©"Заметки по еврейской истории"
Декабрь 2008 года

Владимир Матлин


Тридцать шесть

Погожим весенним днём 1949 года Саша Яннай стоял возле газетного киоска на Крымской площади и пристально смотрел на выходящих из школы учеников. Он сам учился в этой школе, в девятом классе, и несколько минут назад вышел из тех дверей, за которыми следил сейчас так напряжённо. Ждал он довольно долго, и когда наконец-то появилась Катя, побежал ей навстречу, но уже издали увидел, что дело плохо: пальто было свёрнуто в рулон, она тащила его подмышкой. Саша взял у неё портфель, она поблагодарила его кивком головы.

Они пошли вдоль моста к Фрунзенской набережной.

Я не могу понять, как это могло произойти. Ведь пальто висело на вешалке, сказал Саша.

Как видишь, могло, ответила она с раздражением. – Кто-то из нашего класса, я уверена... Мало ли у меня завистников? Та же Матюхина...

Ты пробовала замыть?

Ещё хуже стало, сказала она сквозь слёзы. – Только хуже...

Она развернула пальто и приложила к себе – на пушистой кремовой ткани прямо на груди зловеще темнело чернильное пятно. Из-за наивных попыток замыть, пятно расползлось и приобрело по краям множество оттенков – от фиолетового до голубого.

Катя всхлипнула. Саша несмело предложил:

Может, в химчистку...

Она махнула рукой:

Не поможет, я знаю. Ворс сойдёт, ткань превратится в тряпку, а след от пятна останется... Новое пальто... Ой, что мне будет от мамы...

В полной растерянности оба молчали. И вздрогнули от неожиданности, когда за их спиной кто-то сказал:

Ничего страшного. Этой беде можно помочь.

Старик, высокий, с чёрной бородой, как у Карла Маркса, сочувственно улыбался и качал головой. В какой момент он подошёл к ним, они не заметили.

Вы умеете выводить чернильные пятна? – спросил Саша.

Ну, я не могу утверждать, что это моя специальность, но с вашей помощью...

С моей?

«Странный тип, подумал Саша. – Можно ли ему доверить пальто, хоть и с пятном? Впрочем, на жулика он не похож».

А долго вы продержите у себя? Пальто, я имею в виду. Сколько дней? – спросила Катя.

Старик коротко рассмеялся.

Да ни одного. Вот давайте отойдём в сторонку... вон на ту скамейку, хотя бы. И всё сделаем.

Они расположились на скамейке, и Катя протянула незнакомцу пальто. Тот отмахнулся:

Не нужно, пальто мне не нужно. Положите его рядом с собой. Теперь вы, молодой человек. Придвиньтесь ближе. Вы должны сказать... ну, особую формулу, что ли. Что такое «Шма» вы знаете?

«Шма»? Это что?

Старик вздохнул:

Не знает, что такое «Шма», как вам это нравится? – Он обращался сам к себе. Впрочем, чего ещё можно ожидать?.. Ну, тогда слушайте внимательно и повторяйте каждое слово. Я понимаю, для вас это прозвучит как тарабарщина, но поверьте... Ладно, об этом мы поговорим позже, а сейчас: «Шма... Исроэль... Адонай... элахейну... Адонай... эход. Барух... шем... кевод... малхусо... леолам... воед». Очень хорошо, молодой человек, у вас явная склонность к языкам. Что касается слов, которые вы только что произнесли, их придётся заучить. Запомнить навсегда. Когда вы узнаете их значение...

А что дальше, прервала Катя, – что теперь с пальто делать?

А, пальто... Ничего не делать. Всё в порядке. Разверните.

Катя поспешно развернула пальто и... Пятна не было! Даже следа его не было. Исчезло, растворилось, ушло как не бывало.

Что случилось? Что это значит? Так бывает? Как будто во сне...

Вы всё-таки специалист по выведению пятен, сказал Саша без всякой уверенности. Иначе... Как это назвать? Волшебство? Я комсомолец, и в предрассудки не верю. В детстве я любил читать про старика Хаттабыча, но я тогда маленький был. Может, вы гипнотизёр?

Причём здесь гипноз? – с досадой сказал старик. Вы оба видите, что пятна нет. И не вернётся, поверьте. А волшебство... Ты прав, это сказки и предрассудки. Порядочные люди магией не занимаются.

Тогда что это? – Саша был возбуждён.

А мне всё равно, вмешалась Катя. Я очень, очень вам благодарна, дедушка. Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать?

Что ты, девочка, мне это ничего не стоит. И вообще, если уж говорить всю правду, это сделал не я. А кто? Ты, Саша. Твои слова, твоя воля, твоё желание помочь Кате. А если хочешь знать, что это значит и как это произошло, давай встретимся и поговорим.

Саша краем слуха отметил, что старик откуда-то знает их имена. Нет, здесь что-то очень, очень необычное. Нужно разобраться. Придётся с ним встретиться. Только никому рассказывать не нужно, никому, даже родителям.

Хорошо, давайте поговорим. Где мы можем встретиться?

Я здесь недалеко живу, по ту сторону моста. Бабьегородский проезд, слыхал? Но к себе я не приглашаю, извини. Знаешь что? Давай так: в какой-нибудь день, хотя бы завтра, ты выйдешь из школы и пойдёшь через мост по правой стороне, где Нескучный сад, а я пойду навстречу. И мы встретимся посередине. Будем гулять по мосту и разговаривать? Что скажешь?

Хорошо. Можно завтра. А сейчас, извините, меня дома ждут.

Старик приподнял шляпу, сказал «до завтра» и пошёл в сторону моста. Саша посмотрел ему вслед и вдруг осознал, что видел этого старика раньше. Да, определённо старик встречался раньше где-то на улице возле школы или возле дома. И не раз. Такая борода попадается не часто. И речь его звучала знакомо, но это по другой причине. Он говорил с такими же интонациями, как папины родственники из Винницы, когда они изредка появлялись у них в квартире в Москве и рассказывали о том, как было уничтожено во время войны всё еврейское население города. Сами эти люди уцелели, потому что находились кто в эвакуации (женщины), кто в действующей армии. На фронте всё же был шанс остаться в живых, в Виннице – никакого...

Сашин отец не любил этих визитов и не испытывал симпатий к своим родственникам. «Я давным-давно, ещё подростком ушёл оттуда, и меня ничего с ними не связывает» объяснял он жене, то есть Сашиной маме. Родственники это чувствовали,  и постепенно их визиты прекратились.

Сашина семья занимала просторную четырёхкомнатную квартиру в большом новом доме на Фрунзенской набережной. Сашин отец, герой Отечественной войны, генерал-лейтенант Матвей Яннай в послевоенные годы работал на высоких должностях сначала в генеральном штабе, а затем в министерстве обороны. Этот неказистый провинциальный еврей начал войну комбатом и прошёл весь путь – от Смоленска до Берлина. На боевом пути он завоевал репутацию искусного, изобретательного и бесстрашного командира. Его высоко ценил сам Георгий Константинович Жуков, который говорил: «На Янная можно надеяться, не подведёт». Это была высокая похвала в устах маршала. И Яннай, действительно, не подводил. Его войска одними из первых переправилась через Одер, он был первым советским генералом, ступившим на левый берег. В том страшном бою, унесшем три четверти личного состава, генерал Яннай был дважды ранен, но не ушёл с поля боя, пока не закрепился на левом берегу Одера в девяноста километрах от Берлина.

Во время войны Саша с матерью находился в эвакуации на Урале. Саша жадно слушал по радио и читал в газетах сообщения о воинских подвигах отца, гордился им безмерно. После войны отец получил сначала назначение на Дальний Восток, а позже семья прочно осела в Москве.

Свидание с бородатым стариком состоялось, как и было намечено, на следующий день на мосту. Они встретились на середине моста и медленно двинулись в сторону парка имени Горького.

Прежде всего, давай познакомимся, начал старик, не спеша, в ритме своих шагов. Кстати, это ничего, что я говорю тебе «ты»? Я ведь в пять раз старше тебя. Вот и ладно. Так тебя зовут Саша Яннай, ты сын героя войны генерала Янная. Верно? А моё имя... пожалуй, тебе трудно будет запомнить: Нахман-Шломо бен Ахарон. Фамилия Садогурский. Называй меня Наум Аронович. А как звали твоего дедушку?

Ну, папино отчество Борисович, значит, его звали Борис. Он погиб в Виннице во время войны. Я его никогда не видел. Папа мне как-то сказал, что он был религиозным фанатиком, и у них не было ничего общего.

Наум Аронович грустно вздохнул:

Его звали Барух бен Иаков Яннай, он был настоящим праведником.

Саша выдержал для приличия паузу и задал вопрос, который мучил его со вчерашнего дня и ради которого он, собственно говоря, и пришёл:

Мне бы хотелось знать, что вы вчера сделали с пальто? Вы говорите, это не магия. Я тоже не верю в магию и всякие там чудеса. Но всё-таки что это было?

Они прошли изрядное расстояние, прежде чем Наум Аронович заговорил:

Видишь ли, чтобы это понять, тебе придётся отказаться от многих стереотипов и, наоборот, принять совершенно необычные для тебя понятия.

Они остановились возле чугунного парапета. Далеко внизу маленький буксир тащил длинную тяжело нагруженную баржу.

Вот ты сказал, что не веришь ни в магию, ни в чудеса. Но дело в том, что это совершенно разные вещи. Магия, гадание и всякое там волшебство – это либо обман, либо привлечение нечистой силы. В общем, гадость. Чудеса же, действительно, могут происходить и происходят в нашей жизни... время от времени. Обрати внимание, что чудеса всегда «добрые», они несут людям что-нибудь хорошее: исцеление, избавление от опасности и всё в таком роде.

Ну а пятно на пальто? Непонятно, как возникло и как исчезло.

Старик улыбнулся.

Возникло оно самым естественным образом. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака и извлёк перьевую авторучку. – С помощью этого приспособления... Я вошёл в раздевалку, отыскал на вешалке Катино пальто и... Скажи об этом Кате. А то она незаслуженно подозревает Матюхину, это нехорошо.

Саша остановился в недоумении:

Зачем? Зачем вам нужно было пачкать Катино пальто?

Чтобы произошло всё дальнейшее. Чтобы мы познакомились, и у тебя был бы повод показать способности творить чудеса.

Вы второй раз это говорите. Я никакой не чудотворец, я самый обыкновенный ученик, школьник, комсомолец. В футбол играю правым защитником. Я тут не при чём.

Нет, Саша, ошибаешься. Ты сам не знаешь о своих способностях. Ламед-вовник это называется.

У Саши голова шла кругом. Понятно, что всё это чушь. Старик, наверное, выжил из ума, хотя и производит впечатление разумного и приятного человека. Следовало бы повернуться и уйти, а не выслушивать его бредни. Но... Но история с пальто – это же было на самом деле! Они оба это видели – Катя и он.

Знаешь, давай присядем на скамейку вон там, у входа в парк. А то мои ноги... им ведь по восемьдесят пять лет. Каждой.

Они устроились на скамейке недалеко от входа в парк. Наум Аронович глубоко дышал. Вокруг суетились воробьи, посматривая на них вопросительно – не перепадёт ли чего-нибудь съестного. Старик отдышался и заговорил.

Много, много предстоит тебе узнать, Саша. Вот для начала: знаешь ли ты, что одним из твоих предков был иудейский царь, которого звали точно как тебя – Александр Яннай? Знал ли об этом твой отец, когда дал тебе имя Александр? Может быть, нет. Хотя сам-то, видимо, унаследовал воинские таланты от своего прославленного предка: царь Александр Яннай завоевал для своей страны обширные по тем масштабам земли от горы Кармель до Египта. Потомки царя Янная появлялись в еврейской истории много раз: был в средние века поэт Яннай, были учёные, врачи, министры при дворах европейских монархов, а в семнадцатом веке из этого рода произошли несколько династий праведников. Так вот, насчёт праведников. По-еврейски он называется цаддик, это человек исключительных душевных качеств, с любовью относящийся к людям, сеющий вокруг себя добро. Праведный образ жизни – это путь к мудрости, к познанию тайн мироздания, и поэтому некоторые праведники могут творить чудеса.

Но я-то какой праведник? – засмеялся Саша. – Я ничего про это не знаю, никаких этих правил. Я живу, как все...

С тобой особый случай, я полагаю. Ты принадлежишь к роду, в котором было много праведников, и тебе этот статус дарован за заслуги предков. Такие случаи бывали, они описаны. Кроме того, ты хороший, добрый человек. Я видел, как ты переживал за Катю, как старался ей помочь всеми силами. А кто она тебе? Просто соученица и соседка по дому.

Вы бы знали, какие у неё строгие родители. За это несчастное пальто ей бы так влетело, так влетело, подумать страшно...

Вот-вот. Ты способен чужую беду воспринимать, как свою. Это и есть доброта. Я это сразу почувствовал, когда стал к тебе присматриваться.

Присматриваться? Я теперь понимаю, что вы за мной следили. Зачем это?

Кажется, мы дошли до самого трудного, сказал Наум Аронович, и снова вздохнул. Они оба помолчали; старик, видимо, собирался с мыслями, а Саша ждал, что он скажет, и озирался по сторонам. Воробьи потеряли надежду на съестное и разлетелись, зато прибыло людей: рабочий день кончился и возле входа в парк толпился народ. Где-то за Ленинскими горами заходило солнце, в его отсветах слежавшийся мартовский снег за оградой выглядел, как голубой панцирь.

Праведники имеют огромное значение для существования народа, любого народа, не только евреев. Слышал русскую пословицу: «без праведника село не стоит»? Верно, без праведника народная жизнь невозможна, потому что он является носителем народных традиций и мудрости. Еврейские учёные давно это поняли. И вот тогда они задались вопросом: а сколько должно быть одновременно праведников в еврейском народе, чтобы жизнь его продолжалась. Иначе говоря, каково минимальное число праведников, меньше которого народу грозит духовное вырождение? На протяжении нескольких столетий по этому поводу высказывались разные мнения, назывались разные числа, и вот в конце концов сошлись на числе тридцать шесть. Минимум тридцать шесть праведников должно быть в еврейском народе в каждый момент его существования. Тридцать шесть на иврите будет «ламед-вав», и потому этих праведников на идише называют ламед-вовник. Их особенность в том, что они живут среди обыкновенных людей как обыкновенные люди. Никто не знает об их удивительных способностях, часто они сами не знают. До поры до времени. Наступает момент, когда еврейскому народу или его части угрожает смертельная опасность, и тогда...

Саша засмеялся и тут же спохватился:

Ой, извините, Наум Аронович, я нечаянно. Очень уж смешно подумать, что еврейскому народу угрожает смертельная опасность через чернильное пятно на Катином пальто. Извините...

Но старик не увидел здесь ничего смешного, а наоборот, заговорил с неожиданным возбуждением:

Да, пятно на пальто – это не гибель народа. Просто я устроил тебе проверку таким образом. И конечно, себе проверку, моим догадкам. Ведь я несколько лет искал тебя. Я должен был проверить... А смертельная угроза для евреев – увы, Саша, это не смех. Она надвигается, эта угроза. Слышал об арестах среди интеллигенции? И когда беда придёт, ничто нам не поможет: ни ленинский интернационализм, ни папина боевая слава, ни общественное мнение... Спасти нас сможет только чудо. Да, Саша, чудо, которое сотворит безвестный праведник ламед-вовник. Если бы он нашёлся тогда, во время войны, то шесть миллионов человек были бы теперь живы. Но то ли его не было, то ли он был, но ни мы, ни он не знали о его даре... Ты обязан это понять, если не хочешь, чтобы погиб народ, из которого ты вышел. Включая твоего отца, мать и нас с тобой.

Что болтает этот старик? Гибель евреев? В нашей стране? Да как это возможно? Допустим, найдутся такие хулиганы, отбросы общества, которые задумают плохое против евреев. Но партия и правительство не допустят. В конце концов, есть милиция, армия...

Но с другой стороны... Что значит эта кампания в прессе против космополитов, которые всегда оказываются евреями? И все эти обидные намеки, которые он слышит повсюду. Лично его не трогают, боятся отца, но других учеников евреев просто изводят. Он пытался один раз поговорить с папой об этих делах, но папа сделался ещё мрачнее, чем всегда, и сказал ему, что партия найдёт управу на антисемитов, и беспокоиться тут нечего.

А старик этот, Наум Аронович, вовсе не кажется помешанным. Наоборот, так интересно рассуждает.

А теперь, Саша, перейдём к практической стороне дела. Тебе необходимо научиться молитвам. Ты должен постоянно быть в контакте с Богом, который и даёт тебе силу творить чудеса. Вот тут, на этом куске картона, я написал русскими буквами слова молитвы и перевод, чтобы тебе понятно было. Возьми, заучи и повторяй на память.

С этими словами Наум Аронович протянул кусок белого картона, но Саша отстранился:

Нет-нет, я не могу взять... Мне негде хранить. Если родители увидят... Нет-нет. Лучше в следующий раз, когда мы встретимся, я выучу наизусть. Я быстро запоминаю текст – стихи там или прозу...

Они договорились встретиться через день на мосту и расстались. Но встреча их не состоялась ни через день, ни через неделю , ни через месяц. Никогда...

В день их единственного свидания на мосту Саша вернулся домой часов в семь. Мама взглянула на него и охнула:

Ты ужасно выглядишь. Что с тобой? Где ты был? Наверно, опять на футбольную тренировку оставался без обеда?

Я устал и голоден.

Помой руки и иди в кухню. Настя тебя накормит.

Настя уже гремела кастрюлями не кухне. Он быстро поел и пробрался в свою комнату, избегая встречи с мамой. Там он сел за письменный стол, раскрыл книги и тетради и изобразил высшую степень занятости. Таким образом он пытался избежать маминых расспросов: где был? да с кем? да что делал?...

Физика не лезла в голову, мысли его были далеко, где-то там, то в школе, то на Крымском мосту. Хорошо отцу говорить «беспокоиться нечего», он не видит всего того, с чем сталкивается Саша. Это почти неуловимо, оно висит в воздухе, невидимое, беззвучное, удушающее... Словами это не опишешь и претензий ни к кому не предъявишь. Например, когда говорят о космополитах, а весь класс дружно смотрит на него, на Сашу – что тут сделаешь? Закричать «не смотрите на меня, я не космополит»? Только хуже... И такая же нелепость «сотворить чудо». Какое тут может быть чудо? Все тридцать человек в классе переменят образ мыслей? А остальное общество за стенами школы? А газеты и радио? Нет уж, пусть старик не рассказывает свои сказки про чудеса.

Саша слышал, как около одиннадцати часов пришёл отец. Он долго мылся в ванной, потом они с мамой пили чай в столовой, потом Настя убирала посуду со стола. Чашки нежно позвякивали.

Родители ушли спать, и Саша тоже лёг в кровать. Он ворочался с боку на бок, сон не приходил. Силу совершать чудеса даёт Бог, думал Саша, но я не верю в его существование. Как же я могу совершить чудо? Нет, с какой стороны тут не подойди, получается нелепость. Я атеист, комсомолец, будущий коммунист. О каком Боге может идти речь? А старик – обыкновенный пятновыводитель, и ничего чудесного здесь нет. Так и скажу ему при следующей встречи послезавтра... нет, уже завтра, ведь полночь миновала.

Вскоре после полуночи в квартире раздался звонок и одновременно стук во входную дверь. Саша не спал, но в прихожую не вышел. Открыл дверь папа. Саша услышал резкие мужские голоса. Потом он различил папин голос:

Там никого постороннего нет, только сын.

Дверь в Сашину комнату распахнулась, вошёл человек в военной форме, вскользь взглянул на Сашу, посветил фонариком под кровать, по углам и бросил: «Одевайся, выходи»

Обыск продолжался всю ночь, до рассвета. Сашу с мамой и Настей закрыли в кухне, а три военных в сопровождении папы и дворника дяди Васи ходили из комнаты в комнату и выгребали содержимое шкафов, ящиков стола, буфета. Даже Настиного сундука. В одном месте разобрали паркетный пол. Когда обыск закончился и папу уводили, он посмотрел на Сашу запавшими красными глазами и сказал:

Я ни в чём не виноват. Скоро это станет ясно. Я служил и служу партии, а партия всегда права. Помни это.

Когда машины с арестованным выехали со двора, мама дала волю слезам. Саша уложил её на диван, они с Настей накапали валерьянки. Мама долго не могла говорить – спазмы сдавливали горло. Постепенно она стала произносить отдельные слова.

Он знал... он знал, что входить туда не надо. Он знал и не хотел. Его заставили... Он говорил: я давно отдалился. Какой я еврей? Я не имею с еврейством ничего общего. А они: нужно, Матвей Борисович, нам нужны там верные люди. Против его воли ввели, а теперь он же виноват... Он всего-то был там на заседаниях два-три раза. А теперь должен отвечать наравне с этими проклятыми сионистами, националистами, разными там Перецами Квитко...

Около полутора лет Саша Яннай провёл в Якутии, куда они с мамой были сосланы после ареста отца в соответствии с Постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года. Именовались они ЧСИР – члены семьи изменника Родины. Жизнь была полуголодная и холодная. В их посёлке оказались ещё несколько ссыльных семей, но мама с ними принципиально не общалась: она была уверена, что недоразумение с её мужем рано или поздно разрешится, его освободят, а она с сыном вернётся в Москву в свою квартиру. А эти ссыльные... что они за люди? Скорей всего, враги народа, ведь у нас зазря не наказывают...(Где ей было знать, что к этому времени генерал Яннай был уже осужден военным трибуналом и расстрелян, а в их квартире на Фрунзенской набережной поселилась семья заместителя начальника главного политического управления Советской Армии?)

Когда Саше исполнилось восемнадцать, его вновь арестовали, теперь уже не как ЧСИРа, а по отдельному, его собственному делу. Он был доставлен в Москву, на Лубянку; ему было предъявлено обвинение в измене Родине и шпионаже в пользу Израиля. Молодой лейтенант, проводивший следствие по делу, сказал, что органам известно, что Саша был завербован в 1949 году израильским агентом Садогурским. Саша сначала не мог вспомнить, кто это такой, но когда ему показали фотографию бородатого старика, вспомнил и рассказал историю их знакомства. Во всех подробностях, включая пятно на Катином пальто.

История эта произвела сильное впечатление на молодого следователя, который как будто растерялся. Он пригласил своего начальника и велел Саше повторить всю историю слово в слово.

Начальник внимательно выслушал Сашу, глядя на него сквозь очки без оправы, потом помолчал и сказал:

Ты, значит, чудотворец... Да-а, здорово работают. Нашей разведке поучиться. – И следователю: Ты очную ставку ему проводил с этим... который его завербовал?

Его уже нет в живых. Старый был, не выдержал...

Хотелось бы на него взглянуть. – И Саше: Он тебе примитивный фокус показал с исчезающими чернилами, они заграницей в шуточных магазинах продаются, а ты, идиот, клюнул на дешёвку. Родину предал...

По гуманным соображениям смертная казнь в Советском Союзе была отменена, но за измену Родине и шпионаж полагался расстрел. Однако поскольку в момент совершения преступления Саша был несовершеннолетний, смертную казнь заменили на двадцать лет заключения в исправительно-трудовые лагеря строгого режима. Так Саша Яннай в 1953 году оказался в гулаге.

В день прибытия, когда его привели в барак, он хотел было разместиться на первом же свободном местечке на нарах, но огромного роста украинец упёр ему в грудь свою пятерню:

Не! Провалюй звидси. Ваши там, он указал в конец барака.

Так Саше был преподнесен первый урок важной науки, которая называется «знай, кто ты есть». Каждый должен держаться себе подобных – таков лагерный закон. Только среди своих ты можешь считаться человеком, только свои признают твоё право на существование. Нравится или нет – держись своих.

Евреев в бараке хватало. Почти все они были в недавнем прошлом жителями больших городов, и преобладали среди них люди интеллигентных профессий: учёные, врачи, адвокаты. Довольно широко были представлены литература, кинематограф и театральное искусство. Был один артист цирка – известный фокусник Заслуженный деятель искусств РСФСР Абари Шуламо.

Острословы из еврейской части барака любили подшучивать над ним:

Абрам Соломонович, вы же всё можете, мы же видели вас в цирке. Так что вам стоит превратить этот кирпич в буханку свежего хлеба, а? Мы так вам будем благодарны.

Абари Шуламо, он же Абрам Соломонович Шульман, иронически посмеивался:

Ну да, камень в хлеб, воду в вино... Это не по моей части, это не фокусы, а чудеса. Их не делают, как фокусы, а творят, причём с помощью Бога. А я, во-первых, в Бога не верю, а во-вторых не хочу, чтобы мне еще пришили религиозную пропаганду. Хватит с меня шпионажа в пользу Японии.

Но вообще-то последнее время евреям было не до шуток. По ту сторону колючей проволоки назревали события, которые лагерные знатоки видели в самом мрачном свете. Они предсказывали евреям судьбу крымских татар и чеченцев. Дети и старики погибнут в пути, остальные будут мучаться на болотах и в тайге.

Не говорите мне, что это временно, что эта кампания скоро закончится и всё придёт в норму, горячился Брускин, ленинградский адвокат, хотя никто и не пытался ему возражать. – Одна кампания переходит в другую, за формалистами следуют космополиты, за космополитами врачи-отравители... Идёт целенаправленное нагнетание, которое может кончится только катастрофой.

-Ой, не смешите меня, фокусник Шульман махал обеими руками. – Что вы сравниваете евреев и чеченцев! Те живут компактно, все рядом, окружили их аулы и всех сразу увели. А евреи? Буквально в каждом городе и в России, и на Украине, и в Ташкенте... я знаю где? Везде. И не все рядом, а рассеянно – одна семья здесь, другая там. Как их брать? Никаких сил не хватит...

Не беспокойтесь, хватит, мрачно ронял Брускин. – На что другое, а на это хватит.

Саша вскакивает с нар, быстрым шагом ходит по бараку. Из конца в конец, из конца в конец... Ему вспоминаются слова того старика с бородой, на Крымском мосту. Он говорил, что когда евреям грозит смертельная опасность, спасти их может чудо, совершённое праведником. Одним из тридцати шести праведников, живущих в данный момент. И ещё он утверждал, что Саша и есть один из тридцати шести, только он этого не знает до поры до времени. Но время наступает, вот оно! Что же должен он делать?

Молитву он вспомнить не сможет, это безнадёжно. Вспомнить хотя бы, как она называется. Может быть, её знает кто-нибудь из старых людей.

Саша подсаживается к московскому профессору Баскину, он, кажется, самый старый в бараке.

Зиновий Ефимович, вы наверное до революции получили какое-нибудь еврейское образование?

Зачем это вам, молодой человек? – профессор смотрит на Сашу подозрительно.

Я хотел спросить, может быть, вы запомнили какие-нибудь молитвы? Вот эту, хотя бы, которая начинается словом «Шма», или как-то так.

Взгляд Зиновия Ефимовича теплеет.

Да-да, была такая молитва, что-то такое: «Шма... Адонай...» Нет, не помню. А вы хотите молиться? Он вздохнул и покачал головой. Что ж, наверное, вы правы. Ничего другого не осталось...

Он опустил свою голову, покрытую слипшимися седыми патлами, и долго молчал. Потом посмотрел на Сашу бледно голубыми слезящимися глазами:

Профессор философии... А вы знаете, что я преподавал? Философию марксизма-ленинизма. Считалось, что это наука. Может быть, было бы лучше, если бы я выучил «Шма»...

Саша отходит от него и ложится на нары лицом в солому. Его фантазия помимо воли рисует картины расправы над беззащитными людьми. Вот они, женщины, старики и дети, набиты в товарные вагоны так, что могут только стоять. Среди них – больная мама. Поезд медленно тащится куда-то на восток, ночь сменяет день, день сменяет ночь. Ни пищи, ни воды. Иногда стоны и слабый детский плач. Люди умирают стоя, потому что лечь невозможно, места нет ни для мёртвого, ни для живого. Изредка поезд останавливается где-нибудь в лесу или в поле, охранники вытаскивают из вагонов трупы. Их тут же наспех закапывают поблизости от дорожной насыпи. Когда это труп ребёнка, за ним со страшными воплями пытается выпрыгнуть мать, но её запихивают обратно в вагон...

На третий день пути у мамы начинается сердечный приступ. Некому подать лекарства, даже нет простой воды. Мама закрывает глаза и тихо стонет. Саше кажется, что она произносит его имя.

Не может быть, думает он, что Тот, Кто сотворил весь мир и всё в нём, не понимает мой язык.

Мама! Мама! – кричит он не своим голосом и вскакивает на ноги. Он весь трясётся и выкрикивает бессвязные слова:

Шма! Адонай! Я не знаю, но ты должен понять!.. Шма, шма, я прошу... Умоляю... Спаси, спаси!

Встревоженные зеки собираются вокруг Саши, а он вдруг замолкает и валится без сознания под нары.

Очнулся Саша в лазарете, попытался вспомнить, как он сюда попал, что произошло. Он приподнялся и увидел Зудяру лекпома из уголовников.

Смотри, живой, удивился Зудяра. А мы уж думали, не очухается. Ты ведь двое суток , как бревно...

А что со мной было?

А я почём знаю? – возмутился Зудяра. – Ты вообще-то припадочный? В смысле, раньше у тебя бывало? Нет? Тогда вообще...

Что мне теперь положено? В барак? На работы?

Не, работ сегодня нет, все на плацу. Ты всё проспал. Тут сообщение пришло: усатый копыта откинул. Чего тебе непонятно? Ну, вождь народов, лучший друг зеков – взял и дал дуба. Подох, отдуплился, перекинулся, сыграл в ящик. Вот зеки и психуют. Одни говорят – теперь всем хана. А другие говорят – всех выпустят, амнистия будет. Вон на плацу разъяснение делают, чтоб успокоить народ.

В 1955 году Саша Яннай вернулся в Москву. Он был полностью реабилитирован за отсутствием в его действиях состава преступления. Обвинения в измене Родине и в шпионаже в пользу государства Израиль были сняты. Как реабилитированному в соответствии с законом ему должны были вернуть квартиру, в которой он жил до ареста. Но кто же даст одинокому человеку четырёхкомнатную квартиру, да ещё в доме министерства обороны? Фрунзенский райисполком поселил его в десятиметровой комнате в коммунальной квартире в новом доме недалеко от Зубовской площади. И недалеко от школы, где он когда-то учился.

В Президиуме Верховного Совета Саша получил документы о реабилитации родителей. Про папу было сказано, что приговорен военным трибуналом к расстрелу, и приговор приведён в исполнение; про маму, что умерла в вагоне при этапировании из одного пересыльного пункта в другой.

Первое, что сделал Саша, обосновавшись на новом месте – подал заявление в министерство внутренних дел с просьбой отпустить его на постоянное жительство в Израиль, где он намерен изучать Тору и еврейский язык. Ответ на это первое заявление он не получил. Тогда Саша вторично отправил заявление аналогичного содержания. Ответа не последовало. Тогда он записался на приём к самому министру. Министр принять его не смог из-за занятости, заместители министра тоже были очень заняты, а приняла его какая-то чиновница. Саша начал было объяснять свою просьбу, но чиновница показала Саше оба его заявления, аккуратно подшитые в папку, и сказала, что выезд заграницу может иметь место только в строго перечисленных законом случаях, куда изучение Торы не относится. И ещё чиновница рекомендовала Саше подумать над вопросом, не проливает ли его настойчивое желание уехать в Израиль новый свет на прежние обвинения в шпионаже в пользу этого самого Израиля? Были ли обвинения так уж безосновательны?

Это была угроза, но Саша от своего не отступил. Он считал, что терять ему нечего, снова в лагерь с тем же обвинением его не отправят, с работы фотолаборанта не выгонят, комнатёнку не отнимут. А если и да, то всё равно он не остановится.

Борьба Саши с советской властью длилась больше десяти лет. Саша писал во все инстанции, в том числе в ООН, выступал по иностранному радио, выходил на демонстрации с другими отказниками, за что их арестовывали, били, сажали в психбольницу. Со временем в стране появилось ещё несколько человек, рвавшихся заграницу. Видимо, они здорово досадили властям, и в конце шестидесятых годов их потихоньку отпустили. Но чуть позже, в начале семидесятых, эмиграция неожиданно приобрела массовый характер, и в последующие годы из страны выехало около трёх миллионов евреев. Это было так непонятно и удивительно, что заграницей заговорили о «чуде нового Исхода».

 
К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 1950




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer12/Matlin1.php - to PDF file

Комментарии: