Grajfer1

Посмотрите – вот он без страховки идет.
Чуть правее наклон – упадет, пропадет!
Чуть левее наклон – все равно не спасти…
Но зачем-то ему очень надо пройти
Четыре четверти пути.
В. Высоцкий

Вопрос, есть ли Бог, если да, то какой именно, а если нет, то почему, дебатируется уже давно и кончит дебатироваться, вероятно, не скоро. Ибо это как раз один из тех вопросов, которые можно веками обсуждать, но так ни до чего и не дообсуждаться.

Зато о религии подобных вопросов не возникало никогда. Сам Владимир Ильич, безусловно, признал бы в ней объективную реальность, данную нам в ощущениях, хотя ощущения эти для него были, догадываюсь, не из приятных. И самое обидное – никто нигде никогда не встречал ни единого безрелигиозного человеческого сообщества.

Случалось, что малограмотные этнографы объявляли атеистами первобытные племена, не обнаружив у них теологической терминологии или признаков известных им «мировых» религий (типа: а веры никакой у них нет – одни шаманы). Однако недоразумение рассеивалось при составлении первого же словаря и разъяснении, что и шаманы без религии не бывают.

Хоть и известны примеры добровольной или добровольно-принудительной перемены веры, а также ее утраты на определенной стадии развития (об этом – ниже), но если звезды зажигаются, значит это кому-нибудь нужно. Цивилизации приходят и уходят, а религия остается, и, может быть – прав Вольтер: даже если Бога нет, наверняка стоило Его выдумать.

Классики марксизма совершенно справедливо утверждали, что религия есть отражение в головах у людей некоторых аспектов их реальной жизни. Например, ритуалы, позволяющие каждому ощутить, что «мы» – едины и принадлежность к «нам» является ценностью, все то, что Александр Мелихов обозначает красивым словом «грёза»: http://berkovich-zametki.com/2006/Zametki/Nomer9/Melihov1.htm. Это, конечно, функция необходимая, но далеко не единственная.

Кое-что о функциях

Зачем замок нужен двери?
Зачем реке нужен берег?

Пела Ирма Сохадзе

Федор Михайлович Достоевский был человеком не то чтобы очень умным, но, в высшей степени, интуитивным. Многое из того, что он чувствовал, объяснял он совершенно неверно, другое и вовсе не объяснял, но глубинные течения психологии индивида и общества улавливал поразительно точно. Так вот, однажды он выразился в том смысле, что если бы пришлось ему выбирать между Христом и Истиной, то выбрал бы он первое, а не второе. Понятно, что для Достоевского «Христос» означал всякую вообще религиозность, никакую другую он «правильной» не считал, но это уже его личные трудности. Под «истиной» же понимал он, безусловно, то же самое, что и мы: некое утверждение, подтверждаемое практикой или хотя бы логически из нее выводимое, по науке сказать: «верифицируемое».

Несомненно, тут имеется в виду известный всем нам из школьной программы «спор науки и религии»: процесс Галилея и все иные подобные «обезьяньи процессы». Рассматривая их причины, нельзя, разумеется, исключить ни ошибки, "перестраховки" со стороны церковных властей, ни злоупотребления властью (все мы грешники – и духовенство в том числе), кстати, сегодня Ватикан обвинение с Галилея снял окончательно, но вопрос-то ведь не в этом. Подобные казусы возможны только в ситуации, когда свобода исследования не есть естественное право всякого человека.

Чего они к этому самому Галилею прицепились, честное слово? Он же против властей не бунтует, просто высказывает свое частное мнение, оказавшееся, к тому же, впоследствии правильным. Зачем вообще позволять какой-то инстанции совать свой нос в чужой вопрос с риском ошибок, злоупотреблений и прочих неприятностей? ...Этот подход представляется нам сегодня настолько естественным, что кажется беспроблемным, а между тем...

Т.е. наполовину осознанно, а наполовину и вовсе не отдавая себе отчета, правду факта превращают во мнение. С неудобными историческими фактами... обращаются, как если бы то были не факты, но нечто, о чем можно иметь то или иное мнение... На карту ставится, таким образом, сама фактическая действительность, что уже есть первоочередная политическая проблема». (Ханна Арендт «Истина и политика» – перевод мой).

Теперь уже выяснилось – не только с историческими. Теперь мудрецы от астрологии и гении телепатии на полном серьезе требуют признать их "тоже учеными", а сопливая пятиклассница на учителя в суд подает, дабы не навязывал ей богопротивной теории эволюции... В самом деле – коль скоро научное знание не более чем личное мнение – нигде не написано, что все должны его признавать. В Англии, говорят, до сих пор существует сообщество людей, убежденных, что земля плоская. Что вы сказали? Доказательства? Аргументы? А чтоб твои аргументы для меня доказательными стали, нужны взаимно признанные критерии истины, которых вот именно в современном мире как раз и нету.

Та высокая, как говорят теперь «фундаментальная», наука, что бросала когда-то вызов религии, стремительно теряет популярность. В лучшем случае, ее уважают как основу всяческой технологии, но вряд ли Галилей вдохновлялся перспективой грядущего создания «Боинга». При всей ожесточенности конфликта обе стороны были едины во мнении, что Истина существует и стоит того, чтобы ее искать. И распространять. И каждая из сторон стремилась общепринятыми сделать свои критерии ее поиска и оценки. Для церкви таким критерием была традиция, для Галилея, однозначно – верификация. Как учили нас в школе, Галилей победил, но… пирровой оказалась его победа.Там, где общепринятых критериев нет, ни о какой Истине речи быть не может. И верификация как критерий в очень многих случаях ничем не плоха, но беда-то вся в том, что сделать ее общепризнанной можно только… введя ее в традицию. А были, между прочим, предпосылки, у того же Фомы Аквинского были, но не вышло в конце концов… (Виноватых тут, по-моему, нет – объективные причины.)

Но, противопоставив верификацию традиции, поступили европейцы аккурат по рекомендации того архитектора из «Гурия Львовича Синичкина», что первый этаж старинного особняка предложил снести, а на втором молодежное кафе устроить. На недоуменный вопрос, на чем же тогда держаться будет второй, отрапортовал, не задумываясь, что на энтузиазме молодежных масс. Без нормально функционирующей традиции блокируется передача знаний и опыта, вместо накопления и умножения он теряется по дороге, расплескивается, так и не став из «личного мнения» достоянием сообщества в целом. Так что кризис фундаментальной науки и деградация системы образования развитых стран – явления отнюдь не случайные.Интуиция Достоевского и на этот раз оказалась верна: если встанет вопрос о выборе между традицией и некоторым мыслительным методом, претендующим на то, чтобы ее заменить, выбирать следует традицию, ибо метод со временем, возможно, и сам войдет в нее (чуть ниже увидим, как это делается) и будет долго жить нам на радость. Выбрав же метод традиции в ущерб, потеряем мы вскорости и то, и другое.Теперь – немного на другую тему:

Есть в теории всем известного Фрейда всем известный термин "супер-эго", оно же "сверх-я". Противный такой внутренний надзиратель, угрызениями совести наказывающий поступки, которые индивид с детства приучен оценивать как "безнравственные". Комплексы, там, из-за него развиваются, неврозы всякие создает, за что был многократно и сурово раскритикован прогрессивной общественностью. Мало кто замечал, что кроме этой вертухайской функции имеет данный психологический механизм еще и другую, куда более привлекательную.

"Супер-эго" заведует подвигами. Да-да, теми самыми, которым в жизни всегда есть место. Глубоко ошибается Юлиус Фучик, утверждая, что "Герой – это тот, кто в нужный момент делает то, что нужно сделать в интересах человеческого общества". Во-первых, об этих самых интересах спорить можно долго, а во-вторых, известно множество случаев из истории войн, когда противника без колебаний признавали героем, хотя и уничтожали без колебаний, потому что действовал он явственно совсем не в тех интересах, которые... "Пусковым механизмом" подвига может быть и альтруизм, и патриотизм, но может быть и простое тщеславие (вспомним хотя бы "Перчатку" Шиллера), а еще бывает, что герой и сам не понимает, с чего это его вдруг на подвиги потянуло – взять хоть тех же воспетых бардами туристов-альпинистов...

Но именно эти случаи чистого, "беспричинного" героизма способны сказать о нем куда больше всех других-прочих, ибо, конечно же, не исследовать очередную вершину стремится альпинист (Эльбрус, как правильно заметил В. Высоцкий, и из самолета видно здорово), а нужно ему непременно "себя преодолеть". Вот оно – ключевое слово! Герой – этот тот, кто преуспел в сопротивлении собственному инстинкту. Чаще всего – инстинкту самосохранения (страх), но бывает – и инстинкту питания (всяческие голодовки протеста), и инстинкту «стадности» (т.н. "гражданское мужество").

Все религии культивируют и превозносят эту добродетель, создают насчитывающие тысячелетнюю историю школы покорения инстинкта (аскезы). В наше время наиболее известна школа индийской йоги, считающаяся полезной для здоровья. Может, оно и вправду так, но полезность эта – эффект пусть положительный, но несомненно побочный. Все на свете аскеты, от сибирских шаманов до египетских отцов-пустынников, столпников и русских юродивых, что зимой босиком ходили, торжествовали раньше и прежде всего не над болезнями, а над инстинктами, над своими собственными потребностями. За это их народ уважал, духовенство объявляло святыми, а главное – одобряло их собственное внутреннее "сверх-я".

Но хорошо ли это?

Что естественно – то не стыдно?

Лучше работать под заведомо ложную
идею, чем вообще под никакую.

А. Городницкий

Начнем с цитаты из книги, которая была в конце XIX – начале XX века «бестселлером» российского самиздата, потом больше полувека – самым скучным и бессмысленным материалом школьной программы, а нынче упоминается разве что как пример того, что и плохо написанные тексты бывают популярными. На художественную литературу этот «роман», разумеется, не тянет, но, думается мне, автор на это особо и не претендовал. Вы будете смеяться, но мне эта книга всегда нравилась, нравится и по сей день, ибо, как правильно заметил однажды Эльдар Рязанов, не зря зритель любит детективные фильмы: всегда приятно чувствовать себя умнее автора.

Сколько раз в день вы обедаете? Один. Был бы кто-нибудь в претензии на то, если бы вы стали обедать два раза? Вероятно, нет. Почему ж вы этого не делаете? Боитесь, что ли, огорчить кого-нибудь? Вероятно, просто потому, что это вам не нужно, что этого вам не хочется. А ведь обед вещь приятная. Да ведь рассудок и, главное, сам желудок говорит, что один обед приятен, а другой уж был бы неприятен. Но если у вас есть фантазия или болезненная охота обедать по два раза, удержало бы вас от этого опасение огорчить кого-нибудь? Нет, если бы кто огорчался этим или запрещал это, вы только стали бы скрываться, стали бы кушать блюда в плохом виде, пачкали бы ваши руки от торопливого хватания кушанья, пачкали бы ваше платье оттого, что прятали бы его в карманы, – только. (Н.Г. Чернышевский «Что делать»).

А что? Вполне логично! Зачем вообще что-то запрещать нормальному взрослому человеку? Биологические потребности свои он все равно будет стремиться удовлетворять, несмотря ни на какие запреты, а что ему не требуется – и без запретов делать не станет. Бывают, конечно, случаи, когда потребности приходится оставлять неудовлетворенными, например, когда предмет твоей нежной страсти любит другого или перед операцией еды не дают, но эти исключения из правила вполне поддаются рациональному объяснению, которое нормальный человек, опять же, понять способен.Вполне логично, если насчет пожрать, но… а как там у вас насчет, к примеру, выпить? Какая такая биологическая потребность у человека в наркотических веществах? И срабатывает ли в таком случае «встроенный ограничитель» сытости? С одной стороны – нет без них культуры. Индейцы коку жевали, викинги мухоморы нюхали, а как запретил Мухаммед вино – так быстренько гашишем заменили. С другой – употребление их ВСЕГДА обставлено запретами. Помните, как оправдывается герой Высоцкого: «Ведь я же, Зин, не пью один». По логике Чернышевского есть вещи нужные – их запрещать глупо, поскольку все равно не поможет, а есть ненужные – их запрещать еще глупее, поскольку и не хочется. А на самом-то деле есть вещи, которые очень хочется и обязательно нужны, но если не обставить их запретами, смертельно опасны. Причем, большинство известных нам вещей и явлений, относится именно к этому разряду.

Самый яркий пример – инстинкт размножения. Существование биологического вида на нем держится, а дай ему волю – вразнос пойдет, порушит семью и о потомстве забыть придется: когда ж его растить да воспитывать, если все время и внимание занято усиленным подыскиванием новых сексуальных партнеров? Чернышевский по-детски верует в безгрешность природы – инстинкта слушайся, он не подведет. А вот Конрад Лоренц, этолог, многие годы исследовавший инстинктивное поведение животных, пришел к другому выводу: «Полезный, необходимый инстинкт – вообще остается неизменным; но для особых случаев, где его проявление было бы вредно, вводится специально созданный механизм торможения. И здесь снова культурно-историческое развитие народов происходит аналогичным образом; именно потому важнейшие требования Моисеевых и всех прочих скрижалей – это не предписания, а запреты» (http://www.lib.ru/PSIHO/LORENC/agressiya.txt).

Разумеется, Чернышевский мог бы возразить, что поскольку Лоренц уже так хорошо во всем разобрался, можно бы теперь все эти запреты рационально обосновать и разъяснить персонально каждому, а значит, прежде существовавшая надобность в скрижалях ныне отпала и всякую религию можно спокойно сдать в музей. Но мы с ним не согласимся. От питекантропа до Лоренца надо было как-то ухитриться выжить в течение, как минимум, десяти тысяч лет, не зная того, что Лоренцу еще только предстояло открыть. А поскольку познание человеческое безгранично и где-то обязательно есть неизвестные, неоткрытые острова, начав сегодня отбрасывать еще не подкрепленный открытиями опыт, мы до этих завтрашних открытий, скорее всего, уже не доживем. Смоделируем ситуацию: задолго до Архимеда люди начали плавать по морям. Вот, значит, плавают себе люди на кораблях уже несколько тысячелетий, на топорах же не плавают, поскольку по опыту знают, чем это кончается. А чтобы опыт этот как-то организовать, закрепить в коллективной памяти и передавать будущим поколениям мореплавателей, имеется логичное и легкое для усвоения повествование.

Например: бог морей Нептун никак не может закончить в своем дворце капремонт, остро нуждается в столярном инструменте, а потому незамедлительно утягивает на дно любой топор в пределах досягаемости. Объяснение, разумеется, вполне фантастическое, но… Роковой ошибкой было бы с нашей стороны вместе с водой сомнительного объяснения выплеснуть и ребенка несомненного факта: топор – он-таки действительно плавает как топор. И не открыл бы никогда Архимед свой закон, если бы ПРЕЖДЕ не усвоил ОПЫТА предков, в единственно возможной для них фантастической форме переданного. А, следовательно, отбросив с презрением эту самую фантастическую форму, не открываем мы путь к новым научным открытиям, а наоборот – преграждаем его.

За всеми на свете исследованиями и открытиями стоит благодетельный инстинкт ориентирования, познания окружающего мира. Но если и его вовремя не притормозить – порушит (как мы видели выше) пути перехода им же самим добытого нового знания из индивидуальной памяти в коллективную, передачи будущим поколениям, чтобы могли они умножать и развивать его дальше. В безрелигиозном мире от этой болезни лекарства нет, зато любая религия в совершенстве владеет секретным оружием под названием «толкование», позволяющим постоянно обогащать традицию, уважения к ней не подрывая. В нашем случае можно бы, например, разъяснить, что Нептун принимал участие в разработке проекта первого топора и нарочно так подгадал, чтобы вес вытесняемой им воды отнюдь не превышал его собственного веса.

Но объяснение – сложность далеко не единственная. Есть запреты, истинный смысл которых ежику понятен, что, как ни странно, отнюдь не облегчает их соблюдения. Например:Для выживания сообществу (не то что человеческому, а даже животному) необходима иерархия. Без нее всякий раз по новой поднимающийся вопрос о распределении наличных материальных благ превратит сосуществование в непрерывную драку, а сотрудничество станет невозможным, ибо непонятно, чьи решения обязательны к исполнению для всех.

Причем, осознан был этот факт людьми еще в глубокой древности, задолго до появления всякой науки.Так что необходимость иерархии В ПРИНЦИПЕ нетрудно на пальцах разъяснить даже самому недоразвитому охотнику за черепами, а вот справедливость того конкретного иерархического установления, которое лично тебе невысокую отводит ступенечку (что, как известно – удел большинства) объяснить, как правило, невозможно даже профессору, по самым, что ни на есть, объективным причинам. Не существует в природе критерия для определения, чья теория гениальнее, чья игра восхитительнее и почему бывший постельничий князя Серпуховского должен при Московском дворе ниже стоять, чем его коллега, в той же должности служивший у князя Волоцкого.

Все на свете запреты, освящающие иерархию, целенаправленно создают иллюзию, что те, кто наверху, более достойны, что они каким-то боком лучше тех, кто внизу. На самом-то деле они всего лишь не хуже. И среди них тоже встречаются умные и глупые, порядочные и жулье, добряки и злодеи, и, честное слово, ничего не случилось бы, если бы заменить их всех разом или каждого в отдельности теми, кто сегодня им подчиняется. Но и к лучшему особых изменений такая замена обществу отнюдь не сулит, зато легализация замены как таковой грозит ему бедствиями неисчислимыми.Инстинкт, который эти запреты держат в узде, называется, по науке, «инстинкт подражания», а попросту сказать – зависть.

Без этого инстинкта никак человеку не обойтись, ибо на нем построена и обучаемость (а значит, в конечном итоге, и наука), и передача из поколения в поколение культуры (а значит – и ее развитие), и наконец, конкуренция, позволяющая отбирать наиболее подходящих для исполнения необходимых обществу функций. Даже самые традиционные, самые сословные социумы оставляют всегда лазейку для т.н. «социальной мобильности», возможности перемещения (пусть и в порядке исключения) на ступеньку-другую выше, чем задано происхождением. Но страшно подумать, что станет с обществом, если этому не поставить предела.

И наконец – самое простенькое: никакие баллистические ракеты не помогут выиграть войну армии, где трусость не считается пороком. Инстинкт самосохранения всему живому необходим, но… иной раз надо и его – под каблук. Сорокалетними скитаниями по пустыне наказаны были наши предки за избыточное миролюбие, христианство и ислам райское блаженство сулят «воинам, в поле брани убиенным». В рай можно верить или не верить, но «горе побежденным» – дело проверенное.

Вот и ставят системы религиозных запретов, каждая на свой лад, для тех инстинктов эти пределы. И всякий выход инстинкта за загородку отведенной ему площадочки именуется в их терминологии «грехом». Следование инстинкту есть действие естественное, совершить его нормальному человеку всегда хочется, но… колется. И церковь не велит. Религия предлагает индивидуальную и коллективную модель поведения, обеспечивающую выживание и развитие социума. Правила, заданные этой моделью, никогда не исполнялись и не будут исполняться стопроцентно, поскольку ей противостоят врожденные инстинкты, уничтожить которые невозможно, да и не нужно.

Достаточно, если они будут исполняться в подавляющем большинстве случаев подавляющим большинством граждан, что, в свою очередь, обеспечивается встроенным психологическим механизмом «супер-эго», престижность которого в традиции очень высока.Наградой за следование велениям «супер-эго» на индивидуальном уровне является перенесенная в неопределенное будущее (посмертие, пришествие Мессии, воплощение в повышенном ранге с нирваной в перспективе и т.п.) отмена всех и всяческих запретов и ограничений.

В это можно верить или не верить, но… зато на уровне социума дает религия обещания вполне проверяемые и действительно их исполняет. Обещает социальную стабильность – и обеспечивает ее обузданием инстинкта подражания. Обещает продолжение рода – и обеспечивает его обузданием инстинкта размножения. Обещает передачу и дальнейшее развитие культуры – и обеспечивает ее обузданием инстинкта ориентирования. Обещает защиту от «нашествия иноплеменных» – и обеспечивает ее обузданием инстинкта самосохранения. Обещает прожиточный минимум…

Вот тут она уже, правда, слегка лукавит, ибо природные условия, от которых он в немалой мере зависит, ей не подчинены, хотя она это тщательно скрывает. Был, помнится, в Киевской еще Руси случай, что не было зимы. Так по этому случаю, как не обеспечившего, уволили митрополита. А у евреев «парнаса» (пропитание) и вовсе от экономической конъюнктуры зависит, которая синагоге не подчиняется.

Однако свои пять копеек вносит религия и тут. Казахам и монголам, например, не случайно запрещалось землю пахать, ибо зафиксировала их религия многолетний опыт неприятного общения со степными суховеями. Авангардом русских земледельцев при продвижении на север и постепенном отвоевывании у лесов земель под пашню были, как известно, монастыри. Строгое галахическое регулирование коммерческих сделок помогало и в кризисные периоды друг другу мозолей не отдавливать, обеспечить взаимопомощь, общину сохранить.

Одним словом, не вера в сказочки про рай и ад, не умиление белобородым дедушкой на облаке и не заговор коварных попов обеспечивали религии прочное и почетное место в истории человечества, а весомо, грубо, зримо исполняемая ею важнейшая функция опорной конструкции социума и личности. Пусть прав Лаплас, не нуждавшийся в «этой гипотезе» для построения астрономической модели вселенной, но есть, как минимум, один аспект человеческого существования, где без «этой гипотезы» никак не обойтись: построение и выживание человеческого общества. Только один. Но не будет его – и всех остальных не будет тоже.

Сам пан – сам дурень

Терпенью машины бывает предел

И время его истекло.

И тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит он… Я счастлив! Лечу налегке,

Последние силы жгу…

Но что это? Что? Я в глубоком пике

И выйти никак не могу!..

В. Высоцкий

Но если это действительно так, то… зачем же от такого хорошего, полезного приспособления было отказываться? Почему случаются в истории периоды, когда сообщество религию отвергает, и как же оно в таком случае обходится без нее? На первый вопрос ответ содержится в http://berkovich-zametki.com/2006/Starina/Nomer10/Grajfer1.htm, Часть 3: «Как нам обустроиться с массой». Антирелигиозный настрой в сообществе – признак очень нехороший. Конечно, это не причина распада, но несомненный его симптом, также как повышение температуры – не причина болезни, но, увидев 38 на градуснике, таки да, стоит обратиться к врачу.

Только вот, в нашем случае никакой аспирин не поможет. В истории не бывает пути назад, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, и нет возврата к религии, общины-носительницы которой больше не существует. Смешно и жалко выглядят измельчавшие наследники, притворяющиеся собственными прадедами. Наилучшая иллюстрация, пожалуй – история с отлучением Льва Толстого.Не будем тут разбираться, кто прав, кто виноват (я лично от толстовства, прямо скажем, не в восторге), а займемся анафемой как таковой. В средневековье употребляло духовенство это оружие в борьбе со светскими властями, и было то оружие страшным, ибо от проклятого князя отшатывались подданные, его отказывалась защищать дружина, налогов никто ему не платил. В толстовской же истории драма явственно выродилась в фарс: как жил себе граф Лев Николаевич, так и дальше продолжал жить. И полиция защищать его не отказывалась, и гонорары за книги шли исправно, и яснополянских мужиков от податей никто не освобождал. Даже те интеллектуалы, что взглядов Толстого не разделяли и разделять не могли, демонстративно выступили в его поддержку. Притом, что православие в России считалось еще госрелигией, при неполноправности иноверцев и т.д. и т.п…. задолго до всяких большевистских репрессий его вдруг как-то не сговариваясь, перестали все принимать всерьез, что, в свою очередь, естественно, вызывало своеобразную попытку «сохранить лицо»:

– И время ваше неправильное, и неправильно все вы живете! И все, что бы ни делали вы – непременно грех, потому что не так, как триста лет назад принято было. А самый лучший способ уберечься от греха – это свести свое участие в проклятой современной жизни к абсолютно неизбежному минимуму, инициативы, сохрани Господи, не проявлять и ничего никогда не решать. Плыви себе по течению, чем пассивней – тем праведней. Кто ничего не делает – уж точно не ошибется.

Такая «поза обороны» характерна в XIX-XX веках не только для православия. Практически все традиционные религии Европы (не исключая и иудаизма) заняты были, главным образом, сооружением надежного убежища, чтобы спрятаться, отсидеться от этой так резко и непонятно меняющейся жизни. Но, теряя религию, общество инстинктивно ищет ей замену. Один из вариантов, предлагавшихся в 19 веке в России, как раз и излагал Чернышевский в своем «как бы романе» Все это сочинение – большая притча, развернутое эссе, популяризация нового, альтернативного мировоззрения. Это, конечно, не единственный был вариант, было (да и ныне есть) их немало. Давайте-ка, в противовес религиям, назовем их «идеологиями».

Понимаю, что слово это употребляется и в других значениях, что первоначально означало оно скорее то, что мы в современном мире именуем «политтехнологией», а ныне обозначает нередко «метаметодологию», принципы подхода к решению всех и всяческих проблем. И, тем не менее, не хочется мне отказываться от этого термина, поскольку некоторые из рассматриваемых мировоззрений (и, прежде всего, наш родной советский марксизм-ленинизм!) «идеологиями» именовали себя сами, а вполне общепринятый термин «деидеологизация» предполагает исчезновение именно этих мировоззрений, а отнюдь не обобщенного подхода к борьбе с вредителями полей и огородов. В том же значении употребляет термин «идеология» в своем очень интересном эссе и Эдуард Бормашенко (http://berkovich-zametki.com/2005/Starina/Nomer8/Bormashenko1.htm)

Попытаемся разобраться, насколько на самом деле адекватна такая замена, в чем сходство и в чем различие этих двух типов мировоззрения.

С некоторыми из функций религии предлагаемый эрзац действительно справляется поначалу, вроде бы, неплохо. Например, с ритуальной (очень интересная документация по нерелигиозным ритуалам имеется в «Обыкновенном фашизме» Ромма, аналогичные примеры из нашего совкового прошлого в изобилии привести может каждый). Не хуже чем в религии выражена в идеологии и нетерпимость к конкурирующим системам, претендующим на занимаемое ею место или, наоборот, занимающим место, которое она для себя присмотрела. Боливару не выдержать двоих. В таких случаях возникают самые кровавые войны и самые жестокие преследования. А уж свою монополию на истину отстаивает идеология иной раз свирепей всякой инквизиции: всем нам памятны арийская физика, марксистское языкознание, генетика как продажная девка империализма и коллективизация сельского хозяйства как средство достижения изобилия.

Но и различий между ними тоже немало.Первое отличие «квазирелигии» от религии настоящей мы уже наблюдали: неумение совладать с инстинктами и даже непонимание, зачем это нужно и насколько необходимо.Второе, не менее важное, состоит в радикально различной структурной роли правды и вымысла. Любая религиозная система содержит уйму фантастических псевдообоснований. (Сравн. вышеприведенное объяснение про нептуновский капремонт).

Однако, вымысел в религии используется не взамен правды, а наоборот – для облегчения ее усвоения и передачи будущим поколениям. Для «затыкания дыр» там, где познание не поспевает за опытом, где объяснения еще нет, но практическое использование уже возможно. Иными словами: структурная роль вымысла в религии – облегчить человеку понимание его места, возможностей и опасностей, которые встретятся ему в жизни, не отрицание реальности, а приспособление к ней.В идеологии же задача вымысла – СКРЫТЬ от человека подстерегающие его опасности, создать у него иллюзию возможностей, которых на самом деле нет.

Вот как использовала бы идеология, например, нашу любимую топорно-нептунную историю: За недопустимый долгострой объявить Нептуну выговор с занесением в личное дело, после чего смело вывести в море топорный флот. А ежели заикнется кто, что вдруг-де не испугается Нептун выговора, народ ему ответит, что не родился еще такой богатырь, чтоб выговора не убоялся. Сам неукротимый прораб Сидоров пред ним трепещет и даже из запоя вышел на неделю раньше, чем запланировано.

Типичный прием идеологии – выхватывание некоторого отдельно взятого факта из его контекста и незамедлительное обобщение во вселенском масштабе. Известный пример – «Великий почин» Ленина, без зазрения совести выдающий готовность коммунистов депо «Москва-Сортировочная» работать даром 24 часа в сутки в экстремальной ситуации, когда белая армия угрожала взять Москву и ими, якоже коммунистами, осветительные приборы по улицам изукрасить, за «росток будущего», в котором все будут готовы с восторгом трудиться за так. Религия, даже если верит в изменение мира и человека к лучшему, в пришествие Мессии, сотворение нового неба и новой земли, не предполагает, что человек справится с этим сам. Слишком уж хорошо она его знает. А вот идеология, не считаясь с последствиями, всегда и изо всех сил затемняет, вытесняет и отрицает это знание. А почему?

Человекобожие

Начало мудрости – страх Божий;

Псалмы (111, 10)

Дело в том, что Фрейд открытый им психологический механизм «супер-эго» назвал не случайно. Для его нормального функционирования необходимо, чтобы требования поступали к человеку от некоторой инстанции, которую он считает ВЫШЕ, достойнее и ценнее самого себя. Ни одно мировоззрение, предлагаемое в качестве замены религии, не имеет шансов на успех (т.е. массовое распространение), если такую инстанцию не предъявит и «свято место» оставит пустым.

Решительно отказываясь верить в существование чего-либо, «не от мира сего», вынуждена идеология занимать «свято место» некой «посюсторонней» сущностью. Не путать с т.н. «идолопоклонством», ибо идол – всего лишь инструмент для «выхода на связь» с той духовной, потусторонней сущностью, которую он изображает.

Говорят, что французский король Людовик XI разные иконы Богоматери за различных святых держал и молился каждой отдельно. Но каждую из этих гипотетических личностей он считал могущественнее, выше себя, каждую стремился задобрить, привлечь на свою сторону всяческими выражениями покорности, подобострастия, а также обещаниями (иногда даже исполняемыми) щедрых приношений в соответствующие монастыри.

Идеология же на пьедестал может вознести, например «Законы истории», т.е. нечто открытое НАМИ, постижимое и поддающееся манипуляции. Не всякий, конечно, «знает, как надо», но тот, кто знает – наш рулевой. За «законами истории» открывается неизбежно догмат о непогрешимости партии и ее фюрера.

Другой вариант: «Права человека превыше всего!» – Но как же быть с многочисленными сообществами прошлого и настоящего, в которых этих самых прав и в помине нет? Либо очевидные факты отрицать, либо членов этих сообществ в «недочеловеки» записать придется (какие же они люди, если не разумеют в жизни ГЛАВНОГО?). Это вопрос далеко не академический. Одним из практических последствий принципиального отрицания различий в общественном сознании разных сообществ (и, соответственно, в сознании индивидов, их составляющих) стала проигранная Америкой война в Ираке.

Даже самую умную, добрую, правильную идею абсолютизация с неизбежностью доведет до абсурда и обратит в свою противоположность. Правильно сказал Виктор Франкл: «…опасность заключается отнюдь не в специализации как таковой, да и не в недостатке универсализации, а скорее в той кажущейся тотальности, которую приписывают своим познаниям столь многие ученые в заявляемых ими претензиях на «тотальное знание» (Ясперс). Тогда, когда это происходит, наука превращается в идеологию. Что касается, в частности, наук о человеке, то биология превращается при этом в биологизм, психология-в психологизм и социология-в социологизм. Как мы видим, опасность совсем не в том, что исследователи занимаются специализацией, а в том, что специалисты занимаются генерализацией». («В борьбе за смысл»).

«Свято место» без вреда можно занять лишь полной абстракцией. Мистики всех времен и народов всегда настаивали на «невместимости» божества в наши человеческие рамки, на том, что близость к НЕМУ ощущается человеком как «ничто», «пустота» (сравни ту же нирвану!). Человек с улицы, мистических откровений не переживший, хоть и не может обойтись без какого-то представления, «иконы», будь то хоть картинка, хоть философская система, но и ему известно, что представляет он себе, в лучшем случае, лишь часть ЕГО, которая здесь и сейчас ему открылась. А завтра ОНО, может, обернется боком совсем другим.

О Боге мы, по определению, все знать не можем, а значит, любые наши теоретические определения всегда – неполны, подлежат корректировке, оставляя на уровне практики простор для маневра, для поиска альтернативных вариантов, когда тот же самый Бог (через посредство реальности) их потребует. Иными словами: вера в потустороннюю силу помогает нам приспособиться к посюсторонней реальности, в то время как обожествление факторов посюсторонних создает опасную иллюзию, будто над этой самой реальностью мы имеем власть.

В рамках иудейской религии можно, к примеру, не отрицая святости субботы, ввести понятие «пикуах нефеш» и в субботу сражаться, когда война, а вот идеология «прав человека» подобной гибкостью не обладает, обеспечивая «крышу» всяческим террористам, цинично использующим ее запреты.

Опасность занятия «святого места» посюсторонними реалиями религиям известна давно. Именуют они ее «поклонением твари вместо Творца» и считают грехом очень тяжким. В ТАНАХе примером такого греха с весьма неприятными последствиями является известный «златой телец». Во «Властелине колец», написанном глубоко верующим христианином, опасность символизируется «кольцом всевластья» – гибельно даже стремление обладать им.

Или взять хоть того самого «Фауста» Гёте…

Знаменитое изречение «Знание – сила» звучит на европейских языках несколько иначе. Немецкое «Wissen ist Macht» точнее будет перевести как «Знание – могущество» или «Знание – власть». И начинается трагедия с того, что разочаровывается Фауст в этой вот самой власти, потому что, в отличие от дурака Вагнера, прекрасно понимает: власть эта – не абсолютна. Никогда не обустроить ему мир до той степени, чтоб стоило его в этом состоянии навсегда закрепить, «остановить мгновенье». А если так – то и жить больше незачем.

Скажите, граждане, это желание ничего вам не напоминает? Неужто не проступают сквозь образ средневекового чернокнижника знакомые черты Павки Корчагина? Власть – абсолютная власть над миром, чтоб его переделать, перекроить, подчинить и построить заново! Только тогда и не будет стыдно за бесцельно прожитые годы. Не одного Фауста поймал Мефистофель на крючок обещания нового мира. Мира, который лично я (мы) доведу/дем до ума и навсегда законсервируем в таком идеальном виде.У Корчагина, правда, все так и остается на уровне мечты, успевает, счастливчик, помереть ни в чем не разобравшись, даже тридцать седьмого года не увидав. Фауста же дернул черт связаться с дьяволом, что в лепешку расшибиться готов, дабы исполнить все его желания.

Елену Прекрасную захотел? – Сейчас прибежит, и отдастся, и сына родит, и воплотится в сыне то, что связывает его родителей, т.е. секс в чистом виде. На том он и шею себе сломает, и матушка его за ним из жизни уйдет, а Фауст даже не очень огорчится, ибо взять с нее все равно уже больше нечего.Карьеру желаешь? – Сию минуту сделаешься спасителем империи и любимчиком императора (но тут же выяснится, что и его власть далеко не безгранична!), блестящую военную победу одержишь, но… только если согласишься на мародерство и разбой. Сам решил правителем заделаться? – И это не проблема, нам ничего не стоит специальную территорию под царство твое сотворить, но… при самых лучших намерениях без произвола и беззакония все равно ты обойтись не сумеешь…

Старается Мефистофель изо всех сил, а Фауст все никак не может то самое мгновенье найти, которое остановить ему захочется. Ослепший, умирающий поддается он еще последнему обману, верит, что тут по его проекту грандиозную ирригационную систему возводят, тогда как на самом деле это роют ему могилу, но… зато успевает понять самую главную, единственную ИСТИНУ:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день идет за них на бой.

Каждый день – заново. Нет совершенства – есть динамика. Нет власти – есть борьба. Как сказано в Талмуде: «Заповедано нам трудиться над Творением, но завершить его не дано». Тем и спасает Фауст свою душу, и не Елена Прекрасная его встречает на пороге блаженства, а серенькая Гретхен – воплощение жизни несовершенной, но живой и единственно достойной любви. А вот – навскидку – парочка актуальных примеров не из литературы уже – из жизни:

Социализм

Счастье для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженный!

Он загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться,
а потом свернет пространство, закуклится и остановит время.

А. и Б. Стругацкие

Вы будете смеяться, но самое общее определение, под которое подойдет любой социализм, это – общество потребления. Не в том, то есть, смысле, что он всегда и всем обеспечивает возможность усиленно потреблять (этот параметр у него ОЧЕНЬ вариабельный), а в том смысле, что именно потребление объявляет идеалом и высшим счастьем всякого индивида. Причем, чтоб счастье было полным, (что, как всякий идеал, конечно, недостижимо, но вдохновляет) потребление должно быть ничем не ограничено и не обусловлено ничем. В этом смысле нет принципиальной разницы между мечтами голодного советского колхозника, чтоб на всех площадях воздвигнуты были котлы с бесплатной манной кашей, и требованием зажравшегося западного интеллектуала, каждого африканца в порядке гуманитарной помощи обеспечить квартирой с кондиционером. Этим отличается он от капитализма, который тоже, конечно, насчет потребить не дурак, но идеал его, говоря словами известной китайской пословицы, не рыбка, а удочка.

Буржуя с пролетарием объединяет, при всем антагонизме, привычка крепко вкалывать, а потребление – за подвиги награда. В социализм же по умолчанию заложен исходный постулат полной свободы если не индивида, то уж, во всяком случае, человечества. Не ставится даже вопрос, откуда будут браться материальные ценности, подлежащие столь щедрой раздаче. Мы можем все.Известны две наиболее широко распространенные разновидности социализма:1)Рай за колючей проволокой.2)Социализм с человеческим лицом.Для первого типа основной вопрос философии – как поделить три пары штанов на сто человек, притом, что всякая попытка пошить четвертую рассматривается как уголовное преступление и наказывается перевоспитанием в концлагере, включающим кроме чисто воспитательных мероприятий (от заколачивания до вымораживания) курсы таскания воды решетом, пришивания хвоста кобыле, оснащения рыбок зонтиками, а также хождения за семь верст ловить комара.

Второй тип трудящегося не преследует и насильственному перевоспитанию не подвергает. Он мягко, постепенно, на протяжении нескольких поколений помогает ему на собственном опыте убедиться, что лодырем быть не в пример приятнее. Криминальное пошитие четвертой пары штанов наказывается всего лишь налогами, почти что превышающими прибыль, да и те взимаются не слишком аккуратно, так что в итоге пятая точка у населения все-таки прикрыта, кроме тех, кто ее демонстрацией зарабатывает на жизнь.

Не будем сейчас ставить вопрос насчет всеобщего счастья, поскольку, что такое счастье – это, как правильно сказал дедушка Гайдар, каждый понимает по-своему, причем, то, что даром получено, психологического ощущения счастья, как правило, не вызывает, но блага, материальные и духовные, много ли их, или мало, (см. выше) при социализме действительно достаются ДАРОМ, т.е. независимо от вложенного труда, и главное – от его результатов. Доступное конкретному индивиду количество этих благ – от лагерной пайки до кремлевского пайка, включая пожизненную пенсию израильских ультраортодоксов – зависит только и исключительно от решения чиновника. Никакого другого способа налаживания отношений в социалистическом обществе просто нет. Ни другого носителя порядка, ни другого кормильца, ни другого арбитра. Нет бога, кроме произвола, и чиновник – пророк его.

Тут, кстати, надо отметить одну традиционную бюрократическую игру, свойственную не только социализму, но с его пришествием обретающую неслыханный ранее размах. Имеется некоторое количество законов, постановлений и предписаний, для исполнения заведомо не предназначенных. Иногда это те самые налоги выше прибыли, иногда какие-нибудь «правила безопасности», соблюдая которые с Таганки на Лубянку ехать придется через Рио-де-Жанейро, иногда просто две стопроцентно взаимоисключающие инструкции. Для чего же они нужны?

А вот именно для того, чтобы, поскольку НИКТО их не исполняет, ВСЕХ шантажировать этим неисполнением. Привлечь имеем право каждого, а кого привлекать, кого нет – решаем мы. Так решаем, как нам удобно. Чиновник может, вроде бы, все, что хочет, но…

На самом-то деле, стоит ему попытаться всерьез поуправлять чем-нибудь, кроме наполненности собственного кармана и благосклонности своей секретарши (не важно – просто ли по дурости, из наивной любви к ближнему или в отчаянной попытке удержать гибнущую систему на плаву), как он тотчас же убедится, что социализм – система НЕУПРАВЛЯЕМАЯ. Мало кто в ней дерзает возражать начальству, ибо дерзающих отторгает она неуклонно, но любые распоряжения либо дают совершенно неожиданный для распоряжающегося результат, либо плавно спускаются на тормозах.

С этой тенденцией умел бороться товарищ Сталин (по слухам, еще и товарищ Мао) одним единственным способом – массовым отстрелом вовремя не подсуетившихся номенклатурных деятелей, ибо только непосредственная угроза превращения в «лагерную пыль» может убедить чиновника, что надлежит не зевать, но вовремя уклоняться вместе с линией партии. Ликвидация вредных последствий культа личности с одной стороны, несомненно, улучшила «качество жизни» не только чиновника, но даже и самого рядового обывателя, зато с другой – ликвидировала последний стимул ловить мышей, и вся система с ускорением покатилась под уклон.

Но почему же? Почему строго по мере усиления ничем не ограниченного произвола чиновника убывает его реальная власть?

Прежде всего, в этой системе тот, кто принимает решения, ничего не знает и ни за что не отвечает, а тот, кто знает – не принимает решения, но отвечает за все. Постановление о досрочном проведении сева принимает секретарь райкома, а зубы на полку, по случаю неурожая, класть будут мужики. Теоретически, конечно, председатель колхоза может в райком позвонить и попробовать на секретаря воздействовать, объяснить ему, что в России в январе месяце сеять – не есть хорошо. Но практически делать этого он, скорее всего, не станет, ибо такой поступок для карьеры опасен, а для мужиков бесполезен. Председателя снимут и сев все равно проведут в запланированный срок.

Поэтому председатель, вероятнее всего, вылупит глаза и отрапортует: «Будет сделано!». И если он дурак, сделает в самом деле, а если умный – сделает вид. Трактора в поле выведет, погоняет туда-сюда, бензину сожжет, сколько следовает, отрапортует, что посевную завершил в срок, а для посева настоящего зерно прибережет до весны. А что секретарь на это скажет?.. Да кто ж ему расскажет-то?

В такой системе невозможны реформы. Нет смысла комфортабельные коттеджи возводить, когда любой Корбюзье уездного масштаба завтра же приказать может все дома, в порядке защиты от попадания молнии, крышей вниз повернуть. Куда надежней – ветхая землянка, укрытая за фасадом очередной потемкинской деревни. За фасад этот народ будет насмерть стоять против всех и всяческих перемен сверху. Снизу же перемены возможны, во-первых, масштаба весьма ограниченного (чтоб никто не догадался!), а во-вторых, никак ни с кем не согласованные, в каждом углу – свои, систему в целом это, разумеется, отнюдь не укрепляет.

Так работает эта закономерность в условиях социализма типа «рай за колючей проволокой». При социализме «с человеческим лицом» процесс идет несколько сложнее. Там чиновник – не самодержец яко Помазанник Исторической Закономерности, а избранник народа, от его имени облекаемый суверенною властью. Облекается же он ею главным образом в качестве защитника сирых и убогих.

Политики, лоббирующие интересы чиновников, с дрожью в голосе повествуют, к примеру, о наркоманах, которым месячного пособия на дозу едва хватает. Не остается и на хлеб, не говоря уже о крыше над головой, без которой несчастный не может себе позволить даже уединения с лицом противоположного пола! Оплакивают горькую долю хронических безработных, тонкая нервная организация которых ну просто не выдерживает восьмичасового рабочего дня. Так справедливо ли их за это наказывать лишением отпуска на Ривьере?

…Чем большего удается им добиться для столь милых их сердцу тунеядцев, чем тоньше, незаметнее делается грань между возможностями труженика и бездельника, тем обширнее становится и электорат наших гуманистов. Избирателями их станут не только нынешние лодыри со чады и домочадцы (причем, темпы прироста будут у них такие, что и не снились труженику, ибо прокормление потомства, сколько ни нарожай, те же чиновники обеспечат), но и те, кого завтра соблазнит возможность на дармовые подачки прожить немногим хуже, чем зарабатывая на жизнь для себя и своей семьи. Понятно, что благополучие этих людей целиком и полностью зависит от власти чиновника-перераспределителя, так что они всегда поддержат расширение этой власти, а он, в свою очередь, сделает все для ускоренного роста их рядов.

Так и раскручивается самоподдерживающийся маховик, затягивающий общество в смертельную воронку. В какой-то момент количество работающих станет недостаточным, чтобы прокормить растущую армию бездельников. Тогда пойдут паллиативы типа работы «по черному», чтоб с заработка налогов не платить, да еще и пособие получать вдобавок (в результате – рост налогов с тех, кто их еще платит, и ускорение их выдавливания в ряды бездельников) или ввоза иностранных рабочих, ко всем проблемам добавляющего еще и пресловутое «столкновение культур». Чем безраздельнее номинальная власть чиновника над экономическими ресурсами общества, тем быстрее они тают или уходят на черный рынок – в неуправляемую и нереформируемую зону «теневой экономики».

Мир «свернутого пространства и остановленного времени» движется туда, где ему, по логике вещей, и быть надлежит, т.е. в небытие.

Гробальное потепление

…в день битвы, когда обе стороны встали друг против друга стеной,
головотяпы, не уверенные в успешном исходе своего дела,
прибегли к колдовству: пустили на кособрюхих солнышко.
Солнышко-то и само по себе так стояло,
что должно было светить кособрюхим в глаза,
но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства,
стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы,
и солнышко заодно с нами.
Однако кособрюхие не сразу испугались,
а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно
и стали ловить солнышко мешками.

М.Е. Салтыков-Щедрин

Не стану приписывать себе честь изобретения вышеупотребленного термина. Она принадлежит одной моей ныне покойной знакомой, которая, будучи уже дамой на возрасте, имела обыкновение, слушая наши разглагольствования на «глобальные» темы, именовать нас «гробальными девками». Но, по-моему, этот термин как нельзя лучше определяет «суету вокруг климата».

Строго говоря, пока еще вообще непонятно, есть оно, это потепление, или нет. Где-то теплее становится, а где-то и холоднее. Непонятна и степень его опасности для флоры и фауны. Вот, к примеру, тает Ледовитый океан, защитники дикой природы стоном стонут и в голос рыдают над трагической судьбой белых медведей, а мишки неграмотные газет не читают, не догадываются, что им вымирать надлежит, и успешно размножаются себе дальше.

Хотя вообще-то было уже, помнится, как минимум, однажды такое – после всемирного оледенения. Вероятно, даже вымерли какие-то животные и растения, но опустевшие экологические ниши заняты были вскоре другими, более приспособленными к новым условиям, а человечеству оно и вовсе только на пользу пошло. Хотя оно тогда еще, прямо скажем, хвостом за ветку держалось.Так при нынешнем-то уровне науки и техники – чего нам бояться? Да, конечно, возникнут новые проблемы, но неужели же мы, такие высокоразвитые, новых решений не сумеем найти? И даже если, на худой конец, через век-другой земля и вовсе непригодной для жизни станет… чего же ради мы делали ракеты? Вот вам самый высокий и благородный смысл освоения космоса…

Если и само потепление, еще то ли будет, то ли нет, то причина его и вовсе загадка. Может, солнечная активность, может, какие-то процессы в магме, в глубинах земли, а может – атмосферные явления… А возможно даже, что не обошлось тут без влияния человека. Возможно – да. А возможно – и нет! Доказательств ни того, ни другого, ни у кого нету, одни гипотезы.

Так вот, на основании одних только непроверенных (и непроверяемых!) гипотез предлагается в срочном порядке прекратить все виды человеческой деятельности, которые вроде как бы не исключено, что… А главное – не допустить, чтобы та (бОльшая!) часть человечества, которая к этой самой деятельности еще даже толком не приступала, дерзнула бы развиваться. Как только все китайцы, сколько их ни есть, с велосипедов пересядут на машины – так враз земля расплавится и море закипит.

Ну неужели же все эти серьезные, титулованные тети и дяди, сидящие в разных инстанциях вплоть до ООНа, не понимают, что ерундой занимаются? Что глупо определять Х через Y и предлагать весьма дорогостоящие меры Z, польза от которых вилами по воде писана, а вред виден без очков? Неужели не проще было бы принимать меры не против этого самого потепления (поскольку оно вообще имеет место быть), а, наоборот, для приспособления к нему? Для использования его положительных и нейтрализации отрицательных последствий. Вот, например, оттаял Ледовитый океан – пускай по нему корабли, развивай побережье, благо полезных ископаемых там уже давно обнаружили кучу. А вот же и нет!

Утверждение, что именно мы виноваты в глобальном потеплении (а, следовательно, сможем его и ликвидировать, если только захотим!), предполагает наше всемогущество, а предложение, к потеплению приспособиться – эту самую веру и подрывает. Иными словами: чтобы сделать то, что мы можем (а можем мы и вправду немало), мы должны верить, что можем не все, зато, уверовав, что можем все, не сможем сделать даже то, что технически вполне могли бы. Остается, стало быть, только закрыть глаза, забиться в угол, замереть и дрожать.

Вот он – венец «зеленого» движения, начинавшегося как вполне осмысленный призыв не разводить в природе лишней грязи, и завершившегося ультимативным требованием, всякое воздействие на природу – прекратить. Как если бы биологического вида «гомо сапиенс» на свете не бывало, не менялся бы он во времени, не занимал бы места в пространстве и не позволял себе никогда такого безобразия как обмен веществ.…Что вы сказали? Что значит «невозможно»? Для нас невозможного нету!

Мир победит войну!

С неба звездочка упала
Прямо милому в штаны.
Хоть бы все там оторвало
– Лишь бы не было войны!

Советский фольклор

Ну конечно, ну разумеется, худой мир лучше доброй ссоры, бхай-бхай и тому подобное. Кто бы против, кто бы спорил… я, собственно, только хотела сказать, что предотвращать конкретные войны – это похвально и даже иногда получается, только вот не имеет это ничего общего с так называемой «борьбой за мир». «Борьба за мир» есть постоянный, максимально шумный протест против войны как таковой, как явления. Честно скажу, я лично долго не верила, что такое возможно. Думала, что за этим стоит советская пропаганда, вдохновенно призывающая народы мира не сопротивляться коммунистической экспансии, поскольку война есть бяка, а победа коммунизма все равно неизбежна, так не проще ли сразу мирно лапки кверху?

В таком вранье, по крайней мере, есть своя логика. Но все оказалось гораздо хуже.На полном серьезе уверяли меня добрые европейцы, что «любое насилие порождает только новое насилие», что «войной проблемы не решаются», что «надо найти иной ответ». В их чистом, гладком и упорядоченном мирке такие ответы, как правило, действительно находились… ну, то есть, в рамках последнего полустолетия, поскольку большинство серьезных и кровавых вопросов к тому времени в этом регионе были уже решены. Истории своей они не помнили, а географию понимали исключительно как извозчичью науку:

В самолет сел, на край света прилетел, пожил недельку в отеле «Холидей Инн», полюбовался на экзотические пейзажи и вернулся домой в полной уверенности, что кроме этих пейзажей между «там» и «тут», по сути, разницы нет. А то как же – вот и «Холидей Инн» повсюду одинаково комфортабельный! Мои робкие напоминания, что пока что они этого самого «иного ответа» в мировом масштабе не нашли, отскакивали как горох от стенки. Сегодня не нашли – так найдем непременно завтра!

Найдем обязательно, просто не можем не найти… Так наивно и так восторженно верили они в собственное всемогущество, что как-то неудобно было напоминать про моря крови и горы трупов – следы триумфального шествия их восхитительных, кротких и миролюбивых идей.Известно ли вам, к примеру, как немецкие (вот именно немецкие!) генералы пытались предотвратить Вторую мировую войну? У этих прусских аристократов по всей Европе родня была, вот и предложили они потихоньку через двоюродную тетушку, доводившуюся одновременно троюродной свояченицей какому-то английскому дипломату, несложный фокус: На наглые требования зарвавшегося ефрейтора отреагировать крайне жестко, пригрозить реальной войной. Население Германии, предыдущую войну не забывшее и идеологически не совсем еще обработанное, ясное дело, – испугается. Вот тут-то мы, силами рейхсвера, сварганим быстренько путч и устраним опасного маньяка.

Но миролюбивые европейцы на это дело не пошли, предпочли политику Мюнхена… результаты общеизвестны.Задумывались ли вы когда-нибудь о судьбе союзников наших миролюбцев, головой выдаваемых врагу? О поляках, которым обещали помощь против Гитлера? О жителях Южного Вьетнама, брошенных на съедение коммунистической диктатуре? О ливанских христианах, которых предала сперва Европа, а потом и Израиль (и Вам персональное спасибо, товарищ Барак!)? А что будет завтра в Афганистане? А в Ираке?.. Да, кстати, об Ираке.

Подобно большинству государств региона был он организован западными державами в процессе распада Оттоманской империи. Границы проводились так, как удобно было этим державам, мнение местных жителей учитывалось слабо, проще сказать, не спрашивали шиита, суннита и курда, желают ли они быть гражданами одного государства, а прямо так перед фактом их и поставили. А они, как теперь выяснилось, стоять перед ним не хотят, а хотят обустроиться, как самим сподручнее. Покуда держал их Саддам за горло, понятно, ни о каком самостоятельном выборе и помыслить было нельзя, а как слетел он – так сразу… Хорошо бы, конечно, если бы сумели они выяснить отношения без войны, но, похоже – не получается.

И вот – вопрос: что лучше? Террористический режим, предотвращающий войну, или все же война, как путь к свободе? Ответ, вероятно, в каждом конкретном случае будет свой, но главное – давать его должны сами заинтересованные участники, а не теоретики-миролюбцы. Правда, за иракское население в этом смысле можно не беспокоиться – сами знают, чего хотят, и все ошибки свои сами сделают, и отвечать за них будут сами. У нас, в Израиле, дело хуже.

У нас в Израиле любую западную моду подхватят с восторгом, будь то хоть овчинный тулуп в тридцатиградусную жару. Вся наша элита по университетам, газетам да телестудиям хороводы водит, декламируя нараспев: «любое насилие порождает только новое насилие», «войной проблемы не решаются», «надо найти иной ответ». И вот уже слышу я от знакомого студента, что он в любимом ВУЗе предпочитает никому не рассказывать, что служил в боевых частях. Ну что вы, война – это же нехорошо, это так стыдно вести войну. Что значит «на нас напали»? Напали – значит, чувствовали в вас скрытую агрессию. На приличных людей не нападет никто никогда!

Одним словом, желание войн, по возможности, избегать – дело вполне похвальное. Зато вера в то, что такая возможность всегда и непременно имеется – совсем наоборот. Так войны не предотвращают, так их проигрывают, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Бойтесь равнодушных!

Ценности нынешнего дня:
Оценяйтесь, переоценяйтесь,
Реформируйтесь, деформируйтесь,
Пародируйте, деградируйте,
Но без меня,
Без меня,
Без меня!

Б. Слуцкий

Вот теперь можно приблизительно описать основное различие между идеологией и религией: Базисом всякой успешной идеологии неизбежно является тот или иной вид «человекобожия»: приписывание божественных атрибутов человеку или группе людей («всеведение» фюрера и его партии), абсолютизация и универсализация принципов, реально пригодных лишь в ограниченной области (демократия, права человека) и т.п. Религия же понимает, что абсолютизация любой идеи, политики, человека или партии непременно будет ошибкой, поскольку реальный мир антиномичен.Идеология считает человека существом изначально гармоничным.

Нарушения гармонии обусловлены воздействиями внешними (например, несправедливым социальным устройством), каковые могут быть, пусть и не сразу, устранены. Религия же понимает, что человек внутренне противоречив, что проявляется, в частности, и в социальных неустройствах.Идеология делит потребности на «естественные», которые надобно удовлетворять, и «излишние», которые с помощью воспитания можно устранить. Религия же понимает, что есть потребности неудовлетворяемые, но неустранимые (например, во что бы то ни стало переплюнуть соседа!). Где-то имеет смысл дать им поиграться, а где-то придется жестко блокировать, но уничтожить их нельзя.Идеология требует от государственной власти переустроить общество, дабы вернуть человеку утраченную гармонию, все «правильные» потребности удовлетворить, всякую слезу утереть и мир наполнить хрустальными дворцами.

А поскольку имеющаяся в наличии власть на такое неспособна, надобно ее заменить, не останавливаясь, при необходимости, перед насилием и гражданской войной. Религия же от власти столь многого не ждет и не требует. Она, в сущности, любую власть освятить и благословить готова уже за то, что самим существованием своим оберегает общество от избыточного насилия и гражданской войны. Идеология обещает рай земной, идеальное общество, «нового человека» и мичуринские елки, на которых булки растут. Обещает, но…, естественно, не исполняет. Причем, выясняется это со сказочной, в историческом масштабе, быстротой и со всеми, из сего вытекающими, печальными последствиями.

За примером далеко ходить не придется.Успешно узурпировав функции уже полудохлой на тот момент религии, коммунистическая идеология в России с переменным успехом их исполняла аж целых двадцать лет, потом подоспела война и ей пришлось подвинуться, призвав на помощь идеологию великорусского шовинизма. А еще через двадцать лет выяснилось, что не тянет ни та, ни другая, ни даже обе вместе: Обещанный «рай земной» так и не настал, человек сам собою остался, и как ни старались это шило в мешок запихнуть, ничего не помогало: был необратимо подорван догмат о непогрешимости партии, свято место оказалось пустым и подпирать «сверх-я» новых поколений стало нечем. Последнее время все чаще слышатся из России вздохи: и чего нам было при Брежневе, при «застолье»-то не житье?

Ну, конечно, был дефицит, но все же не так уж, чтобы вовсе есть нечего. Зато спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. И кому, спрашивается, это мешало? На самом деле, тех, кому всерьез мешало, было исчезающее мало. Большинство плыло по течению, никого не трогало, починяло примус, на бесчисленных политучебах повторяло, не веря и не вдумываясь, советские мантры за преподавателем, который и сам в них давно не верил. Но никого (почти никого) это особо и не беспокоило. Наоборот, даже облегчение ощущалось: «супер-эго» держаться не на чем, так что инстинкты дозволялось не то чтобы вовсе с цепи спустить, но, уж, во всяком случае, все десять заповедей свести к одной одиннадцатой: «Не попадайся!». Тех немногих, кто заметил потерю и бил тревогу, слушать никто не захотел. Не были диссиденты ни заговорщиками, ни политической оппозицией, ни реальными противниками власти. Бывали у них, правда, идеи реформ, но далеко не всегда разумные, да и не у всех.

Главный смысл их движения: отчаянная попытка спасения гибнущего «супер-эго», причем, опасность эту они даже толком не осознавали, а скорее ощущали на уровне инстинкта. Не политиками были они, а пророками, и если бы удалось им достучаться до широкой общественности, то сегодняшняя ситуация, скорее всего, была бы иной. «Но троянцы не поверили Кассандре – /Троя, может быть, стояла б и поныне…» В. Высоцкий.

Объявлять «катастройку» победой диссидентов (все равно, в вину ли это им ставить или в заслугу) – совершенно неверно. Развал явился прямым следствием их поражения. Поражение же, в свою очередь, нанесли им не вялые и ленивые преследования властей, а полное равнодушие общества. Не к диссидентам равнодушие – к собственной судьбе.

Много и правильно говорится и пишется о том, что период «застолья» был процессом непрерывного разрушения экономики. Но разве только ее? Любые жизненные процессы – антиэнтропийны, это всегда «вверх по лестнице, ведущей вниз». У высших животных и человека немалая часть этой борьбы приходится на «разборки» с собственными инстинктами, так что человеческому обществу без «супер-эго» жизни нет. Разваливалась школа, распадалась армия, падала рождаемость, началось вымирание народа. Прекрасно отражает эту ситуацию классический фильм Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово».

Не ради идеи (пусть самой людоедской), не ради государства или иного сообщества старается граф Мерзляев, а только и исключительно ради собственной карьеры. Единственная вина людей, становящихся его жертвами – их ПОРЯДОЧНОСТЬ. Благородство – наказуемо. Не в связи с каким-нибудь там протестом, инакомыслием или хотя бы просто «мыслием», а так – само по себе.

Можно понять людей, вздыхающих по «облегченному» существованию Брежневских времен, но не упустим из виду, что «облегченность»-то создавалась скольжением по наклонной плоскости, и не могло у нее быть иного исхода.По той же самой наклонной плоскости к тому же концу скатываются у нас на глазах и прочие идеологии современности. Даже совместимость с вполне эффективной экономикой не спасает возвышенную идеологию «прав человека» от столкновения с миллионами человек, которым на фиг не нужны никакие права, и утраты всякой легитимности в глазах тех, кому они бы еще очень даже пригодились. Необоснованная претензия на универсальность самую лучшую идею загубит на корню, ни один узурпатор на святом месте не продержится долго.

Некоторое время потомки членов распавшейся общины будут еще передавать по наследству отдельные элементы «сверх-я», но с каждым поколением – все меньше и меньше. А еще будут носители слабеющего религиозного сознания пытаться вскочить на подножку чужого поезда, обвешивая религиозными оборочками идеологии – от черной сотни до коммунизма, включая всяческие национализмы, экзистенциальную философию и латиноамериканскую герилью, тем паче, что любая идеология, хочет она того или нет, наследует пережитки «сверх-я», оставленные вытесняемой религией, и даже старается их использовать своих интересах. Идеологи к подобным попыткам относятся по-разному.

Иной раз высокомерно отвергают (как русские большевики), иной раз благожелательно терпят (как нацисты в Германии), а иной раз и сами инициативу проявляют – вспомните хотя бы знаменитый роман «Мать», где марксистский кружок не без успеха стилизуется под преследуемую правительством христианскую секту. Наиболее удачным примером такого гибрида является в наши дни т.н. «исламизм», в котором границу между религией и идеологией провести непросто, так что даже специалисты зачастую не знают, к какой категории его отнести.

Ну что ж… индивидуальные переживания «человека с улицы», исповедующего идеологию, ничуть не отличаются от его же переживаний, когда он исповедует нарождающуюся новую религию. Разницу обнаружить можно лишь после смены двух-трех поколений – срок достаточный, чтобы суть свою обнаружила любая идеология, как бы ни рядилась она в религиозные перья. Недолго проживет сообщество, где займет она «свято место». Сама она, впрочем, поспособствовав ускоренному разрушению одного, вполне способна без ущерба для себя и на другое перепорхнуть: Россию угробила – перепрыгивает на Кампучию. Как вирус, что для носителей своих смертоносен, но отнюдь не для самого себя...

Чудо? Удача? Судьба?

Истории потребен сгусток воль,
Партийные программы – безразличны.

М. Волошин

То, что происходит с религиями, чья социальная база распалась, давно уже правильно описал евангелист Лука: «Соль – добрая вещь; но если соль потеряет силу, чем исправить ее? ни в землю, ни в навоз не годится; вон выбрасывают ее». (Лк.14,34-35).И дело тут, повторяю, не в религии как таковой. Ее перестают принимать всерьез не из-за каких-то ее собственных характеристик, а потому, что носители ее теряют способность всерьез принимать собственное мировоззрение. Распадающееся сообщество спасти невозможно, но… его можно заменить другим. Пусть даже состоящим из тех же самых людей или их ближайших потомков, но структурированным по-новому, вокруг иного центра. Известны, как минимум, два случая такого самовосстановления общества: «талмудизация» евреев и христианизация Рима. Однако, как правильно отметил Чернышевский, для нового начала потребны «новые люди». Откуда же они берутся?

Такие образования на периферии общества есть всегда. Иногда их преследуют, чаще – игнорируют. Они могут быстро распадаться, но нередко держатся и на протяжении многих поколений. Их отличительный признак: нонконформизм в отношении господствующего мировоззрения и строгий внутренний групповой конформизм. Среди них встречаются самые, что ни на есть, изуверские секты, встречаются и группировки чисто идеологические, но чаще они просто претендуют на более строгое соответствие канонам господствующей религии или изобретают свои формы литургии. Однако всем им без исключения свойственен куда более высокий статус «супер-эго», чем в обществе в целом, и публика потому в них подбирается соответствующая. Кто читал Бёллевский «Групповой портрет с дамой», несомненно помнит, как в голодное время провиант делить поручали сектантке, точно зная, что уж она-то против совести не пойдет.

Юридически это, впрочем, не обязательно «секты». В иудаизме или протестантизме такого понятия не существует вообще, а у католиков нынче имеются подобные группировки, формально принадлежащие господствующей церкви, но фактически сильно от нее отличающиеся. Только не догматикой, а образом жизни. Требования к ограничению собственных инстинктов более жесткие, а формы этих ограничений – более гибкие, приспособленные к современным условиям. Самый простой пример – русские баптисты, у которых пост (куда более суровый, чем у православных!) не на еду наложен, а на выпивку. Небольшая численность каждой группы (даже если их много в «движении» в целом), ситуация, когда все знают каждого и каждый знает всех, обеспечивают т.н. «социальный контроль», затрудняющий нарушение принятых норм, а также соответствие формальной иерархии неформальному личностному авторитету.

Так вот, существуют такие группки, как сказано, всегда, но особенно пышным цветом расцветают в сообществах, где господствующая религия существенной роли уже не играет. А иной раз случается им и спасать эти самые сообщества, подхватывая руль, выпадающий из рук охреневшей от пофигизма элиты. Причем, процесс всегда идет не сверху, а снизу.Случаев перемены религии по распоряжению «сверху» известно немало. Вот, хотя бы в 1492 году Изабелла и Фердинанд издали указ, чтобы все евреи, не желающие принять крещение, выселились в течение четырех месяцев из всех испанских владений. Многие бежали, но многие и крестились. Другой пример: в 988 году, вернувшись из Корсунского похода, окрестил князь Владимир Киев, а чуть позже, хоть и не без драки, покорился новой вере и Новгород.

Только примите во внимание: что Владимир, что Фердинанд с Изабеллой дело имели с людьми верующими, членами живых общин (будь то еврейский кагал или крестьянский «мир»), обладателями нормально функционирующего «супер-эго», так что требования их, чисто технически, были исполнимы. Ситуация в древнем Риме или сегодняшней Европе принципиально иная: огромное большинство населения – не иудеи, не христиане, не язычники и даже не коммунисты. Они попросту циники с очень дефектным «сверх-я». Любой власть имущий или даже просто имущий, предлагающий оплатить дополнительные усилия наличными, без труда добьется от них публичного поклонения хоть дырявому валенку, но искреннего поклонения не добьется никто, ни за что и никогда. Не то чтобы они сопротивлялись – они просто не знают, как это делается. И пока не узнает каждый на собственном опыте, дохлым номером останутся любые попытки реформирования и структурирования. А собственный опыт в таких вещах приобретается только собственным и добровольным усилием.

Вернемся к нашим римлянам. Идеологий у них было пруд пруди, но толку с них немного. Была традиционная религия с ларами и пенатами, потом к ней добавился греческий пантеон, потом еще и императоров обожествили, причем, не похоже, чтобы народ особо возражал против этого кукольного театра. Видимо, всем все уже было крепко пофигу, все равно, кому кадить, раз все равно не веришь. Право не кадить имели только евреи, но они давно уже официально имели право, быть не как все. И тут появились христиане…«Появились» – это в смысле, что отделились от иудаизма, перестали «обрезываться и соблюдать закон», т.е. культурой и бытовыми привычками не отличались уже от большинства жителей империи. Ели как все, одевались как все, на тех же языках говорили, на них же и молились, и пропитание себе добывали способами вполне общепринятыми.

И при всем при том жили совершенно иначе. Местами и временами встречается мне (особенно в еврейской литературе) странное утверждение, что-де именно евреи нравственностью мир осчастливили, «десять заповедей» – всему голова. …Открыли, что называется, Америку через форточку! Да покажите мне хоть один народ, хоть самых распросвирепых каннибалов, законы которых (писаные или неписаные) одобряли бы воровство, прелюбодеяние или неуважение к святыне! Да неужели же, думаете вы, не было и у римлян издревле своего собственного аналога скрижалей Моисеевых? Разумеется, все это они без всякой Библии давным-давно знали, а просто в описываемый нами период они так понимали, что, в общем-то, конечно, нельзя, но если очень хочется, то можно. А христиане, наоборот тому, так понимали, что ежели нельзя, то… стало быть, и нельзя, а если все-таки сделал – виноват и неси наказание. Понятно, что это в корне меняет весь образ жизни, что особенно заметно на фоне тех же самых бытовых привычек. Евреям еще прощали, поскольку чужие и вовсе дикие, но свой-то брат, с которым в одном дворе футбол гоняли и вчера еще в одной подворотне выпивали на троих, и вдруг – таким святошей заделался! Да ты что, гад, лучше нас что ли?!!!

И чявой-то ты императору не хочешь кадить? У жидов у этих свои там какие-то дурацкие суеверия, но ты-то наш человек! Что значит «не Бог»? А мы что, по-твоему, не замечаем, что он за овощ? У нас, что ли, на затылке глаза? Умнее всех быть хочешь, падла?!!! Историками многократно отмечено, что инициатива преследования христиан не от начальства римского исходила, и даже, вопреки распространенному мнению, не от евреев. Евреи, разумеется, всеми силами от этих еретиков отмежевывались и всячески грязью их поливали, чтоб заодно с ними по ошибке не замели, но всерьез с последователями Иисуса разбирались только в собственных рядах, что там у язычников делается, не слишком их волновало. Злейшими врагами первохристиан были их любимые сограждане, многоуважаемые соседи.Рафинированная интеллигенция вполне обоснованно упрекала их за неоригинальность, эклектичность и противоречивость учения, наивные россказни о том, чего на свете не бывает, абсолютно неоправданное высокомерие в отношении неверующих, пренебрежение радостями жизни…

А между тем, именно победе этих невежественных фанатиков обязаны утонченные римские интеллектуалы тем, что творения их находили читателей в течение двадцати последующих веков.Оказалось, что культура – дело наживное, что из надерганных отовсюду кусков можно постепенно выстроить прекрасную теологию, а со временем место свое найдут и радости жизни. И, в общем-то, не так уж важно, с каких россказней начинать. Как правильно отметил Булат Окуджава: «Были б помыслы чисты, а остальное все приложится». Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что чистота помыслов спасает от землетрясений или позволяет шапками закидать любую неприятельскую армию, но она, по крайней мере, помогает сохранить народ и культуру даже в случае военного поражения и на ровном месте не спотыкаться.Христианство продлило жизнь Римской империи, сумело передать новым народам ее наследие не потому, что обладало какой-то высшей, неизвестной до него истиной, а потому, что истины вполне известные снова начало принимать всерьез.

А ведь, вроде бы, поначалу такое мощное вызвало отторжение... не даром, наверное, говорят, что от ненависти до любви один шаг... Такой же шаг, такой же поворот на 180° произошел однажды в России в отношении большевизма, в Германии его пережил нацизм.

Потому что хотя никакого коммунизма на самом деле не было, нету и быть не может, и расовая теория есть несусветная чушь, была общинность ячейки «партии нового типа», было «чувство локтя» штурмового отряда. Это – было, пусть и недолго (да кто же знал заранее!), но было реально и реально ощущалось разъеденными цинизмом, уставшими от одиночества людьми. Лучше уж такое, чем совсем ничего. Кто просталинские закидоны Эренбурга хочет понять – пусть почитает сперва «Хулио Хуренито».

Но римляне, в отличие от нас, выбрали не идеологию, хотя идеологий у них, как сказано, хватало. Они выбрали религию. Религию с весьма эклектичной теоретической базой, достаточно фанатичными приверженцами, малокультурной, а временами даже прямо антикультурной направленностью. И все же она от начала была РЕЛИГИЕЙ, т.е. человекоразмерным мировоззрением, структурирующим общину и создающим «сверх-я». Этого – достаточно.Все это можно проследить, проверить и задним числом объяснить, вот только воспроизвести – не в нашей власти. У всякой религии есть основатель, идеолог есть у всякой идеологии, но возникает их множество, выбор велик, а как же и кем он на самом деле делается? Кто или что решает, какая из идей «овладеет массами», и какую этой идеей те массы уготовят себе судьбу? Нынче в моде всяческие «теории заговоров», все решает некая таинственная «закулиса» известно какого происхождения.

Но вот не верю я, товарищи, в способность какой ни на есть «закулисы» (даже если бы она существовала на самом деле) повлиять на глубоко личное решение, на выбор каждого индивида. Успешной может оказаться разве что умелая пропагандистская кампания, но это ж вам не тайный заговор – в карман не спрячешь. История свидетельствует: за «раскрутку» перспективного направления – будь то христианство, нацизм или коммунизм – власть имущие соответствующих сообществ берутся не раньше, чем убедятся в его перспективности, т.е. способности эффективно влиять на массу. Но откуда же берется она, способность эта?

Что может сделать каждый человек, каждый из нас, понимающих, что происходит с цивилизацией, в которой мы родились и выросли? Нет смысла заплаты ставить на ткань, что под руками ползет. Но из какого шкафа взять новую? Понятно, что речь идет о каком-то внутреннем выборе, который каждый должен сделать сам, не оглядываясь на соседей справа и слева, соглашаясь на риск ошибки, отвержения, одиночества… Но что это за выбор? Как сделать его правильно?..

Ох, если б я только знала…