодняшняя «Правда». Ты ведь по-русски понимаешь лучше, чем я. Почитай, что делается в стране, и ты поймешь всё...

Возле комнаты 84 Фритц был без пяти минут девять. Молодой человек вышел из этой комнаты, спросил фамилию и снова скрылся за дверью. Прошло полчаса, затем ещё полчаса, затем ещё час. В одиннадцать часов уже знакомый Фритцу молодой человек открыл дверь и снова спросил фамилию.

– Если вы Фритц Нётер, так почему не заходите, почему заставляете себя ждать?

Не дав Фритцу возможности ответить, он указал ему на стул, стоящий возле длинного стола.

– Вы не цените нашей деликатности, – продолжал он говорить оторопевшему Фритцу. – Ведь мы могли приехать к вам домой и в присутствии ваших сыновей арестовать вас. Но мы этого не сделали. Мы пожалели их чувства...

– Меня арестовать? Но за что?

– Именно так все начинают здесь говорить. А мы рассчитывали на ваши чистосердечные признания. На то, что вы не захотите испортить жизнь своим сыновьям.

– Я действительно не хочу им портить жизнь. И делал всё, чтобы они стали настоящими советскими гражданами.

– Вы правы, о ваших сыновьях очень хорошо отзываются их товарищи. Но мы думаем, что ваши сыновья даже не знают, чем занимается их отец. И у нас дети за отцов не отвечают!

– Почему же не знают? Конечно, знают...

– Вот это уже интересно.

– Но что же здесь интересного? Все знают, что я занимаюсь прикладной математикой. И именно с такой целью я ездил за рубеж на конгресс.

Фритц поскорее хотел закончить этот непонятный для него разговор, и поэтому перешел сам к тому, о чём ему сказал начальник отдела кадров.

– Мы знаем, что в этот последний раз вы ездили в Осло. А в предыдущий раз куда вы ездили?

– В Германию. Вы же всё знаете, зачем спрашиваете?

– Спрашиваю здесь только я. А вы только отвечаете. Так зачем вы ездили в Германию?

– Первый раз ездил отвозить больную жену...

– А во второй раз...

– А во второй раз ездил её хоронить.

– Вот только врать нам не нужно. Ваша жена умерла до вашего приезда. Зачем вы ездили туда?

– Очевидно, я недостаточно владею русским языком. Я хотел сказать, что ездил ставить памятник на её могиле.

– Так. Давайте переведём наш разговор в официальное русло.

Михайлов вынул какие-то бумаги, взял в руки ручку, обмакнул в чернильницу и строго сказал:

– Теперь прошу отвечать по возможности точно. Вопрос первый: ваше полное имя, отчество и фамилия.

Фритц Нётер пожал плечами и сказал:

– Фритц Александер Нётер.

– Значит, вашего отца звали Александр?

– Нет, моего отца звали Макс. Он был известный математик.

– Все вы известные математики. Только признаваться не хотите. Дата и год рождения?

– 7 октября 1884...

Ответив, Фритц подумал об удивительном совпадении номера комнаты с последними двумя цифрами года своего рождения. Плоха или хороша такая примета?

Задав ещё несколько незначительных вопросов и получив на них ответы, Михайлов отложил ручку и сказал:

– На сегодня хватит. Хотя я так и не получил ответа на вопрос, зачем вы ездили в Германию?

– Я Вам честно ответил на все вопросы. Я могу быть сегодня свободным? Боюсь, что опоздаю проводить своих сыновей...

– А куда они уезжают? – поинтересовался Михайлов.

– В студенческий лагерь Поезд отходит в 18-30.

– Действительно, сегодня вы уже не успеете...

– Почему, вполне успею, сейчас лишь начало третьего?!

– У нас с вами часы идут по-разному. Вам придётся посидеть ночь у нас и подумать над моими вопросами.

– Но ребята будут волноваться!

– Почему они должны волноваться? Вы же им сказали, куда идёте? Распишитесь под протоколом. Я вызову человека, и он покажет вам вашу камеру...

Когда Фритц Нётер покинул комнату, следователь Михайлов снял телефонную трубку и отрывисто приказал:

– Срочно посылайте машину на Лесную 17.

8.

Камера в Бутырской тюрьме, рассчитанная на четырёх человек, оказалась долговременным пристанищем для восемнадцати. Вот уже два месяца Фритц Нётер ожидал здесь решения своей судьбы. То, что он перенёс, не могло присниться ему и в самом страшном сне. Но и сам он никогда не думал, что может выдержать подобное.

Когда его поставили «на конвейер», он в первые дни чуть ли не с любовью вспоминал томского следователя Михайлова. Тот позволил Фритцу написать записку сыновьям. И пусть эта записка была самого безобидного содержания, здесь, в Москве, о таком и подумать было невозможно. Фритц хорошо помнит слова в той записке: «У меня всё в порядке. Пришлите мой немецко-русский словарь. Будьте молодцами. Папа».

Словарь ему действительно передали. И притом именно тот, который он просил. С его старыми пометками, с короткими записями на полях, с дарственным автографом Эмми. Значит, дети держали записку отца в руках. Этот словарь и сейчас с ним. Хотя он уже не нужен.

«Лучшая школа для изучения иностранного языка – это тюрьма, – думал Фритц. – Тот следователь, который мучил его больше других, даже спрашивал, где он так хорошо научился говорить по-русски?»

Но хорошо он говорил только первые три дня. Непрерывный допрос – «конвейер» – продолжался около шести суток. Начал его следователь Лавров.

– Мы располагаем точными сведениями, что во время ваших заграничных командировок Вы передавали немецкому командованию карту фарватера реки Енисей. Когда и кому вы передавали эти секретные сведения?

– Я не имею никакого отношения ни к реке Енисей, ни к немецкому командованию, и даже не представляю, кому интересен этот фарватер?

– Не притворяйтесь наивным мальчиком, – спокойно возразил Лавров. – Вы прекрасно понимаете, как заинтересованы наши враги в этих материалах. Ведь зная фарватер такой реки, как Енисей, немцы без труда на подводных лодках проникнут в самый центр нашей страны.

– Абсолютно ничего не могу сообщить по этому вопросу, потому что ничего не знаю.

– А вот ваши подручные более откровенны, чем вы. Они хотят спасти свою жизнь, и поэтому рассказали нам практически всё.

– Почему же вы спрашиваете у меня?

– Нам нужно уточнить лишь незначительные детали. Я оставляю вас здесь в кабинете. С вами посидит следователь Егоров. Вот вам бумага и авторучка. Напишите подробно всё, что вам известно. Я не обещаю вас реабилитировать, но за более мягкий приговор могу похлопотать.

Фритцу не давали ни есть, ни спать три дня. На четвертый день он потерял сознание. Очнулся в своей камере, когда раздавали обед. После обеда его снова допрашивал Лавров.

– Расскажите, где ваши дети?

– Я оставил их в Томске. С первого дня своего заключения я не получил от них ни одной записки. Только словарь они передали мне.

– Какой словарь?

– Немецко-русский. Мне ведь нужно изучать русский язык.

– Вот вы опять нам врёте. Вы прекрасно говорите по-русски, правда, с акцентом. Но неужели вы думаете, что с помощью словаря можно преодолеть акцент?

– Вы мне сделали комплимент, – ответил Фритц. – Если бы вы ещё сказали мне, что с моими сыновьями?

– Конечно, скажем. Всё скажем. Но не раньше, чем вы признаетесь нам в своём шпионаже.

Фритц начал медленно опускаться на стоящий рядом стул.

– Встать! – Лавров так стукнул кулаком по столу, что подскочила чернильница. – Я не разрешал вам садиться. Следователь Степанов, объясните заключенному Фритцу Нётеру, как следует вести себя в кабинете следователя.

Фритц хотел повернуться, чтобы разглядеть, к кому обращался следователь. В это время страшный удар в челюсть бросил его на пол. Он потерял сознание. Но уже через минуту, облитый холодной водой из ведра, снова, шатаясь, стоял перед столом следователя. Лаврова в кабинете не было. Тонкий, белобрысый мужчина в сером пиджаке сидел за столом и потирал правую руку левой.

– Вы нас совсем замучили, – сказал он Фритцу. – Неужели вам не надоело притворяться и врать. Или вы думает, что у нас нет другой работы, как возиться с вами. Я приготовил протокол нашей беседы. Прочитайте его, подпишите и я отпущу вас в камеру. И сам пойду домой: у меня ведь тоже семья и два сына. Как у вас...

Фритц взял в руки листы, исписанные красивым, почти каллиграфическим почерком. Но разобрать ничего не мог. Слова путались, он ничего не понимал.

Ich verstehe es nicht[2], – ответил он и медленно опустился на пол.

– Как это вы не понимаете? Не валяйте дурочку! Мужчины должны отвечать за свои действия...

Но этих слов Фритц уже не слышал. Он лежал на полу без сознания. Из носа и изо рта сочилась кровь. Следователь Степанов поднял телефонную трубку и попросил соединить с Лавровым.

– Он без сознания. Думаю, что сегодня работа с ним уже ничего не даст.

– Хорошо. Тащите его обратно в камеру. Продолжим завтра.

Однако на следующий день допрос продолжался меньше, чем обычно.

– Или вы поможете следствию, и мы пойдём вам навстречу для облегчения вашей судьбы, или вы подпишите себе смертный приговор, – говорил Лавров, складывая в конце беседы бумаги в зеленую папку. – Понаехали сюда под видом, что спасаетесь от Гитлера, а сами шпионите в его пользу. Вы, евреи, неблагодарный народ. Советская страна предоставила вам убежище. Как же вы отвечаете на такую заботу?

– Я старался ответить честной работой. Мои математические разработки можно применить во многих, даже в военных отраслях техники.

– Ну вот, а вы всё время твердите, что не имеете никакого отношения к военным тайнам.

Лавров даже обрадовался, как ловко он поймал Нётера на слове. Уложив все бумаги в папку и спрятав её в шкаф, он подошёл к стоявшему все время на ногах Фритцу и сказал:

– Можете сесть на стул. Я постараюсь найти для вас камеру, где народу поменьше. Но вы должны хорошо всё взвесить и перестать водить нас за нос. Сроку я даю вам неделю.

В камере Фритц немного пришел в себя. Главная мысль, которая не давала ему покоя – где дети? Вопрос следователя был не случайный. С Готтфридом и Германном явно что-то случилось.

На третий день «отдыха», когда их камеру вызвали на оправку, то есть в туалет, Фритц столкнулся лицом к лицу с Гансом Гаутерманом.

– Вы тоже здесь? – только и успел спросить он.

– Завтра под унитаз я для вас засуну записку, – быстро ответил Гаутерман, нагнув низко голову.

С Гаутерманом Фритц Нётер пару раз встречался в Берлине. Последний раз он видел его в Москве на вокзале, когда уезжал в Томск после московской топологической конференции. Они тогда даже не успели толком поговорить: поезд Фритца отправлялся через считанные минуты. И вот вдруг такая встреча здесь, в Бутырках!

Всю ночь Фритц не смог заснуть. Неужели ему не повезет? Ведь Гаутермана могут вызвать на допрос и избить так, что ему будет не до записок. Или отправить именно в эту ночь в другую тюрьму. Да мало ли что может помешать ему написать и спрятать записку под унитаз. А если даже удастся спрятать, то не обнаружат ли её надзиратели? Ведь они осматривают туалет после каждой партии заключенных!

– Ты чего не спишь и другим не даёшь, – прозвучал бас Леонида Свириденко, соседа по койке в новой камере. – Спи давай. Утро вечера мудренее.

Леонид, шофер из Курска, был душой всех обитателей этого помещения. Он умел всё и всем старался помочь. Для него не было невозможного или невыполнимого. «Я тот самый пролетариат, для которого делалась эта революция», – часто любил повторять Свириденко. Иногда он часами молчал, подняв голову к окну под самым потолком. В такие минуты Свириденко говорил только о своём маленьком сыне, которого тоже хотел научитт водить машину. «Хотя, нет, – вдруг самому себе заявлял он, – мой Игорек – голова, инженером будет!»

Имея три класса церковно-приходской школы, через 24 года Свириденко экстерном сдал экзамены за десятилетку. В поселке, где они жили, было много давних выходцев из Германии. Леонид выучился их языку и свободно говорил по-немецки. Неудивительно, что в выговоре Фрица он сразу распознал немецкий акцент.

Когда заключенных из камеры повели утром в туалет, Фритц попросил следовавшего за ним Леонида Свириденко немного замешкаться. Леонид Свириденко сделал всё, что требовалось. У Фритца хватило времени и оправиться, и заглянуть под унитаз, и спрятать заветную записку глубоко в рукав. «Теперь бы только дойти до камеры без осмотра», – молил бога Фритц.

Как только захлопнулась за ним дверь, он быстро подошел к освещенной части стены и вытащил записку. Гаутерман сообщал, что дети выбрались из России в Швецию, здоровы и пытаются через Альберта Эйнштейна помочь своему отцу. Где и от кого всё это узнал Гаутерман? Удастся ли ещё раз получить от него более подробное сообщение?

Но теперь ему стало легче. Дети на свободе! О таком счастье он не мог и мечтать. Все, кто сидел с ним на предварительном следствии там, в Томске, и здесь, в Москве, рассказывали, что детей и жён отправляют в специальные лагеря. Значит, помогла та записочка, которую он оставил в последний день Германну. Как уберег её сынок при обыске?

Михайлов не раз пытался вызвать у Фритца чувство страха за сыновей. Для этого многого и не требовалось. Но наряду с таким чувством Фритца волновало ещё и мнение Готтфрида и Германна о своём отце. Мальчики были единственным, что осталось у него в этой жизни. И даже если он уцелеет в этом кошмаре и выйдет отсюда, поверят ли они ему? Фриц был уверен, что дети подадут ему руку при встрече! Следователь как-то проговорился, что при обыске Готтфрид и Германн вели себя очень спокойно, уверенно отвечали на все вопросы. Михайлов хотел привести поведение мальчиков в пример отцу. Для Фритца же это означало совсем другое: они верят ему и потому так спокойны!

После встречи с Гаутерманом прошло уже пять дней. Фритц считал их самыми счастливыми за последние полтора года. Жаль лишь, что за эти дни он ни разу не видел своего старого знакомого. Неужели его куда-то перевели? Такое здесь практикуется постоянно.

Открылась дверь камеры и знакомый охранник произнёс:

– Фритц Нётер, с вещами на выход!

– Не волнуйся, суда ведь не было, – шепнул ему по-немецки Свириденко. – Ещё встретимся.

«Неужели опять куда-то повезут?» – думал Фритц, шагая по зарешеченному коридору впереди охранника.

Они спустились на два этажа ниже, свернули по коридору направо и остановились у камеры номер 19.

– Лицом к стене! – приказал охранник.

Звякнул замок, открылась дверь, и Нётер вошел в камеру, которая по сравнению с предыдущей показалась ему роскошной комнатой. Здесь стояли две железные кровати. Рядом с каждой – тумбочка. Посредине, прямо под окном, железный стол и две железные табуретки. На одной кровати лежал человек, что было вопиющим нарушением тюремного режима. Фритц даже оглянулся на надзирателя. Тот понял и грубо ответил:

– Ему разрешили один день полежать. Чтобы оклёмался. Завтра будет, как огурчик. Твоя койка справа.

Железная дверь грохнула. Лязгнул засов. Человек на кровати застонал и повернулся лицом к Фритцу. Один глаз его заплыл. Из-под тонкого серого одеяла выпросталась рука с покалеченными ногтями.

– Меня зовут Штефан Винавер. Милости просим в гости, – произнёс человек с сильным польским акцентом.

– Фритц Нётер из Томска, – ответил Фритц, опустив на кровать свой тощий рюкзачок с вещами.

– Что-то я не припомню, чтобы немцы жили в Томске, – попытался пошутить Штефан, но сразу же схватился за скулу. – Наверное они мне раздробили челюсть...

Фритц не мог оторвать глаз от страшно изуродованных рук этого человека.

«Нет предела тому, что могут вытерпеть люди, – подумал он. – А что ещё предстоит вынести мне?»

На следующее утро Фритца опять вызвал Лавров

– Как вам понравилось новое жилье? – миролюбиво спросил Лавров.

– Спасибо, я вам очень благодарен, – ответил Фритц.

– Можете написать письмо, но только самым близким родственникам: жене или детям.

– Вы же знаете, жены у меня нет. А ваш вопрос по поводу моих сыновей позволяет мне думать, что их нет в Томске.

– Какой мой вопрос? – Лавров перепугался. – Ничего такого я не говорил. Не валите с больной головы на здоровую! Сегодня мы с вами встречаемся в последний раз. Или вы даёте чистосердечные признания, или через два дня я передаю ваше дело в высшую судебную инстанцию.

– Мне жаль, что вы мне не верите. Но я действительно ничего интересного для вас не могу сообщить. Не потому, что не хочу, а потому, что ничего не знаю. Меня кто-то оклеветал.

– Как я устал от тысячи таких одинаковых оправданий. Пеняйте на себя. На суде вы меня ещё вспомните...

Лавров нажал на какую-то кнопку. Явился надзиратель.

– Отведите обвиняемого в его камеру, – сказал ему Лавров, не поднимая головы от бумаг.

Что-то в тоне Лаврова изменилось, и этого не мог не заметить Нётер. Но искать причины ему не хотелось. Через два-три дня будет суд, от которого ничего хорошего Фритц не ожидал.

Всю эту ночь и весь последующий день они проговорили со Штефаном Винавером. Тот рассказал Фритцу целый роман обо всех членах своей семьи, начиная с деда, участника русско-японской войны, и заканчивая дочкой, работавшей переводчицей в Московском университете.

– Ей доверяли даже синхронные переводы, – хвастался Штефан. – Вы знаете, что такое синхронный перевод?

– Знаю, хотя мне никогда не приходилось работать с синхронным переводчиком.

– А ей часто поручали подобную работу. Помню, она помогала одной знаменитой немецкой математичке, которая приехала из Геттингена. Вот только фамилию я не могу точно назвать. Мне кажется, что она чем-то похожа на вашу фамилию...

У Фритца спазма схватила горло. Ему казалось, что это всё происходит во сне.

– В каком году это было?

– Что было? – не понял Винавер.

– В каком году ваша дочь переводила лекции немецкой математички?

– Или в 1928-м, или в 1929-м. Точно помню, что мы ещё пригласили её к нам домой, устроили обед. Эх, такой бы обед нам сейчас сюда в камеру.

Штефан принялся перечислять свои любимые блюда, но Фритц уже его не слушал. Он был уверен, что речь шла о приезде в Москву Эммы Нётер. В одном из своих писем она рассказывала, что была приглашена в дом польских эмигрантов, что эти сердечные люди ей очень понравились, что они даже предлагали сходить с ней на какую-то выставку...

Фритц уже хотел подробнее расспросить Штефана о московской гостье, но в последний момент передумал. Эта зыбкая цепочка знакомств в руках следователя может преобразиться в международный польско-немецкий заговор против советской власти. Нет, лучше пусть всё остаётся так, как есть. И чтобы перевести разговор на другую тему, Фритц спросил:

– Вы сказали о какой-то выставке. Что вы имели в виду?

Штефан удивлённо посмотрел на него. Парень явно не в себе. Нужно его чем-то успокоить.

– Вы любите Рембрандта? – спросил Штефан.

– Не знаю, я в живописи мало что понимаю.

– Есть картина, которая называется «Старик, раскуривающий трубку». Она принадлежит либо кисти Рембрандта, либо кому-то из его учеников. Я её видел в одном частном доме в Москве. Вот бы эту картину сюда к нам хотя бы на полчаса ...

– У вас, Штефан, всё время какие-то неосуществимые мечтания, – рассмеялся Фритц. – То подай сюда изысканный обед, то картину Рембрандта.

– Если бы меня поставили перед выбором – картину или обед? – я бы выбрал картину, – серьёзно ответил Штефан.

– А вот в этом я сомневаюсь.

– Не нужно сомневаться. Мне говорили, что картина обладает удивительными лечебно-терапевтическими свойствами. Да я и сам в тот вечер в этом убедился. У меня страшно болела голова, а после картины всё как рукой сняло. Может быть, и мои бедные руки перестали бы терзать меня.

Фритц не стал ни в чём разубеждать соседа. Он незаметно уснул. А проснулся от шума в камере.

Штефан не мог одеться и охранник грубо ему помогал. От каждого прикосновения к покалеченным рукам Винавер вскрикивал от боли, что вызывало ещё большую злость охранника. Наконец, все вещи были собраны и он сам готов к выходу.

– Прощайте Фритц, может быть, где-нибудь ещё увидимся, – тихо сказал Штефан по-немецки.

– Прекратите говорить на иностранном языке, – крикнул охранник и вытолкнул Штефана за дверь.

9.

Суда в Бутырской тюрьме Фритц Нётер так и не дождался. Через два дня после ухода Штефана рано утром открылась дверь его камеры, и прозвучал такой знакомый и такой страшный для всех заключенных окрик:

– С вещами на выход.

Так как в камере был он один, приказ относился явно к нему. Во дворе возле крытого грузовика с надписью «Хлеб», который прозвали «черный ворон», толпилось несколько надзирателей. Фритца впихнули вовнутрь и закрыли в отдельный отсек. Надзиратели остались снаружи.

– Кто-нибудь здесь ещё есть? – тихо спросил Фритц.

– Я есть, – услышал он знакомый тенор Леонида Свириденко. – А ты Фритц Нётер?

– Да, я.

– Жив, и слава богу. Значит, дальше вместе будем ехать...

– Кто там болтает? – раздался голос начальника тюрьмы Попова. – В карцер захотели или как?

Их выгрузили на каких-то запасных путях, где стоял вагон с густо зарешеченными окнами. Нётер и Свириденко оказались в одном «купе». Обычно в такое помещение набивали человек по пятнадцать, а тут – лишь двое! Комфорт! Через полчаса тюремный вагон прицепили к составу, а ещё через час они уже были в пути.

– Когда меня везли в Москву из Томска, все окна в нашем вагоне были густо замазаны белой краской, – говорил Фритц Леониду. – А здесь – одно удовольствие. Можно смотреть на окружающий мир.

Сменяя друг друга, заключенные жадно припадали к окну. И очень тихим, низким шепотом, бросали друг другу короткие фразы по-немецки. Поля, машины, леса и перелески, большие и маленькие станции вызывали у них массу воспоминаний и ассоциаций. На станциях поезд лишь замедлял ход, но не останавливался.

– Леонид, прочитай мне, что там написано, – попросил Фритц. – Наверное я неправильно читаю.

На станционных зданиях Нётер видел везде один и тот же лозунг, написанный на белой материи большими красными буквами: «Ликвидируем последствия саботажа на железнодорожном транспорте! Завершим третью пятилетку за четыре года!»

– А чего там непонятно? Мы же с тобой взрывали мосты, портили дороги, а им теперь нужно всё это исправлять! И притом не за пять лет, а за четыре года...

Свириденко говорил безо всякой улыбки, и Нётер так и не понял до конца смысл его слов.

«Странные люди эти русские, – думал Фритц. – В них заложено огромное терпение и большая доброта. И ещё вера. Может быть, поэтому так легко их обмануть».

Подошел следователь Степанов, который их сопровождал.

– Приготовиться заключенному Нётеру. Через полчаса ему выходить.

Свириденко подошёл к окну.

– Так и есть, домой меня везут, в Курск. А через полчаса – Орел. Соседями мы с тобой будем. Какие-то сто пятьдесят километров между нами. Я на своей полуторке АМО за три часа до тебя бы доехал. Не знаю, доведется ли когда-нибудь ещё подержать руль в руках?

Колёса застучали на стрелках, вагон дернулся и пошел медленнее.

– Забыл тебе сказать, а, может быть, ты и сам уже знаешь. Лавров, твой следователь, сам теперь сидит. Чего-то не так сделал. Не угодил своему начальству, сволочь... – Свириденко сплюнул в угол и растер слюну ногой. – Кстати, как по-немецки сволочь?

Фритц не успел ответить. Охранник отпер дверь и передал в купе две кружки горячего чая и по куску черного хлеба с маленькими кусочками маргарина.

– Вот и наш прощальный с тобой ужин, – сказал Фритц, тщательно подбирая русские слова. – Желаю тебе скорой встречи с твоей женой и твоим сынишкой Игорем. Правильно я помню его имя?

– Всё правильно. Хороший ты человек, Фритц. Да вот попал в нашу страну в плохое время.

Фритц медленно допил чай, тщательно собрал все крошки и бросил в рот. Вагон ещё медленнее покатился и через несколько минут стал. Свириденко и Нётер крепко обнялись, но ничего больше сказать уже не успели. Охранник грубо дернул Фритца за полу телогрейки.

7 октября 1939 года свой пятидесятипятилетний юбилей Фритц Нётер скромно отметил в орловской специальной тюрьме. В этот день ему к чаю дали лишний кусок сахара, а в обед – кусок сала и вялый солёный огурец. Зубы у него шатались, и он с трудом отрывал маленькие кусочки сала, сосал, а потом проглатывал. Фритц старался вспомнить, где и как проходили его сорокалетний, сорокапятилетний и пятидесятилетний дни рождения. Доживёт ли он до ближайшей круглой даты?

Он старался тренировать память: может быть, когда-нибудь пригодится. Во время прогулок по тюремному двору и за час до сна он пытался анализировать рекуррентные формулы и выводы из своих статей. Как-то вечером Фритц обратился через охранника к начальнику тюрьмы с просьбой выдать ему бумагу и карандаш. Дня через три тот же охранник передал ответ: не полагается…

10.

С осени 1939 года гонорарный профессор Давид Гильберт посещал математический институт Геттингенского университета лишь два раза в неделю. Это были его семинары. Обычно он выходил из дому в одиннадцать часов и шел пешком до Бунзенштрассе, но выбирал такой путь, чтобы даже не пересекать улицу имени Гильберта. Одно дело видеть свою фамилию на обложке книги или над заголовком статьи и совсем другое – на эмалированном указателе улицы.

Вчера, когда ему сообщили о смерти Пауля Эпштейна, он попытался вспомнить название той статьи, которую они когда-то написали вместе. Это Гильберту не удалось.

«Ничего удивительного, – успокаивал он себя. – Этих статей и книг у меня больше трёхсот. Главные я помню, притом не только названия, но даже сколько страниц в каждой из них...». Но все же он терзался, что никак не может восстановить в памяти их общую работу. Зато лицо Эпштейна он хорошо представлял себе. Тот не так давно выступал с интересным докладом на последнем франкфуртском семинаре. Причиной самоубийства математика послужила, как говорят, повестка в гестапо. Он покончил с собой, чтобы избежать депортации в концентрационный лагерь...

Гильберт свернул на Бунзенштрассе и медленно пошел по солнечной стороне. Сегодня семинара не было. Но позвонила секретарь профессора Гассе и сказала, что на его имя пришло важное письмо из Берлина. Она может доставить корреспонденцию на дом господину тайному советнику, если он пожелает. Гильберт отказался. Сидеть дома ему было невыносимо.

Смерть Эпштейна не выходила у него из головы. Он вспомнил, что такое же состояние испытывал после извещения о смерти Эммы Нётер. Но что он, старик, может предпринять? Всё, что создавалось им и Клейном в Гёттингене в течение долгих сорока лет, разрушилось, превратилось в пыль за какие-то три-четыре года. Взять хотя бы Зигеля. Пункт 3-1 о чиновниках неарийского происхождения ему не подходил ни с какой стороны. Этот математик, кстати, тоже участник франкфуртского семинара, мог бы пройти любой тест на арийское происхождение. Зигель уехал, так как просто не считал для себя возможным жить при этом режиме...

Из Геттингена уже уехали в Америку Герман Вейль и Рихард Курант. Там же Нейгебауэр и Леви. Из Гамбургского университета уехал Эмиль Артин, из Бреслау – профессор Радемахер. А славные венгры, прописавшиеся в Геттингене? Ни Джона Неймана, ни Пойя, ни Сеге здесь уже давно нет...

Мог ли он заступиться хоть за кого-нибудь из них? Мог, но это ни к чему бы не привело. Какой результат дал поход Макса Планка к Гитлеру с ходатайством не преследовать Альберта Эйнштейна? Гитлер выгнал лауреата Нобелевской премии за дверь с криками, что тот ничего не понимает в новой политике...

Гильберт взял письмо у секретаря и зашел в свой кабинет. Он аккуратно срезал ножницами край конверта. Тайного советника Давида Гильберта приглашали на официальный приём, посвящённый встрече Рождества 1940 года, который состоится в Берлинском оперном театре. Письмо было подписано министром пропаганды третьего рейха господином Геббельсом.

Медленно сложив лист по старым сгибам, он вложил его обратно в конверт. Отказаться от такого приглашения не было никакой возможности. К тому же он давно не был в Берлине. Можно будет повидать старых друзей...

24 декабря Гильберт вышел из поезда Геттинген-Берлин на вокзале «Zoo». Город встретил его холодным мелким дождём. На такси он добрался до указанной в приглашении гостиницы, хотя в письме называлась стоянка специальных машин, обслуживающих приглашенных. Математик успел принять душ и переодеться, когда в номере раздался телефонный звонок.

– Господина тайного советника внизу ожидает автомашина, – произнёс в трубке мелодичный женский голос.

«Организации у них нужно поучиться», – думал Гильберт, спускаясь к машине.

Большой зал Берлинской оперы к девятнадцати часам был полон. В партере Гильберт видел генеральские мундиры, смокинги, роскошные дамские туалеты. Из его четвертой ложи хорошо были видны Гитлер, Геринг и Гиммлер, сидевшие в центральной ложе. На сцене у спущенного занавеса стоял лишь микрофон на тонкой, почти невидимой длинной штанге. В пять минут восьмого к нему вышел Геббельс. Раздались аплодисменты, но он поднял руку, призывая к спокойствию.

Речь Геббельса была краткой. Он вскользь упомянул о победоносной войне с Польшей, как о чём-то само собой разумеющемся, и остановился на обязанностях деятелей науки и искусства в Третьем Рейхе. Математики и физики должны, по его мнению, создать новые возможности для артиллерии и авиации, а артисты и режиссеры способствовать укреплению в гражданах арийского духа.

Буквально в последний момент возле Гильберта села красивая блондинка. Она шепотом сделала какое-то замечание по ходу доклада. Он повернул голову и посмотрел на неё. Где-то он, безусловно, видел это лицо...

Окончание речи Геббельса встретили громом аплодисментов и криками «Хайль!». Захлопали кресла и все потянулись к выходам, над которыми горели матовые и зелёные лампочки. Блондинка улыбнулась Гильберту:

– До встречи на банкете, господин тайный советник, – сказала она.

Милый мягкий акцент её речи мгновенно выдавал иностранку.

«Да это же актриса кино Ольга Чехова!» – вспомнил Гильберт. Года два назад все газеты обошла её фотография, когда её удостоили звания государственной актрисы Германии. Он улыбнулся ей и пошел за всеми в банкетный зал.

Карточка с фамилией Гильберт стояла рядом с карточкой Бибербаха, а место Гильберта оказалось почти у самого соединения его стола с поперечным. Официанты разносили аперитивы и соки. Где-то на балконе негромко играл оркестр.

Бибербаха Гильберт не видел уже давненько. После цюрихского конгресса у них произошел крупный спор по поводу предлагаемого Бибербахом деления математиков на формалистов и интуитивистов. Пользуясь психологическими терминами, Бибербах говорил тогда о J- и S- типах мышления. Гильберт прекрасно помнил свои возражения по этому поводу... Сейчас, усаживаясь, они перебросились лишь парой незначительных фраз. Бибербах был теперь чуть ли не единственным издателем немецкого математического ежегодника. Начиная с 1935 года, выпуски этого издания очень задерживались, что вызывало нарекания математиков. Но и об этом Гильберту не хотелось здесь подробно беседовать.

– Всё будет хорошо, – уверенно ответил Людвиг Бибербах на высказанные вскользь пожелания Гильберта.

– Дай-то Бог, – произнес геттингенец.

В этот момент он заметил, что его соседка по ложе усаживается между Гитлером и Гиммлером. На Гитлере был белый пиджак и белая рубашка в тонкую синюю полоску. Гиммлер красовался в сером английском костюме. Они оказались настолько близко от него, что слышно было почти каждое слово.

По-австрийски любезный Гитлер налил Чеховой шампанское и спросил:

– Что пишут Вам из России? Как чувствует себя ваша тётя Книппер-Чехова?

Чехова отпила глоток и что-то хотела ответить, но фюрер опередил её:

– Пускай Сталин не воображает, что только у него есть Книппер-Чехова. Вы наша Книппер-Чехова Младшая, Книппер-Чехова великой Германии!

– За это, конечно, надо выпить, – подхватил Гиммлер, – такого титула у нас ещё никто не удостаивался...

В это время Бибербах задал Гильберту какой-то вопрос, и это отвлекло от разговора высоких бонз. Обильную еду, вина и фрукты несколько раз сменяли официанты. Перед горячими блюдами объявили перерыв.

Гильберт тяжело поднялся со стула. Он почти ничего не ел и не пил, но ему казалось, что ноги отказываются его носить. Наверное, в этом сверкающем лампами, хрусталём и роскошными нарядами зале он самый старый.

Начались танцы. Гильберт стоял у стены и смотрел на кружащиеся пары. Чехова скользила по натертому паркету с высоким военным в форме армейского лётчика. Его атлетическая фигура выгодно отличалась в танцующей публике.

«Чем закончится соревнование Гитлера со Сталиным? – думал Гильберт. – Вряд ли они удовлетворятся одинаковыми фамилиями актрис...»

Подошел новый министр образования. Лично им пришлось встречаться только один раз, когда тот приезжал на выборы ректора Геттингенского университета. На рукаве белого пиджака министра выделялась красная повязка с черным крестом. Такой же значок с золотым ободком был прикреплен у верхнего кармана. Министр высказал свою радость по поводу присутствия здесь господина тайного советника и намекнул, что приложил к этому приглашению немало усилий.

– Ну, и как же теперь ваша математика в Геттингене после того, как она освободилась от еврейского влияния? – спросил он, весьма довольный собой.

«При чём тут евреи», – подумал Гильберт.

Но ответил он совсем другое, притом неожиданно для самого себя:

– Математика в Гёттингене? Да её просто не существует!

11.

Только в первой декаде января 1940 года Германн Нётер сумел добиться аудиенции у Альберта Эйнштейна. Ассистент Эйнштейна Леопольд Инфельд по разным причинам откладывал эту встречу, хотя ни разу не высказал решительного отказа.

Уже несколько месяцев Германн и Готтфрид жили в Нью-Джерси, куда переехали из Швеции. С помощью Саломона Лефшеца им удалось получить здесь места для завершения учёбы. Тот же Лефшец, а за ним и Веблен, подтвердили, что направленное сыновьями Фритца Нётера письмо из Швеции Альберт Эйнштейн получил и в том же 1939 году написал Иосифу Сталину пространное ходатайство о смягчении участи ни в чём не повинного немецкого математика. Письмо было передано через посла Советского Союза в Америке господина Литвинова. Но о дальнейшей судьбе этого прошения и о том, получил ли Альберт Эйнштейн какой-либо ответ из Советской России, Лефшец и Веблен ничего не могли сообщить Германну.

До центра Принстона Германн и Готфрид доехали на автобусе Дома из красного кирпича напомнили им Швецию, только зелени здесь было значительно больше. Расспрашивая дорогу у прохожих, они дошли до здания Института продвинутых технологий. Здесь им объяснили, что к дому номер 112 по Мессерстрит им нужно пройти через недавно посаженный парк. Молодые люди шли, поминутно оглядываясь по сторонам. Оказалось, что это не парк, а настоящий ботанический заповедник с лугами, покрытыми высокой травой, зарослями орешника, рощами платанов, клёнов и лип. Прямо к дому Эйнштейна вела подстриженная живая изгородь, упирающаяся в дверь.

Они позвонили. Дверь открыл человек лет тридцати пяти и попросил подняться на второй этаж.

Ассистент Эйнштейна привык к многочисленным посетителям. Хотя лишь наука составляла смысл жизни его знаменитого шефа, тем не менее Эйнштейн никогда не отказывал людям в помощи. Он писал тысячи рекомендательных писем, давал советы, беседовал по телефону и лично. Правда, ассистент знал, что всё это делалось лишь в том случае, когда учёный считал своё вмешательство эффективным. Многолетние наблюдения за Эйнштейном позволяли ассистенту точно угадывать тот временной предел, за которым учёный с тайным нетерпением уже ожидал ухода посетителя и той минуты, когда сможет отдаться своей работе.

Ассистент скрылся за дверью кабинета, оставив молодых людей в обществе человека, рассматривающего картины на стене комнаты для гостей.

– Вы знакомы с Эйнштейном? – неожиданно спросил этот человек у Германна.

– Только косвенно, – неуверенно ответил тот.

– А я писал его портрет ещё в 1927 году. Давайте познакомимся. – И мужчина представился: – Иозеф Шарль.

Художник хотел сказать ещё что-то, но в этот момент дверь кабинета Эйнштейна открылась, и показался он сам.

– Заходите, молодые люди, рад вас видеть, – негромким, но уверенным голосом произнес ученый.

Германн и Готтфрид прошли в дверь. Эйнштейн показал на кресла, стоявшие у большого окна, выходящего в сад. Когда они сели, окно оказалось у них за спиной. Три остальные стены были заняты полками с книгами, над которыми висели портреты Фарадея и Максвелла и ещё несколько картин.

– Вы, кажется, ещё учитесь? – первым начал разговор Эйнштейн.

Братья только кивнули головами, не произнеся ни слова.

Эйнштейн вздохнул, посмотрел на портрет Максвелла и сказал:

– Ничего определенного о вашем отце я не могу сообщить. Честно говоря, лично мы не были знакомы, но моё глубокое уважение к его сестре и вашей тёте заставило меня предпринять некоторые шаги. Посол Советского Союза на мой запрос не ответил. Точно так же без ответа осталось и моё обращение к господину Иосифу Сталину...

Эйнштейн увидел, что молодые люди опустили головы и не смотрят на него. Он подошёл к письменному столу и посмотрел на предусмотрительно положенную помощником копию его письма Литвинову.

– Может быть, Сталин не получил вашего письма?

Это Германн решил задать единственно возможный в данной ситуации вопрос.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – медленно ответил Эйнштейн. – Нет, я так не думаю. Письмо было отправлено спецпочтой и потеряться не могло. Именно поэтому я не вижу смысла в повторном запросе. Если бы они хотели ответить, ответ был бы уже здесь, у нас.

Успокаивать, вселять в молодых людей несуществующие надежды – это было не в характере Эйнштейна. Он примерно представлял себе ситуацию, творящуюся в России. Она была не на много лучше, чем в его родной Германии. И всё же...

– И всё же надежда всегда остаётся, – Эйнштейн решил смягчить ситуацию. – Я вам обещаю, что как только получу хоть какое-нибудь, даже косвенное уведомление о вашем отце, вы тотчас же узнаете об этом. Может быть, у вас есть ещё какие-либо вопросы?

Германн и Готтфрид одновременно отрицательно закачали головами. Эйнштейн проводил их до дверей и каждому пожал руку.

В комнате для гостей по-прежнему находился Иозеф Шарл. Он что-то черкал в своём большом блокноте и лишь на миг оторвав от него глаза, дружелюбно махнул рукой на прощание.

12.

Одиннадцатого сентября 1941 года, незадолго до захвата немецкими войсками города Орла, Фритц Александер Нётер был расстрелян в местном лагере.

Следователь Степанов расписался в протоколе на месте казни. Когда он возвращался в свой кабинет, надзиратель остановил его:

– Товарищ следователь, а куда деть эту книгу? – И показал Степанову толстый немецко-русский словарь Фритца Нётер.

– Ты же, кажется, не уходишь с нашими, будешь поджидать здесь немцев? – зло спросил Степанов. – Вот и оставь его себе. Очень даже тебе пригодится!

Надзирателю оставалось ещё два часа до передачи смены. От нечего делать он раскрыл словарь, чтобы найти перевод самых необходимых, как казалось ему, слов, которые могут пригодиться в разговоре с немецкими начальниками. Но словарь-то был не русско-немецкий, а немецко-русский, и из этой затеи ничего не получилось. Тогда он решил расшифровать рукописный текст на первой странице. Сделать это было не трудно, так как, во-первых, писавший очень старался и выводил буквы едва ли не печатным шрифтом, во-вторых, запись была короткая. Работа заняла не более пятнадцати минут. В результате получилось: «Дорогой брат, желаю тебе добиться поставленной цели». Вот только подпись была неразборчивой.

Примечания



[1] Романс Шуберта (?) на слова Вильгельма Мюллера (1794-1827) в переводе поэта А. Парина. 

[2] Ich verstehe es nicht – Я этого не понимаю (нем.)

 

Приложение

 ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

  А . ОБЩАЯ

 1 . Auguste Dick, Emmy Noether, 1882 - 1935, in : Kurze Mfthematiker Biographen - Beiheft 13 zur Zs . Elemente der Mathematik , Basel, Birkhäuser 1970 ( 72 S . mit Fotos )

2 .Ilse Sponsel ,Die erste Doktorandin eine mathematische Kapazität, in : Sonderbeiage 600 Jahre Stadt. Erlanger Tagblatt Nr. 103 vom 6.5.1967

3 . Auguste Dick, Mathematiker aus Mannheim, Aus : Mannheimer Hefte Nr. 1/1968 ( S. 26 -28 ) .

4 . Hans Wurßing,  Wolfgang Arnold, Emmy Noether ( 1882 - 1935 ), in : Biographien bedeutenden Mathematiker, Vjlk und Wissen Volkseigener Verlag , Berlin, 1975 ( S. 504 -  513 ) .

5 . Norbert Franzke und Qinfried Gütner, Emmy Noether .

6 . П . С . Александров, Страницы биографии , Журнал " Успехи математических     наук ". , 1979, том 34б вып . 6 ( 210 )б стр . 221 - 230. том 35б вып . 3 ( 213 ), стр . 241 - 257

7 . Герман Вейль, Математическое мышление, Москва , " Наука ", гл. редакция физ. - мат . литературы, 1989 год , стр . 25 - 40, 214 - 264, 274 - 292 .

8 . C . Kemberling, Emmy Noether and Her Influence,in : Emmy Noether , A Tribute to Her Life and Work, New York - Basel 1981, S . 3 -61 .

9 . Olga Taussky, My Personal Recollections of Emmy Noether, in : Emmy Noether , A Tributen to Her Life and Werk, New York  -  Basel ,1981, S . 79 - 92 .

10 . Göttingen Jahrbuch , 1990 , Bd . 38 . Emmy Noether 1882 - 1935 von Cordula Tollien , S . 153 - 217 .

11 . Brief  von Stadtarchiv und Stadtmuseum Erlangen  an Viktor Fichman vom 25 . 3 . 1997 .

12 . Steinerne Zeugnisse judischen Lebens ib Bayern, eine Dokumenten vjn israel Schwierz, München, 1992. 2 . Auflage . Bayerische Landeszentrale für Politische Bildungsarbeit , S . 13, 21-35 .

13 . Dr . Renate Tobies unter mitwirkung vjn Fritz König- Felix Klein , BSB. B . 6 . Teubner Verlagsgesellschaft, 1981 Leipzig

14 . Neues grosses Lexikon in Farbt, Buch und Zeit Verlagsgesellschaft mbh . Köln.,S .606,  737 .

15 . "Mathematischenen Annalen ",1880, Bd . 17, S . 263 -284

16 . Большая медицинская энциклопедия, Москва, 1962, том 25б стр . 750.

17 . Deutsche -Russische Zeitung , München. 1988- Nr. 8 ( 20 ), 16 Augustt - 15 Sept .

18  . Фридрих Ницше, Философия в трагическую эпоху, Изд - во "REFL - book ", Москва, стр . 26 - 31 .

19 . Даниэль Галеви, Жизнь Фридриха Ницше, Рига, изд - во " Спридитис ", 1990             ( перепечатка с изд - ва Вольфа , С - Петербург - Москва, 1911 ) стр .168 - 174 .

20 . Теодор Фонтане,  Шах фон Бутенов, Пути - перепутьи, Госпожа Женни Трайбель . Предисловие  И . Фрадкина . Изд - во  4 Художественная литература " Москва, 1971, стр . 147 - 189 .

21. Ханс Фаллада, Маленький человек, что же дальше , Москва, Изд - во" Правда", 1983 , стр . 214 - 240 .

22 . Göttingen Jahrbuch, 1990 , Bd . 38 . Emmy Noether 1882 - 1935 von Cordula Tollmien , S . 157 . 

23 . Gertraud Lemann -"90 Jahre Frauenstudium in Erlangen "- veröffentlicht im Ausstellungskatalog des Stadtsmuseums Erlangen-1993 .

24 . Brief von Stadtarchiv s Erlangen vom 17. 12 . 1997 an Viktor Fischman

25 .Die Briefe von Universität Bern an Herr Schneider ( für meine Bitte ) vom  18 und 19 . 12 . 1997

26. Эрланген в фотографиях ( на немецком языке ), 1913 .

27. Die ost jüdische Märchen - München- 1998 .

28 . Brief von  Max Noether an Felix Klein  vom 14 Januar 1888, in : R . Tobies / D . E . Rowe , Korrespondenz F . Klein - A . Mayer .

29. Г.И.Семенец , истории шестой проблемы Гильберта", Киев, Наукова Думка, 1987, стр. 141 - 144.

30. Jahresbericht der Deutschen Mathematiker Vereinigung ,Leipzig , Druck  und  Verlag  von B.Teubner - 1913 ,S. 316 - 317 -Berichtigung S. 156 - 165 . 1909  S  . 43 - 48 .

31 . Brief  vom archiv der Universität  Wien an Viktor Fiahman  am 06 Mai 1999

32 . Die Briefe vom  Emmy  Noether  an David  Hilbert  von 4 .05 . 1914 und 1 . 12 . 1914 .

33 . Die Zeitung "Münchener neueste Nachrichten " - Samstag ,01.08.1914 .

34 . Серпинский В . К . Аксиома Цермело и её роль в теории множеств в анализе . "Математический сборник ", Москва , 1922 ,том ХХХ1 ,вып . 1 ,

35 . http:// www-groups .dcs.st-and.ac.uk:80/~histori/Mfthematicians/Hilbert.html .

36.htth;//www-groups.dcs.st-and.ac.uk:/80/~histori/Mathematicians/ Cordan.html . 

37 . Werner Lautenbach , Band 8 , Südwestschach Reine , Mancheim ,1914 , Walter Verkfg            ( RAU ) , S . 5 - 42 .

38 . Philipp Frank ,Einstein - his life and times , Rnopf ,Ney _ Jork, S. 206- 305

39 . Der Brief  von  Archiv  der  Universität Wien an V. Fishman  fom  06.05. 1999 .

40 . История отечественной математики , том 3 ( 1917 - 1967 ), Киев ,1968 , стр. 295 - 296 , 333 , 364 .

41 . Дмитрий Вокогонов , Ленин , книга 2 , "Новости ", Москва , 1994 ,стр. 302

42 . Путеводитель по Зальцбургу, Издательство  COSY Ges. mbH und CoMünchner Bundestr ,156 , 5020 Salzburg . -1999

43 .Brief von Stadtarchiv und Stadtmuseum Erlangen vom 12 .02 .1999 an Viktor Fishman

44 . Малая Советская энциклопедия, Москва, 1932, том 1, стр 824 .

45 . Hermann Noether , "Fritz Alexander Noether - Opfer zweier Diktaturen ", Physikalische  Blätter. 49.Jg. Heft 9,September 1993, S. 815 .

46 . Норберт Винер " Я - математик ", Москва, Наука, 1964 , стро . 19 - 85 .

47 . Г. И . Семенец " К истории шестой проблемы Гильберта : математическое естествознание в развитии ", Киев, Наукова Думка , 1987 , стр. 141 - 141, 188 - 190 .

48 . Brief  von  Philipps -Universität Marburg ( Prof . Dr . R . Loogen ) vom Januar 1999 an Viktor Fischman.

49 . Bericht über die Jahresversammlung zu Marburg a. d . Lahn vom 20 - 25 September 1923 .

50 .Neues Berliner Lokalblat " Morgenpost "-Nr. 1- 20 Sept . 1923 .

51 .Konstance Reid , " Hilbert ", Springer - Verlag New York S . 145, 168 -169 .

52 . Историко - математические исследования, вып . ХХХ , Москва, 1986,  Дмитрий Александрович Граве и его время . , стр . 242 - 244 .

 

Б . Дополнительная литература

К главе 1 

1 . Jahresbericht der Deutschen Mathematiker Vereinigung - Leipzig , 1924 -1925

2. М . М . Ботвинник ,Аналитические и критические работы .Статьи, воспоминания . Москва, "Физкультура и спорт ",1987, стр. 14 - 16 .

3 .Д . Я . Стройк , Краткий курс истории математики, Издательство " Наука ", Москва, 1969, стр . 94 - 95 .

4 . " Ein Irrtum "," Erfinder Daimler Gottlieb " in : "Lernziel Deutsch ", Max Huber Verlag-ISBN - 3-19-00  1362-4, S . 120,124 .

 5 .Brief  von Universitätsarchiv Innsbruck an Viktor Fischman , 2 April 1999 

К главе 2  

1. Österreichische  Matematik und Physik ,Wolfgang Gröbner - Richard von Mises - Wolfgang Pauli , Wien , 1993 , s. 9 - 23

2 . Речь П . С . .Александрова на заседании Моск . Мат. - го общества 5 сент . 1935 г.

Успехи иатематических наук, Москва - Ленинград, 1936 , вып . 2

3 . В . И . Ленин , Собрание Сочинений , изд . 4 , том  36, стр 187 - 188

4 . Письмо проректора Высшей политехнической школы Данцига ( prof. dr.hab. Jan Godlewski ) Фишману В . П . от 30 .04 . 1999 с копией стр 23 "Schriften der Naturforschenden Gesellschaft in Danzig . Neue Folge . XY11 . Band 2 .Heft . Jahreabericht für 1925,

Danzig 1926 ".

5 . Atti dei Cjngresso internationale dei matematici , Bologno ,3 settembre 1928 ( v1 ),Tomo 1

6 . Евгений Перемышлев . Март . " Октябрь ", 1999 , стр . 156 - 160 . 

К главе 3  

1 . Jahresbericht der Deutschen Mathematiker Vereinigung , Leipzig - 1929-1930  - 1931 . 

К главе 4  

1. Вальтер Шелленберг ,"Лабиринт", Москва, "Дом бруни ", 1991 ,стр . 15 - 16 .

2 . Письмо Колледжа Брун Мавр ,Пенсильвания  Фишману В.П. от 18 марта 1999 года .

3 . Bremer Vulkan Schiffschronik - 1958 , S. 234 .

4 . Л . И . Брылевская . Георг Кантор в России . в книге " Немцы в России . Петербургские немцы ", Сб . статей , СПб 1999, стр. 563 - 570 .

5 . Пуркерт В . Ильгаутс Х . И . Георг Кантор, Харьков , 1991 , стр 46 - 49  

К главе 5 

1. Brief von Handelskammer Bremen vom  01.12.1999 an Fishman Viktor (mit Anlage ) 

К главе 6  

1 . Голда Меир . " Моя жизнь ", Чимкент , " Изд - во " Аурика", 1^997 , стр . 131 ,143 ,151 , 153 , 159 , 161 , 169

2 . Brief von Senat der Freien Hansestadt Hamburg an Viktor Fishman  vom 30 . 07 . 1999 .

3 . Brief von Staatsarchiv von Hamburg an Viktor Fishman vom  15 .11 . 1999 

К главе

1 . Hermann D. Noether , Fritz Alexander Noether - Opfer zweier Diktaturen , aus: Physikalische Blätter , 49 , Jg . Heft 9 , September 1993 , S . 815

2 . Письмо Германна Нётер Виктору Фишману от 24 ноября 1998 года

3 . Евгения Гинзбург . Крутой маршрут , Москва , Советский писатель , 1990 ю стр . 55 - 99.

 

 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2867




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer14/VFishman1.php - to PDF file

Комментарии:

Е.Майбурд
- at 2009-08-23 22:09:40 EDT

Я когда-то изучал матанализ и аналитику. Давно уже всерьез не имею дела с математикой (читать и понимать формулы - не в счет), многое забыл. Не сумею сечас взять простой интеграл, вряд ли даже смогу продифференцировать более-менее приличную функцию.
Почему же меня так захватил этот "немудрящий" рассказ?

Автор очень искусно притворился. что его нет на сцене. Как будто все происходящее мы видим сами, своими глазами, как оно было "на самом деле". Высший пилотаж!

Огромное спасибо!

Ицхак Левин
Нью Йорк, - at 2009-08-19 13:16:02 EDT
Дорогой Виктор!
Большое Вам спасибо за этот памятник замечательныи гениям Эмми Нетер и Павлу Сергеевичу Александрову. Я ученик Павла Сергеевича. Думаю о нём с любовью и грустью. Он говорил об Эмми с восхищением.
В чистых калошах провели Вы нас по аду, где высшие взлеты застыли на мозгах, разбросанных по полу и стенам. Наверное, так и надо писать об этом. Сердце болит. Спасибо.