Время Великого Завистника
Иногда он
боялся, что зависть пройдет –
ведь,
кроме зависти, у него в душе была только скука,
а от
скуки недолго и умереть.
В. Каверин
I
Если ценности дарят, то дарят чужие –
Ничего своего у них ценного нет.
А. Городницкий
Несколько лет назад родственники мне по видаку показали одну немецкую комедию. Говорили, что очень смешно, но мне она показалась скорее жутковатой. Кто в кино разбирается - наверняка узнает сюжет:
Убегают из ракового корпуса два стопроцентно обреченных индивида, которым, не помню, не то неделю, не то месяц осталось жить. Терять им нечего, они угоняют первую попавшуюся машину, а она оказывается принадлежащей мафии, и в багажнике – миллион. На них, конечно, тут же начинается охота, но узнав, что имеет дело с обреченными, главарь мафии меняет гнев на милость и великодушно дарит им украденные денежки, полиция тоже в положение входит – гуляй, рванина! И вот, они могут все, что хотят. Чего же они захотели?
Один – отыметь непременно двух дамочек зараз… И не то чтобы был у него уже на сексуальной почве богатый опыт… ничего подобного. Просто видел в кино… Второй, оказывается, когда-то услыхал в новостях про американскую звезду то ли джаза, то ли чего еще, которая мамаше своей белый «Кадиллак» подарила. И вот он с торжеством пригоняет точно такое же диво на двор к своей бедной старенькой маме, которая, как выясняется, и прав-то водительских не имела в жизни никогда.
Могут все, что хотят, но вот хотеть-то, оказывается, не могут. Своих желаний у них нету, все только подслушанное, подсмотренное, заимствованное у других. Не стремится первый к близости с любимой женщиной, а только к подражанию каким-то гламурным образцам. Не интересуется второй, нужна ли мамаше машина, он же не ее хочет порадовать, а звезде американской нос утереть.
Как правильно отметил Карл Маркс в своем «Капитале», товарную стоимость может приобрести лишь нечто, имеющее стоимость потребительную, т.е. способное удовлетворить некоторую потребность: хлеб нужен для поддержания обмена веществ, одеяло – для поддержания температурного баланса и т.п. Но в нашем случае материальные ценности как бы «дематериализуются». Не ради физического наслаждения нанимают тут проституток, и машину приобретают не для ускоренного перемещения в пространстве. Удовлетворяется потребность чисто духовная, а именно – повышение самооценки путем присвоения элементов чужого имиджа.
По этому же, кстати, принципу работает реклама. Помню, искала я раз подходящую программу для мобильника, так вот, соответствующая фирма (у которой я ее нашла, но прежде два десятка лавок оббегала, чтобы выяснить, что нужная мне программа есть, и кто именно ее предлагает) раз с полсотни на дню по телевизору крутила ролики, не содержавшие ровно никакой информации о товаре. Ни словечка о том, как хорошо он удовлетворяет мои коммуникационные потребности, а все про то, какой хорошей, приобретя его, стану я сама. Потому что на всем белом свете нет другого такого модерного, такого совершенного, такого замечательного мобильника, и все достойные люди пользуются именно им. Этот тон в рекламе преобладает, значит, он срабатывает. Отсюда – два вывода:
1) Вопреки всем причитаниям о «низменном материализме» и ныне, как во все времена, «быть» человеку важнее, чем «иметь».
2) Но «бытие» его оказывается каким-то призрачным, нереальным, заимствованным неизвестно у кого.
II
Я, Вань, такую же хочу!
В.
Высоцкий
Вообще-то подражание, стремление уподобиться другому человеку – вещь вполне нормальная, не будь ее – и учиться бы мы не могли. Вопрос лишь в том – в чем именно уподобляться и для чего нужно такое уподобление. В кайзеровской Германии носитель усов «под Вильгельма» демонстрировал свои политические взгляды, принадлежность к определенной группировке. И гордился он не усами как таковыми – он гордился групповой солидарностью, системой ценностей, которой был привержен. Обладание белым «Кадиллаком», напротив, никого и ни к чему не обязывает.
Честолюбивое стремление ученика превзойти учителя – мотор развития всякого искусства: от йоги до карманного воровства включительно. Но даже карманнику его победа стоит серьезной работы над собой и обеспечивает ему почет и уважение родимой шайки. Через телевизор такие вещи не передаются.
Короче говоря, стремление героев фильма подражать незнакомым телеперсонажам не может быть ни стремлением присоединиться к некоторому реальному сообществу, ни «белой», творческой завистью. Человек, на которого рассчитана реклама, одинок и к самосовершенствованию не склонен. Цель его – идентифицировать себя с кем-то, кто как-то чего-то достиг, будь то в науке, бизнесе, хард-роке или групповом сексе – не важно! На достижение успеха он не рассчитывает, он претендует лишь на сопереживание успеха.
Именно к этой цели направлены героические усилия моей знаменитой тезки – Эллочки-Людоедки. Заметьте – она добровольно отказывается от возможности собственного творчества в области, в которой оно всегда было доступно дамам и обществом востребовано: в области создания собственного гардероба, своего единственного и неповторимого имиджа. Цель - не усиление своей привлекательности для мужчин, с которыми она реально дело имеет, а идентификация с заокеанской Вандербильдихой, вызывающей чьи-то восторги где-то там, в глянцевых модных журналах. Не узревши «соперницу» в мехах, ни в жисть не стала бы она драных котов размалевывать акварельными красками.
Белый «Кадиллак», экзотический секс, «зеленый барс» вожделенны не сами по себе, но лишь поскольку ими прельщаются и обладают другие. Венцом таких устремлений является ситуация, описанная Достоевским в «Вечном муже»: герой не в силах сам полюбить женщину, он может лишь «присоединяться» к другому мужчине, испытывающему к ней соответствующие чувства, т.е. не может жениться иначе как на женщине, имеющей любовника, либо готовящейся его заиметь. Ситуация его ужасна, ибо соперник, унижая его достоинство, вызывает в нем неприязнь, но с другой стороны, тот же соперник служит для него образцом для подражания, вызывающим уважение (если не восхищение!), и обойтись без него невозможно. Типичный герой Достоевского: «униженный и оскорбленный» страдалец, ненавидящий своего «унизителя и оскорбителя», но ни дня, ни часу неспособный прожить без него. Достоевский-то хорошо понимает, что стратегия его героя преследует взаимоисключающие цели, что более чем глупо знакомить девицу, на которой собрался жениться, с опытным ловеласом¸ но вот понимает ли это сам герой? Похоже, что нет, и что суждено ему весь век прожить обиженным, виня во всем проклятых развратниц и бессовестных соблазнителей.
Потому что… ну вот, представьте себе на минутку, что какой-нибудь психоаналитик раскроет ему глаза, и поймет он, что ничьей вины тут нету, даже его собственной, строго говоря, нет вины. А просто такое уж он жалкое существо, что собственной любовью женщину любить неспособен, только подражая, только у другого заимствуя… Так и психушкой кончить недолго, ежели не вовсе повеситься. Понятно, что на пути осознания данного факта встанут горой все, какие ни есть, механизмы психологической защиты и в самые глубокие тайники подсознания загонят малейший проблеск постижения.
Нездоровое стремление идентифицировать себя, «слиться» с другим человеком, либо в нем растворяясь, либо поглощая его, психоаналитикам известно давно. По их теории является оно как бы возвращением к состоянию плода, составляющего одно целое с вынашивающим организмом, эдакий подспудный, подсознательный вопль: «Мама, роди меня обратно!». Возможны два варианта выражения этого комплекса, в зависимости от того, восхищение или ненависть окажется преобладающим в отношении соперника/эталона.
III
Люблю… ненавижу,
И все же люблю!
Ю. Ким
1) Если преобладает ненависть - синдром Сальери. (Знаю, что на самом-то деле исторический Сальери ничего такого не делал, но я имею в виду только и исключительно литературного героя – персонажа пушкинской трагедии). Идентифицируя себя с успехом Моцарта, придумываем теорию, что ему этот успех принадлежит не по праву: политически неграмотный, морально неустойчивый… и т.д., и т.п. По справедливости этот успех должен принадлежать мне. К примеру, во все времена все кочевники были твердо убеждены в своем праве на владение плодами труда оседлых, а где-то в 19 веке возникли у некоторых первобытных народов т.н. «карго-культы», смысл которых сводился к претензии на соблазнительные материальные блага, что белые из-за моря привезли. Думаю, и Эллочку-Людоедку нетрудно было бы убедить, что Вандербильдиха переигрывает ее благодаря беззаконному присвоению прибавочной стоимости, и поднять на борьбу за правое дело пролетариев всех стран. Виртуально сливаясь с объектом зависти, я как бы поглощаю его, он исчезает, я занимаю его место... ну, а при удобном случае процесс из виртуальной плоскости переходит в физическую.
2) Если преобладает восхищение - Стокгольмский синдром. Самый лучший пример: эссе Цветаевой про Пушкина и Пугачева. Пушкин, прекрасно зная, каков был на самом деле Пугачев, в «Капитанской дочке» изобразил его иначе: «…собирательный разбойник, людоед, чумак, бес, «добрый молодец», серый волк всех сказок... и снов, но разбойник, людоед, серый волк — кого-то полюбивший, всех загубивший, одного — полюбивший, и этот один, в лице Гринева — мы». (http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/prose/pugachev.html). Это наблюдение Цветаевой – совершенно верное. Только вот ошибается она, приписывая Пушкину неприятие выбора Гринёва. Для Пушкина-то этот выбор – единственно возможный. Именно из-за притягательности самоидентификации с «торжествующей завистью», не по праву берущей чужое (не случайно именно «самозванцем» именует Пушкин Пугачева чаще всего), тем более, когда тебе, одному из всех окружающих, пожаловано право такой самоидентификации, подвиг истинный - устоять, не уподобиться, ответить: «…жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину». Злодей – возвышенный, опоэтизированный – вот именно за то, что злодей, и любимый – за то, что меня, именно меня, в отличие от всякой там прочей шушеры, заметил, избрал и приблизил… У Пушкина такой порыв описан совсем в другом месте, в «Дубровском»: хамство псаря Парамошки, искренне восхищенного властью и самодурством барина Троекурова. Виртуально сливаясь с объектом зависти, я как бы растворяюсь в нем, исчезаю, живу вместе с ним его жизнью на столь для меня вожделенном его месте.
Простодушный псарь Парамошка – крепостной, дворовый человек, ему и в голову не придет обижаться, что барин его пинает сапогом в рожу. Наоборот - он причину для гордости видит в том, что его барин кого угодно может в рожу пнуть, и ему, Парамошке, дозволяет, пусть хоть и виртуально, присоединяться к его чувству превосходства над соседями. Цветаева Марина Ивановна уже не думает, что Пугачев выше ее по праву рождения. Она открыто сознается, что всему причиной ее собственные психологические потребности: ей хочется быть избранной злодеем, его властью быть возвышенной над людьми, которых он унижает. Но у нее вся драма разыгрывается в области чисто поэтической, где социологии и политике места нет.
Сегодня наиболее заметная область распространения Стокгольмского синдрома – именно политика, причем, большинству его носителей до интеллектуальной честности Марины Ивановны – как пешком до Луны. Не забывайте: злодея любят именно за то, что он – злодей. За то, что подавляет, унижает и порабощает… Не думайте, что всеевропейская солидарность с арабами против Израиля на одной нефти держится. У Гитлера не было нефти, а ведь как любили его интеллектуалы (хотя сейчас ох как не любят об этом вспоминать!), а уж любви своей к Сталину или Мао никогда не стеснялись, хотя первый нефтью не торговал, а второй и не обладал вовсе.
Эти самые интеллектуалы по десять раз на дню совершенно искренне распинаются в своей верности идеалам свободы и демократии, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что понимают они их несколько своеобразно.
IV
Если ошибаюсь, пусть папы и мамы меня поправят, но сдается мне, что нынешняя детская литература сильно отличается от той, которую в детстве читала я. Тогда со всех сторон слышались рекомендации, поскорей вырасти и приступить ко всяким интересным, важным и почетным делам. Я это не к тому, чтобы анализировать думы и чаянья нынешних малолеток, ибо детскую литературу создают, как известно, взрослые. Так вот, именно взрослым их взрослое состояние представляется теперь, похоже, куда менее привлекательным. Теперь они с душераздирающими вздохами просят у кассирши «до детства плацкартный билет»…
Стоит за этим идеология очень старая, ее еще римляне помнят, называется «гедонизм» и формулируется очень несложно: Живем один раз, время нам отпущено ограниченное, и очень бы желательно так исхитриться, чтобы побольше этого ограниченного времени приходилось на те моменты, когда нам хорошо. Сама по себе мысль, безусловно, здравая. Осталось только уточнить, что такое хорошо и что такое плохо. Бехивиористская психология утверждает: «Человек стремится к наслаждению и избегает боли». Проще сказать: хорошо – это когда я приятные ощущения ощущаю, а плохо – когда неприятные. Конечно, даже самый глупый идеолог понимает, что, вовсе не напрягаясь, жизнь не прожить, но можно организовать ее таким образом, чтобы при всяком удобном случае напряжение было минимальным.
Из списка положительных эмоций гедониста можно, таким образом, заранее исключить радость творчества, радость открытия, радость победы, ибо для всего этого надобно напрягаться, а он живет по линии наименьшего сопротивления. И больше всего на свете не любит делать выбор. Во-первых, потому что это напрягает, а во-вторых, потому что, выбирая что-то одно, упускаешь что-то другое, которое тоже способно доставить наслаждение.
Чтобы создать семью, надо перестать менять партнеров. Чтобы овладеть профессией, придется выбрать одно из многих возможных мест учебы, а потом и работы. А ежели еще ненароком жену разлюбишь, соседка понравится… Или на своем факультете трудно станет и скучно, захочется на соседний перескочить…
…Стремясь ни единой минуточки наслаждений не упустить, теряют наши герои годы и десятилетия. Рассуждая о краткости жизни, ведут себя так, будто в их распоряжении бесконечное время, будто в их власти все перепробовать, все приятности испытать, а в результате… Оглядитесь вокруг: бродят унылые подростки пенсионного возраста, что никем не стали, ничего не успели. И удовольствия-то все им приелись давно, и заедает смертная скука. Только и остается, что тоску вином заливать, наркотиками зашарахивать да скулить о детстве – золотом времени, когда все решали за них.
Так как же могут они не стремиться поставить над собою тирана, чтоб все решал за них, одновременно, с воплем и рыданием великим, упрекая его в самодурстве и жестокости? Причем, случайно освободившись, они тотчас же бросаются искать себе нового.
Как «вечный муж», страдая от измен своей супруги, не подозревает, что именно за них-то он и любит ее, так современные «либералы» не догадываются, что собственная недееспособность неудержимо влечет их к тирании. Правда, не ко всякой, а с разбором. Какой-нибудь там Пиночет или Франко, жестоко подавляющий анархию, чтобы защитить нормального гражданина, живущего трудами рук своих, для них – враг номер один. Любимый и желанный только тот, кто обещает рай земной и каждого водить за ручку. Председателю Мао, прозревавшему светлое будущее, легко прощали тысячи и миллионы невинных жертв, а преемников его, свернувших на путь презренного капитализма, с пеной у рта упрекают за пару-другую бунтующих студентов.
Стало быть, любим мы тиранов именно за то, что губят миллионами, но при этом нелицемерно отрицаем за ними всякую кровожадность. Например, беглецов из СССР, что про сталинские благодеяния рассказывают, к суду привлекаем за клевету. А если уж отрицать никак невозможно, все равно, преступники не виноваты – их к этому вынудили бессовестные жертвы! Оно и логично: если постоянное виртуальное присвоение чужого успеха почитается явлением нормальным, как же зависть не счесть естественным оправданием беззакония?
Если у европейца есть квартира, машина и банковский счет, а у африканца ничего такого нету, значит – европеец все это у африканца украл. Не потому, что его на этом когда-нибудь за руку поймали, наоборот – избавившись от колоний, стала Европа даже быстрее богатеть, но раз от сравнения с тобой у меня комплекс неполноценности возникает, ты, значит, виноват - и дело с концом.
В том, что арабский подросток во французской школе вместо учебы валяет дурака, виновато, разумеется, французское начальство, не проявившее должной чуткости (хотя его китайский или индийский сверстник и без чуткости умудряется быть отличником!), соответственно, и работу находит разве что типа "хватай больше – кидай дальше!", и как же после этого смеет бездушная полиция мешать ему торговать наркотиками или со стройки воровать материалы?
Ну и, конечно, совершенно невозможно не посочувствовать палестинским террористам-самоубийцам. У еврея-то мало что страна своя есть, цивилизация и уровень жизни, у него еще и история записана на четыре тысячи лет назад. Да как же такое вытерпеть и не удавиться?!
Надо сказать, что с Израилем нашим «свободолюбцам» просто-таки повезло, поскольку евреи, как всем известно, всегда были сами во всем виноваты перед своими убийцами. Однако как свидетельствует опыт, не всегда удобно начать с них или ими ограничиться. И потому может случиться, что какой-нибудь Оглоблин Прон, сегодня героически национализирующий хутор Снегиных, завтра сам падет первой жертвой раскулачивания. А какая-нибудь Евгения Гинзбург, раскулачивание горячо одобрявшая, отправится в тридцать седьмом на Колыму. А посадивший ее Ежов со товарищи… ну, в общем, далее по списку.
Выбор жертвы зависит практически только от вкусов и желаний фюрера, но выбрать какую-то всегда он обязан. Был в гитлеровской Германии звонкий лозунг: «Ты – ничто, а твой народ – все». Над ним еще, помнится, в «Обыкновенном фашизме» иронизировал М. Ромм: как же может быть «всем» народ, состоящий из одних ничтожеств? Но иронизировал, между прочим, он зря. В нацистской терминологии «народ» - это много-много людей, каждый из которых пуст и наполняет себя путем самоидентификации с одним и тем же фюрером - воплощением самых заветных чаяний всех на свете завистников, ибо ему дозволено все отнять у всякого, у кого найдется, что отнимать. В том-то и заключается их «все», больше ничего за душой у них нету. Образ фюрера – это святое, следовательно, совершенно необходим ему кто-то, кто во всем будет виноват, иначе народ не поймет, обидится, плюнет и пойдет искать себе другого фюрера.
Это именно тот настрой, что именуется ныне в России «державностью». Миллионы людей оплакивают утраченное духовное сокровище: возможность самоидентификации с товарищем Сталиным. И не мешает им нисколечки информация про всякий там ГУЛаГ, ибо не вопреки, а благодаря своему зверскому самодурству барин для Парамошки – все, а без барина он – ничто. Хотя самодурство это в любую минуту может обрушиться и на них, но… в это они не верят.
И не поверят до последней минуты. Они и на Лубянке будут твердить о своей преданности советской власти, и в лагере утешаться тем, что «лес рубят – щепки летят», и у стенки кричать: «Да здравствует Сталин!». Всю жизнь, не за страх, а за совесть, будут отстаивать интересы своих палачей, во всем виня своих актуальных и потенциальных союзников. Вот вам «Стокгольмский синдром» во всей своей красе!
Не грехом, а
заслугой своей считают «прогрессивные» европейцы, что «кинули» они
ближневосточных христиан, что отказываются защищать от преследований
мусульманских борцов за свободу – тех же турчанок, выступающих за права женщин
в Германии. Ааян Хирси Али – соавтор небезызвестного
Тео Ван Гога - вынуждена была уехать в Америку, ибо голландская полиция
охранять ее не хотела. Да, кстати, и фильм, из-за которого весь сыр-бор
загорелся, после убийства режиссера на фестивале так и не осмелились показать.
Одним словом, добродетелью объявили предательство (коим, к вящему
сожалению Марины Ивановны, так и не соблазнился этот примитивный Гринёв!).
V
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман.
А.С. Пушкин
В «Жизни и судьбе» В. Гроссмана упоминаются «… рассуждения некоторых мыслящих, интеллигентных евреев о том, что убийство евреев необходимо для счастья человечества и что они, сознав это, готовы вести на убойные пункты своих собственных детей…». Честно говоря, прочтя это в первый раз, я не могла поверить. Теперь убедилась: да – такие есть. Есть они и сегодня, я читала их рассуждения, знаю их имена. Прежде всего потому, что их взахлеб рекламирует вся мировая пресса: Йоси Бейлин, Моше Циммерманн, Илан Паппе, Дмитрий Хмельницкий, Израэль Шамир, Ноэм Хомский… Все как один интеллигентные, а некоторые даже и мыслящие… так в чем причина?
Гроссман говорит: «тоталитаризм», и, по большому счету, я с ним согласна, только с поправкой на то, что тоталитаризм не с неба валится. Предпосылки его вызревают в недрах даже самого, что ни на есть, демократического, толерантного общества, причем, как точно отметила Ханна Арендт, прежде всего именно в интеллектуальных кругах.
Интеллектуал – это вам не примитив из кинокомедии, блестящей тачкой не соблазнится. Ему кафедры подавай, институты, премии, индекс цитирования… За это все он и борется, а иногда даже и побеждает. И при каждой очередной победе становится, как водится, мишенью завистников, которым все средства хороши, лишь бы отнять «не по справедливости» полученные регалии. Им вообще-то безразлично, за что цепляться: если твое открытие результат интуитивного озарения, ты – лодырь и человек несерьезный, если, наоборот, изо всех сил вкалывал – значит, бездарь тупая, и т. д., и т. п… Принадлежность везунчика к «некоренной национальности» для них, понятное дело – подарок, а, следовательно, самому везунчику всерьез усложняет жизнь.
Хорошо, если он, везунчик, какой-нибудь Исраэль Ауман, ортодоксальный иудей, для которого принадлежность к еврейскому народу связана с какими-то положительными эмоциями, с ценностями, что близки и дороги ему. Это неприятности уравновешивает. А если нет? Если он с детства воспитан в убеждении, что на самом-то деле он «такой же как все» (хотя «все»-то и сами разные!), и только вредные антисемиты нарочно, чтобы подгадить, на его голову выдумали какую-то пятую графу? Вот, к примеру, Марк Блох признавался открыто и честно, что о еврействе своем вспоминает только перед лицом антисемита. Представляете, какое удовольствие было ему это вспоминать!..
Короче говоря, очень многим из этих самых интеллектуалов их еврейство действительно мешает жить. Так трудно ли им поверить, что «мировое еврейство» тем же манером мешает жить всему человечеству? Трудно ли, при их-то интеллекте, навыдумывать глубокомысленных сентенций про «соль земли», которая вкусна только в супе, тогда как на самом деле им просто неприятно, когда рядом ошивается какой-нибудь бестактный единоплеменник, одним только присутствием своим уже напоминающий им и окружающим то, что столь страстно мечтают они изгладить и из своей, и из чужой памяти? И как же хочется сбросить с себя эти вериги, как естественно идентифицировать себя с теми, у кого нет и никогда не бывало таких проблем!
Порыв, стало быть, - искренний. Спонтанный порыв. Но с другой стороны - как же щедро он награждается! Разве стала бы всемирно известная Neue Züricher Zeitung какого-то историка из провинциального университета регулярно публиковать, если бы не был он Моше Циммерманном? Разве стали бы европейские «неправительственные организации», финансируемые из Брюсселя, все свои фонды напрягать ради какого-то новосибирско-израильского еврея, если бы не оказался он случайно Исраэлем Шамиром? Разве смогла бы уже вторым изданием выйти отнюдь не в детективном и не в эротическом жанре написанная книга Дмитрия Хмельницкого, если б спонсоры не нашлись? И вот вопрос – зачем им это нужно?
Приглядимся к "синдрому Сальери" (еще раз повторяю, что имею в виду только и исключительно героев пушкинской трагедии, а не исторических личностей с теми же именами). Моцарт бросил ключевую для пьесы фразу: "Гений и злодейство – две вещи несовместные". Ключевая она вовсе не из-за философских глубин, которые безуспешно ищут в ней последние два столетия. Фраза попросту неверна, действительности она не соответствует, и вряд ли Пушкин об этом не догадывался. Просто Моцарт у него – тип легкомысленный, суждения его часто поверхностны, но и самого поверхностного утверждения оказывается достаточно, чтоб Сальери, человека, в общем, неглупого, убить наповал. А почему?
Он ведь преступление свое рекламировать не собирается, наоборот, очень даже надеется, что о злодействе его никто не узнает. Так что, в случае удачи, не может оно помешать ему занять ставшее вакантным место "главного гения" (а в случае неудачи – все равно плохо!). Дело, стало быть, не в том, что другие скажут, а в том, что он подумает сам. Не ради денег и даже не ради славы стремится он Моцарта с пьедестала спихнуть, а вот именно ради того, чтобы в собственных глазах самым гениальным гением стать. Ради этого на преступление пошел, греха не побоялся, а тут, выходит – все зря? Точна и беспощадна пушкинская концовка: предельное отчаяние, и выхода из него нет.
В порядке самообороны, любое утверждение, так или иначе ставящее под сомнение «возвышающий обман», до проверки на истинность вообще не допускается. А любое утверждение, подпирающее это чахоточное самоуважение, принимается немедленно на ура, какие бы ни торчали из него белые нитки, хотя также легко целиком отбрасывается и заменяется новым по очередному распоряжению «министерства правды», ибо в смысле достоверности они друг друга стоят, а главное – чтоб свято место не осталось пустым. Подсознательный, внутренний страх увидеть собственную слабость обеспечивает этому процессу эффективность куда надежнее, чем любое гестапо.
Сталин – классический Сальери, и потому - распоследнюю деревенскую бабку на дыбу вздернет, чтобы только созналась, что копала туннель от Бомбея до Лондона, чтоб подтвердила ему его непорочность, на себя принимая даже самую вымышленную вину.
Столь же классический Сальери и Гитлер. И погорел он как раз на столкновении своих возвышенных фантазий с беспощадной реальностью. Ибо, собственными руками готовя мировую войну, искренне верил, что на самом-то деле это не он – это все евреи! Так вот, пока он на основе этой теории клепал из «еврейства» общего врага, «козла отпущения» для объединяемой им Европы, все шло прекрасно, но как только попытался уничтожением евреев американцев шантажировать или русских ослаблять, сразу выплыла на поверхность разница между воображаемым могуществом таинственной «закулисы» и ощутимой силой реального оружия.
Ни американцы, ни русские на такие его замысловатые телодвижения никак не отреагировали, а продолжали себе войну. И понял Гитлер, что «окончательное решение» было хуже, чем преступлением – оно было ошибкой. Конечно, «решения» отменять он не стал, наоборот, как всякий Сальери, начал лихорадочно твердить, что несмотря ни на что он прав, что благодарное человечество ему еще памятник поставит за избавление от миллиона беззащитных детишек… Но за своей подписью уже не смог издать приказа и не мог вынести собственной терминологии, потому что напоминала она ему о роковом просчете.
Тем, кто готовит новый Холокост, Шамир и Циммерманн нужны как для собственного спокойствия, так и для успокоения последователей - носителей «Стокгольмского синдрома», идентифицирующих себя с любимым фюрером. Но и Хмельницкими, в свою очередь, движет отнюдь не голая корысть, да какой-нибудь Хомский и без того – человек не бедный. Надежду на пощаду в процессе деятельно подготовляемого ими мероприятия тоже придется исключить, ибо как раз в мероприятие-то они и не верят.
Перед нами – идеальный симбиоз фюреров-людоедов на почве «Синдрома Сальери» с восторженными жертвами – носителями «Стокгольмского синдрома». И не пытайтесь объяснять первым, что ни гениальность, ни уровень жизни нельзя украсть, а если уничтожить их носителей, то искомые блага просто уничтожатся вместе с ними. Но и вторым бесполезно втолковывать, что они сами прыгают крокодилу в пасть. Для тех и других это – вопрос самоуважения, ценности своей личности, и тут уж совершенно все равно, был или не был на самом деле убийцею создатель Ватикана.
