"Альманах "Еврейская Старина"
Апрель-июнь 2009 года

Евгений Беркович


Одиссея одной династии

Триптих

 

(журнальный вариант, печатается с сокращениями)

 

Содержание

Часть первая. Отец: «дорогой Нётер»

Часть вторая. Дочь: «ее сердце не знало злобы, она не верила в дьявола»

Часть третья. Сын: «жертва двух диктатур»

 

Часть первая. Отец: «дорогой Нётер»

 

Еврейская фамилия

 В истории математики известно не так много семей, подаривших науке сразу несколько своих представителей, и среди них настоящих звезд первой величины. Наряду с фамилиями Якоби, Бернулли можно уверенно назвать еще одну – Нётер.

Здесь уместно вспомнить, что само понятие «фамилия» в современном смысле слова появилось у евреев сравнительно недавно, например, в Германии – всего два века назад. Процедура наделения евреев фамильными именами происходила в многочисленных немецких княжествах и королевствах не одновременно. Раньше других фамилии получили жители Великого герцогства Баден, граничившего со свободолюбивой Францией. Это небольшое немецкое государство, возникшее в 1806 году в результате побед Наполеона, отличалось весьма прогрессивным для того времени законодательством. В частности, именно там были сделаны первые в Германии шаги процесса еврейской эмансипации, т.е. наделения евреев политическими правами, которыми обладало остальное население страны. Процесс установления политического равноправия оказался долгим и длился почти целый век. Формально евреи Германии получили все права немецких граждан только после объединения Германии в 1871 году.

Уже первый конституционный эдикт Бадена, появившийся в начале 1807 года, рассматривал иудаизм в качестве допустимой религии на территории Великого герцогства. Шестой конституционный эдикт, обнародованный в 1808 году, признавал за евреями определенные гражданские права. А девятый эдикт, известный в истории как «Эдикт о евреях» («Judenedikt»), опубликованный 13 января 1809 года, предписывал всем евреям получить фамилии, чтобы иметь документы по той же форме, как и у остальных подданных Великого герцогства.

Процедура выдачи евреям новых удостоверений личности проходила в полицейских участках, причем чиновникам предписывалось при выдаче фамилий избегать сходства с известными немецкими именами. Фамилию «Нётер» (в немецком написании «Nöther», впоследствии преобразованном в «Noether») получил в 1809 году Элиас Самуэль (Elias Samuel, 1774-1846), живший с женой и девятью детьми в небольшом городке Брухзаль (Bruchsal), лежащем в двадцати километрах к северу от столицы Великого герцогства Карлсруэ.

Элиас переехал туда в конце девяностых годов восемнадцатого века из своего родного городка Бюль (Bühl), расположенного на севере Шварцвальда, десятью километрами юго-западнее Баден-Бадена. Причина переезда была проста: на новом месте законодательство в отношении евреев содержало меньше запретов и ограничений. Возможно, это было связано с тем, что Брухзаль служил в то время резиденцией княжеского епископа. Кстати, в этом городе с 1803 года жила овдовевшая княгиня Амалия Фридерика фон Гессен-Дармштадт (Amalie Friederike von Hessen-Darmstadt, 1754-1832). Ее в шутку называли «тещей Европы», так как все ее шесть дочерей были замужем за представителями различных королевских фамилий. Одна из дочерей Амалии – Луиза – стала в 14 лет женой будущего российского императора Александра Первого и получила новое имя Елизавета Алексеевна.

 

Амалия Фридерика фон Гессен-Дармштадт и ее дочь Елизавета Алексеевна

 

В своем стремлении в Брухзаль Элиас Самуэль был не одинок, из-за более мягкого законодательства туда стремилось множество евреев из разных уголков юга Германии, так что еврейская община города стала одной из крупных в земле Баден. Например, в 1875 году она насчитывала 609 членов, т.е. 5,6% всего населения города[1]. 

Путь в науку

 Но вернемся к Элиасу Самуэлю, ставшему основателем большой и славной фамилии Нётер. Само это слово было выбрано по сходству с фамилией отца Элиаса – Неттер (Netter). Вероятно, «Неттер» - это измененное еврейское имя «Натан». Не случайно фамилия Неттер широко распространена не только в западной части земли Баден, но и в окрестностях лежащего всего в 50 километрах от Бюля французского города Страсбург. Младший брат Элиаса Самуэля – Рафаэль – переселился из Бюля, в котором родился, в город Гернсбах (Gernsbach), лежащий в 10 километрах на восток от Баден-Бадена, и тоже взял себе фамилию Нётер (Nöther). Остальные же четыре брата – Херц, Вольф, Яков и Исаак – остались вместе с отцом в Бюле и сохранили фамилию Неттер, которая существовала и до «еврейского эдикта»[2].

Получая немецкую фамилию, Элиас Самуэль решил «подправить» также еврейские имена своих детей. Так его сын Херц (Hertz) стал в дальнейшем именоваться Германом. Герман Нётер (его фамилия еще писалась как Nöther) в восемнадцать лет ушел из дома, чтобы изучать Талмуд в знаменитой школе имени Лемле-Мозеса при синагоге в Маннхайме. Неизвестно, с ведома ли родителей ушел сын из дома или покинул его самовольно, но его учеба продолжалась недолго. Необходимость зарабатывать деньги оказалась сильнее тяги к теологии – в 1837 году Герман присоединился к старшему брату и целиком посвятил себя оптовой торговле.

Появление ученых мирового уровня среди потомков некогда бедной и бесправной еврейской семьи обычно проходило в Германии, как и в других странах Европы, по такой схеме. После обретения гражданских прав кто-то из семьи добивался значительного финансового успеха, становился достаточно обеспеченным человеком, чтобы дать своим детям первоклассное образование. И уже наследники богача посвящали себя целиком науке или искусству и добивались мирового признания.

Так стал известным математиком профессор Прингсхайм из Мюнхена, чей отец Рудольф начинал простым экспедитором гужевого транспорта (на одесском жаргоне «биндюжником»), обслуживающим рудники и шахты Силезии, а превратился в конце жизни в одного из самых богатых жителя Берлина[3].

 

Рудольф Прингсхайм и его сын Альфред

 

Примерно так же сложилось и в семье Элиаса Самуэля Нётера. Его сыновья добились больших успехов в оптовой торговле металлическими изделиями. Фирма «Йозеф Нётер и Ко.», созданная Йозефом и Германом Нётер в городе Маннхайм (Mannheim) в 1837 году, выросла в одну из крупнейших в Германии с филиалами в Дюссельдорфе и Берлине. В год, когда фирме исполнилось ровно сто лет, ее существование закончилось: в 1937 году вместе с множеством других компаний, основанных евреями, нацисты насильно передали ее в «арийские руки».

Итак, уже среди первых представителей фамилии Нётер, выросших в «век эмансипации», появились такие успешные предприниматели и коммерсанты, как Герман. А уже его дети и внуки добились выдающихся успехов в науке. Минимум трое стали известными математиками и трое – химиками.

Описанная схема появления ученых в еврейских семьях не должна вводить читателя в грех упрощения. Проблема эта далеко не простая, и не случайно над ней размышляют серьезные социологи и историки[4]. Богатых людей в Германии всегда было немало, но далеко не из каждой обеспеченной семьи выходили ученые. Конечно, и не все дети из разбогатевших еврейских семей становились учеными. Однако непропорционально высокий процент профессоров-евреев (среди математиков, например, в 1900 их было 20%, а в 1930 году – 29%) или евреев - нобелевских лауреатов (в 2004 году 26% всех лауреатов – евреи) невозможно объяснить простой случайностью. Здесь играют роль множество факторов, не последнее место среди них занимает еврейская традиция воспитания и обучения детей, но дело далеко не в ней одной. Я надеюсь специально вернуться к этой проблеме, чтобы обсудить ее более подробно. А сейчас обратимся к героям наших заметок, носящим сравнительно редкую фамилию Нётер.

Математическая традиция в этой семье началась с Макса Нётера, сына Германа и его жены Амалии Вюрцбургер (Amalia Würzburger) из Маннхайма. Макс родился 24 сентября 1844 года третьим ребенком в семье. Всего же у Германа и Амалии Нётер было пятеро детей. Развитие и образование Макса осложнила тяжелая болезнь – в четырнадцать лет он заболел детским параличом (полиомиелитом) и долгое время вообще не мог самостоятельно передвигаться, о посещении гимназии можно было забыть. Только через два года напряженного лечения и изнурительных тренировок он начал понемногу ходить, хромая на одну ногу. Трудности с ходьбой остались у него на всю жизнь.

 

Макс Нётер

 

Несмотря на болезнь, родители обеспечили Максу первоклассное образование, с домашними учителями он получил глубокие знания по литературе и истории. Но больше всего его привлекали точные науки, прежде всего, астрономия. Два года до поступления в университет Макс провел в обсерватории своего родного города Маннхайма. В 1865 году он поступил в университет Гейдельберга, и уже весной 1868 года получил степень доктора философии.

Физику в Гейдельберге преподавал Максу знаменитый профессор Густав Кирхгоф (Gustav Robert Kirchhoff, 1824-1887), известный современным школьникам и студентам своими законами электрических цепей и излучения. Лекции по математике читал ровесник и будущий друг Макса Якоб Люрот (Jacob Lüroth, 1844-1910), чьим наставником во время обучения в университете города Гиссен (Gießen) был знаменитый профессор Клебш (Rudolf Friedrich Alfred Clebsch, 1833-1872), сыгравший важную роль и в судьбе Макса Нётера. О Клебше у нас еще речь впереди.

Так как докторская работа Макса относилась к астрономии, то защита проходила 5 марта 1868 года устно, в форме экзамена в кабинете декана. Как пишут биографы Нётера Джон О'Коннор (John J. OConnor) и Эдмунд Робертсон (Edmund F. Robertson), основная обязанность претендента на докторскую степень, согласно традиции, состояла в том, чтобы обеспечить всех присутствующих на защите достаточным количеством вина[5]. Однако, зная характер и обязательность Макса, можно быть уверенным, что он и без вина сдал бы экзамен на отлично.

Макс стал первым доктором философии с фамилией Нётер. Заметим, кстати, что он всегда писал ее как Noether, хотя в его свидетельстве о браке в 1880 году эта фамилия еще фигурировала в старой форме: Nöther.

Скорее всего, математический талант передался Максу по материнской линии: среди родственников с фамилией Нётер был только один врач из Маннхайма по имени Фердинанд (1834-1913), все остальные занимались торговлей. А вот среди родственников матери был, как утверждал друг Макса Александр Бриль, одаренный математик Вюрцбургер, да и в ряду ближайших потомков Макса минимум трое математиков и трое химиков.

Получив основательное образование в физике, Макс затем увлекся математикой и следующие два года по совету Люрота слушал лекции Альфреда Клебша в университетах Гиссена и Гёттингена. Альфред Клебш принадлежит к числу талантливейших математиков своего времени, оказавших заметное влияние на развитие науки как в девятнадцатом, так и в двадцатом веке[6]. Ему удалось собрать вокруг себя целое созвездие талантливых молодых ученых. Многих из них, как и самого Клебша, отличала любовь не только к чисто математическим построениям, но и к их физическим приложениям. Клебш, как и Макс Нётер, в начале карьеры занимался физикой, но со временем стал руководителем знаменитой математической школы.

 

Альфред Клебш

 

Пять лет работы в Гиссене принесли Клебшу блестящие научные результаты, не удивительно, что его пригласили в качестве профессора в Гёттингенский университет. И там его работа оказалась отмеченной, и он в 1872 году был избран ректором университета. Однако долго ему в этой должности находиться, увы, не пришлось: в том же году он неожиданно умер от дифтерии. Перед самой смертью он успел рекомендовать своего самого одаренного ученика Феликса Клейна на должность профессора Эрлангенского университета. Клебш и не предполагал, что из-за этого назначения в Эрлангене соберутся многие из его учеников и сотрудников. 

Как стать профессором? 

Феликс Клейн  оказался в Эрлангене первым из «команды Клебша». Свежеиспеченному ординарному профессору математики было в то время всего двадцать три года. Конечно, рекомендация ректора из Гёттингена была при этом назначении решающей. Чтобы понять, насколько необычным было назначение столь молодого человека на такую должность, стоит напомнить об основных этапах академической карьеры в Германии девятнадцатого века (об этом мы уже говорили в статье «Год математики и уроки истории»[7]). В основных чертах особенности немецкой научной карьеры сохранились без больших изменений и в наше время.

Должность ординарного профессора университета на протяжении уже нескольких веков является заветной мечтой каждого исследователя и преподавателя в Германии. Стать полным профессором означает достичь высшей ступени академической карьеры, почти в полном смысле слова подняться на научный Олимп. Среди множества должностей и званий ученых и преподавателей высшей школы (приват-доцент, ассистент, старший ассистент, экстраординарный профессор и так далее) только ординарный профессор принадлежит к категории государственных служащих, причем весьма высокопоставленных. С середины девятнадцатого века количество профессоров во всех университетах Германии менялось мало: оно колебалось вокруг сотни. Всего сто человек среди тысяч научных работников и преподавателей! Чтобы занять место на Олимпе академической карьеры, нужно было проделать нелегкий путь.

Прежде всего, необходимо было окончить гимназию, чтобы получить право учиться в университете. Окончания обычной средней школы, которых в Германии несколько типов, для поступления в университет недостаточно.

Здесь уместно сделать одно лингвистическое замечание. Выпускные экзамены в гимназии называются по-немецки «абитур» (Abitur). Поэтому слово «абитуриент» в Германии обозначает не поступающего в ВУЗ, как это принято по-русски, а выпускника гимназии.

Когда в гимназии не принимались девушки, им для поступления в университет приходилось сдавать абитур экстерном. Так поступила на философский факультет мюнхенского университета в начале двадцатого века дочка упомянутого выше профессора математики Альфреда Прингсхайма Катя. Родители дали ей превосходное домашнее образование, так что выпускные гимназические экзамены она сдала успешно и стала одной из немногих студенток математического отделения. Правда, получить профессию математика она не успела – брак с писателем Томасом Манном круто изменил ее жизненные планы[8].

 

Катя Прингсхайм и Томас Манн накануне помолвки

 

В девятнадцатом и начале двадцатого веков достаточно широко была распространена практика, когда студент обучался последовательно в нескольких университетах, чтобы получить представление о разных школах и стилях преподавания и познакомиться с большим числом ведущих ученых. Например, знаменитый математик Леопольд Кронекер, долгие годы вместе с Карлом Вейерштрассом возглавлявший берлинскую математическую школу, студентом занимался не только в столице, но также слушал лекции в университетах Бонна и Бреслау. И таких примеров можно привести сотни.

Тот, кто хотел дальше заниматься наукой и преподаванием в высшей школе, должен был после окончания университета защитить докторскую диссертацию и приобрести пожизненный почетный титул «доктор». Германия, кстати, единственная страна в мире, где титул «доктор» вписывается в паспорт человека и фигурирует во всех официальных бумагах – от трудового договора до счета за ремонт водопровода. Даже на почтовом ящике и табличке на входной двери указывается титул хозяина.

Но даже почетный титул «доктор» не дает права читать лекции в университете. Для получения такого права нужно, как правило, защитить вторую докторскую диссертацию, этот процесс называется «хабилитацион» (Habilitation). После этого можно получить venia legendi, своеобразную лицензию на чтение лекций перед студентами, и стать приват-доцентом.

Приват-доцент имеет право преподавать в университете, но чтобы это право реализовать, ему нужно получить какую-нибудь преподавательскую должность в университете, например, ассистента или экстраординарного профессора. Эти должности, так сказать, внештатные, и человеку, их занимающему, никто не может гарантировать стабильное материальное положение: приват-доценту платит деньги университет, а его бюджет, как правило, весьма ограничен и сильно зависит от популярности учебного заведения и количества студентов, желающих в нем обучаться.

Только должность ординарного (полного) профессора, или ординариуса, дает уверенность в материальном благополучии до конца жизни. Став ординариусом и превратившись тем самым в государственного служащего, ученый мог чувствовать себя обеспеченным человеком с гарантированным высоким окладом и достойной пенсией, индексируемой с ростом инфляции. Он мог и не становиться пенсионером, а превратиться при желании в так называемого эмеритуса, почетного профессора, для которого сохранялись все преимущества государственной службы, только обязательного чтения лекций от него уже никто не требовал.

При всей относительной самостоятельности немецких университетов, ординариусов назначало государство в лице своего министерства, которое отвечало за образование. Ученый совет университета представлял в министерство список из трех кандидатов на вакантную должность профессора, а госчиновники либо утверждали одну из этих кандидатур, либо отвергали весь список. И тогда процедура назначения профессора продолжалась по новому кругу: университет снова готовил список трех кандидатов и т.д. Иногда назначение профессора затягивалось на годы.

Когда профессор математики Мюнхенского университета Константин Каратеодори (Constantin Caratheodory, 1873-1950) в 1938 году перешел в статус эмеритуса, его преемника выбирали целых шесть лет: вплоть до 1944 года. Здесь, правда, сыграло определенную роль «тихое сопротивление» профессуры гитлеровскому режиму – правительство желало видеть на профессорской кафедре убежденного национал-социалиста, а Ученый совет университета упорно предлагал кандидатуры, исходя из их профессиональных качеств.

 

Константин Каратеодори

 

Но и в обычные времена получить назначение на профессорскую должность было нелегко. Даже выдающиеся умы годами ждали возможности надеть профессорскую мантию. Например, гениальный математик Давид Гильберт оставался приват-доцентом целых семь лет, с 1886 по 1893 годы. А великий философ Иммануил Кант (1724-1804), уже будучи приват-доцентом, ждал профессорского звания аж пятнадцать лет – с 1755 по 1770 годы.

Что уж говорить про еврейских ученых, которым преодолеть барьер от приват-доцента до профессора мешал традиционный антисемитизм, набиравший силу в немецком обществе! Альфред Прингсхайм, о котором мы говорили выше, оставался приват-доцентом двадцать два года, хотя его научные и педагогические заслуги были общепризнанны и его уже избрали академиком Баварской академии наук. Но и это не рекорд. Первый некрещеный профессор математики в Германии Мориц Штерн (1807-1887) ждал произведения в профессоры, оставаясь приват-доцентом, почти тридцать лет, с 1830 по 1859 годы[9].

 

"Засидевшиеся" в приват-доцентах: Давид Гильберт, Иммануил Кант, Мориц Штерн

 

К слову, именно Штерна сменил на профессорской кафедре Феликс Клейн, когда стал во второй половине своей жизни профессором в Гёттингене и начал возрождать этот небольшой университетский городок в мировой математический центр. 

Эрлангенская программа 

Вернемся в Эрланген 1872 года, где двадцатитрехлетний профессор Клейн готовился к своей первой лекции. Имя города Эрланген цитируется научной литературе, пожалуй, чаще других университетских городов Германии, исключая, возможно, Гёттинген. Такая известность обязана, конечно, знаменитой «Эрлангенской программе» - так называлась лекция, с которой новый профессор выступил перед сотрудниками университета и всеми желающими по случаю своего вступления в должность. Традиция, по которой новый сотрудник знакомит коллег со своими взглядами на науку, издавна существовала в Эрлангене, да и во многих других университетах Германии. Но ни одна из подобных лекций не осталась так надолго в памяти потомков, как лекция Феликса Клейна, прочитанная в декабре 1872 года и напечатанная под названием «Сравнительное обозрение новейших геометрических исследований» в «Математических анналах» лишь спустя двадцать лет[10].

 

Феликс Клейн

 

Фактически молодой профессор предложил единую точку зрения на различные геометрии, которые до того развивались независимо друг от друга. Лекция, безусловно, произвела впечатление не только на математиков, но и на коллег-преподавателей с других факультетов. А вот собственно педагогическая деятельность Клейна в Эрлангене началась с серии неудач.

Ознакомившись с положением дел в университете, Клейн убедился, что математическая библиотека разворована, собрание математических наглядных моделей, которым он придавал большое значение, практически отсутствует. Студенты не ходят на лекции по математике. Стало понятно, почему Клебш рекомендовал на должность профессора своего ученика – только молодой человек мог справиться с таким невероятно сложным заданием: восстановить интерес к математике и наладить нормальный учебный процесс.

Жизнь нередко так закручивает сюжет, что выход их безвыходного, казалось, положения вдруг находится сам собой. Так получилось и в Эрлангене. На первую лекцию Клейна пришло всего два человека, один из которых после этого исчез с поля зрения профессора навсегда. Клейну впору было опустить руки: из-за отсутствия слушателей первая лекция могла стать последней. Но вдруг через два дня после первой лекции неожиданно умирает от дифтерии ректор Гёттингенского университета и руководитель научной школы, к которой принадлежал и Феликс, Альфред Клебш.

И постепенно весь «кружок Клебша» начал перемещаться из Гёттингена в Эрланген, поближе к главе школы, обязанности которого свалились на молодого Клейна, как снег на голову: хотя Клейн был моложе многих своих учеников, он единственный из всех имел профессорское звание. И математическая жизнь в Эрлангене стала шаг за шагом налаживаться.

Самым сильным подкреплением для Клейна стал переезд в Эрланген двух друзей-математиков: Пауля Гордана и Макса Нётера. Феликс Клейн познакомился с ними, когда все трое учились у профессора Клебша, и сохранил дружеские отношения с обоими на всю жизнь. Оба товарища Феликса оказались евреями, что плохо вяжется с утверждениями некоторых представителей «арийской математики» об антисемитизме и расизме Клейна. Особенно теплыми сложились отношения Феликса и Макса: в архиве гёттингенского университета хранятся 89 писем от Нётера и 129 от Клейна, причем большинство начинались с дружеского, неформального обращения «дорогой Нётер»[11].

Гордан имел довольно сварливый характер и был старше Клейна на двенадцать лет. После совместных с Клебшем работ по алгебраической геометрии он обратился к более абстрактным аспектам теории и заслужил даже титул «король инвариантов», пока его не отобрал Гильберт, доказав в 1892 году основополагающую теорему в этой области[12].

 

Пауль Гордан и Людвиг Бибербах

 

Несмотря на очевидные научные успехи, стать полным профессором еврею Гордану удалось только в тридцать семь лет: в 1874 году он получил вслед за Клейном место ординариуса в Эрлангенском университете. Естественно, что инициатором назначения был именно Феликс Клейн, только-только сам освоившийся на профессорском месте.

Основоположник «арийской математики» Людвиг Бибербах позднее называл научный стиль Гордана прекрасной моделью «еврейской математики», противопоставляя его истинно «немецкому» стилю Клейна. Однако противопоставление стилей не вполне корректно, они, скорее, дополняют друг друга. Существенную часть работы Клейна по группам Галуа взял на себя именно Пауль Гордан, когда в семестр 1875 года они часто встречались в Эрлангене, пока Клейн не принял приглашение из Мюнхена. Их общие результаты собраны в знаменитой книге Клейна «Лекции об икосаэдре», в предисловии к которой автор писал: «То, что эта далеко идущая теория достигла такого уровня, я отношу, прежде всего, к заслугам профессора Гордана. Я не говорю сейчас о его четких и глубоких трудах, ссылки на которые будут далее. Здесь я хочу сообщить то, что не выразить количеством цитат или ссылок, а именно то, как профессор Гордан спешил ко мне, если я застревал в моей работе, и как он помогал мне преодолеть многие трудности, с которыми я бы не справился в одиночку»[13].

Для своего друга Макса Нётера Клейн тоже подготовил место в Эрлангене: сначала в качестве экстраординарного профессора, предполагая вскоре сделать и его ординариусом. Однако реализовать эти планы оказалось сложнее, чем думалось ранее.

Макс Нётер перебрался в Эрланген через год после Гордана и долго оставался экстраординариусом, несмотря на обещания Клейна сделать его полным профессором. Клейну никак не удавалось помочь другу, хотя он искренне старался использовать для этого все свое немалое влияние в математическом мире.

Через восемь лет после начала работы Макса в Эрлангене Клейн писал ему с грустью, что, несмотря на все усилия, он не смог отстоять кандидатуру Нётера во Фрайбурге, а ситуация в Тюбингене еще хуже, так как там факультет твердо придерживается принципа не принимать к себе на работу евреев.

В итоге ни один университет в Германии так и не пригласил Макса Нётера на должность профессора, и он ждал тринадцать лет, пока Эрланген не предоставил ему заветное звание и кафедру.

Возможно, устав от необходимости всю жизнь преодолевать препятствия, уготованные еврею, Макс Нётер незадолго до смерти сделал роковой с точки зрения иудаизма шаг: пятого ноября 1920 года он крестился и перешел из еврейской общины в евангелическую[14].

Своим примером он хотел облегчить жизнь дочери, наивно веря, что крещение спасет ее от нарастающего в Веймарской республике антисемитизма. Послушная Эмма не смогла отказать умирающему отцу и тоже перешла в христианство 29 декабря 1920 года. Скорее всего, она сама понимала бесполезность этого шага. Развитие событий в Германии вскоре не оставили никаких сомнений: для рвущихся к власти нацистов крещение не смывало «греха еврейства».

Пауль Гордан тоже оставался в Эрлангене до конца своей профессорской карьеры. Интересно, что он подготовил только одного доктора наук, но зато какого! Им стала дочь Макса Нётера – Эмма, одна из лучших математиков современности. Эмма, кстати, и родилась там же, в Эрлангене, в 1882 году.

 

Часть вторая. Дочь: «ее сердце не знало злобы, она не верила в дьявола»

 

Двое детей Макса – дочь Эмма и сын Фриц – стали, как и отец, математиками. Их карьера тоже складывалась нелегко: кроме еврейства, положение детей в академическом обществе осложнялось еще и тем, что оба придерживались левых и пацифистских взглядов. Для Эммы положение вообще выглядело безнадежным, так как до Веймарской эпохи преподавание в немецких университетах женщинам было запрещено.

Будь Эмма Нётер мужчиной, ее, без всяких сомнений, приглашали бы на профессорские должности лучшие университеты страны. Ей же приходилось довольствоваться титулом «экстраординарный профессор» Гёттингенского университета, полученным ею 6 апреля 1922 года, когда ей исполнилось уже сорок лет. К этому времени она уже по праву считалась среди специалистов основоположником современной алгебры, ей удалось заложить краеугольные камни в фундаменты нескольких важнейших научных направлений.

 

Эмма Нётер

 

В указе о назначении Эммы Нётер на должность экстраординарного профессора специально оговаривалось, что никаких привилегий, предусмотренных государственным служащим, ей не положено (в отличие, например, от штатного экстраординарного профессора Феликса Бернштейна, который считался госчиновником).

Отец Эммы умер год назад, и, если бы не разрешение читать лекции и получать за это хоть какую-то зарплату, у Эммы практически не оставалось никаких источников для существования.

Все эти материальные и моральные ущемления Эмма Нётер переносила легко и достойно, не жалуясь и не позволяя другим себя жалеть. Ее увлеченность наукой не оставляла ей времени на сетования по поводу скромной карьеры, она жила в том мире, где бытовых неурядиц просто не существует. Основные научные результаты она получала, готовясь к очередным лекциям или гуляя в окрестностях Гёттингена. Ее лекции были столь увлекательны и неожиданны по содержанию, что поток желающих попасть к ней в ученики постоянно возрастал.

В Гёттингене Эмма Нётер появилась в апреле 1915 года и сразу стала слушать лекции Феликса Клейна по истории математики девятнадцатого века. Лекции мэтра посещали двадцать восемь слушателей, среди них профессора Рунге, Каратеодори, Ф.Бернштейн... Следуя духу времени, Клейн приветствовал женскую эмансипацию, среди его слушателей насчитывалось шесть женщин. С момента своего появления Эмма стала помогать Клейну в подготовке лекций, а когда профессор начал курс по математическим основам теории относительности, научные контакты Клейна и фройляйн Нётер стали особенно интенсивными. И Клейн, и Давид Гильберт высоко ценили талант Эммы, особенно в области алгебраических построений.

 

Эмма Нётер часто отправляла свои результаты на открытках и в письмах

 

Но никакой талант и никакие заслуги не защищали от безжалостной машины подавления, запущенной Гитлером в первые месяцы после установления диктатуры. Эмма Нётер оказалась в числе первых шести преподавателей, которым Прусское министерство запретило читать лекции и отправило в бессрочный отпуск на основании печально знаменитого закона о чиновничестве от 7 апреля 1933 года, положившего начало массовой чистке профессорско-преподавательского состава. В черный список, опубликованный 25 апреля, входили профессора Рихард Хониг[15] (юридическое право), Курт Бонди[16] (социальная психология), Феликс Бернштейн (математическая статистика), Макс Борн (физика), Рихард Курант (математика) и приват-доцент Эмма Нётер (математика). Все они оказались евреями. Хотя на этом этапе с точки зрения властей не менее преступными считались либеральные политические пристрастия преподавателей.

Эмма активно участвовала в общественной жизни лишь в начале двадцатых годов: в 1919-1922 годах состояла членом Независимой социал-демократической партии Германии[17], после чего до 1924 года – членом Социал-демократической партии (СПД)[18]. После этого заметной политической активности Эммы не наблюдалось. Но в 1931 году, незадолго до перехода власти к нацистам, она подписала «Заявление протеста республиканских и социалистических преподавателей высшей школы» против попыток националистических студентов Гейдельберга лишить права преподавания статистика и политического полемиста Эмиля Гумбеля[19] за его «антинемецкие» и пацифистские высказывания.

Еще одно ее «преступление» с точки зрения национал-социалистов состояло в том, что в зимнем семестре 1928-29 учебного года она читала лекции в Москве. По словам академика Павла Сергеевича Александрова, лично знакомого с Эммой, «она восхищалась советской наукой и, особенно, математикой. Ее симпатии безоговорочно были на стороне Советского Союза, в котором она видела начало новой эры в истории и твердую поддержку всего прогрессивного»[20], хотя открытое выражение таких симпатий было не принято в академических кругах того времени. Возможно, это восхищение сталинским СССР передалось и ее брату, что стоило ему потом жизни.

Кроме того, в 1933 году Эмме Нётер поставили в вину проводившиеся в разные годы на ее квартире собрания левоориентированных студенческих групп. Герман Вейль полагал, что в этом и состояла, главным образом, ее «партийная деятельность»: оставаясь, по существу, в стороне от какой-либо партийной жизни, она охотно и страстно участвовала в политических дискуссиях об актуальных проблемах общества.

Куратор гёттингенского университета в Прусском министерстве Валентинер – консервативный, но не национал-социалистически настроенный чиновник – дал Эмме Нётер точную характеристику в служебной записке от 9 августа 1933 года: «насколько я знаю, в политическом смысле фройляйн Нётер со времен революции 1918 года и до наших дней придерживается марксистских взглядов. И даже если я допускаю, что ее политические установки были и являются сейчас скорее теоретическими, чем осознанными и практическими, я убежден, что ее симпатии столь решительно отданы марксистской политике и мировоззрению, что нельзя ожидать ее безоговорочного перехода на сторону националистического государства»[21].

На политическом жаргоне того времени «марксистские взгляды» означали «некоммунистические левые» установки, что-то вроде социал-демократических принципов СПД.

Немецкие власти так торопились избавиться от Эммы Нётер, что не дождались выхода в свет 6 мая того же года дополнения к закону от 7 апреля, касающегося приват-доцентов. Формально закон от 7 апреля не имел силы в отношении экстраординарного профессора, не являвшегося государственным служащим. Но на формальности тогда обращали не слишком много внимания.

Это было время, когда трагедия и фарс шли рядом. У Эммы Нётер, которой запретили появляться в университете, осталось много учеников. Часть их приходила к ней домой за советами и помощью. Один из студентов постоянно являлся в униформе СА, что, по словам Ван дер Вардена, слегка смущало и даже веселило преподавателя[22]. Хороший пример того, насколько далека была Эмма от реальной политики.

 

Слева на фото Эрнст Витт. Кроме него, Пауль Бернайс, Хелена Вейль, Герман Вейль, Йоахим Вейль, Эмиль Артин, Эмма Нётер, Эрнст Кнауф, Чиунгзе Цен, Эрна Баннов, будущая жена Эрнста Витта. Третья справа фигура неизвестна.

 

Гениальность Эммы Нётер удивительным образом сочеталась с поистине ангельским характером. Потеряв право на преподавание, она лишилась и своего маленького оклада. Герман Вейль отмечал позднее ее мужество, открытость, легкость, с которой она переносила тяготы, отсутствие озлобленности, умиротворяющий и веселый нрав – все это выглядело разительным контрастом на фоне царивших вокруг ненависти, подозрительности, озлобленности, страха перед неизвестным будущим и боли от жестокого настоящего. Как сказал Герман Вейль, «ее сердце не знало злобы, она не верила в дьявола».

Даже после отъезда из Германии Эмма Нётер не показывала и следа горечи или вражды к тем, кто сломал ее жизнь. Она оказалась одной из немногих эмигрантов, кто на следующий же год после отъезда осмелился вернуться назад: летом 1934 года она решила провести некоторое время в знакомой обстановке зеленого Гёттингена, где ей так хорошо работалось все последние годы. Главной же ее задачей было проводить любимого брата Фрица в таинственную Россию, из которой он уже никогда не вернулся. Да и самой Эмме жизнь отпустила после последней встречи с братом всего год.

В эмиграции Эмма столкнулась с теми же трудностями, что и большинство других ученых, приехавших за океан уже в  зрелом возрасте. Но найти работу ей удалось сравнительно быстро. Она получила место преподавателя в небольшом американском колледже Брин Мор в штате Пенсильвания и вела научную работу в Институте перспективных исследований в Принстоне.

 

Эмма Нётер и здание колледжа в США, в котором она нашла работу

 

Устроившись сама, она тут же стала заботиться о коллегах, кому меньше повезло в изгнании. Вместе с Германом Вейлем она организовала специальный «Фонд помощи немецким математикам», в который должны были отчислять небольшую часть своей зарплаты те ученые, которые уже нашли работу. Из собранных средств выплачивались стипендии тем, кто особенно нуждался в поддержке. Денег удавалось собрать, конечно, немного, но и эта помощь многим оказалась очень своевременной и действенной.

И в Америке не все понимали масштаб ее личности как ученого и человека. В актах Чрезвычайного комитета Даггена сохранилась запись, сделанная 21 марта 1935 года, за три недели до неожиданной смерти гениального ученого: «Вчера состоялась дискуссия с президентом колледжа Брин Мор о судьбе Эммы Нётер. Она сказала, что Эмма Нётер слишком эксцентрична и трудно адаптируется к американским условиям, чтобы заключать с ней постоянный контракт, но она оставит ее в колледже еще на два года».

К сожалению, Эмме не дано было проработать в колледже и этих двух лет: 14 апреля 1935 года после неудачной медицинской операции она скончалась. Альберт Эйнштейн написал в тот же день издателю «Нью-Йорк Таймс»: «По мнению самых компетентных из ныне здравствующих математиков, госпожа Нётер была самым значительным творческим математическим гением (женского пола) из родившихся до сих пор»[23].

 

Часть третья. Сын: «жертва двух диктатур»

 

Наследственная профессия 

В историю ученый входит не только своими результатами. Часто сама его жизнь представляет ценный экспонат музея науки. Судьба Фрица Нётера – ярчайший тому пример.

 

Фриц и Эмма Нётер, 1933 год

 

Брат Эммы Нётер Фриц на два года моложе своей великой сестры – он родился 7 октября 1884 года в Эрлангене третьим ребенком в семье профессора Макса Нётера и его жены Иды. Всего же в семье Макса и Иды родилось четверо детей. Кроме Фрица у Эммы было еще два брата: Альфред (1883-1918) и Густав Роберт (1889-1928). Оба умерли сравнительно молодыми.

 

Эмма Нётер и ее три брата: Фриц, Альфред и Роберт

 

Мы уже говорили, что профессия ученого становится в конце девятнадцатого века весьма распространенной в еврейских семьях. Из четырех детей Макса и Иды трое стали докторами наук: Эмма и Фриц – математиками, Альфред – химиком. Брат Иды – Вильгельм Кауфман (1858-1926) – широко известный специалист по финансам и праву, профессор Берлинского университета. Его книга о немцах, участниках Гражданской войны в Америке, переиздается и в наше время[24].

Но вернемся к герою этой части наших заметок. Учебу в университете Фриц Нётер начал в Эрлангене, а закончил в Мюнхене, где в 1909 году защитил диссертацию «О вращающем движении шара на поверхностях вращения». Его научный руководителем был знаменитый физик и математик Арнольд Зоммерфельд. Вторую докторскую диссертацию, давшую ему право читать лекции в университетах, Нётер защитил через два года в Техническом университете Карлсруэ. Правда, выйти на лекторскую кафедру Фрицу удалось лишь через долгих семь лет – в его научную и преподавательскую карьеру вмешалась Первая мировая война. В апреле 1917 года молодой доктор математики был ранен и награжден Железным крестом за храбрость. Только в 1918 году Фриц Нётер стал экстраординарным профессором кафедры математики и теоретической механики того же технического университета, в котором защищал вторую докторскую диссертацию.

В отличие от отца и сестры, всю жизнь занимавшихся «чистой» математикой, Фриц рано познакомился с ее приложениями, поработав почти два года на заводе Сименса-Шукерта в Берлине. Там он занимался прикладными задачами математической физики.

Наконец, в 1922 году тридцативосьмилетний Фриц Нётер достиг вершины научно-преподавательской карьеры в Германии – он получил заветное звание ординарного профессора. Правда, почетная должность профессора прикладной математики освободилась для него в Техническом университете далекого от столицы города Бреслау (ныне польский город Вроцлав). Но это не имело существенного значения: все привилегии государственного служащего, коим является ординарный профессор, сохраняли свою силу во всех немецких университетах. Работа в провинциальном учебном заведении имела и свои преимущества: профессора там обладали большей свободой, меньше чувствовалось бюрократическое давление центра.

Казалось, что будущее профессора Фрица Нётер безоблачно и надежно. Но все радикально изменилось с приходом гитлеровцев к власти. Как участник мировой войны Фриц не мог быть сразу уволен по закону о чиновничестве от 7 апреля 1933 года. Однако еврей Нётер, открыто придерживавшийся к тому же антигитлеровских политических взглядов и член Немецкой демократической партии, не мог долго оставаться на профессорской должности. Нацисты всегда находили способ, как обойти закон, чтобы добиться своей цели. Уже не имело значения, что Фриц, женившись на немке Регине Марии Вюрт (Regina Maria Würth), перешел в католичество. Для Гитлера и его приспешников еврейство не искупалось отказом от веры. 

Война за параграф 

Меньше чем через три недели после выхода закона о чиновничестве, 26 апреля 1933 года руководитель национал-социалистического студенческого общества Технического университета Бреслау направил ректору требование немедленно уволить трех профессоров, среди них Фрица Нётера, а также двух приват-доцентов. Свою настойчивость студенческий фюрер обосновывал тем, что «их присутствие на факультете в сильной степени противоречит арийскому принципу» и что никто не поручится за их «дальнейшую работу в русле национал-социалистического движения»[25].

Ректор сообщил Фрицу о поступившем доносе, и профессор решил бороться. Уже 28 апреля он написал министру науки, искусства и народного образования: «Так как при сложившихся обстоятельствах моя преподавательская деятельность, очевидно, не защищена от вмешательств и нарушений, я вынужден, к сожалению, до решения господина министра ее приостановить»[26].

Как ни странно, обращение в министерство сыграло свою роль, и уже 3 мая Нётер сообщил министру, что после состоявшихся соглашений он снова приступает к своим профессорским обязанностям. Однако удержаться в университете Фрицу удалось не на долгий срок – только до конца семестра. Но и это надо отнести к редким случаям хотя бы краткого успеха сопротивления властям. Обычно жалобы уволенных преподавателей оставлялись без внимания.

Естественно, нацисты не смирились с этим временным поражением. Через четыре месяца, 25 августа, тот же студенческий вождь вновь подаёт требование уволить ненавистного преподавателя к началу зимнего семестра. На этот раз письмо было адресовано уже министру, и в вину профессору ставились его левые взгляды. Среди прочего отмечалось активное участие Нётера в Лиге защиты прав человека, написание письма в поддержку Теодора Лессинга, застреленного нацистами незадолго до этого в богемском городке Мариенбад[27], возражения против вывешивания портрета рейхспрезидента Гинденбурга в актовом зале технического университета. Кроме того, профессор обвинялся в нетерпимости к иным взглядам: он, якобы, несколько лет препятствовал защите диссертации одного убежденного национал-социалиста. На основании всего изложенного студенческий руководитель-нацист требовал не принимать во внимание военное прошлое Фрица Нётер и уволить его без промедлений.

Эта атака против неблагонадежного профессора была основательно подготовлена. В письме-жалобе подчеркивалось, что Фриц – «стопроцентный еврей», он, как и его сестра, подписал петицию в защиту Эмиля Гумбеля. Главная вина Фрица Нётера, по мнению автора доноса, состояла в том, что он был настроен против национал-социалистического движения. Это давало властям повод уволить профессора не по «арийскому» третьему параграфу закона от 7 апреля, а в соответствии с четвертым параграфом («нелояльность власти и нацистской идеологии»). Тогда уволенный профессор терял бы четверть положенной ему пенсии.

На этот раз министр поддался давлению национал-социалистов, и 7 сентября было принято решение об увольнении с государственной службы Фрица Нётера в соответствии с четвертым  параграфом закона от 7 апреля. Об этом министр официально уведомил профессора письмом от 11 сентября.

В ответном письме министру от 18 сентября Фриц решительно отвергал обвинения в политической неблагонадежности, настаивая на своем неучастии в политике. Он подчеркивал, что увольнение по четвертому параграфу не позволит ему с семьей оставаться благонадежным гражданином страны. Еще через две недели, 3 октября 1933 года, Нётер по пунктам отверг обвинения в неблагонадежности. Он писал, что хотя до середины 1932 года получал журнал Лиги защиты прав человека, но никогда за него не платил и не был членом Лиги. В случае Лессинга он семь или восемь лет назад в частном письме ганноверскому экстраординарному профессору поддержал его, так как он подвергался преследованиям только за свое мнение о президенте Гинденбурге. Это письмо появилось в прессе без ведома и согласия Нётер, и он не может нести ответственность за то, что кто-то использовал это письмо в политической кампании за или против Лессинга.

Понимая, что избежать увольнения теперь не удастся, Фриц просил освободить его от должности на основании параграфа 5 обсуждаемого закона, не имевшего такой острой политической окраски. Тогда он мог бы перейти в статус эмеритуса, т.е. почетного профессора, сохранив не только целиком свой профессорский оклад, но и репутацию лояльного гражданина.

В ответ на протест увольняемого профессора министр распорядился 12 октября создать в университете специальную комиссию для проверки всех обвинений. Комиссия работала больше месяца, и 23 ноября 1933 года ее выводы и рекомендации легли на министерский стол.

И хотя главное обвинение – отсутствие активной поддержки национал-социалистической идеологии – комиссия подтвердила, все же в некоторых деталях обвинения с профессора Нётера были сняты. Например, злосчастная диссертация, которую не давал защитить Фриц, оказалась просто слабой с математической точки зрения. Никакой идеологии за отказом допустить ее к защите комиссия не увидела. Кроме того, комиссия отметила, что в политических делах Фриц Нётер был явно неактивен. Его возражения против осуждений Гумбеля и Лессинга относились к процедурной части, и никакого согласия  с политическими взглядами обоих ученых профессор из Бреслау не высказывал никогда.

На основании рекомендаций комиссии министр подтвердил свой приказ об увольнении профессора Нётера, однако изменил его формулировку: вместо зловещего §4 в приказе появился относительно нейтральный §5. Другими словами, просьба Фрица была удовлетворена, и желанная пенсия ему была предоставлена с шестого февраля 1934 года. Правда, получал он ее недолго: в 1934[28] году Фриц уехал в Советский Союз, приняв предложение стать профессором Томского университета имени Куйбышева, и с сентября 1934 года выплаты немецкой пенсии были прекращены.

Поведение Фрица, пытавшего бороться с наступившим бесправием и произволом, в корне отличается от действий его гениальной сестры. То ли могучий интеллект Эммы подсказал ей, что бороться с диктатурой бесполезно, то ли известная женская интуиция помогла вовремя разобраться с ситуацией, но ее решение просто уехать из страны, где правит Гитлер, оказалось, в конечном счете, правильным. И направление спасения она выбрала разумно: в Америку, где права человека не только провозглашены, но и реально соблюдались, по крайней мере, в большинстве случаев. Борьба Фрица с диктатурой лишь затянула сроки его отъезда, да и направление бегства он выбрал слишком рискованное: в СССР, где в то время безраздельно господствовала другая диктатура – сталинская. 

Томский профессор 

В качестве цели своей поездки заграницу в заявлении на выездную визу Фриц Нётер указал желание материально помочь своей семье, а также остающимся в Германии родственникам жены. По-видимому, он надеялся, что зарплаты в Томске хватит и на помощь близким, и на поездки на родину, например, для покупки книг.

С прекращением выплаты пенсии в Германии эти планы оказались абсолютно беспочвенными: материально Фриц, скорее, проиграл, чем выиграл. Так как рубль являлся неконвертируемой валютой, то зарплаты в Томске хватало только для своей семьи. Денег на частые зарубежные поездки и помощь родственникам практически не оставалось.

Тем не менее, предложение поработать в Советском Союзе, в старинном университетском городе Томске, было привлекательно. Особенно если учесть, что страны Европы и США уже неохотно принимали беженцев из гитлеровской Германии, и сделать там профессиональную карьеру удавалось лишь единицам.

Приглашение в Томск Фриц получил от расположенного в Швейцарии «Общества содействия немецким ученым заграницей» (Notgemeinschaft Deutscher Wissenschaftler im Ausland). В Томске уже работали и другие немецкие математики, например, Штефан Бергман (Stefan Bergmann) и Ганс Георг Бэрвальд (Hans Georg Baerwald).

Всего из Германии в Советский Союз эмигрировало в тридцатые и сороковые годы двадцатого века около трех тысяч немецких граждан. Большинство из них были коммунисты, спасавшиеся от репрессий нацистов. Среди эмигрантов из Германии немалую часть составляли и евреи. По сравнению с другими странами эмиграция в Советский Союз из Германии была одной из незначительных. Столько же беженцев нашли приют в Канаде. А вот, например, в США бежали 140 тысяч человек, во Францию – 100 тысяч, в Великобританию – 75 тысяч, среди них десять тысяч детей в рамках так называемой операции «Детский транспорт». Около 60 тысяч немецких евреев нашли приют в Палестине. В Чехословакию бежало 10 тысяч человек, в страны Бенилюкса – 35 тысяч, в Италию – 68 тысяч. Дания и Швеция приняли вместе более восьми тысяч немецких евреев, Швейцария – около 25 тысяч[29].

Поначалу Фриц Нётер чувствовал себя в СССР относительно свободно, и дела в университете развивались успешно. Вскоре немецкий профессор занял должность заведующего отделением математической физики и теоретической механики, его статьи публиковались в советских научных журналах, в сборнике трудов Научно-исследовательского института математики и механики Томского университета. Фриц даже входил в редакционную коллегию этого сборника. Готовилась к изданию его книга о функциях Бесселя. Успешно продвигалось и изучение русского языка – профессор Нётер готовился читать лекции советским студентам.

Сыновья Фрица и Регины Нётер – Герман и Готфрид – тоже чувствовали себя в Сибири неплохо. Старший – Герман – продолжил обучение физической химии, начатое еще в Бреслау, а младший – Готфрид – поступил на математический факультет Томского университета, готовясь пойти в науке по стопам отца и деда.

 

Герман, Фриц и Регина Нётер, а также жена и сын ассистента Фрица - Хайзига (слева направо)

 

В апреле 1935 года Фриц приехал в Германию, чтобы навестить родственников. Именно здесь 15 апреля настигла его весть о неожиданной смерти в Америке его сестры Эммы. В письме, написанном в тот же день, он сообщил об этой трагической новости Гельмуту Гассе, председательствовавшему в то время в Немецком математическом обществе.

Смертью Эммы не закончился список трагедий в семье Нётер в 1935 году. В августе в Германии покончила собой[30] жена Фрица Регина, оставив мужа одного с двумя детьми. Приехав с мужем и сыновьями в Томск, она не смогла долго выдержать разлуку с Германией и не приняла советский образ жизни. В результате – серьезное нервное расстройство. Фриц отвез жену на родину, в Шварцвальд, надеясь, что заботы ее сестры и привычная обстановка помогут справиться с недугом. Однако болезнь оказалась сильнее. Регину похоронили в ее родном городке Генгенбах (Gengenbach) в Шварцвальде[31].

Кто знает, может, женская интуиция Регины подсказала ей страшную судьбу ее мужа, и она не могла жить в СССР с вечным ожиданием ужасного конца? Но и жить вдали от мужа и детей для нее было непереносимо.

В сентябре того же года Фриц Нётер оказался в Москве в качестве почетного гостя специальной сессии Московского математического общества, посвященного памяти его великой сестры. Основной доклад на сессии о жизни и работах Эммы Нётер делал президент Общества, близкий друг покойной Павел Сергеевич Александров. Гостями сессии оказались и участники Международной топологической конференции, проходившей в те же дни в Москве. Многие из них лично знали Эмму и Фрица.

Может быть, желанием освободиться от печальных воспоминаний, развеяться и сбросить с себя груз тяжелых потерь можно объяснить роковой поступок Фрица, обернувшийся ему лишением свободы и, в конце концов, жизни. Речь идет о его легкомысленном решении участвовать в Международном математическом конгрессе, который в 1936 году проводился в столице Норвегии Осло.

Поездка на Международный математический конгресс оказалась безусловной тактической ошибкой. Но и пропусти Фриц этот злосчастный для него конгресс в Осло, вероятность выжить в СССР еврею из Германии в годы «больших чисток» оставалось небольшой. Главную стратегическую ошибку Фриц совершил тогда, когда принял предложение «Общества содействия немецким ученым заграницей». В оправдание ученого следует сказать, что других предложений, как покинуть ставшую смертельно опасной родную Германию, он мог и не дождаться: стран, желающих принять евреев из Германии, практически не осталось. Будущий первый президент государства Израиль Хаим Вейцман высказался о том времени так: «Мир разделился на два лагеря: на страны, не желающие иметь у себя евреев, и страны, не желающие впускать их в свою страну». 

Немецкий шпион еврейского происхождения 

Ни одного советского математика на конгресс в Осло власти СССР не пустили, но у Фрица сохранился его немецкий паспорт, а желание встретиться с друзьями-коллегами оказалось сильнее чувства осторожности, и он, не чуя опасности, отправился в северную скандинавскую страну на свой страх и риск.

Поездки за границу для советских людей всегда вызывали подозрение властей, но норвежская столица представлялась в то время вдвойне опасным местом, так как на беду Нётера именно там жил тогда Лев Давидович Троцкий – злейший враг всемогущего Сталина. Вряд ли Фриц Нётер представлял себе, какую опасность представляла для него самовольная поездка на Математический конгресс. Он еще недостаточно ясно осознал, в какой стране он искал защиту от гитлеровской диктатуры. И более информированные люди не могли предвидеть, что в СССР начинается эпоха «большого террора». Репрессии, последовавшие за убийством Кирова в 1934 году, показались Сталину недостаточными. Остался нетронутым его главный враг – Троцкий, который в 1936 году опубликовал очередную антисталинскую книгу «Преданная революция: что такое СССР и куда он идет?». Борьба с троцкистами стала главной заботой советского вождя и его преданных органов безопасности. Начиналась кровавая чистка рядов партии, которую в народе прозвали «ежовщина».

Не удивительно, что под подозрение чекистов попал немецкий математик, самовольно поехавший в город, где жил самый опасный политический противник сталинского режима. Целый год за профессором наблюдали, пытаясь выявить связи, затем 22 ноября 1937 года Фрица арестовали. Судебный процесс проходил в Новосибирске. Нётер был признан виновным в том, что, будучи членом террористической шпионской организации, основанной в Советском Союзе немецкими разведывательными службами, он по их заданию с 1934 года занимался шпионажем в пользу гитлеровской Германии и организаций актов саботажа на оборонных предприятиях СССР. В числе обвинений фигурировали и совсем фантастические: Фриц, якобы, должен был помочь немецким подводным лодкам пройти через устье Оби! Никого не озадачило, что Нётер – еврей, считающийся на родине злейшим врагом национал-социализма. Признавая под давлением следствия свою вину в подобных нелепых обвинениях, Фриц надеялся, что суд увидит всю из несуразность. Но этим надеждам не суждено было реализоваться.

Следствие продолжалось почти год: приговор был зачитан 23 октября 1938 года. Основанием для осуждения названы параграфы 6, 7, 8 и 11 знаменитой пятьдесят восьмой статьи Уголовного Кодекса Российской Федерации, находящиеся в главе «Преступления против государства» в разделе «Контрреволюционная деятельность». Стоит отметить, что все эти параграфы явно или со ссылкой на §2 статьи 58 предполагали в качестве меры наказания либо смертную казнь, либо объявление «врагом трудящихся» с лишением советского гражданства. О тюремном заключении упоминалось лишь вскользь и в самом конце. Исключение представлял шестой параграф, там эта последовательность изменена на противоположную: «Шпионаж, т.е. передача, раскрытие или предпринятый  с целью передачи сбор разведывательных материалов, чье содержание представляет особо важную государственную тайну, в пользу зарубежных государств, контрреволюционных организаций или частных лиц, влечет за собой лишение свободы на срок не менее трех лет, связанное с полной или частичной конфискацией имущества; в случаях, когда шпионаж приводит или мог бы привести к особо тяжелым последствиям для интересов СССР: высшая мера социальной защиты – расстрел или объявление «врагом трудящихся», связанное с лишением гражданства Советского Союза»[32].

Приговор оказался суров: 25 лет заключения с конфискацией имущества. Оставшихся без родителей Германа и Готфрида Нётер  в марте 1938 года просто выслали из СССР. То, что им невозможно вернуться в Германию, где они вместе с отцом  в том же году были лишены немецкого гражданства, никого не волновало. К счастью, у Германа и Готфрида нашлись родственники в Швеции, откуда молодых людей удалось переправить в США. Оба получили хорошее образование и стали в Америке известными учеными. Именно благодаря их усилиям и Перестройке Михаила Горбачева стали известны те факты о жизни и смерти Фрица Нётера, о которых мы ведем речь.

 

 

Фриц Нётер и Альберт Эйнштейн

 

Но то, что судьба сыновей Нётер сложится благополучно, никто тогда не мог знать. Альберт Эйнштейн, обеспокоенный известием об аресте профессора Нётера, не преминул походатайствовать и о его детях. В 1994 году опубликован русский перевод письма великого физика наркому иностранных дел М.М.Литвинову[33]. Письмо написано в апреле 1938 года, когда подследственный Фриц ждал вынесения приговора: 

Господину Народному Комиссару

Литвинову1

Москва, СССР

28 апреля 1938 г.

Глубокоуважаемый господин Литвинов!

Обращаясь к Вам с этим письмом, я выполняю тем самым свой долг человека в попытке спасти драгоценную человеческую жизнь. Речь идет о математике, профессоре Фрице Нетере, который в 1934 г. был назначен профессором Томского университета. 22 ноября 1937 г. он был арестован и препровожден в Новосибирск в связи с обвинением в шпионаже в пользу Германии. Два его сына были 20 марта 1938 г. высланы из России.

Я очень хорошо знаю Фрица Нетера как прекрасного математика и безукоризненного человека, не способного на какое-либо двурушничество. По моему убеждению, выдвинутое против него обвинение не может иметь под собой оснований. Моя просьба состоит в том, чтобы Правительство особенно обстоятельно расследовало его дело, дабы предотвратить несправедливость по отношению к исключительно достойному человеку, который посвятил всю свою жизнь напряженной и успешной работе. Если его невиновность подтвердится, я прошу Вас поспособствовать тому, чтобы и оба его сына смогли вернуться в Россию, чего они хотят более всего. Эти люди заслуживают особого к ним внимания.

С глубоким уважением

Профессор А. Эйнштейн[34] 

Как и следовало ожидать, просьба Эйнштейна осталась без внимания. Не удалась и попытка знаменитого Германа Вейля помочь Фрицу. В письме, написанном 3 октября 1939 года математику Н.И.Мусхелишвили, Вейль, тоже вынужденный эмигрировать из Германии, страшась за судьбу двух сыновей и жены-еврейки, просил  грузинского коллегу подключить к делу Фрица Нётера всемогущего Лаврентия Берию, которого Вейль назвал в письме Николаю Ивановичу «твой друг»[35].

 

Герман Вейль и Николай Мусхелишвили

 

Напрямую писать властям Вейль не решился, опасаясь еще больше навредить осужденному напоминанием о его связях с заграницей.

Продлись следствие еще хотя бы на несколько месяцев, кто знает, может, обвинительного приговора и вовсе бы не было. Ведь до радикального изменения советского политического курса оставались считанные месяцы. Уже весной 1939 года начались секретные советско-немецкие переговоры, в результате которых в августе того же года был заключен знаменитый Пакт Молотова-Риббентропа о ненападении. Через восемь дней началась Вторая мировая война, в начале которой Советский Союз и гитлеровская Германия выступали союзниками. Между двумя странами действовало соглашение об обмене заключенными, однако на Фрица Нётера эта процедура не распространялась: в 1938 году его и двух его сыновей лишили немецкого гражданства по закону от 14 июля 1933 года. По этому же закону перестали быть гражданами Рейха многие противники нацизма, среди них Альберт Эйнштейн и Томас Манн.

Фактических доказательств вины Фрица перед советской властью не было и не могло быть. В приговоре есть ссылка на показания самого обвиняемого, сделанные на предварительном следствии, а также протоколы очных ставок с другим обвиняемым, бывшим директором института Л.А.Вишневским. Когда пятьдесят лет спустя Пленум Верховного суда СССР вновь исследовал материалы дела, то было установлено, что все указанные протоколы подделаны. Не было на самом деле ни признания Фрица Нётера, ни показаний против него со стороны Вишневского. Допросы бывших сотрудников Фрица, выступавших в качестве свидетелей, однозначно говорят о лояльности Нётера советской власти, никаких антисоветских высказываний от него никто не слышал. Косвенным подтверждением этого служит и тот факт, что Фриц готовился принять советское гражданство.

Кроме того, и почвы для шпионажа у немецкого профессора не было: в Институте математики и механики Томского университета не велись работы по развитию каких-либо современных систем вооружения. К единственному баллистическому отделу, в котором исследовались хоть какие-то военные задачи, хоть и не связанные ни с каким секретным оружием, Нётер никого отношения не имел. К секретным работам допуска профессор не имел, ни в какие военные тайны посвящен не был.

Говорят, хотя это и не подтверждено имеющимися в распоряжении историков документами, что имя профессора стояло в утвержденном руководителем Имперского управления безопасности Р.Гейдрихом списке лиц, подлежащих немедленному аресту после захвата Германией территории СССР[36].

Но арестовать математика, отбывавшего наказание в знаменитом Орловском централе, гитлеровцы не успели – он раньше пал жертвой советской карательной системы. Ибо в глазах руководителей СССР математик, которого гитлеровцы считали предателем Третьего Рейха, принадлежал также к опаснейшим врагам Советского Союза. Так несчастный Фриц Нётер оказался врагом, а точнее, жертвой, двух могущественных диктатур: сталинской и гитлеровской. 

В Орловском централе 

Каторжная тюрьма в Орле с момента своего основания в 1840 году служила местом заточения политических заключенных. В годы сталинских репрессий там томились главные политические противники вождя: Христиан Раковский, Мария Спиридонова, Валентин Арнольд, Петр Петровский, Ольга Каменева и др. [37]. Отбывал там свой срок и Фриц Нётер.

 

Орловский централ в начале двадцатого века

 

Когда в конце лета 1941 года война с бывшим союзником, а теперь заклятым врагом – гитлеровской Германией – подкатила к городу Орлу, большая часть заключенных Орловского централа была этапирована в другие тюрьмы и лагеря, подальше от линии фронта. Но от наиболее опасных своих врагов Сталин решил избавиться немедленно. Он подписал специальное постановление высшего в то время государственного органа – Государственного комитета обороны за № ГКО-634сс от 6 сентября 1941 года, позволявшее Военной коллегии Верховного суда СССР осуждать людей и выносить им смертные приговоры. При этом даже возбуждать уголовное дело и проводить предварительное и судебное разбирательства не требовалось.

В отношении 157 орловских заключенных, в том числе и Фрица Нётера, смертный приговор был вынесен 8 сентября 1941 года. Военная коллегия под председательством В.В.Ульриха (члены Коллегии Д.Я.Кандыбин и В.В.Буканов) осудила заключенных по статье 58-10 (часть вторая) за антисоветскую агитацию и пропаганду, естественно, целым списком в отсутствие обвиняемых и без каких-либо доказательств их вины.

Расследование обстоятельств этого приговора проводила в 1988 году Главная военная прокуратура, действующая по решению Верховного суда СССР. Ее вывод однозначен: «приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 8 сентября 1941 года является необоснованным, противозаконным и противоправным ввиду отсутствия состава преступления осужденных и затем расстрелянных граждан».

Выяснилось, что список заключенных, подлежащих уничтожению, составлялся сотрудниками Первого специального отдела НКВД по особому указанию руководства и при непосредственном участии Кобулова. Как подтвердил М.И.Никольский, бывший начальник тюремного управления НКВД СССР, подписавший этот список, никакими материалами, свидетельствующими об антисоветской деятельности заключенных, тюремное управление НКВД СССР не располагало.

Сталин придавал операции по уничтожению своих противников такое большое значение, что не доверил расстрел заключенных местной тюремной администрации, как было обычно принято. Через день после вынесения приговора, в Орел прибыла оперативная группа из Москвы, чтобы выполнить спецзадание – расстрелять осужденных Военной Коллегией заключенных.

Как рассказывал на следствии бывший начальник Управления НКВД по Орловской области К.Ф.Фирсанов, приговоренные «препровождались в особую комнату, где специально подобранные лица из числа личного состава тюрьмы вкладывали в рот осужденному матерчатый кляп, завязывали его тряпкой, чтобы он не мог его вытолкнуть, и после этого объявляли о том, что он приговорен к высшей мере наказания -- расстрелу. После этого приговоренного под руки выводили во двор тюрьмы и сажали в крытую машину с пуленепробиваемыми бортами…».

Фирсанов упомянул даже такую деталь: «деревья, которые находились в лесу на месте захоронения, предварительно выкапывались с корнем, а после погребения расстрелянных возвращались на свои места».

Под одним из таких деревьев в редком орловском лесу и покоится тело Фрица Нётера, лишенного немецкого гражданства, но так и не ставшего гражданином СССР.

Сотрудники Управления НКВД не раз под видом грибников выезжали в те места, где были похоронены расстрелянные, чтобы убедиться, что замаскированные могилы не потревожены. Эти служебные «грибные инспекции» прекратились только 3 октября 1941 года, когда танковая армия Гудериана захватила Орел.

В Постановлении Верховного суда СССР № 308-88 от 22 декабря 1988 года говорится: «С учетом всех этих обстоятельств следует заявить, что Нётер был осужден безосновательно. В соответствии с пунктом 1 параграфа 18 Закона о Верховном суде СССР Верховный суд СССР постановляет: приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 23 октября 1938 года и от 8 сентября 1941 года в отношении Нётера Фрица Максимилиановича отменить и дальнейшее судопроизводство прекратить в связи с отсутствием состава преступления». Постановление подписано председателем Верховного суда СССР С.И.Гусевым.

На могиле Регины Нётер на католическом кладбище старинного городка Генгенбах, рядом с надгробной плитой с ее именем, которую Фриц своими руками установил в 1935 году, его сыновья поставили новый памятный знак: камень, на котором каждый может прочитать такую надпись:  

«В память

профессора доктора Фрица Александра Нётера

7 октября 1884 Эрланген – 10 сентября 1941 Орел

Железный Крест 1914-18

ЖЕРТВА ДВУХ ДИКТАТУР

1934 – изгнан из Германии из-за расы

1938 – в Советском Союзе обвинен и осужден

1941 – казнен

1988 – объявлен невиновным» 

Весть о посмертной полной реабилитации Фрица Нётера сообщил сыну расстрелянного профессора Герману первый секретарь посольства СССР в США Андрей Парастаев. В письме от 12 мая 1989 года советский чиновник выразил формальные соболезнования, подчеркнув, что никакими словами нельзя уменьшить боль от потери близкого человека. Но для детей Фрица стало, по крайней мере, ясно, как и где закончил свой жизненный путь их отец, попавший, как зернышко, меж тяжелых жерновов двух самых безжалостных диктатур кровавого двадцатого века.


Примечания

[1] См., например, Stude Jürgen. Geschichte der Juden in Bruchsal. Veröffentlichungen zur Geschichte der Stadt Bruchsal. Bd. 23, Verlag Regionalkultur, Ubstadt-Weiher 2007.

[2] Данные взяты из книги Dick Auguste. Emmy Noether. 1882-1935. Birkhäuser Verlag. Boston, Basel, Stuttgart 1980. Это дополненный автором английский перевод первого издания книги  Dick Auguste. Emmy Noether. 1882-1935. Birkhäuser Verlag. Basel 1970. В первом издании сведения о фамилии Неттер отсутствуют. В этой книге «Эдикт о евреях» называется «Эдиктом толерантности» («Toleranzedikt»), хотя в другой исторической литературе этот термин применяется к другим законодательным актам.

[3] См. мою статью Беркович Евгений. Сага о Прингсхаймах. Альманах «Еврейская Старина», №2(55) 2008.

[4] См., например, статью Berry Collin. The Nobel scientists and the origins of scientific achievement. British Journal of Sociology. Vol. 32, Nr. 3 1981 и книгу Feuer Lewis. The scientific intellectual. The Psychological & Sociological Origins of Modern Science. Basic Books, Inc., Publishers. New York, London 1963.

[5] O’Conner J.J , Robertson E.F.. Max Noether. The MacTutor History of Mathematics archive, School of Mathematics and Statistics University of St. Andrews, Scotland.

[6] О Клебше см. мою статью Беркович Евгений «Альфред Клебши  и его школа». «Заметки по еврейской истории», №10 (113) 2009 год (в печати).

[7] Беркович Евгений. Год математики и уроки истории. «Заметки по еврейской истории», №10(101) 2008.

[8] См. уже упомянутую статью Беркович Евгений. Сага о Прингсхаймах. «Еврейская Старина», №2(55) 2008.

[9] Беркович Евгений. Год математики и уроки истории. «Заметки по еврейской истории», №10(101) 2008.

[10] Klein Felix. Vergleichende Betrachtungen über neuere geometrische Forschungen. Math. Ann., V. 43, Nr. 1, S. 63-100.

[11] Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, S.270

[12] C. S. Fisher, "The Death of a Mathematical Theory," Archive for History of Exact Sciences, 1966, S.137-159

[13] Klein Felix, Lectures on the Icosahedron and the Solution of Equations of the Fifth Degree, trans. G. G. Morrice, 2nd ed. (London: Kegan Paul, 1913), pp. viii-ix.

[14] Письмо автору из Государственного архива города Эрланген от 29 декабря 2008 года, подписанное архивариусом Ренатой Вюншман (Renate Wünschmann). Будучи уже смертельно больным, Макс обязал и свою дочь Эмму последовать его примеру и сменить религию. Согласно упомянутому письму из эрлангенского архива, ее переход в христианство датирован 29 декабря 1920 года. Я благодарен Виктору Фишману за любезное указание на факт крещения Макса и Эммы Нётер. Перу Виктора Фишмана принадлежит художественно-научный роман "Формула жизни", второе издание которого публикуется в "Заметках по еврейской истории", начиная с №1(104) 2009. По словам автора романа, текст основан на подлинных документах, но сами документы у него, к сожалению, не сохранились. 

[15] Richard Honig (1890-1981) – профессор юридического права в Гёттингене, эмигрировал в 1933 году в Стамбул.

[16] Curt Werner Bondy (1894-1972) – профессор социальной психологии в Гёттингене, после увольнения в 1933 году работал с Мартином Бубером во Франкфурте в организации по оказанию помощи евреям, после Хрустальной ночи попал в концлагерь Бухенвальд, потом эмигрировал в Англию, потом в США.

[17] Независимая социал-демократическая партия Германии (Unabhängige Sozialdemokratische Partei Deutschlands -USPD) – в период с 1917 по 1922 годы – одна из массовых политических партий. После 1922 года потеряла большую часть членов и не была представлена в парламенте. Окончательно распущена в 1931 году.

[18] Социал-демократическая партия Германии (Sozialdemokratische Partei Deutschlands - SPD) – одна из старейших политических партий, представленных в парламенте.

[19] Emil Julius Gumbel (1891-1966) – немецкий математик-статистик и политический публицист. По требованию национал-социалистически настроенных студентов был уволен из Гейдельбергского университета в 1932 году еще до прихода нацистов к власти. Имя Гумбеля стояло в первом списке лишаемых немецкого гражданства по нацистскому закону от 14 июля 1933 года.

[20] Из некролога, написанного П.С.Александровым. Цитируется по книге Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, S.59

[21] Цит. по работе Schappacher Norbert: Das Mathematische Institut der Universität Göttingen. 1929 – 1950; in: Becker, Dahms, Wegeler (Hrsg.), Die Universität Göttingen unter dem Nationalsozialismus, München (K.G. Saur) 1998

[22] Pinl Max und Furtmüller Lux, Mathematicians under Hitler, Leo Baeck Year Book. XVIII, p. 133. По некоторым сведениям, этим студентом в форме СА являлся друг Освальда Тайхмюллера Эрнст Витт (Ernst Witt) – см. книгу Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, S.60

[23] Рид Констанс. Гильберт. Изд. «Наука», Москва 1977.

[24] Kaufmann Wilhelm. The Germans in the American Civil War. With a biographical directory. Carlisle, PA. John Kallmann, 1999.

[25] Цитируется по работе Schlote K.-H. Fritz Noether – Opfer zweier Diktaturen.  NTM-Schriftenreihe. Gesch. Naturw., Techn., Med. 28, Leipzig 1991.

[26] Там же, стр. 35.

[27] О Теодоре Лессинге смотри мою работу Беркович Евгений. Теодор Лессинг - пророк и жертва. В книге Евгений «Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста». Изд. «Янус-К», М. 2003.

[28] В книге Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003 говорится об эмиграции в 1933 году (стр. 61), что, по-видимому, является ошибкой (см. книгу Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler. Deutsche Mathematiker Vereinigung. Braunschweig/Wiesbaden 1998, S. 296)

[29] Данные приводятся по книге Unger Corina. Reise ohne Wiederkehr? Primus Verlag. Darmstadt 2009.

[30] См., например, Tobies Renate. Biographisches Lexikon in Mathematik promovierter Personen. Algorismus, Studien zur Geschichte der Mathematik und der Naturwissenschaften, hrsg. v. Menso Folkerts, Heft 58. Dr. Erwin

Rauner Verlag: Augsburg 2006.

[31] В работе Schlote K.-H. Fritz Noether – Opfer zweier Diktaturen.  NTM-Schriftenreihe. Gesch. Naturw., Techn., Med. 28, Leipzig 1991 говорится о городе «Gegenbach im Schwarzwald». Это, скорее всего, ошибка, так как населенного пункта с именем Gegenbach в Шварцвальде нет (письмо автору сотрудника государственного архива во Фрайбурге Рееса (Rees) 11 мая 2009 года).

[32] Уголовный Кодекс Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) от 22 ноября 1926 года с изменениями от 1 августа 1930 года.

[33] М. М. Литвинов (1876-1951) — советский дипломат. В 1930-1939 гг. — Народный Комиссар иностранных дел, в 1941-1943 гг. — заместитель министра иностранных дел, посол СССР в США.

[34] Письмо Альберта Эйнштейна М.М.Литвинову в защиту проф. Ф.Нетера. 28 апреля 1938 (а также письма в защиту физиков Ф.Хоутерманса и А.Вайссберга). Публ. и пред. В.Я.Френкеля. Пер. Л.В.Славгородской и В.Я.Френкеля // Звезда, 1994, №12, с.187-193.

[35] Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler. Deutsche Mathematiker Vereinigung. Braunschweig/Wiesbaden 1998, S. 121

[36] См., например, книгу Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, стр. 62.

[37] Егор Щекотихин. Орловская битва - два года: факты, статистика, анализ. В 2-х кн. - Орел: Издатель Александр Воробьев, 2006. Книга первая - 696с. Книга вторая - 744 с.

***

Непосредственное продолжение темы см. в статье

Евгений Беркович, Борис Шайн. Одиссея Фрица Нётера. Послесловие
 

Другие работы Евгения Берковича по истории науки:

Год математики и уроки истории

Антисемитизм высоколобых

«Вы уволены, господин профессор!»

Наука "юденфрай

«Если еврей пишет по-немецки, он лжет!»

Гипотеза Ферма и казус Радзиховского

Дело Феликса Бернштейна, или Теория анти-относительности

Символы Ландау. Часть первая

Символы Ландау. Часть вторая

Похвала точности, или О нетривиальности тривиального

Альфред Клебш и его школа

Сага о Прингсхаймах. Часть первая

Феликс Клейн и его команда

Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры

Одиссея одной династии. Триптих

 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 11787




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Starina/Nomer2/Berkovich1.php - to PDF file

Комментарии:

Maler Natan
Haifa, Israel - at 2009-09-05 06:46:14 EDT
И зная всё выше сказанное! Спросите еврея где он предпочитает проживать жизнь. Ну конечно в России и Германии. Авантюристы уехали в Америку, а торгаши в Израиль. Вношу свой посильный вклад в "Еврейский вопрос". Мой сайт "Масон радио" http://mason.rpod.ru/ и http://mason-company.rpod.ru/ В SkyPE Natan99.
Элла
- at 2009-06-13 11:02:36 EDT
Описанная схема появления ученых в еврейских семьях не должна вводить читателя в грех упрощения. Проблема эта далеко не простая, и не случайно над ней размышляют серьезные социологи и историки[4]. Богатых людей в Германии всегда было немало, но далеко не из каждой обеспеченной семьи выходили ученые. Конечно, и не все дети из разбогатевших еврейских семей становились учеными. Однако непропорционально высокий процент профессоров-евреев (среди математиков, например, в 1900 их было 20%, а в 1930 году – 29%) или евреев - нобелевских лауреатов (в 2004 году 26% всех лауреатов – евреи) невозможно объяснить простой случайностью. Здесь играют роль множество факторов, не последнее место среди них занимает еврейская традиция воспитания и обучения детей, но дело далеко не в ней одной. Я надеюсь специально вернуться к этой проблеме, чтобы обсудить ее более подробно.

А не кажется ли Вам, что это - феномен поколения, оказавшегося в процессе ассимиляции "между двух культур"? Это очень расширяет кругозор и размывает запреты, т.е. с одной стороны очень способствует творческой деятельности, с другой - нарушению законов и политическому радикализму. См. "Пятеро" Жаботинского.

Соня Вассерман
Иерусалим, - at 2009-06-09 04:17:14 EDT
Не в обиду прекрасному литератору Фишману (http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer1/VFishman1.php), но иногда точные документальные ссылки, точный анализ истории производят более сильное впечатление, чем любая литературная фантазия, основанная на исторических фактах.


Анна
- at 2009-06-08 17:23:07 EDT
Судьба Фрица Нётер, конечно, удивительна, хотя и не уникальна: я знала нескольких немецких евреев, бежавших от Гитлера в СССР, а потом их, как и Фрица, судили как немецких шпионов. Но выбора у многих не было, а главное - не сразу пришло чувство опасности. Вот возня со своими правами, действительно, наивна и опасна. Когда у диктатуры чего-то просишь, можно не только ничего не получить, но все потерять. Интересно все же: учит ли чему-нибудь и кого-нибудь прошлое? Или опять на те же грабли придется наступать?